Страница:
Вечером я звонил Чуковскому, Каплун, Гитман, Срезневской, другим - все
насчет собирания воспоминаний о Николае Степановиче, потом позвонил АА
сказать ей о результатах этих разговоров. АА просила меня прийти в половине
восьмого.
Я захватил несколько стихотворений, захватил и те переводы Николая
Степановича, которые взял обратно от Лозинского (ездил к нему сегодня утром)
и направился к АА. В дверях столкнулся с уходящим заседать Пуниным...
Прошел к АА в кабинет. Она лежала на диване... Очень плохо выглядит
сегодня. Я спросил: "У вас жар сегодня?" - "Душенька, в этом ничего
необычного нет, у меня каждый вечер повышенная температура. Вы же знаете".
Но АА сегодня о ч е н ь плохо себя чувствует. Даже говорить ей
трудно... Лицо горит нездоровым жаром. В глазах болезненный блеск...
Я сел к дивану на стул. Аннушка принесла мне и АА чай и пироги, которые
испекла сама (сегодня сын Аннушки, Женя, именинник). Пили чай молча...
Прочитал АА заглавия принесенных мной переводов.
- А Бодлера нет?
- Нету, - ответил я.
Заговорили о Николае Степановиче - об его взаимоотношениях с Блоком. Я
спросил об основных причинах их вражды. АА сказала: "Блок не любил Николая
Степановича, а как можно знать - почему? Была личная вражда, а что было в
сердце Блока, знал только Блок и больше никто. Может быть, когда будут
опубликованы дневники Блока, что-нибудь более определенное можно будет
сказать".
А по поводу отрывка из дневника Блока, напечатанного в "Красной
газете", сказала, что там особенно сквозит резкий тон, очень резкий тон. И,
конечно, Блок стилизует себя в нем, когда пишет о себе, что он был баричем с
узкой талией. Ему на примере самого себя надо было показать, из чего
возникла русская революция. Разве он был таким баричем? Тонкий, чуткий,
всегда способный понять чужое настроение, чужое страдание, отзывчивый Блок -
и вдруг образ такого барича, узкая талия которого "вызывает революцию".
АА заметила про стиль дневника, что он очень напоминает Льва Толстого,
- так и вспоминается какое-нибудь место из "Воскресенья" - этот барич,
например...
Я заговорил о стихах Блока, напечатанных во вчерашней "Красной газете".
"Конечно, Медведев очень плохо сделал, напечатав заведомо плохие стихи
Блока. Этого не следовало делать. Но, может быть, Любови Дмитриевне нужны
были деньги? Тогда я, конечно, не могу ничего возразить..."
В том же номере "Красной газеты" статья М. Горького о Блоке. Мнение АА
об этой статье (освещение этого факта - то или иное - зависит от
обстоятельств).
С М. Горьким АА виделась всего раз в жизни.
Рассказала мне:
Живя у Рыбаковых на даче, работая на огороде, босая, растрепанная, она
однажды пришла к Горькому и просила устроить ей какую-нибудь работу. Горький
посоветовал ей обратиться в Смольный, к Венгеровой, чтобы переводить на
итальянский язык прокламации Коминтерна.
"Я тогда, не зная достаточно итальянского языка, не могла бы, даже если
б захотела, переводить эти прокламации. Да потом, подумайте: я буду делать
переводы, которые будут посылаться в Италию, за которые людей будут сажать в
тюрьму..."
Дальше заговорила о тогдашних возможностях Горького, о степени его
влияния, и закончила: "Он был один, а к нему обращались сотни людей. Не мог
же он всех устроить! Но, конечно, по отношению ко мне он поступил
недостаточно обдуманно, сделав мне такое предложение"...
("Эволюционный процесс делает свое дело: в пределах царского строя, при
Николае I, всем русским, находящимся за границей, было объявлено, что если
они в течение определенного времени не вернутся в Россию, их поместья будут
отобраны - в казну. А ведь в последнее время царского строя никаких запретов
этом отношении не было. Русский мог жить за границей хоть 20 лет, и это ему
не возбранялось, и никаких поместий у него не отбирали...")
(Панихида по Н. С. - Л. Д. Блок была - 1921.)
23.11.1925
...Стал искать пульс. Рука дрожала. Озноб? Пульс - удара три в секунду.
Наконец нашел. Прислушавшись рукой, я почувствовал быстрые-быстрые, как у
кролика, как дрожь, удары, но такие слабые, что их едва можно было
почувствовать. И через ряд таких ударов раздавался вдруг один - сильный и
медленный. Перебои, оказывается, я принял за пульс при первом прикосновении.
Это было в середине вечера. Сразу когда я пришел, АА начала со мной разговор
о Н. С. и говорила весь вечер. Все разговоры я запишу дальше, а сейчас
отмечу, что во время разговора АА часто вдруг останавливалась. Прикладывала
руку к сердцу или ко лбу. Иногда задыхалась и тогда пальцами дотрагивалась
до горла. По ее лицу тогда пробегали мучительные тени, где-нибудь появлялась
на секунду морщинка или нервное подергиванье. На несколько секунд воцарялась
тишина - паузы были мучительны. Раз АА, сложив пальцы в кулак и склонив лицо
к подушке, прижала рукой глаз и долго не отводила руки...
Я сгруппировал все эти моменты вместе, чтобы создать то впечатление,
какое у меня плавало по сердцу в течение всего вечера. Вот - смотреть на АА,
видеть ее такой, целый вечер говорить с ней о работе и обо всем, что живо
касается литературы, искусства и прочих хороших вещей, но только не говорить
с ней о ней самой - об ее здоровьи, об ее состоянии, обо всем, что мучает!
АА не позволяет говорить об этом, всячески избегает таких разговоров, и если
я начну все же - сейчас же переводит разговор на другую тему. Старается не
показать своего состояния, скрыть все свои недуги и боли; и всем этим мыслям
и предаюсь только в ее отсутствие, а при ней они оцепеняющей тяжестью
дремлют в сердце, не смея промелькнуть ни в моем слове, ни в жесте, ни во
взгляде. Самое страшное бывает, когда АА начнет шутить и острить с самым
веселым и счастливым видом о своем здоровье. Тогда словечки "заживо
разлагаюсь", "пора на Смоленское" и т. п. скачут с самым наглым озорством...
Я не знаю, достаточно ли рельефно обрисовывают предыдущие страницы то,
что я хотел обрисовать. Но такая обстановка, такое состояние АА - длится
всегда, все последнее время, и каждый раз, уходя от АА, я бываю совершенно
расстроен.
Помню, весной АА гораздо больше шутила, острила, как-то жизнерадостнее
(если этот термин вообще имеет место в отношении к АА) была. Не
чувствовалось такой сдавленности, такого н а п р я ж е н и я в н у т р е н н
е г о, какое ощущается сейчас. АА гораздо "темнее" сейчас. Если раньше в ее
душевной атмосфере поверх сознательного плавали облака, белые и часто
легкие, то теперь - это тяжелые темные тучи; чувствуется медленный,
засасывающий, удушающий туман, который проникает во все существо АА, мучит
ее, душит, и все труднее ей выбираться из него, все неудачнее ее попытки
освободиться от его цепких лап. Эти попытки - это уменье внешне веселым,
непринужденным видом, остроумной шуткой, веселым смехом - обмануть
собеседника, - сейчас не удаются ей. Она чувствует, она понимает мысли
собеседника, и порой теряет уверенность в том, что ей удастся обмануть
его... Есть такой смех у АА - я его называю "счастливым смехом", оттого что
в нем - чистое, без примесей, легкое серебро звуков. Весной я его часто
слышал. Теперь - я его не слышу никогда. АА потеряла или почти потеряла его.
Три слова - а одно из них сказано Анненским - повисли страшной угрозой
над АА: "безвыходность", "обреченность" и "невозможность"... Страшные слова!
После одного из ее задыханий я посмотрел на нее и медленно и тихо
произнес: "Бедненькая"... АА сейчас же шаловливым и смеющимся тоном
ответила: "Совсем не бедненькая". - "А что же - счастливая?" - я больно
уколол ее сознание этим словом. АА помолчала и очень серьезно и очень тихо,
как бы про себя, сказала: "Счастливая - это совсем не противоположение слову
"бедная"..." - и сразу быстрым и громким голосом заговорила о постороннем о
чем-то - о работе.
В ногах у АА бутылка с горячей водой. Бутылка давно остыла, ноги у АА
опять холодны; узнал я о бутылке в конце вечера, когда она ее вытащила и
поставила на пол. АА ни за что не захотела, чтоб я раздобыл в кухне горячей
воды.
В начале вечера я увидел, что АА хочет чаю. Предложил ей пойти налить
чай или сказать Аннушке. АА не позволила мне, сказав, что чаю она вовсе и
наверное не хочет, а что мне совсем не следует ходить в кухню и что-то
делать, дала мне понять, что это неудобно, что это вызовет разговоры
Аннушки: "Вот, приходит молодой человек, чаи ставит и т. д."... "А я уж и
так - легенда этого дома, еще со времен Шилейко..." Да, АА - тема для
сплетен и пересудов челяди Шереметевского дома. Эпизод с чаем очень
показателен - характеризует, как АА стесняется всего, как она боится
обеспокоить других, - ту же Аннушку.
Так, все время разговаривая, я досидел у АА до 11 часов, когда пришел
Пунин. АА стала его уговаривать отпустить ее домой ночевать (все из-за той
же стеснительности, чтоб не утруждать ничем ни Ан. Евг. Пунину, ни Аннушку).
Пунин, конечно, никуда АА не пустил. В 11 часов я ушел.
А теперь я записываю содержание сегодняшних бесед с АА.
АА много говорила сегодня об отношениях Николая Степановича к ней и о
романах Николая Степановича с женщинами. Так, говорила о его романе с Лидой
Аренс. В 1908 году, весной, вернувшись из Парижа и побывав по пути в
Севастополе, у нее (где они отдали друг другу подарки и решили не
переписываться и не встречаться), Н. С. в Царском Селе познакомился с
Аренсами. (То есть знакомство могло быть и раньше, но сблизился.) Зоя - была
неудачно влюблена в Николая Степановича, приходила даже со своей матерью в
дом Гумилевых. Николай Степанович был к ней безразличен до того, что раз во
время ее посещения вышел в соседнюю комнату, сел в кресло и... заснул. Вера
Аренс - тихая и прелестная - "как ангел" - пользовалась большими симпатиями
Николая Степановича. А Лида Аренс увлеклась Николаем Степановичем, и был
роман; дело кончилось скандалом в семье Аренсов, так что Лида даже оставила
дом и поселилась отдельно. Кажется, ее отец так и умер, не примирившись с
ней, а мать примирилась чуть ли не в восемнадцатом году только.
АА не знает точно времени романа, но это - 1908 год, во всяком случае.
Николай Степанович никогда не говорил ей о Лиде Аренс - никогда, ни одного
упоминания не было. Она помнит его разговоры и о Зое, и о Вере, но только не
о Лиде. Узнала она об этом только теперь - от Пунина. АА предполагает, что
стихи Николая Степановича "Сегодня ты придешь ко мне" и "Не медной музыкой
фанфар" обращены к Лиде Аренс. Во всяком случае, они не к АА относятся.
АА не сказала мне, но, кажется, думала о том, что этот роман с Лидой
(Аренс - В. Л.) был в самом разгаре его признаний ей. А уже весной, вернее
зимой 1909 - Черубина де Габриак (это она сама сообщила).
АА наверняка знает, что в 1903 - 1905 гг. у Николая Степановича никаких
романов ни с кем не было, что влюбленность его отдаляла его от романов.
В 1906 г. АА была в Евпатории, и уже не может ничего утверждать об
Николае Степановиче. Между прочим, брат АА - Андрей Андреевич - в 1906 году
из Евпатории ездил в Ц. С. и вернувшись, сообщил ей, что Николай Степанович
читал ему стихотворение ("И на карту поставил свой крест"). Это,
следовательно, одно из самых ранних известных стихотворений после "Пути
конквистадоров".
Проездом в Африку, в 1908 г. Николай Степанович также был у АА и был
таким же, как в августе.
Я вчера много говорил с Вал. Серг. Срезневской о Татьяне Адамович. Та
мне рассказала, что считает роман с Таней Адамович выходящим из пределов
двух обычных категорий для Николая Степановича. (Первая - высокая любовь: к
АА, к Мане Кузьминой-Караваевой, к Синей Звезде; вторая - "ставка на
количество" - девушки, вроде девушек 20 - 21 года.) Роман с Таней Адамович
был продолжительным, но, так сказать, обычным: романом в полном смысле этого
слова. Валерия Сергеевна сказала, что однажды в разговоре с Николаем
Степановичем она упомянула про какой-то факт. Он сказал: "Да, это было в
период Адамович". - "А долго продолжался этот период?" Николай Степанович
стал считать по пальцам. "Раз... два... три... - почти три года". Когда
сегодня я рассказал об этом АА, она ответила: "Да... Не три года, но во
всяком случае, долго... И это был совершенно официальный роман, Николай
Степанович ничего не скрывал..."
Разговор с АА перешел к теме о враждебном отношении Николая Степановича
к ней в последние годы.
АА не совсем понимает, чем такое отношение было вызвано. Развод не был
принужденным. Отношения с ней прекратились задолго до 18 года. Развод был
очень мирным - ведь в 18 году, уже после того, как развод был решен, они
ездили в Бежецк, Николай Степанович был очень хорошо настроен к АА, да и тот
разговор в Бежецке: "Зачем ты все это выдумала", - происходил с грустью, но
без всякой неприязни. АА предполагает, что в теории Николай Степанович хотел
развода с ней. Так, в Париже, думая о Синей Звезде, он себе, если бы
рассчитывал на взаимность со стороны Синей Звезды: "Вот, разведусь с
Ахматовой и..." - тут, должно быть, планы о будущем... Но на практике
оказалось несколько иначе. Обида самолюбию несомненно была психологически
объяснима тем, что все свои последующие неудачи, даже такой неудачный брак с
Анной Николаевной, Николай Степанович мог относить за счет АА. АА сказала:
"Развод вообще очень тяжелая вещь... Это с каждым десятилетием становится
легче. Теперь - совсем легко... Но и теперь... Я помню, когда Всеволод
Рождественский развелся с Инной Малкиной, он приходил ко мне и жаловался,
что не знает, как себя вести, встречаясь с ней в разных местах... АА
поставила вопрос, на который я ответил: предложил бы ей развод сам Н. С.,
если б она его не опередила?
- Предложил!
В частности - об А. Н. АА вспомнила разговор с человеком, "которого я
бесконечно люблю и мнение которого для меня бесконечно ценно" - С Натальей
Гончаровой: "Если бы Пушкин не был Пушкиным, и если разбираться в этом
браке, то, может быть, нельзя было бы винить ее. Она просто была другим
человеком, чуждым интересам своего мужа... Ее интересовали платья, балы, а
мужа - какие-то строфы, какие-то издатели, какие-то непонятные и чуждые ей
дела...". Мысль АА я продолжил тут уже в отношении к Анне Николаевне. Это
просто был человек совершенно не подходящий Николаю Степановичу.
Да и несомненно этому есть достаточно примеров в воспоминаниях разных
лиц - Николай Степанович не был безупречным мужем. Она его любила - это
бесспорно, а ведь известно, какое количество романов Николая Степановича
укладывается в рамки 18 - 21 гг. И он не скрывал от нее. И известны его
презрительные отзывы об Анне Николаевне. Конечно, она была "козлом
отпущения". "Физически", ведь на нее сваливалось все тяжелое состояние
Николая Степановича последних лет - его озлобленность, раздраженность и т.
д.
А ведь АА избрала, казалось бы, наиболее благоприятное для Николая
Степановича положение: она замкнулась и нигде не бывала, ни на литературных
собраниях, где могли быть встречи с Николаем Степановичем, ни у общих
знакомых... Казалось бы, Николаю Степановичу это могло быть только приятно,
о оказалось наоборот - он ее упрекал в такой замкнутости, в нежелании ничего
делать, в отчужденности. В одну из встреч в последние годы Николай
Степанович сказал такую фразу: "Твой туберкулез - от безделья"...
АА говорит, что, конечно, и она отчасти - какими-нибудь неосторожными
фразами, переданными Николаю Степановичу, - могла вызывать такое отношение.
А больше всего виноваты в этом сплетни. Были люди, которые всячески
домогались ссоры между Николаем Степановичем и АА и старались вызвать в них
взаимную вражду. АА не хочет называть фамилий. Но был и Рождественский, да и
без Корнея дело не обошлось. А, получив от АА фразу, что фамилий она
называть не хочет, не стал спрашивать, но некоторые мысли у меня возникли...
АА рассказала о нескольких встречах в последние годы. Так, в январе
1920 года она пришла в Дом искусств получать какие-то деньги (думаю, что для
Шилейко). Николай Степанович был на заседании. АА села на диван в первой
комнате. Подошел Эйхенбаум. Стали разговаривать. АА сказала, что "должна
признаться в своем позоре - пришла за деньгами". Эйхенбаум ответил: "А я - в
моем: я пришел читать лекцию, и - вы видите - нет ни одного слушателя".
Через несколько минут Николай Степанович вышел. АА обратилась к нему на
"Вы". Это поразило Николая Степановича и он сказал ей: "Отойдем"... Они
отошли, и Николай Степанович стал ей жаловаться: "Почему ты так враждебно ко
мне относишься? Зачем ты назвала меня на "Вы", да еще при Эйхенбауме! Может
быть, тебе что-нибудь плохое передавали обо мне? Даю тебе слово, что на
лекциях я если говорю о тебе, то только хорошо".
АА добавила: "Видите, как он чутко относился ко мне, если обращение на
"Вы" так его огорчило. Я была очень тронута тогда".
АА не отрицает, что была несправедлива иногда в разговорах с Николаем
Степановичем, не была в "примирительном" настроении к нему, огрызалась на
него и т. д.
Помнит такой случай (кстати, он подтверждает и то, что, несмотря на
вражду с Блоком, Николай Степанович вел с ним иногда беседы, встречаясь во
"Всемирной литературе"):
Весной 21 года (в марте) АА пришла во "Всемирную литературу", чтобы
получить членский билет Союза поэтов, который нужен ей был для представления
не то управдому, не то куда-то в другое место. В. А. Сутугина написала билет
и пошла за Николаем Степановичем. Вернулась и сказала, что он занят, сейчас
придет и просит его подождать. АА села на диван. Ждала 5, 10, 15 минут.
Подходит Г. Иванов, подписал ей за секретаря. Через некоторое время
открывается дверь кабинета А. Н. Тихонова и АА видит через комнату Николай
Степановича и Блока, оживленно о чем-то разговаривающих. Они идут вместе,
останавливаются, продолжая разговаривать, потом опять идут. Блок расстается
с Николаем Степановичем, и Николай Степанович входит в комнату, где его ждет
АА, здоровается с ней и просит прощения за то, что заставил ее ждать,
объясняя, что его задержал разговор с Блоком. АА отвечает ему: "Ничего... Я
привыкла ждать!" - "Меня?" - "Нет, в очередях!" Николай Степанович подписал
билет, холодно поцеловал ей руку и отошел в сторону.
АА вспоминала опять приход Николая Степановича с Георгием Ивановым к
ней перед вечером Петрополиса. Подробности этого у меня уже записаны раньше.
АА добавила только, что она была очень тогда расстроена смертью брата
(Андрей Андреевич отравился после смерти своей маленькой дочери). И что она
совершенно не понимает, как мог Николай Степанович усиленно звать ее пойти с
ним в Дом Мурузи - в веселое, для легкого поведения место - и обижаться, что
она отказалась. Должен же он был понять, что получив такую печальную весть,
веселиться не ходят. АА добавляет, что, конечно, разговор велся бы в иной
форме, если б не присутствовал Г. Иванов. Присутствие Г. Иванова и очень
стесняло разговор, и очень раздражало АА...
А на вечер Петрополиса, 10 июля, АА пришла, но Николай Степанович ушел
оттуда до ее прихода. Она помнит, что к ней подошла группа девочек - учениц
Гумилева (кто именно, АА не помнит - может быть, среди них были и
Наппельбаумы). Девочки сказали ей, что Гумилев обещал их познакомить с ней
сегодня, но вот его нет, и поэтому они решили сами познакомиться.
Я спросил АА, когда она познакомилась с Наппельбаумами. АА ответила,
что если их не было в группе девочек на вечере Петрополиса, то - после
смерти Николая Степановича. До этого она вообще почти нигде не бывала и ни с
кем не знакомилась.
АА думает, что Николай Степанович, так ясно чувствуя враждебное
отношение к себе блоковской компании, вероятно, полуподсознательно относил к
этой компании и АА. В действительности, конечно, этого не было, АА не была
ни в каких "компаниях" вообще, держалась очень обособленно от всех и вела
очень замкнутый образ жизни.
А ко всем этим разговорам нужно поставить в примечание то, что Николай
Степанович боялся АА - всегда как-то боялся ее.
АА рассказывала об архиве своем и Николая Степановича в Ц. С., в
сундуке. Бывало всегда так: уезжая на лето, АА производила чистку всех
ящиков письменного стола. Все бумаги ненужные складывала в этот сундук
(бумаги свои и Николая Степановича). Там накопилось очень много. В декабре
1917 года АА с Анной Ивановной ездила в Царское Село и взяла из этого
сундука много писем, материалов - и своих, и Николая Степановича. Привезла
их в Петербург. А потом, в 1918 году, Николай Степанович попросил у нее свои
письма и бумаги, и она ему дала. Он взял их себе, и где они теперь -
неизвестно. Пропали, вероятно. А в 1921 году, уже когда Николай Степанович
был арестован, АА опять поехала в Царское Село, чтобы найти в архиве
какую-то нужную ей бумажку. В доме уже было учреждение (Рабкрин). АА вошла и
сказала, что она жила в этом доме и хочет взять несколько своих писем. Ей
ответили - "Пожалуйста" (ее кто-то из служащих-царскоселов узнал). Она
прошла наверх. Сундука уже не было, а бумаги валялись на полу - несколько
писем Блока и т. д. АА, не имея возможности взять все, взяла только самое
необходимое...
Да... Когда она вышла, этот узнавший ее служащий спросил ее о Николае
Степановиче. "Правда ли, что Гумилев арестован?". АА ответила утвердительно
и сказала, что он уже несколько дней как арестован.
Из разговора о Николае Степановиче я вспоминаю еще, что АА сделала
предположение о том, не читал ли Николай Степанович "Les grotesques" Т.
Готье в Африке в 11 году. Потому что после возвращения он говорил ей о
разных формах стилей "Dantesque" и еще два назвал и предложил ей выбрать ту,
которая ей больше нравится. АА выбрала "Dantesque", и Николай Степанович
написал акростих "Ангел лег у края небосклона...", кот. должна быть, значит,
в форме "Dantesque".
АА говорила о том, что Николай Степанович, читая Готье, который
"открыл" французских поэтов, до этого забытых, стал сам изучать этих поэтов,
обратился к ним - вместо того, чтобы воспринять от Готье только прием и,
перенеся его на русскую почву, самому обратиться к русской старине - напр. к
"Слову о полку Игореве" и т. д.
От этого и получился "французский Гумилев". Объясняет это АА
исключительной галломанией, до сих пор существующей в России. То же
происходит и в живописи. Так отчасти делает Бенуа (с французами, открытыми
Гонкурами - Грез и др.). Правда, Бенуа параллельно с изучением французов
изучает и русскую древнюю живопись - которая прекрасна (АА заговорила о
русской иконописи, сказала, что какая-нибудь старинная икона - такое же
совершенство, такое же высокое и тонкое произведение искусства, как,
например, персидская миниатюра). Но у Николая Степановича есть период и
"русских" стихов - период, когда он полюбил Россию, говоря о ней так, как
француз о старой Франции.
Это - стихи "Костра" - "Змей", "Мужик", "Андрей Рублев". Это - стихи от
жизни, пребывание на войне дало Николаю Степановичу понимание России-Руси.
Зачатки такого "русского Гумилева" были раньше - например, военные стихи
"Колчана", в которых сквозит одна сторона только - православие, но в которых
еще нет этих тем.
Правда, "Андрей Рублев" написан под впечатлением статьи об Андрее
Рублеве в "Аполлоне" - впечатление книжное, но это нисколько не мешает
отнести его к "русскому Гумилеву". К этому же циклу относятся и такие стихи,
напр., как "Письмо" и "Ответ сестры милосердия" - сами по себе очень слабые,
очень злободневные и вызвавшие еще тогда, в 15 году, упреки АА, Лозинского и
других. Потом период "русского" Гумилева прекращается; последнее
стихотворение этого типа - "Франции" (18 года). Отблеск этого русского
настроения есть и в "Синей Звезде" ("Сердцем вспомнив русские березы, звон
малиновый колоколов..."). А после "Франции" - ни одного такого
стихотворения.
Какие-то уже совсем "тени от тени" этого - строчки есть в "Шатре" (о
России - но это уже экзотика наизнанку) и в "Заблудившемся трамвае" - это
тоже уже совершенно другое. "Это уже стихи от стихов"... А вообще впервые
слово "Русь" встречается у Гумилева в... - но какая это фарфоровая Русь!
(Это та Русь, какую мы видим в балете, в каком-нибудь "Коньке-Горбунке".)
АА, рассказывая это, говорит: "Вот - и это период, вот как нужно искать
периоды. Я уверена, что эти стихи и технически отличаются от всех
других...".
Я передал АА мой сегодняшний разговор с Мухиным. Мухин цитировал фразу
Гумилева, сказанную им после выпускных экзаменов в гимназии, фразу, ставшую
анекдотом среди учителей и запомнившуюся до сих пор:
Гумилев отвечал на экзамене плохо. Его спросили, почему он не готовился
к экзаменам? Николай Степанович ответил: "Я считаю, что прийти на экзамен,
подготовившись к нему, это все равно, что играть с краплеными картами".
АА этой фразе очень обрадовалась: "Узнаю, узнаю... Весь Гумка в этой
фразе!". АА сказала, что если б Мухин больше ничего, кроме этой фразы, не
вспомнил, то и то его сообщение было б важнее всех вместе взятых
воспоминаний девушек. Очень обрадовалась этой находке. А Мухин передал и еще
одну характерную фразу. На экзамене Гумилева спросили о Пушкине: "Чем
замечательна поэзия Пушкина?". Гумилев невозмутимо ответил:
"Кристальностью". - "Чтоб понять всю силу этого ответа, надо вспомнить, -
говорил Мухин, - что мы, учителя, были совершенно чужды новой литературы,
декадентству и т. д. Этот ответ ударил нас как обухом по голове. Все мы
громко расхохотались! Теперь-то нам понятны такие термины, понятно, как
верно определяет это слово поэзию Пушкина, но тогда!"
АА заговорила о статье "Без божества, без вдохновенья". Рассказала, что
когда была написана эта статья, Алянский принес ее Артуру Лурье... От АА
статью эту скрыли. Она помнит, что тогда они вдвоем ее читали про себя, а
насчет собирания воспоминаний о Николае Степановиче, потом позвонил АА
сказать ей о результатах этих разговоров. АА просила меня прийти в половине
восьмого.
Я захватил несколько стихотворений, захватил и те переводы Николая
Степановича, которые взял обратно от Лозинского (ездил к нему сегодня утром)
и направился к АА. В дверях столкнулся с уходящим заседать Пуниным...
Прошел к АА в кабинет. Она лежала на диване... Очень плохо выглядит
сегодня. Я спросил: "У вас жар сегодня?" - "Душенька, в этом ничего
необычного нет, у меня каждый вечер повышенная температура. Вы же знаете".
Но АА сегодня о ч е н ь плохо себя чувствует. Даже говорить ей
трудно... Лицо горит нездоровым жаром. В глазах болезненный блеск...
Я сел к дивану на стул. Аннушка принесла мне и АА чай и пироги, которые
испекла сама (сегодня сын Аннушки, Женя, именинник). Пили чай молча...
Прочитал АА заглавия принесенных мной переводов.
- А Бодлера нет?
- Нету, - ответил я.
Заговорили о Николае Степановиче - об его взаимоотношениях с Блоком. Я
спросил об основных причинах их вражды. АА сказала: "Блок не любил Николая
Степановича, а как можно знать - почему? Была личная вражда, а что было в
сердце Блока, знал только Блок и больше никто. Может быть, когда будут
опубликованы дневники Блока, что-нибудь более определенное можно будет
сказать".
А по поводу отрывка из дневника Блока, напечатанного в "Красной
газете", сказала, что там особенно сквозит резкий тон, очень резкий тон. И,
конечно, Блок стилизует себя в нем, когда пишет о себе, что он был баричем с
узкой талией. Ему на примере самого себя надо было показать, из чего
возникла русская революция. Разве он был таким баричем? Тонкий, чуткий,
всегда способный понять чужое настроение, чужое страдание, отзывчивый Блок -
и вдруг образ такого барича, узкая талия которого "вызывает революцию".
АА заметила про стиль дневника, что он очень напоминает Льва Толстого,
- так и вспоминается какое-нибудь место из "Воскресенья" - этот барич,
например...
Я заговорил о стихах Блока, напечатанных во вчерашней "Красной газете".
"Конечно, Медведев очень плохо сделал, напечатав заведомо плохие стихи
Блока. Этого не следовало делать. Но, может быть, Любови Дмитриевне нужны
были деньги? Тогда я, конечно, не могу ничего возразить..."
В том же номере "Красной газеты" статья М. Горького о Блоке. Мнение АА
об этой статье (освещение этого факта - то или иное - зависит от
обстоятельств).
С М. Горьким АА виделась всего раз в жизни.
Рассказала мне:
Живя у Рыбаковых на даче, работая на огороде, босая, растрепанная, она
однажды пришла к Горькому и просила устроить ей какую-нибудь работу. Горький
посоветовал ей обратиться в Смольный, к Венгеровой, чтобы переводить на
итальянский язык прокламации Коминтерна.
"Я тогда, не зная достаточно итальянского языка, не могла бы, даже если
б захотела, переводить эти прокламации. Да потом, подумайте: я буду делать
переводы, которые будут посылаться в Италию, за которые людей будут сажать в
тюрьму..."
Дальше заговорила о тогдашних возможностях Горького, о степени его
влияния, и закончила: "Он был один, а к нему обращались сотни людей. Не мог
же он всех устроить! Но, конечно, по отношению ко мне он поступил
недостаточно обдуманно, сделав мне такое предложение"...
("Эволюционный процесс делает свое дело: в пределах царского строя, при
Николае I, всем русским, находящимся за границей, было объявлено, что если
они в течение определенного времени не вернутся в Россию, их поместья будут
отобраны - в казну. А ведь в последнее время царского строя никаких запретов
этом отношении не было. Русский мог жить за границей хоть 20 лет, и это ему
не возбранялось, и никаких поместий у него не отбирали...")
(Панихида по Н. С. - Л. Д. Блок была - 1921.)
23.11.1925
...Стал искать пульс. Рука дрожала. Озноб? Пульс - удара три в секунду.
Наконец нашел. Прислушавшись рукой, я почувствовал быстрые-быстрые, как у
кролика, как дрожь, удары, но такие слабые, что их едва можно было
почувствовать. И через ряд таких ударов раздавался вдруг один - сильный и
медленный. Перебои, оказывается, я принял за пульс при первом прикосновении.
Это было в середине вечера. Сразу когда я пришел, АА начала со мной разговор
о Н. С. и говорила весь вечер. Все разговоры я запишу дальше, а сейчас
отмечу, что во время разговора АА часто вдруг останавливалась. Прикладывала
руку к сердцу или ко лбу. Иногда задыхалась и тогда пальцами дотрагивалась
до горла. По ее лицу тогда пробегали мучительные тени, где-нибудь появлялась
на секунду морщинка или нервное подергиванье. На несколько секунд воцарялась
тишина - паузы были мучительны. Раз АА, сложив пальцы в кулак и склонив лицо
к подушке, прижала рукой глаз и долго не отводила руки...
Я сгруппировал все эти моменты вместе, чтобы создать то впечатление,
какое у меня плавало по сердцу в течение всего вечера. Вот - смотреть на АА,
видеть ее такой, целый вечер говорить с ней о работе и обо всем, что живо
касается литературы, искусства и прочих хороших вещей, но только не говорить
с ней о ней самой - об ее здоровьи, об ее состоянии, обо всем, что мучает!
АА не позволяет говорить об этом, всячески избегает таких разговоров, и если
я начну все же - сейчас же переводит разговор на другую тему. Старается не
показать своего состояния, скрыть все свои недуги и боли; и всем этим мыслям
и предаюсь только в ее отсутствие, а при ней они оцепеняющей тяжестью
дремлют в сердце, не смея промелькнуть ни в моем слове, ни в жесте, ни во
взгляде. Самое страшное бывает, когда АА начнет шутить и острить с самым
веселым и счастливым видом о своем здоровье. Тогда словечки "заживо
разлагаюсь", "пора на Смоленское" и т. п. скачут с самым наглым озорством...
Я не знаю, достаточно ли рельефно обрисовывают предыдущие страницы то,
что я хотел обрисовать. Но такая обстановка, такое состояние АА - длится
всегда, все последнее время, и каждый раз, уходя от АА, я бываю совершенно
расстроен.
Помню, весной АА гораздо больше шутила, острила, как-то жизнерадостнее
(если этот термин вообще имеет место в отношении к АА) была. Не
чувствовалось такой сдавленности, такого н а п р я ж е н и я в н у т р е н н
е г о, какое ощущается сейчас. АА гораздо "темнее" сейчас. Если раньше в ее
душевной атмосфере поверх сознательного плавали облака, белые и часто
легкие, то теперь - это тяжелые темные тучи; чувствуется медленный,
засасывающий, удушающий туман, который проникает во все существо АА, мучит
ее, душит, и все труднее ей выбираться из него, все неудачнее ее попытки
освободиться от его цепких лап. Эти попытки - это уменье внешне веселым,
непринужденным видом, остроумной шуткой, веселым смехом - обмануть
собеседника, - сейчас не удаются ей. Она чувствует, она понимает мысли
собеседника, и порой теряет уверенность в том, что ей удастся обмануть
его... Есть такой смех у АА - я его называю "счастливым смехом", оттого что
в нем - чистое, без примесей, легкое серебро звуков. Весной я его часто
слышал. Теперь - я его не слышу никогда. АА потеряла или почти потеряла его.
Три слова - а одно из них сказано Анненским - повисли страшной угрозой
над АА: "безвыходность", "обреченность" и "невозможность"... Страшные слова!
После одного из ее задыханий я посмотрел на нее и медленно и тихо
произнес: "Бедненькая"... АА сейчас же шаловливым и смеющимся тоном
ответила: "Совсем не бедненькая". - "А что же - счастливая?" - я больно
уколол ее сознание этим словом. АА помолчала и очень серьезно и очень тихо,
как бы про себя, сказала: "Счастливая - это совсем не противоположение слову
"бедная"..." - и сразу быстрым и громким голосом заговорила о постороннем о
чем-то - о работе.
В ногах у АА бутылка с горячей водой. Бутылка давно остыла, ноги у АА
опять холодны; узнал я о бутылке в конце вечера, когда она ее вытащила и
поставила на пол. АА ни за что не захотела, чтоб я раздобыл в кухне горячей
воды.
В начале вечера я увидел, что АА хочет чаю. Предложил ей пойти налить
чай или сказать Аннушке. АА не позволила мне, сказав, что чаю она вовсе и
наверное не хочет, а что мне совсем не следует ходить в кухню и что-то
делать, дала мне понять, что это неудобно, что это вызовет разговоры
Аннушки: "Вот, приходит молодой человек, чаи ставит и т. д."... "А я уж и
так - легенда этого дома, еще со времен Шилейко..." Да, АА - тема для
сплетен и пересудов челяди Шереметевского дома. Эпизод с чаем очень
показателен - характеризует, как АА стесняется всего, как она боится
обеспокоить других, - ту же Аннушку.
Так, все время разговаривая, я досидел у АА до 11 часов, когда пришел
Пунин. АА стала его уговаривать отпустить ее домой ночевать (все из-за той
же стеснительности, чтоб не утруждать ничем ни Ан. Евг. Пунину, ни Аннушку).
Пунин, конечно, никуда АА не пустил. В 11 часов я ушел.
А теперь я записываю содержание сегодняшних бесед с АА.
АА много говорила сегодня об отношениях Николая Степановича к ней и о
романах Николая Степановича с женщинами. Так, говорила о его романе с Лидой
Аренс. В 1908 году, весной, вернувшись из Парижа и побывав по пути в
Севастополе, у нее (где они отдали друг другу подарки и решили не
переписываться и не встречаться), Н. С. в Царском Селе познакомился с
Аренсами. (То есть знакомство могло быть и раньше, но сблизился.) Зоя - была
неудачно влюблена в Николая Степановича, приходила даже со своей матерью в
дом Гумилевых. Николай Степанович был к ней безразличен до того, что раз во
время ее посещения вышел в соседнюю комнату, сел в кресло и... заснул. Вера
Аренс - тихая и прелестная - "как ангел" - пользовалась большими симпатиями
Николая Степановича. А Лида Аренс увлеклась Николаем Степановичем, и был
роман; дело кончилось скандалом в семье Аренсов, так что Лида даже оставила
дом и поселилась отдельно. Кажется, ее отец так и умер, не примирившись с
ней, а мать примирилась чуть ли не в восемнадцатом году только.
АА не знает точно времени романа, но это - 1908 год, во всяком случае.
Николай Степанович никогда не говорил ей о Лиде Аренс - никогда, ни одного
упоминания не было. Она помнит его разговоры и о Зое, и о Вере, но только не
о Лиде. Узнала она об этом только теперь - от Пунина. АА предполагает, что
стихи Николая Степановича "Сегодня ты придешь ко мне" и "Не медной музыкой
фанфар" обращены к Лиде Аренс. Во всяком случае, они не к АА относятся.
АА не сказала мне, но, кажется, думала о том, что этот роман с Лидой
(Аренс - В. Л.) был в самом разгаре его признаний ей. А уже весной, вернее
зимой 1909 - Черубина де Габриак (это она сама сообщила).
АА наверняка знает, что в 1903 - 1905 гг. у Николая Степановича никаких
романов ни с кем не было, что влюбленность его отдаляла его от романов.
В 1906 г. АА была в Евпатории, и уже не может ничего утверждать об
Николае Степановиче. Между прочим, брат АА - Андрей Андреевич - в 1906 году
из Евпатории ездил в Ц. С. и вернувшись, сообщил ей, что Николай Степанович
читал ему стихотворение ("И на карту поставил свой крест"). Это,
следовательно, одно из самых ранних известных стихотворений после "Пути
конквистадоров".
Проездом в Африку, в 1908 г. Николай Степанович также был у АА и был
таким же, как в августе.
Я вчера много говорил с Вал. Серг. Срезневской о Татьяне Адамович. Та
мне рассказала, что считает роман с Таней Адамович выходящим из пределов
двух обычных категорий для Николая Степановича. (Первая - высокая любовь: к
АА, к Мане Кузьминой-Караваевой, к Синей Звезде; вторая - "ставка на
количество" - девушки, вроде девушек 20 - 21 года.) Роман с Таней Адамович
был продолжительным, но, так сказать, обычным: романом в полном смысле этого
слова. Валерия Сергеевна сказала, что однажды в разговоре с Николаем
Степановичем она упомянула про какой-то факт. Он сказал: "Да, это было в
период Адамович". - "А долго продолжался этот период?" Николай Степанович
стал считать по пальцам. "Раз... два... три... - почти три года". Когда
сегодня я рассказал об этом АА, она ответила: "Да... Не три года, но во
всяком случае, долго... И это был совершенно официальный роман, Николай
Степанович ничего не скрывал..."
Разговор с АА перешел к теме о враждебном отношении Николая Степановича
к ней в последние годы.
АА не совсем понимает, чем такое отношение было вызвано. Развод не был
принужденным. Отношения с ней прекратились задолго до 18 года. Развод был
очень мирным - ведь в 18 году, уже после того, как развод был решен, они
ездили в Бежецк, Николай Степанович был очень хорошо настроен к АА, да и тот
разговор в Бежецке: "Зачем ты все это выдумала", - происходил с грустью, но
без всякой неприязни. АА предполагает, что в теории Николай Степанович хотел
развода с ней. Так, в Париже, думая о Синей Звезде, он себе, если бы
рассчитывал на взаимность со стороны Синей Звезды: "Вот, разведусь с
Ахматовой и..." - тут, должно быть, планы о будущем... Но на практике
оказалось несколько иначе. Обида самолюбию несомненно была психологически
объяснима тем, что все свои последующие неудачи, даже такой неудачный брак с
Анной Николаевной, Николай Степанович мог относить за счет АА. АА сказала:
"Развод вообще очень тяжелая вещь... Это с каждым десятилетием становится
легче. Теперь - совсем легко... Но и теперь... Я помню, когда Всеволод
Рождественский развелся с Инной Малкиной, он приходил ко мне и жаловался,
что не знает, как себя вести, встречаясь с ней в разных местах... АА
поставила вопрос, на который я ответил: предложил бы ей развод сам Н. С.,
если б она его не опередила?
- Предложил!
В частности - об А. Н. АА вспомнила разговор с человеком, "которого я
бесконечно люблю и мнение которого для меня бесконечно ценно" - С Натальей
Гончаровой: "Если бы Пушкин не был Пушкиным, и если разбираться в этом
браке, то, может быть, нельзя было бы винить ее. Она просто была другим
человеком, чуждым интересам своего мужа... Ее интересовали платья, балы, а
мужа - какие-то строфы, какие-то издатели, какие-то непонятные и чуждые ей
дела...". Мысль АА я продолжил тут уже в отношении к Анне Николаевне. Это
просто был человек совершенно не подходящий Николаю Степановичу.
Да и несомненно этому есть достаточно примеров в воспоминаниях разных
лиц - Николай Степанович не был безупречным мужем. Она его любила - это
бесспорно, а ведь известно, какое количество романов Николая Степановича
укладывается в рамки 18 - 21 гг. И он не скрывал от нее. И известны его
презрительные отзывы об Анне Николаевне. Конечно, она была "козлом
отпущения". "Физически", ведь на нее сваливалось все тяжелое состояние
Николая Степановича последних лет - его озлобленность, раздраженность и т.
д.
А ведь АА избрала, казалось бы, наиболее благоприятное для Николая
Степановича положение: она замкнулась и нигде не бывала, ни на литературных
собраниях, где могли быть встречи с Николаем Степановичем, ни у общих
знакомых... Казалось бы, Николаю Степановичу это могло быть только приятно,
о оказалось наоборот - он ее упрекал в такой замкнутости, в нежелании ничего
делать, в отчужденности. В одну из встреч в последние годы Николай
Степанович сказал такую фразу: "Твой туберкулез - от безделья"...
АА говорит, что, конечно, и она отчасти - какими-нибудь неосторожными
фразами, переданными Николаю Степановичу, - могла вызывать такое отношение.
А больше всего виноваты в этом сплетни. Были люди, которые всячески
домогались ссоры между Николаем Степановичем и АА и старались вызвать в них
взаимную вражду. АА не хочет называть фамилий. Но был и Рождественский, да и
без Корнея дело не обошлось. А, получив от АА фразу, что фамилий она
называть не хочет, не стал спрашивать, но некоторые мысли у меня возникли...
АА рассказала о нескольких встречах в последние годы. Так, в январе
1920 года она пришла в Дом искусств получать какие-то деньги (думаю, что для
Шилейко). Николай Степанович был на заседании. АА села на диван в первой
комнате. Подошел Эйхенбаум. Стали разговаривать. АА сказала, что "должна
признаться в своем позоре - пришла за деньгами". Эйхенбаум ответил: "А я - в
моем: я пришел читать лекцию, и - вы видите - нет ни одного слушателя".
Через несколько минут Николай Степанович вышел. АА обратилась к нему на
"Вы". Это поразило Николая Степановича и он сказал ей: "Отойдем"... Они
отошли, и Николай Степанович стал ей жаловаться: "Почему ты так враждебно ко
мне относишься? Зачем ты назвала меня на "Вы", да еще при Эйхенбауме! Может
быть, тебе что-нибудь плохое передавали обо мне? Даю тебе слово, что на
лекциях я если говорю о тебе, то только хорошо".
АА добавила: "Видите, как он чутко относился ко мне, если обращение на
"Вы" так его огорчило. Я была очень тронута тогда".
АА не отрицает, что была несправедлива иногда в разговорах с Николаем
Степановичем, не была в "примирительном" настроении к нему, огрызалась на
него и т. д.
Помнит такой случай (кстати, он подтверждает и то, что, несмотря на
вражду с Блоком, Николай Степанович вел с ним иногда беседы, встречаясь во
"Всемирной литературе"):
Весной 21 года (в марте) АА пришла во "Всемирную литературу", чтобы
получить членский билет Союза поэтов, который нужен ей был для представления
не то управдому, не то куда-то в другое место. В. А. Сутугина написала билет
и пошла за Николаем Степановичем. Вернулась и сказала, что он занят, сейчас
придет и просит его подождать. АА села на диван. Ждала 5, 10, 15 минут.
Подходит Г. Иванов, подписал ей за секретаря. Через некоторое время
открывается дверь кабинета А. Н. Тихонова и АА видит через комнату Николай
Степановича и Блока, оживленно о чем-то разговаривающих. Они идут вместе,
останавливаются, продолжая разговаривать, потом опять идут. Блок расстается
с Николаем Степановичем, и Николай Степанович входит в комнату, где его ждет
АА, здоровается с ней и просит прощения за то, что заставил ее ждать,
объясняя, что его задержал разговор с Блоком. АА отвечает ему: "Ничего... Я
привыкла ждать!" - "Меня?" - "Нет, в очередях!" Николай Степанович подписал
билет, холодно поцеловал ей руку и отошел в сторону.
АА вспоминала опять приход Николая Степановича с Георгием Ивановым к
ней перед вечером Петрополиса. Подробности этого у меня уже записаны раньше.
АА добавила только, что она была очень тогда расстроена смертью брата
(Андрей Андреевич отравился после смерти своей маленькой дочери). И что она
совершенно не понимает, как мог Николай Степанович усиленно звать ее пойти с
ним в Дом Мурузи - в веселое, для легкого поведения место - и обижаться, что
она отказалась. Должен же он был понять, что получив такую печальную весть,
веселиться не ходят. АА добавляет, что, конечно, разговор велся бы в иной
форме, если б не присутствовал Г. Иванов. Присутствие Г. Иванова и очень
стесняло разговор, и очень раздражало АА...
А на вечер Петрополиса, 10 июля, АА пришла, но Николай Степанович ушел
оттуда до ее прихода. Она помнит, что к ней подошла группа девочек - учениц
Гумилева (кто именно, АА не помнит - может быть, среди них были и
Наппельбаумы). Девочки сказали ей, что Гумилев обещал их познакомить с ней
сегодня, но вот его нет, и поэтому они решили сами познакомиться.
Я спросил АА, когда она познакомилась с Наппельбаумами. АА ответила,
что если их не было в группе девочек на вечере Петрополиса, то - после
смерти Николая Степановича. До этого она вообще почти нигде не бывала и ни с
кем не знакомилась.
АА думает, что Николай Степанович, так ясно чувствуя враждебное
отношение к себе блоковской компании, вероятно, полуподсознательно относил к
этой компании и АА. В действительности, конечно, этого не было, АА не была
ни в каких "компаниях" вообще, держалась очень обособленно от всех и вела
очень замкнутый образ жизни.
А ко всем этим разговорам нужно поставить в примечание то, что Николай
Степанович боялся АА - всегда как-то боялся ее.
АА рассказывала об архиве своем и Николая Степановича в Ц. С., в
сундуке. Бывало всегда так: уезжая на лето, АА производила чистку всех
ящиков письменного стола. Все бумаги ненужные складывала в этот сундук
(бумаги свои и Николая Степановича). Там накопилось очень много. В декабре
1917 года АА с Анной Ивановной ездила в Царское Село и взяла из этого
сундука много писем, материалов - и своих, и Николая Степановича. Привезла
их в Петербург. А потом, в 1918 году, Николай Степанович попросил у нее свои
письма и бумаги, и она ему дала. Он взял их себе, и где они теперь -
неизвестно. Пропали, вероятно. А в 1921 году, уже когда Николай Степанович
был арестован, АА опять поехала в Царское Село, чтобы найти в архиве
какую-то нужную ей бумажку. В доме уже было учреждение (Рабкрин). АА вошла и
сказала, что она жила в этом доме и хочет взять несколько своих писем. Ей
ответили - "Пожалуйста" (ее кто-то из служащих-царскоселов узнал). Она
прошла наверх. Сундука уже не было, а бумаги валялись на полу - несколько
писем Блока и т. д. АА, не имея возможности взять все, взяла только самое
необходимое...
Да... Когда она вышла, этот узнавший ее служащий спросил ее о Николае
Степановиче. "Правда ли, что Гумилев арестован?". АА ответила утвердительно
и сказала, что он уже несколько дней как арестован.
Из разговора о Николае Степановиче я вспоминаю еще, что АА сделала
предположение о том, не читал ли Николай Степанович "Les grotesques" Т.
Готье в Африке в 11 году. Потому что после возвращения он говорил ей о
разных формах стилей "Dantesque" и еще два назвал и предложил ей выбрать ту,
которая ей больше нравится. АА выбрала "Dantesque", и Николай Степанович
написал акростих "Ангел лег у края небосклона...", кот. должна быть, значит,
в форме "Dantesque".
АА говорила о том, что Николай Степанович, читая Готье, который
"открыл" французских поэтов, до этого забытых, стал сам изучать этих поэтов,
обратился к ним - вместо того, чтобы воспринять от Готье только прием и,
перенеся его на русскую почву, самому обратиться к русской старине - напр. к
"Слову о полку Игореве" и т. д.
От этого и получился "французский Гумилев". Объясняет это АА
исключительной галломанией, до сих пор существующей в России. То же
происходит и в живописи. Так отчасти делает Бенуа (с французами, открытыми
Гонкурами - Грез и др.). Правда, Бенуа параллельно с изучением французов
изучает и русскую древнюю живопись - которая прекрасна (АА заговорила о
русской иконописи, сказала, что какая-нибудь старинная икона - такое же
совершенство, такое же высокое и тонкое произведение искусства, как,
например, персидская миниатюра). Но у Николая Степановича есть период и
"русских" стихов - период, когда он полюбил Россию, говоря о ней так, как
француз о старой Франции.
Это - стихи "Костра" - "Змей", "Мужик", "Андрей Рублев". Это - стихи от
жизни, пребывание на войне дало Николаю Степановичу понимание России-Руси.
Зачатки такого "русского Гумилева" были раньше - например, военные стихи
"Колчана", в которых сквозит одна сторона только - православие, но в которых
еще нет этих тем.
Правда, "Андрей Рублев" написан под впечатлением статьи об Андрее
Рублеве в "Аполлоне" - впечатление книжное, но это нисколько не мешает
отнести его к "русскому Гумилеву". К этому же циклу относятся и такие стихи,
напр., как "Письмо" и "Ответ сестры милосердия" - сами по себе очень слабые,
очень злободневные и вызвавшие еще тогда, в 15 году, упреки АА, Лозинского и
других. Потом период "русского" Гумилева прекращается; последнее
стихотворение этого типа - "Франции" (18 года). Отблеск этого русского
настроения есть и в "Синей Звезде" ("Сердцем вспомнив русские березы, звон
малиновый колоколов..."). А после "Франции" - ни одного такого
стихотворения.
Какие-то уже совсем "тени от тени" этого - строчки есть в "Шатре" (о
России - но это уже экзотика наизнанку) и в "Заблудившемся трамвае" - это
тоже уже совершенно другое. "Это уже стихи от стихов"... А вообще впервые
слово "Русь" встречается у Гумилева в... - но какая это фарфоровая Русь!
(Это та Русь, какую мы видим в балете, в каком-нибудь "Коньке-Горбунке".)
АА, рассказывая это, говорит: "Вот - и это период, вот как нужно искать
периоды. Я уверена, что эти стихи и технически отличаются от всех
других...".
Я передал АА мой сегодняшний разговор с Мухиным. Мухин цитировал фразу
Гумилева, сказанную им после выпускных экзаменов в гимназии, фразу, ставшую
анекдотом среди учителей и запомнившуюся до сих пор:
Гумилев отвечал на экзамене плохо. Его спросили, почему он не готовился
к экзаменам? Николай Степанович ответил: "Я считаю, что прийти на экзамен,
подготовившись к нему, это все равно, что играть с краплеными картами".
АА этой фразе очень обрадовалась: "Узнаю, узнаю... Весь Гумка в этой
фразе!". АА сказала, что если б Мухин больше ничего, кроме этой фразы, не
вспомнил, то и то его сообщение было б важнее всех вместе взятых
воспоминаний девушек. Очень обрадовалась этой находке. А Мухин передал и еще
одну характерную фразу. На экзамене Гумилева спросили о Пушкине: "Чем
замечательна поэзия Пушкина?". Гумилев невозмутимо ответил:
"Кристальностью". - "Чтоб понять всю силу этого ответа, надо вспомнить, -
говорил Мухин, - что мы, учителя, были совершенно чужды новой литературы,
декадентству и т. д. Этот ответ ударил нас как обухом по голове. Все мы
громко расхохотались! Теперь-то нам понятны такие термины, понятно, как
верно определяет это слово поэзию Пушкина, но тогда!"
АА заговорила о статье "Без божества, без вдохновенья". Рассказала, что
когда была написана эта статья, Алянский принес ее Артуру Лурье... От АА
статью эту скрыли. Она помнит, что тогда они вдвоем ее читали про себя, а