Лобановская Ирина. Жена из России

   Сарай в квартире Машу не интересовал. Она равнодушно, мельком оглядывалась вокруг. У нее есть "Братья Карамазовы"... На пыльных полках хорошо писать слово "Антошка"... А жить "ради"... Маша надолго задумывалась. Нет, она не хотела себе такого бытия. Она готовилась многое совершить именно для себя. Вот только что именно...
   Да, жила Маня действительно сама с собой, никого в свою жизнь не пуская. Боялась открывать кому-нибудь туда дверь. И не нуждалась в хождениях в народ. Но уже давно четко понимала, что страх - это страшно.
 
   Почему-то все чаще и чаще Маня стала вспоминать еще один остро врезавшийся в память эпизод детства. О нем она Вовке никогда не рассказывала...
   Маша задержалась в тот день в школе дольше обычного: готовили новогодний вечер. И мчалась домой радостно возбужденная, предвкушая близкий и самый свой любимый праздник - Новый год. Неожиданно впереди себя она увидела мать. Инна Иванна шла какой-то неестественной для нее, чересчур легкой и свободной походкой. Просто плыла по воздуху вроде снежинки. Мане даже пришла в голову нелепая и дикая мысль: а не готовится ли мама именно к этой роли? На новогоднем празднике в редакции, например. Ну и хрень, как говорит Элечка...
   У подъезда Инна Иванна необъяснимо тормознулась, словно поскользнулась на льду, рассеянно поискала ключи, не нашла, улыбнулась и весело, беспечно махнула рукой.
   Маша наблюдала за матерью в замешательстве: что это с ней сегодня случилось? Откуда она идет, не похожая на себя, с отсутствующим и безумно счастливым выражением лица, с ничего не видящими глазами?
   Мать не сразу заметила и Маню.
   - А, это ты! - наконец сказала она. - Хорошо, что я тебя встретила, Маська, ничего не могу найти в сумке. На улице так скользко, ужас, какой-то смертельный номер! Я еле добрела, ползла, как улитка.
   И снова безмятежно и светло улыбнулась, очевидно, радуясь, своему сегодняшнему непонятному неумению, ужасу и смертельному номеру на улице. Мать находилась сейчас совсем в другом месте, далеком от дома, от Маши, от всех окружающих. Где она была?..
   По нехорошему стечению обстоятельств отец почему-то уже вернулся с работы и сам открыл дверь на звонок: у рассеянной Мани тоже ключей не оказалось.
   - Растрепы! - злобно выпалил он. - Что одна, что другая! - И вдруг споткнулся, подавился словами, внимательно взглянув в лицо Инны Иванны... - Пытаешься взять реванш за бесцельно прожитые годы? Готовишь запасной аэродром? Сияешь слишком ярко, звезда предзакатная! Посмотри на себя в зеркало, камикадзе! Ты уже давно съела свой суп, дожевала свои котлеты с макаронами, теперь осталось лишь допить компот! Жизнь нельзя обмануть! На всех находится командир! Например, время. И ничего не будет потом, никаких "потом" - нету! - холодно бросил отец, резко повернулся и ушел в комнату.
   У него был какой-то скомканный, смятый рот.
   - Тебя не касается, стилист! - весело отпарировала вслед отцу мать. - Как всегда, выпалил три с половиной дурацких афоризма - и смылся! Я понимаю, что ты меня так рано вовсе не ждал. В следующий раз постараюсь задержаться подольше.
   Маша долго ломала голову над загадкой. Ответ пришел значительно позже, когда она сама выросла и поняла, наконец, всю правду отношений мужчины и женщины.
   Впрочем, ничего она толком так и не поняла, кроме одного: спать нужно только с любимыми. Иначе ничего путного не получится. Подумаешь, новость... Это проще веника... Антон ее не волновал и не пробуждал ничего удивительного, страстного, эротического, о чем писали в книгах, показывали на экране и о чем толковала умная и все знающая Элечка. Машка вообще ничего не смыслила в любви.
   Я фригидная женщина, думала Маня, и звонила подруге поделиться тоской.
   - Живу, как пуговица! - сообщала Маня. - Проснулась - и в петлю!
   Элечка всерьез этой грусти не принимала и не желала даже над ней задумываться.
   - Не дует - и ладно! - заявляла она свое привычное. - Что тебе еще надо? Ёклмнрбабай! Муж, ребенок, квартира, родители, бабушка жива... Тебе свезло! Не грузись! Секс - дело десятое. Хотя симпатичное. Ну, найди себе еще кого-нибудь. Это же нынче запросто! Вокруг полно мужиков. А ты - нормальная лялька. Мне бы твои проблемы! Не кисни, сегодня опять магнитная буря. Этим все объясняется.
   Маше становилось стыдно.
   У эльфика была комната в коммуналке, где Эля жила вдвоем со старой матерью, продолжавшей трудиться уборщицей. Ночами мать страшно храпела, гудел холодильник, который в кухню ставить боялись: пьяница-сосед воровал продукты. В окно комнаты первого этажа сочился мерзкий едкий свет тусклых фонарей, рядом с домом без конца скрипели тормоза нервных машин... Элечка не высыпалась и часто приходила на работу с тяжелой головой. Замуж эльфик так и не вышел, детей без мужа рожать не решался - он не тупее паровоза. А недавно мужчина, с которым Элечка жила два последние года, усвистал к другой, мордоворот эдакий... Все не в лом.
   Маня замолкала. Но ее продолжали мучить воспоминания: тихая подмосковная станция, почерневшие листья на мокрых рельсах, две квартиры на одной площадке...
 
   Антошка много болел и плохо спал. Свои бурные протесты, оформленные в виде крика, он стремился донести до родных как можно громче и целенаправленнее. Против чего он так отчаянно протестовал?
   Маша быстро привязалась к своему толстому, здоровому крикуну и плаксе. Несмотря на постоянные вопли, Антошка никаких претензий Маше по поводу ее внешности, туалетов и характера не выражал и даже не собирался это делать в будущем, научившись говорить. Его мама вполне устраивала со всеми ее недостатками и особенностями, ему в маме все казалось "то", "то, что надо", как и должно быть. И именно это особенно примагнитило Маню к малышу.
   Она часто укладывала его маленькую ладошку себе на щеку и замирала в какой-то животной, безмысленной, природной благодати. Казалось, что кроме этой ладошки нет ничего на Земле. Да и не нужно теперь больше ничего Маше.
   Антошка смеялся, трогал маму за нос и дергал за волосы.
   При каждом его новом недомогании Инна Иванна, тоже явно по-своему прикипевшая к внуку, заявляла Мане с трагической интонацией:
   - Я говорила, что нужно было сделать аборт!
   И с готовностью бросалась помогать дочке: сидела с малышом, бегала по аптекам и магазинам, искала врачей. И при этом обнаруживала недюжинное мужество и отвагу, настоящую стойкость и способность к выживанию в самых тяжелых и непредсказуемых ситуациях.
   Однажды летом годовалый Антошка сильно отравился. Маня в отчаянии неумело молилась Богу и рыдала, понимая, что вызвать "скорую" - значит, отправить сына в инфекционную больницу.
   Инна Иванна тотчас взялась за дело: поила малыша водой, меняла постоянно загаженные пеленки, поддерживала голову при рвоте, утешала, баюкала, носила на руках, пела песни... К утру понос и рвота стали притихать, и Антошка заснул. И Маша с благодарностью, может быть, впервые в ее жизни, подумала свое привычное: мама, почему ты меня так не любишь?!. Но это теперь, в сущности, все равно, если она так любит маленького Антошку. И вспоминала о библейских Марии и Марфе. Только было как-то очень стыдно считать себя Марией.
   Устав от бесконечных заявлений о необходимости аборта, Маня спросила мать:
   - А ты что, сделала много абортов?
   - Ни одного! - с гордостью объявила Инна Иванна. - Я ведь никогда не любила твоего отца. Все подружки выходили замуж, ну, и я туда же... Думала, опоздаю... Куда торопилась? Разве у нас получилась семья? Стук гороха в стеклянной банке... Когда-то давно, ты была еще маленькая, Павел встретил другую женщину. Думаю, такое случалось не раз, просто мне известно об одном его романе. Но права на второй брак, как коммунист, он никакого не имел. Не может член партии полюбить во второй раз! А уж про третий вообще не заикайтесь! Что вообще коммунист может, кроме строительства светлого будущего? Паша боялся сломать себе карьеру... Поэтому не ушел. Жалко, что мы тогда не разошлись... Ну, что бывает на свете без любви?.. Без нее и дети не рождаются...
   Неправда, подумала Маня, еще как рождаются. И я, и Антошка... Но спорить не стала.
   - Зато твоя любимая бабушка, - продолжала мать, - сделала девять абортов. У нее было столько кавалеров и поклонников... многие жили у нас дома, я хорошо помню... Здесь партия помешать не могла. И бабушка, конечно, абсолютно права... Я не про аборты. Мерить в жизни нужно только на любовь. Почему я тебя не выучила этому?.. Да я вообще тебя ничему не учила... Надо как у Чернышевского: "Умри, но не давай поцелуя без любви!"
   - Из него все обычно помнят одну эту фразу, - буркнула Маша.
   - Хорошо, что хоть одну, - отрезала Инна Иванна. - У других, например, у твоего отца, нельзя запомнить ни полслова: сплошная белиберда и невнятица. А бабушка прожила всю жизнь в любви!.. Я хорошо помню, хотя была еще маленькая, как отец, твой дед, часто повторял, глядя на нее: "Люблю я тебя, Зинка!" Я просто выросла под эту фразу, она стала припевом нашего дома. И потом мечтала, чтобы мне тоже без конца повторяли: "Люблю я тебя, Инка!.." Никто никогда так и не сказал. Ни единого разочка! А тебе?
   Мать вздохнула и неожиданно взглянула на Маню с неприятным любопытством, явно ожидая откровений, на которые Машку совсем не тянуло. Она ни с кем не собиралась откровенничать.
   - Интересно, а почему же тогда они разошлись?
   Инна Иванна нахмурилась.
   - Папа не выдержал постоянных и бурных романов своей любимой Зинки... Она вечно куда-то отклонялась...
   - Ну ладно! - прервала ее Маня. - Хотя мне все равно непонятно, зачем ты вышла замуж без любви? Знала, что не любишь, а вышла?
   - А ты зачем? - отпарировала Инна Иванна и поморщилась. - Позже мы все всегда сваливаем на собственные ошибки. Я думала, он любит... Да и потом Павел был всегда так импозантен, так смотрелся на общем сереньком фоне, на людях, так много обещал... И, в общем, свои обещания почти выполнил: стал замом главного, завел нужные связи, немалого добился ... - Мать помолчала и посмотрела в окно. - Его дребедень прекрасно печатали направо и налево, пока не случилась перестройка, и не начался сплошной бум детективной литературы и бум в головах. Ужас! Усредненный язык и полное отсутствие психологии. Да действительно, для чего она и кому нужна, когда теперь все мыслят только в долларах? И думать над книгой больше никто не собирается. Это ведь трудно. Но вот здесь Павел не сломался. Он просто не захотел участвовать во всеобщем сумасшествии и наотрез отказался сочинять десять трупов на семи страницах. А мог бы накатать тонны подобной ерунды. Что-то ему помешало: воспитание, гордость, эрудиция?.. Не знаю, но переступить через себя он не смог. Масяпа, а может, ты у нас сочинишь детективчик? И получишь хорошую денежку?
   Мать просительно заглянула Мане в лицо. Значит, на детективчик ее способностей должно как раз хватить?.. Очень лестно... Она сочинила убийство... Бум, бум, бум - и романчик поспел к столу... Прямо с пылу с жару...
   Маша пожала плечами.
 
   - Ты неохотно даешь руку, - заметил когда-то Вовка. - Лошадка необъезженная... Автономная республика. Нельзя прожить жизнь застегнутой на все пуговицы. И спать со мной ты упорно отказываешься. А почему? С твоим характером будет трудно выйти замуж.
   Он ошибся. Вот только для чего Маньке нужно это замужество? Может быть, действительно стоило остаться одной навсегда? И продолжать тщетно и отчаянно скрываться от непонятного ей далекого мира.
   Иногда ей казалось, что до рождения Антошки она просто не жила, а пребывала в каком-то полусне. И потом словно родилась второй раз... Вместе с ним. А как и для чего прожила первую жизнь, почему умерла и для чего собирается прожить новую? И вообще это не по библейским законам: откуда это у нее такие бредовые, кощунственные мысли, что за фэнтази - две жизни, второе существование, второе рождение? Но каждый новый ребенок - это возможность прожить еще одну жизнь вместе с ним с самого начала, вторую, третью, четвертую... Пройти по Земле немного другим путем. Маша чувствовала правдивость своих домыслов.
   Она решила так и поступать, наделать себе много новых "антошек", а для продолжения вереницы родить девочку. Хотя с деньгами у них в семье вечный напряг.
   - Переморгаем! - снова весело согласился Закалюкин. - Рожай до кучи, раз тебе это занятие нравится.
   Только девочка, едва родившись, умерла по непонятным врачам причинам. У нее были такие крохотные пальчики...
   - Я говорила, что нужно было сделать аборт! - заявила свое излюбленное с трагической интонацией Инна Иванна.
   Совершенно обезволевшая Маша долго билась в слезах по вечерам на диване, без конца повторяя:
   - Моя рыженькая!..
   Девочка очень напоминала рыжеватого Закалюкина.
   Он отнесся к смерти ребенка довольно равнодушно, чем по-настоящему потряс и окончательно оттолкнул от себя Маню. Она стала передергиваться от его шагов.
   - Что, теперь не жить? Несчастен тот, кто не умеет переносить несчастья, - изрек Закалюкин.
   Он был абсолютно прав. Именно этого Маша ему простить не сумела.
   Вообще-то, никаких особо тяжких грехов за ним и не водилось, их нельзя было найти даже при всем желании. Пожалуй, за ним числился один- единственный недостаток: Антон не любил, когда Маня ходила в брюках и джинсах. А она их носила круглый год. Они шли ей, длинной, мальчиковой девочке. Закалюкину нравилась другая униформа: он предпочитал женщин на каблучках, в разлетающихся юбках и кружевных блузончиках. Снова кому-то не подходила Манькина одежда...
   - Ты чересчур неформальная, - критикнул муж как-то Машу. - Что значит совсем без всяких форм. Хотя, сказать по правде, тебе это даже очень идет... Подходит на все сто.
   Положительность Закалюкина и его вечное олимпийское спокойствие раздражали Маню все сильнее и сильнее. Она возненавидела его любимый девиз:
   - Я не дергаюсь, даже если несу полную чушь.
   И поняла, что жить с флегматиком - непростое удовольствие, а на нее, Машку, слишком трудно угодить. Кто же ей, в конце концов, нужен? В глубине души она прекрасно знала ответ на этот вопрос, но предпочитала прикидываться перед самой собой полной идиоткой. Понимала, что нельзя идти вперед, постоянно оглядываясь назад. И обязательно все будет хорошо, даже если все будет плохо...
   - Ты не любишь меня, - однажды вечером задумчиво и равнодушно сказала Маня Закалюкину. - И никто никогда меня не любил. Это постоянка.
   Обыкновенная констатация факта. У них чересчур разный ритм жизни, они живут и существуют в разных режимах, в этом вся разница. Не в лом. Но ведь и она никого не любит... Никого?! Опомнись, Маня! Закалюкин - это еще далеко не все... У него просто деньги всегда в другом банке...
   Эту фразу она выхватила из одной истории о Станиславском. Как-то великий режиссер задал студентам этюд.
   - Представьте: вы положили свои большие и последние деньги в банк. А минуту назад услышали, что банк лопнул, и вы разорены. Ну и как вы отреагируете?
   Студенты начали играть в силу своих способностей и воображения: рыдали, кричали, падали в обморок... Но один спокойно остался сидеть в углу и с интересом наблюдал за происходящим.
   Когда этюд закончился, понемногу закипавший Станиславский мрачно спросил словно отсутствующего студента:
   - И почему же, вы, юноша, не играли, а сидели сиднем на стуле? Вас все это не касается?
   Студент невозмутимо ответил:
   - А у меня деньги в другом банке!
   Антон внимательно посмотрел на Маню.
   - Вспомнила детское гадание на ромашке "любит - не любит"? Зачем? А ты сама-то себя любишь? Понимаешь, люди всегда видят и замечают в тебе то, что ты сама в себе видишь. И относятся к тебе так, как ты к себе относишься. А ты все время пытаешься смотреть на себя глазами окружающих, взглянуть со стороны. Часто самый злейший враг человека - он сам. Это не лечится. Ты - чересчур обидчивая девочка. Слишком високосная.
   - И это вся правда? - пробормотала Маша.
   Антон покачал головой.
   - Всей правды не бывает - вот это и есть единственная правда. А в душе, знаешь, все всегда находится отдельными файлами: дети, женщины, родители... Там не так много места, чтобы любить всех сразу. Души на всех не хватает - она не резиновая. Либо песни, либо пляски!
   - Чьей души? - спросила Маня.
   - Любой, без уточнений, - холодно отозвался Антон. - Личности здесь ни при чем. Запомни, в любой!.. Ты ведь умеешь вязать, значит, тебе знакомо главное правило: если не можешь легко, без сожаления распускать, вязать никогда не научишься. Умей проигрывать!
   - Да я всю жизнь только этим и занимаюсь! - взорвалась Маша. - И, по-моему, уже давно замечательно умею! Проигрывать до бесконечности тоже невозможно!
   Знаешь ли, понимаешь ли, помнишь ли...
   Она не поверила ни одному слову Закалюкина. Смерть девочки словно навсегда разорвала и без того слабые, гнилые семейные ниточки, погасила все дохлые, еле теплящиеся огни. Рыженькая малышка унесла с собой неустойчивый покой и блеклые надежды. Маша поняла, что снова, как всегда, придумала себе мужа, семью и счастье. Она хорошо запомнила простой и справедливый вопрос Антона:
   - Что, теперь не жить?..
   Только это был совсем не вопрос...
 
   7
 
   В какой-то неизвестной ему далекой российской газете под названием "Известия" все перепутали.
   Бертил давал объявление, что ему нужна жена в возрасте от сорока до сорока пяти лет, а напечатали - от тридцати до пятидесяти. Кто ведает, почему... Логики этих таинственных русских газет ему никогда не понять. Цифры ведь одинаковы на всех языках мира.
   И пошли письма... Мешки писем... Горы... Груды... Фотографии, фотографии, фотографии... Квартира напоминала не приведенный в порядок архив. Сначала хохотавшие почтальоны ужаснулись, быстро перестали смеяться и начали подумывать о переходе на другую работу. При виде Бертила они шарахались в сторону.
   Разбирать письма безотказно и самоотверженно помогали оба сына.
   Старший, двадцатишестилетний Свен, сын от первого брака, оставлял ради этих тысячных посланий из России жену и маленькую дочку и приезжал сюда, в квартирку на окраине Стокгольма, к отцу, чтобы утешить его в нежданно свалившейся беде и справиться с ней. Именно он придумал общий вариант ответа всем потенциальным невестам, потому что каждой по отдельности не ответишь - это нереально. Точнее, Свен разработал два варианта - вежливый отказ и предложение продолжить переписку. Второй вариант, конечно, получит значительно меньше русских дам, чем первый... А потом, после этого необходимого искусственного отбора, станет легче.
   Младший сын, семнадцатилетний Хуан, больше валял дурака и потешался, с детским интересом рассматривая фотографии.
   - Здорово, прямо как в музее! Я люблю девочек! - веселился младший ребенок. - Только все женщины почему-то в одежде! Па, ты разве не просил у русских фотографии-ню? А я бы потребовал лишь такие! Например, топ-лесс на пляже. Ну что тебя опять не устраивает, Свен? Почему ты морщишь нос? Ничего особенного! Я лично всегда загораю исключительно топ-лесс. И никто даже не обращает внимания. Да, кстати, па, мне к лету нужно прикупить новых вещичек. Я как-то сделал свои порноснимки... Свен, не дергайся, ты давно уже не мальчик. Лег, раздвинув ноги, и сунул туда фотоаппарат...
   - Надеюсь, ты в это время был в штанах... - пробормотал Берт.
   Хуан хихикнул.
   - Какой же порнофильм в штанах? Па, ты меня удивляешь! Взрослый человек! Я присмотрел себе новую кинокамеру. Ты мне подкинешь денег? Но главное, ты обязательно должен спрашивать каждую леди, нравятся ли ей кошки - у тебя ведь две. И чтобы она обязательно бегала вместе с тобой по утрам. Кроме того, ты должен выбрать даму, которая рано просыпается, не слишком много красится и не любит смотреть телевизор. Действуй, па, дальше! Ты молодец! Вот я бы никогда не отважился на такое безумие!
   И сын с хохотом вывалил на пол новые груды писем.
   Хуан мог говорить бесконечно, при этом не теряя ни капли эмоциональности от первой до последней фразы монолога, совсем как его мать. Бертил всю жизнь терпеливо выслушивал младшего ребенка, послушно кивал головой и со всем соглашался.
   - Да, сынок, ну, конечно, сынок, обязательно, сынок...
   Он считал, что с детьми нужно спорить как можно меньше, им надо доверять, их необходимо уважать и по возможности выполнять их желания, прислушиваясь к любым.
   - Когда-нибудь ты доведешь ситуацию до предела, - обещала ему строгая, жестковатая и во всем размеренная Эллен, мать Свена, никогда не повышающая голоса и не выходящая из себя.
   Ей лучше всего было бы жить на Олимпе. Когда-то Бертил отчаялся и посоветовал ей туда переехать. Эллен взглянула на него с искренним удивлением.
   - Олимп? Это фантазии древних греков. Я не понимаю, о чем ты говоришь! Опять какие-то сказки. Ты слишком несерьезный человек! И так же точно относишься к жизни. Пора давно стать взрослым! Неужели ты никогда не вырастешь и навсегда останешься малым дитятей? Олимп! Ну, просто невыносимо слушать! Не дай Бог, Свен будет похожим на тебя! Я приложу все силы, чтобы этого не случилось.
   И она очень постаралась: старший сын вырос непохожим на отца. Но сломать любовь между ними не сумела даже Эллен с ее настойчивостью и умением добиваться своей цели во что бы то ни стало. Ее педагогические постулаты сильно расходились с понятиями Бертила.
   - Нельзя во всем поощрять детей! Их необходимо ограничивать. А ты разводишь в доме демократию, когда требуются строгость, конкретные меры и четкие принципы воспитания, - твердила Эллен, не желая слушать никаких возражений.
   Она вообще плохо умела слушать кого-нибудь, кроме себя.
   - Ну, какие такие принципы? - пытался возражать Бертил. - Ничего нового в области педагогики за столько веков не изобрели. Да это и невозможно. Принципы всегда одни и те же: любовь, уважение, терпение...
   - Да-да, как же! - неодобрительно кивала головой Эллен. - Ты всегда был и остаешься чересчур политкорректен. Пытаешься играть в дипломата?
   - Ты угадала, дорогая! Я всегда, с самого детства, мечтал стать дипломатом. Не получилось. Дипломат - это человек, который может послать тебя к черту так, что ты пойдешь туда с превеликим удовольствием. Я этого не умею, увы...
   Эллен посмотрела холодно: любые шутки она воспринимала агрессивно, считая юмор характерной чертой плебеев. Бертилу нравилось в ней лишь ее красивое музыкальное имя. Пожалуй, оно оставалось ее единственным украшением.
   К затее с письмами первая жена отнеслась скептически и своего предубеждения не скрывала.
   - Слишком велик процент ошибки, - повторяла она. - Подумай сам: неужели можно сделать правильный выбор среди такого немыслимого количества русских невест?
   История с письмами, в конце концов, доконала и Бертила. Он устал, ему надоело отвечать Хуану, и он просто автоматически, как заведенная игрушка, кивал головой, не вслушиваясь в рассуждения и пожелания чересчур избалованного младшего сына, использовавшего для своих требований и любой удобный, и совершенно не подходящий момент.
   Зачем Берт затеял всю эту переписку?.. Груды неразобранных, никому в сущности уже не нужных писем... Глупость, да и только... Взрослый человек...
   Ему очень не хотелось признать свою ошибку и очевидное поражение.
 
   Девяносто первый год сломал Машину жизнь слишком резко и неожиданно. В общем, он сломал жизнь многих.
   - Теперь, - иронизировал отец, - первым словом всех российских детей должно быть "Боря". Но начнутся проблемы с буквой "р"... Зато логопеды зашибут деньжат на всю оставшуюся жизнь и сделают вклады во всех банках Европы.
   В то памятное лето Маня поехала с трехлетним Антошкой на Селигер. Путевки выделила редакция, куда ей все-таки пришлось вернуться: Закалюкин на жизнь зарабатывал не слишком, поэтому переморгать ничего не удалось.
   Правда, предварительно Маша сделала неудачную попытку устроиться на работу самостоятельно, без помощи отца: она носила фамилию Инны Иванны.
   - Почему ты не взяла папину фамилию? - спросила однажды Маша.
   - Чтобы было легче разводиться! - отозвалась мать.
   Больше вопросов Маня ей не задавала.
   В "Профиздате", куда ее привел давний знакомый по редакции, неудачливый ухажер, но незлопамятный фельетонист Бройберг, выдающийся "связист", имеющий друзей во всех редакциях Москвы, Маше в работе отказали.
   - Почему? - наивно спросила Маня.
   - Фамилия у вас какая-то не такая, - ответил ей главный редактор издательства.
   - Еврейская, что ли? - простодушно выпалила Машка.
   - Нет, почему, совсем не еврейская, - спокойно отозвался главный. - У вас, милая сударыня, дворянская фамилия.
   Яблонская... Княжна, говорил Закалюкин...
   - А это преступление? - изумилась Маня. - За это можно не взять на работу?
   Ей ничего не ответили.
 
   Маша позвонила своему верному помощнику Бройбергу. К телефону подошла его жена и, хорошо приученная к постоянно меняющимся женским голосам, равнодушно кликнула мужа.
   - Меня не взяли на работу в "Профиздате"! - сообщила Маня.
   - Вашу Машу! - выпалил Леонид. - Да ты что?! Надеюсь, не шутишь? Я был абсолютно уверен...Что-то не сработало... А как объяснили?
   - У меня неподходящая фамилия! - и Маша растолковала ситуацию.
   Леонид долго ржал.
   - Ну, довольно! - обиделась, наконец, Маня. - Ты можешь вести себя прилично? Скажи, что мне делать дальше?
   - Лучше всего ехать в Италию или Англию. И навсегда! - резонно посоветовал фельетонист. - Где еще жить людям с такой фамилией?