Страница:
Писатели будущих лет, возвращаясь к ленинградской теме 900-дневной битвы за Ленинград, несомненно, будут обращаться к этой трилогии как к документу большого значения и большой патриотической силы".
В. ПЕРЦОВ:
"...Павел Николаевич Лукницкий - человек двух страстей, которые удивительным образом соединились в его душе, воспламеняя друг друга. Художник и ученый или, если хотите, ученый и художник соревнуются в ней, то одерживая верх один над другим, то уступая друг другу. Речь идет в данном случае не о многообразии жанров в творчестве Павла Лукницкого, а о богатстве самой жизни, порожденной Октябрьской революцией, которое потребовало от писателя обращения ко многим и разным приемам для ее более глубокого познания.
Что такое с точки зрения жанра трехтомная эпопея "Ленинград действует..."?
Автор называет ее "фронтовым дневником". Этот большой труд, который занимал мысли и время автора с первого дня Отечественной войны и целую четверть века потребовал для его завершения, рождает много раздумий, и в частности вопрос о жанре, который нельзя считать узколитературным. Да, это записи, почти ежедневные, советского военного корреспондента (поставленного на эту должность ПУРом), записи всего, что он видел и чувствовал, записи для себя, но и для будущего, о которых он мог бы сказать с небольшой поправкой: "чему свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил". Однако мне кажется, "вразумил" его, в отличие от пушкинского Пимена, другой опыт...
Тут все дело в синхронности переживания художника и его записей свидетеля исторического события, когда сама запись простейшего факта с интуицией будущего становится фактом истории и психологии современника. Календарно-точные, непрерывные, как календарь, педантические, как календарь... и жгучие, жгущиеся, как письмо с фронта от самого близкого человека, - вот что такое эти книги Павла Лукницкого, снабженные в достаточном количестве военно-оперативными картами действий советских войск под Ленинградом в разные отрезки времени. Это книги не для развлекательного чтения, эмоция живой жизни не вытесняет в них "ума холодных наблюдений". ...Только автор с подходом ученого мог так дисциплинировать себя в наблюдениях, вызывая восхищение своим уменьем владеть собой, своей великой скромностью историка современности.
И тут к нему приходила на помощь сестра наблюдения - страсть художника. Рядом со схемами боевых операций, рядом с описаниями развившейся в этих исключительных условиях новой силы привычки - привычки к подвигу, поразительные детали в портретах живых людей - защитников Ленинграда, сама живая плоть героики. А карты в этих книгах и схемы смотрятся как знамена, под которыми развертывается серия очень человеческих боевых и бытовых новелл, щедрой жизнью рассеянных по страницам..."
ИЗ ПИСЬМА АВРАМЕНКО :
2.09.1968
Дорогой Павел!
Прими мою самую сердечную благодарность за присланный столь дорогой подарок - третий том книги "Ленинград действует...". Как подумаю: ведь это же грандиозный труд, доступный по силам лишь большому коллективу. А ты же один поднял такую махину материала, причем с такой достоверной точностью, что усомниться в чем-либо нет никаких оснований. Я тоже был свидетелем, как по крохам создавалась эта эпопея по ходу событий, сразу же по следам, по пятам этих событий, ибо много раз был рядом с тобой, о чем есть свидетельства, уже твои, в самой книге...
Когда блокада была снята, когда гитлеровские полчища были разгромлены и Ленинградская, Новгородская, Псковская области были полностью освобождены, Павел Николаевич с сентября 1944 года до самой Победы прошел с наступающими частями Советской Армии 2-го и 3-го Украинских фронтов весь освободительный путь: Румынию, Югославию, Венгрию, Австрию, Чехословакию. Участвовал в штурмах и уличных боях в Белграде, Будапеште, Вене. Закончил войну в ликующей майской Праге. Из Братиславы в июне 1945 года с эшелоном победителей приехал в родной Ленинград. Этот освободительный поход отражен в его многочисленных фронтовых корреспонденциях. Помимо них он наполнил десяток дневниковых книжек, часть из которых была использована для книг "По дымному следу", "Венгерский дневник", "К златой Праге".
Югославия
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
13.10.1944
В это утро и в этот день, держась за гладкую, горячую броню качавшегося подо мною танка, дыша перегорклыми нефтяными парами, густо перемешанными с непроглядною пылью, я не мог избавиться от чувства, что нахожусь на другой планете. Исполинскими живыми панцирными животными, совершавшими великое переселение, казались мне сотни тяжелых машин, двигавшихся по дороге и вдоль дороги, широко разбегавшихся там, где волнистая местность раскидывалась равниной, и всюду, где горы сдвигались, сливавшихся в тесный поток. Я сравнивал их с ящерами или с гигантскими улитками. Зеленые башни их представлялись мне лобастыми, умными, своеобразно мыслящими головами. Орудия, выдвинутые вперед, пошевеливались, как чуткие щупальца. Люди, что скапливались и едва удерживались на покатости панцирных спин этих существ, казалось, пользуются их добродушием только до тех пор, пока они ничем не растревожены и не вздумали сбросить с себя маленьких, вдруг надосадивших им наездников...
Людей, восторженных, счастливых, не пожелавших себе ни покоя, ни отдыха, ехавших десантом на танках, набралось великое множество. То были партизаны и бойцы 1-й Пролетарской дивизии Народно-освободительной армии Югославии. После Тополы и Младеновица, где в разгар тяжкого боя произошла первая встреча частей Красной Армии с корпусом Пеко Дапчевича, эти храбрые люди выходили из лесов - курчавых, тенистых, как будто бы не знавших человека, но полных в те дни таинственной, особенной человеческой жизни. Леса, до краев насыщенные великим ожиданием, раскрывались вдруг, разом, как по мановению волшебной палочки, едва доносился до них мерно нараставший металлический звук. Вереницами от всех опушек устремлялись к дороге югославы, чтоб слиться, подобно ручьям, с потоком армии, несущей свободу Белграду. И, как в половодье, разрастался этот поток, перевивая столь разнообразные струи: танки, самоходки, грузовики - одухотворенное железо и сталь, а рядом, левее дороги, - мулы, исхудалые кони и просто бесчисленные шеренги босоногих, в изветшалой одежде, порой с примитивным оружием, но гордых и радостных людей.
Наши танкисты едва успевали отвечать на бесчисленные приветствия все новых и новых партизан, встречавшихся на их пути. Каждый хотел обнять и перецеловать всех, танки были засыпаны цветами, броня стала сладкой от виноградных гроздьев, и повара наших походных кухонь на полном ходу старались приготовить лепящимся на машинах гостям и русские щи, и казахский плов... Разговаривать было трудно, и люди сидели, обняв друг друга за плечи, вместе, разгоняя ветками кружившуюся перед лицами слоистую пыль, прикрывая от пыли натруженное в сражениях оружие, - загорелые, возбужденные походом мужчины.
За десять суток 4-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта В. И. Жданова прошел триста километров. В голове корпуса шла тараном 36-я гвардейская Нижнеднепровская танковая бригада. Ею командовал Петр Семенович Жуков - коренастый, упрямый, быстрый в решениях полковник, который девятнадцать лет назад был красноармейцем и который до сих пор сохранил и в широком развале плеч, в движениях увесистых рук повадку и силу рабочего человека. Над черными бровями топорщился непослушный задорный чубик, лукаво и весело смотрели на мир голубые глаза, и всем танкистам казалось, что не зря поглядывает их полковник на горы с такой хитрецой, - знает сам и до поры никому не скажет, как сломить эти горы, как их разостлать дорогой в ту самую минуту, когда покажется на них фашистское рыло. И верно: большая сила была в руках у полковника - нерушимая громада тридцатьчетверок да еще приданные ему артиллеристы, зенитчики, минометчики и моторизованная пехота! Характер у него прямой, решительный, лишних слов говорить не любит. Чуть появится враг на господствующих над дорогой высотах, Жуков собирает все танки в кулак, приказывает принять боевой порядок, расставляет их веером и дает из полусотни башен единый огневой удар, которым сразу все перекошено, с которым не поспоришь и не поборешься. "Ух! - говорит полковник, спокойно любуясь взметенным под небеса хаосом. - Все полетело к чертовой бабушке! А ну, давай теперь вперед, вытягивайся! На пулеметы, на мелочишку не обращай внимания, - чиста дорожка!"
Больше десяти минут на бой в походе полковник не ассигнует. Барьер пробит, давай дальше!
Но накануне встречи нашей маленькой группы с танкистами под горой Авала им все-таки пришлось задержаться дольше. Узкое было место, склоны скалисты, круты. Перерезав их окопами, всячески укрепив, насытив огневыми точками, а под горою, через дорогу, расставив надолбы, накопав рвы, фашисты задумали искрошить здесь русские танки. Растянувшийся на восемьдесят километров механизированный корпус быстро подтягивался к горе Авала. Как и всегда, под любым огнем, разъезжая не в танке, а на юрком и всепролазном "виллисе", генерал Жданов распределял позиции. Самоходки, артиллерия, танки окаймили гору огнем - дали его одновременно, в восемь вечера (по самой вершине горы вести огонь было запрещено: наше командование знало, что там находится национальная святыня югославов - памятник Неизвестному солдату). А части 1-го Пролетарского корпуса НОАЮ генерал-подполковника Пеко Дапчевича, дожидаясь этой минуты, обошли гору с другой стороны - смелое воинство югославов растекалось по ложк м, по тропинкам, по скалам, по крутым склонам, чтобы взметнуться на гору сразу за огневым ударом...
Один из наших летчиков позже рассказывал мне, что в тот момент окольцованная огнем гора Авала показалась ему сверху внезапно извергнувшимся вулканом... И тогда танки пошли вперед, а бригада корпуса Дапчевича двинулась в сторону от дороги, чтобы приблизиться к Белграду обходным движением. Только 1-я Пролетарская бригада расположилась десантом на броне танков, стремясь ворваться в Белград вместе с Красной Армией.
Вот их-то, шедших из пекла одного боя в пекло другого, и встретил я на дороге в тот памятный для меня предрассветный час!
Пыль и виноград, запах бензина и горячей броневой краски, ровные белые зубы загорелых, улыбавшихся мне партизан, умопомрачающий, глушащий лязг гусениц, за которым даже гром орудий бывал не слышен, да голубое над всем этим, чистое, в недосягаемой тиши небо, да мелькавшие руки селян, закидавших танкистов на пути цветами, - вот впечатления того дня, последнего дня на пути к Белграду!
Все лица были словно одно лицо - все лица были счастливыми!
13.10.1944
Советские и югославские войска, ломая сопротивление врага, продолжали продвигаться к окраинам Белграда...
Все меньше оставалось километров до города. Все больше тяжелых снарядов разрывалось на пути наших войск. Возбужденнее становились югославские воины, сосредоточеннее - танкисты: то здесь, то там (особенно с правого фланга, где медленно понижались горы) обнаруживались затаенные вражеские батареи. Танкисты с ходу давили, подавляли и уничтожали их орудийным огнем. Но жертв в гигантской колонне становилось все больше: несколько танков были подожжены прямыми попаданиями снарядов. Они горели с черным дымом, и если им нельзя уже было помочь, то поток машин разделялся на два русла, их обходя, и снова смыкался. Только санитары бесстрашно соскакивали с машин, спешили к этим готовым взорваться кострам. Колонна не останавливалась...
Перед вечером на колонну налетели четыре "мессершмитта", заговорили наши зенитки; фашисты в набухшем клубками разрывов небе не решились снизиться для штурмового удара.
Крутые, обрывистые овраги по сторонам мешали обеспечить фланги, танки шли напролом. В густом кустарнике одного из оврагов оказалась вражеская засада: два "фердинанда" и три Т-IV открыли огонь по головному взводу. Они ударили так внезапно, что тут же подбили пять наших танков - сквозь тучи пыли видно было, как один из них, разорванный взрывом, разлетелся железными клочьями. Но сразу же четыре другие машины головной проходной заставы развернулись, сошли с дороги и, обогнув с левого фланга засаду, ударили по ней одновременно скорострельным огнем. Из охваченного дымом оврага, раздвинув кусты, давя кукурузные стебли, выползли фашистские машины и, выскочив на дорогу, полным ходом помчались, удирая, к Белграду. Четыре тридцатьчетверки рванулись в преследование. На полном ходу началась пушечная перестрелка; один из наших танков вырвался вперед, нагоняя гитлеровцев и кроя их с дистанции не больше полутораста метров. Вражеский снаряд угодил ему в гусеницу, он разом свернул с дороги, опрокинулся, и следующий наш танк занял его место, так же ведя огонь на ходу. Уже темнело, в сумерках и в пыли я не мог разглядеть в подробностях продолжение этой дуэли: те танки скрылись за поворотом дороги.
Танк, на котором я ехал вместе с десантниками, не задерживаясь, промчался мимо подбитой машины, возле которой в едком дыму уже хлопотали санитары, укладывая раненых на носилки. А когда выскочили за поворот, сумерки сгустились так плотно, что во тьме и в пыли уже ничего разглядеть было невозможно...
Впереди в полной тьме завязался бой со второй засадой. Через несколько минут мы промчались мимо двух или трех горящих факелами немецких танков, затем промелькнул ярко освещенный пожаром "фердинанд" с перебитым стволом и лежавшим в крови экипажем; потом сзади ударила семидесятипятимиллиметровая противотанковая пушка, сбоку - другая, и тут наши танки сразу приняли боевой порядок, сошли с дороги, развернулись в кустарнике, пошли по пять машин в линию.
Бой разгорелся опять, наша главная головная застава, развернувшись, пошла на противотанковые орудия; немецкие штурмовые орудия оказались растыканными со всех сторон; и тут, рассыпавшись по полю, танкисты остановили свои машины, прислушались к скрежету и лязгу, к пушечным выстрелам, доносившимся с места очередной схватки. От машины к машине разнесся приказ спешить десант, занять оборону, вести огонь при первом появлении противника...
Но наших сил в голове колонны оказалось достаточно, залпы перестрелки затихли, все успокоилось, лишь время от времени среди поля, по которому мы широко раскинулись, разрывались снаряды дальнобойной артиллерии, бившей наугад из Белграда.
- Отдых! - разнесся голос какого-то командира.
Началась ночь перед боем - перед генеральным сражением за югославскую столицу.
Никогда не забыть мне той ночи в нескольких километрах от объятого заревом пожаров Белграда. И я, и мои товарищи после умывания в теплом ручье лежали на сухой траве навзничь, глядя в звездное небо, - звезды были особенно чисты и ясны. Лежали вперемежку - русские танкисты в промасленных комбинезонах и югославские партизаны-десантники в куртках, в пиджаках, в крестьянских холщовых рубахах. Передавали друг другу консервы, и виноград, и айву, и ломти черствого хлеба, и кружки с водой, и оплетенные камышом пузатые бутылки с вином. Курить было запрещено, но все втихомолку курили, пряча огонек в кулак, в шлем, в рукав гимнастерки или повернувшись к земле ничком.
Разговаривали мало - думалось про себя, каждому было о чем подумать. Многие, однако, безмятежно храпели.
Я тоже, кажется, заснул на часок, приткнувшись щекой к плечу какого-то черногорца; тот накрыл мне лицо войлочной шляпой и не шевелился, чтоб не потревожить сон русского друга.
Потом я проснулся, глядел на звезды, которые к тому времени немножко передвинулись, - те же звезды, какие я мог бы увидеть в эту ночь в Москве, но здесь все-таки были южные звезды; запах полыни и чабреца приятно щекотал ноздри. Этот запах тянулся вместе с легким и ласковым ветерком, вонь горючки уже развеялась, и пыль улеглась. Канонада вдали не умолкала, и я ленился понять: кто же пробивается там, ведь танки бригады, кажется, впереди всех. Канонада слышалась чуть в стороне от Белграда, а из Белграда доносились тяжелые взрывы, искрами на большую высоту разлеталось пламя, и мрачное красное зарево стояло над городом.
Тянуло к воспоминаниям в эту странную ночь, но каждый стыдился высказать нежность к родным и близким, какую будила, переполняя душу, память. Не хотелось ничего загадывать, каждый знал: для нашей армии впереди будет победа, а о себе лично гадать на завтрашний день не следует; верилось только, что завтрашний день будет не менее удачным, чем многие такие же из оставшихся за годы войны позади...
Среди тысяч собравшихся здесь, на случайном бивуаке, людей у меня не нашлось бы ни одного знакомого, но чувства одиночества я не испытывал, все эти люди казались мне знакомыми очень давно, ведь с каждым можно заговорить о чем хочешь, каждый понял бы тебя. И все же лучше разговоров было молчание - великое молчание тысяч спаянных чувством единой цели людей.
Как далеко все-таки находились мы от своей Родины! Мне хотелось представить себе, какова ночь в родном моем Ленинграде.
...Знаю, каковы мысли белградцев сейчас, ведь им известно: Красная Армия уже подошла к их городу. Великая надежда достигла высшего напряжения в их сердцах, и, как бы ни зверствовали фашисты нынешней ночью, теперь это уже последнее испытание, теперь им конец!..
19.10.1944, Белград
...К исходу 16 октября силами 14-й и 15-й наших механизированных бригад, 236-й стрелковой дивизии. 5-й и 21-й ударных дивизий 1-го Пролетарского корпуса НОАЮ освобождена вся восточная половина города. Эти части, отразив бесчисленные атаки врага, перешли в наступление на восток, вышли за пределами Белграда на рубеж гор Авала, Кумодраж, Великий и Малый Мокрый луг. В этот день с полками 75-го стрелкового корпуса при поддержке бронекатеров Дунайской военной флотилии вице-адмирала С. Г. Горшкова было освобождено Смедерево. Взято в этот день и сильно укрепленное прибрежное село Ритопек. Бронекатера на полном ходу пошли вверх по течению к Белграду, заняли позиции в устье Савы, своей артиллерией преградили немцам путь к отступлению через реку. И с того дня в гуле канонады опытный слух может различить маленькую, особого тона звуковую волну небольших, бичующих немцев корабельных орудий.
17 октября наши и югославские войска завершили окружение пожаревацко-смедеревской группировки Штетнера. 109-я дивизия, блистательно закончив свою боевую миссию на правобережье Дуная, передав наступательные функции 14-й мехбригаде, отбросившей от Дуная немцев к горе Авала, стала батальон за батальоном переправляться обратно, из Великого Села и взятой Винчи на левый берег, чтобы последней из состава 10-го гвардейского стрелкового корпуса 46-й армии 2-го Украинского фронта идти в наступление на Венгрию.
В тот и другой - вчерашний - день наши и югославские войска, наступавшие из центра города на западные кварталы, пробивали вражеский рубеж обороны, захватывая дом за домом в ожесточенных боях. А в районе горы Авала кольцо атакующих войск все теснее сжималось вокруг окруженных дивизий Штетнера, с упорством отчаяния тщетно кидавшихся в контратаки, чтобы прорвать кольцо.
20.10.1944
Крепость Калемегдан взята штурмом. Сегодня, к середине дня 20 октября, столица Югославии Белград освобождена полностью! Советские танки и пехотинцы вместе с югославскими партизанами дрались за каждый квартал, за каждый дом. Укрывшиеся в бомбоубежищах и в подвалах жители, увидев возле своего дома партизан или советских воинов, выбегали на улицу и, обнимаясь с освободителями, указывали им немецкие огневые точки и засады фашистов. Это была неоценимая помощь, способствовавшая быстрому освобождению города. Остатки вражеских войск, преследуемые и уничтожаемые, сегодня бежали за реку Саву, наши танки и артиллерия вместе с партизанами и югославскими воинами громят их в Земуне, который хорошо виден с высот Белграда. Жители Белграда толпятся на высоком берегу Савы, наблюдая сражение вокруг Земуна. При каждом залпе наших "катюш" крики восторга пробегают по рядам зрителей. Наблюдая, как наши самолеты штурмуют и бомбят врага, белградцы кричат: "Живео!" Гитлеровцы пока еще продолжают обстреливать Белград из дальнобойных орудий, а население, пренебрегая опасностью, все - на улицах. Прямые, красивые улицы города усыпаны осколками стекла, битым кирпичом, местами еще залиты кровью. Но все они уже приняли праздничный вид и украшены флагами. Ликующие белградцы весело танцуют на центральной площади города - Теразии и на бульваре короля Александра. Девушки с красными лентами пляшут возле сгоревших вражеских танков и "фердинандов". Вокруг каждого советского воина собираются толпы. Улыбки, цветы, поздравления, поцелуи, приглашения в каждый дом - награда воину за его ратный подвиг освободителя. Повсюду завязываются самые задушевные беседы. Белградцы хотят высказать нам, как родным братьям, историю всех испытанных ими при немцах лишений, всех страданий, перенесенных с никогда не меркнувшей верой в победу. В глухих закоулках города отдельные, еще не выловленные фашисты, улучив минуту, когда поблизости нет партизан или советских воинов, как и вчера, стреляют из подвалов в спину проходящих мимо; зверски убито немало детей и женщин. Как и вчера, население само быстро расправляется с такими бандитами, устраивая облавы. Но уже к вечеру прекрасно организованные партизаны обеспечили полную безопасность от подобных нападений на улицах города. На каждом перекрестке выставлены дозоры, патрули партизан расхаживают по всем без исключения улицам.
До дня освобождения жители Белграда голодали, им полагалось по карточкам сто граммов хлеба в день, сто граммов мяса в неделю, семьдесят граммов масла в месяц. Только изменники Родины, находившиеся на службе у немцев, питались сытно, получая по килограмму хлеба в день, по два кило мяса в неделю, по два килограмма масла в месяц. Это была плата за предательство. Но преобладающая часть белградцев, мужественно храня верность Родине, предпочитала голодать, страдать в тюрьмах, переносить любые лишения.
Лица белградцев, исхудалые, бледные, но освещенные сегодня радостными улыбками, напоминают нам лица героических ленинградцев в день прорыва блокады - в них гордость и мужество. Многие белградцы в беседах на улицах рассказывают нам, что, воспитывая в себе стойкость и силу духа, они всегда видели перед собой пример Ленинграда, о героической обороне которого знали многое от партизан и тайно ловя радиосообщения советских и союзных радиостанций. Слова "Москва", "Ленинград", "Сталинград" для белградцев символы великой доблести и победы. И мы, советские воины, сегодня в Белграде не просто дорогие, желанные и почетные гости - белградцы принимают нас, как милых сердцу, сильных, родных братьев, для которых в каждой семье все три года хранилась заветная бутылка доброго вина, - сегодня вечером при свечах, под грохот обстрела в каждой семье нас этим вином угощают, праздничный вечер в каждом доме - торжественный обряд осуществления мечтаний и возглашения славы. Великий праздник освобождения Белграда сегодня празднуется во всей Югославии как день спасения югославского народа от гибели, которую несло фашистское владычество. Велика честь участвовать в этом всенародном прекрасном празднике!..
Венгрия
2.12.1944 , Сегед
За два дня, что ехали сюда, повидал немало мест, где происходили ожесточенные бои. Поля боев были окутаны туманом, покрыты вязкой грязью, в которой лежат костьми солдаты и офицеры разгромленных гитлеровских дивизий. Венгры проклинают немцев, проклинают самих себя и боятся нас; население запугано клеветническими россказнями фашистов о русской армии. Но унылая однообразная равнина уже пройдена нами до Дуная и до Западных Карпат, и венгерский народ успокаивается: мы не сжигаем хуторов и сел, мы не только не обижаем население, но даже не нарушаем в стране сельской и городской жизни. Тот, кто ни в чем не повинен, может нас не бояться. И пусть пока не всякому мы здесь подарим улыбку, но те, кто уже знает, что мы несем свободу народу, искренно, от души улыбаются нам.
Здесь, в палисадниках, розы и хризантемы застыли, прихваченные утренним морозцем, покрытые прозрачным инеем.
Их может отогреть только солнце. Наши души отогреет только солнце полной победы, мы несем его от самого Сталинграда. Это наше солнце мы увидим в зените, когда вступим в Берлин. Только в тот день расцветут опять наши души и для нас станет прекрасен мир.
...О Будапеште говорят буднично, просто: "Когда придем в Будапешт..." или "Следующее место стоянки - Будапешт!"
И на всех дорогах Венгрии указатели со стрелками: "К Будапешту!"...
...А во всех штабах 2-го и 3-го Украинских фронтов, во всех их отделах, в любом соединении и подразделении ведется напряженная, серьезнейшая работа по боевому, политическому, техническому и хозяйственному обеспечению наших войск всем, что необходимо для быстрого развертывания огромной Будапештской наступательной операции.
Так или иначе, а слово "Будапешт" - у всех на устах!
Выезжаю наконец к Будапешту...
...Одну за другой передавал я в Москву, во фронтовую редакцию ТАСС, оперативные корреспонденции, в которых сообщал, как развивается наступление войск 2-го Украинского фронта в Венгрии. Эти сухие, написанные военным языком, корреспонденции становились как бы расширенным приложением к оперативным сводкам Советского Информбюро, публикуемым каждый день во многих газетах нашей страны. Время от времени ТАСС требовал от своего корреспондента столь же оперативного, но более полного описания отдельных сражений или крупной боевой операции, осуществляемой войсками, подчиненными маршалу Р. Я. Малиновскому... Выполнять задания ТАСС бывало не просто: требовалось побывать на местах боев, в действующих частях; определить все происходящее там; выяснить, каковы результаты тех или иных действий; выявить наиболее отличившиеся соединения, части, подразделения; отметить краткими характеристиками совершенные людьми подвиги и... немедленно, вопреки каким бы то ни было препятствиям и помехам, примчаться к фронтовому узлу связи. Там, вручив написанную в пути или по прибытии - глубокою ночью корреспонденцию дежурному офицеру связи и уговорив его организовать передачу материала в Москву без всякой задержки, проследить, как - в какие часы и минуты - он будет передан. И, наконец, получить "возврат" - то есть оригинал переданного, с номером и подписью передавшего... Только после этого можно было помыслить о коротком отдыхе - о коротком потому, что уже близился рассвет или, напротив, вечер и нужно было для выполнения нового задания опять мчаться в действующие части за сто, полтораста, а то и больше километров...
В. ПЕРЦОВ:
"...Павел Николаевич Лукницкий - человек двух страстей, которые удивительным образом соединились в его душе, воспламеняя друг друга. Художник и ученый или, если хотите, ученый и художник соревнуются в ней, то одерживая верх один над другим, то уступая друг другу. Речь идет в данном случае не о многообразии жанров в творчестве Павла Лукницкого, а о богатстве самой жизни, порожденной Октябрьской революцией, которое потребовало от писателя обращения ко многим и разным приемам для ее более глубокого познания.
Что такое с точки зрения жанра трехтомная эпопея "Ленинград действует..."?
Автор называет ее "фронтовым дневником". Этот большой труд, который занимал мысли и время автора с первого дня Отечественной войны и целую четверть века потребовал для его завершения, рождает много раздумий, и в частности вопрос о жанре, который нельзя считать узколитературным. Да, это записи, почти ежедневные, советского военного корреспондента (поставленного на эту должность ПУРом), записи всего, что он видел и чувствовал, записи для себя, но и для будущего, о которых он мог бы сказать с небольшой поправкой: "чему свидетелем Господь меня поставил и книжному искусству вразумил". Однако мне кажется, "вразумил" его, в отличие от пушкинского Пимена, другой опыт...
Тут все дело в синхронности переживания художника и его записей свидетеля исторического события, когда сама запись простейшего факта с интуицией будущего становится фактом истории и психологии современника. Календарно-точные, непрерывные, как календарь, педантические, как календарь... и жгучие, жгущиеся, как письмо с фронта от самого близкого человека, - вот что такое эти книги Павла Лукницкого, снабженные в достаточном количестве военно-оперативными картами действий советских войск под Ленинградом в разные отрезки времени. Это книги не для развлекательного чтения, эмоция живой жизни не вытесняет в них "ума холодных наблюдений". ...Только автор с подходом ученого мог так дисциплинировать себя в наблюдениях, вызывая восхищение своим уменьем владеть собой, своей великой скромностью историка современности.
И тут к нему приходила на помощь сестра наблюдения - страсть художника. Рядом со схемами боевых операций, рядом с описаниями развившейся в этих исключительных условиях новой силы привычки - привычки к подвигу, поразительные детали в портретах живых людей - защитников Ленинграда, сама живая плоть героики. А карты в этих книгах и схемы смотрятся как знамена, под которыми развертывается серия очень человеческих боевых и бытовых новелл, щедрой жизнью рассеянных по страницам..."
ИЗ ПИСЬМА АВРАМЕНКО :
2.09.1968
Дорогой Павел!
Прими мою самую сердечную благодарность за присланный столь дорогой подарок - третий том книги "Ленинград действует...". Как подумаю: ведь это же грандиозный труд, доступный по силам лишь большому коллективу. А ты же один поднял такую махину материала, причем с такой достоверной точностью, что усомниться в чем-либо нет никаких оснований. Я тоже был свидетелем, как по крохам создавалась эта эпопея по ходу событий, сразу же по следам, по пятам этих событий, ибо много раз был рядом с тобой, о чем есть свидетельства, уже твои, в самой книге...
Когда блокада была снята, когда гитлеровские полчища были разгромлены и Ленинградская, Новгородская, Псковская области были полностью освобождены, Павел Николаевич с сентября 1944 года до самой Победы прошел с наступающими частями Советской Армии 2-го и 3-го Украинских фронтов весь освободительный путь: Румынию, Югославию, Венгрию, Австрию, Чехословакию. Участвовал в штурмах и уличных боях в Белграде, Будапеште, Вене. Закончил войну в ликующей майской Праге. Из Братиславы в июне 1945 года с эшелоном победителей приехал в родной Ленинград. Этот освободительный поход отражен в его многочисленных фронтовых корреспонденциях. Помимо них он наполнил десяток дневниковых книжек, часть из которых была использована для книг "По дымному следу", "Венгерский дневник", "К златой Праге".
Югославия
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
13.10.1944
В это утро и в этот день, держась за гладкую, горячую броню качавшегося подо мною танка, дыша перегорклыми нефтяными парами, густо перемешанными с непроглядною пылью, я не мог избавиться от чувства, что нахожусь на другой планете. Исполинскими живыми панцирными животными, совершавшими великое переселение, казались мне сотни тяжелых машин, двигавшихся по дороге и вдоль дороги, широко разбегавшихся там, где волнистая местность раскидывалась равниной, и всюду, где горы сдвигались, сливавшихся в тесный поток. Я сравнивал их с ящерами или с гигантскими улитками. Зеленые башни их представлялись мне лобастыми, умными, своеобразно мыслящими головами. Орудия, выдвинутые вперед, пошевеливались, как чуткие щупальца. Люди, что скапливались и едва удерживались на покатости панцирных спин этих существ, казалось, пользуются их добродушием только до тех пор, пока они ничем не растревожены и не вздумали сбросить с себя маленьких, вдруг надосадивших им наездников...
Людей, восторженных, счастливых, не пожелавших себе ни покоя, ни отдыха, ехавших десантом на танках, набралось великое множество. То были партизаны и бойцы 1-й Пролетарской дивизии Народно-освободительной армии Югославии. После Тополы и Младеновица, где в разгар тяжкого боя произошла первая встреча частей Красной Армии с корпусом Пеко Дапчевича, эти храбрые люди выходили из лесов - курчавых, тенистых, как будто бы не знавших человека, но полных в те дни таинственной, особенной человеческой жизни. Леса, до краев насыщенные великим ожиданием, раскрывались вдруг, разом, как по мановению волшебной палочки, едва доносился до них мерно нараставший металлический звук. Вереницами от всех опушек устремлялись к дороге югославы, чтоб слиться, подобно ручьям, с потоком армии, несущей свободу Белграду. И, как в половодье, разрастался этот поток, перевивая столь разнообразные струи: танки, самоходки, грузовики - одухотворенное железо и сталь, а рядом, левее дороги, - мулы, исхудалые кони и просто бесчисленные шеренги босоногих, в изветшалой одежде, порой с примитивным оружием, но гордых и радостных людей.
Наши танкисты едва успевали отвечать на бесчисленные приветствия все новых и новых партизан, встречавшихся на их пути. Каждый хотел обнять и перецеловать всех, танки были засыпаны цветами, броня стала сладкой от виноградных гроздьев, и повара наших походных кухонь на полном ходу старались приготовить лепящимся на машинах гостям и русские щи, и казахский плов... Разговаривать было трудно, и люди сидели, обняв друг друга за плечи, вместе, разгоняя ветками кружившуюся перед лицами слоистую пыль, прикрывая от пыли натруженное в сражениях оружие, - загорелые, возбужденные походом мужчины.
За десять суток 4-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта В. И. Жданова прошел триста километров. В голове корпуса шла тараном 36-я гвардейская Нижнеднепровская танковая бригада. Ею командовал Петр Семенович Жуков - коренастый, упрямый, быстрый в решениях полковник, который девятнадцать лет назад был красноармейцем и который до сих пор сохранил и в широком развале плеч, в движениях увесистых рук повадку и силу рабочего человека. Над черными бровями топорщился непослушный задорный чубик, лукаво и весело смотрели на мир голубые глаза, и всем танкистам казалось, что не зря поглядывает их полковник на горы с такой хитрецой, - знает сам и до поры никому не скажет, как сломить эти горы, как их разостлать дорогой в ту самую минуту, когда покажется на них фашистское рыло. И верно: большая сила была в руках у полковника - нерушимая громада тридцатьчетверок да еще приданные ему артиллеристы, зенитчики, минометчики и моторизованная пехота! Характер у него прямой, решительный, лишних слов говорить не любит. Чуть появится враг на господствующих над дорогой высотах, Жуков собирает все танки в кулак, приказывает принять боевой порядок, расставляет их веером и дает из полусотни башен единый огневой удар, которым сразу все перекошено, с которым не поспоришь и не поборешься. "Ух! - говорит полковник, спокойно любуясь взметенным под небеса хаосом. - Все полетело к чертовой бабушке! А ну, давай теперь вперед, вытягивайся! На пулеметы, на мелочишку не обращай внимания, - чиста дорожка!"
Больше десяти минут на бой в походе полковник не ассигнует. Барьер пробит, давай дальше!
Но накануне встречи нашей маленькой группы с танкистами под горой Авала им все-таки пришлось задержаться дольше. Узкое было место, склоны скалисты, круты. Перерезав их окопами, всячески укрепив, насытив огневыми точками, а под горою, через дорогу, расставив надолбы, накопав рвы, фашисты задумали искрошить здесь русские танки. Растянувшийся на восемьдесят километров механизированный корпус быстро подтягивался к горе Авала. Как и всегда, под любым огнем, разъезжая не в танке, а на юрком и всепролазном "виллисе", генерал Жданов распределял позиции. Самоходки, артиллерия, танки окаймили гору огнем - дали его одновременно, в восемь вечера (по самой вершине горы вести огонь было запрещено: наше командование знало, что там находится национальная святыня югославов - памятник Неизвестному солдату). А части 1-го Пролетарского корпуса НОАЮ генерал-подполковника Пеко Дапчевича, дожидаясь этой минуты, обошли гору с другой стороны - смелое воинство югославов растекалось по ложк м, по тропинкам, по скалам, по крутым склонам, чтобы взметнуться на гору сразу за огневым ударом...
Один из наших летчиков позже рассказывал мне, что в тот момент окольцованная огнем гора Авала показалась ему сверху внезапно извергнувшимся вулканом... И тогда танки пошли вперед, а бригада корпуса Дапчевича двинулась в сторону от дороги, чтобы приблизиться к Белграду обходным движением. Только 1-я Пролетарская бригада расположилась десантом на броне танков, стремясь ворваться в Белград вместе с Красной Армией.
Вот их-то, шедших из пекла одного боя в пекло другого, и встретил я на дороге в тот памятный для меня предрассветный час!
Пыль и виноград, запах бензина и горячей броневой краски, ровные белые зубы загорелых, улыбавшихся мне партизан, умопомрачающий, глушащий лязг гусениц, за которым даже гром орудий бывал не слышен, да голубое над всем этим, чистое, в недосягаемой тиши небо, да мелькавшие руки селян, закидавших танкистов на пути цветами, - вот впечатления того дня, последнего дня на пути к Белграду!
Все лица были словно одно лицо - все лица были счастливыми!
13.10.1944
Советские и югославские войска, ломая сопротивление врага, продолжали продвигаться к окраинам Белграда...
Все меньше оставалось километров до города. Все больше тяжелых снарядов разрывалось на пути наших войск. Возбужденнее становились югославские воины, сосредоточеннее - танкисты: то здесь, то там (особенно с правого фланга, где медленно понижались горы) обнаруживались затаенные вражеские батареи. Танкисты с ходу давили, подавляли и уничтожали их орудийным огнем. Но жертв в гигантской колонне становилось все больше: несколько танков были подожжены прямыми попаданиями снарядов. Они горели с черным дымом, и если им нельзя уже было помочь, то поток машин разделялся на два русла, их обходя, и снова смыкался. Только санитары бесстрашно соскакивали с машин, спешили к этим готовым взорваться кострам. Колонна не останавливалась...
Перед вечером на колонну налетели четыре "мессершмитта", заговорили наши зенитки; фашисты в набухшем клубками разрывов небе не решились снизиться для штурмового удара.
Крутые, обрывистые овраги по сторонам мешали обеспечить фланги, танки шли напролом. В густом кустарнике одного из оврагов оказалась вражеская засада: два "фердинанда" и три Т-IV открыли огонь по головному взводу. Они ударили так внезапно, что тут же подбили пять наших танков - сквозь тучи пыли видно было, как один из них, разорванный взрывом, разлетелся железными клочьями. Но сразу же четыре другие машины головной проходной заставы развернулись, сошли с дороги и, обогнув с левого фланга засаду, ударили по ней одновременно скорострельным огнем. Из охваченного дымом оврага, раздвинув кусты, давя кукурузные стебли, выползли фашистские машины и, выскочив на дорогу, полным ходом помчались, удирая, к Белграду. Четыре тридцатьчетверки рванулись в преследование. На полном ходу началась пушечная перестрелка; один из наших танков вырвался вперед, нагоняя гитлеровцев и кроя их с дистанции не больше полутораста метров. Вражеский снаряд угодил ему в гусеницу, он разом свернул с дороги, опрокинулся, и следующий наш танк занял его место, так же ведя огонь на ходу. Уже темнело, в сумерках и в пыли я не мог разглядеть в подробностях продолжение этой дуэли: те танки скрылись за поворотом дороги.
Танк, на котором я ехал вместе с десантниками, не задерживаясь, промчался мимо подбитой машины, возле которой в едком дыму уже хлопотали санитары, укладывая раненых на носилки. А когда выскочили за поворот, сумерки сгустились так плотно, что во тьме и в пыли уже ничего разглядеть было невозможно...
Впереди в полной тьме завязался бой со второй засадой. Через несколько минут мы промчались мимо двух или трех горящих факелами немецких танков, затем промелькнул ярко освещенный пожаром "фердинанд" с перебитым стволом и лежавшим в крови экипажем; потом сзади ударила семидесятипятимиллиметровая противотанковая пушка, сбоку - другая, и тут наши танки сразу приняли боевой порядок, сошли с дороги, развернулись в кустарнике, пошли по пять машин в линию.
Бой разгорелся опять, наша главная головная застава, развернувшись, пошла на противотанковые орудия; немецкие штурмовые орудия оказались растыканными со всех сторон; и тут, рассыпавшись по полю, танкисты остановили свои машины, прислушались к скрежету и лязгу, к пушечным выстрелам, доносившимся с места очередной схватки. От машины к машине разнесся приказ спешить десант, занять оборону, вести огонь при первом появлении противника...
Но наших сил в голове колонны оказалось достаточно, залпы перестрелки затихли, все успокоилось, лишь время от времени среди поля, по которому мы широко раскинулись, разрывались снаряды дальнобойной артиллерии, бившей наугад из Белграда.
- Отдых! - разнесся голос какого-то командира.
Началась ночь перед боем - перед генеральным сражением за югославскую столицу.
Никогда не забыть мне той ночи в нескольких километрах от объятого заревом пожаров Белграда. И я, и мои товарищи после умывания в теплом ручье лежали на сухой траве навзничь, глядя в звездное небо, - звезды были особенно чисты и ясны. Лежали вперемежку - русские танкисты в промасленных комбинезонах и югославские партизаны-десантники в куртках, в пиджаках, в крестьянских холщовых рубахах. Передавали друг другу консервы, и виноград, и айву, и ломти черствого хлеба, и кружки с водой, и оплетенные камышом пузатые бутылки с вином. Курить было запрещено, но все втихомолку курили, пряча огонек в кулак, в шлем, в рукав гимнастерки или повернувшись к земле ничком.
Разговаривали мало - думалось про себя, каждому было о чем подумать. Многие, однако, безмятежно храпели.
Я тоже, кажется, заснул на часок, приткнувшись щекой к плечу какого-то черногорца; тот накрыл мне лицо войлочной шляпой и не шевелился, чтоб не потревожить сон русского друга.
Потом я проснулся, глядел на звезды, которые к тому времени немножко передвинулись, - те же звезды, какие я мог бы увидеть в эту ночь в Москве, но здесь все-таки были южные звезды; запах полыни и чабреца приятно щекотал ноздри. Этот запах тянулся вместе с легким и ласковым ветерком, вонь горючки уже развеялась, и пыль улеглась. Канонада вдали не умолкала, и я ленился понять: кто же пробивается там, ведь танки бригады, кажется, впереди всех. Канонада слышалась чуть в стороне от Белграда, а из Белграда доносились тяжелые взрывы, искрами на большую высоту разлеталось пламя, и мрачное красное зарево стояло над городом.
Тянуло к воспоминаниям в эту странную ночь, но каждый стыдился высказать нежность к родным и близким, какую будила, переполняя душу, память. Не хотелось ничего загадывать, каждый знал: для нашей армии впереди будет победа, а о себе лично гадать на завтрашний день не следует; верилось только, что завтрашний день будет не менее удачным, чем многие такие же из оставшихся за годы войны позади...
Среди тысяч собравшихся здесь, на случайном бивуаке, людей у меня не нашлось бы ни одного знакомого, но чувства одиночества я не испытывал, все эти люди казались мне знакомыми очень давно, ведь с каждым можно заговорить о чем хочешь, каждый понял бы тебя. И все же лучше разговоров было молчание - великое молчание тысяч спаянных чувством единой цели людей.
Как далеко все-таки находились мы от своей Родины! Мне хотелось представить себе, какова ночь в родном моем Ленинграде.
...Знаю, каковы мысли белградцев сейчас, ведь им известно: Красная Армия уже подошла к их городу. Великая надежда достигла высшего напряжения в их сердцах, и, как бы ни зверствовали фашисты нынешней ночью, теперь это уже последнее испытание, теперь им конец!..
19.10.1944, Белград
...К исходу 16 октября силами 14-й и 15-й наших механизированных бригад, 236-й стрелковой дивизии. 5-й и 21-й ударных дивизий 1-го Пролетарского корпуса НОАЮ освобождена вся восточная половина города. Эти части, отразив бесчисленные атаки врага, перешли в наступление на восток, вышли за пределами Белграда на рубеж гор Авала, Кумодраж, Великий и Малый Мокрый луг. В этот день с полками 75-го стрелкового корпуса при поддержке бронекатеров Дунайской военной флотилии вице-адмирала С. Г. Горшкова было освобождено Смедерево. Взято в этот день и сильно укрепленное прибрежное село Ритопек. Бронекатера на полном ходу пошли вверх по течению к Белграду, заняли позиции в устье Савы, своей артиллерией преградили немцам путь к отступлению через реку. И с того дня в гуле канонады опытный слух может различить маленькую, особого тона звуковую волну небольших, бичующих немцев корабельных орудий.
17 октября наши и югославские войска завершили окружение пожаревацко-смедеревской группировки Штетнера. 109-я дивизия, блистательно закончив свою боевую миссию на правобережье Дуная, передав наступательные функции 14-й мехбригаде, отбросившей от Дуная немцев к горе Авала, стала батальон за батальоном переправляться обратно, из Великого Села и взятой Винчи на левый берег, чтобы последней из состава 10-го гвардейского стрелкового корпуса 46-й армии 2-го Украинского фронта идти в наступление на Венгрию.
В тот и другой - вчерашний - день наши и югославские войска, наступавшие из центра города на западные кварталы, пробивали вражеский рубеж обороны, захватывая дом за домом в ожесточенных боях. А в районе горы Авала кольцо атакующих войск все теснее сжималось вокруг окруженных дивизий Штетнера, с упорством отчаяния тщетно кидавшихся в контратаки, чтобы прорвать кольцо.
20.10.1944
Крепость Калемегдан взята штурмом. Сегодня, к середине дня 20 октября, столица Югославии Белград освобождена полностью! Советские танки и пехотинцы вместе с югославскими партизанами дрались за каждый квартал, за каждый дом. Укрывшиеся в бомбоубежищах и в подвалах жители, увидев возле своего дома партизан или советских воинов, выбегали на улицу и, обнимаясь с освободителями, указывали им немецкие огневые точки и засады фашистов. Это была неоценимая помощь, способствовавшая быстрому освобождению города. Остатки вражеских войск, преследуемые и уничтожаемые, сегодня бежали за реку Саву, наши танки и артиллерия вместе с партизанами и югославскими воинами громят их в Земуне, который хорошо виден с высот Белграда. Жители Белграда толпятся на высоком берегу Савы, наблюдая сражение вокруг Земуна. При каждом залпе наших "катюш" крики восторга пробегают по рядам зрителей. Наблюдая, как наши самолеты штурмуют и бомбят врага, белградцы кричат: "Живео!" Гитлеровцы пока еще продолжают обстреливать Белград из дальнобойных орудий, а население, пренебрегая опасностью, все - на улицах. Прямые, красивые улицы города усыпаны осколками стекла, битым кирпичом, местами еще залиты кровью. Но все они уже приняли праздничный вид и украшены флагами. Ликующие белградцы весело танцуют на центральной площади города - Теразии и на бульваре короля Александра. Девушки с красными лентами пляшут возле сгоревших вражеских танков и "фердинандов". Вокруг каждого советского воина собираются толпы. Улыбки, цветы, поздравления, поцелуи, приглашения в каждый дом - награда воину за его ратный подвиг освободителя. Повсюду завязываются самые задушевные беседы. Белградцы хотят высказать нам, как родным братьям, историю всех испытанных ими при немцах лишений, всех страданий, перенесенных с никогда не меркнувшей верой в победу. В глухих закоулках города отдельные, еще не выловленные фашисты, улучив минуту, когда поблизости нет партизан или советских воинов, как и вчера, стреляют из подвалов в спину проходящих мимо; зверски убито немало детей и женщин. Как и вчера, население само быстро расправляется с такими бандитами, устраивая облавы. Но уже к вечеру прекрасно организованные партизаны обеспечили полную безопасность от подобных нападений на улицах города. На каждом перекрестке выставлены дозоры, патрули партизан расхаживают по всем без исключения улицам.
До дня освобождения жители Белграда голодали, им полагалось по карточкам сто граммов хлеба в день, сто граммов мяса в неделю, семьдесят граммов масла в месяц. Только изменники Родины, находившиеся на службе у немцев, питались сытно, получая по килограмму хлеба в день, по два кило мяса в неделю, по два килограмма масла в месяц. Это была плата за предательство. Но преобладающая часть белградцев, мужественно храня верность Родине, предпочитала голодать, страдать в тюрьмах, переносить любые лишения.
Лица белградцев, исхудалые, бледные, но освещенные сегодня радостными улыбками, напоминают нам лица героических ленинградцев в день прорыва блокады - в них гордость и мужество. Многие белградцы в беседах на улицах рассказывают нам, что, воспитывая в себе стойкость и силу духа, они всегда видели перед собой пример Ленинграда, о героической обороне которого знали многое от партизан и тайно ловя радиосообщения советских и союзных радиостанций. Слова "Москва", "Ленинград", "Сталинград" для белградцев символы великой доблести и победы. И мы, советские воины, сегодня в Белграде не просто дорогие, желанные и почетные гости - белградцы принимают нас, как милых сердцу, сильных, родных братьев, для которых в каждой семье все три года хранилась заветная бутылка доброго вина, - сегодня вечером при свечах, под грохот обстрела в каждой семье нас этим вином угощают, праздничный вечер в каждом доме - торжественный обряд осуществления мечтаний и возглашения славы. Великий праздник освобождения Белграда сегодня празднуется во всей Югославии как день спасения югославского народа от гибели, которую несло фашистское владычество. Велика честь участвовать в этом всенародном прекрасном празднике!..
Венгрия
2.12.1944 , Сегед
За два дня, что ехали сюда, повидал немало мест, где происходили ожесточенные бои. Поля боев были окутаны туманом, покрыты вязкой грязью, в которой лежат костьми солдаты и офицеры разгромленных гитлеровских дивизий. Венгры проклинают немцев, проклинают самих себя и боятся нас; население запугано клеветническими россказнями фашистов о русской армии. Но унылая однообразная равнина уже пройдена нами до Дуная и до Западных Карпат, и венгерский народ успокаивается: мы не сжигаем хуторов и сел, мы не только не обижаем население, но даже не нарушаем в стране сельской и городской жизни. Тот, кто ни в чем не повинен, может нас не бояться. И пусть пока не всякому мы здесь подарим улыбку, но те, кто уже знает, что мы несем свободу народу, искренно, от души улыбаются нам.
Здесь, в палисадниках, розы и хризантемы застыли, прихваченные утренним морозцем, покрытые прозрачным инеем.
Их может отогреть только солнце. Наши души отогреет только солнце полной победы, мы несем его от самого Сталинграда. Это наше солнце мы увидим в зените, когда вступим в Берлин. Только в тот день расцветут опять наши души и для нас станет прекрасен мир.
...О Будапеште говорят буднично, просто: "Когда придем в Будапешт..." или "Следующее место стоянки - Будапешт!"
И на всех дорогах Венгрии указатели со стрелками: "К Будапешту!"...
...А во всех штабах 2-го и 3-го Украинских фронтов, во всех их отделах, в любом соединении и подразделении ведется напряженная, серьезнейшая работа по боевому, политическому, техническому и хозяйственному обеспечению наших войск всем, что необходимо для быстрого развертывания огромной Будапештской наступательной операции.
Так или иначе, а слово "Будапешт" - у всех на устах!
Выезжаю наконец к Будапешту...
...Одну за другой передавал я в Москву, во фронтовую редакцию ТАСС, оперативные корреспонденции, в которых сообщал, как развивается наступление войск 2-го Украинского фронта в Венгрии. Эти сухие, написанные военным языком, корреспонденции становились как бы расширенным приложением к оперативным сводкам Советского Информбюро, публикуемым каждый день во многих газетах нашей страны. Время от времени ТАСС требовал от своего корреспондента столь же оперативного, но более полного описания отдельных сражений или крупной боевой операции, осуществляемой войсками, подчиненными маршалу Р. Я. Малиновскому... Выполнять задания ТАСС бывало не просто: требовалось побывать на местах боев, в действующих частях; определить все происходящее там; выяснить, каковы результаты тех или иных действий; выявить наиболее отличившиеся соединения, части, подразделения; отметить краткими характеристиками совершенные людьми подвиги и... немедленно, вопреки каким бы то ни было препятствиям и помехам, примчаться к фронтовому узлу связи. Там, вручив написанную в пути или по прибытии - глубокою ночью корреспонденцию дежурному офицеру связи и уговорив его организовать передачу материала в Москву без всякой задержки, проследить, как - в какие часы и минуты - он будет передан. И, наконец, получить "возврат" - то есть оригинал переданного, с номером и подписью передавшего... Только после этого можно было помыслить о коротком отдыхе - о коротком потому, что уже близился рассвет или, напротив, вечер и нужно было для выполнения нового задания опять мчаться в действующие части за сто, полтораста, а то и больше километров...