Лорка Ф Г. Стихи

---------------------------------------------------------------
Книга стихов. 1921
Стихи о канте хондо. 1921
Первые песни. 1922
Песни. 1921 - 1924
Цыганское романсеро. 1924 - 1927
Поэт в Нью-Йорке. 1929 - 1930
Плач по Игнасьо Санчесу Мехиасу. 1935
Шесть стихотворений по-галисийски. 1935
Диван Тамарита. 1936
Стихи разных лет.
---------------------------------------------------------------





content="text/html">

Федерико
Гарсиа Лорка

Книга
стихов

1921

• Флюгер size="3">.

Перевод
Я. Серпина

Как улитка
отправилась путешествовать и
кого она встретила в пути size="3">.

Перевод
Инны Тыняновой

Осенная
песня. size="2">Перевод О. Савича

Весенная
песня. size="2">Перевод Инны Тыняновой

Малая
песня. size="2">Перевод М. Самаева

Цикада size="3">.

Перевод
М. Самаева

Грустная
баллада.
Перевод М.
Самаева

Потемки
моей души.
Перевод А.
Эйснера

Дождь size="3">.

Перевод
В. Парнаха

Если б мог
по луне гадать я size="3">.

Перевод
Я. Серпина

Элегия size="3">.

Перевод
М. Самаева

Сант-Яго size="3">.

Перевод
Инны Тыняновой

Алмаз size="3">.

Перевод
В. Парнаха

Новые
песни. size="2">Перевод А. Яни

Баллада
июльского дня size="3">.

Перевод
Инны Тыняновой

Сон size="3">.

Перевод
О. Савича

Пейзаж size="3">.

Перевод
М. Кудинова

Вопросы size="3">.

Перевод
М. Кудинова

Солнце
село. size="2">Перевод Б. Слуцкого

Мадригал size="3"> ("Мой поцелуй был
гранатом...")

Перевод
М. Самаева

Колокол size="3">.

Перевод
Инны Тыняновой

Есть души,
где скрыты...
Перевод М.
Кудинова

Сокровенная
баллада.
Перевод М.
Самаева

Старый
ящер. size="2">Перевод Инны Тыняновой

Баллада
тихого сквера size="3">.

Перевод
Инны Тыняновой

Перепутье size="3">.

Перевод
Инны Тыняновой

Прерванный
концерт.
Перевод Б.
Слуцкого

Восточная
песня. size="2">Перевод М. Самаева

Поле size="3">.

Перевод
М. Кудинова

Баллада
морской воды.
Перевод А.
Гелескула

Деревья size="3">.

Перевод
М. Самаева

Луна и
смерть. size="2">Перевод А. Гелескула

Мадригал size="3"> (Твои глаза я увидел...")

size="2">Перевод М. Кудинова

Колосья size="3">.

Перевод
О. Савича

Раздумья
под дождем.
Перевод Ю.
Мориц

Ключ size="3">.

Перевод
Б. Слуцкого

Море size="3">.

Перевод
В. Парнаха

К лавру size="3">.

Перевод
В. Парнаха

Осенний
ритм. size="2">Перевод Г. Шмакова

Ночная
мелодия.
Перевод М.
Кудинова

Гнездо size="3">.

Перевод
М. Самаева

Иная песня size="3">.

Перевод
М. Самаева

	ФЛЮГЕР



	Ветер, летящий с юга,

	ветер, знойный и смуглый,

	моего ты касаешься тела

	и приносить мне,

	крылья раскинув,

	зерна взглядов, налитых соком

	зреющих апельсинов.



	Обагряется месяц,

	и плачут

	тополя, склонясь пред тобою,

	только ждать тебя надо подолгу!

	Я свернул уже ночь моей песни

	и поставил ее на полку.



	Обрати на меня вниманье,

	если нет и в помине ветра,-

	сердце, закружись,

	сердце, закружись!



	Летящая с севера стужа,

	медведица белая ветра!

	Моего ты касаешься тела,

	и в плаще

	капитанов бесплотных

	ты хохочешь

	над Алигьери

	и дрожишь

	от восходов холодных.



	Ветер, шлифующий звезды,

	ты приходишь с таким опозданьем!

	Потерял я ключи от шкафа,

	и зарос он

	мхом первозданным.



	Обрати на меня вниманье,

	если нет и в помине ветра,-

	сердце, закружись,

	сердце, закружись!



	Бризы, гномы и ветры,

	летящие ниоткуда.

	Мотыльки распустившейся розы

	с пирамидальными лепестками,

	затененные чащей лесною,

	флейты,

	поющие в бурю,

	расстаньтесь со мною!

	Тяжкие цепи сдавили

	память мою до боли,

	и птица, что щебетом звонким

	умеет расписывать вечер,

	томится теперь в неволе.



	Минувшее невозвратимо,

	как будто кануло в омут,

	и в сонме ветров просветленных

	жалобы не помогут.

	Не правда ли, тополь, искусник бриза?

	Жалобы не помогут.



	Обрати на меня вниманье,

	если нет и в помине ветра, -

	сердце, закружись,

	сердце, закружись!

	КАК УЛИТКА ОТПРАВИЛАСЬ ПУТЕШЕСТВОВАТЬ И 

	КОГО ОНА ВСТРЕТИЛА В ПУТИ



	   Воздух тихого утра

	как-то по-детски нежен,

	протягивают деревья

	руки свои к земле.

	Колеблющимся туманом

	покрылись поля и посевы,

	и в воздухе ткут шелковинки

	пауки для своих сетей -

	сверкающие дорожки

	на голубом стекле.



	   А рядом, под тополями,

	ручей, напевая песню,

	по зеленой траве бежит,

	и мирная улитка,

	мещаночка с тропинки,

	смиренная простушка,

	глядит на широкий мир.

	Вокруг тишина

	безмятежна.

	Улитка вздохнула украдкой

	и, бросив дом и хозяйство,

	тронулась в путь-дорогу,

	чтоб край тропинки увидеть.



	   Ползет себе странница наша

	и вот набрела на место,

	где плюш по земле разросся,

	вплетаясь в крапиву. Чинно

	сидели там две лягушки,

	на утреннем солнце грея

	свои старушечьи кости.



	   - Все эти новые песни, -

	ворчала одна лягушка, -

	поверь, ни гроша не стоят!

	- Подруга, - ей отвечала

	другая лягушка, слепая

	и сильно помятая с виду, -

	когда я была девчонкой,

	я верила: бог услышит

	когда-нибудь нашу песню

	и сжалится он над нами.

	С тех пор прожила я долго

	и уж ни во что не верю

	и петь совсем перестала...



	   Так жаловались лягушки

	и милостыню просили

	у резвого лягушонка,

	который с нахальной миной

	прыгал рядом по травке.



	   И вот перед темным лесом

	улитка остановилась.

	Хочет кричать. Не может.

	Лягушки к ней подскочили.



	   - Бабочка это, что ли? -

	спросила слепая лягушка.

	- Ты разве не видишь рожки? -

	подруга ей отвечала. -

	Это улитка. Скажи нам,

	улитка,ты издалека?



	   - Живу я не очень близко

	и хочу домой поскорее.

	- Улитки очень трусливы, -

	сказала слепая лягушка.

	- Умеешь ты петь? - Не умею, -

	улитка в ответ. - А молиться?

	- Меня не учили, нет.

	- А в вечную жизнь ты веришь?

	- А что это?



	- Это значит

	жить вечно в реке прозрачной

	с цветущими берегами,

	где много прекрасной пищи.

	- Да что вы? А мне говорила

	покойная бабушка в детстве,

	что я после смерти буду

	ползать по нежным листьям

	самых высоких деревьев.



	   - Еретичка была твоя бабка!

	Мы говорим тебе правду,

	а не веришь - заставим верить! -

	разбушевались лягушки.



	   - Зачем я ушла из дому? -

	плачет улитка.- Я верю

	в вечную жизнь, конечно,

	вы правы... -

	   Тогда лягушки

	задумчиво удалились,

	а наша улитка в страхе

	поспешила в лес углубиться.



	   Две нищенки, две лягушки

	застыли подобно сфинксам.

	Одна из подруг спросила:

	- Ну, в вечную жизнь ты веришь?

	- Не верю, - ответила грустно

	слепая больная лягушка.

	- Зачем мы тогда улитке

	сказали, что надо верить?

	- Затем, что... Сама не знаю, -

	вздохнула слепая лягушка, -

	я не могу без волненья

	слышать, как наши дети

	квакают, сидя в канаве,

	и призывают бога...



	   А бедная улитка

	вернулась назад. Тропинка

	пустынна. Горячий ветер

	застыл в тополях высоких.



	   И тут повстречалась улитка

	с красными муравьями,

	они, суетясь и толкаясь,

	тащили полуживого

	муравья, у которого сильно

	переломаны усики были.

	Воскликнула наша улитка:

	- Мурашеньки, остановитесь!

	За что наказать хотите

	вашего бедного братца?

	Расскажите мне, что он сделал?

	Я вас рассужу справедливо.

	Ты сам расскажи, не бойся.



	   Тогда муравей полумертвый

	сказал тихонько и грустно:

	- Я, знаете, видел звезды.

	- Звезды? Что это значит? -

	кричат муравьи возмущенно.

	Да и улитка тоже

	спросила задумчиво: - Звезды?

	- Да, - муравей отвечает, -

	я видел звезды, поверьте.

	Я поднялся высоко,

	на самый высокий тополь,

	и тысячи глаз лучистых

	мою темноту пронзили. -

	Тогда спросила улитка:

	- Но что же такое звезды?

	- А это огни, что сияют

	над нашею головою.

	- Но мы их совсем не видим!

	сердясь, муравьи возражают.

	А улитка: - Слаба я зреньем,

	вижу не выше травки. -

	Тогда муравьи вскричали,

	усиками вращая:

	- Тебя мы убьем. Ленив ты

	и развращен. Ты должен

	трудиться, не глядя в небо.



	   - Звезды я видел, звезды, -

	раненый им отвечает.

	Тогда изрекла улитка:

	- Оставьте его, идите

	своею дорогой, братья.

	Наверно, ему недолго

	жить на земле осталось.



	   Пчела пролетела, разрезав

	медовыми крыльями воздух.

	Муравей, умирая, дышит

	свежей вечерней прохладой

	и шепчет: - Пришла ты за мною,

	унеси меня к звездам, пчелка.



	   Видя, что он уже умер,

	муравьи разбегаются в страхе.



	   Улитка, вздохнув украдкой,

	прочь поползла в смущенье,

	словно пред ней раскрылась

	вечность на краткий миг.

	- Нет у тропинки края,

	верно, ведет она к звездам, -

	восклицает она печально. -

	Только мне до них не дойти.

	Уж больно я неуклюжа,

	мне лучше о звездах забыть.



	   Туман висит над полями,

	и солнце лучом дрожащим

	по колокольням дальним

	под вечерний звон скользит.

	А мирная улитка,

	мещаночка с тропинки,

	в смущенье, с тоскою странной,

	глядит на широкий мир.

	ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ



	Сегодня чувствую в сердце

	неясную дрожь созвездий,

	но глохнут в душе тумана

	моя тропинка и песня.

	Свет мои крылья ломает,

	и боль печали и знанья

	в чистом источнике мысли

	полощет воспоминанья.



	   Все розы сегодня белы,

	как горе мое, как возмездье,

	а если они не белы,

	то снег их выбелил вместе.

	Прежде как радуга были.

	А снег идет над душою.

	Снежинки души - поцелуи

	и целые сцены порою;

	они во тьме, но сияют

	для того, кто несет их с собою.



	   На розах снежинки растают,

	но снег души остается,

	и в лапах бегущих лет

	он саваном обернется.



	   Тает ли этот снег,

	когда смерть нас с тобой уносит?

	Или будет и снег другой

	и другие - лучшие - розы?

	Узнаем ли мир и покой

	согласно ученью Христову?

	Или навек невозможно

	решенье вопроса такого?



	   А если любовь - лишь обман?

	Кто влагает в нас жизни дыханье,

	если только сумерек тень

	нам дает настоящее знанье.

	Добра - его, может быть, нет,-

	и Зла - оно рядом и ранит.



	   Если надежда погаснет

	и начнется непониманье,

	то какой же факел на свете

	осветит земные блужданья?



	   Если вымысел - синева,

	что станет с невинностью, с чудом?

	Что с сердцем, что с сердцем станет,

	если стрел у любви не будет?



	   Если смерть - это только смерть,

	что станет с поэтом бездомным

	и с вещами, которые спят

	оттого, что никто их не вспомнит?

	О солнце, солнце надежд!

	Воды прозрачность и ясность!

	Сердца детей! Новолунье!

	Души камней безгласных!

	Сегодня чувствую в сердце

	неясную дрожь созвездий,

	сегодня все розы белы,

	как горе мое, как возмездье.

	ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ



	I



	   Выходят веселые дети

	из шумной школы,

	вплетают в апрельский ветер

	свой смех веселый.

	Какою свежестью дышит

	покой душистый!

	Улица дремлет и слышит

	смех серебристый.





	II



	   Иду по садам вечерним,

	в цветы одетым,

	а грусть я свою, наверно,

	оставил где-то.

	На кладбище, над черепами

	забывших время,

	трепещет земля цветами,

	взросло их семя.

	И кипарисы, покрыты

	пыльцою нежной,

	вперили пустые орбиты

	в простор безбрежный,

	качая своей утомленной

	главой зеленой.



	   Апрель, ты несешь нам звезды,

	вешние воды,

	зажги золотые гнезда

	в глазах природы!

	МАЛАЯ ПЕСНЯ



	У соловья на крылах

	влага вечерних рос,

	капельки пьют луну,

	свет ее сонных грез.



	Мрамор фонтана впитал

	тысячи мокрых звезд

	и поцелуи струй.



	Девушки в скверах "прощай"

	вслед мне, потупя взгляд,

	шепчут. "Прощай" мне вслед

	колокола говорят.

	Стоя в обнимку, деревья

	в сумраке тают. А я,

	плача, слоняюсь по улице,

	нелеп, безутешен, пьян

	печалью де Бержерака

	и Дон-Кихота,

	избавитель, спешу на зов

	бесконечного-невозможного,

	маятника часов.

	Ирисы вянут, едва

	коснется их голос мой,

	обрызганный кровью заката.

	У песни моей смешной

	пыльный наряд паяца.

	Куда ты исчезла вдруг,

	любовь? Ты в гнезде паучьем.

	И солнце, точно паук,

	лапами золотыми

	тащит меня во тьму.

	Ни в чем не знать мне удачи:

	я сам как Амур-мальчуган,

	и слезы мои что стрелы,

	а сердце - тугой колчан.



	Мне ничего не надо,

	лишь боль с собой унесу,

	как мальчик из сказки забытой,

	покинутый в темном лесу.

	ЦИКАДА



	Цикада!

	Счастье хмельной

	от света

	умереть на постели земной.



	Ты проведала от полей

	тайну жизни, завязку ее и развязку.

	И старая фея,

	та, что слыхала рожденье корней,

	схоронила в тебе свою сказку.



	Цикада!

	Это счастье и есть -

	захлебнуться в лазурной крови

	небес.

	Свет - это бог. Не затем ли

	проделана солнцем дыра,

	чтоб мог он спускаться на землю?



	Цикада!

	Это счастье и есть -

	в агонии чувствовать весь

	гнет небес.

	Перед вратами смерти

	с понуренной головою,

	под спущенным стягом ветра

	идет все живое.



	Таинственный говор мыслей.

	Ни звука...

	В печали

	идут облаченные в траур

	молчанья.



	Ты же, пролитый звон, цикада,

	ты, родник зачарованный лета,

	умираешь, чтоб причаститься

	небесному звуку и свету.



	Цикада!

	Счастливая ты,

	ибо тебя облачил

	сам дух святой, иже свет,

	в свои лучи.



	Цикада!

	Звездой певучей

	ты сверкала над снами луга,

	темных сверчков и лягушек

	соперница и подруга.

	И солнце, что сладостно ранит,

	налившись полуденной силой,

	из вихря лучей гробницу

	над прахом твоим водрузило

	и сейчас твою душу уносит,

	чтоб обратить ее в свет.

	Стань, мое сердце, цикадой,

	чтобы истек я песней,

	раненный над полями

	светом небесной бездны.

	И та, чей женственный образ

	был предугадан мной,

	пусть собственными руками

	прольет его в прах земной.



	И розовым сладким илом

	пусть кровь моя в поле станет,

	чтобы свои мотыги

	вонзали в нее крестьяне.



	Цикада!

	Это счастье и есть -

	умереть от невидимых стрел

	лазурных небес.

	ГРУСТНАЯ БАЛЛАДА 



	Маленькая поэма 



	Бедная бабочка сердце мое,

	милые дети с лужайки зеленой.

	Время-паук ее держит в плену,

	крыльев пыльца - горький опыт плененной.



	Пел я, бывало, ребенком, как ты,

	милые дети с лужайки зеленой.

	Голос мой, ястреб с когтями котенка,

	в небо взмывал, в его синее лоно.

	Клича вербену, вербену зовя,

	как-то бродил в картахенском саду я,

	и потерял я колечко судьбы,

	речку из песни минуя.



	Стать кавалером и мне довелось.

	Майский был вечер, прохладный и лунный.

	Мне показалась загадкой она,

	синей звездой на груди моей юной.

	Вербного был воскресенья канун,

	сердце скакало в звездные дали.

	Но вместо роз и махровых гвоздик

	ирисы руки ее обрывали.

	Сердцем я был беспокоен всегда,

	милые дети с лужайки зеленой.

	Ту, что в романсе встретилась мне,

	ждал я, в мечты погруженный.

	Ту, что нарвет майских роз и гвоздик,

	ждал я, - как пелось в романсе.

	Но почему только дети одни

	видят ее на Пегасе?

	Та ли она, кого мы в хороводах

	с грустью звездой называем,

	молим, чтоб вышла потанцевать

	в луг, принаряженный маем?



	Мне вспоминается детства апрель,

	милые дети с лужайки зеленой.

	В старом романсе однажды ее

	я повстречал, изумленный.



	И по ночам стал печалиться ей,

	недостижимой, немилый.

	Слыша мои излиянья, луна

	губы в усмешке кривила.

	Кто она - та, что гвоздики сорвет

	с нежными розами мая?

	Бедная девочка, замуж ее

	выдала мачеха злая.

	Где-то на кладбише в тихой земле

	спят вместе с ней ее беды...

	Я же, в любви безответной своей,

	сердца исчез не изведав,

	с посохом солнца хочу одолеть

	недостижимость небесного склона.



	Мраком меня укрывает печаль,

	милые дети с лужайки зеленой.

	Ныне далекие те времена

	с нежностью я вспоминаю.

	Кто она та, что гвоздики сорвет

	с нежными розами мая?

	ПОТЕМКИ МОЕЙ ДУШИ 



	Потемки моей души

	отступают перед зарею азбук,

	перед туманом книг

	и сказанных слов.



	Потемки моей души!



	Я пришел к черте, за которой

	прекращается ностальгия,

	за которой слезы становятся

	белоснежными, как алебастр.



	(Потемки моей души!)



	Завершается

	пряжа скорби,

	но остаются разум и сущность

	отходящего полудня губ моих,

	отходящего полудня

	взоров.



	Непонятная путаница

	закоптившихся звезд

	расставляет сети моим

	почти увядшим иллюзиям.



	Потемки моей души!



	Галлюцинации

	искажают зрение мне,

	и даже слово "любовь"

	потеряло смысл.



	Соловей мой,

	соловей!

	Ты еще поешь?

	ДОЖДЬ



	   Есть в дожде откровенье - потаенная нежность.

	И старинная сладость примиренной дремоты,

	пробуждается с ним безыскусная песня,

	и трепещет душа усыпленной природы.



	   Это землю лобзают поцелуем лазурным,

	первобытное снова оживает поверье.

	Сочетаются Небо и Земля, как впервые,

	и великая кротость разлита в предвечерье.



	   Дождь - заря для плодов. Он приносит цветы нам,

	овевает священным дуновением моря,

	вызывает внезапно бытие на погостах,

	а в душе сожаленье о немыслимых зорях,



	   роковое томленье по загубленной жизни,

	неотступную думу: "Все напрасно, все поздно!"

	Или призрак тревожный невозможного утра

	и страдание плоти, где таится угроза.



	   В этом сером звучанье пробуждается нежность,

	небо нашего сердца просияет глубоко,

	но надежды невольно обращаются в скорби,

	созерцая погибель этих капель на стеклах.



	   Эти капли - глаза бесконечности - смотрят

	в бесконечность родную, в материнское око.



	   И за каплею капля на стекле замутненном,

	трепеща, остается, как алмазная рана.

	Но, поэты воды, эти капли провидят

	то, что толпы потоков не узнают в туманах.



	   О мой дождь молчаливый, без ветров, без ненастья,

	дождь спокойный и кроткий, колокольчик убогий,

	дождь хороший и мирный, только ты - настоящий,

	ты с любовью и скорбью окропляешь дороги!



	   О мой дождь францисканский, ты хранишь в своих каплях

	души светлых ручьев, незаметные росы.

	Нисходя на равнины, ты медлительным звоном

	открываешь в груди сокровенные розы.



	   Тишине ты лепечешь первобытную песню

	и листве повторяешь золотое преданье,

	а пустынное сердце постигает их горько

	в безысходной и черной пентаграмме страданья.



	В сердце те же печали, что в дожде просветленном,

	примиренная скорбь о несбыточном часе.

	Для меня в небесах возникает созвездье,

	но мешает мне сердце созерцать это счастье.



	   О мой дождь молчаливый, ты любимец растений,

	ты на клавишах звучных - утешение в боли,

	и душе человека ты даришь тот же отзвук,

	ту же мглу, что душе усыпленного поля!

	ЕСЛИ Б МОГ ПО ЛУНЕ ГАДАТЬ Я



	Я твое повторяю имя

	по ночам во тьме молчаливой,

	когда собираются звезды

	к лунному водопою

	и смутные листья дремлют,

	свесившись над тропою.

	И кажусь я себе в эту пору

	пустотою из звуков и боли,

	обезумевшими часами,

	что о прошлом поют поневоле.



	Я твое повторяю имя

	этой ночью во тьме молчаливой,

	и звучит оно так отдаленно,

	как еще никогда не звучало.

	Это имя дальше, чем звезды,

	и печальней, чем дождь усталый.



	Полюблю ли тебя я снова,

	как любить я умел когда-то?

	Разве сердце мое виновато?

	И какою любовь моя станет,

	когда белый туман растает?

	Будет тихой и светлой?

	Не знаю.

	Если б мог по луне гадать я,

	как ромашку, ее обрывая!

	ЭЛЕГИЯ



	Окутана дымкой тревожных желаний,

	идешь, омываясь вечерней прохладой.

	Как вянущий нард эти сумерки плоти,

	увенчанной таинством женского взгляда.



	Несешь на губах чистоты неиспитой

	печаль; в золотой дионисовой чаше

	бесплодного лона несешь паучка,

	который заткал твой огонь неугасший

	в цветущие ткани; ничей еще рот

	на них раскаленные розы не выжег.



	Несешь осторожно в точеных ладонях

	моточек несбывшихся снов и в притихших

	глазах горький голод по детскому зову.

	И там, во владеньях мечты запредельной,

	виденья уюта и скрип колыбели,

	вплетенный в напев голубой колыбельной.



	Лишь тронь твое тело любовь, как Церера,

	ты в мир снизошла б со снопами пшеницы;

	из этой груди, как у девы Марии,

	могли бы два млечных истока пробиться.



	Нетронутый лотос, ничьи поцелуи

	во мгле этих пламенных бедер не канут,

	и темные волосы перебирать,

	как струны, ничьи уже пальцы не станут.



	О таинство женственности, словно поле,

	ты ветер поишь ароматом нектара,

	Венера, покрытая шалью манильской,

	вкусившая терпкость вина и гитары.



	О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют

	кувшинки саэт, и закаты, и звезды,

	и рыжая пена гвоздик под крылами

	поит ароматом осенние гнезда.



	Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка,

	тебя от креста не захочет избавить.

	Твои поцелуи - в ночи безрассветной

	среди виноградников спящая заводь.



	Но тени растут у тебя под глазами,

	и в смоли волос пробивается пепел,

	и грудь расплывается, благоухая,

	и никнет спины твоей великолепье.



	Горишь ты бесплодным огнем материнства,

	скорбящая дева, печали пучина,

	высокие звезды ночные, как гвозди,

	все вогнаны в сердце твое до единой.



	Ты - плоть Андалузии, зеркало края,

	где женщины страстные муки проносят,

	легко веерами играя.

	И прячут под пестрой расцветкой нарядов,

	под сжатой у самого горла мантильей

	следы полосующих взглядов.



	Проходишь туманами Осени, дева,

	как Клара, Инее или нежная Бланка;

	тебе же, увитой лозой виноградной,

	под звуки тимпана плясать бы вакханкой.



	Глаза твои, словно угрюмая повесть

	о прожитой жизни, нескладной и блеклой.

	Одна среди бедной своей обстановки

	глядишь на прохожих сквозь мутные стекла.

	Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты

	убогонькой улочки провинциальной,

	как колокол где-то звонит одиноко,

	далекий-далекий, печальный-печальный.



	Напрасно ты слушаешь плачущий ветер -

	никто не встревожит твой слух серенадой.

	В глазах, еще полных привычного зова,

	все больше унынья, все больше надсада;

	но девичье сердце в груди изнуренной

	все вспыхнуть способно с единого взгляда.



	В могилу сойдет твое тело,

	и ветер умчит твое имя.

	Заря из земли этой темной

	взойдет над костями твоими.

	Взойдут из грудей твоих белых две розы,

	из глаз - две гвоздики, рассвета багряней,

	а скорбь твоя в небе звездой возгорится,

	сияньем сестер затмевая и раня.

	САНТ-ЯГО



	(Наивная баллада)



	    I



	   Нынче ночью прошел Сант-Яго

	по светлым дорожкам неба.

	Это дети, смеясь, рассказали

	тоненьким струйкам речки.



	   Далеко ли небесный странник

	держит путь по бескрайним тропинкам?

	Он едет заре навстречу

	на коне, что белее снега.



	   Дети-крошки, резвитесь на воле,

	раскидайте свой смех по ветру!



	   Мой сосед рассказал про Сант-Яго

	и про двести рыцарей храбрых

	в одежде из яркого света

	с гирляндами звезд зеленых;

	а конь-то хорош у Сант-Яго,

	это же месяц двурогий!



	   Мой сосед рассказал мне также,

	что слышал он сонной ночью

	серебряный шелест крыльев,

	в волнах тишины потонувший.

	Почему же река замолкла?

	Это ангелы-рыцари скачут.



	   Дети-крошки, резвитесь на воле,

	раскидайте свой смех по ветру!



	   В эту ночь луна убывает.

	Слушайте! Что там, в небе?

	Почему так сверчки распелись