Страница:
Я прочел АА стихотворение - мое, после долгих ее просьб - "Сгинет ночь
- с утра могу работать...".
АА одобрила его, кроме строчки с "мирком", которая режет ей ухо. И
сказала: "Это еще в антологию Голлербаха"... Я, предавая ей тетрадь, сказал:
"Все... все 30 - в антологию"... Засмеялся: "Мои "Романтические цветы".
Вопрос о Давиде продолжает интересовать АА. Она обнаружила, что 29
декабря исполняется столетие со дня его (рождения?). Сказала об этом Пунину.
Тот пошел, заявил в Институт истории искусств, предложил отпраздновать
юбилей. Предложение было принято, и юбилей праздноваться будет. Рассказывал
мне это Пунин, около 10 часов вечера вернувшийся из Института истории
искусств, где он читал лекцию.
АА покрыта одеялом и шубой. Сорочка - полотняная, грубая, во многих
местах разорванная, очень ветхая. Волосы распущены.
Говорила о Кузмине. Сегодня в Союзе писателей Общество библиофилов
празднует его юбилей. Голлербах звал и АА, и меня. Но АА больна, и несмотря
на желание пойти, не может сделать этого. Хотела послать ему поздравительную
телеграмму, но это осталось неисполненным. Когда пришел Пунин, я хотел идти
на юбилей. Но выяснилось, что и АА, и Пунин очень голодны, что есть бутылка
водки, и что нет бумаги для печатания нового негатива - недавно снятой
фотографии АА. Я сказал, что у меня есть дома бумага, полбутылки портвейну и
торт. Решили устроить пиршество. Я купил закуски и еще полбутылки водки для
мужчин. АА стала одеваться. Надела белые чулки и шелковое платье - подарок
переводчицы, привезенный М. К. Грюнвальд. АА очень хороша в этом платье.
Шутим, смеемся как всегда.
Я сходил домой и в магазин, купил еще бутылку сотерна. Когда вернулся,
все, не выдержавшие голода, сидели за столом в столовой и ждали меня.
Встречен я был дружными приветствиями. Нас было 5 человек. Со стороны окна
сидела АА - за узким конусом стола. Против нее - А. Е. Пунина. По бокам - с
одной стороны Пунин и я, с другой - Николай Константинович - jeune homme,
влюбленный в А. Е. Пунину, который развелся со своей женой из-за этой любви.
Но А. Е. Пунина - неприступна (сказала мне АА). Пили. Дамы тоже не
отказались от водки, правда в очень маленькой дозе. Последнюю рюмку АА
отдала мне. Все было уже выпито. Пунин - пьяный немножечко - пошел печатать
фотографии.
Белое вино оставалось у дам только. АА перелила мне из своего стакана,
половину чая. Чокнулись. За столом шутили, острили, но все было очень чинно
и даже чуть-чуть торжественно. Я тоже пошел в коридор, к красному
фотографическому фонарю Пунина. Печатали вместе. Конечно, испортили
несколько листов бумаги (трудно печатать с хмельной головой). АА пришла и
ушла. Потом я остался один допечатывать. Но Пунин вложил бумагу
неактинической стороной, и листок не отпечатывался долго. Вошла в коридор
АА, стояла рядом в красноватых лучах темного фонаря. Постояла... Потом ушла.
Скоро я вышел в столовую. Пунин вынул из кармана один отпечаток АА. Дал его
мне. Я из коридора принес непроявившийся листок бумаги, на котором должна
была отпечататься АА, - сфинкс. АА весело подтрунивала над Пуниным, взяла
листок, надписала на нем: "20 мин. 1, 27 окт. Сфинкс в Шереметевском саду.
пл. Ахм." - и дала мне.
Я попрощался и ушел. (А Николай Константинович - jeune homme - ушел еще
раньше.) АА осталась ночевать в Шереметевском доме.
На АА вино совершенно не действует - или она очень хорошо умеет не
показывать его действия. Она остается совершенно такой же, как и всегда -
остроумной, веселой.
(О, эта веселость АА - сколько печали за ней, всегда. Но ее можно
только угадывать.)
АА, лежа на диване, когда пришел Пунин, сказала по какому-то поводу: "Я
здесь в крысах" (в Шереметевском доме). Я спросил со смехом, что это значит?
"В крысах... Я - крыса". Я громко засмеялся. "Это Вы придумали?" АА с
торжественной гордостью: "Я".
27.10.1925. Вторник
Днем звонил в Шереметевский дом. Аннушка сказала, что АА с утра ушла в
Мраморный дворец. Вечером, часов в 7, позвонил еще раз. Ответил Пунин, что
АА сегодня не приходила к нему и не придет, потому что вечером в Мраморный
дворец к ней должна прийти В. А. Сутугина. А если я хочу повидать АА, то я
могу сходить к ней туда - в Мраморный дворец. Пунин просил предварительно
зайти к нему за книжкой, которую он хочет передать АА. Я так и сделал. Зашел
к нему, он дал мне для передачи АА письмо и книгу "Les chef d'œuvres
de l'art". И уже мне в подарок фотографии АА: в кресле в Шереметевском доме,
с книгой на коленях, и "сфинкс" в саду Шереметевского дома.
Постучался к АА в Мраморном дворце... Несколько минут не открывали.
Потом АА открыла дверь. Видимо, я оторвал ее от какого-то разговора с
Шилейко. "Можно Вас оторвать на минуту?" АА как-то встревоженно ответила:
"Да, минуту я Вам могу уделить...". Передал ей книгу и письмо; оставил у нее
полученное сегодня мной письмо Зенкевича. И измерил стекло в окне, чтобы
высчитать, сколько может стоить вставка двух стекол. (Размер стекла 58 х 73
см, т. е. за два надо уплатить около 6 рублей. Ни у АА, ни у Шилейки, ни у
Пунина, ни у меня их нет.) Попрощался, ушел.
28.10.1925
В Госиздате видел Б. Лавренева, Брауна, Н. К. Чуковского, МАФ'а,
Эрлиха, Голлербаха, Горбачева, Садофьева... С МАФ'ом, Н. Чуковским, Эрлихом
дошел до Наппельбаум, и с МАФ'ом - одним - поднялся к ним. У них был К.
Вагинов... Пробыл у них минут 15, пошел домой.
29.10.1925
В 5 с половиной часов вечера пришел в Ш. д. Пунин уходил. АА говорит,
что здорова, а у нее был сердечный припадок; и у нее удушье от сердца.
Температура 37,4. Разговаривая, хваталась руками за сердце и делала паузы,
чтоб вздохнуть. До моего прихода читала Мюссе. Положила книжку под подушку,
когда я пришел.
Ясно видна такая обида. Письма матери: "О, мама не станет говорить об
этом, она не такой человек", - но и они дают понять своей некоторой
холодностью и сдержанностью, что Инна Эразмовна считает, что АА недостаточно
заботлива по отношению к ней, недостаточно ее любит и т. д.
А что говорить об этом? АА не говорит о своем материальном положении,
но разве я не вижу? И разве может быть хуже? И разве не позор, что Ахматова
не имеет 7 копеек на трамвай, живет в неотапливаемой, холодной, сырой и ч у
ж о й квартире, что она носит рваное, грубое и ч у ж о е белье и т. д. и т.
д. до бесконечности. Примеров не исчислить.
АА, тем не менее, посылает регулярно деньги и матери, и Анне Ивановне
Гумилевой, и тетке, и другим. АА посылает деньги матери и лжет ей, что это -
получаемая для Инны Эразмовны пенсия.
И вот, за иногда не своевременную высылку этой мифической "пенсии" ее
попрекают. Конечно, ни звуком АА не дает понять матери, в каком материальном
положении она сама находится.
Сегодня АА ходила на почту, посылала в Деражну деньги. АА рассказывает
с нескрываемым удивлением и удовольствием о том, каким любезным и милым был
принимавший отправления почтовый чиновник. Он - что не входит в его
обязанности - подробно объяснил (и главное - вежливо объяснил) причину, по
которой он искал Деражну в книге, то, что он должен быть уверен, что в
Деражне имеется почтовое отделение, потому что иначе деньги могут не дойти и
т. д. АА привыкла, что теперь все "рычат"... И когда кто-нибудь "не рычит",
то это ее удивляет.
По дороге на почту АА обратила внимание на афишу "Конец Романовых"...
По поводу моего желания сохранить листки с первыми записями
воспоминаний АА о Николае Степановиче (АА хочет их уничтожить, потому что
они мной безобразно записаны, часто не точно, и, кроме того, очень устарели
- они очень неполны) АА с упреком сказала, что это фетишизм. Дальше
выяснилось отрицательное отношение АА к фетишизму.
На днях мы говорили о С. Есенине. АА находит, что помимо того, что он
очень подражателен - он просто пишет плохие стихи. Плохие - именно как стихи
- вне зависимости от того, кого они напоминают.
В комнате очень холодно. А. Е. Пунина начинает топить.
Время подходит к 9 часам. АА с сожалением говорит, что ей надо уходить
домой, потому что она должна застать управдома, чтобы взять у него трудовую
книжку В. К. Шилейко. Какую трудовую книжку? Зачем? Оказывается, что
трудовая книжка Шилейко лежит у управдома, а без нее В. К. Шилейко не может
получить жалованье в университете. И вот вместо того, чтоб самому по
лестнице спуститься к управдому и взять ее, Шилейко заставляет АА специально
для этого возвращаться на несколько часов раньше в свою ужасную квартиру,
идти к управдому, выдумывать повод - почему именно она, а не сам В. К.
Шилейко приходит...
А. Е. Пунина начинает топить печку в соседней комнате - в спальне. Я
иду туда, гоню А. Е. Пунину и затапливаю печку сам. АА покидает диван с
термометром под мышкой - поставленным по моим увещаниям. Подходит к печке.
Садится на корточки перед ней и ежится.
Мне очень нравится - очень идет АА черное платье... Я говорю ей это. АА
отвечает, что нравится платье и ей, говорит про переводчицу: "Подумайте,
какая милая! Я хочу сняться в этом платье и послать карточку ей...".
Приходит Пунин. Уговаривает АА оставить у управдома книжку до завтра, а
не торопиться. И я, и А. Е, Пунина присоединяемся к этим уговорам... "Если
он (В. К. Шилейко) сумасшедший, то это не значит, что Вы должны исполнять
прихоти сумасшедшего..."
Наконец, АА поддается нашим просьбам и остается. Я ухожу домой.
Не знаю почему, - вероятно, и разговоры с АА, и ее грустно-покорный тон
в этих разговорах, какая-то особенная незлобивость, чувство ясного понимания
Анной Андреевной трагического в эпохе, трагизм ее собственного существования
- все вместе так подействовало на меня, что я ушел с подавленным сердцем,
шел, не видя встречных сквозь липкую мразь и туман, и когда пришел - лег на
постель с темной и острой болью в сердце и с бушующим хаосом, хаосом
безвыходности в мыслях.
АА не жалуется. Она никогда не жалуется. Жалобы АА - исключительное
явление и запоминаются навсегда.
И сегодня она не жаловалась. Наоборот. Все, о чем она говорила,
говорила она как-то ласково-грустно, и со всегдашним юмором, и доброй
шуткой, и твердым, тихим и гибко интонирующим голосом. Но от этого мне было
еще грустней. Ибо видеть ясный ум, тонкую натуру, мудрое понимание и острое
чувствование вещей, и доброту, доброту, доброту... - в такой обстановке, в
таком болоте мысли и мира - тяжко.
...Говорю, что иду к Мосолову, там будет Пяст. "А до Мосолова зайдите
ко мне... У меня есть кое-что, чтобы Вам показать".
Через час я у АА. В 6 ч. 30 м. вечера АА отдыхает. Играю с Иринкой.
Минут через 20 Аннушка передает мне, что АА зовет меня к себе. Лежит на
диване. Нездоровый вид, но говорит, что здорова.
Сажусь в кресло. Скоро АА встает, садится к столу. Кладет на стол папку
бумаг - листки биографии Н. С., - первые ее воспоминания, предназначенные к
уничтожению. Красный и синий карандаш в руке. Читаем вместе, и АА отмечает
места, которые нужно сохранить. Шутит надо мной. Трунит над моими записями.
В 8 часов я ухожу. Иду к Мосолову, который для меня позвал Пяста. Пяст
скоро приходит. В визитке. Садится на диван. Снимает сначала мокрые ботинки,
потом носки. Кладет их к печке - к редкой теперь буржуйке. Босые ноги
протягивает к печке. Вспоминает и диктует мне. Сначала в сидячем, потом все
в более лежачем положении. Рука под голову, но и рука оказывается на
подушке, закрываются глаза и Пяст превращается в дремлющего вещателя.
Мосолов на стуле рядом. Слушает. Юлит. По временам втискивается в разговор и
начинает ненужные, малопонятные и сюсюкающие (трубка в зубах) рассуждения.
Ни Пяст, ни я их не поддерживаем. Пяст перебивает его и продолжает
сообщение.
Чай. В 1 час ночи выхожу с Пястом на улицу. Идем до Литейного. Он
поднимается на почту: "Только ночью мне и удается заходить на почту. Я так
занят все время...". Он - на почту, а я - домой.
АА говорила об эпохе Наполеона III, 22 года между 1848 и 1870 годами.
Ничтожество Наполеона III, ничтожество эпохи, не имеющей никакого
оправдания. Говорила АА подробно.
Все это - дневник.
С разговором о работе, о Николае Степановиче - их много было сегодня, я
не записываю.
Позавчера к АА приходила В. Сутугина. Приходила с поручением от "Круга"
(издательство), которое хочет издать новую книжку стихов АА. Но АА не может
дать книжку "Кругу", потому что по договору с "Петроградом" АА новую книгу
должна дать ему, а не другому издательству. Вера Сутугина обещала дать АА
сведения из протоколов заседаний правления "Всемирной литературы"... Там
будет много дат, и много интересного для биографии Николая Степановича.
"Если бы Вы были не Анной Андреевной Ахматовой, а простой смертной,
скажем, Анной Андреевной Петушковой"...
"В таких случаях про меня говорят "Анна Андреевна Брижжатова..." - и АА
объяснила со смехом, что Виктор в детстве был сорванцом, очень бойким
мальчиком. Раз он разбил стекло в окне. Городовой стал записывать. "Как твоя
фамилия?" И Виктор без запинки ответил: "Брижжатов"... Так и повелось с тех
пор.
30.10.1925. Пятница
В 12 часов дня мне звонит А. Е. Пунина, просит съездить в Мраморный
дворец к АА и сообщить ей, что деньги в университете сегодня выдаются и что
В. К. Шилейко может их получить. Через 20 минут мне открывает дверь всегда
сияющая Маня, выслушивает меня: "Так Павел Николаевич!.. Анна Андреевна
здесь, Вы сами ей скажите...".
"Нет. АА, наверно, не встала, вы передайте".
Маня идет в столовую. Слышу кашель Шилейки, стариковский кашель, и
звонкий голос АА: "Благодарю Вас, Павел Николаевич, простите меня, что я Вас
не могу принять... Я еще не одета"... Шилейкин голос расспрашивает меня, как
получают деньги, и я ухожу.
В половине шестого звонок. Звонит Таня Григорьева. Спрашивает меня, кто
такой Шершеневич, расспрашивает об имажинистах, говорит, что читала
Мандельштама и не поняла его. Я отвечаю, что Мандельштам один из лучших
поэтов, и целой лекцией об имажинистах. Говорю, что у меня есть "2 х 2 = 5",
я могу ей дать. Вешает трубку. Через несколько секунд опять звонок: "Так Вы
говорите, что "дважды два пять" у вас есть?". Я спрашиваю: "Таня?" - "Нет,
это не Таня, а Ахматова". Веселым голосом говорит АА... Ее присоединили
случайно, и она слышала весь разговор.
31.10.1925. Суббота
1 час дня. Звонок.
- Здравствуйте.
Я: "Кто говорит?"
АА: "Ахматова".
Я здороваюсь...
АА: "Как вы?"
Я: "Что я делаю?"
АА - что она спрашивает не о том, что я делаю, а о том, как было вчера.
Я рассказываю о Пясте, как много он диктовал и хорошего сообщал...
АА: "Какой молодец!.. Когда же вы мне почитаете?"
Я: "Когда разрешите, хоть сейчас..."
АА: "Хорошо, может быть, даже сегодня... потому что мне очень
интересненько!"
Я: "Вы позвоните, или мне позвонить?"
АА говорит, что она не знает еще "как день распределится"...
Я: "Хорошо... Как ваше здоровье?"
АА быстро: "Я здорова..."
Я - в уже повешенную АА трубку: "Это ваш вечный ответ!"
В 6 часов мне позвонила А. Е. Пунина, сказала, что АА просит меня к
себе, и чтоб я пришел скорей, потому что АА должна уходить. Я пришел к АА в
Ш. д. Сразу прошел в кабинет. АА лежала на диване. Сегодня - оживленнее,
веселее, чем всегда. Пунин был дома. АА сказала, что идет сегодня в
Михайловский театр, на премьеру Замятина ("Общество почетных звонарей").
"Вы знаете, я в театры не слишком охотно хожу"... - но Замятины
прислали ей билет и очень просили быть.
Перемолвившись двумя-тремя фразами, я стал читать воспоминания Пяста.
АА слушала с большим интересом. Некоторые воспоминания и некоторые эпизоды
вызвали ее веселый, непринужденный смех... АА смеялась - она очень тихо
всегда смеется, но смех особенный, мелодичный и заразительный. Несколько раз
она вызывала из соседней комнаты Пунина, чтобы он тоже прослушал забавное
место. Пунин смеялся тоже, не в упрек Пясту, называя его сумасшедшим... Но
АА осталась довольна воспоминаниями Пяста: видно, что он мало знаком с
Николаем Степановичем, что жизнь их сталкивала, тем не менее, и то, что он
помнит, он передает хорошо и правильно. И очень достоверны его
характеристики. А образ Николая Степановича выступает очень определенно и
жизненно. "Молодец Пяст - он очень хорошо сделал, что рассказал вам".
8-й час. Я предлагаю АА проводить ее. Потом она сказала Пунину, что я
ее провожу. Пунин срочно обиделся и в другой комнате, по-видимому,
протестовал, потому что АА вошла в кабинет одна и с чуть виноватой и
ласковой улыбкой сказала, чтоб я шел домой. "Без Вас?" - "Да". Проводила
меня до передней и как ни гнал я ее - она ждала, пока я оденусь и открыла
мне дверь. В театр она пошла в шелковом платье.
До театра ее должен был проводить Пунин и по окончании пьесы должен был
зайти за ней в театр.
1.11.1925
В 12 часов дня АА мне позвонила, сказала, что в театре видела
Султанову-Литкову и говорила с ней обо мне. Я сказал, что пойду к ней
сегодня, и АА разъяснила мне, как нужно с ней разговаривать - с ней нужно
быть возможно корректнее - она "старая светская дама" и писательница;
сказала, что в театре было неплохо, но она очень устала; что сейчас она
думает идти домой (ночевала, значит, в Ш. д.), а днем пойдет к М. К.
Грюнвальд, которая приглашала ее сегодня обедать.
В 8 часов звонил АА - ее еще не было в Ш. д. В 11 ч. 30 м. вечера АА
позвонила мне.
Я спросил ее, как она себя чувствует. И АА рассказала, что утром ей
было очень плохо - с сердцем что-то было и удушье. Что она не могла встать,
не могла одеться и очень плохо чувствовала себя... А потом - как-то
разошлась, поехала к Грюнвальд, и сейчас чувствует себя хорошо. Когда я ей
перечислял к кому я пойду на этих днях, АА сказала: "А когда к Ахматовой?" -
"Когда она захочет"... Завтра, в 6 часов я иду к Куниной". - "А после
Куниной?" - и АА уже назначила мне прийти от Куниной, но вдруг вспомнила,
что она должна куда-то уйти. Потом решили, что оттуда она уйдет пораньше,
что часам к 10 вернуться. "Позвоните мне завтра в 10 часов"...
2.11.1925
Встретил Валерию Сергеевну и проводил ее до трамвая.
Говорил о нездоровье АА, а она о том, что эти все - обычные для нее
болезни происходят теперь из-за "Шилея", который мучит и изводит ее, который
- злой и еще больше потому, что - нездоров. Сказала, что АА несколько раз
была у нее. Просила меня зайти побеседовать о Николае Степановиче с
Вячеславом Вячеславовичем. Пришел домой. Ко мне явился Н. Дмитриев. Я
окончательно не могу разговаривать с этим безмозглым дураком, который торчал
у меня часа полтора. Наконец, я его выставил и пошел к Ирине Ефимьевне
Куниной, которая обещала мне дать свои воспоминания о Николае Степановиче.
Девочка легкомысленная, "совбарышня" и молодая поэтесса, и Николая
Степановича знала очень мало, но говорит охотно и память у нее хорошая.
Вернулся домой в 8 часов.
Вечером был у АА в Ш. д.
АА очень нездорова сегодня. Подавленное настроение, глаза впали и
взгляд особенно резкий и пронзительный, взгляд, в котором какое-то скрытое
отчаяние. Не то что не шутит и не смеется, но с трудом говорит, с трудом
двигается. И очень грустно-приветлива. Спрашиваю, что с ней, почему она так
плохо выглядит? Отвечает: "Да, вид у меня неважный, это правда, но ничего
нет". Просто плохо чувствует себя. Спрашиваю, как она лечится. Говорит, что
делает все, что делают при неврозе сердца. АА о ч е н ь не любит говорить о
своем нездоровье, о своих болезнях, и отвечает очень неохотно. А я
попрощался и пошел домой в настроении подавленном от того впечатления, какое
произвело на меня сегодня болезненное состояние АА.
По поводу воспоминаний Куниной.
Во-первых, утверждение Куниной, что она была влюблена в Николая
Степановича только как в поэта - неправильно. А. Я. Мандельштам
рассказывала, как Кунина по приезде в Киев "убивалась" по поводу своих
отношений к Гумилеву. Во-вторых, Кунина сказала, что Николай Степанович
рассказывал о своем стихотворении "Ты совсем, ты совсем снеговая", что оно
(написанное в 11 г., по возвращении из Африки, когда он был болен
лихорадкой) тесно связано со стихотворением АА "Сжала руки под темной
вуалью", написанным будто бы в ответ на его стихотворение. Этого не может
быть, потому что это стихотворение АА написано 8 января (или февраля?) 1911
г., то есть в то время, когда Николай Степанович был еще в Африке; а его
стихотворение написано по возвращении из Африки.
3.11.1925. Вторник
В 11 1/2 часов утра звонил Пунину. Говорили о Когане и хлопотах по
переводу АА в IV категорию. Пунин говорит, что он потерял всякую надежду, но
предпринять еще что-нибудь - нужно, потому что если б это удалось - это
очень окрылило бы АА. Об АА сказал, что она уже ушла только что в Мрам.
дворец.
Нет. АА еще вчера ушла к Шилейко. Сегодня я пришел к ней.
Пунин был дома. Чертовски хотел спать, но решил заниматься. Пошел в
спальню, а я с АА остался в столовой, где теплее, чем в кабинете. Сели у
стола, рядом.
Я разложил свои бумаги. АА сказала, что читала Banvill'я, которого я ей
дал (Thnville. Les exilодств с творчеством Николая
Степановича не нашла. Николай Степанович знал Банвилля с самого раннего
времени. Но, по-видимому, его влияния не себе не испытал.
Обратила внимание по помещенную в конце книги статью Т. Готье о Т.
Банвилле. По поводу этой книги АА заговорила о романтизме, об отношениях
между литературой и живописью того времени и т. д. Французы знают, что
романтизм к ним занесен из-за Рейна, а отсюда - АА делала выводы о
романтизме. Разговор ее показывал полную осведомленность во французской
литературе, а главное - уменье в ней критически-тонко разбираться.
Потом - просматривали листки первых воспоминаний. Дошли до конца
сегодня. Все места, касающиеся ее, АА вычеркнула. Все фразы, переданные с
beau-mots и т. д. - тоже... Я ей заметил, что она сейчас тала гораздо строже
относиться ко всему, что я записываю. Что многого из того, что она
вычеркнула теперь, она бы не вычеркнула раньше. В ответ на это АА сказала,
что это действительно так, и именно потому, что она теперь совершенно иначе
относится к работе, чем относилась весной. Гораздо серьезнее относится...
Это случилось с того времени, как она стала летом заниматься Бодлером...
Она поняла, что собрание анекдотов личной биографии не может принести
пользы. Что биография - настолько важное и ответственное дело, что к ней
нельзя относиться с легким сердцем. При этом АА сказала, что включение в
биографию анекдотов допустимо только по отношению к Крылову; объяснила
причины и заметила, что Крылов и сам старался т а к создать свой облик.
Когда разговоры о работе кончились, я остался просто беседовать. АА
дала мне прочесть полученное ею письмо. Конверт - со штампом редакции
"Красной газеты". Длинное письмо, на целом писчем листе. Некая Кан,
неизвестная, служащая в редакции "Красной газеты" изливается в своих
чувствах к АА. Пишет, что она счастлива, что она благодарит Бога за то, что
АА родилась, и что она благоговеет перед АА. Что совершенно непостижимое
счастье она испытала, когда в первый раз прочитала стихи АА ("Четки"), и с
тех пор - все ее думы только о ней. Кан ни о чем не просит в письме. Только
говорит о своей любви к ее стихам, о своем благоговении перед ней. Просит
только позвонить ей по телефону. Письмо она принесла сама - АА не застала и
передала его Шилейко. Я улыбнулся: "Видите, как вас любят!"... Спросил:
"Будете звонить?" И АА ответила, что будет, потому что письмо, по-видимому,
искреннее. Конечно, к письму приложены ее стихи. "Стихи можете не читать", -
улыбнулась АА.
"Жизнь искусства". Рецензия на "Яд", констатирующая провал пьесы и
говорящая о "высоком положении автора"... АА дала мне рецензию прочесть. И
говорила по поводу нее. Конечно - это не всерьез написано. Эта чья-то
проделка... Показала мне рецензию Крученых о Казине, рецензию ругательную.
Говорила о футуристах, о том, какую они заняли позицию, о том, что они,
враждуя со всеми втайне враждуют и с пролетарскими поэтами и рады случаю
унизить одного из них, а делают это с видом людей, которые знают в с е, и
то, что есть, и то, что нужно, прикрываясь якобы правительственной точкой
зрения, В данном случае... Казин, конечно, невероятно слаб сам по себе. И АА
прочла мне те стихи, которые приведены в рецензии. Последнее из них - смесь
Блока и Гумилева.
Это - все - уже в кабинете, в который мы перешли, окончив работу по
Николаю Степановичу. За столом.
По телефону Пунин был предупрежден, что сейчас к нему придет Софья
Исак. Дымшиц-Толстая. Я уже хотел уходить, но остался для того, чтобы
записать ее воспоминания. Она пришла. Пунин ее принял в столовой. О
присутствии в доме АА она не была осведомлена. Пунин поговорил с ней, она
согласилась, и я в столовой расспрашивал ее, записывал.
Потом прошел в кабинет, где АА, и прочел ей. АА говорит, что
Дымшиц-Толстая - умная. И была очень красивой в молодости. Сейчас этого...
(Обрыв.)
Софья Дымшиц-Толстая не любит АА. Дымшиц-Толстой кажется, что она имеет
на это причины. Тут при чем-то Париж, АА что-то знает такое, по поводу чего
С. Дымшиц-Толстая боится, что АА воспользуется своим знанием... Улыбнулась.
"Но я не воспользуюсь..." С. Дымшиц-Толстая к Николаю Степановичу относилась
недоброжелательно. Была сторонницей Волошина.
4.11.1925. Среда
В трамвае от Ш. д. поехал домой. Доехал до Садовой по Невскому и пошел
домой пешком. На углу Садовой и Итальянской увидел АА, разговаривавшую с
Евгеньевым-Максимовым. Она стояла спиной ко мне и меня не увидела. Она
просила Евгеньева-Максимова дать мне свои воспоминания. Когда через минуту
она отошла от него, я подошел к ней. Проводил ее до Мр. дв. Шли по Садовой и
по Канавке. На ногах у АА полуразвалившиеся боты. К ней обратилась нищенка,
- с утра могу работать...".
АА одобрила его, кроме строчки с "мирком", которая режет ей ухо. И
сказала: "Это еще в антологию Голлербаха"... Я, предавая ей тетрадь, сказал:
"Все... все 30 - в антологию"... Засмеялся: "Мои "Романтические цветы".
Вопрос о Давиде продолжает интересовать АА. Она обнаружила, что 29
декабря исполняется столетие со дня его (рождения?). Сказала об этом Пунину.
Тот пошел, заявил в Институт истории искусств, предложил отпраздновать
юбилей. Предложение было принято, и юбилей праздноваться будет. Рассказывал
мне это Пунин, около 10 часов вечера вернувшийся из Института истории
искусств, где он читал лекцию.
АА покрыта одеялом и шубой. Сорочка - полотняная, грубая, во многих
местах разорванная, очень ветхая. Волосы распущены.
Говорила о Кузмине. Сегодня в Союзе писателей Общество библиофилов
празднует его юбилей. Голлербах звал и АА, и меня. Но АА больна, и несмотря
на желание пойти, не может сделать этого. Хотела послать ему поздравительную
телеграмму, но это осталось неисполненным. Когда пришел Пунин, я хотел идти
на юбилей. Но выяснилось, что и АА, и Пунин очень голодны, что есть бутылка
водки, и что нет бумаги для печатания нового негатива - недавно снятой
фотографии АА. Я сказал, что у меня есть дома бумага, полбутылки портвейну и
торт. Решили устроить пиршество. Я купил закуски и еще полбутылки водки для
мужчин. АА стала одеваться. Надела белые чулки и шелковое платье - подарок
переводчицы, привезенный М. К. Грюнвальд. АА очень хороша в этом платье.
Шутим, смеемся как всегда.
Я сходил домой и в магазин, купил еще бутылку сотерна. Когда вернулся,
все, не выдержавшие голода, сидели за столом в столовой и ждали меня.
Встречен я был дружными приветствиями. Нас было 5 человек. Со стороны окна
сидела АА - за узким конусом стола. Против нее - А. Е. Пунина. По бокам - с
одной стороны Пунин и я, с другой - Николай Константинович - jeune homme,
влюбленный в А. Е. Пунину, который развелся со своей женой из-за этой любви.
Но А. Е. Пунина - неприступна (сказала мне АА). Пили. Дамы тоже не
отказались от водки, правда в очень маленькой дозе. Последнюю рюмку АА
отдала мне. Все было уже выпито. Пунин - пьяный немножечко - пошел печатать
фотографии.
Белое вино оставалось у дам только. АА перелила мне из своего стакана,
половину чая. Чокнулись. За столом шутили, острили, но все было очень чинно
и даже чуть-чуть торжественно. Я тоже пошел в коридор, к красному
фотографическому фонарю Пунина. Печатали вместе. Конечно, испортили
несколько листов бумаги (трудно печатать с хмельной головой). АА пришла и
ушла. Потом я остался один допечатывать. Но Пунин вложил бумагу
неактинической стороной, и листок не отпечатывался долго. Вошла в коридор
АА, стояла рядом в красноватых лучах темного фонаря. Постояла... Потом ушла.
Скоро я вышел в столовую. Пунин вынул из кармана один отпечаток АА. Дал его
мне. Я из коридора принес непроявившийся листок бумаги, на котором должна
была отпечататься АА, - сфинкс. АА весело подтрунивала над Пуниным, взяла
листок, надписала на нем: "20 мин. 1, 27 окт. Сфинкс в Шереметевском саду.
пл. Ахм." - и дала мне.
Я попрощался и ушел. (А Николай Константинович - jeune homme - ушел еще
раньше.) АА осталась ночевать в Шереметевском доме.
На АА вино совершенно не действует - или она очень хорошо умеет не
показывать его действия. Она остается совершенно такой же, как и всегда -
остроумной, веселой.
(О, эта веселость АА - сколько печали за ней, всегда. Но ее можно
только угадывать.)
АА, лежа на диване, когда пришел Пунин, сказала по какому-то поводу: "Я
здесь в крысах" (в Шереметевском доме). Я спросил со смехом, что это значит?
"В крысах... Я - крыса". Я громко засмеялся. "Это Вы придумали?" АА с
торжественной гордостью: "Я".
27.10.1925. Вторник
Днем звонил в Шереметевский дом. Аннушка сказала, что АА с утра ушла в
Мраморный дворец. Вечером, часов в 7, позвонил еще раз. Ответил Пунин, что
АА сегодня не приходила к нему и не придет, потому что вечером в Мраморный
дворец к ней должна прийти В. А. Сутугина. А если я хочу повидать АА, то я
могу сходить к ней туда - в Мраморный дворец. Пунин просил предварительно
зайти к нему за книжкой, которую он хочет передать АА. Я так и сделал. Зашел
к нему, он дал мне для передачи АА письмо и книгу "Les chef d'œuvres
de l'art". И уже мне в подарок фотографии АА: в кресле в Шереметевском доме,
с книгой на коленях, и "сфинкс" в саду Шереметевского дома.
Постучался к АА в Мраморном дворце... Несколько минут не открывали.
Потом АА открыла дверь. Видимо, я оторвал ее от какого-то разговора с
Шилейко. "Можно Вас оторвать на минуту?" АА как-то встревоженно ответила:
"Да, минуту я Вам могу уделить...". Передал ей книгу и письмо; оставил у нее
полученное сегодня мной письмо Зенкевича. И измерил стекло в окне, чтобы
высчитать, сколько может стоить вставка двух стекол. (Размер стекла 58 х 73
см, т. е. за два надо уплатить около 6 рублей. Ни у АА, ни у Шилейки, ни у
Пунина, ни у меня их нет.) Попрощался, ушел.
28.10.1925
В Госиздате видел Б. Лавренева, Брауна, Н. К. Чуковского, МАФ'а,
Эрлиха, Голлербаха, Горбачева, Садофьева... С МАФ'ом, Н. Чуковским, Эрлихом
дошел до Наппельбаум, и с МАФ'ом - одним - поднялся к ним. У них был К.
Вагинов... Пробыл у них минут 15, пошел домой.
29.10.1925
В 5 с половиной часов вечера пришел в Ш. д. Пунин уходил. АА говорит,
что здорова, а у нее был сердечный припадок; и у нее удушье от сердца.
Температура 37,4. Разговаривая, хваталась руками за сердце и делала паузы,
чтоб вздохнуть. До моего прихода читала Мюссе. Положила книжку под подушку,
когда я пришел.
Ясно видна такая обида. Письма матери: "О, мама не станет говорить об
этом, она не такой человек", - но и они дают понять своей некоторой
холодностью и сдержанностью, что Инна Эразмовна считает, что АА недостаточно
заботлива по отношению к ней, недостаточно ее любит и т. д.
А что говорить об этом? АА не говорит о своем материальном положении,
но разве я не вижу? И разве может быть хуже? И разве не позор, что Ахматова
не имеет 7 копеек на трамвай, живет в неотапливаемой, холодной, сырой и ч у
ж о й квартире, что она носит рваное, грубое и ч у ж о е белье и т. д. и т.
д. до бесконечности. Примеров не исчислить.
АА, тем не менее, посылает регулярно деньги и матери, и Анне Ивановне
Гумилевой, и тетке, и другим. АА посылает деньги матери и лжет ей, что это -
получаемая для Инны Эразмовны пенсия.
И вот, за иногда не своевременную высылку этой мифической "пенсии" ее
попрекают. Конечно, ни звуком АА не дает понять матери, в каком материальном
положении она сама находится.
Сегодня АА ходила на почту, посылала в Деражну деньги. АА рассказывает
с нескрываемым удивлением и удовольствием о том, каким любезным и милым был
принимавший отправления почтовый чиновник. Он - что не входит в его
обязанности - подробно объяснил (и главное - вежливо объяснил) причину, по
которой он искал Деражну в книге, то, что он должен быть уверен, что в
Деражне имеется почтовое отделение, потому что иначе деньги могут не дойти и
т. д. АА привыкла, что теперь все "рычат"... И когда кто-нибудь "не рычит",
то это ее удивляет.
По дороге на почту АА обратила внимание на афишу "Конец Романовых"...
По поводу моего желания сохранить листки с первыми записями
воспоминаний АА о Николае Степановиче (АА хочет их уничтожить, потому что
они мной безобразно записаны, часто не точно, и, кроме того, очень устарели
- они очень неполны) АА с упреком сказала, что это фетишизм. Дальше
выяснилось отрицательное отношение АА к фетишизму.
На днях мы говорили о С. Есенине. АА находит, что помимо того, что он
очень подражателен - он просто пишет плохие стихи. Плохие - именно как стихи
- вне зависимости от того, кого они напоминают.
В комнате очень холодно. А. Е. Пунина начинает топить.
Время подходит к 9 часам. АА с сожалением говорит, что ей надо уходить
домой, потому что она должна застать управдома, чтобы взять у него трудовую
книжку В. К. Шилейко. Какую трудовую книжку? Зачем? Оказывается, что
трудовая книжка Шилейко лежит у управдома, а без нее В. К. Шилейко не может
получить жалованье в университете. И вот вместо того, чтоб самому по
лестнице спуститься к управдому и взять ее, Шилейко заставляет АА специально
для этого возвращаться на несколько часов раньше в свою ужасную квартиру,
идти к управдому, выдумывать повод - почему именно она, а не сам В. К.
Шилейко приходит...
А. Е. Пунина начинает топить печку в соседней комнате - в спальне. Я
иду туда, гоню А. Е. Пунину и затапливаю печку сам. АА покидает диван с
термометром под мышкой - поставленным по моим увещаниям. Подходит к печке.
Садится на корточки перед ней и ежится.
Мне очень нравится - очень идет АА черное платье... Я говорю ей это. АА
отвечает, что нравится платье и ей, говорит про переводчицу: "Подумайте,
какая милая! Я хочу сняться в этом платье и послать карточку ей...".
Приходит Пунин. Уговаривает АА оставить у управдома книжку до завтра, а
не торопиться. И я, и А. Е, Пунина присоединяемся к этим уговорам... "Если
он (В. К. Шилейко) сумасшедший, то это не значит, что Вы должны исполнять
прихоти сумасшедшего..."
Наконец, АА поддается нашим просьбам и остается. Я ухожу домой.
Не знаю почему, - вероятно, и разговоры с АА, и ее грустно-покорный тон
в этих разговорах, какая-то особенная незлобивость, чувство ясного понимания
Анной Андреевной трагического в эпохе, трагизм ее собственного существования
- все вместе так подействовало на меня, что я ушел с подавленным сердцем,
шел, не видя встречных сквозь липкую мразь и туман, и когда пришел - лег на
постель с темной и острой болью в сердце и с бушующим хаосом, хаосом
безвыходности в мыслях.
АА не жалуется. Она никогда не жалуется. Жалобы АА - исключительное
явление и запоминаются навсегда.
И сегодня она не жаловалась. Наоборот. Все, о чем она говорила,
говорила она как-то ласково-грустно, и со всегдашним юмором, и доброй
шуткой, и твердым, тихим и гибко интонирующим голосом. Но от этого мне было
еще грустней. Ибо видеть ясный ум, тонкую натуру, мудрое понимание и острое
чувствование вещей, и доброту, доброту, доброту... - в такой обстановке, в
таком болоте мысли и мира - тяжко.
...Говорю, что иду к Мосолову, там будет Пяст. "А до Мосолова зайдите
ко мне... У меня есть кое-что, чтобы Вам показать".
Через час я у АА. В 6 ч. 30 м. вечера АА отдыхает. Играю с Иринкой.
Минут через 20 Аннушка передает мне, что АА зовет меня к себе. Лежит на
диване. Нездоровый вид, но говорит, что здорова.
Сажусь в кресло. Скоро АА встает, садится к столу. Кладет на стол папку
бумаг - листки биографии Н. С., - первые ее воспоминания, предназначенные к
уничтожению. Красный и синий карандаш в руке. Читаем вместе, и АА отмечает
места, которые нужно сохранить. Шутит надо мной. Трунит над моими записями.
В 8 часов я ухожу. Иду к Мосолову, который для меня позвал Пяста. Пяст
скоро приходит. В визитке. Садится на диван. Снимает сначала мокрые ботинки,
потом носки. Кладет их к печке - к редкой теперь буржуйке. Босые ноги
протягивает к печке. Вспоминает и диктует мне. Сначала в сидячем, потом все
в более лежачем положении. Рука под голову, но и рука оказывается на
подушке, закрываются глаза и Пяст превращается в дремлющего вещателя.
Мосолов на стуле рядом. Слушает. Юлит. По временам втискивается в разговор и
начинает ненужные, малопонятные и сюсюкающие (трубка в зубах) рассуждения.
Ни Пяст, ни я их не поддерживаем. Пяст перебивает его и продолжает
сообщение.
Чай. В 1 час ночи выхожу с Пястом на улицу. Идем до Литейного. Он
поднимается на почту: "Только ночью мне и удается заходить на почту. Я так
занят все время...". Он - на почту, а я - домой.
АА говорила об эпохе Наполеона III, 22 года между 1848 и 1870 годами.
Ничтожество Наполеона III, ничтожество эпохи, не имеющей никакого
оправдания. Говорила АА подробно.
Все это - дневник.
С разговором о работе, о Николае Степановиче - их много было сегодня, я
не записываю.
Позавчера к АА приходила В. Сутугина. Приходила с поручением от "Круга"
(издательство), которое хочет издать новую книжку стихов АА. Но АА не может
дать книжку "Кругу", потому что по договору с "Петроградом" АА новую книгу
должна дать ему, а не другому издательству. Вера Сутугина обещала дать АА
сведения из протоколов заседаний правления "Всемирной литературы"... Там
будет много дат, и много интересного для биографии Николая Степановича.
"Если бы Вы были не Анной Андреевной Ахматовой, а простой смертной,
скажем, Анной Андреевной Петушковой"...
"В таких случаях про меня говорят "Анна Андреевна Брижжатова..." - и АА
объяснила со смехом, что Виктор в детстве был сорванцом, очень бойким
мальчиком. Раз он разбил стекло в окне. Городовой стал записывать. "Как твоя
фамилия?" И Виктор без запинки ответил: "Брижжатов"... Так и повелось с тех
пор.
30.10.1925. Пятница
В 12 часов дня мне звонит А. Е. Пунина, просит съездить в Мраморный
дворец к АА и сообщить ей, что деньги в университете сегодня выдаются и что
В. К. Шилейко может их получить. Через 20 минут мне открывает дверь всегда
сияющая Маня, выслушивает меня: "Так Павел Николаевич!.. Анна Андреевна
здесь, Вы сами ей скажите...".
"Нет. АА, наверно, не встала, вы передайте".
Маня идет в столовую. Слышу кашель Шилейки, стариковский кашель, и
звонкий голос АА: "Благодарю Вас, Павел Николаевич, простите меня, что я Вас
не могу принять... Я еще не одета"... Шилейкин голос расспрашивает меня, как
получают деньги, и я ухожу.
В половине шестого звонок. Звонит Таня Григорьева. Спрашивает меня, кто
такой Шершеневич, расспрашивает об имажинистах, говорит, что читала
Мандельштама и не поняла его. Я отвечаю, что Мандельштам один из лучших
поэтов, и целой лекцией об имажинистах. Говорю, что у меня есть "2 х 2 = 5",
я могу ей дать. Вешает трубку. Через несколько секунд опять звонок: "Так Вы
говорите, что "дважды два пять" у вас есть?". Я спрашиваю: "Таня?" - "Нет,
это не Таня, а Ахматова". Веселым голосом говорит АА... Ее присоединили
случайно, и она слышала весь разговор.
31.10.1925. Суббота
1 час дня. Звонок.
- Здравствуйте.
Я: "Кто говорит?"
АА: "Ахматова".
Я здороваюсь...
АА: "Как вы?"
Я: "Что я делаю?"
АА - что она спрашивает не о том, что я делаю, а о том, как было вчера.
Я рассказываю о Пясте, как много он диктовал и хорошего сообщал...
АА: "Какой молодец!.. Когда же вы мне почитаете?"
Я: "Когда разрешите, хоть сейчас..."
АА: "Хорошо, может быть, даже сегодня... потому что мне очень
интересненько!"
Я: "Вы позвоните, или мне позвонить?"
АА говорит, что она не знает еще "как день распределится"...
Я: "Хорошо... Как ваше здоровье?"
АА быстро: "Я здорова..."
Я - в уже повешенную АА трубку: "Это ваш вечный ответ!"
В 6 часов мне позвонила А. Е. Пунина, сказала, что АА просит меня к
себе, и чтоб я пришел скорей, потому что АА должна уходить. Я пришел к АА в
Ш. д. Сразу прошел в кабинет. АА лежала на диване. Сегодня - оживленнее,
веселее, чем всегда. Пунин был дома. АА сказала, что идет сегодня в
Михайловский театр, на премьеру Замятина ("Общество почетных звонарей").
"Вы знаете, я в театры не слишком охотно хожу"... - но Замятины
прислали ей билет и очень просили быть.
Перемолвившись двумя-тремя фразами, я стал читать воспоминания Пяста.
АА слушала с большим интересом. Некоторые воспоминания и некоторые эпизоды
вызвали ее веселый, непринужденный смех... АА смеялась - она очень тихо
всегда смеется, но смех особенный, мелодичный и заразительный. Несколько раз
она вызывала из соседней комнаты Пунина, чтобы он тоже прослушал забавное
место. Пунин смеялся тоже, не в упрек Пясту, называя его сумасшедшим... Но
АА осталась довольна воспоминаниями Пяста: видно, что он мало знаком с
Николаем Степановичем, что жизнь их сталкивала, тем не менее, и то, что он
помнит, он передает хорошо и правильно. И очень достоверны его
характеристики. А образ Николая Степановича выступает очень определенно и
жизненно. "Молодец Пяст - он очень хорошо сделал, что рассказал вам".
8-й час. Я предлагаю АА проводить ее. Потом она сказала Пунину, что я
ее провожу. Пунин срочно обиделся и в другой комнате, по-видимому,
протестовал, потому что АА вошла в кабинет одна и с чуть виноватой и
ласковой улыбкой сказала, чтоб я шел домой. "Без Вас?" - "Да". Проводила
меня до передней и как ни гнал я ее - она ждала, пока я оденусь и открыла
мне дверь. В театр она пошла в шелковом платье.
До театра ее должен был проводить Пунин и по окончании пьесы должен был
зайти за ней в театр.
1.11.1925
В 12 часов дня АА мне позвонила, сказала, что в театре видела
Султанову-Литкову и говорила с ней обо мне. Я сказал, что пойду к ней
сегодня, и АА разъяснила мне, как нужно с ней разговаривать - с ней нужно
быть возможно корректнее - она "старая светская дама" и писательница;
сказала, что в театре было неплохо, но она очень устала; что сейчас она
думает идти домой (ночевала, значит, в Ш. д.), а днем пойдет к М. К.
Грюнвальд, которая приглашала ее сегодня обедать.
В 8 часов звонил АА - ее еще не было в Ш. д. В 11 ч. 30 м. вечера АА
позвонила мне.
Я спросил ее, как она себя чувствует. И АА рассказала, что утром ей
было очень плохо - с сердцем что-то было и удушье. Что она не могла встать,
не могла одеться и очень плохо чувствовала себя... А потом - как-то
разошлась, поехала к Грюнвальд, и сейчас чувствует себя хорошо. Когда я ей
перечислял к кому я пойду на этих днях, АА сказала: "А когда к Ахматовой?" -
"Когда она захочет"... Завтра, в 6 часов я иду к Куниной". - "А после
Куниной?" - и АА уже назначила мне прийти от Куниной, но вдруг вспомнила,
что она должна куда-то уйти. Потом решили, что оттуда она уйдет пораньше,
что часам к 10 вернуться. "Позвоните мне завтра в 10 часов"...
2.11.1925
Встретил Валерию Сергеевну и проводил ее до трамвая.
Говорил о нездоровье АА, а она о том, что эти все - обычные для нее
болезни происходят теперь из-за "Шилея", который мучит и изводит ее, который
- злой и еще больше потому, что - нездоров. Сказала, что АА несколько раз
была у нее. Просила меня зайти побеседовать о Николае Степановиче с
Вячеславом Вячеславовичем. Пришел домой. Ко мне явился Н. Дмитриев. Я
окончательно не могу разговаривать с этим безмозглым дураком, который торчал
у меня часа полтора. Наконец, я его выставил и пошел к Ирине Ефимьевне
Куниной, которая обещала мне дать свои воспоминания о Николае Степановиче.
Девочка легкомысленная, "совбарышня" и молодая поэтесса, и Николая
Степановича знала очень мало, но говорит охотно и память у нее хорошая.
Вернулся домой в 8 часов.
Вечером был у АА в Ш. д.
АА очень нездорова сегодня. Подавленное настроение, глаза впали и
взгляд особенно резкий и пронзительный, взгляд, в котором какое-то скрытое
отчаяние. Не то что не шутит и не смеется, но с трудом говорит, с трудом
двигается. И очень грустно-приветлива. Спрашиваю, что с ней, почему она так
плохо выглядит? Отвечает: "Да, вид у меня неважный, это правда, но ничего
нет". Просто плохо чувствует себя. Спрашиваю, как она лечится. Говорит, что
делает все, что делают при неврозе сердца. АА о ч е н ь не любит говорить о
своем нездоровье, о своих болезнях, и отвечает очень неохотно. А я
попрощался и пошел домой в настроении подавленном от того впечатления, какое
произвело на меня сегодня болезненное состояние АА.
По поводу воспоминаний Куниной.
Во-первых, утверждение Куниной, что она была влюблена в Николая
Степановича только как в поэта - неправильно. А. Я. Мандельштам
рассказывала, как Кунина по приезде в Киев "убивалась" по поводу своих
отношений к Гумилеву. Во-вторых, Кунина сказала, что Николай Степанович
рассказывал о своем стихотворении "Ты совсем, ты совсем снеговая", что оно
(написанное в 11 г., по возвращении из Африки, когда он был болен
лихорадкой) тесно связано со стихотворением АА "Сжала руки под темной
вуалью", написанным будто бы в ответ на его стихотворение. Этого не может
быть, потому что это стихотворение АА написано 8 января (или февраля?) 1911
г., то есть в то время, когда Николай Степанович был еще в Африке; а его
стихотворение написано по возвращении из Африки.
3.11.1925. Вторник
В 11 1/2 часов утра звонил Пунину. Говорили о Когане и хлопотах по
переводу АА в IV категорию. Пунин говорит, что он потерял всякую надежду, но
предпринять еще что-нибудь - нужно, потому что если б это удалось - это
очень окрылило бы АА. Об АА сказал, что она уже ушла только что в Мрам.
дворец.
Нет. АА еще вчера ушла к Шилейко. Сегодня я пришел к ней.
Пунин был дома. Чертовски хотел спать, но решил заниматься. Пошел в
спальню, а я с АА остался в столовой, где теплее, чем в кабинете. Сели у
стола, рядом.
Я разложил свои бумаги. АА сказала, что читала Banvill'я, которого я ей
дал (Thnville. Les exilодств с творчеством Николая
Степановича не нашла. Николай Степанович знал Банвилля с самого раннего
времени. Но, по-видимому, его влияния не себе не испытал.
Обратила внимание по помещенную в конце книги статью Т. Готье о Т.
Банвилле. По поводу этой книги АА заговорила о романтизме, об отношениях
между литературой и живописью того времени и т. д. Французы знают, что
романтизм к ним занесен из-за Рейна, а отсюда - АА делала выводы о
романтизме. Разговор ее показывал полную осведомленность во французской
литературе, а главное - уменье в ней критически-тонко разбираться.
Потом - просматривали листки первых воспоминаний. Дошли до конца
сегодня. Все места, касающиеся ее, АА вычеркнула. Все фразы, переданные с
beau-mots и т. д. - тоже... Я ей заметил, что она сейчас тала гораздо строже
относиться ко всему, что я записываю. Что многого из того, что она
вычеркнула теперь, она бы не вычеркнула раньше. В ответ на это АА сказала,
что это действительно так, и именно потому, что она теперь совершенно иначе
относится к работе, чем относилась весной. Гораздо серьезнее относится...
Это случилось с того времени, как она стала летом заниматься Бодлером...
Она поняла, что собрание анекдотов личной биографии не может принести
пользы. Что биография - настолько важное и ответственное дело, что к ней
нельзя относиться с легким сердцем. При этом АА сказала, что включение в
биографию анекдотов допустимо только по отношению к Крылову; объяснила
причины и заметила, что Крылов и сам старался т а к создать свой облик.
Когда разговоры о работе кончились, я остался просто беседовать. АА
дала мне прочесть полученное ею письмо. Конверт - со штампом редакции
"Красной газеты". Длинное письмо, на целом писчем листе. Некая Кан,
неизвестная, служащая в редакции "Красной газеты" изливается в своих
чувствах к АА. Пишет, что она счастлива, что она благодарит Бога за то, что
АА родилась, и что она благоговеет перед АА. Что совершенно непостижимое
счастье она испытала, когда в первый раз прочитала стихи АА ("Четки"), и с
тех пор - все ее думы только о ней. Кан ни о чем не просит в письме. Только
говорит о своей любви к ее стихам, о своем благоговении перед ней. Просит
только позвонить ей по телефону. Письмо она принесла сама - АА не застала и
передала его Шилейко. Я улыбнулся: "Видите, как вас любят!"... Спросил:
"Будете звонить?" И АА ответила, что будет, потому что письмо, по-видимому,
искреннее. Конечно, к письму приложены ее стихи. "Стихи можете не читать", -
улыбнулась АА.
"Жизнь искусства". Рецензия на "Яд", констатирующая провал пьесы и
говорящая о "высоком положении автора"... АА дала мне рецензию прочесть. И
говорила по поводу нее. Конечно - это не всерьез написано. Эта чья-то
проделка... Показала мне рецензию Крученых о Казине, рецензию ругательную.
Говорила о футуристах, о том, какую они заняли позицию, о том, что они,
враждуя со всеми втайне враждуют и с пролетарскими поэтами и рады случаю
унизить одного из них, а делают это с видом людей, которые знают в с е, и
то, что есть, и то, что нужно, прикрываясь якобы правительственной точкой
зрения, В данном случае... Казин, конечно, невероятно слаб сам по себе. И АА
прочла мне те стихи, которые приведены в рецензии. Последнее из них - смесь
Блока и Гумилева.
Это - все - уже в кабинете, в который мы перешли, окончив работу по
Николаю Степановичу. За столом.
По телефону Пунин был предупрежден, что сейчас к нему придет Софья
Исак. Дымшиц-Толстая. Я уже хотел уходить, но остался для того, чтобы
записать ее воспоминания. Она пришла. Пунин ее принял в столовой. О
присутствии в доме АА она не была осведомлена. Пунин поговорил с ней, она
согласилась, и я в столовой расспрашивал ее, записывал.
Потом прошел в кабинет, где АА, и прочел ей. АА говорит, что
Дымшиц-Толстая - умная. И была очень красивой в молодости. Сейчас этого...
(Обрыв.)
Софья Дымшиц-Толстая не любит АА. Дымшиц-Толстой кажется, что она имеет
на это причины. Тут при чем-то Париж, АА что-то знает такое, по поводу чего
С. Дымшиц-Толстая боится, что АА воспользуется своим знанием... Улыбнулась.
"Но я не воспользуюсь..." С. Дымшиц-Толстая к Николаю Степановичу относилась
недоброжелательно. Была сторонницей Волошина.
4.11.1925. Среда
В трамвае от Ш. д. поехал домой. Доехал до Садовой по Невскому и пошел
домой пешком. На углу Садовой и Итальянской увидел АА, разговаривавшую с
Евгеньевым-Максимовым. Она стояла спиной ко мне и меня не увидела. Она
просила Евгеньева-Максимова дать мне свои воспоминания. Когда через минуту
она отошла от него, я подошел к ней. Проводил ее до Мр. дв. Шли по Садовой и
по Канавке. На ногах у АА полуразвалившиеся боты. К ней обратилась нищенка,