Страница:
...И молодость вновь,
Оружьем звеня,
Стучит в мою кровь,
Кличет меня,
Чтоб, конницу снова
Кругами сужая,
Давить Сапожкова
От Кута до Гая.
...........................
От Кута до Гая
Медвяный туман...
Шуршит, вырастая,
Высокий курган.
В нем кони, и люди,
И сам Сапожков,
В нем розовый студень
Разбойных голов.
Без шуток, без глума
На солнышке греются.
Думают думу
Красноармейцы...
В ней кони и люди,
Победы, походы,
Легенда в ней судит
Две разных свободы.
Совершал Павел Николаевич иногда один, иногда с небольшой группой и длительные поездки по киргизским степям и эмбинским пустыням, по которым в то время кочевали остатки киргизских "зеленых" банд. Так, выполняя оперативное задание по розыску застрявших без бензина и боеприпасов красноармейцев, Лукницкий с двумя товарищами принял еще один бой.
Эпизод из жизни Лукницкого в Алгембе вошел в документальную историческую кинокартину Р. Григорьева "Люди в пути", рассказывающую о прокладке нефтепровода Средняя Азия - Центр. Фильм в свое время демонстрировался не только в прокате, но и по телевидению.
Люди были измотаны борьбой, им недоставало еды, тепла, отдыха, покоя, и все же они оставались людьми: жили, трудились, встречались, любили, думали, мечтали, верили...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
20.11.1920, Алгемба
Разговаривал с профессором Г. И. о благих последствиях для народа изданного сегодня постановления Чрезвычайной Комиссии по борьбе с неграмотностью. Всем неграмотным от 14 до 25 лет в порядке мобилизации явиться в школы неграмотности, в которые отопление и освещение должны доставляться в боевом порядке. Явившимся - освобождение от трудовой повинности и прочие льготы. Не явившимся - лишение семян для посева, усиленная трудовая повинность, отдание под суд и прочие наказания.
Г. И. рассказывал о перемене в России системы преподавания в университетах в 1905 - 1906 годах и говорил, как трудно в России было вообще кончать высшее учебное заведение, потому что оно требовало больших средств. Поэтому большевики сделали большой скачок вперед, заставивши учиться. "Получай деньги, ешь, пей - но учись"...
Рассуждениям этим можно верить, т. к. профессор за бытность свою в Институте путей сообщения перевидал тысячи студентов всякого рода и наблюдения его поэтому очень ценны.
Общая неграмотность волновала Павла Николаевича. Чтобы помочь товарищам, он поступил вместе с ними и закончил в Новоузенске трудовую школу второй ступени. А между работой на стройке, школой и продолжавшейся борьбой с бандитами был секретарем секции ЛИТО Новоузенского унароба, фотографом-инструктором и одновременно сотрудником ученой комиссии по изучению края. Он составил план, согласно которому проводил занятия с местным населением и рабочими стройки.
Задачи и план работ с 15/II no 15/IV 1921г
литературной секции Новоузенского управления
народного образования
Главная цель литературной секции - это объединить все молодые силы города и уезда, стремящиеся и чувствующие искреннее влечение к литературе, посредством лекций, собеседований, специальных литературных вечеров и рефератов. А также поднятие народных масс посредством лекций и собеседований до настоящего понимания художественной литературы; развитие эстетических наклонностей.
1. В первую очередь литературная секция производит учет всех читателей в городской и уездных библиотеках, выясняет процентное соотношение интересующихся художественной литературой.
2. Избирает председателя, секретаря и постоянного члена, которые представляют из себя президиум.
3. Литературная секция собирает материалы местных писателей, народные сказания, былины, сказки, песни, поговорки, характерные бытовые очерки данной местности и т. п.
4. Устраивает не менее одного раза в неделю лекции, специальные литературные вечера с диспутами, собеседованием и рефератами на заданную тему.
5. Устраивает по мере надобности вечера поэзии как классической, так и современной, со вступительными рефератами и заключительными словами.
6. Устраивает специальные вечера "начинающих", где читаются членами секции рассказы, стихи. После каждого выступления - общий разбор прочитанного и заключительное слово председателя секции.
7. Специальные вечера новых течений: модернизм, импрессионизм, декадентство, футуризм, имажинизм и т. д., их заслуги и отрицательные стороны в литературе.
8. Наиболее ценный материал печатается на правах рукописи в отдельных сборниках, в коллективных альманахах на средства уотнароба и райупцекульта.
А также издается журнал молодых писателей под редакцией заведующего литературной секцией - рукописный или печатный, с рисунками.
П. Лукницкий.
Работая от зари до зари, Лукницкий находил время для размышлений не только о своем будущем. Он наблюдал жизнь местного населения и приезжих и видел, как люди нуждаются в знании. Он мечтал о непременном эстетическом воспитании советской молодежи, об образовании и культурном развитии ее, о сохранении обычаев, традиций и этнографических ценностей края, думал о способах и возможностях развития талантов и дарований в людях. Как он поверил в нового человека!
За полтора года на Алгембе у него было немало встреч. Им было сделано множество записей и фотографий, на целую отельную книгу - "Летопись 20-х".
И на Алгембе, и во время выездов по спецзаданиям, и позже, в командировках из Ташкента, он познакомился с трудовой жизнью казахского населения. А в 1935 году в составе ленинградской литературной шефской бригады вместе с Л. Соболевым, Вс. Рождественским, Н.? Чуковским, А. Гитовичем Лукницкий приехал в знакомый уже и дорогой ему Казахстан. Приехал - и не узнал этот преображенный край. Он изъездил весь восток его, Кокпектинские степи, Алтай, рудники, комбинат Лениногорска, Зайсан, границу, Семипалатинск, рождающуюся УльбаГЭС. Он подружился с М. Ауэзовым, С. Сейфулиным, С. Мукановым, Г. Мусреповым и другими в ту пору молодыми казахскими писателями. Изменения были настолько разительны, произвели такое впечатление на писателя, что он в 1936 году повторил путешествие по Казахстану, на этот раз самостоятельно. Побывал в новых районах республики. Приобрел новых друзей, собрал материалы.
Его казахстанские дневники и фотографии тридцатых годов тоже ждут своей очереди...
Время летело быстро. И гражданская заканчивалась.
В сентябре 1921 года основные строительные кадры Алгембы были направлены по новому назначению в Ташкент.
И снова путь, долгий, двухмесячный...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
17.10.1921, Ст. Саксаульская
Слава богу, я один. Все ушли в горы за 4 версты от станции. Как часто за последние дни мне хочется одиночества...
... Приступая к этому дневнику, я задался целью писать искренно, хотя и сознаю, что не в первый раз уже задаваясь этой целью, я редко ее достигал. Причина проста: часто, когда пишу, начинает вовсю работать моя фантазия, и, сознавая, что то, что я пишу под влиянием этой фантазии, не соответствует действительности, я все же продолжаю писать, потому что это, ну, что ли, красиво и показывает меня с лучшей стороны, чем я есть на самом деле. Является какая-то подсознательная мысль, что мой дневник будут читать другие, несмотря на то что я твердо решил его никогда не показывать.
Однако на этот раз я думаю, что достигну цели - писать вполне искренно и, если это мне удастся, я не брошу писать...
Из Новоузенска мы выехали 28 августа эшелоном No 1 Алгембы. Эшелон состоит из груза: автомобили, цистерны с бензином, керосином, газолином... Кроме того, едут шоферы, рабочие и мелкие служащие. Когда мы выезжали, мы рассчитывали, что до Ташкента доедем за 3 недели. Однако едем мы 7 недель и еще недели 2 проедем.
Я бы не сказал, чтоб было неудобно, скучно и нудно ехать. Во-первых, мы стоим на всех станциях по несколько дней (в Саратове - 2, в Ртищеве - 3, в Пензе - 8, в Сызрани и Батраках дня 4, в Самаре - 2, в Оренбурге - 3 и т. д.). Только в Челкаре, где мы простояли 8 дней, было очень нудно. Челкар это маленький плевок на необъятном пространстве степи. Во-вторых, каждый день могу видеть всех наших спутников, которых порядочное количество.
Так путешествовать интересно, знакомишься с людьми, живущими здесь постоянно, и со всей местностью, по которой проезжаешь, довольно основательно. Одно только действует на меня удручающе: это зрелища умирающих от голода и холода на всех станциях, полные ужаса...
За последнее время у меня все больше и больше является желание интенсивно работать по литературе. Чтение все больше увлекает меня, так что я не буду, как раньше, менять его на бесполезную болтовню... Изредка пишу стихи.
Сейчас читаю полн. собр. стих. Надсона. Чтение его дневника отчасти заставило меня писать мой собственный.
Я понимаю стихотворения Надсона, зная его безрадостную жизнь. Многие мне нравятся, но, признаться, меня утомляют его неизменно минорные строки. Так что иногда я бываю согласен с теми, кто называет его вечным нытиком... Я понимаю идеалистов, но не люблю их...
19.10.1921
...Я хочу продолжить свое образование, хочу поступить в университет на филологическое отделение. Но что я буду делать, если у меня не окажется ни "кусочка" таланта? Математика для меня "terra incognita". Я совершенно не способен к математике...
20.10.1921
...Все эти дни я ставил в своем дневнике неверные числа. Вот до чего доводит путешествие в 1921 г. по такой громадной России! Придется зачеркнуть старые и написать правильные...
Утром проглянуло солнце, но ветер еще усилился. В теплушке холодно, и я сижу в пальто. Выходить мне врач не разрешил, что-то в легких еще осталось...
Ко мне пришли гости. Пока они сидели, поезд двинулся. И они остались сидеть до следующей станции. Время шло незаметно. Когда мы приехали на следующую станцию, они ушли к себе. И тут случилось забавное происшествие.
Минут через 10 вбегает страшно взволнованная М. и говорит, что их вагон и еще 9-й с хвоста поезда исчезли. Вагоны каким-то образом остались в Саксаульской. Наш паровоз отцепился и ушел обратно за ними, захватив отсюда поезд No 61, который тут маринуется уже 4 дня, и пассажиры страшно обрадовались случайности, для нас неприятной, но благодаря которой они наконец двигаются дальше: через 4 ч. мы уехали.
21.10.1921, Ст. Бик Баули
... Утки, утки, утки...
Тысячи тысяч уток в озерах и разливах Сыр-Дарьи! Здесь бы постоять неделю, вместо Саксаульской...
24.10.1921, Перовск
... Перовск - весь в зелени. Напоминает и Симферополь, и Бахчисарай, и пожалуй, Ялту. Чистенький и опрятный. Сильно потеплело.
Сижу в одной летней рубашке - и тепло. Небо ясное, чистое, без единой крапинки, без облачка, светлое, голубое, радостное. Тишина разлита кругом. Все насыщено этой мирной тишиной - тишиной покоя.
Высокие, стройные тополя дают такую гармонию красок на фоне неба, какую ни один художник не смог бы передать на полотне.
И не верится, что жизнь так ужасна. Вчера пришел поезд из Оренбурга. По дороге сюда на станциях выбросили 400 трупов - четыреста умерших от голода, холода и болезней! На каждой станции выбрасывали человек двадцать - двадцать пять.
Одну заболевшую или ослабевшую от голода женщину раздели донага и тоже выбросили из поезда...
28.10.1921, Ташкент
...Вчера в 3 часа дня мы приехали на разъезд в 3 верстах от Ташкентской товарной станции. Стояли. Ждали все. Я, однако, решил идти в город (до трамвая 10 минут ходьбы)...
Ташкент нас встретил жарой, зеленью, фруктами. Сплошной сад. Тополя уходят высоко к небесам, гордо врезаются в их голубой свод. Жарко даже в апашке. На горизонте бледные, снежные горы. Улицы в европейской части города (в туземной я еще не был) ровные, прямые, окаймленные арыками и тополями. Воскресный базар настолько обилен, красив и живописен, что не хочется уходить оттуда. В особенности фруктовые ряды. Горы фруктов уходят под самые крыши. Белые, красные, желтые чалмы, сартовские халаты, персидские ковры, маленькие, черные юркие сартенята, азиатские шелка, чудные гроздья винограда, дыни, груши, яблоки, восточные сладости, мебель, колбасы, бараны, овцы, ишаки - все, решительно все, чего только не захочешь, все перемешалось, все двигается, шумит в оживлении. Разноязычный говор смешивается в один сплошной гул, похожий на шум прибоя. Красота восточная, необычная для меня. И все это на фоне разнообразнейших деревьев, палящего, белого солнца, голубого-голубого неба и струящейся, журчащей ободряющей воды, хрустально чистой, в арыках. Иногда только облако пыли зашумит, закрутит, высушит губы и засорит глаза. Но свежий порыв прохладного ветра прогонит непрошеного гостя и опять открывает все это море жизни, суетящейся и волнующей. И не хочется уходить с базара, и ходишь долго, ничего не спрашивая, ничего не покупая.
Прочитал это восторженное описание...
Это было бы так, если б не было грязи, если б не было голодных, оборванных, полуживых людей. (Черт как бы с одной крайности не переехать на другую!)
Вкратце следующее: квартир в Ташкенте нет. Живут в лавках, живут под навесами, живут под открытым небом, живут в ямах - где только не живут! Тысячи, миллионы людей...
Продовольствие сравнительно дешево, но нет денег. Ни одно казенное учреждение не выплачивает месяцами жалованья. Жить буквально нечем, т. к. вещей на базаре никто не покупает, ибо их хотят продать все.
В вагонах жить нельзя, через три, четыре дня всем предлагают в 24-часовой срок освободить вагоны.
Свирепствует брюшной тиф, малярия и пр. Против нашего вагона лежат на земле овшивевшие больные. Запах испражнений настолько силен, что нельзя открывать окна.
Не хочется употреблять таких суровых слов, как "ужас", "критическое положение" и т.п., которые слишком избиты для того, чтобы дать понятие о жизни в Ташкенте.
Но надо искать слова, надо их искать, потому что опять-таки все обычные слишком избиты и потому, что я еще не научился выражать свои мысли именно так, как хочу. Слишком они неясны, слишком мгновенны и в то же время бесконечны. Ну, я не знаю, как это определить. Да, впрочем, определять и не нужно. Сам я всегда пойму свое состояние, когда буду перечитывать дневник, а чужой глаз, я думаю, в него не заглянет, а если случайно, против моего желания, и заглянет, так я буду очень рад, что он не все поймет...
По приезде в Ташкент, буквально на следующий день, еще даже не представляя, где он будет жить, Лукницкий подал заявление на факультет общественных наук Ташкентского университета1 и пошел сдавать экзамены на общих основаниях, хотя по рабочей путевке он имел право на льготы. Поступил.
Здесь фактически начались пробы литературной деятельности будущего писателя. Он познакомился и сразу на всю жизнь подружился с Б. Лавреневым, который тоже учился в университете, но на старшем курсе. Борис Андреевич сотрудничал в журнале "Искусство и театр" и, видя тягу к творческой работе, привлек к сотрудничеству в журнале своего нового юного друга - Павла Лукницкого. Так Лукницкий стал членом первой в Средней Азии советской литературной организации "Арахус", в создании которой он принимал участие вместе с Б. Лавреневым и С. Кашеваровым, в будущем - спецкором по борьбе с басмачеством.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
8.11.1921
...Поместился, наконец, в коридоре. Коридор смежный с квартирой. В конце большое окно. Я отделил часть коридора двумя старыми шкафами и образовал комнату. Одно плохо. Если жилец, который еще не приехал, будет протестовать - придется вышибаться...
12.11.1921
...Вечером был в университете. Читались лекции о Достоевском, читались 4 часа. Лекторы говорили хорошо. Недалеко от меня сидела одна слушательница - красивая брюнетка с тонкими чертами лица. Решил познакомиться. Очень вежливо спросил, не знает ли она о существовании здесь литературных кружков. Мне повезло. Оказалось, что она организовала один и очень обрадовалась, что я интересуюсь литературой. После небольшого разговора и посоветовавшись с остальными членами, предложила мне вступить в этот кружок. Я, конечно, с радостью согласился...
18.11.1921
...15 минут моей сегодняшней жизни были хороши. Я носился в облаках, в буквальном смысле этих слов. Я поднимался на аэроплане, и мало того потерпел аварию и едва не сломал себе черепа.
Дело в том, что сегодня Авиаштаб устраивал публичные полеты. 10 минут стоят 150 000 рублей. У меня в кармане был аванс, и, попав на аэродром без желанья летать, я все же полетел, когда организатор спросил публику, кто же летит, и ответом ему было молчание. Я решил показать пример. Напялил на себя шлем. Подъем "Моран-Парадолья" был плавным, но сегодня очень сильный ветер, и вверху нас трепало очень и очень изрядно. Да, на вопрос авиатора: "Как вы желаете летать - над горами или делать всякие трюки?" - я ответил, что желаю делать трюки. Первый момент я не мог дышать от сильного ветра. Потом свыкся и дышал без особенных затруднений. Странно, что волнения у меня не было ни капли. Наоборот, я был так безмятежно спокоен, как редко бываю на земле. Эти не 10, а фактически 15 минут мне казались очень долгими, но сладко приятными. Когда мы опускались на землю, с большим креном из-за порыва ветра, машина от сильного удара встала на пропеллер, хвостом к небесам. Я лбом разбил стекло, которое служило защитой от ветра, и еле-еле, только благодаря ремню, удержался в сиденье. Но повис почти вниз головой. Без больших затруднений вылез оттуда и спрыгнул на землю. Аэроплан удержался в этом положении только потому, что пропеллер случайно встал поперек крыльев. Если б он стал вдоль крыльев, то ничто бы не удержало аппарат, он перевернулся бы вверх колесами. Тогда мне было бы плохо, т. к. единственная выдающаяся часть вверху - моя голова - была бы неминуемо раздавлена. Я сохранил полное присутствие духа и некоторое возбуждение проявилось только минут через 20, когда я уже был на местах для зрителей. Впрочем, оно было совершенно незаметно.
Итак, со мной были крушения на паровозе, верхом, на велосипеде, на автомобиле и на аэроплане. За чем следующая очередь?..
29.12.1921
Служба. Механически я попал к Сомову - старой калоше, которого терпеть не могу. Жалованья получаю 700 000 рублей. У меня решительно нет свободного времени, кружусь, как черт в котле. С раннего утра до трех, до половины четвертого - бегаю по делам стройартели "Инженер", где я служу. С 4.45 минут - лекции в университете. Затягиваются иногда до 12 ночи... Сумбур в университете неописуемый. Никто ничего не знает. Лекции сменяются, переменяются, переходят из зала в зал совершенно независимо от расписания. Профессора не являются. Вчера и сегодня положенных по расписанию лекций вовсе не было - были пробные лекции, сходки и т. п. Университет посещаю не слишком аккуратно, запаздываю на первые лекции. Меня выбрали в издательскую комиссию при обфаке (факультет общественных наук. - В. Л.), выбрали в предметную комиссию, что за штука, еще не знаю, сейчас иду на первое собрание. Вообще собрания морят меня изрядно. Кроме того, со студентом Кашеваровым с педфака организовываю "общество поэтов". Желающих в университете человек 10. 1-е организационное собрание уже было.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК "ИСКУССТВО И ТЕАТР" (13.07.1922)
Из литературных организаций, существующих сейчас в Ташкенте, нам известна только одна - "Чугунное кольцо", преемственно образовавшаяся из "Арахуса" Ассоциация работников художественного слова.
"Чугунное кольцо" объединяет 6 поэтов: Б. Лавренев, Нат. Тихомирова, С. Кашеваров, П. Лукницкий, В. Вольпин, Н. Рост-Левинская.
По роду службы Лукницкий часто выезжал из Ташкента. Однажды он поехал в Аулле-Ату принимать отчет о перестройке железнодорожного моста через Таласс (позднее Турксиб) от инженера Шлома. Проездил три недели. Приехал и узнал, что собрания литобъединения "Чугунное кольцо" стали реже. Он был в отчаянии, потому что стихи, как ему казалось, стал писать лучше, а читать их было практически некому. Чтобы не терять времени, занялся самообразованием. И тут ему повезло - он вернулся в Петроград.
Страна набирала сил, жизнь постепенно налаживалась. Ташкент был перегружен приезжими людьми, и официальные учреждения направляли людей по местам их постоянного жительства. То же самое произошло и с Туркестанским народным университетом. Таким образом, Лукницкий, как коренной петроградец, осенью 1922 года был переведен в петроградский государственный университет, также на факультет общественных наук. Он выбрал литературно-художественное отделение, а когда это отделение ликвидировали, перешел на этнолого-лингвистическое.
Так начинают жить стихом
И вот он вновь, после пятилетнего отсутствия, в родном городе. Как изменился Петроград! Следы войны повсюду. Голод, холод, мрак, разруха, разруха не только во внешнем облике города. Внутри его, в людях, ощущалась. Кто-то из знакомых его семьи погиб, кто-то эмигрировал. Некоторые из тех, что остались, затаились, потерялись в трудностях быта, в кажущейся безысходности.
...Фонари во тьме зарыты.
Двери наглухо закрыты,
Окна досками забиты,
Нету ни души...
Псов голодных бродит стая,
Хвост под брюхо поджимая,
Заунывно гулко лая
В мертвенной тиши...
Однако Павел Николаевич разглядеть занявшуюся в родном городе новую жизнь, в том числе и литературную.
Тщательно конспектируя ненавистные порой лекции некоторых университетских профессоров, Лукницкий, впрочем, старательно учился, но с гораздо большим удовольствием он сочинял стихи и публиковал их в газетах, журналах, альманахах, сборниках - их развелось в ту пору тьма-тьмущая. Советская литература зарождалась, складывалась и развивалась в борьбе с различными буржуазными течениями и "школами". Во множестве возникали неофициальные литературные салоны и салончики с разнообразными уклонами.
Еще неопытный, неспособный объективно оценить или отнестись критически к некоторым литературным авторитетам, Павел Николаевич не сразу разобрался, кто есть кто в многогранном литературном мире Петрограда. Сам он не писал дурных стихов. У него был как раз хорошо развитый, воспитанный вкус. Но молодость плюс чуть тщеславия, а еще удовольствие от литературных вечеров, встреч... Это был тот период, когда стихи ему диктовало только его "я". Ему нравилось читать свои стихотворения коллегам и друзьям, нравилось видеть свое имя напечатанным. И это было естественно.
В 1922-м и в начале 1923-го он принимал самое горячее участие в официальных "Литературных вечерах". Под тем же заглавием выпускались и сборники - авторские издания. В "Вечере первом" выступили Л. Борисов, К. Вагинов, Вс. Рождественский, Л. Попова и некоторые другие литераторы. Павел Лукницкий, глядя на "маститых", не мог устоять...
Но, попав в элитарный литературный мир и тесно общаясь в 1924 - 1929 годах с известными большими поэтами - Ахматовой, Мандельштамом, Лозинским, Тихоновым, Заболоцким, Лукницкий стал пересматривать отношение к различным салонам и к собственному слову. Вышел его первый сборник "Волчец". Похвалили кое-где одно-два стихотворения... Появилась заметка. Нет, его не ругали критики. Стихи грамотные, сборник ординарный, каких в ту пору выходило сотни. Может быть, Лукницкий чуть больше подражал "своему" Гумилеву... Но ведь не обошлось без подражаний Гумилеву и у многих других начинающих поэтов. А Лукницкий занимался им, изучал его, обожал его, был им просто ослеплен! Можно было быть менее самокритичным...
И все же он скупил в магазине собственную книжку и в письме отцу написал, что стыдится своего сборника, потому что он эпигон, что "все это не то, не то", что надо делать свое дело. С в о е!
Пришла весна, с нею - обостренное ощущение жизни: усилилась неудовлетворенность стихами, которые он писал, злость на себя, чувство безысходности, рожденное постоянным пребыванием в среде большого поэта Ахматовой. Там тоже не ругали его за стихи, даже наоборот, но там было абсолютно невозможно обрести себя, свое "я", свое назначение.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
11. 05. 1927
В анкетах можно прочесть про меня, что я знаю французский язык... И напрасно Ленинградским университетом мне свидетельство выдано в том, что очень многому я там научился - и по словесным наукам и по прочему. Ничего я толком не знаю. Ни себя, ни других. Только вот светят мне, сливаясь, такие совсем не в книгах вычитанные, совсем не заученные и - очень хорошие вещи...
Так что, когда Лукницкий в 1930 году поднялся на Памир, можно считать, что он не только пик открыл, но и отметил главную вершину в себе самом внутреннюю.
Второй его сборник стихов - "Переход" - был другим. Тема в нем звучала актуальная, жизненная. Вырабатывалась позиция, и она требовала реализации действием.
В литературном Петрограде тем временем появились новые люди одержимые, устремленные, боевые, каких он встречал на дорогах войны и строек. С одним из таких, старшим товарищем и поэтом Николаем Тихоновым, Лукницкий сразу же сдружился. Поступил в Институт живого слова, где стал членом его литкружка - студии. А может быть, он подружился с Тихоновым, потому что ощущал и в его стихах "гумилевское"... От пайков и пособий студентам, которые выдавались институтом из заработанных от организаций вечеров денег, Лукницкий отказывался. Он предпочитал наняться для приработка в порт - это давало ему возможность закалить себя и морально, и физически, как будто он предчувствовал, что в будущем пригодится - и в длительных путешествиях по необитаемым и суровым местам, и, еще позже, в блокадном Ленинграде.
Оружьем звеня,
Стучит в мою кровь,
Кличет меня,
Чтоб, конницу снова
Кругами сужая,
Давить Сапожкова
От Кута до Гая.
...........................
От Кута до Гая
Медвяный туман...
Шуршит, вырастая,
Высокий курган.
В нем кони, и люди,
И сам Сапожков,
В нем розовый студень
Разбойных голов.
Без шуток, без глума
На солнышке греются.
Думают думу
Красноармейцы...
В ней кони и люди,
Победы, походы,
Легенда в ней судит
Две разных свободы.
Совершал Павел Николаевич иногда один, иногда с небольшой группой и длительные поездки по киргизским степям и эмбинским пустыням, по которым в то время кочевали остатки киргизских "зеленых" банд. Так, выполняя оперативное задание по розыску застрявших без бензина и боеприпасов красноармейцев, Лукницкий с двумя товарищами принял еще один бой.
Эпизод из жизни Лукницкого в Алгембе вошел в документальную историческую кинокартину Р. Григорьева "Люди в пути", рассказывающую о прокладке нефтепровода Средняя Азия - Центр. Фильм в свое время демонстрировался не только в прокате, но и по телевидению.
Люди были измотаны борьбой, им недоставало еды, тепла, отдыха, покоя, и все же они оставались людьми: жили, трудились, встречались, любили, думали, мечтали, верили...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
20.11.1920, Алгемба
Разговаривал с профессором Г. И. о благих последствиях для народа изданного сегодня постановления Чрезвычайной Комиссии по борьбе с неграмотностью. Всем неграмотным от 14 до 25 лет в порядке мобилизации явиться в школы неграмотности, в которые отопление и освещение должны доставляться в боевом порядке. Явившимся - освобождение от трудовой повинности и прочие льготы. Не явившимся - лишение семян для посева, усиленная трудовая повинность, отдание под суд и прочие наказания.
Г. И. рассказывал о перемене в России системы преподавания в университетах в 1905 - 1906 годах и говорил, как трудно в России было вообще кончать высшее учебное заведение, потому что оно требовало больших средств. Поэтому большевики сделали большой скачок вперед, заставивши учиться. "Получай деньги, ешь, пей - но учись"...
Рассуждениям этим можно верить, т. к. профессор за бытность свою в Институте путей сообщения перевидал тысячи студентов всякого рода и наблюдения его поэтому очень ценны.
Общая неграмотность волновала Павла Николаевича. Чтобы помочь товарищам, он поступил вместе с ними и закончил в Новоузенске трудовую школу второй ступени. А между работой на стройке, школой и продолжавшейся борьбой с бандитами был секретарем секции ЛИТО Новоузенского унароба, фотографом-инструктором и одновременно сотрудником ученой комиссии по изучению края. Он составил план, согласно которому проводил занятия с местным населением и рабочими стройки.
Задачи и план работ с 15/II no 15/IV 1921г
литературной секции Новоузенского управления
народного образования
Главная цель литературной секции - это объединить все молодые силы города и уезда, стремящиеся и чувствующие искреннее влечение к литературе, посредством лекций, собеседований, специальных литературных вечеров и рефератов. А также поднятие народных масс посредством лекций и собеседований до настоящего понимания художественной литературы; развитие эстетических наклонностей.
1. В первую очередь литературная секция производит учет всех читателей в городской и уездных библиотеках, выясняет процентное соотношение интересующихся художественной литературой.
2. Избирает председателя, секретаря и постоянного члена, которые представляют из себя президиум.
3. Литературная секция собирает материалы местных писателей, народные сказания, былины, сказки, песни, поговорки, характерные бытовые очерки данной местности и т. п.
4. Устраивает не менее одного раза в неделю лекции, специальные литературные вечера с диспутами, собеседованием и рефератами на заданную тему.
5. Устраивает по мере надобности вечера поэзии как классической, так и современной, со вступительными рефератами и заключительными словами.
6. Устраивает специальные вечера "начинающих", где читаются членами секции рассказы, стихи. После каждого выступления - общий разбор прочитанного и заключительное слово председателя секции.
7. Специальные вечера новых течений: модернизм, импрессионизм, декадентство, футуризм, имажинизм и т. д., их заслуги и отрицательные стороны в литературе.
8. Наиболее ценный материал печатается на правах рукописи в отдельных сборниках, в коллективных альманахах на средства уотнароба и райупцекульта.
А также издается журнал молодых писателей под редакцией заведующего литературной секцией - рукописный или печатный, с рисунками.
П. Лукницкий.
Работая от зари до зари, Лукницкий находил время для размышлений не только о своем будущем. Он наблюдал жизнь местного населения и приезжих и видел, как люди нуждаются в знании. Он мечтал о непременном эстетическом воспитании советской молодежи, об образовании и культурном развитии ее, о сохранении обычаев, традиций и этнографических ценностей края, думал о способах и возможностях развития талантов и дарований в людях. Как он поверил в нового человека!
За полтора года на Алгембе у него было немало встреч. Им было сделано множество записей и фотографий, на целую отельную книгу - "Летопись 20-х".
И на Алгембе, и во время выездов по спецзаданиям, и позже, в командировках из Ташкента, он познакомился с трудовой жизнью казахского населения. А в 1935 году в составе ленинградской литературной шефской бригады вместе с Л. Соболевым, Вс. Рождественским, Н.? Чуковским, А. Гитовичем Лукницкий приехал в знакомый уже и дорогой ему Казахстан. Приехал - и не узнал этот преображенный край. Он изъездил весь восток его, Кокпектинские степи, Алтай, рудники, комбинат Лениногорска, Зайсан, границу, Семипалатинск, рождающуюся УльбаГЭС. Он подружился с М. Ауэзовым, С. Сейфулиным, С. Мукановым, Г. Мусреповым и другими в ту пору молодыми казахскими писателями. Изменения были настолько разительны, произвели такое впечатление на писателя, что он в 1936 году повторил путешествие по Казахстану, на этот раз самостоятельно. Побывал в новых районах республики. Приобрел новых друзей, собрал материалы.
Его казахстанские дневники и фотографии тридцатых годов тоже ждут своей очереди...
Время летело быстро. И гражданская заканчивалась.
В сентябре 1921 года основные строительные кадры Алгембы были направлены по новому назначению в Ташкент.
И снова путь, долгий, двухмесячный...
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
17.10.1921, Ст. Саксаульская
Слава богу, я один. Все ушли в горы за 4 версты от станции. Как часто за последние дни мне хочется одиночества...
... Приступая к этому дневнику, я задался целью писать искренно, хотя и сознаю, что не в первый раз уже задаваясь этой целью, я редко ее достигал. Причина проста: часто, когда пишу, начинает вовсю работать моя фантазия, и, сознавая, что то, что я пишу под влиянием этой фантазии, не соответствует действительности, я все же продолжаю писать, потому что это, ну, что ли, красиво и показывает меня с лучшей стороны, чем я есть на самом деле. Является какая-то подсознательная мысль, что мой дневник будут читать другие, несмотря на то что я твердо решил его никогда не показывать.
Однако на этот раз я думаю, что достигну цели - писать вполне искренно и, если это мне удастся, я не брошу писать...
Из Новоузенска мы выехали 28 августа эшелоном No 1 Алгембы. Эшелон состоит из груза: автомобили, цистерны с бензином, керосином, газолином... Кроме того, едут шоферы, рабочие и мелкие служащие. Когда мы выезжали, мы рассчитывали, что до Ташкента доедем за 3 недели. Однако едем мы 7 недель и еще недели 2 проедем.
Я бы не сказал, чтоб было неудобно, скучно и нудно ехать. Во-первых, мы стоим на всех станциях по несколько дней (в Саратове - 2, в Ртищеве - 3, в Пензе - 8, в Сызрани и Батраках дня 4, в Самаре - 2, в Оренбурге - 3 и т. д.). Только в Челкаре, где мы простояли 8 дней, было очень нудно. Челкар это маленький плевок на необъятном пространстве степи. Во-вторых, каждый день могу видеть всех наших спутников, которых порядочное количество.
Так путешествовать интересно, знакомишься с людьми, живущими здесь постоянно, и со всей местностью, по которой проезжаешь, довольно основательно. Одно только действует на меня удручающе: это зрелища умирающих от голода и холода на всех станциях, полные ужаса...
За последнее время у меня все больше и больше является желание интенсивно работать по литературе. Чтение все больше увлекает меня, так что я не буду, как раньше, менять его на бесполезную болтовню... Изредка пишу стихи.
Сейчас читаю полн. собр. стих. Надсона. Чтение его дневника отчасти заставило меня писать мой собственный.
Я понимаю стихотворения Надсона, зная его безрадостную жизнь. Многие мне нравятся, но, признаться, меня утомляют его неизменно минорные строки. Так что иногда я бываю согласен с теми, кто называет его вечным нытиком... Я понимаю идеалистов, но не люблю их...
19.10.1921
...Я хочу продолжить свое образование, хочу поступить в университет на филологическое отделение. Но что я буду делать, если у меня не окажется ни "кусочка" таланта? Математика для меня "terra incognita". Я совершенно не способен к математике...
20.10.1921
...Все эти дни я ставил в своем дневнике неверные числа. Вот до чего доводит путешествие в 1921 г. по такой громадной России! Придется зачеркнуть старые и написать правильные...
Утром проглянуло солнце, но ветер еще усилился. В теплушке холодно, и я сижу в пальто. Выходить мне врач не разрешил, что-то в легких еще осталось...
Ко мне пришли гости. Пока они сидели, поезд двинулся. И они остались сидеть до следующей станции. Время шло незаметно. Когда мы приехали на следующую станцию, они ушли к себе. И тут случилось забавное происшествие.
Минут через 10 вбегает страшно взволнованная М. и говорит, что их вагон и еще 9-й с хвоста поезда исчезли. Вагоны каким-то образом остались в Саксаульской. Наш паровоз отцепился и ушел обратно за ними, захватив отсюда поезд No 61, который тут маринуется уже 4 дня, и пассажиры страшно обрадовались случайности, для нас неприятной, но благодаря которой они наконец двигаются дальше: через 4 ч. мы уехали.
21.10.1921, Ст. Бик Баули
... Утки, утки, утки...
Тысячи тысяч уток в озерах и разливах Сыр-Дарьи! Здесь бы постоять неделю, вместо Саксаульской...
24.10.1921, Перовск
... Перовск - весь в зелени. Напоминает и Симферополь, и Бахчисарай, и пожалуй, Ялту. Чистенький и опрятный. Сильно потеплело.
Сижу в одной летней рубашке - и тепло. Небо ясное, чистое, без единой крапинки, без облачка, светлое, голубое, радостное. Тишина разлита кругом. Все насыщено этой мирной тишиной - тишиной покоя.
Высокие, стройные тополя дают такую гармонию красок на фоне неба, какую ни один художник не смог бы передать на полотне.
И не верится, что жизнь так ужасна. Вчера пришел поезд из Оренбурга. По дороге сюда на станциях выбросили 400 трупов - четыреста умерших от голода, холода и болезней! На каждой станции выбрасывали человек двадцать - двадцать пять.
Одну заболевшую или ослабевшую от голода женщину раздели донага и тоже выбросили из поезда...
28.10.1921, Ташкент
...Вчера в 3 часа дня мы приехали на разъезд в 3 верстах от Ташкентской товарной станции. Стояли. Ждали все. Я, однако, решил идти в город (до трамвая 10 минут ходьбы)...
Ташкент нас встретил жарой, зеленью, фруктами. Сплошной сад. Тополя уходят высоко к небесам, гордо врезаются в их голубой свод. Жарко даже в апашке. На горизонте бледные, снежные горы. Улицы в европейской части города (в туземной я еще не был) ровные, прямые, окаймленные арыками и тополями. Воскресный базар настолько обилен, красив и живописен, что не хочется уходить оттуда. В особенности фруктовые ряды. Горы фруктов уходят под самые крыши. Белые, красные, желтые чалмы, сартовские халаты, персидские ковры, маленькие, черные юркие сартенята, азиатские шелка, чудные гроздья винограда, дыни, груши, яблоки, восточные сладости, мебель, колбасы, бараны, овцы, ишаки - все, решительно все, чего только не захочешь, все перемешалось, все двигается, шумит в оживлении. Разноязычный говор смешивается в один сплошной гул, похожий на шум прибоя. Красота восточная, необычная для меня. И все это на фоне разнообразнейших деревьев, палящего, белого солнца, голубого-голубого неба и струящейся, журчащей ободряющей воды, хрустально чистой, в арыках. Иногда только облако пыли зашумит, закрутит, высушит губы и засорит глаза. Но свежий порыв прохладного ветра прогонит непрошеного гостя и опять открывает все это море жизни, суетящейся и волнующей. И не хочется уходить с базара, и ходишь долго, ничего не спрашивая, ничего не покупая.
Прочитал это восторженное описание...
Это было бы так, если б не было грязи, если б не было голодных, оборванных, полуживых людей. (Черт как бы с одной крайности не переехать на другую!)
Вкратце следующее: квартир в Ташкенте нет. Живут в лавках, живут под навесами, живут под открытым небом, живут в ямах - где только не живут! Тысячи, миллионы людей...
Продовольствие сравнительно дешево, но нет денег. Ни одно казенное учреждение не выплачивает месяцами жалованья. Жить буквально нечем, т. к. вещей на базаре никто не покупает, ибо их хотят продать все.
В вагонах жить нельзя, через три, четыре дня всем предлагают в 24-часовой срок освободить вагоны.
Свирепствует брюшной тиф, малярия и пр. Против нашего вагона лежат на земле овшивевшие больные. Запах испражнений настолько силен, что нельзя открывать окна.
Не хочется употреблять таких суровых слов, как "ужас", "критическое положение" и т.п., которые слишком избиты для того, чтобы дать понятие о жизни в Ташкенте.
Но надо искать слова, надо их искать, потому что опять-таки все обычные слишком избиты и потому, что я еще не научился выражать свои мысли именно так, как хочу. Слишком они неясны, слишком мгновенны и в то же время бесконечны. Ну, я не знаю, как это определить. Да, впрочем, определять и не нужно. Сам я всегда пойму свое состояние, когда буду перечитывать дневник, а чужой глаз, я думаю, в него не заглянет, а если случайно, против моего желания, и заглянет, так я буду очень рад, что он не все поймет...
По приезде в Ташкент, буквально на следующий день, еще даже не представляя, где он будет жить, Лукницкий подал заявление на факультет общественных наук Ташкентского университета1 и пошел сдавать экзамены на общих основаниях, хотя по рабочей путевке он имел право на льготы. Поступил.
Здесь фактически начались пробы литературной деятельности будущего писателя. Он познакомился и сразу на всю жизнь подружился с Б. Лавреневым, который тоже учился в университете, но на старшем курсе. Борис Андреевич сотрудничал в журнале "Искусство и театр" и, видя тягу к творческой работе, привлек к сотрудничеству в журнале своего нового юного друга - Павла Лукницкого. Так Лукницкий стал членом первой в Средней Азии советской литературной организации "Арахус", в создании которой он принимал участие вместе с Б. Лавреневым и С. Кашеваровым, в будущем - спецкором по борьбе с басмачеством.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
8.11.1921
...Поместился, наконец, в коридоре. Коридор смежный с квартирой. В конце большое окно. Я отделил часть коридора двумя старыми шкафами и образовал комнату. Одно плохо. Если жилец, который еще не приехал, будет протестовать - придется вышибаться...
12.11.1921
...Вечером был в университете. Читались лекции о Достоевском, читались 4 часа. Лекторы говорили хорошо. Недалеко от меня сидела одна слушательница - красивая брюнетка с тонкими чертами лица. Решил познакомиться. Очень вежливо спросил, не знает ли она о существовании здесь литературных кружков. Мне повезло. Оказалось, что она организовала один и очень обрадовалась, что я интересуюсь литературой. После небольшого разговора и посоветовавшись с остальными членами, предложила мне вступить в этот кружок. Я, конечно, с радостью согласился...
18.11.1921
...15 минут моей сегодняшней жизни были хороши. Я носился в облаках, в буквальном смысле этих слов. Я поднимался на аэроплане, и мало того потерпел аварию и едва не сломал себе черепа.
Дело в том, что сегодня Авиаштаб устраивал публичные полеты. 10 минут стоят 150 000 рублей. У меня в кармане был аванс, и, попав на аэродром без желанья летать, я все же полетел, когда организатор спросил публику, кто же летит, и ответом ему было молчание. Я решил показать пример. Напялил на себя шлем. Подъем "Моран-Парадолья" был плавным, но сегодня очень сильный ветер, и вверху нас трепало очень и очень изрядно. Да, на вопрос авиатора: "Как вы желаете летать - над горами или делать всякие трюки?" - я ответил, что желаю делать трюки. Первый момент я не мог дышать от сильного ветра. Потом свыкся и дышал без особенных затруднений. Странно, что волнения у меня не было ни капли. Наоборот, я был так безмятежно спокоен, как редко бываю на земле. Эти не 10, а фактически 15 минут мне казались очень долгими, но сладко приятными. Когда мы опускались на землю, с большим креном из-за порыва ветра, машина от сильного удара встала на пропеллер, хвостом к небесам. Я лбом разбил стекло, которое служило защитой от ветра, и еле-еле, только благодаря ремню, удержался в сиденье. Но повис почти вниз головой. Без больших затруднений вылез оттуда и спрыгнул на землю. Аэроплан удержался в этом положении только потому, что пропеллер случайно встал поперек крыльев. Если б он стал вдоль крыльев, то ничто бы не удержало аппарат, он перевернулся бы вверх колесами. Тогда мне было бы плохо, т. к. единственная выдающаяся часть вверху - моя голова - была бы неминуемо раздавлена. Я сохранил полное присутствие духа и некоторое возбуждение проявилось только минут через 20, когда я уже был на местах для зрителей. Впрочем, оно было совершенно незаметно.
Итак, со мной были крушения на паровозе, верхом, на велосипеде, на автомобиле и на аэроплане. За чем следующая очередь?..
29.12.1921
Служба. Механически я попал к Сомову - старой калоше, которого терпеть не могу. Жалованья получаю 700 000 рублей. У меня решительно нет свободного времени, кружусь, как черт в котле. С раннего утра до трех, до половины четвертого - бегаю по делам стройартели "Инженер", где я служу. С 4.45 минут - лекции в университете. Затягиваются иногда до 12 ночи... Сумбур в университете неописуемый. Никто ничего не знает. Лекции сменяются, переменяются, переходят из зала в зал совершенно независимо от расписания. Профессора не являются. Вчера и сегодня положенных по расписанию лекций вовсе не было - были пробные лекции, сходки и т. п. Университет посещаю не слишком аккуратно, запаздываю на первые лекции. Меня выбрали в издательскую комиссию при обфаке (факультет общественных наук. - В. Л.), выбрали в предметную комиссию, что за штука, еще не знаю, сейчас иду на первое собрание. Вообще собрания морят меня изрядно. Кроме того, со студентом Кашеваровым с педфака организовываю "общество поэтов". Желающих в университете человек 10. 1-е организационное собрание уже было.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК "ИСКУССТВО И ТЕАТР" (13.07.1922)
Из литературных организаций, существующих сейчас в Ташкенте, нам известна только одна - "Чугунное кольцо", преемственно образовавшаяся из "Арахуса" Ассоциация работников художественного слова.
"Чугунное кольцо" объединяет 6 поэтов: Б. Лавренев, Нат. Тихомирова, С. Кашеваров, П. Лукницкий, В. Вольпин, Н. Рост-Левинская.
По роду службы Лукницкий часто выезжал из Ташкента. Однажды он поехал в Аулле-Ату принимать отчет о перестройке железнодорожного моста через Таласс (позднее Турксиб) от инженера Шлома. Проездил три недели. Приехал и узнал, что собрания литобъединения "Чугунное кольцо" стали реже. Он был в отчаянии, потому что стихи, как ему казалось, стал писать лучше, а читать их было практически некому. Чтобы не терять времени, занялся самообразованием. И тут ему повезло - он вернулся в Петроград.
Страна набирала сил, жизнь постепенно налаживалась. Ташкент был перегружен приезжими людьми, и официальные учреждения направляли людей по местам их постоянного жительства. То же самое произошло и с Туркестанским народным университетом. Таким образом, Лукницкий, как коренной петроградец, осенью 1922 года был переведен в петроградский государственный университет, также на факультет общественных наук. Он выбрал литературно-художественное отделение, а когда это отделение ликвидировали, перешел на этнолого-лингвистическое.
Так начинают жить стихом
И вот он вновь, после пятилетнего отсутствия, в родном городе. Как изменился Петроград! Следы войны повсюду. Голод, холод, мрак, разруха, разруха не только во внешнем облике города. Внутри его, в людях, ощущалась. Кто-то из знакомых его семьи погиб, кто-то эмигрировал. Некоторые из тех, что остались, затаились, потерялись в трудностях быта, в кажущейся безысходности.
...Фонари во тьме зарыты.
Двери наглухо закрыты,
Окна досками забиты,
Нету ни души...
Псов голодных бродит стая,
Хвост под брюхо поджимая,
Заунывно гулко лая
В мертвенной тиши...
Однако Павел Николаевич разглядеть занявшуюся в родном городе новую жизнь, в том числе и литературную.
Тщательно конспектируя ненавистные порой лекции некоторых университетских профессоров, Лукницкий, впрочем, старательно учился, но с гораздо большим удовольствием он сочинял стихи и публиковал их в газетах, журналах, альманахах, сборниках - их развелось в ту пору тьма-тьмущая. Советская литература зарождалась, складывалась и развивалась в борьбе с различными буржуазными течениями и "школами". Во множестве возникали неофициальные литературные салоны и салончики с разнообразными уклонами.
Еще неопытный, неспособный объективно оценить или отнестись критически к некоторым литературным авторитетам, Павел Николаевич не сразу разобрался, кто есть кто в многогранном литературном мире Петрограда. Сам он не писал дурных стихов. У него был как раз хорошо развитый, воспитанный вкус. Но молодость плюс чуть тщеславия, а еще удовольствие от литературных вечеров, встреч... Это был тот период, когда стихи ему диктовало только его "я". Ему нравилось читать свои стихотворения коллегам и друзьям, нравилось видеть свое имя напечатанным. И это было естественно.
В 1922-м и в начале 1923-го он принимал самое горячее участие в официальных "Литературных вечерах". Под тем же заглавием выпускались и сборники - авторские издания. В "Вечере первом" выступили Л. Борисов, К. Вагинов, Вс. Рождественский, Л. Попова и некоторые другие литераторы. Павел Лукницкий, глядя на "маститых", не мог устоять...
Но, попав в элитарный литературный мир и тесно общаясь в 1924 - 1929 годах с известными большими поэтами - Ахматовой, Мандельштамом, Лозинским, Тихоновым, Заболоцким, Лукницкий стал пересматривать отношение к различным салонам и к собственному слову. Вышел его первый сборник "Волчец". Похвалили кое-где одно-два стихотворения... Появилась заметка. Нет, его не ругали критики. Стихи грамотные, сборник ординарный, каких в ту пору выходило сотни. Может быть, Лукницкий чуть больше подражал "своему" Гумилеву... Но ведь не обошлось без подражаний Гумилеву и у многих других начинающих поэтов. А Лукницкий занимался им, изучал его, обожал его, был им просто ослеплен! Можно было быть менее самокритичным...
И все же он скупил в магазине собственную книжку и в письме отцу написал, что стыдится своего сборника, потому что он эпигон, что "все это не то, не то", что надо делать свое дело. С в о е!
Пришла весна, с нею - обостренное ощущение жизни: усилилась неудовлетворенность стихами, которые он писал, злость на себя, чувство безысходности, рожденное постоянным пребыванием в среде большого поэта Ахматовой. Там тоже не ругали его за стихи, даже наоборот, но там было абсолютно невозможно обрести себя, свое "я", свое назначение.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
11. 05. 1927
В анкетах можно прочесть про меня, что я знаю французский язык... И напрасно Ленинградским университетом мне свидетельство выдано в том, что очень многому я там научился - и по словесным наукам и по прочему. Ничего я толком не знаю. Ни себя, ни других. Только вот светят мне, сливаясь, такие совсем не в книгах вычитанные, совсем не заученные и - очень хорошие вещи...
Так что, когда Лукницкий в 1930 году поднялся на Памир, можно считать, что он не только пик открыл, но и отметил главную вершину в себе самом внутреннюю.
Второй его сборник стихов - "Переход" - был другим. Тема в нем звучала актуальная, жизненная. Вырабатывалась позиция, и она требовала реализации действием.
В литературном Петрограде тем временем появились новые люди одержимые, устремленные, боевые, каких он встречал на дорогах войны и строек. С одним из таких, старшим товарищем и поэтом Николаем Тихоновым, Лукницкий сразу же сдружился. Поступил в Институт живого слова, где стал членом его литкружка - студии. А может быть, он подружился с Тихоновым, потому что ощущал и в его стихах "гумилевское"... От пайков и пособий студентам, которые выдавались институтом из заработанных от организаций вечеров денег, Лукницкий отказывался. Он предпочитал наняться для приработка в порт - это давало ему возможность закалить себя и морально, и физически, как будто он предчувствовал, что в будущем пригодится - и в длительных путешествиях по необитаемым и суровым местам, и, еще позже, в блокадном Ленинграде.