Лоуэлл Элизабет. Незабудка

   — Мы будем ловить рыбу чуть ниже водопада, — объяснил Раф. — Если ты не появишься до захода солнца, я опутаю Стэна его собственной сетью и отправлюсь на твои поиски. — Затем нежно добавил: — Я хотел порыбачить с тобой сегодня вечером.
   — О нет, — возразила Алана, покачав головой. — У меня до сих пор раздается в ушах жалобное посвистывание твоей лески.
   Лицо Рафа осветилось улыбкой, смягчившей резкие черты.
   — Но, — добавила Алана, быстро пробежав кончиками пальцев по его усам, — мне бы хотелось понаблюдать, как ты ловишь рыбу. Ты доставляешь мне удовольствие, Рафаэль Уинтер. Радуешь меня до глубины души.
   Затем Алана повернулась и выскользнула из рук Рафа. Жаждущими глазами наблюдал он, как пересекла она гостиную, направляясь к лестнице на второй атаж. Его кожа приятно горела в тех местах, где ее коснулась Алана, он по-прежнему ощущал аромат ее тела и до боли хотел ее.
   Раф резко повернулся и пошел в спальню, расположенную на первом этаже. Он быстро облачился в одежду для рыбной ловли. Затем тихо выбрался из домика, зная, что, стоит ему опять увидеть Алану, и он не сможет уйти.
   Алана переоделась в джинсы и свитер и закончила уборку кухни задолго до заката. Мысль работала так же быстро, как и руки. Она прокручивала в памяти, что она помнила и чего не помнила из тех шести дней.
   В памяти всплывали отдельные детали поездки вместе с Джеком вверх по тропе. Затем первая ночь…
   «Не в первую ли ночь мы с Джеком подрались?» — молча спрашивала себя Алана.
   Нахмурившись, она укладывала в печь дрова, чтобы утром разжечь их.
   Три дня в госпитале, из которых она помнит только один. Остается еще три дня. Нет, два.
   «Один день мы, должно быть, провели в пути, добираясь до Вайоминга, а ночь — в доме на ранчо, — думала Алана. — Итак, это произошло скорее всего, во время первой ночевки у озера на Разбитой Горе: Джек сбросил меня, мою одежду и мой спальный мешок в воду».
   Тело Аланы напряглось, едва она вспомнила, что за этим последовало. Джек безжалостно избивал ее, когда она попыталась убежать. Эту ночь она провела, свернувшись калачиком на обломке гранита, ее била дрожь.
   «Вот почему мне всегда так холодно во время видений, — поняла Алана. — Воспоминания и видения слились воедино».
   Она медленно глубоко вздохнула, немного успокоившись. Не все ее страхи лишены смысла.
   «Но тогда почему на меня наводят ужас звуки бури?» — спрашивала себя Алана.
   Ветра в ту ночь не было. Не было ни грозы, ни молний, ни сотрясающих землю раскатов грома. В этом Алана была абсолютно уверена. Если бы в ту ночь была буря со снегом, подобная той, что преследует ее в кошмарах, она не дожила бы до утра, брошенная на произвол судьбы.
   Тем не менее, ветер, гром, лед были яркой ужасающей частью ее ночных кошмаров.
   — Наверное, буря разыгралась во вторую ночь на Разбитой Горе, — шептала Алана, для собственного утешения нуждаясь в чем-то большем, чем тишина охотничьего домика. — В ту ночь, когда я упала. В ту ночь, когда погиб Джек.
   — Почему Джек развязал меня? Неужели я сдалась и пошла к нему?
   Звук ее собственных вопросов заставил Алану содрогнуться. Она не была уверена, что хочет знать, не продала ли она чувство собственного достоинства за сухой спальный мешок и равнодушную близость с Джеком. Проституция, одним словом.
   Алана ждала, прислушиваясь к собственному безмолвию и к тому, как реагирует тело на подобные мысли.
   Никаких изменений. Никаких вновь возникающих кошмаров. Никакого страха. Никакого ощущения связи с затаившейся действительностью.
   — Хорошо, — сдержанно произнесла Алана. — Возможно, это нечто другое. Не перебрал ли Джек, чтобы успокоиться? Может, он развязал меня, изнасиловал, избил?
   Опять Алана ждала, затаив дыхание, предчувствуя возвращение ночных кошмаров, если пробудившиеся мысли уже вплотную приблизились к истине.
   И вновь никакой реакции.
   Когда Алана вспомнила побои Джека, внутри у нее все перевернулось, дыхание стало поверхностным.
   Когда она думала о подчинении ему, то чувствовала… ничего, никаких ощущений. Когда думала о том, что ее изнасиловали, чувствовала… вновь никаких ощущений. Ни страха, ни желания закричать, ни тошноты в горле, ни озноба, ни учащенного сердцебиения. Ни одного из физиологических сигналов, которые бы предупреждали ее из прошлого, что она приближается к истине.
   Если только ей вообще удастся добраться до истины.
   Алана рывком сняла с себя фартук и отправилась на поиски Рафа, не в состоянии больше вынести ни вопросов, ни ответов, ни страха, ни тишины.
   Тропинка, что вела к озеру, заросла травой, на которой выделялись примятые полосы, свидетельствующие о том, что здесь прошли по крайней мере двое. Алана шла быстро, едва замечая несущиеся по небу малиновые облака. Не видела она и горных склонов цвета темного аметиста, увенчанных светящимися громадами камней, не замечала ароматного полумрака раскинувшегося вокруг леса.
   Тропинка приближалась к озеру под углом, огибая то место, что превращалось ранним летом в болото, а осенью — в заросший труднопроходимый луг. Извиваясь между деревьями, уступая дорогу лишь случайным лужицам воды, тропинка до самого последнего дюйма прижималась к лесу.
   Алана услышала Рафа и Стэна до того, как увидела их. По крайней мере, она различала голос Стэна, который перекрывал рокочущий грохот водопада. Она могла лишь предположить, что он разговаривает с Рафом.
   Затем голос Стэна стал доноситься, отчетливо, и Алана убедилась в правильности предположений. Он действительно беседовал с Рафом.
   — Нет, ты для разнообразия послушай меня, капитан Уинтер, сэр, — язвительно произнес Стзн. — У меня мерзкое предчувствие в такого рода ситуациях. Меня обучали за версту чуять запах жареного.
   Наступила пауза, но все, что ответил Раф, затерялось в грохоте водопада. Алана приостановилась, затем продолжила путь к озеру, ели и осины удачно скрывали ее от посторонних глаз.
   — Давай прокрутим картину прошлого еще раз ради установления истины, — настаивал Стэн. — Существует женщина, о которой ты мечтаешь в течение многих лет. Жена другого человека. Это, бесспорно, сильно угнетает тебя. Итак, женщина, которая так нужна тебе, и мужчина, которого ты ненавидишь, предпринимают небольшую увеселительную поездку в рыбацкий лагерь.
   Алана застыла на месте, внезапно охваченная ощущением холода.
   Она не хотела больше ничего слушать, но не могла двинуться с места.
   — Ты ждешь поблизости, используешь представившуюся возможность и швыряешь беднягу Джека с ближайшего утеса, — продолжал Стэн. — А затем идешь и забираешь добычу.
   — …ослиные бредни психо… — Голос Рафа перекрывался хриплым ворчанием водопада. Голос Стэна звучал отчетливо, как гром.
   — Но она не привыкла к такого рода обращению, — продолжал Стэн. — Она убегает прочь. Проводит ночь на открытом воздухе, замерзшая, брошенная на произвол судьбы. Затем просто отгораживается от всего, забывается.
   — …позволь судить об этом людям, с которыми…
   — Из-за ее потери памяти тебе пришлось столкнуться с настоящей проблемой, — гнул свою линию Стэн, не обращая внимания на то, что его прерывают. — Если она вспомнит, уже не будет иметь значения, чьим другом является шериф. Ты попал как кур в ощип.
   Алана перевела дыхание и продолжила свой путь вниз по тропе. Она брела, подобно лунатику, спотыкаясь, отталкиваясь руками от шершавых стволов деревьев, которые, казалось, упрямо вырастали прямо у нее под ногами, будто сдерживая ее.
   — …вранье… — Голос Рафа то замирал за грохотом водопада, то вспыхивал с новой силой.
   — Я не закончил, — прервал Стэн, в вечерней тишине его четкий голос звучал как медный колокол. — Ты можешь спастись, лишь женившись на ней. Не будет же она болтать лишнее о собственном муже.
   — О Боже, ты, видно, начитался дешевых романов.
   — Конечно. Из всего рассказанного Бобом я сделал вывод, что милый старина Джек не такая уж большая потеря для человечества, поэтому не похоже, чтобы Алана год носила траур по этому сукину сыну. Кроме того, вполне очевидно, что ты нравишься ей.
   — А ты заметил, — язвительно откликнулся Раф,
   — Тем не менее, существует небольшая проблема. Если она вспомнит до твоей женитьбы на ней, ты по уши вляпаешься в дерьмо.
   — Тогда зачем я помогаю… Алана наклонилась вперед, изо всех сил стараясь расслышать слова Рафа. Но не могла. В отличие от Стэна голос Рафа, когда он сердился, становился мягче и звучал приглушенно. Раф был в ярости.
   — Ты действительно помогаешь ей вспомнить? — поинтересовался Стэн. — Тогда почему, черт возьми, ты держишь меня на привязи?
   — …Джанис.
   — Джанис ради тебя, Уинтер, горы свернет, и ты, черт побери, хорошо об этом знаешь.
   — Я бы… то же самое о…
   Алана вышла из-под сени деревьев и зашагала по валунам и бревнам, которые отделяли ее от озера. Каждый шаг приближал ее к мужчинам.
   Приближал к их разговору.
   — Мне предписано лишний раз не проявлять инициативу и действовать строго по разработанному плану, — обрубил Стэн.
   — Вполне естественно. Твоя горячность может испортить все дело.
   — Может испортить, а может и помочь. Ты же охотишься за чертовски милой женщиной, Уинтер. Но я не уверен, что она хочет попасться в расставленные сети. Думаю, будет лучше, если она вспомнит первой. Лишь в этом случае ее выбор будет иметь какое-то значение. Это для нее верный шанс уцелеть.
   — Ты изложил точку зрения Джанис? — поинтересовался Раф.
   Алана была на расстоянии менее пятидесяти футов, достаточно близко, чтобы отчетливо слышать Рафа. Они со Стэном стояли лицом друг к другу. Если мужчины и заметили легкое движение чуть в стороне от них, то не подали виду.
   — Я не уверен, что Джанис может непредвзято оценить ситуацию, в которую ты попал, — произнес Стэн.
   Алана остановилась, сдерживаемая ясно различимой болью в голосе Стэна.
   — Между мной и Джанис ничего нет, — заверил Раф. — И никогда ничего не было.
   Стэн колебался, потом сделал странный жест, повернув кисти рук ладонями вверх, как будто готовился принять или удержать что-то.
   — Мне бы хотелось в это верить. Действительно хотелось бы.
   — Верь, — сказал Раф.
   — О, черт, сейчас это ровным счетом ничего не значит, да и не будет иметь никакого значения. Я только не хочу, чтобы Алана попала в ловушку лишь по той простой причине, что Джанис позволила эмоциям одержать верх и сорвать задуманное дело.
   — Но этого же не произошло.
   — Если все полетит вверх тормашками, — продолжал Стэн, — я не хочу, чтобы Джанис считала себя виновной. Она уже имела печальный опыт в твоем случае. Но и это не столь важно. Не сейчас по крайней мере. Все повторяется, как в старые не лучшие времена. Смысл приобретает лишь поставленная задача.
   — А перспектива неудачи лишь подстегивает к действию.
   — У тебя в запасе еще два дня, — ровным голосом произнес Стэн. — Если к тому времени твой вариант не сработает, я попробую свой.
   Когда заговорил Раф, его голос, резкий, словно удары хлыста, заставил Стэна вздрогнуть: едва сдерживаемая ярость клокотала в душе у Рафа, рвалась наружу.
   — Если ты сделаешь что-либо, что причинит боль Алане, — проговорил Раф, — с Разбитой Горы ты спустишься тем же путем, что и Джек Ривз: в зеленом пластиковом мешке. Ты меня понял, капрал?
   — Я уже больше не капрал. А ты не капитан.
   Стэн обернулся.
   В какое-то мгновение Алана подумала, что он заметил ее, поскольку она находилась как раз в поле его зрения.
   Внезапно Стэн сделал резкий выпад в сторону Рафа. При первом же намеке на движение тот быстро принял боевую стойку: ноги слегка согнуты, руки, немного разведенные в стороны, находятся на уровне груди. Он в ожидании, когда Стэн сделает следующее движение.
   — Ты быстр, как всегда, — заметил Стэн, нечто близкое к восхищению прозвучало в голосе.
   Стэн вновь сделал быстрый резкий выпад, вытянул вперед огромные руки. Раф вступил в атаку: плавно увернувшись, он позволил Стэну проскользнуть мимо, затем, практически не дотрагиваясь до него, сомкнул у Стэна на запястье свою руку.
   Неторопливо и изящно Раф вывернул Стэну руку и завел ее ему за спину, надавливая до тех пор, пока нападавший не упал на колени. В сумерках светлые волосы Стэна неярко поблескивали, переливались, Раф склонился над ним: на лице маска холодной ярости.
   — Нет!
   Раф моментально повернул голову на крик Аланы. Увидев ее испуганный, затравленный взгляд, он отпустил Стэна и бросился к ней.
   — Алана! — воскликнул Раф. Алана увернулась и побежала назад, к лесу. Раф устремился за ней, затем понял, что, если он будет преследовать ее, лишь сильнее напугает. С беззвучным рычанием от обернулся к Стэну, который не сделал ни единого движения, чтобы встать на ноги.
   — Ты знал, что она рядом, не так ли? — требовательно воскликнул он.
   Стэн кивнул и мрачно улыбнулся.
   — Я видел ее краем глаза, — согласился он. — Вот почему я напал на тебя. Думаешь, дружище, это кое-что ей напомнило?
   — Вставай.
   Голос Рафа звучал тихо и беспощадно.
   — Неужели ты можешь разорвать меня на куски? — спросил Стэн, странно улыбаясь. — Выхода нет, Уинтер. Я видел, на что ты способен, когда сходишь с ума. Думаю, этот танец мне лучше пересидеть в стороне.
   — А я думаю, — заметил Раф, старательно, с расстановкой произнося каждое слово, демонстрируя, чего стоит его самообладание, — если ты сейчас же не исчезнешь с глаз моих, я за себя не ручаюсь.

15

   Ветер извивался, струился вокруг охотничьего домика, принося с собой отзвуки смеха. После смеха послышались бессмысленнее слова, вновь ветер, еще смех.
   Алана вся искрутилась в постели, в который раз закуталась в одеяла. Ей очень хотелось, чтобы игре в покер уделялось гораздо меньше внимания и энтузиазма.
   Интересно, присоединился ли Раф к беззаботным карточным игрокам. Ей вспомнилось, как разъярился он на Стэна, и она сомневалась, что Рафаэль тоже находится в последней хижине, смеется, берет карты из колоды.
   Обвинения, брошенные Стэном, не давали ей покоя, будоражили мысли. Алана хотела отвергнуть их сразу, полностью, но они оставались, находя слабину в ее решимости, незначительные сомнения, которые, словно щупальцами, опутали ее душу.
   С того момента, как женщина увидела Рафа в аэропорту, она была уверена, что он все еще любит ее. И это было не глубокомысленное заключение, а природное чутье, отчетливое, немного наивное, но очень-очень сильное. Но уверенность в том, что он любит ее, была беспочвенна, скорее даже нелепа.
   Он верил, что она удачно вышла замуж через шесть недель после того, как было объявлено о его «смерти». Год назад вернул нераспечатанным ее письмо. До вчерашнего дня не произошло ничего, что заставило бы его поверить в иное. До вчерашнего дня Раф должен был ненавидеть ее. «Тогда зачем он давил на Боба, чтобы заманить меня домой? — молча задавала себе вопрос Алана. — Почему Раф был настолько внимательным, настолько понимающим с того момента, как встретил меня в аэропорту?»
   Ответа не было, слышалось лишь завывание ветра над горами, над лесом, над рыбацкой хижиной.
   «Неужели что-то случилось на Разбитой Горе? — не переставала размышлять Алана. — Нечто, что я не могу вспомнить, нечто, что заставило Рафа поверить, будто мой брак с Джеком с самого начала был безнадежным обманом?»
   Ветер сотрясал хижину, словно огромный невидимый кот резвился на улице.
   Озноб охватил Алану. Она натянула одеяло и опять завертелась в постели, пытаясь обрести покой, который потеряла после событий на Разбитой Горе.
   Но, куда бы она ни повернулась, она по-прежнему слышала голос Стэна, его обвинения. Они вселяли ужас.
   «Неужели правда настолько жестока? — молчаливо кричала Алана. — Неужели Раф преследовал меня, только чтобы спасти себя? Была ли смерть Джека случайной? Не поэтому ли Раф отказывается рассказать мне, что произошло на Разбитой Горе?»
   Волны озноба сотрясали тело женщины, кожа покрылась мурашками. Она лежала неподвижно, свернувшись клубочком, и дрожала, несмотря на нагроможденные сверху одеяла.
   Алана знала, что Раф способен на смертельно опасное неистовство. Он был обучен этому, делал это профессионально, жил с этим большую часть своей жизни. Но она не могла поверить, что мужчина способен на подобное лицемерие: хладнокровно запланировать убийство Джека, затем соблазнить ее и жениться на ней, чтобы заручиться ее молчанием. Это не похоже на Рафа, которого она знала и любила. На Рафа, которого все еще любит. Если бы Стэн обвинил Джека в столь порочных поступках, Алана почувствовала бы отвращение… но она поверила бы.
   Джек был удивительно эгоистичным человеком. Способным на сладкую ложь и холодную жестокость, на все, что могло бы перевернуть мир ради его удобства и выгоды. Он был способен на хладнокровное убийство. У нее возникли неприятные ощущения в желудке. Тело покрылось холодным потом. Внезапно она почувствовала, что не может больше лежать на влажных, липких простынях под грудой тяжелых одеял. Ей требовались живое тепло и соседство мерцающего огня.
   Она села на кровати и потянулась за одеждой. Единственной вещью, оказавшейся под рукой, был тяжелый темно-синий халат, который она позаимствовала в ванной комнате на первом этаже. Она нетерпеливо натянула его на себя: рукава спускались до середины пальцев. Полы были настолько длинны, что доходили до пола.
   Пробираясь ощупью вдоль стены, Алана ступила вниз, в чернильную темноту лестницы. Гостиная была пуста, свет в ней не горел. Зола в камине холодная и бледная, как луна.
   Раф сегодня вечером в доме вообще не появлялся. Алана не видела его и не разговаривала с ним с тех пор, как убежала от него в лес. После того как улеглась ее паника, она ждала Рафа около тропы.
   Он не пришел.
   Наконец, когда луна в тусклом великолепии поднялась над Разбитой Горой, Алана сдалась и пошла в дом, дрожа от холода и одиночества.
   Она чиркнула спичкой о каминный камень. При свете мерцающего огонька взглянула в ящик для дров. Там лежала горстка лучин для растопки и несколько небольших поленьев. Недостаточно, даже чтобы разжечь хороший огонь в камине, не говоря уже о том, чтобы согреть ее.
   Негромко выругавшись, Алана захлопнула крышку ящика. Повернулась, чтобы идти наверх, назад, в постель, и вдруг застыла.
   Неуловимый звук доносился сквозь стены, далекий плач, что принес с собой легкий горный ветерок.
   Незнакомая приятная музыка с легким оттенком горечи заставила Алану застыть на месте, ей хотелось еще и еще слушать эту мелодию. Она задержала дыхание, напряженно вслушиваясь в доносящиеся звуки, ее охватило сильное волнение. Музыка нежно обволакивала ее, дразнила слух, подбиралась к кладовым ее памяти, извивалась в ночи, подобно рыболовной леске, с изяществом и красотой, устремляющейся вперед, словно по мановению волшебной палочки, при каждом всплеске энергии, при каждом ритмичном движении.
   Алана вслепую двигалась по дому к входной двери, завороженная неуловимыми звуками. Она отворила дверь, тихо прикрыла ее за собой и затаила дыхание, прислушиваясь и оглядываясь вокруг.
   Слышен был смех, принесенный ветром, виднелись яркие квадратики света, падающего из окна последней хижины. На занавешенном окне вырисовывались темные силуэты, видны были безмолвные движения рук, слышен смех. Но музыки не было.
   Ни транзистор, ни магнитофон не могли издавать столь чарующие звуки, которые проникали в душу Аланы, минуя любые преграды на пути, обращались к ней на языке более древнем и убедительном, чем слова.
   Она не обнаружила и другого источника звука. Из трех хижин, что стояли к востоку от охотничьего домика, только одна освещалась и взрывалась смехом, стоило игрокам проиграть или одержать маленькую победу. Две другие хижины были пусты и темны, как сама ночь. Даже темнее, поскольку в хижинах не было ни луны, ни звезд, которые освещали бы их изнутри.
   Ветер бродил вокруг, щекотал Алане шею, дразнил слух полузабытой, полувоображаемой мелодией. Она медленно повернулась лицом к западу.
   Четвертая хижина стояла в нескольких сотнях футов в стороне; окутанная темнотой и лесом, она практически не являлась частью рыбацкого лагеря. В окнах не светился приветливый огонек, не слышны были переливы смеха, не доносились звуки людских голосов. И вновь зазвучала музыка: она завораживала, околдовывала, увлекала за собой, и не было сил противостоять чарующему звучанию.
   Еще несколько мгновений Алана стояла, вслушиваясь в волшебные звуки, сердце ее гулко билось, его удары, казалось, заглушали легкое шуршание ветра, наполненного прекрасной мелодией.
   В задумчивости шагнула она с крыльца на заросшую травой тропинку, что вела к четвертой хижине. Сосновые иголки и острые камни впивались в ее босые ноги, но она, казалось, не замечала их. Незначительные покалывания не имели никакого значения: она узнала источник волшебных звуков. Раф.
   Раф и его губная гармошка: печальные аккорды, оплакивающие любовь и утрату.
   Это была ее собственная песня, она пробивалась сквозь ночную мглу, наталкивалась на темную глухую стену отчаяния; это была музыка, переполненная чувством. Однажды они пели эту песню вместе с Рафом. Смотрели друг другу в глаза и рассказывали грустную историю о смерти, о разбитых мечтах. И улыбались, уверенные в силе и вечности своей любви.
 
   Я слышала пение жаворонка на утренней заре.
   Встревоженный голос птицы звенел в предрассветной мгле.
   Не знала я в эти минуты, что ты покинул меня.
   Исчезли прежние чувства. Любовь ушла во вчера.
   Я слышала пение жаворонка, трели неслись над землей.
   Смелая птица бесстрашно в беседу вступала со мной.
   Возможно, ты завтра расскажешь, что все-таки произошло,
   Почему так встревожен жаворонок. Любовь не должна и не может
   Стать нашим вчерашним днем. Я слышала пение жаворонка
   На утренней заре. Как жаль, что я обозналась:
   Отчаянно смелая птица песню дарила не мне.
 
   Мелодия, которую Алана однажды подобрала на гитаре, сейчас вернулась к ней нежными аккордами губной гармошки Рафа. Слова, написанные ею, болью отозвались в душе, на глаза навернулись слезы.
   Длинные полы велюрового халата путались под ногами, мешали идти. Она приподняла подол и побежала к хижине, не ощущая ни каменистой тропы, ни текущих по лицу слез, вызванных ее музыкой.
   Рафом.
   Хижина одиноко стояла на небольшом, расчищенном от леса участке земли. Не видно было ни мерцания горящей свечи, ни желтого сияния керосиновых ламп, ничего, кроме лунного света, льющегося сквозь окна хижины в безмолвном серебристом великолепии. Печальные созвучия доносились с поляны, тени отчаяния сплетали тусклое сияние лунного света.
   Плавно, словно выдох, песня сменялась безмолвием. Последние чарующие аккорды были подхвачены порывом холодного ветра.
   Алана стояла на краю поляны, прикованная к месту дивным звучанием, испытывая боль от установившейся тишины. В темноте виднелось лишь ее лицо, бледным пятном выделялось оно над темной тканью халата, а вокруг скользили черные тени, вечнозеленые деревья сгибались под порывами ветра, протягивали к ней свои руки.
   Она стояла тихо, ощущая дыхание холодного ветра, чувствуя, как текут по щекам слезы. Затем печальные аккорды зазвучали вновь, и прежняя скорбь слышалась в этих звуках.
 
   Я слышала пение жаворонка…
 
   Алана не могла больше стоять одна в унылом лесу, под порывами холодного ветра, и слушать печальную песню, написанную ею и исполняемую единственные человеком, которого она когда-либо любила.
   Медленно пошла она по поляне, не видя ничего кроме слез и лунного света, слыша лишь песню и печаль. Беззвучно, подобно привидению, поднялась она, окутанная темнотой, по ступенькам лестницы. Входная дверь была открыта: внутри не было ни тепла, ни света, чтобы держать их взаперти.
   В хижине была лишь одна комната. Раф лежал, вытянувшись, на кровати, которая в дневное время складывалась как кушетка. Видны были лишь его лицо и руки — чуть более светлые тени на фоне ночной мглы, царившей в хижине.
   Молча, без всяких колебаний, Алана пересекла комнату. Она не знала, почувствовал ли Раф ее присутствие. Он не сделал ни единого движения навстречу ей, ни жеста, ни слова, ни молчания. Он просто слился с губной гармошкой, мелодия струилась из нее, аккорды отчаяния сотрясали тело.
   Алана опустилась на колени около кровати, пытаясь разглядеть лицо Рафа, его глаза. Но могла видеть лишь слабое сияние лунного света: в глазах стояли слезы, печальные аккорды разбередили душу.
 
   Встревоженный голос птицы звенел в предрассветной мгле.
 
   С каждым знакомым созвучием, с каждым встревоженным аккордом Алана чувствовала, как отступает прошлое, исчезают кошмары, остается лишь песня; наконец она полностью оказалась во власти музыки, страхи исчезли.
   Слегка покачиваясь в такт, тело ее растворилось в музыке, мысли уступили место чувствам, таким же осторожным и неуловимым, как форель, мерцающая в глубине речной заводи. Она не знала, сколько раз песня заканчивалась и начиналась вновь, звуки струились, извивались, проникали в самые сокровенные уголки ее души, выныривали на поверхность, взывали к ней, выманивали из темных глубин памяти.
   Алана знала только, что в какой-то момент она начала петь. Сначала ее песня была без слов: робкое сочетание голоса с нежными аккордами губной гармошки, гармоничное созвучие инструмента и певца. Они были связаны тоненькой мелодичной ниточкой, то один из них, то другой касался ее, но ниточка не обрывалась, напротив, она лишь крепче держала их, и каждый чувствовал уверенность от присутствия другого.