Страница:
Эхе-хе… Но ведь за что-то же можно зацепиться… Технологии? Что ж, это путь. Например, шелковые ткани. Нет, тут глухо. Артем не настолько подкован в исторических делах, чтобы наверняка утверждать, что шелководство никак не могло возникнуть… ну, скажем, до нашей эры. Могло, еще как могло. И с другими тканями — такой же тупик. Вот если бы здесь в синтетике ходили…
Чай? Не, ну это полный глухарь…
Бумага? Бумага! Здесь вовсю пользуются рисовой бумагой. Понятно, в Японию бумага, как и многое другое, пришла из Китая. Теперь бы вспомнить, когда в Китае додумались до бумаги… Блин, на школьных уроках истории об этом точно говорили, не могли не говорить. Но бумага появилась уже в нашу эру — это точно. Это железно. Это — и к бабке не ходи. Их школьный историк происхождению бумаги посвятил чуть ли не отдельный урок, правда, от того урока у Артема сохранились лишь смутные обрывки: «папирус… пергамент… выделанная кожа животных… берестяные грамоты… в Европе бумага стала известна только… впервые бумага получена в Китае в… первом веке… во втором веке?» Или историк говорил: в шестом веке? Нет, век толком не вспомнить, но за новую эру Артем мог ручаться. Голову на отсечение мог дать за новую эру.
Ага. Уже лучше. Уже продвинулись. Появилась какая-никакая нижняя планка. Теперь выбор годов значительно уменьшился.
«Вот ведь чума так чума! — подумал Артем. — Сидит на горе с видом на монастырь российский циркач и жонглирует веками, как апельсинами. Причем плюс-минус век его особо не волнует… Ладно, поехали дальше. Сплясать, что ли, от буддизма и прочих мировых религий?»
Об истории буддизма Артем знал только то, что это самая древняя религия и возникла она в Индии. О том, когда она пришла в Японию или, на худой конец, в Китай, Артем не имел ни малейшего представления. М-да, плохо быть неграмотным.
Христианство? Здесь о нем ничего не слышали. Равно как и об исламе. Правда, это ровным счетом ни о чем не говорит. Сдается, и в пятнадцатом веке в Японии могли ничего не слышать о христианстве и исламе.
Можно расспросить монахов подробнее про китайские дела. А что это даст? Да, они могут сообщить Артему, какая династия правит сейчас в Китае, только ведь и про китайские династии он ни бельмеса не знал. Что ему проку от того, династия Мин или династия Шмин там правит? Ну, а про европейские страны и об Америке здесь вообще ничего не знают. О них японцы услышат вроде бы только в конце девятнадцатого века.
А что у нас с мореплаванием? Что, что… Плавают тут вовсю. По крайней мере, от острова к острову. Еще сообщаются морем с Кореей и Китаем… Хотя… Насчет прямого плавания из Китая в Японию и обратно — вопрос спорный. Этот вопрос надо как следует провентилировать. Перед поездкой в Китай Артем внимательно рассматривал на карте как раз таки дальневосточные края и имел представление, где и что тут расположено. Корейский полуостров и японские острова разделяет узкий пролив, в тазу можно доплыть. А от китайского берега по морю плыть далековато. Тут на каких-нибудь весельных лоханках не дочапаешь, тут необходимы суда посерьезнее. Хотя… кто мешает тем же китайским судам плыть сперва вдоль береговой линии до Корейского полуострова, а оттуда, дождавшись подходящей погоды, совершить последний и решительный переплыв?
Может быть, все же следует узнать во всех подробностях, что собой представляют здешние кораблики? Однако сомнительно, что эта информация что-нибудь даст. На одних и тех же лодках могли плавать и в первом веке нашей эры, и в пятнадцатом. Парус, компас? Компас, помнится, изобрели все те же китайцы… («Головастые черти, а?») Но вот когда именно они его изобрели, Артем тоже хоть убей не помнил. Да и про изобретение паруса ничего не знал. Артем откровенно расстроился: «Что ж я такой тупой?»
От умственного напряжения даже появилась тяжесть в затылке — верный признак, что поднялось давление.
За что еще можно зацепиться? Хидейоши говорил, что похожих на меня людей видел в Киото… Ну и что? Какого-нибудь древнего-предревнего грека теоретически могло занести в эдакую даль. В мировой истории сей факт не отразился, может быть, из-за того, что обратно греку вернуться было не суждено, но сюда-то он доплыл. Викинги же доплывали до Америки на своих корытах! Тем более в Японию нелегкая могла занести какого-нибудь индуса. А в глазах Хидейоши, как и любого другого японца, что индус, что русский — одного поля ягодки, те и те гайдзины…
Что еще можно вспомнить? Можно еще раз вернуться к пороху, потому что тут есть о чем подумать. Что-то связанное с порохом не давало Артему покоя. Что-то он там пропустил, чего-то недодумал… Как и бумага, эта зараза пришла в мир из Китая. А изобрели китайцы порох никак не позже тринадцатого века. Потому что именно в тринадцатом монголы своим нашествием познакомили с порохом сперва Среднюю Азию, а потом Европу…
Ну конечно! Вот что не давало покоя! Монголы, ядрена шишка! Вот уж про что обязаны были слышать даже в Японии, худо-бедно поддерживающей связь с материком, так это о Чингисхане и его впечатляющих захватах. Потому как монголы сперва захватили Китай (откуда, кстати, и позаимствовали технологию изготовления пороха), а потом уже поперли все дальше и дальше. Достаточно было одного человечка, прибывшего с материка и расписавшего монгольскую чуму, чтобы слух вмиг облетел всю Японию, добравшись до всех медвежьих углов. Вряд ли кого-то могло оставить равнодушным появление в непосредственной близи эдакого воинственно настроенного сборища. Так что если про монголов тут не слыхали, значит, и не было их еще в природе. А это сужает поиск до минимума. Надо обязательно расспросить монахов об этом. Первым делом, как только спущусь вниз…
Хотя, бляха муха, и тут есть своя запара! Пусть Артем плотно никогда не интересовался историей, но даже он краем уха слышал, что появились всяческие отвергающие монголов теории. Мол, не то что никакого монголо-татарского ига на Руси не было, но и сама татаро-монгольская орда — чистой воды миф, а Чингисхан — это не что иное, как сборный образ, мифический персонаж типа короля Артура. Но будем надеяться, версии эти — чушь собачья, не больше…
Что это?
Услышав за спиной шорох, Артем быстро оглянулся. Успел подумать: «Там никого не может быть. Не с гор же он спустился?»
Получалось так, что с гор, больше неоткуда. Человек не поднялся на площадку тем же путем, что и Артем, то есть по выбитым в камне ступеням, а вышел на нее из-за скального выступа. Или он там прятался все это время, или есть тропа, которую Артем не заметил. Да и как он мог ее заметить, когда не бродил по площадке, осматривая все подходы. А зачем?
Человек был в такой же накидке-амигаса, доходящей ему до самых пят, и шляпе-мино, низко, так что не видно лица, надвинутой на глаза. Человек сильно горбился. «Не хочет, чтобы определили его рост?» — такая догадка посетила Артема. А особенно неприятно было то, что руки он держал под накидкой и мог в любой момент вырвать их оттуда, и отнюдь не пустыми. Это вмиг насторожило Артема. Много ли он мог сейчас навоевать против вооруженного! И бежать некуда, только прыгать вниз с обрыва. В последнем случае при огромнейшем везении удастся отделаться всего лишь тяжелыми переломами.
— Сегодня дождь будет до вечера. К ночи закончится. — Человек говорил глухим, явно измененным голосом. — Этой ночью ты уйдешь из обители.
Явленец замолчал, не иначе, ожидая встречного вопроса. И он его получил.
— Я кому-то мешаю? — спросил Артем. И сделал, стараясь, чтобы это выглядело как можно естественней, короткий шаг вперед. Следовало максимально сблизиться с гражданином явленцем,чтобы в случае чего прыгнуть и не дать ему вытащить из-под накидки колюще-режущие предметы.
— Ты навлечешь на обитель беду.
— С чего ты взял, что я навлеку беду? — Еще короткий шажок навстречу.
— Я это знаю, гайдзин. — Подробно и обстоятельно отвечать на вопрос Артема явленец посчитал ненужным делом.
— Я тебе одному мешаю? — задал Артем новый вопрос, продвинувшись еще немного.
— Я — это голос обители, — сказал явленец.
— Ой ли! Голос обители — это голос настоятеля. А ты пошел против настоятеля, значит, ты пошел против своих братьев.
Артем намеренно выводил гражданина явленца из себя. Он хотел, чтобы тот сорвался, перестал себя контролировать и заговорил бы настоящим голосом. Или поднял бы голову выше. Или как-то по-другому выдал бы себя. Наверное, следует, еще немного сблизившись, сорвать с него шляпу-мино. Да, опасно, да, он может чем-нибудь полоснуть. (В том, что монахи не хилые божьи люди, Артем имел уже возможность убедиться. Сегодня, проснувшись и выйдя во двор, он наблюдал, как после утренней медитации монахи прыгали через заостренные бамбуковые колья и работали с короткими деревянными дубинками. Очень впечатляюще смотрелось.) Но все же лучше знать, кто твой враг, чем подозревать всех и каждого.
— Я тебя предупредил, гайдзин. Если ты не уйдешь ночью, ты не доживешь до утра.
Сказав это, явленец неожиданно проворно засеменил к ступеням и быстро-быстро побежал по ним вниз. Только его и видели.
Догонять было бесполезно. В своем сегодняшнем состоянии Артем едва ли достигнет половины спуска к монастырю в то время, как таинственный явленец уже скроется в какой-нибудь из келий или смешается с бодрым монашеским коллективом. Тем более что, оказавшись внизу, этот субъект (а думается, в хитрости ему отказывать не стоит) вряд ли попрется через двор у всех на виду, чтобы его запомнили — дескать, а вот кто с горочки спустился! Нет, явленец обойдет сзади кухню и трапезную и незаметно проскользнет к одноэтажным деревянным хижинам, в которых обитала братия, а в третьей слева, к слову, проживал уже который день брат Артем.
«Вот ведь сволочь! Конкретно обломал. Серпом по гландам. Не успел я порадоваться, что обрел наконец тихую гавань, где могу зализать раны и спокойно обо всем подумать, как вот такая спица в глотку».
Петь песенки про «звон с соседней колокольни» уже не тянуло. И вообще никакого настроения оставаться на площадке не было. Оказалось, только за счет бодрости духа он и держался. Бодрость ушла, как вода из ванны в сливную дыру, — и тотчас навалилась усталость. Захотелось лечь в отведенной ему келье и забыться сном. Даже думать ни о чем уже не хотелось — ни о текущих веках, ни об угрозах.
Артем свернул соломенный коврик и тронулся в путь. Через несколько минут он одолел ступени спуска и вышел на монастырский двор. Прошел мимо так называемой Ступы — сделанной из древесины кипариса пагоды, высотой с человеческий рост, установленной на полуметровом каменном основании. Сооружение сие практической пользы не имело, несло лишь религиозную нагрузку — символизировало Просветленный учением Будды Ум.
Было дневное время, и во дворе находилось много монахов. Один из тех, кто медитировал, сидя на циновках, поднялся и направился к Артему. Артем узнал его — это был Поводырь.
Вообще-то, его звали Ёсиносукэ, но он сам предложил: «Если тебе трудно выговаривать мое имя, называй меня на свой лад». «А если я тебя стану называть брат Поводырь?» — спросил Артем. Поводырь сказал, что его устраивает такое обращение и что оно довольно точное.
Этого монаха выделили Артему как своего рода куратора. Чтобы помогал больному, чтобы объяснял, что к чему в обители, отвечал на вопросы, которые непременно последуют, ну и, наверное, для того, чтобы приглядывал за чужаком на всякий случай. Мало ли что взбредет в голову этому гайдзину.
Сказать ему об явленце или не говорить? Этого Артем пока для себя не решил. Тем более что… явленцем мог оказаться и Поводырь. Артем не мог этого исключить, даже несмотря на то, что Поводырь был слепым. Однако он настолько здорово ориентировался в монастыре, где ему была знакома каждая песчинка на монастырском дворе, каждый угол и выступ, каждая шероховатость каждой стены, скрип каждой половицы в храме, настолько уверенно передвигался по обители, что трудно было заподозрить в нем слепого. Ну да, чуть осторожный щупающийшаг, иногда внезапно останавливается, бывает, вертит головой как-то странно. Но если не знаешь, в чем дело, спишешь это на особенности походки и странности поведения. Вот разве только по тому, как Поводырь во время разговора поворачивается к собеседнику в профиль, можно что-то заподозрить. Или — когда он изредка постукивает вокруг себя посохом, с которым не расстается.
— Я как раз собирался идти за тобой, — сказал Поводырь.
Разумеется, Поводырь узнал его по шагам. Как и у всякого слепого, у Поводыря был превосходно развит слух, например, он мог услышать дыхание на расстоянии в сотню метров, а также мог издали распознать любого знакомого ему человека по шагам.
— Настоятель зовет тебя сегодня на «тя-но ю» [18], — сказал Поводырь.
Встречи с настоятелем Артем ждал с того самого момента, когда услышал от Поводыря, что покинувший монастырь Хидейоши «велел тебе кое-что передать, но об этом ты узнаешь от самого настоятеля». И вот наконец-то настоятель назначил встречу.
— Когда это будет? — спросил Артем.
— Ближе к вечеру.
— Тогда я иду спать, — сказал Артем. Он шагнул в сторону монашеских жилищ… но обернулся, кое-что вспомнив: — Ты слышал о монголах, брат Поводырь? О Чингисхане? Еще его могут звать Те-мучином или как-нибудь похоже.
Поводырь ненадолго задумался.
— Ты говоришь о Ченг-Цзе? [19]. О вожде монголов, который покорил государство тангутов Си-Ся, отвоевал Северный Китай у киданей [20], ранее отвоевавших его у императоров династии Сун?
На миг Артем позабыл обо всех болячках и угрозе не проснуться завтрашним утром. Его охватил доподлинный охотничий азарт — такой, наверное, и испытывают сыщики, после долгой бесплодной работы наконец-то взявшие след.
— Я думаю, мы говорим об одном и том же человеке. Что ты о нем еще знаешь?
— Он ходил походами в другие земли, вернулся с богатой добычей и расширил владения Империи Монголов далеко на запад. На востоке созданная им империя совпала границами с Центральным и Южным Китаем, которыми правит династия Сун. Ченг-Цзе умер восемь лет назад, в год Огня-Свиньи. О его смерти рассказывают разные легенды. Говорят, когда двигалась похоронная процессия, убивали всех попадавшихся навстречу людей, чтобы подольше сохранить в тайне смерть Ченг-Цзе. Еще говорят, что в час его погребения с неба упал камень, размером с большой город, и накрыл под собой могилу Ченг-Цзе и всех его жен, слуг и рабов. Только сыновья Ченг-Цзе чудом уцелели в тот день. Еще я скажу тебе, брат Ямамото, что со смертью Ченг-Цзе в Империи Монголов перевелись великие воины и монголы больше не угрожают Стране Ямато.
«Ой ли!» — мелькнуло у Артема. Впрочем, ему сейчас было не до размышлений на эту тему.
— Умер восемь лет назад, — прошептал Артем. — Вот и все, кажется…
Он не помнил точной даты смерти Чингисхана, но этого и не требовалось. Главное, что Артем помнил — великий завоеватель родился в конце двенадцатого века, умер в начале тринадцатого. Даже если Артем что-то путает с датами рождения и смерти, есть другая, более основательная историческая зацепка — битва на реке Калке. Первая встреча древних славян с татаро-монголами, посланными на Русь как раз таки Чингисханом. Наши тогда потерпели полное поражение. Тысяча двести какой-то там год. Отдельный урок истории, цветная картинка в учебнике. Так, так… Что у нас там с шестидесятилетними шагами восточно-календарного цикла? 1175—1235—1295. Один из трех. Ну тут уж никаких сомнений.
1235! Сейчас идет тысяча двести тридцать пятый год…
Артем вдруг почувствовал невероятную слабость в ногах. Колени подогнулись, и он осел на песок.
— Что с тобой? — спросил Поводырь. Не сказать, чтобы в его голосе угадывалось какое-то беспокойство. Да и вообще, как Артем успел понять, главная черта характера Поводыря — полная, какая-то нечеловеческая невозмутимость. Артем даже не мог представить, что могло бы вывести слепца из равновесия. Гимнаст, например, не сомневался, что Поводырь, возникни такая надобность, будет со спокойствием каменной статуи отвечать на его вопросы сутки напролет, принимая это как должное и нисколько не нервничая. А если затрясется под ногами земля и посыплются с гор камни, последним, кто впадет в панику, будет Поводырь.
— Что со мной? — повторил гимнаст вопрос Поводыря.
Артем же и сам до конца не понимал, что это с ним. Слабость слабостью, но почему это его, как косой, подрезало известие о монголах? Вроде бы, наоборот, ободрить должно было. Он узнал год, в который угораздило угодить. Наступила ясность. А с каких щей, спрашивается, эта ясность должна бодрить? Угасла надежда на более приемлемое время. Тринадцатый век — какая же беспросветная даль! Почему-то Артем вдруг подумал о том, что какая-нибудь ерундовая болезнь, от которой в его время его вылечили бы в два счета — да хоть тот же аппендицит взять! — загонит его в могилу. Осознание этого факта, конечно, может подкосить. А также осознание того, что окончательный приговор вынесен и нет никакой возможности его обжаловать. Преступник на скамье подсудимых, несмотря на представленные прокурором неопровержимые улики, все же до последнего надеется на снисхождение, и когда этого не происходит, может наступить резкий упадок сил, вплоть до физического истощения и суицидных мыслей.
— Со мной все хорошо, — сказал Артем, поднимаясь. — И будет еще лучше. Разбуди меня, когда придет пора.
Что-то изменилось в окружающем. Ах, да, стало тихо. Колокол отбил сто восьмой удар и замолчал. Есть основания надеяться, что все злобные демоны теперь отогнаны подальше…
Глава двенадцатая
Дом настоятеля находился чуть в стороне от остальных построек, и его окружала невысокая, в рост среднего японца, ограда, сложенная из бутового камня. К этому дому сейчас и направлялись Артем и Поводырь. Двигались они медленно, то и дело останавливаясь. Поводырь сказал, что перед «тя-но ю» многое требуется объяснить брату Ямамото. Объяснения свои Поводырь повел очень уж издалека:
— Однажды Бодхидхарма погрузился в медитацию и вдруг почувствовал, как веки его налились тяжестью, — рассказывал Поводырь. — Бодхидхарму с неотвратимой силой потянуло в сон. Бодхидхарма возненавидел себя за свою слабость, вырвал себе веки, а вырвав, бросил их прочь от себя. Где упали веки, там вырос не виданный никем и никогда куст. Однажды ученики Бодхидхармы бросили листья с этого куста в кипящую воду, испили получившийся отвар и почувствовали, как уходят сонливость и усталость и прибавляются силы. Вот откуда люди узнали чай и его силу…
— Я немножко наслышан о вашей чайной церемонии, — Артем решил передвинуть разговор из мифологических глубин поближе к современности. — Очень много всяких сложностей и тонкостей. По моему мнению, это здорово отвлекает от разговора.
Надо сказать, что дневной сон подействовал на Артема самым лучшим образом. Когда он проснулся, то некоторое время даже чувствовал себя ну просто здоровым человеком, и только неловкое движение заставило его вспомнить о ранах.
— Наоборот, брат Ямамото. — Поводырь в очередной раз остановился на дорожке. (Дорожка, ведущая к дому настоятеля, — чисто условная, просто на песке уложенными в два ряда камнями обозначена узкая тропа.) — «Тя-но ю» — это лучшая ката [21]для общения людей между собой. Она — как натоптанная тропа в горах. Какой бы извилистой ни казалась тропа, она вернее приведет к цели, чем путь по прямой. Она обойдет осыпчатые склоны, обойдет болота, обойдет места, где поджидает опасность, и места, которые впустую забирают много сил. Так же и «тя-но ю». Какой бы сложной тебе ни казалась эта церемония, она вернее приведет к цели, чем простой путь.
— И какая цель у «тя-но ю»?
Поводырь снова неторопливо двинулся по дороге, его посох вновь застучал по камням, обозначающим дорожку.
— Гармония, Красота, Почтительность, Чистота и Спокойствие, — сказал слепой монах. — «Тя-но ю» создает атмосферу этих пяти основ душевного равновесия, и людям легко общаться между собой.
Опять на небо наползла туча, но дождь пока не начался. И лучше бы не начинался. Все сегодняшнее утро светило солнце, и оно, по крайней мере, Артему не успело еще надоесть.
— Как я уже говорил, сам я не местный, а родом из страны под названием Русь, — задумчиво проговорил Артем. — У нас тоже большое значение придают душе. Вокруг, в соседних странах, все только и говорили, что о деньгах, о политике, о здоровье тела, а у нас — все больше о душе.
Они дошли до широкой деревянной калитки, над которой был сооружен козырек в виде пагоды. Поводырь взялся за железное кольцо, но открывать дверь не спешил:
— Ты не забыл веер?
— Не забыл. — Артем вытащил из-за пояса складной веер, раздвинул-сдвинул его, чтобы Поводырь услышал знакомый звук. — Он необходим?
— Все зависит от повода, по которому люди встречаются на «тя-но ю», — сказал Поводырь. — Сегодня повод такой: сегодня мы принимаем у себя чужестранного путника, не поклоняющегося синтоистским богам и не верящего в Будду. Одежда подчеркивает этот повод: ты одет в чужестранную одежду с Белым Драконом на спине, мы же в той одежде, что носим здесь каждый день. Но у всех у нас будут одинаковые вееры — это должно подчеркнуть, что у нас, при всей разности, есть много общего.
— Общее найдется и без веера. Например, общий язык. Или вот еще — на моих ногах гэта и на ваших тоже гэта.
— И хорошо. Пусть общего будет еще больше.
Они все еще стояли перед калиткой. «Мы войдем когда-нибудь? — подумал Артем. — Или, по хитрым чайным понятиям, надо сперва хорошенько потомиться?»
— Сейчас мы войдем во двор и пойдем по дорожке, — сообщил Поводырь. — До самого чайного домика мы не станем разговаривать. Мы пойдем неторопливо, ты смотри по сторонам и думай о том, что с каждым шагом мы все больше и больше удаляемся от суетного мира. С этого момента и начинается «тя-но ю».
Поводырь потянул за кольцо, открывая скрипучую калитку. Они вошли во двор. Дом настоятеля находился вдалеке, на противоположной стороне двора. Насколько Артем мог разглядеть, дом был невысоким, простеньким, — по сравнению с домом деревенского феодала, выглядел чуть ли не хибарой. Впрочем, их путь лежал не к дому настоятеля, а к чайному домику, находящемуся в глубине сада.
Они с Поводырем шли мимо мшистых валунов, мимо песчаных, с россыпями гравия, полян, мимо заросшего пруда, мимо высоких лиственниц и пихт, накрывающих своей тенью дорожку и погружающих сад в полумрак, мимо деревянного Будды, вырубленного из распиленного бревна. Дорожка — поросшие травой булыжники — тоже, как и все в саду, навевала мысль о дикой природе, с которой человек может прекрасно жить в ладу, и не обязательно ему ее подчинять и переделывать.
Чайный домик с соломенной крышей, с подпорками из неотесанного дерева, смотрелся в этом саду так же естественно, как смотрится в лесу шалаш из елового лапника. Они не сразу вошли в домик, сперва подошли к чаше с водой — выбитому во вросшем в землю валуне углублению, в которое по деревянному желобу стекала прозрачная горная вода.
— Мы должны омыть руки и рот, — сказал Поводырь, прислоняя посох к валуну.
Надо так надо. Артем намеревался безукоризненно выполнять все тонкости ритуала. Для себя самого — может, пройдя через этот ритуал, удастся чуть получше разобраться в японском образе мыслей.
Они разулись, и Поводырь отодвинул дверь в чайный домик. Вход в него вообще-то больше напоминал лаз. Неужели нельзя было сделать дверь повыше? Поводырь, оставивший за порогом не только обувь, но и свой посох, вполз внутрь на коленях, Артему так вообще пришлось вползать на животе.
— Ты должен задвинуть дверь как последний вошедший, — сказал Поводырь.
Почему нет? Артем задвинул дверь.
— Тебя, наверное, удивило, почему вход такой низкий? — спросил Поводырь, вставая на ноги.
— Не без этого, — Артем тоже поднялся.
— Идущий на «тя-но ю» должен смирять гордыню, оставлять за порогом непокорный нрав и чувство превосходства.
— Понятно. — Артем огляделся.
Уж на что мал был чайный домик, а и тот был разделен внутренними перегородками на три части: комнату ожидания, чайную комнату и подсобное помещение. Об особенностях планировки Артем был уже предупрежден Поводырем — чтобы «брат Ямамото» вдруг не полез бы раньше ритуального времени не в тот отсек.
Сейчас они находились в комнате ожидания, погруженной в полумрак — два окна, выходящие на две стороны дома, были закрыты бамбуковыми шторами. Впрочем, просачивающегося сквозь шторы света хватало, чтобы рассмотреть убранство комнаты ожидания. Хотя осматривать-то, по большому счету, было и нечего. Практически голые стены, лишь на одной стене висит какэмоно [22]с иероглифической надписью, правда, прочесть, что там написано, издали в такой полутьме невозможно. Ну, и в стоящей на полу вазе торчит голая ветка какого-то дерева или куста. Вот и весь интерьер вкупе с дизайном.
— Где же настоятель?
Чай? Не, ну это полный глухарь…
Бумага? Бумага! Здесь вовсю пользуются рисовой бумагой. Понятно, в Японию бумага, как и многое другое, пришла из Китая. Теперь бы вспомнить, когда в Китае додумались до бумаги… Блин, на школьных уроках истории об этом точно говорили, не могли не говорить. Но бумага появилась уже в нашу эру — это точно. Это железно. Это — и к бабке не ходи. Их школьный историк происхождению бумаги посвятил чуть ли не отдельный урок, правда, от того урока у Артема сохранились лишь смутные обрывки: «папирус… пергамент… выделанная кожа животных… берестяные грамоты… в Европе бумага стала известна только… впервые бумага получена в Китае в… первом веке… во втором веке?» Или историк говорил: в шестом веке? Нет, век толком не вспомнить, но за новую эру Артем мог ручаться. Голову на отсечение мог дать за новую эру.
Ага. Уже лучше. Уже продвинулись. Появилась какая-никакая нижняя планка. Теперь выбор годов значительно уменьшился.
«Вот ведь чума так чума! — подумал Артем. — Сидит на горе с видом на монастырь российский циркач и жонглирует веками, как апельсинами. Причем плюс-минус век его особо не волнует… Ладно, поехали дальше. Сплясать, что ли, от буддизма и прочих мировых религий?»
Об истории буддизма Артем знал только то, что это самая древняя религия и возникла она в Индии. О том, когда она пришла в Японию или, на худой конец, в Китай, Артем не имел ни малейшего представления. М-да, плохо быть неграмотным.
Христианство? Здесь о нем ничего не слышали. Равно как и об исламе. Правда, это ровным счетом ни о чем не говорит. Сдается, и в пятнадцатом веке в Японии могли ничего не слышать о христианстве и исламе.
Можно расспросить монахов подробнее про китайские дела. А что это даст? Да, они могут сообщить Артему, какая династия правит сейчас в Китае, только ведь и про китайские династии он ни бельмеса не знал. Что ему проку от того, династия Мин или династия Шмин там правит? Ну, а про европейские страны и об Америке здесь вообще ничего не знают. О них японцы услышат вроде бы только в конце девятнадцатого века.
А что у нас с мореплаванием? Что, что… Плавают тут вовсю. По крайней мере, от острова к острову. Еще сообщаются морем с Кореей и Китаем… Хотя… Насчет прямого плавания из Китая в Японию и обратно — вопрос спорный. Этот вопрос надо как следует провентилировать. Перед поездкой в Китай Артем внимательно рассматривал на карте как раз таки дальневосточные края и имел представление, где и что тут расположено. Корейский полуостров и японские острова разделяет узкий пролив, в тазу можно доплыть. А от китайского берега по морю плыть далековато. Тут на каких-нибудь весельных лоханках не дочапаешь, тут необходимы суда посерьезнее. Хотя… кто мешает тем же китайским судам плыть сперва вдоль береговой линии до Корейского полуострова, а оттуда, дождавшись подходящей погоды, совершить последний и решительный переплыв?
Может быть, все же следует узнать во всех подробностях, что собой представляют здешние кораблики? Однако сомнительно, что эта информация что-нибудь даст. На одних и тех же лодках могли плавать и в первом веке нашей эры, и в пятнадцатом. Парус, компас? Компас, помнится, изобрели все те же китайцы… («Головастые черти, а?») Но вот когда именно они его изобрели, Артем тоже хоть убей не помнил. Да и про изобретение паруса ничего не знал. Артем откровенно расстроился: «Что ж я такой тупой?»
От умственного напряжения даже появилась тяжесть в затылке — верный признак, что поднялось давление.
За что еще можно зацепиться? Хидейоши говорил, что похожих на меня людей видел в Киото… Ну и что? Какого-нибудь древнего-предревнего грека теоретически могло занести в эдакую даль. В мировой истории сей факт не отразился, может быть, из-за того, что обратно греку вернуться было не суждено, но сюда-то он доплыл. Викинги же доплывали до Америки на своих корытах! Тем более в Японию нелегкая могла занести какого-нибудь индуса. А в глазах Хидейоши, как и любого другого японца, что индус, что русский — одного поля ягодки, те и те гайдзины…
Что еще можно вспомнить? Можно еще раз вернуться к пороху, потому что тут есть о чем подумать. Что-то связанное с порохом не давало Артему покоя. Что-то он там пропустил, чего-то недодумал… Как и бумага, эта зараза пришла в мир из Китая. А изобрели китайцы порох никак не позже тринадцатого века. Потому что именно в тринадцатом монголы своим нашествием познакомили с порохом сперва Среднюю Азию, а потом Европу…
Ну конечно! Вот что не давало покоя! Монголы, ядрена шишка! Вот уж про что обязаны были слышать даже в Японии, худо-бедно поддерживающей связь с материком, так это о Чингисхане и его впечатляющих захватах. Потому как монголы сперва захватили Китай (откуда, кстати, и позаимствовали технологию изготовления пороха), а потом уже поперли все дальше и дальше. Достаточно было одного человечка, прибывшего с материка и расписавшего монгольскую чуму, чтобы слух вмиг облетел всю Японию, добравшись до всех медвежьих углов. Вряд ли кого-то могло оставить равнодушным появление в непосредственной близи эдакого воинственно настроенного сборища. Так что если про монголов тут не слыхали, значит, и не было их еще в природе. А это сужает поиск до минимума. Надо обязательно расспросить монахов об этом. Первым делом, как только спущусь вниз…
Хотя, бляха муха, и тут есть своя запара! Пусть Артем плотно никогда не интересовался историей, но даже он краем уха слышал, что появились всяческие отвергающие монголов теории. Мол, не то что никакого монголо-татарского ига на Руси не было, но и сама татаро-монгольская орда — чистой воды миф, а Чингисхан — это не что иное, как сборный образ, мифический персонаж типа короля Артура. Но будем надеяться, версии эти — чушь собачья, не больше…
Что это?
Услышав за спиной шорох, Артем быстро оглянулся. Успел подумать: «Там никого не может быть. Не с гор же он спустился?»
Получалось так, что с гор, больше неоткуда. Человек не поднялся на площадку тем же путем, что и Артем, то есть по выбитым в камне ступеням, а вышел на нее из-за скального выступа. Или он там прятался все это время, или есть тропа, которую Артем не заметил. Да и как он мог ее заметить, когда не бродил по площадке, осматривая все подходы. А зачем?
Человек был в такой же накидке-амигаса, доходящей ему до самых пят, и шляпе-мино, низко, так что не видно лица, надвинутой на глаза. Человек сильно горбился. «Не хочет, чтобы определили его рост?» — такая догадка посетила Артема. А особенно неприятно было то, что руки он держал под накидкой и мог в любой момент вырвать их оттуда, и отнюдь не пустыми. Это вмиг насторожило Артема. Много ли он мог сейчас навоевать против вооруженного! И бежать некуда, только прыгать вниз с обрыва. В последнем случае при огромнейшем везении удастся отделаться всего лишь тяжелыми переломами.
— Сегодня дождь будет до вечера. К ночи закончится. — Человек говорил глухим, явно измененным голосом. — Этой ночью ты уйдешь из обители.
Явленец замолчал, не иначе, ожидая встречного вопроса. И он его получил.
— Я кому-то мешаю? — спросил Артем. И сделал, стараясь, чтобы это выглядело как можно естественней, короткий шаг вперед. Следовало максимально сблизиться с гражданином явленцем,чтобы в случае чего прыгнуть и не дать ему вытащить из-под накидки колюще-режущие предметы.
— Ты навлечешь на обитель беду.
— С чего ты взял, что я навлеку беду? — Еще короткий шажок навстречу.
— Я это знаю, гайдзин. — Подробно и обстоятельно отвечать на вопрос Артема явленец посчитал ненужным делом.
— Я тебе одному мешаю? — задал Артем новый вопрос, продвинувшись еще немного.
— Я — это голос обители, — сказал явленец.
— Ой ли! Голос обители — это голос настоятеля. А ты пошел против настоятеля, значит, ты пошел против своих братьев.
Артем намеренно выводил гражданина явленца из себя. Он хотел, чтобы тот сорвался, перестал себя контролировать и заговорил бы настоящим голосом. Или поднял бы голову выше. Или как-то по-другому выдал бы себя. Наверное, следует, еще немного сблизившись, сорвать с него шляпу-мино. Да, опасно, да, он может чем-нибудь полоснуть. (В том, что монахи не хилые божьи люди, Артем имел уже возможность убедиться. Сегодня, проснувшись и выйдя во двор, он наблюдал, как после утренней медитации монахи прыгали через заостренные бамбуковые колья и работали с короткими деревянными дубинками. Очень впечатляюще смотрелось.) Но все же лучше знать, кто твой враг, чем подозревать всех и каждого.
— Я тебя предупредил, гайдзин. Если ты не уйдешь ночью, ты не доживешь до утра.
Сказав это, явленец неожиданно проворно засеменил к ступеням и быстро-быстро побежал по ним вниз. Только его и видели.
Догонять было бесполезно. В своем сегодняшнем состоянии Артем едва ли достигнет половины спуска к монастырю в то время, как таинственный явленец уже скроется в какой-нибудь из келий или смешается с бодрым монашеским коллективом. Тем более что, оказавшись внизу, этот субъект (а думается, в хитрости ему отказывать не стоит) вряд ли попрется через двор у всех на виду, чтобы его запомнили — дескать, а вот кто с горочки спустился! Нет, явленец обойдет сзади кухню и трапезную и незаметно проскользнет к одноэтажным деревянным хижинам, в которых обитала братия, а в третьей слева, к слову, проживал уже который день брат Артем.
«Вот ведь сволочь! Конкретно обломал. Серпом по гландам. Не успел я порадоваться, что обрел наконец тихую гавань, где могу зализать раны и спокойно обо всем подумать, как вот такая спица в глотку».
Петь песенки про «звон с соседней колокольни» уже не тянуло. И вообще никакого настроения оставаться на площадке не было. Оказалось, только за счет бодрости духа он и держался. Бодрость ушла, как вода из ванны в сливную дыру, — и тотчас навалилась усталость. Захотелось лечь в отведенной ему келье и забыться сном. Даже думать ни о чем уже не хотелось — ни о текущих веках, ни об угрозах.
Артем свернул соломенный коврик и тронулся в путь. Через несколько минут он одолел ступени спуска и вышел на монастырский двор. Прошел мимо так называемой Ступы — сделанной из древесины кипариса пагоды, высотой с человеческий рост, установленной на полуметровом каменном основании. Сооружение сие практической пользы не имело, несло лишь религиозную нагрузку — символизировало Просветленный учением Будды Ум.
Было дневное время, и во дворе находилось много монахов. Один из тех, кто медитировал, сидя на циновках, поднялся и направился к Артему. Артем узнал его — это был Поводырь.
Вообще-то, его звали Ёсиносукэ, но он сам предложил: «Если тебе трудно выговаривать мое имя, называй меня на свой лад». «А если я тебя стану называть брат Поводырь?» — спросил Артем. Поводырь сказал, что его устраивает такое обращение и что оно довольно точное.
Этого монаха выделили Артему как своего рода куратора. Чтобы помогал больному, чтобы объяснял, что к чему в обители, отвечал на вопросы, которые непременно последуют, ну и, наверное, для того, чтобы приглядывал за чужаком на всякий случай. Мало ли что взбредет в голову этому гайдзину.
Сказать ему об явленце или не говорить? Этого Артем пока для себя не решил. Тем более что… явленцем мог оказаться и Поводырь. Артем не мог этого исключить, даже несмотря на то, что Поводырь был слепым. Однако он настолько здорово ориентировался в монастыре, где ему была знакома каждая песчинка на монастырском дворе, каждый угол и выступ, каждая шероховатость каждой стены, скрип каждой половицы в храме, настолько уверенно передвигался по обители, что трудно было заподозрить в нем слепого. Ну да, чуть осторожный щупающийшаг, иногда внезапно останавливается, бывает, вертит головой как-то странно. Но если не знаешь, в чем дело, спишешь это на особенности походки и странности поведения. Вот разве только по тому, как Поводырь во время разговора поворачивается к собеседнику в профиль, можно что-то заподозрить. Или — когда он изредка постукивает вокруг себя посохом, с которым не расстается.
— Я как раз собирался идти за тобой, — сказал Поводырь.
Разумеется, Поводырь узнал его по шагам. Как и у всякого слепого, у Поводыря был превосходно развит слух, например, он мог услышать дыхание на расстоянии в сотню метров, а также мог издали распознать любого знакомого ему человека по шагам.
— Настоятель зовет тебя сегодня на «тя-но ю» [18], — сказал Поводырь.
Встречи с настоятелем Артем ждал с того самого момента, когда услышал от Поводыря, что покинувший монастырь Хидейоши «велел тебе кое-что передать, но об этом ты узнаешь от самого настоятеля». И вот наконец-то настоятель назначил встречу.
— Когда это будет? — спросил Артем.
— Ближе к вечеру.
— Тогда я иду спать, — сказал Артем. Он шагнул в сторону монашеских жилищ… но обернулся, кое-что вспомнив: — Ты слышал о монголах, брат Поводырь? О Чингисхане? Еще его могут звать Те-мучином или как-нибудь похоже.
Поводырь ненадолго задумался.
— Ты говоришь о Ченг-Цзе? [19]. О вожде монголов, который покорил государство тангутов Си-Ся, отвоевал Северный Китай у киданей [20], ранее отвоевавших его у императоров династии Сун?
На миг Артем позабыл обо всех болячках и угрозе не проснуться завтрашним утром. Его охватил доподлинный охотничий азарт — такой, наверное, и испытывают сыщики, после долгой бесплодной работы наконец-то взявшие след.
— Я думаю, мы говорим об одном и том же человеке. Что ты о нем еще знаешь?
— Он ходил походами в другие земли, вернулся с богатой добычей и расширил владения Империи Монголов далеко на запад. На востоке созданная им империя совпала границами с Центральным и Южным Китаем, которыми правит династия Сун. Ченг-Цзе умер восемь лет назад, в год Огня-Свиньи. О его смерти рассказывают разные легенды. Говорят, когда двигалась похоронная процессия, убивали всех попадавшихся навстречу людей, чтобы подольше сохранить в тайне смерть Ченг-Цзе. Еще говорят, что в час его погребения с неба упал камень, размером с большой город, и накрыл под собой могилу Ченг-Цзе и всех его жен, слуг и рабов. Только сыновья Ченг-Цзе чудом уцелели в тот день. Еще я скажу тебе, брат Ямамото, что со смертью Ченг-Цзе в Империи Монголов перевелись великие воины и монголы больше не угрожают Стране Ямато.
«Ой ли!» — мелькнуло у Артема. Впрочем, ему сейчас было не до размышлений на эту тему.
— Умер восемь лет назад, — прошептал Артем. — Вот и все, кажется…
Он не помнил точной даты смерти Чингисхана, но этого и не требовалось. Главное, что Артем помнил — великий завоеватель родился в конце двенадцатого века, умер в начале тринадцатого. Даже если Артем что-то путает с датами рождения и смерти, есть другая, более основательная историческая зацепка — битва на реке Калке. Первая встреча древних славян с татаро-монголами, посланными на Русь как раз таки Чингисханом. Наши тогда потерпели полное поражение. Тысяча двести какой-то там год. Отдельный урок истории, цветная картинка в учебнике. Так, так… Что у нас там с шестидесятилетними шагами восточно-календарного цикла? 1175—1235—1295. Один из трех. Ну тут уж никаких сомнений.
1235! Сейчас идет тысяча двести тридцать пятый год…
Артем вдруг почувствовал невероятную слабость в ногах. Колени подогнулись, и он осел на песок.
— Что с тобой? — спросил Поводырь. Не сказать, чтобы в его голосе угадывалось какое-то беспокойство. Да и вообще, как Артем успел понять, главная черта характера Поводыря — полная, какая-то нечеловеческая невозмутимость. Артем даже не мог представить, что могло бы вывести слепца из равновесия. Гимнаст, например, не сомневался, что Поводырь, возникни такая надобность, будет со спокойствием каменной статуи отвечать на его вопросы сутки напролет, принимая это как должное и нисколько не нервничая. А если затрясется под ногами земля и посыплются с гор камни, последним, кто впадет в панику, будет Поводырь.
— Что со мной? — повторил гимнаст вопрос Поводыря.
Артем же и сам до конца не понимал, что это с ним. Слабость слабостью, но почему это его, как косой, подрезало известие о монголах? Вроде бы, наоборот, ободрить должно было. Он узнал год, в который угораздило угодить. Наступила ясность. А с каких щей, спрашивается, эта ясность должна бодрить? Угасла надежда на более приемлемое время. Тринадцатый век — какая же беспросветная даль! Почему-то Артем вдруг подумал о том, что какая-нибудь ерундовая болезнь, от которой в его время его вылечили бы в два счета — да хоть тот же аппендицит взять! — загонит его в могилу. Осознание этого факта, конечно, может подкосить. А также осознание того, что окончательный приговор вынесен и нет никакой возможности его обжаловать. Преступник на скамье подсудимых, несмотря на представленные прокурором неопровержимые улики, все же до последнего надеется на снисхождение, и когда этого не происходит, может наступить резкий упадок сил, вплоть до физического истощения и суицидных мыслей.
— Со мной все хорошо, — сказал Артем, поднимаясь. — И будет еще лучше. Разбуди меня, когда придет пора.
Что-то изменилось в окружающем. Ах, да, стало тихо. Колокол отбил сто восьмой удар и замолчал. Есть основания надеяться, что все злобные демоны теперь отогнаны подальше…
Глава двенадцатая
ЧАЙ ПО-МОНАСТЫРСКИ
Цель всякого этикета — такая высшая обработка вашей души и ума, чтобы она могла действовать и на других; например, когда вы сидите, то поза ваша должна быть настолько спокойна, чтобы обезоружить самого дерзкого и грубейшего злодея.
Огазавара, представитель известнейшей школы этикета
Дом настоятеля находился чуть в стороне от остальных построек, и его окружала невысокая, в рост среднего японца, ограда, сложенная из бутового камня. К этому дому сейчас и направлялись Артем и Поводырь. Двигались они медленно, то и дело останавливаясь. Поводырь сказал, что перед «тя-но ю» многое требуется объяснить брату Ямамото. Объяснения свои Поводырь повел очень уж издалека:
— Однажды Бодхидхарма погрузился в медитацию и вдруг почувствовал, как веки его налились тяжестью, — рассказывал Поводырь. — Бодхидхарму с неотвратимой силой потянуло в сон. Бодхидхарма возненавидел себя за свою слабость, вырвал себе веки, а вырвав, бросил их прочь от себя. Где упали веки, там вырос не виданный никем и никогда куст. Однажды ученики Бодхидхармы бросили листья с этого куста в кипящую воду, испили получившийся отвар и почувствовали, как уходят сонливость и усталость и прибавляются силы. Вот откуда люди узнали чай и его силу…
— Я немножко наслышан о вашей чайной церемонии, — Артем решил передвинуть разговор из мифологических глубин поближе к современности. — Очень много всяких сложностей и тонкостей. По моему мнению, это здорово отвлекает от разговора.
Надо сказать, что дневной сон подействовал на Артема самым лучшим образом. Когда он проснулся, то некоторое время даже чувствовал себя ну просто здоровым человеком, и только неловкое движение заставило его вспомнить о ранах.
— Наоборот, брат Ямамото. — Поводырь в очередной раз остановился на дорожке. (Дорожка, ведущая к дому настоятеля, — чисто условная, просто на песке уложенными в два ряда камнями обозначена узкая тропа.) — «Тя-но ю» — это лучшая ката [21]для общения людей между собой. Она — как натоптанная тропа в горах. Какой бы извилистой ни казалась тропа, она вернее приведет к цели, чем путь по прямой. Она обойдет осыпчатые склоны, обойдет болота, обойдет места, где поджидает опасность, и места, которые впустую забирают много сил. Так же и «тя-но ю». Какой бы сложной тебе ни казалась эта церемония, она вернее приведет к цели, чем простой путь.
— И какая цель у «тя-но ю»?
Поводырь снова неторопливо двинулся по дороге, его посох вновь застучал по камням, обозначающим дорожку.
— Гармония, Красота, Почтительность, Чистота и Спокойствие, — сказал слепой монах. — «Тя-но ю» создает атмосферу этих пяти основ душевного равновесия, и людям легко общаться между собой.
Опять на небо наползла туча, но дождь пока не начался. И лучше бы не начинался. Все сегодняшнее утро светило солнце, и оно, по крайней мере, Артему не успело еще надоесть.
— Как я уже говорил, сам я не местный, а родом из страны под названием Русь, — задумчиво проговорил Артем. — У нас тоже большое значение придают душе. Вокруг, в соседних странах, все только и говорили, что о деньгах, о политике, о здоровье тела, а у нас — все больше о душе.
Они дошли до широкой деревянной калитки, над которой был сооружен козырек в виде пагоды. Поводырь взялся за железное кольцо, но открывать дверь не спешил:
— Ты не забыл веер?
— Не забыл. — Артем вытащил из-за пояса складной веер, раздвинул-сдвинул его, чтобы Поводырь услышал знакомый звук. — Он необходим?
— Все зависит от повода, по которому люди встречаются на «тя-но ю», — сказал Поводырь. — Сегодня повод такой: сегодня мы принимаем у себя чужестранного путника, не поклоняющегося синтоистским богам и не верящего в Будду. Одежда подчеркивает этот повод: ты одет в чужестранную одежду с Белым Драконом на спине, мы же в той одежде, что носим здесь каждый день. Но у всех у нас будут одинаковые вееры — это должно подчеркнуть, что у нас, при всей разности, есть много общего.
— Общее найдется и без веера. Например, общий язык. Или вот еще — на моих ногах гэта и на ваших тоже гэта.
— И хорошо. Пусть общего будет еще больше.
Они все еще стояли перед калиткой. «Мы войдем когда-нибудь? — подумал Артем. — Или, по хитрым чайным понятиям, надо сперва хорошенько потомиться?»
— Сейчас мы войдем во двор и пойдем по дорожке, — сообщил Поводырь. — До самого чайного домика мы не станем разговаривать. Мы пойдем неторопливо, ты смотри по сторонам и думай о том, что с каждым шагом мы все больше и больше удаляемся от суетного мира. С этого момента и начинается «тя-но ю».
Поводырь потянул за кольцо, открывая скрипучую калитку. Они вошли во двор. Дом настоятеля находился вдалеке, на противоположной стороне двора. Насколько Артем мог разглядеть, дом был невысоким, простеньким, — по сравнению с домом деревенского феодала, выглядел чуть ли не хибарой. Впрочем, их путь лежал не к дому настоятеля, а к чайному домику, находящемуся в глубине сада.
Они с Поводырем шли мимо мшистых валунов, мимо песчаных, с россыпями гравия, полян, мимо заросшего пруда, мимо высоких лиственниц и пихт, накрывающих своей тенью дорожку и погружающих сад в полумрак, мимо деревянного Будды, вырубленного из распиленного бревна. Дорожка — поросшие травой булыжники — тоже, как и все в саду, навевала мысль о дикой природе, с которой человек может прекрасно жить в ладу, и не обязательно ему ее подчинять и переделывать.
Чайный домик с соломенной крышей, с подпорками из неотесанного дерева, смотрелся в этом саду так же естественно, как смотрится в лесу шалаш из елового лапника. Они не сразу вошли в домик, сперва подошли к чаше с водой — выбитому во вросшем в землю валуне углублению, в которое по деревянному желобу стекала прозрачная горная вода.
— Мы должны омыть руки и рот, — сказал Поводырь, прислоняя посох к валуну.
Надо так надо. Артем намеревался безукоризненно выполнять все тонкости ритуала. Для себя самого — может, пройдя через этот ритуал, удастся чуть получше разобраться в японском образе мыслей.
Они разулись, и Поводырь отодвинул дверь в чайный домик. Вход в него вообще-то больше напоминал лаз. Неужели нельзя было сделать дверь повыше? Поводырь, оставивший за порогом не только обувь, но и свой посох, вполз внутрь на коленях, Артему так вообще пришлось вползать на животе.
— Ты должен задвинуть дверь как последний вошедший, — сказал Поводырь.
Почему нет? Артем задвинул дверь.
— Тебя, наверное, удивило, почему вход такой низкий? — спросил Поводырь, вставая на ноги.
— Не без этого, — Артем тоже поднялся.
— Идущий на «тя-но ю» должен смирять гордыню, оставлять за порогом непокорный нрав и чувство превосходства.
— Понятно. — Артем огляделся.
Уж на что мал был чайный домик, а и тот был разделен внутренними перегородками на три части: комнату ожидания, чайную комнату и подсобное помещение. Об особенностях планировки Артем был уже предупрежден Поводырем — чтобы «брат Ямамото» вдруг не полез бы раньше ритуального времени не в тот отсек.
Сейчас они находились в комнате ожидания, погруженной в полумрак — два окна, выходящие на две стороны дома, были закрыты бамбуковыми шторами. Впрочем, просачивающегося сквозь шторы света хватало, чтобы рассмотреть убранство комнаты ожидания. Хотя осматривать-то, по большому счету, было и нечего. Практически голые стены, лишь на одной стене висит какэмоно [22]с иероглифической надписью, правда, прочесть, что там написано, издали в такой полутьме невозможно. Ну, и в стоящей на полу вазе торчит голая ветка какого-то дерева или куста. Вот и весь интерьер вкупе с дизайном.
— Где же настоятель?