Страница:
Летописец своего времени.
Д. Гранин в своей повести о Любищеве говорит, что он не встречал в жизни, чтобы кто-нибудь так же, как его герой, распоряжался своим временем, чтобы отчитывался на бумаге перед самим собой за каждый прожитый день, за каждый час, чтобы расчерчивал схемы и фиксировал даже израсходованные минуты.
А я не встречала в жизни подобного тому, что делал в этом плане Лукницкий.
Не могу не привести наглядного примера. Две разные выписки из дневника Лукницкого, который он вел по-разному, в зависимости от обстоятельств. Первая запись сделана точно по времени и действию, сжато, для быстроты, чтобы только не забыть, потом дома расшифровать и записать в другую книжку подробнее и яснее. В данном отрывке много сокращений, имен, скрытых ситуаций, которые требуют пояснения.
АА - так помечал Лукницкий в своих записях имя Анны Ахматовой; Н. Г. Николая Гумилева. Но чаще называл его Николаем Степановичем.
Остальные нужные комментарии по этому материалу я позволю себе привести в третьей части книги, целиком посвященной А. Ахматовой, ее жизни и окружению.
ПРИМЕР ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 1970 г.
Перепечатал из листка "Записи времени с 10 по 23 июня 1928 г." - записи "клеточки", которые я вел три года без перерыва в годы 1925 - 1928.
Выписываю относящееся к А. А. Ахматовой.
10 июня 1928. 11.20. - 15.40. Дома. Работа по Н. Г. (редактировал стихи и пр.), переписывал на машинке и делал биографическую канву "1917 - 1918".
19.20 - 21.30. У Н. Тихонова. У них С. Колбасьев, О.Н. Олаф, В. Эрлих и др. Я делаю работу по Н. Г. - выписки из "Аполлона" за 1914 - 1917 годы.
22.30 - 1.15. В Шер. Доме. АА нет (она у Рыковых). Ждем ее, пьем чай. Здесь Пунины и Ник. Конст. В 11.30 АА пришла. Сидим в столовой, говорим о недостатках продуктов (нет хлеба). Говорим о Нобиле и пр. У АА днем была А. И. Ходасевич (и принесла ей книжку Г. Чулкова о Тютчеве).
11 июня. Понедельник. 15.45 - 16.45. У АА. В Шер. Доме. Обед. Говорим на разные темы. (Позже был у Б. Лавренева, с 10 веч. До 3 ночи у меня была Ольга Берггольц, читал ей "Гондлу", потом пережидала грозу - все записано подробней.) Между 17 и 18 часами заходил на двадцать минут к Анне Ник. Энгельгардт, а потом звонил по этому поводу АА. Она сказала, что Пунин получил письмо от Нат. Гончаровой, которая обещает прислать фотографию триптиха Н. Г.
12 июня. Вторник. 9.20 - 10.45. У меня Н. Тихонов, рассматривал сделанную мною "канву" (биографии Гумилева. - В. Л.), а в 10. 25 ко мне пришел В. Каверин. С ними вышел (по предотъездным "кавказским" делам). Вечером я был у АА.
13 июня. Среда. 12.40 - до 15.40 гулял с АА и детьми (Мариной и Ирой). Встретили Вал. Срезневскую с люлькой. Были в Летнем саду и на Марсовом поле. Разговоры на общие темы. В 15. 40 на полчаса зашел с АА к ней, в Шер. Дом. Вечером - дома, работа по Н. Г.
14 июня. Четверг. С часа дня несколько часов гулял с АА - до 7.20 вечера. Потом зашли на полчаса в ШД и вышли вдвоем опять, - пешком, вдоль канала, по Миллионной (ныне Халтурина) - на Дворцовую площадь, тут сели в автобус No 7 и поехали через Царскосельский (ныне Витебский) вокзал на Николаевский (ныне Московский) вокзал. Отсюда в трамвае к Садовой. Зашли в магазин Елисеева, купили к чаю икры, шоколада, вина и пришли ко мне в квартиру на углу Садовой и Инженерной. С 10 вечера до 12. 30 АА была у меня. Много и хорошо говорили - об Н. Г., обо мне, обо всем, что меня волнует. Я прочел стихотворение "26 мая 1928". Говорили на многие темы. Пили чай. АА звонила Пунину. К часу ночи проводил АА в Шереметьевский Дом. Говорили о Пунине. Дружественный разговор, искренний и теплый...В час ночи отправился к Н. Рыковой, - здесь Тотя Шейдт и вся компания, пьют вино, Тотя ведет со мной длинные психологические разговоры об ее интимных делах. Домой вернулся в пятом часу утра.
15 июня. От 7 до 10 вечера дома, работа по Н. Г. - корректирую переписанное на машинке (отрывок "Дракона", "Карты" - др.). С 10 веч. Я у АА в ШД. Дома Пунины и Н. К. (который принес вино). Пунин злится на меня за то, что я говорил вчера АА о Тоте Шейдт. В 11.40 я сходил в магазин, потом пьем вино - я, Пунины и Н. К. (АА не пьет и ушла к себе в комнату в половине второго ночи, но не спала. Я пою "Валиньку" и др.). Придя домой в половине четвертого, взял велосипед и до 6 утра катался: смотрел, как разводят мосты, поехал на Острова, на Стрелку. Обратно ехал - от Новой Деревни, прицепившись к автомобилю, - к Литейному мосту, по Бассейной (ныне Некрасова) и домой.
16 июня 1928. Суббота. Днем у меня Ирина Стуккей, рассказывала о своих неладах с Всеволодом Рождественским. Позже я был у Тихоновых. В 8. 20 зашел к АА в ШД и через полчаса пошел проводить ее к Рыковым. С 11. 30 веч. я - в ШД, вернулась АА, усталая. Говорили о Рыковых, до часа ночи пили чай. Сегодня днем у Пунина в ШД в гостях была Елизавета Петровна Невгина.
17 июня. Воскресенье. В половине шестого зашел к АА, но она спала, пошел к М. А. Кузмину, - здесь О. Арбенина и Юркун. Болтали. К 7 часам опять в Шер. Дом, до 10. 20 у АА. У нее - на полчаса - Л. Н. Замятина (дал ей 3 рубля), а позже, с разговором о Лермонтове, зашел на час В. Мануйлов ("ветрогон"), заранее договорившийся быть принятым и заговоривший о Волошине... От АА около 11 веч. пришел к Нине Шишкиной на квартиру ее подруги (Кирочная, ныне Салтыкова-Щедрина, 32). Здесь с нею и ее подруга болтал.
18 июня. Понедельник. Утром с Н. Тихоновым потратил два часа на покупку железнодорожных билетов до ст. Баталпашинск, в центр. ж. д. кассе. С 4-х до 6-ти - я у АА, в Шер. Доме, - встретил ее на Фонтанке - возвращалась домой с Иркой. Обедал. Пунин отдал мне половину долга - 20 рублей. (АА звонила мне около 9 утра)... Вечером дома, корректировал "канву", позже у Н. Рыковой, вся компания, пили чай. Ночью, как и 11 июня, перейдя двор своего дома, - у А. С. Величко... Был - с час.
19 июня. Вторник. С утра - работа по Н. Г. Вечером от 10. 30 до начала второго ночи - у АА, в Шереметьевском Доме. Ночью - дома работа корректировал переписанную биограф. канву.
20 июня. Среда. Папа вчера в 9. 30 веч. уехал на день в Москву. С 12 дня до двух - с АА, сначала у нее - она одна, затем с нею и Иркой гуляли, ходили на Литейный на почту, АА отправила В. К. Шилейко переводом 69 рублей. Потом проводил АА к Кузьминым-Караваевым. Потом катался на велосипеде (хотел видеть отъезд Тверяка, Панфилова и Крайского в Астрахань на моторной лодке). Вечером, с начала одиннадцатого до начала второго ночи, - у АА, вдвоем в кабинете. Она читала мне письма от Горнунга, от В. К. Шилейко, говорила о стихах Осипа Мандельштама (потом, в шутку, гадала по ним). Я принес вино, АА не пила его, и выпили его мы с Пуниным, которого я в третьем часу ночи вызвонил от Радловых. А. Е. Пунина тоже не пьет вина, - пили до трех ночи чай.
Я надписал АА подаренную мною книгу "Стихотворений" О. Мандельштама, так: "Анне Андреевне Ахматовой. Я забыл мое прежнее "я"". АА надписала мне "Белую Стаю": "Павлу Николаевичу Лукницкому от разрушительницы Ахматовой. 20 июня 1928".
Сегодня или вчера АА получила письмо В. К. Шилейко с ответом на сообщение о смерти Нат. Викт. Рыковой. Сегодня АА получила письмо от Горнунга.
21 июня 1928. Четверг. Укладка вещей с утра. Потом в "Звезде", здесь Н. Тихонов, В. Каверин, В. Эрлих, Антон Шварц, Б. Соловьев и др. В два часа дня я пришел к АА в Шереметьевский Дом, принес ей розу, папку автографов Н. Г. и известие о том, что нобиле обнаружен. Рассматривали географическую карту, в кабинете, на диване. Потом пришла - А. Е. Пунина, потом - Н. Н. Пунин, вместе обедали. Потом - без четверти шесть я с АА вдвоем пошли погулять, дошли до Симеоновского моста, вернулись, сидели в саду Шереметьевского Дома у парадной. Хотелось побыть вдвоем.
Вторая запись - тоже из дневника, но она подробно изложена в записной книжке от начала до конца; мне остается только переписать ее
29. 05.1942
10.30. Внезапно налетело двадцать два бомбардировщика. Лежу в кустах, под ожесточенной бомбежкой, станционная деревня горит, я нахожусь между аэродромом и деревней - шел туда. Записываю в момент бомбежки. Немецкие самолеты делают заходы и бросают бомбы. Пикируют на аэродроме, летают над головой и, делая круги, заходят опять...
11.15. Встал было, пошел к аэродрому, но - они зашли опять и бомбят; огромные взрывы взвиваются над деревней - тучами дыма, пламенем... Вот еще два взрыва... Ревет сирена, сигнал тревоги, - значит, идут сюда еще новые.
Доносится треск горящих вагонов за деревней. Тень летит! Тяжелое гудение приближающихся бомбовозов, идет их много. Загудел мотор нашего самолета - завели. Идет в воздух, - над деревней новые взрывы.
Пикирует... Свист. Взрыв И ряд - взрывов. Свист и новые взрывы беспрестанны. Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.
11.30. Я встал и пошел по полю. Наши три взлетели. И опять гул, опять зенитки. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко взрывы.
Появился четвертый самолет впереди. И один - сзади.
11.45. Опять бой передо мною. Наши заходят, атакуют... Немцы ушли... Заходят на посадку три, за ними - четвертый. Сели... И опять гул...
Взрывы на станции продолжаются. Пламя, дым, пыль...
12.15. Я на аэродроме. Опять налет - сюда. Зенитки бьют, пылает состав с боеприпасами на станции... Сижу с летчиками.
- Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом - с девятью, потом - с тремя!
Бой продолжался до вечера и описан со всеми подробностями, поминутно.
19.07.1957.
Необычное лето
в своем ярко-зеленом убранстве
Провожало меня
в мой далекий, неверный,
Но, как счастье, заманчивый путь!
Голубая ракета летит
в межпланетном пространстве,
Метеорная пыль ударяется мерно,
шелестя и звеня,
в ее неуклонную грудь!
И, качаясь тревожно
в сфере спорящих сил тяготенья,
Управляю ракетой,
Ах, не думай,
гляди да гляди!
Но я все вспоминаю глаза.
В них любовь и сомненья,
С ними так невозможно
было мне оставаться в то лето!
Шар земной далеко позади.
Там, наверно, сегодня гроза!
1961год, 12 апреля: по радио еще и еще передают невероятное: "Человек в космосе!" Советский человек Юрий Гагарин.
Павел Николаевич очень близко, очень остро воспринимал все космические новости и всю информацию собирал, хранил.
Утром ездил по делам, вернулся домой. Дверь открывает Сереженька, кидается к нему на шею: "Папа... этот человек летал в космосе!.. Смотри!.." - на экране телевизора портрет Гагарина. Портфель Павла летит на пол, он - в пальто - к телевизору, и дальше - телевизор включен весь день...
Гагарин в космосе! Русский человек, советский!
Великолепный подвиг, чудесный праздник в душах людей, всего народа нашего! Праздник в каждом доме. И в нашем. Конечно, нас объемлют гордость и радость. Павел Николаевич прыгает, кувыркается. Мы не можем остановиться, говорим, говорим что-то друг другу, возбуждение не проходит, я все никак не соберусь с обедом, мечусь в разные стороны, снова и снова мы переживаем эту новость, это событие века, кажется, что пережить его просто невозможно, так захлестывает нас изнутри грандиозность свершившегося. И хотя Сереже семь лет, он понимает, что произошло неслыханное событие, что мы не в силах сладить с собой, и он также одержим радостью, и мы радуемся втроем, а к вечеру поедем на Красную площадь радоваться со всей Москвой, всей страной. Пока бегу в булочную, она рядом во дворе, возвращаюсь и застаю Павла Николаевича... да, да, я не ошиблась - плачущим, текут слезы по щекам. Первый раз я видела его таким. Испугалась. Выскочил Сереженька. Сразу отлегло, стала спрашивать. Отвечает: "Не плачу я, это другое, это от того, что я не смогу уже туда - не возьмут. Я мог бы еще принести настоящую пользу людям. Пусть бы я погиб за еще одну крупицу Знания для людей! Я всегда рисковал. Я тренирован Памиром, высотами, лишениями, войной. Пусть бы меня взяли в этот аппарат, как лайку, я был бы безмерно счастлив, не задумываясь, дать открытие людям. Что бы я сейчас ни написал - даже об ЭТОМ - это условно. Абсолютно - это полет в космос".
Он не рисовался. Он вообще не умел рисоваться. Наоборот, всегда о себе с насмешечкой, с иронией, как-то даже принижал себя всегда...
Все это я вспомнила только что. Потом вытащила из плотного ряда дневников, стоящих в заветном шкафу, томик, на корешке которого даты: "12.02 - 17.04.1961". Значит, о Гагарине в нем. Да, вот вижу - на обложке внизу овалом обведены два слова: "Полет Гагарина". Этот томик под номером 215, впрочем, как и многие другие, я его еще ни разу не открывала. А их ведь около трехсот. И каждый - страниц по триста, а то и больше.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
12.04.1961
...Этот подвиг Гагарина и создателей корабля зачаровал все человечество. Какой гигантский путь от конки, на которой ездила моя бабушка, боясь сесть в трамвай, когда он появился в Петербурге (дескать, "насыщен электричеством, вредно для сердца"), до полета в космос русского человека. И все на протяжении одной моей жизни. Как жаль, что я уже стар и становлюсь все немощней! Как без рассуждения готов был бы с радостью, вдохновением, энтузиазмом двинуться в любую минуту в космический полет, если б мне предложили его! Да, мне теперь не надеяться на это - стар!..
При любых обстоятельствах, даже при разрывах бомб, под обстрелом врага, в плену у басмачей, стоя, сидя или лежа, под дождями или в мороз, днем и ночью, в седле верблюда или лошади Лукницкий не расставался с записной книжкой. Здесь остановленные мгновения, увековеченная "одиссея" поразительного плавания по жизни.
Почему еще подростком он стал внимательно относиться к каждому дню и не отступал от укоренившейся привычки заносить в дневник все, словно делясь с незримым, но хорошо ведомым ему собеседником, которому интересна новая запись? Вероятно, потому, что необыкновенность происходящего в стране привлекала его. Каждый день, прошедший после выстрела "Авроры", нес в себе залп по старому миру и питал сознание мальчика новыми свершениями. Он не сомневался, что документы, письма, дневники, фотографии смогут помочь восстановить, каким был "тот" день, что именно внес он в движение революционного бытия, в какой амплитуде колебаний и переживаний жили и трудились люди. Не дано ему было при жизни отделить ценное от неценного, но он был убежден, что исследователям, людям, которые захотят знать о нашей эпохе, все - точно, как было, - любая запись может оказаться нужной.
Мало того, он хранил все: газету, пригласительный билет в клуб, письмо от неведомого ему корреспондента, черновик протокола собрания, продкарточку эпохи гражданской войны, хранил камень, положенный в полевую сумку во время путешествий с геологами, осколки снаряда, разорвавшегося в его блокадной квартире, засушенный цветок, проросший через тридцать лет сквозь заржавленную гильзу, найденную в 1972 году у могилы воина на Невском "пятачке"...
Истоки
ИЗ "КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ" ОТЦА (I том)
...Меня всегда интересовало мое происхождение. Фамилия моя Лукницкий не русская, а скорее польская, а между тем дед и прадед были русские, православные, уроженцы Петербурга...
ИЗ ЭНЦИКЛОПЕДИИ БРОКГАУЗА И ЕФРОНА (т. 35, с. 94)
Лукницкий (Аристарх Владимирович) - писатель. В 1809-10 гг. издавал и редактировал журнал "Северный Меркурий" (см. энцикл. Б. и Е., т. 23, с. 65). Перевел с французского драму "Велисарий" и несколько опер.
ИЗ "КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ" ОТЦА (I том)
...Мой прадед А. В. Лукницкий (1778 - 1811) являлся незаконным сыном Владимира Лукина, жившего при Екатерине, давшего своему сыну фамилию Лукницкий и позаботившегося об его образовании. О нем упоминается в "Словаре русских писателей...". Ему принадлежат многочисленные переводы с французского различных опер, комедий, пьес. В их числе модные в то время пьесы "Денщик-виртуоз" (1806); комедия "Военная тюрьма, или Три арестанта" (СП, 1807); комическая опера "Выдуманный клад, или Опасность подслушивать у дверей" (СП, 1807); опера "Все дело в окошках" (М., 1808); опера "Лодоиска" (СП, 1811); оперы "Велисарий", "Римский полководец" и другие.
Мой дед - инженер-генерал-майор Николай Всеволодович Лукницкий (1842 1889) был военным строителем. Заканчивал в свое время Николаевскую инженерную академию. Был начальником инженеров и строительств русских, украинских, белорусских, крымских, кавказских крепостей. Долгое время командовал инженерами Бобруйской крепости. Он был хороший инженер, очень распорядительный, хозяйственный, высокообразованный человек, приятный собеседник. Оставаясь общительным, веселым, жизнерадостным "...Недвижимого родового или благоприобретенного имущества ни он, ни его жена не имели"1.
Дед Лукницкого по матери, П. О. Бобровский (1832 - 1905), был очень интересным человеком. Он окончил Николаевскую академию Генерального штаба и быстро выдвинулся как способный, толковый офицер. Военным министром Милютиным был назначен организатором и начальником Военно-юридической академии. Он не только организовал академию и пригласил лучших в то время профессоров для преподавания, но сам сел на учебную скамью вместе с первым приемом и прослушал все лекции, то есть, иначе говоря, кончил эту академию. Около двадцати пяти лет он возглавлял ее, а затем, будучи полным генералом, был назначен в сенат. Все время писал, особенно много по истории. Первую очень обширную "Историю Эриванского Его Величества гренадерского полка" написал в четырех огромных томах и стал настолько известен как военный историк, что по желанию Его Величества и с его материальной поддержкой была написана "История Преображенского полка" в 2-х томах, а затем с такою же просьбой обратился Лейб-гвардии Уланский полк Ея величества. Выполняя разные поручения как сенатор, он все время был занят литературной работой и розыском материалов в архивах.
...Сохранилась переписка П. О. Бобровского с графом Дм. Ал. Милютиным. После ухода генерала в отставку он продолжал дружить с графом. Генерал был очень интересным рассказчиком, особенно по части истории России. Его перу принадлежат: "Стратегическое описание Гродненской губернии" в двух томах (1863), "Военное право в России при Петре Великом" в двух томах (1881), "Постоянные войска и состояние военного права в России в XVII столетии" (1882), "Петр Великий в устье Невы" (1903) и другие.
ИЗ ГАЗЕТЫ "НОВОЕ ВРЕМЯ" (18. 03. 1903)
Сорок лет назад П. О. Бобровский, маститый ныне сенатор и полный генерал, тогда молодой офицер, вступил на литературное поприще с очерком "Колония Супрасль".
... Вот уже на исходе пятый десяток лет службы генерала, а он, как в молодые годы, продолжает, не покладая рук, неустанно работать по 8 часов в день, продолжает отдавать свой опыт и знания на разработку отечественной истории... По праву занимает место в самом почетном ряду военных историографов.
В свободное от службы время Павел Осипович занимался селекцией и славился как хороший садовник; ослепленный И. В. Мичуриным, он тоже путем прививок разводил оригинальные сорта яблок, груш, слив. В саду, в имении Мокули, можно было часто видеть сенатора, генерала от инфантерии с секатором в руках, в русской косоворотке, подпоясанного ремешком, за которым висели нож и мочалки для обмотки веточек при прививке.
П. О. Бобровский крепко дружил и с А. Ф. Кони, одним из прогрессивных юристов и видных деятелей культуры России, который в свою очередь любил Павла Осиповича, его сказочный экспериментальный сад и часто наезжал к нему погостить в Мокули.
Отец Павла Лукницкого - член-корреспондент Академии архитектуры, доктор технических наук, инженер-генерал-майор Николай Николаевич Лукницкий (1876 1951), не владея поместьями ни до ни после революции, всегда жил только на жалованье, служа в чинах от подпоручика до полковника. С первых же дней революции полностью отдал жизнь и знания службе в Красной Армии. По призыву Ленина, как военспец, был руководителем оборонительных сооружений и военных объектов в Петроградском районе. С 1922 года - преподаватель Военно-инженерной академии РККА; с 1923 года он один из главных руководителей строительства Волховской ГЭС, затем Свирьстроя, консультант и эксперт Днепростроя и почти всех крупнейших гидроэнергетических строительств в СССР, организатор и научный руководитель Ленинградского института механизации строительства. Был консультантом Московского, а затем и Ленинградского метрополитенов. Начальник кафедры Высшего инженерно-технического училища, автор многочисленных изобретений, десятка книг, многих десятков трудов, монографий, работал до последнего дня своей жизни. Скончался в день своего 75-летия.
Естественно, мечтал видеть в сыне свое продолжение, потому отдал его в 3-ю Санкт-Петербургскую гимназию, которая со времени Александра III стала называться Александровским кадетским корпусом. Но кадетско-александровская муштра вызывала у мальчишки протест, тем паче что он был абсолютно чужд инженерии. Проучившись три года, он забастовал окончательно и тогда был отдан в Пажеский корпус. Но и Пажеский корпус уже давно был на положении не только общеобразовательного, но и военного учебного заведения. Что делать было? До весны 1917-го Павлик тянул
Мать Павла Лукницкого, Евгения Павловна, урожденная Бобровская, после окончания Гродненской женской гимназии училась у видных художников Петербурга, была неплохой рисовальщицей по фарфору, иногда для дома сама и обжигала его. Она посвятила себя дому, семье, при этом всегда оставаясь очень общительной, дружила с инженерами-конструкторами, первыми авиаторами и первыми автомобилистами России. Летала на аэроплане с Уточкиным. (В то время в России было четыре аэроплана: "Илья Муромец", "Алеша Попович", "Добрыня Никитич", "Русский витязь".) За такой полет полагался знак "Воздушный флот сила России". Сейчас знак - домашняя реликвия. Одна из первых трех женщин-автомобилисток Петербурга, она любила путешествовать, и благодаря этому Павлик побывал в детстве в Германии и Франции, Бельгии, Дании, Швейцарии и Австрии, в Италии, Греции, на Мальте, в Турции. Каждое лето предпринимала Евгения Павловна новые поездки. Одна такая - во Францию в 1914 году - чуть было не окончилась катастрофой. Пока она с детьми отдыхала на Ла-Манше, прогремел выстрел Гаврилы Принципа1.
ИЗ "КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ" ОТЦА (I том)
20 мая Женя уехала с детьми во Францию на побережье Ла-Манша. В Ульгате их застала война. Я никак не мог с ними связаться и послать им денег.
Она была принуждена оставить хозяйке отеля свои вещи и драгоценности в уплату за проживание и поехала в Париж к нашему другу, военному атташе графу Ал. Ал. Игнатьеву2 и от него получила заимообразно 1000 франков. На эти деньги она купила билеты на последний пароход, шедший из Марселя в Одессу.
Месяц пути на пароходе был небезопасным: в Дарданеллах проходили сквозь минные заграждения. Только в конце сентября смогли вернуться в Петербург.
С раннего детства Павлик любил море и горы. Он был отличным пловцом и прекрасно держался в седле. В юности ему тоже много пришлось поездить. Вкусив радость видения нового, он остро воспринимал все особенности природы: и всклокоченные речные потоки, и чистые озера, и устрашающей крутизны скалистые горы, и сине-лиловый купол рериховского неба, и сочные травы высотой в метр, и непахнущие, особенные альпийские цветы.
И каждый поворот пути, каждая новая прожитая минута дарили ему разнообразные вариации одного и того же чувства - чувства опьянения от проникновения в тайны мира. Позже, когда от туристских прогулок и плаваний, от альпинистских походов он перейдет к научным исследованиям и путешествиям, увлечется нехожеными путями, его, как первопроходца, будут пленять сочетания слов "впервые вступил", "впервые проник", "впервые исследовал". Он будет гордиться каждым открытым ледником и пиком, которые еще никем не видены и никак не названы; будет удивляться людям, которых он также будет открывать и постигать. И позже опишет все это в книгах. И никогда у него не будет необходимости . мечтать бесплодно...
Переезды с одного места на другое, вынужденные путешествия последних двух поколений военных инженеров, а также разъезды матери с детьми выработали потребность в эпистолярном стиле общения. Эта потребность стала традицией. Письма подшивались и тщательно хранились. В семейном архиве есть письма и прошлого и даже позапрошлого веков, много описаний различных путешествий.
Тринадцатилетний Павлик следовал примеру предков.
ИЗ ПИСЬМА ОТЦУ
17.07.1916
...Вчера, возвращаясь с купанья, я увидел в нашем саду автомобиль. Я удивился: откуда и чей он. Мама мне ответила, что приехали дядя Костя и Софья Николаевна. Оба они в это время купались. Я пошел за ними, чтобы показать им дорогу на нашу дачу.
В 4 часа дня мы поехали кататься, причем правила всю дорогу мама. Ездили мы в Алупку. На обратном пути около Сар вдруг раздался страшный треск, и автомобиль сразу застопорил... Рулевая тяга соскочила с правого переднего колеса.
Ехали мы тихим ходом, так что ничего не случилось. Мама и Софья Николаевна поехали домой на извозчике, дядя Костя - за мастером, а я остался в автомобиле - сторожить его. Автомобиль застрял посереди дороги. Парный экипаж свободно проезжал мимо, тройка с трудом. Вдруг появилась четверка. 3 лошади с экипажем проехали, а четвертая, порвав постромки, сорвалась в обрыв. К счастью, обрыв был неглубокий - футов 5 - 6, так что с лошадью ничего не случилось. Кучер, конечно, принялся ругать на чем свет стоит автомобиль, дорогу и т. д. Кончил тем, что помянул "доброе старое время, когда не было таких дурацких машин". Через 15 - 20 минут показалась телега с пианино. Извозчик ругался, но в конце концов попросил меня как-нибудь сдвинуть автомобиль в сторону. Я ему ответил, пусть он сам попробует это сделать. Он взялся за передние рессоры, сказав: "Что ж тут трудного-то?", принатужился... и ни с места. Наконец, я ему посоветовал попытаться проехать шагом, он попробовал... и пианино прошло. Много было таких происшествий, но все их рассказать не хватит места
Д. Гранин в своей повести о Любищеве говорит, что он не встречал в жизни, чтобы кто-нибудь так же, как его герой, распоряжался своим временем, чтобы отчитывался на бумаге перед самим собой за каждый прожитый день, за каждый час, чтобы расчерчивал схемы и фиксировал даже израсходованные минуты.
А я не встречала в жизни подобного тому, что делал в этом плане Лукницкий.
Не могу не привести наглядного примера. Две разные выписки из дневника Лукницкого, который он вел по-разному, в зависимости от обстоятельств. Первая запись сделана точно по времени и действию, сжато, для быстроты, чтобы только не забыть, потом дома расшифровать и записать в другую книжку подробнее и яснее. В данном отрывке много сокращений, имен, скрытых ситуаций, которые требуют пояснения.
АА - так помечал Лукницкий в своих записях имя Анны Ахматовой; Н. Г. Николая Гумилева. Но чаще называл его Николаем Степановичем.
Остальные нужные комментарии по этому материалу я позволю себе привести в третьей части книги, целиком посвященной А. Ахматовой, ее жизни и окружению.
ПРИМЕР ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО 1970 г.
Перепечатал из листка "Записи времени с 10 по 23 июня 1928 г." - записи "клеточки", которые я вел три года без перерыва в годы 1925 - 1928.
Выписываю относящееся к А. А. Ахматовой.
10 июня 1928. 11.20. - 15.40. Дома. Работа по Н. Г. (редактировал стихи и пр.), переписывал на машинке и делал биографическую канву "1917 - 1918".
19.20 - 21.30. У Н. Тихонова. У них С. Колбасьев, О.Н. Олаф, В. Эрлих и др. Я делаю работу по Н. Г. - выписки из "Аполлона" за 1914 - 1917 годы.
22.30 - 1.15. В Шер. Доме. АА нет (она у Рыковых). Ждем ее, пьем чай. Здесь Пунины и Ник. Конст. В 11.30 АА пришла. Сидим в столовой, говорим о недостатках продуктов (нет хлеба). Говорим о Нобиле и пр. У АА днем была А. И. Ходасевич (и принесла ей книжку Г. Чулкова о Тютчеве).
11 июня. Понедельник. 15.45 - 16.45. У АА. В Шер. Доме. Обед. Говорим на разные темы. (Позже был у Б. Лавренева, с 10 веч. До 3 ночи у меня была Ольга Берггольц, читал ей "Гондлу", потом пережидала грозу - все записано подробней.) Между 17 и 18 часами заходил на двадцать минут к Анне Ник. Энгельгардт, а потом звонил по этому поводу АА. Она сказала, что Пунин получил письмо от Нат. Гончаровой, которая обещает прислать фотографию триптиха Н. Г.
12 июня. Вторник. 9.20 - 10.45. У меня Н. Тихонов, рассматривал сделанную мною "канву" (биографии Гумилева. - В. Л.), а в 10. 25 ко мне пришел В. Каверин. С ними вышел (по предотъездным "кавказским" делам). Вечером я был у АА.
13 июня. Среда. 12.40 - до 15.40 гулял с АА и детьми (Мариной и Ирой). Встретили Вал. Срезневскую с люлькой. Были в Летнем саду и на Марсовом поле. Разговоры на общие темы. В 15. 40 на полчаса зашел с АА к ней, в Шер. Дом. Вечером - дома, работа по Н. Г.
14 июня. Четверг. С часа дня несколько часов гулял с АА - до 7.20 вечера. Потом зашли на полчаса в ШД и вышли вдвоем опять, - пешком, вдоль канала, по Миллионной (ныне Халтурина) - на Дворцовую площадь, тут сели в автобус No 7 и поехали через Царскосельский (ныне Витебский) вокзал на Николаевский (ныне Московский) вокзал. Отсюда в трамвае к Садовой. Зашли в магазин Елисеева, купили к чаю икры, шоколада, вина и пришли ко мне в квартиру на углу Садовой и Инженерной. С 10 вечера до 12. 30 АА была у меня. Много и хорошо говорили - об Н. Г., обо мне, обо всем, что меня волнует. Я прочел стихотворение "26 мая 1928". Говорили на многие темы. Пили чай. АА звонила Пунину. К часу ночи проводил АА в Шереметьевский Дом. Говорили о Пунине. Дружественный разговор, искренний и теплый...В час ночи отправился к Н. Рыковой, - здесь Тотя Шейдт и вся компания, пьют вино, Тотя ведет со мной длинные психологические разговоры об ее интимных делах. Домой вернулся в пятом часу утра.
15 июня. От 7 до 10 вечера дома, работа по Н. Г. - корректирую переписанное на машинке (отрывок "Дракона", "Карты" - др.). С 10 веч. Я у АА в ШД. Дома Пунины и Н. К. (который принес вино). Пунин злится на меня за то, что я говорил вчера АА о Тоте Шейдт. В 11.40 я сходил в магазин, потом пьем вино - я, Пунины и Н. К. (АА не пьет и ушла к себе в комнату в половине второго ночи, но не спала. Я пою "Валиньку" и др.). Придя домой в половине четвертого, взял велосипед и до 6 утра катался: смотрел, как разводят мосты, поехал на Острова, на Стрелку. Обратно ехал - от Новой Деревни, прицепившись к автомобилю, - к Литейному мосту, по Бассейной (ныне Некрасова) и домой.
16 июня 1928. Суббота. Днем у меня Ирина Стуккей, рассказывала о своих неладах с Всеволодом Рождественским. Позже я был у Тихоновых. В 8. 20 зашел к АА в ШД и через полчаса пошел проводить ее к Рыковым. С 11. 30 веч. я - в ШД, вернулась АА, усталая. Говорили о Рыковых, до часа ночи пили чай. Сегодня днем у Пунина в ШД в гостях была Елизавета Петровна Невгина.
17 июня. Воскресенье. В половине шестого зашел к АА, но она спала, пошел к М. А. Кузмину, - здесь О. Арбенина и Юркун. Болтали. К 7 часам опять в Шер. Дом, до 10. 20 у АА. У нее - на полчаса - Л. Н. Замятина (дал ей 3 рубля), а позже, с разговором о Лермонтове, зашел на час В. Мануйлов ("ветрогон"), заранее договорившийся быть принятым и заговоривший о Волошине... От АА около 11 веч. пришел к Нине Шишкиной на квартиру ее подруги (Кирочная, ныне Салтыкова-Щедрина, 32). Здесь с нею и ее подруга болтал.
18 июня. Понедельник. Утром с Н. Тихоновым потратил два часа на покупку железнодорожных билетов до ст. Баталпашинск, в центр. ж. д. кассе. С 4-х до 6-ти - я у АА, в Шер. Доме, - встретил ее на Фонтанке - возвращалась домой с Иркой. Обедал. Пунин отдал мне половину долга - 20 рублей. (АА звонила мне около 9 утра)... Вечером дома, корректировал "канву", позже у Н. Рыковой, вся компания, пили чай. Ночью, как и 11 июня, перейдя двор своего дома, - у А. С. Величко... Был - с час.
19 июня. Вторник. С утра - работа по Н. Г. Вечером от 10. 30 до начала второго ночи - у АА, в Шереметьевском Доме. Ночью - дома работа корректировал переписанную биограф. канву.
20 июня. Среда. Папа вчера в 9. 30 веч. уехал на день в Москву. С 12 дня до двух - с АА, сначала у нее - она одна, затем с нею и Иркой гуляли, ходили на Литейный на почту, АА отправила В. К. Шилейко переводом 69 рублей. Потом проводил АА к Кузьминым-Караваевым. Потом катался на велосипеде (хотел видеть отъезд Тверяка, Панфилова и Крайского в Астрахань на моторной лодке). Вечером, с начала одиннадцатого до начала второго ночи, - у АА, вдвоем в кабинете. Она читала мне письма от Горнунга, от В. К. Шилейко, говорила о стихах Осипа Мандельштама (потом, в шутку, гадала по ним). Я принес вино, АА не пила его, и выпили его мы с Пуниным, которого я в третьем часу ночи вызвонил от Радловых. А. Е. Пунина тоже не пьет вина, - пили до трех ночи чай.
Я надписал АА подаренную мною книгу "Стихотворений" О. Мандельштама, так: "Анне Андреевне Ахматовой. Я забыл мое прежнее "я"". АА надписала мне "Белую Стаю": "Павлу Николаевичу Лукницкому от разрушительницы Ахматовой. 20 июня 1928".
Сегодня или вчера АА получила письмо В. К. Шилейко с ответом на сообщение о смерти Нат. Викт. Рыковой. Сегодня АА получила письмо от Горнунга.
21 июня 1928. Четверг. Укладка вещей с утра. Потом в "Звезде", здесь Н. Тихонов, В. Каверин, В. Эрлих, Антон Шварц, Б. Соловьев и др. В два часа дня я пришел к АА в Шереметьевский Дом, принес ей розу, папку автографов Н. Г. и известие о том, что нобиле обнаружен. Рассматривали географическую карту, в кабинете, на диване. Потом пришла - А. Е. Пунина, потом - Н. Н. Пунин, вместе обедали. Потом - без четверти шесть я с АА вдвоем пошли погулять, дошли до Симеоновского моста, вернулись, сидели в саду Шереметьевского Дома у парадной. Хотелось побыть вдвоем.
Вторая запись - тоже из дневника, но она подробно изложена в записной книжке от начала до конца; мне остается только переписать ее
29. 05.1942
10.30. Внезапно налетело двадцать два бомбардировщика. Лежу в кустах, под ожесточенной бомбежкой, станционная деревня горит, я нахожусь между аэродромом и деревней - шел туда. Записываю в момент бомбежки. Немецкие самолеты делают заходы и бросают бомбы. Пикируют на аэродроме, летают над головой и, делая круги, заходят опять...
11.15. Встал было, пошел к аэродрому, но - они зашли опять и бомбят; огромные взрывы взвиваются над деревней - тучами дыма, пламенем... Вот еще два взрыва... Ревет сирена, сигнал тревоги, - значит, идут сюда еще новые.
Доносится треск горящих вагонов за деревней. Тень летит! Тяжелое гудение приближающихся бомбовозов, идет их много. Загудел мотор нашего самолета - завели. Идет в воздух, - над деревней новые взрывы.
Пикирует... Свист. Взрыв И ряд - взрывов. Свист и новые взрывы беспрестанны. Это рвутся снаряды. Затарахтел пулемет на аэродроме.
11.30. Я встал и пошел по полю. Наши три взлетели. И опять гул, опять зенитки. Строчит пулемет. Я лег опять на лужайку в кустах, потому что близко взрывы.
Появился четвертый самолет впереди. И один - сзади.
11.45. Опять бой передо мною. Наши заходят, атакуют... Немцы ушли... Заходят на посадку три, за ними - четвертый. Сели... И опять гул...
Взрывы на станции продолжаются. Пламя, дым, пыль...
12.15. Я на аэродроме. Опять налет - сюда. Зенитки бьют, пылает состав с боеприпасами на станции... Сижу с летчиками.
- Вот вам материал! Сначала с двадцатью двумя, потом - с девятью, потом - с тремя!
Бой продолжался до вечера и описан со всеми подробностями, поминутно.
19.07.1957.
Необычное лето
в своем ярко-зеленом убранстве
Провожало меня
в мой далекий, неверный,
Но, как счастье, заманчивый путь!
Голубая ракета летит
в межпланетном пространстве,
Метеорная пыль ударяется мерно,
шелестя и звеня,
в ее неуклонную грудь!
И, качаясь тревожно
в сфере спорящих сил тяготенья,
Управляю ракетой,
Ах, не думай,
гляди да гляди!
Но я все вспоминаю глаза.
В них любовь и сомненья,
С ними так невозможно
было мне оставаться в то лето!
Шар земной далеко позади.
Там, наверно, сегодня гроза!
1961год, 12 апреля: по радио еще и еще передают невероятное: "Человек в космосе!" Советский человек Юрий Гагарин.
Павел Николаевич очень близко, очень остро воспринимал все космические новости и всю информацию собирал, хранил.
Утром ездил по делам, вернулся домой. Дверь открывает Сереженька, кидается к нему на шею: "Папа... этот человек летал в космосе!.. Смотри!.." - на экране телевизора портрет Гагарина. Портфель Павла летит на пол, он - в пальто - к телевизору, и дальше - телевизор включен весь день...
Гагарин в космосе! Русский человек, советский!
Великолепный подвиг, чудесный праздник в душах людей, всего народа нашего! Праздник в каждом доме. И в нашем. Конечно, нас объемлют гордость и радость. Павел Николаевич прыгает, кувыркается. Мы не можем остановиться, говорим, говорим что-то друг другу, возбуждение не проходит, я все никак не соберусь с обедом, мечусь в разные стороны, снова и снова мы переживаем эту новость, это событие века, кажется, что пережить его просто невозможно, так захлестывает нас изнутри грандиозность свершившегося. И хотя Сереже семь лет, он понимает, что произошло неслыханное событие, что мы не в силах сладить с собой, и он также одержим радостью, и мы радуемся втроем, а к вечеру поедем на Красную площадь радоваться со всей Москвой, всей страной. Пока бегу в булочную, она рядом во дворе, возвращаюсь и застаю Павла Николаевича... да, да, я не ошиблась - плачущим, текут слезы по щекам. Первый раз я видела его таким. Испугалась. Выскочил Сереженька. Сразу отлегло, стала спрашивать. Отвечает: "Не плачу я, это другое, это от того, что я не смогу уже туда - не возьмут. Я мог бы еще принести настоящую пользу людям. Пусть бы я погиб за еще одну крупицу Знания для людей! Я всегда рисковал. Я тренирован Памиром, высотами, лишениями, войной. Пусть бы меня взяли в этот аппарат, как лайку, я был бы безмерно счастлив, не задумываясь, дать открытие людям. Что бы я сейчас ни написал - даже об ЭТОМ - это условно. Абсолютно - это полет в космос".
Он не рисовался. Он вообще не умел рисоваться. Наоборот, всегда о себе с насмешечкой, с иронией, как-то даже принижал себя всегда...
Все это я вспомнила только что. Потом вытащила из плотного ряда дневников, стоящих в заветном шкафу, томик, на корешке которого даты: "12.02 - 17.04.1961". Значит, о Гагарине в нем. Да, вот вижу - на обложке внизу овалом обведены два слова: "Полет Гагарина". Этот томик под номером 215, впрочем, как и многие другие, я его еще ни разу не открывала. А их ведь около трехсот. И каждый - страниц по триста, а то и больше.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
12.04.1961
...Этот подвиг Гагарина и создателей корабля зачаровал все человечество. Какой гигантский путь от конки, на которой ездила моя бабушка, боясь сесть в трамвай, когда он появился в Петербурге (дескать, "насыщен электричеством, вредно для сердца"), до полета в космос русского человека. И все на протяжении одной моей жизни. Как жаль, что я уже стар и становлюсь все немощней! Как без рассуждения готов был бы с радостью, вдохновением, энтузиазмом двинуться в любую минуту в космический полет, если б мне предложили его! Да, мне теперь не надеяться на это - стар!..
При любых обстоятельствах, даже при разрывах бомб, под обстрелом врага, в плену у басмачей, стоя, сидя или лежа, под дождями или в мороз, днем и ночью, в седле верблюда или лошади Лукницкий не расставался с записной книжкой. Здесь остановленные мгновения, увековеченная "одиссея" поразительного плавания по жизни.
Почему еще подростком он стал внимательно относиться к каждому дню и не отступал от укоренившейся привычки заносить в дневник все, словно делясь с незримым, но хорошо ведомым ему собеседником, которому интересна новая запись? Вероятно, потому, что необыкновенность происходящего в стране привлекала его. Каждый день, прошедший после выстрела "Авроры", нес в себе залп по старому миру и питал сознание мальчика новыми свершениями. Он не сомневался, что документы, письма, дневники, фотографии смогут помочь восстановить, каким был "тот" день, что именно внес он в движение революционного бытия, в какой амплитуде колебаний и переживаний жили и трудились люди. Не дано ему было при жизни отделить ценное от неценного, но он был убежден, что исследователям, людям, которые захотят знать о нашей эпохе, все - точно, как было, - любая запись может оказаться нужной.
Мало того, он хранил все: газету, пригласительный билет в клуб, письмо от неведомого ему корреспондента, черновик протокола собрания, продкарточку эпохи гражданской войны, хранил камень, положенный в полевую сумку во время путешествий с геологами, осколки снаряда, разорвавшегося в его блокадной квартире, засушенный цветок, проросший через тридцать лет сквозь заржавленную гильзу, найденную в 1972 году у могилы воина на Невском "пятачке"...
Истоки
ИЗ "КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ" ОТЦА (I том)
...Меня всегда интересовало мое происхождение. Фамилия моя Лукницкий не русская, а скорее польская, а между тем дед и прадед были русские, православные, уроженцы Петербурга...
ИЗ ЭНЦИКЛОПЕДИИ БРОКГАУЗА И ЕФРОНА (т. 35, с. 94)
Лукницкий (Аристарх Владимирович) - писатель. В 1809-10 гг. издавал и редактировал журнал "Северный Меркурий" (см. энцикл. Б. и Е., т. 23, с. 65). Перевел с французского драму "Велисарий" и несколько опер.
ИЗ "КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ" ОТЦА (I том)
...Мой прадед А. В. Лукницкий (1778 - 1811) являлся незаконным сыном Владимира Лукина, жившего при Екатерине, давшего своему сыну фамилию Лукницкий и позаботившегося об его образовании. О нем упоминается в "Словаре русских писателей...". Ему принадлежат многочисленные переводы с французского различных опер, комедий, пьес. В их числе модные в то время пьесы "Денщик-виртуоз" (1806); комедия "Военная тюрьма, или Три арестанта" (СП, 1807); комическая опера "Выдуманный клад, или Опасность подслушивать у дверей" (СП, 1807); опера "Все дело в окошках" (М., 1808); опера "Лодоиска" (СП, 1811); оперы "Велисарий", "Римский полководец" и другие.
Мой дед - инженер-генерал-майор Николай Всеволодович Лукницкий (1842 1889) был военным строителем. Заканчивал в свое время Николаевскую инженерную академию. Был начальником инженеров и строительств русских, украинских, белорусских, крымских, кавказских крепостей. Долгое время командовал инженерами Бобруйской крепости. Он был хороший инженер, очень распорядительный, хозяйственный, высокообразованный человек, приятный собеседник. Оставаясь общительным, веселым, жизнерадостным "...Недвижимого родового или благоприобретенного имущества ни он, ни его жена не имели"1.
Дед Лукницкого по матери, П. О. Бобровский (1832 - 1905), был очень интересным человеком. Он окончил Николаевскую академию Генерального штаба и быстро выдвинулся как способный, толковый офицер. Военным министром Милютиным был назначен организатором и начальником Военно-юридической академии. Он не только организовал академию и пригласил лучших в то время профессоров для преподавания, но сам сел на учебную скамью вместе с первым приемом и прослушал все лекции, то есть, иначе говоря, кончил эту академию. Около двадцати пяти лет он возглавлял ее, а затем, будучи полным генералом, был назначен в сенат. Все время писал, особенно много по истории. Первую очень обширную "Историю Эриванского Его Величества гренадерского полка" написал в четырех огромных томах и стал настолько известен как военный историк, что по желанию Его Величества и с его материальной поддержкой была написана "История Преображенского полка" в 2-х томах, а затем с такою же просьбой обратился Лейб-гвардии Уланский полк Ея величества. Выполняя разные поручения как сенатор, он все время был занят литературной работой и розыском материалов в архивах.
...Сохранилась переписка П. О. Бобровского с графом Дм. Ал. Милютиным. После ухода генерала в отставку он продолжал дружить с графом. Генерал был очень интересным рассказчиком, особенно по части истории России. Его перу принадлежат: "Стратегическое описание Гродненской губернии" в двух томах (1863), "Военное право в России при Петре Великом" в двух томах (1881), "Постоянные войска и состояние военного права в России в XVII столетии" (1882), "Петр Великий в устье Невы" (1903) и другие.
ИЗ ГАЗЕТЫ "НОВОЕ ВРЕМЯ" (18. 03. 1903)
Сорок лет назад П. О. Бобровский, маститый ныне сенатор и полный генерал, тогда молодой офицер, вступил на литературное поприще с очерком "Колония Супрасль".
... Вот уже на исходе пятый десяток лет службы генерала, а он, как в молодые годы, продолжает, не покладая рук, неустанно работать по 8 часов в день, продолжает отдавать свой опыт и знания на разработку отечественной истории... По праву занимает место в самом почетном ряду военных историографов.
В свободное от службы время Павел Осипович занимался селекцией и славился как хороший садовник; ослепленный И. В. Мичуриным, он тоже путем прививок разводил оригинальные сорта яблок, груш, слив. В саду, в имении Мокули, можно было часто видеть сенатора, генерала от инфантерии с секатором в руках, в русской косоворотке, подпоясанного ремешком, за которым висели нож и мочалки для обмотки веточек при прививке.
П. О. Бобровский крепко дружил и с А. Ф. Кони, одним из прогрессивных юристов и видных деятелей культуры России, который в свою очередь любил Павла Осиповича, его сказочный экспериментальный сад и часто наезжал к нему погостить в Мокули.
Отец Павла Лукницкого - член-корреспондент Академии архитектуры, доктор технических наук, инженер-генерал-майор Николай Николаевич Лукницкий (1876 1951), не владея поместьями ни до ни после революции, всегда жил только на жалованье, служа в чинах от подпоручика до полковника. С первых же дней революции полностью отдал жизнь и знания службе в Красной Армии. По призыву Ленина, как военспец, был руководителем оборонительных сооружений и военных объектов в Петроградском районе. С 1922 года - преподаватель Военно-инженерной академии РККА; с 1923 года он один из главных руководителей строительства Волховской ГЭС, затем Свирьстроя, консультант и эксперт Днепростроя и почти всех крупнейших гидроэнергетических строительств в СССР, организатор и научный руководитель Ленинградского института механизации строительства. Был консультантом Московского, а затем и Ленинградского метрополитенов. Начальник кафедры Высшего инженерно-технического училища, автор многочисленных изобретений, десятка книг, многих десятков трудов, монографий, работал до последнего дня своей жизни. Скончался в день своего 75-летия.
Естественно, мечтал видеть в сыне свое продолжение, потому отдал его в 3-ю Санкт-Петербургскую гимназию, которая со времени Александра III стала называться Александровским кадетским корпусом. Но кадетско-александровская муштра вызывала у мальчишки протест, тем паче что он был абсолютно чужд инженерии. Проучившись три года, он забастовал окончательно и тогда был отдан в Пажеский корпус. Но и Пажеский корпус уже давно был на положении не только общеобразовательного, но и военного учебного заведения. Что делать было? До весны 1917-го Павлик тянул
Мать Павла Лукницкого, Евгения Павловна, урожденная Бобровская, после окончания Гродненской женской гимназии училась у видных художников Петербурга, была неплохой рисовальщицей по фарфору, иногда для дома сама и обжигала его. Она посвятила себя дому, семье, при этом всегда оставаясь очень общительной, дружила с инженерами-конструкторами, первыми авиаторами и первыми автомобилистами России. Летала на аэроплане с Уточкиным. (В то время в России было четыре аэроплана: "Илья Муромец", "Алеша Попович", "Добрыня Никитич", "Русский витязь".) За такой полет полагался знак "Воздушный флот сила России". Сейчас знак - домашняя реликвия. Одна из первых трех женщин-автомобилисток Петербурга, она любила путешествовать, и благодаря этому Павлик побывал в детстве в Германии и Франции, Бельгии, Дании, Швейцарии и Австрии, в Италии, Греции, на Мальте, в Турции. Каждое лето предпринимала Евгения Павловна новые поездки. Одна такая - во Францию в 1914 году - чуть было не окончилась катастрофой. Пока она с детьми отдыхала на Ла-Манше, прогремел выстрел Гаврилы Принципа1.
ИЗ "КНИГИ ВОСПОМИНАНИЙ" ОТЦА (I том)
20 мая Женя уехала с детьми во Францию на побережье Ла-Манша. В Ульгате их застала война. Я никак не мог с ними связаться и послать им денег.
Она была принуждена оставить хозяйке отеля свои вещи и драгоценности в уплату за проживание и поехала в Париж к нашему другу, военному атташе графу Ал. Ал. Игнатьеву2 и от него получила заимообразно 1000 франков. На эти деньги она купила билеты на последний пароход, шедший из Марселя в Одессу.
Месяц пути на пароходе был небезопасным: в Дарданеллах проходили сквозь минные заграждения. Только в конце сентября смогли вернуться в Петербург.
С раннего детства Павлик любил море и горы. Он был отличным пловцом и прекрасно держался в седле. В юности ему тоже много пришлось поездить. Вкусив радость видения нового, он остро воспринимал все особенности природы: и всклокоченные речные потоки, и чистые озера, и устрашающей крутизны скалистые горы, и сине-лиловый купол рериховского неба, и сочные травы высотой в метр, и непахнущие, особенные альпийские цветы.
И каждый поворот пути, каждая новая прожитая минута дарили ему разнообразные вариации одного и того же чувства - чувства опьянения от проникновения в тайны мира. Позже, когда от туристских прогулок и плаваний, от альпинистских походов он перейдет к научным исследованиям и путешествиям, увлечется нехожеными путями, его, как первопроходца, будут пленять сочетания слов "впервые вступил", "впервые проник", "впервые исследовал". Он будет гордиться каждым открытым ледником и пиком, которые еще никем не видены и никак не названы; будет удивляться людям, которых он также будет открывать и постигать. И позже опишет все это в книгах. И никогда у него не будет необходимости . мечтать бесплодно...
Переезды с одного места на другое, вынужденные путешествия последних двух поколений военных инженеров, а также разъезды матери с детьми выработали потребность в эпистолярном стиле общения. Эта потребность стала традицией. Письма подшивались и тщательно хранились. В семейном архиве есть письма и прошлого и даже позапрошлого веков, много описаний различных путешествий.
Тринадцатилетний Павлик следовал примеру предков.
ИЗ ПИСЬМА ОТЦУ
17.07.1916
...Вчера, возвращаясь с купанья, я увидел в нашем саду автомобиль. Я удивился: откуда и чей он. Мама мне ответила, что приехали дядя Костя и Софья Николаевна. Оба они в это время купались. Я пошел за ними, чтобы показать им дорогу на нашу дачу.
В 4 часа дня мы поехали кататься, причем правила всю дорогу мама. Ездили мы в Алупку. На обратном пути около Сар вдруг раздался страшный треск, и автомобиль сразу застопорил... Рулевая тяга соскочила с правого переднего колеса.
Ехали мы тихим ходом, так что ничего не случилось. Мама и Софья Николаевна поехали домой на извозчике, дядя Костя - за мастером, а я остался в автомобиле - сторожить его. Автомобиль застрял посереди дороги. Парный экипаж свободно проезжал мимо, тройка с трудом. Вдруг появилась четверка. 3 лошади с экипажем проехали, а четвертая, порвав постромки, сорвалась в обрыв. К счастью, обрыв был неглубокий - футов 5 - 6, так что с лошадью ничего не случилось. Кучер, конечно, принялся ругать на чем свет стоит автомобиль, дорогу и т. д. Кончил тем, что помянул "доброе старое время, когда не было таких дурацких машин". Через 15 - 20 минут показалась телега с пианино. Извозчик ругался, но в конце концов попросил меня как-нибудь сдвинуть автомобиль в сторону. Я ему ответил, пусть он сам попробует это сделать. Он взялся за передние рессоры, сказав: "Что ж тут трудного-то?", принатужился... и ни с места. Наконец, я ему посоветовал попытаться проехать шагом, он попробовал... и пианино прошло. Много было таких происшествий, но все их рассказать не хватит места