Лондон Джек. Смирительная рубашка (Странник по звездам)

   Да, как видно, в этой стране самый воздух был пропитан религией, ибо не успели мы с Мириам начать беседу, как тоже заговорили об этом. Поистине евреи в те дни не могли обходиться без религии, как мы - без сражений и пиров. Пока я находился в этой стране, в голове у меня стоял звон от нескончаемых споров о жизни и смерти, о законах и Боге. Что касается Пилата, то он не верил ни в богов, ни в злых духов, ни во что вообще. Смерть он считал вечным сном без сновидений, и вместе с тем все годы, проведенные в Иерусалиме, он больше всего, к своей досаде, занимался улаживанием яростных религиозных распрей. Да что там! Мальчишка-конюх, которого я как-то взял с собой в Идумею, - никчемный бездельник, не умевший толком оседлать коня, - только и делал, что от зари до зари, не переводя дыхания и с большим знанием дела, рассуждал о тончайших различиях, существующих в учениях раввинов от Шемаи до Гамалиеля.
   Но вернемся к Мириам. N - Ты веришь в то, что ты бессмертен, - сразу же вызвала она меня на спор. - В таком случае почему же ты боишься говорить об этом?
   - А зачем думать о том, что бесспорно? - возразил я.
   - Но откуда у тебя такая уверенность? - настаивала она. - Объясни мне. Расскажи, как ты себе представляешь свое бессмертие.
   И когда я рассказал ей о Нифлгейме и Муспелле, и о великане Имире, который родился из снежных хлопьев, и о корове Аудумле, и о Фенрире и Локи, и о ледяных Иотунах, да, повторяю, когда я рассказал ей обо всем этом, а также о Торе и Одине и о нашей Валгалле, глаза ее засверкали, и она воскликнула, захлопав в ладоши:
   - О, ты варвар! Большое дитя, золотоволосый великан из страны вечного мороза! Ты веришь в сказки старух кормилиц и в радости желудка! Ну, а твой дух, дух, который не умирает, куда попадет он, когда умрет твое тело?
   - Как я уже сказал - в Валгаллу, - отвечал я. - Да и тело мое тоже будет там.
   - Будет есть, пить, сражаться?
   - И любить, - добавил я. - В обители блаженства с нами будут наши женщины, иначе зачем нам она?
   - Ваша обитель блаженства мне не по душе, - сказала Мириам. - Это какое-то дикое место, где бури, морозы, безумие разгула.
   - А какова же ваша обитель блаженства?
   - В ней царит вечное лето, цветут цветы и зроют благоуханные плоды.
   Но я проворчал, покачивая головой:
   - А мне не по душе такое небо. Это унылое разнеживающее место, которое годится только для трусов, жирных бездельников и евнухов.
   Мои слова, по-видимому, ей понравились, так как глаза ее засверкали еще ярче, и я был почти уверен, что она старается меня раззадорить еще больше.
   - Моя блаженная обитель - для избранных, - сказала она.
   - Блаженная обитель для избранных - это Валгалла, - возразил я. Посуди сама, кому нужны цветы, которые цветут круглый год? А в моей стране, когда кончается студеная зима и долгие зимние ночи отступают перед солнцем, первые цветы, выглядывающие из-под талого снега, приносят людям истинную радость. И все любуются ими и не могут налюбоваться.
   - А огонь! - вскричал я, помолчав. - Великий благодетельный огонь! Ну что это за небо, где человек не может понять всю прелесть огня, который ревет в очаге, пока за крепкими стенами воет ветер и бушует снежная вьюга!
   - Какой вы простодушный народ, - не сдавалась она. - Среди снежных сугробов вы строите себе хижину, разводите в очаге огонь и называете это небом. В нашей обители блаженства нам нет нужды спасаться от снега и ветра.
   - Не так, - возразил я. - Мы строим хижину и разводим огонь для того, чтобы было откуда выйти навстречу стуже и ветру и где укрыться от стужи и ветра... Мужчина создан для того, чтобы бороться со стужей и ветром. А хижину и огонь он добывает себе в борьбе. Я-то знаю... Было время, когда я в течение трех лет не имел крыши над головой и ни разу не погрел рук у костра.
   Мне было шестнадцать лет, я был мужчиной, когда впервые надел тканую одежду. Я был рожден в разгар бури, и пеленками мне служила волчья шкура. Теперь погляди на меня, и ты поймешь, какие мужчины населяют Валгаллу.
   И она поглядела мне в глаза, и в ее взгляде был призыв, и она воскликнула:
   - Такие, как ты, золотоволосые великаны! - А затем задумчиво добавила: - Пожалуй, это даже грустно, что на моем небе не будет таких мужчин.
   - Мир прекрасен, - сказал я ей в утешение. - Он широк и сотворен по разумному плану. В нем хватит места для многих небес. Мне кажется, каждому уготовано то блаженство, к которому он стремится... Там, за могилой, нас, конечно, ожидает прекрасная страна. Я, думается мне, покину наши пиршественные залы, совершу набег на твою страну цветов и солнца и похищу тебя, как была похищена моя мать.
   Тут я умолк и взглянул ей в лицо, и она встретила мой взгляд и не опустила глаз. Огонь пробежал у меня по жилам. Клянусь Одином, это была настоящая женщина!
   Не знаю, что было бы дальше, если бы не Пилат. Закончив свою беседу с Амбивием, он уже несколько минут сидел, усмехаясь про себя, и тут нарушил воцарившееся молчание.
   - Раввин из Тевтобурга! - насмешливо воскликнул он. - Еще один проповедник явился в Иерусалим и принес еще одно учение. Теперь начнутся новые религиозные распри и бунты и пророков будут снова побивать камнями! Да смилуются над нами боги - здесь все обезумели. Ну, Лодброг, от тебя я этого не ожидал.
   Да ты ли это с пеной у рта споришь о том, что станется с тобой после смерти, словно какой-нибудь бесноватый отшельник? Человеку дана только одна жизнь, Лодброг. Это упрощает дело. Да, упрощает дело.
   - Ну же, ну, Мириам, продолжай! - воскликнула жена Пилата.
   Во время нашего спора она сидела, словно зачарованная, крепко сцепив пальцы, и у меня промелькнула мысль, что она уже заразилась религиозным безумием, охватившим Иерусалим. Во всяком случае, как мне пришлось убедиться впоследствии, она проявляла болезненный интерес к этим вопросам. Она была так худа, словно долго болела лихорадкой. Казалось, ее руки, если посмотреть на них против света, будут совершенно прозрачны. Она была хорошая женщина, только чрезмерно нервная и суеверная и постоянно пугалась всяческих предзнаменований и дурных примет. У нее бывали видения, и она порой слышала неземные голоса. Я терпеть не могу такого слабодушия, но она все-таки была хорошей женщиной, и сердце у нее было доброе.
   * * *
   Я прибыл туда с поручением от Тиберия и, к несчастью, почти не виделся с Мириам. Мне пришлось отправиться ко двору Антипы, а когда я возвратился, то не застал Мириам: она уехала в Батанею ко двору Филиппа, который был женат на ее сестре.
   Из Иерусалима я отправился в Батанею, хотя мне не было нужды встречаться с Филиппом: при всем своем безволии он был верен Риму. Но я искал встречи только с Мириам.
   После этого я побывал в Идумее. Затем отправился в Сирию по повелению Сульпиция Квириния: легат хотел получить сведения о положении в Иерусалиме из первых рук. Так, много разъезжая по стране, я скоро сам убедился, что евреи прямо-таки помешаны на религии. Это была их отличительная черта. Они не желали предоставить решение этих вопросов своим проповедникам, каждый из них стремился сам стать проповедником и проповедовал повсюду, где только находил себе слушателей. Впрочем, слушателей хватало с избытком.
   Люди бросали свои занятия и бродили по стране, как нищие, затевая споры с раввинами и книжниками в синагогах и на ступенях храмов. В Галилее, области, пользовавшейся дурной славой (жителей ее считают придурковатыми), я впервые снова услышал о человеке по имени Иисус. По-видимому, он был сначала плотником, потом стал рыбаком, а когда начал бродяжничать, его товарищи - рыбаки - бросили свои рыбачьи сети и последовали за ним. Кое-кто считал его пророком, но большинство - безумцем.
   Мой бездельник-конюх, который утверждал, что в знании талмуда ему нет равных, от души презирал Иисуса, называл его царем нищих, а его учение эбионизмом. Смысл этого учения, как объяснил он мне, заключался в том, что только беднякам уготовано царствие небесное, а богатые и могущественные попадут в какое-то огненное озеро.
   Я заметил, что в этой стране все называли друг друга безумцами; по-видимому, таков был обычай. Впрочем, на мой взгляд, они все без исключения были безумцами. И каждый по-своему. Кто изгонял бесов и лечил недуги наложением рук, кто без всякого вреда для себя пил смертельный яд и играл с ядовитыми змеями, - так, во всяком случае, утвержали сами чудотворцы- Кто удалялся в пустыню и морил там себя голодом. А потом возвращался и начинал проповедовать какое-нибудь новое учение и собирал вокруг себя толпы. Так возникали новые секты, в которых немедленно начинались споры из-за тонкостей доктрины, что вело к распадению секты на две, а то и больше.
   - Клянусь Одином, - сказал я Пилату, - сюда бы немножко нашего северного снега и мороза! Это слегка охладило бы им мозги. Здешний климат слишком мягок. Вместо того чтобы строить себе теплые жилища и добывать пищу охотой, они беспрерывно создают новые учения.
   - И изменяют природу Бога, - угрюмо подхватил Пилат. - Будь они прокляты, все эти их учения!
   - Вот именно, - согласился я. - Если только мне удастся выбраться из этой сумасшедшей страны, сохранив рассудок, я буду рассекать надвое всякого, кто только посмеет заикнуться мне о том, что ждет меня за гробом.
   Нигде больше нельзя было отыскать таких смутьянов. Решительно все на свете они сводили к вопросам благочестия или богохульства. Мастера вести споры о всяких тонкостях веры, они были не в силах постичь римскую идею государства. Политика для них становилась религией, а религия - политикой. В результате у каждого прокуратора хватало забот и хлопот. Римские орлы, римские статуи, даже щиты Пилата - все считалось преднамеренным оскорблением их религиозного чувства. Имущественная перепись, проведенная римлянами, вызвала большое негодование.
   Однако без нее нельзя было установить налоги. И тут все начиналось сначала. Налоги, взимаемые государством, - преступление против их закона и их Бога. О этот аакон! Он не имел ничего общего с римскими законами. Это был их собственный закон, дарованный им Богом. Находились фанатики, убивавшие всякого, кто нарушал этот закон. А если бы прокуратор решил покарать такого фанатика, застигнутого на месте преступления, тотчас бы вспыхнул бунт, а может быть, и восстание.
   Все, что делали эти странные люди, они делали во имя Божье.
   Те из них, кого мы, римляне, называли "тавматургами", творили чудеса в доказательство правильности своего вероучения. Мне всегда казалось полнейшей бессмыслицей доказывать правильность таблицы умножения путем превращения жезла в змею или даже в двух змей, однако именно это и проделывали тавматурги, и это неизменно вызывало волнения в народе.
   О небожители, сколько же там было сект! Фарисеи, ессеи, саддукеи - их был целый легион! И едва успевала возникнуть новая заумная секта, как она тотчас же обретала политическую окраску. Прокуратору Колонию, одному из предшественников Пилата, немало пришлось потрудиться, чтобы подавить гавланитский мятеж, начавшийся именно таким образом в Гамале.
   Когда я в последний раз заехал в Иерусалим, среди евреев было заметно необычное волнение. Они собирались толпами, горячо обсуждали что-то и кричали во всю глотку. Некоторые предрекали конец света, другие удовлетворялись меньшим и предсказывали лишь крушение Иерусалимского храма. А отъявленные бунтовщики твердили, что пришел конец римскому владычеству и скоро возродится еврейское царство.
   Пилат тоже как будто был весьма встревожен. Я видел, что ему приходится нелегко. Но надо сказать, что он оказался столь же тонким политиком, как и они: узнав его получше, я готов был бы побиться об заклад, что он сумеет поставить в тупик самого искушенного в спорах книжника из синагоги.
   - Будь у меня хоть пол-легиона римских солдат, - пожаловался он мне, я бы взял Иерусалим за глотку... и был бы, верно, отозван в Рим в награду за мои старания. - Он, как и я, не слишком надеялся на вспомогательные войска, а римских солдат у нас была лишь горстка.
   В этот мой приезд я поселился во дворце и, к моему восторгу, встретил там Мириам. Впрочем, радости мне от этого было мало:
   мы разговаривали только о положении в стране. На то были веские причины, так как город гудел, словно потревоженное осиное гнездо.
   Впрочем, он и был осиным гнездом. Приближалась Пасха - их религиозный праздник, и, по обычаю, в Иерусалим стекались толпы людей со всех концов страны. Все эти пришельцы, конечно, были фанатиками, иначе они не пустились бы в такое паломничество. Город был набит битком, и все-таки многим пришлось расположиться за городскими стенами. Я не мог разобрать, вызвано ли это волнение проповедями бродячего рыбака, или причина его крылась в ненависти евреев к Риму.
   - Иисус здесь ни при чем или почти ни при чем, - сказал Пилат, отвечая на мой вопрос. - Каиафа и Анна - вот настоящие зачинщики этих беспорядков. Они свое дело знают. Но вот с какой целью мутят они народ, догадаться трудно. Разве лишь для того, чтобы наделать мне неприятностей.
   - Да, разумеется, без Каиафы и Анны здесь дело не обошлось, - сказала Мариам. - Но ты, Понтий Пилат, - римлянин и многого не понимаешь. Будь ты евреем, тебе было бы ясно, что дело здесь куда глубже- это не просто религиозные распри отдельных сект или стремление насолить тебе и Риму. Первосвященники и фарисеи, все сколько-нибудь влиятельные и богатые евреи, Филипп, Антипа и я сама боремся за свою жизнь. Быть может, этот рыбак действительно безумец, но он очень хитрый безумец.
   Он проповедует бедность. Он выступает против нашего закона, а наш закон - это наша жизнь, как вы могли бы уже понять. Мы ревниво оберегаем наш закон, он для нас - как воздух для тела, и вы тоже постарались бы оторйать от горла руки, которые вас душат. Или Каиафа и Анна и все, что они защищают, или этот рыбак. Они должны уничтожить его, иначе он уничтожит их.
   - Как странно! Простой бедняк, какой-то рыбак! - вступила в разговор жена Пилата. - Так откуда же у него такая сила, такое влияние? Мне бы очень хотелось увидеть его. Своими глазами поглядеть на такого необыкновенного человека.
   При этих словах Пилат нахмурился, и я понял, что ко всем его заботам прибавилась еще одна - болезненное душевное состояние его жены.
   - Если ты хочешь увидеть его, тебе придется посетить самые грязные притоны города, - презрительно рассмеялась Мириам. - Ты найдешь его там либо за стаканом вина, либо в компании непотребных женщин. Никогда еще стены Иерусалима не видели такого пророка.
   - А что же тут плохого? - спросил я, словно против воли принимая сторону рыбака. - В каких только провинциях, например, не приходилось мне тянуть вино и проводить веселые ночи!
   Мужчина - всегда мужчина и поступает, как подобает мужчине, если, конечно, я не безумец, против чего решительно возражаю.
   Мириам покачала головой.
   - Он не безумец. Он хуже - он очень опасен. Эбионизм вообще опасен. Этот Иисус стремится разрушить все вековые устои.
   Он бунтовщик. Он хочет разрушить иерусалимские храмы и то немногое, что нам осталось от еврейского государства.
   Но тут Пилат покачал головой.
   - Он не занимается политикой. Я наводил о нем справки.
   Он мечтатель. Он не призывает к мятежу. Он даже согласен, что надо платить римские налоги.
   - Опять ты не понимаешь, - стояла на своем Мириам. - Дело не в том, какие у него замыслы, дело в том, к чему все это приведет, если его замыслы осуществятся. Вот что превращает его в бунтовщика. Я думаю, он сам не понимает, чем все это может кончиться. Тем не менее он опасен, как чума, и потому его надо уничтожить.
   - Судя по тому, что я о нем слышал, это бесхитростный, добросердечный человек, который никому не хочет зла, - заметил я.
   И тут я рассказал об исцелении десяти прокаженных, свидетелем чего я был в Самарии по дороге в Иерихон.
   Жена Пилата слушала мой рассказ, как зачарованная Внезапно до нашего слуха донесся отдаленный шум и крики, и мы поняли, что солдаты разгоняют собравшиеся на улице толпы.
   - И ты, Лодброг, поверил, что он сотворил чудо? - спросил Пилат. - Ты поверил, что гнойные язвы прокаженных закрылись в мгновение ока?
   - Я видел, что прокаженные исцелились, - ответил я - Я последовал за ними, чтобы убедиться воочию. От проказы не осталось и следа.
   - Но ты видел на них язвы? Видел ты их до исцеления? - не сдавался Пилат.
   Я отрицательно покачал головой.
   - Нет, мне только сказали об этом, - признался я. - Однако, когда я сам увидел их после исцеления, можно было сразу заметить, что они раньше были прокаженными Они были, как пья ные. Один сидел на самом солнцепеке, ощупывая себя со всех сторон, и все глядел и глядел на свою здоровую кожу, словно не мог поверить собственным глазам. Когда я стал расспрашивать его, он не в состоянии был ответить мне ни слова и ни на секунду не мог оторвать глаз от своего тела. Он был безумен. Сидел на солнцепеке и глядел, глядел на свою кожу.
   Пилат презрительно улыбнулся, и я заметил, что столь же презрительна была легкая улыбка, скользнувшая по губам Мириам А жена Пилата сидела затаив дыхание и словно оцепенев, а взгляд ее широко раскрытых глаз был устремлен вдаль Тут заговорил Амбивий:
   - Каиафа утверждает - он юворил мне это не далее как вчера, - что рыбак обещает свести Бога с небес на землю и создать на земле новое царство, управлять которым будет сам Бог ..
   - А это значит - конец владычеству Рима, - перебил его я - Это придумали Каиафа и Анна, чтобы поссорить нас с Римом, - пояснила Мириам. Это все ложь. Их выдумки Пилат кивнул и спросил:
   - Но ведь в ваших древних книгах есть какое-то пророчество об этом? Вот его-то первосвященники и выдают за цели рыбака.
   Мириам согласилась с ним и гут же процитировала все пророчество Я рассказываю об этом, чтобы показать, насколько глубоко изучил Пилат этот народ, который он так ревностно старался образумить - А я слышала другое, - продолжала Мириам. - Этот Иисус проповедует конец света и царство Божие, но не на земле, а на небесах.
   - Мне доносили обо этом, - сказал Пилат - Это правда Иисус считает римские налоги справедливыми. Он утверждает, что Рим будет править до тех нор, пока не наступит конец света, а вместе с этим и конец всем земным правителям. Теперь мне ясно, какую игру ведет со мной Анна.
   - Некоторые из его последователей утверждают даже, что это он сам и есть Бог, - сообщил Амбивий.
   - Мне не передавали, чтобы он сам так говорил, - сказал Пилат.
   - А почему бы нет? - едва слышно проронила его жена. - Почему бы нет? Ноги спускались на землю и раньше.
   - Видишь ли, - сказал Пилат, - я знаю от верных людей, что после того, как этот Иисус сотворил чудо, накормив множество народу несколькими хлебцами и рыбками, безмозглые галилеяне хотели сделать его царем. И сделали бы, даже против его воли, но он, чтобы избавиться от них, бежал в горы. В чем же тут безумие? Он ведь понял, чем грозит ему их глупость.
   - Однако Анна задумал то же самое и собирается обвести вас вокруг пальца, - сказала Мириам. - Они кричат, что он хочет стать царем иудейским, а это нарушение законов Рима, и, следовательно, Рим должен сам разделаться с Иисусом.
   Пилат пожал плечами.
   - Не царем иудейским, а скорее царем нищих или царем мечтателей. Иисус не дурак. Он мечтатель, но мечтает он не о земной власти. Желаю ему всяческой удачи на том свете, ибо там юрисдикция Рима кончается.
   - Он утверждает, что всякая собственность - грех. Вот почему фарисеи тоже неистовствуют, - снова заговорил Амбивий.
   Пилат весело засмеялся.
   - Однако этот царь нищих и его нищие приверженцы все же не гнушаются собственностью, - пояснил он. - Посудите сами, ведь еще не так давно у них давно был свой казначей, хранивший их богатства. Его звали Иуда, и ходят слухи, что он запускал руку в общий кошелек, который ему доверили.
   Но Иисус не крал? - спросила жена Пилата.
   - Нет,- отвечал Пилат.- Крал Иуда, казначей.
   - А кто такой был Иоанн? - спросил я. - Он устроил беспорядок под Тивериадой, и Антипа казнил его.
   - Еще один пророк, - ответила Мириам. - Он родился "де-го неподалеку от Хеброна. Он был одержимый и долго жил отшельником. То ли он, то ли его последователи утверждали, что он Илия, восставший из мертвых. А Илия - это один из наших старых пророков.
   - Он подстрекал народ к бунту? - спросил я.
   Пилат усмехнулся и покачал головой. Затем сказал:
   - Он поссорился с Антипой из-за Иродиады. Иоанн был человек высоконравственный и поплатился за это головой. Но это слишком длинная история. Политика была тут ни при чем.
   - А некоторые утверждают, что Иисус - это сын Давида, - сказала Мириам. - Только эю вздор. В Назарете никто этому не
   верит. Ведь там живет вся еро .семья, включая двух замужних сестер, и все их знают. Это самая обыкновенная семья простолюдинов.
   - Хотелось бы мне, чтобы так же просто было написать доклад Тиберию обо всех этих хитросплетениях, - проворчал Пилат. - А теперь этот рыбак уже под Иерусалимом, город кишмя кишит пилигримами, способными каждую минуту затеять беспорядки, а Анна все подливает и подливает масла в огонь.
   - И не успокоится, пока не добьется своего, - предрекла Мириам. - Он хочет загребать жар твоими руками, и так оно и будет.
   - Чего же именно он хочет? - спросил Пилат.
   - Казни этого рыбака.
   Пилат упрямо покачал головой, а его жена воскликнула:
   - Нет! Нет! Это была бы позорная несправедливость.
   Он никому не сделал зла! Он ни в чем не повинен перед Римом!
   Она с мольбой взглянула на Пилата, и тот снова покачал головой.
   - Пусть их сами рубят головы, как это сделал Антипа, - проворчал он. Сам по себе этот рыбак ничего не значит, но я не хочу быть их орудием. Если им нужно его уничтожить, пусть сами и уничтожают. Это их дело.
   - Но ты не допустишь!.. - вскричала жена Пилата.
   - Если я попробую вмешаться, мне будет нелегко объяснит"
   Тиберию, что я поступил правильно, - ответил Пилат.
   - Как бы ни обернулось дело, - сказала Мириам, - тебе все равно придется писать объяснение в Рим, и притом очень скоро. Ведь Иисус со своими рыбаками уже у стен Иеруса лима.
   Пилат не скрыл досады, которую вызвали в нем ее слова.
   - Меня не интересует, где он сейчас и куда направится потом, - заявил он. - Надеюсь, я никогда его не увижу.
   - Анна его разыщет и приведет к твоим воротам, можешь в этом не сомневаться, - заметила Мириам.
   Пилат пожал плечами, и наша беседа оборвалась. Жена Пилата, находившаяся в состоянии крайнего нервного возбуждения, увела Мириам на свою половину, и мне осталось только отправиться в постель и уснуть под доносившийся с улиц этого города безумцев гул и рокот толпы.
   * * *
   События развивались с необыкновенной быстротой. За одну ночь город был спален собственной яростью. В полдень, когда я выехал с полудюжиной моих солдат из дворца, все улицы были запружены народом и толпа расступалась передо мной еще более неохотно, чем прежде. Если бы взгляды могли убивать, я в тот день не дожил бы до вечера. Многие плевали, глядя прямо на меня, и со всех сторон раздавались угрозы и брань.
   Теперь уже на меня смотрели не с удивлением, как на чудо, а с ненавистью, ибо я носил ненавистные доспехи римлянина.
   Случись это в каком-либо другом городе, я приказал бы своим солдатам разогнать этих злобных фанатиков ударами мечей плашмя. Но я был в Иерусалиме - в городе, охваченном горячкой безумия, и меня окружали люди, неспособные отделить идею государства от идеи Бога.
   Анна, саддукей, хорошо сделал свое дело. Что бы ни думал он и синедрион об истинной подоплеке происходящих событий, черни сумели внушить, что виной всему Рим.
   В толпе я увидел Мириам. Она шла пешком в сопровождении только одной служанки. В такие дни ей было опасно появляться на улицах в одеждах, подобающих ее положению. Ведь она была свояченицей Ирода Антипы, а его не любили. Поэтому Мириам оделась очень скромно и закрыла лицо, чтобы ничем не отличаться от женщин низшего сословия. Но мои глаза она не смогла обмануть: слишком часто в моих снах я видел величественную осанку и поступь, присущие только ей одной.
   Едва успели мы обменяться несколькими торопливыми словами, как началась страшная давка, и я и все мои верховые оказались в самой гуще толпы. Мириам укрылась за выступом ограды
   - Этого рыбака схватили? - спросил я.
   - Нет, но он уже у самых городских стен. Он подъехал к Иерусалиму на осле, а впереди него и позали шли целые толпы, и какие-то несчастные глупцы, приветствуя его, называли царем Иудеи. Теперь наконец у Анны есть предлог заставить Пилата выполнить его желание. В сущности, этот рыбак уже приговорен.
   хотя приговор еще и не вынесен. Его песня спета.
   - Но Пилат его не тронет, - возразил я.
   Мириам покачала головой.
   - Об этом позаботится Анна. Они притащут его в синедрион.
   И ему вынесут смертный приговор. Выть может, его побьют камнями.
   - Но синедрион не имеет права никого казнить, - продолжал возражать я.
   - Иисус не римлянин, - ответила Мириам. - Он еврей. По закону талмуда он повинен и должен умереть, ибо он святотатственно нарушил закон.