Страница:
Уже одного этого первого небольшого шума в Париже было достаточно, чтобы высказывание попало на страницы истории, одновременно помещая с собой и Камбронна, до сих пор одного из толпы командиров, но с того момента "великого Камбронна".
5
Пьер Камбронн родился в Сен-Себастьене, неподалеку от Нанта, в 1770 году. Свою военную карьеру он начал двадцатью двумя годами позднее, добровольно вступив в ряды армии Республики. Крещение огнем он получил в знаменитой битве под Жемаппе. Парень сражался в Вандее, служил под командованием Гоша в Ирландской Армии, под командованием Массены в Швейцарии, под командованием Моро в Баварии, а потом уже рядом с Наполеоном во всех кампаниях Консульства и Империи: в Италии, Австрии, Пруссии, Польше, Испании, России - одним словом, везде. В 1813 году он получил чин бригадного генерала, что было логическим последствием того длинного пути, в ходе которого он отличался в каждой битве. Годом позднее, он последовал за обожествляемым им императором на Эльбу.
Единственным моментом отдыха за 23 года непрерывной службы для Камбронна стало пребывание в лагере в Булони (1804 - 1805). Ожидая там, вместе с Великой Армией, приказа атаковать Англию, он влюбился в 24-летнюю амазонку, дочери торговца кружевами, Августину Корбизе. Их неформальное жениховство продолжалось, в течение которых Камбронн высылал даме своего сердца прочувственные письма из далеких мест службы, считая, что она пожелает ждать его, пока Наполеон не завоюет весь свет, и тогда уже можно будет разойтись по домам. Helas! - как говорят, а вернее, вздыхают французы.
Тонкий в письмах, в армии Камбронн был славен не только бравурной храбростью, но и грубым, мягко выражаясь, языком, что наверняка возмутит лишь тех, которые армию представляют по образу и подобию Армии Спасения.
15 июня 1815 года, выступая на сцене Ватерлоо в почетном костюме-мундире командира 2 батальона 1 полка пеших гвардейских стрелков, Камбронн создал одну из наиболее героических ролей эпохи ампира. В последнем акте он получил тяжелую огнестрельную рану в голову. После битвы его полуживого вытащили из-под кучи трупов4. Англичане перетранспортировали едва дышащего генерала в лагерь для пленных на островах, там вылечили, после чего отдали в руки доброго короля Людовика XVIII де Бурбона, который в течение последних месяцев дискутировал с бонапартистами исключительно посредством расстрельных взводов.
Правда, военный трибунал не осмелился послать героя на смерть, решающее влияние тут оказало дело разрекламированного прессой знаменитого ответа, которым Франция была безмерно горда, а также факт, что Камбронн открыто манифестировал ненависть к британцам, которым в Париже вообще никто не симпатизировал5. Правда, это никак не помешало ему через пять лет (1820 г.) жениться на англичанке, вдове Сворд6.
В том же самом, 1820 году, когда страсти несколько поутихли, Камбронн принял командование 16 дивизией линейной пехоты, в 1822 году он был именован виконтом, а через десять лет ушел в отставку, чтобы остаток жизни провести в родных сторонах.
Но давайте вернемся в Париж ранних лет Реставрации.
6
После Ватерлоо фигура Камбронна быстро выросла до весьма огромных размеров как на вкус королевских ультра, посему вскоре - не без их помощи начались сомнения в аутентичности знаменитой реплики. 18 декабря 1818 года в дело вступил роялистский "Журналь дес дебатс" статьей, подписанной только буквой "V": "Чувствуем свою обязанность проинформировать, что весь Париж обязан услыхать из уст генерала Камбронна, что он сам узнал об этих монументальных словах из газет и никак не вспоминает, чтобы говорил что-либо подобное. В связи с этим, всю славу надлежит вернуть истинному автору великих слов, одному из редакторов "Журналь женераль"7, который произнес их через три дня после битвы, стоя во главе колонн... той же газеты". Вспыхнул скандал.
Уже на следующий день "Журналь женераль де Франс", на которого напали и чьи амбиции были поставлены под сомнение, резонно заметил, что "(...) героизм указанного ответа не проявляется в сопоставлении тех или иных слогов, но в чувстве, который данный ответ выразил, и в ситуации, в которой он был произнесен". И хотя после нескольких дней фехтовальных поединков в прессе дискуссия временно утихла, сомнения относительно содержания и относительно авторства были уже посеяны. Когда же Камбронн и вправду публично открестился от авторства той самой фразы "Гвардия умирает, но не поддается!", большинство последующих исследователей, во главе с одинаково известным, сколь и необъективным Киршейзеном, признала всю историю журналистской уткой. Даже изданный в 1965 году "Словарь Революции и Империи" Ларусса назвал упомянутое высказывание апокрифом. То есть, Ларусс совершил ошибку8, ибо - даже абстрагируясь от авторства, к чему я вскоре вернусь слова такие под Ватерлоо прозвучали. Это подтверждают как минимум три мемуарные сообщения, оставленные участниками сражения, гвардейцами из последнего каре.
Ровно через 20 лет после смерти Камбронна, в 1862 году, пожилой Антуан Делё, бывший гренадер 2 полка гренадер Старой Гвардии, сделал в штаб-квартире маршала Мак Махона в Лилле, в присутствии директора департамента и других чиновников, следующее заявление: "Когда английский генерал крикнул: Поддайтесь, гренадеры! - Камбронн заорал: Гвардия умирает, но не поддается! Огонь! - Англичанин снова закричал: Гренадеры, поддайтесь, и мы отнесемся к вам как к первейшим солдатам в мире! - И Камбронн снова ответил то же самое, а вместе с ним все солдаты и офицеры повторили его ответ. Именно это я и помню, как вместе с другими повторил: Гвардия умирает, но не поддается!" Здесь я должен прервать реляцию Делё, но еще вернусь к ней.
В том же самом году другой ветеран, проживающий в Париже Жан Болду, написал в "Монд Иллюстре" энергичное письмо: "Все солдаты, пережившие Ватерлоо, прекрасно знают, что это славный генерал Камбронн (...) так ответил, и нечего больше это обсуждать, друзья мои! Если уж пишешь в газетах, то нужно знать историю или спрашивать у тех, кто ее знает!"
В свою очередь, в 1877 году, еще один из тех немногих, кто пережил "каре смерти", проживающий в Анжере бывший хирург 61 полка, Людовик Меллет, решительно заявил: "Я там был и свидетельствую, что такой ответ прозвучал, а потом его повторила вся армия. Я сам кричал вместе с другими: Вив Камбронн! Гвардия умирает, но не поддается!"
Так что нет никаких сомнений, что высказывание было произнесено, но произнесено было в сумятице битвы, под гром орудий, и не все услыхали, кто его произнес. Потом кто-то крикнул: "Да здравствует Камбронн!", гвардия повторила ответ, и таким образом знаменитые слова соединились с фамилией генерала. Историки, ссылающиеся на отрицание от самого Камбронна (например, Кастелот), проигнорировали один существенный факт: Камбронн и вправду отрекся от авторства, но ведь самих слов отрицать не стал. Он так сказал префекту департамента Луар-Инферер, Морису Дювалю:
- Эти героические слова принадлежат не мне, но всей гвардии императора, которая припечатала эти слова собственной кровью.
Так кто же был автором величественных слов? Тьер в "Истории Консульства и Империи" указывает генерала Мишеля. Бывший паж, а впоследствии апологет Наполеона, Эмиль Марко де Сент-Хилар, прибавил в этот список генерала Дорсенна и резонно заметил: "Тот, кто сказал подобное, не должен был этих слов пережить". Мишель и Дорсенн погибли при Ватерлоо.
Скорее всего, это был Мишель, голос которого в грохоте сражения солдаты спутали с голосом Камбронна. Во всяком случае, так в прессе утверждали сыновья Мишеля, один из которых был аудитором Государственного Совета. Они написали (уже после смерти Камбронна) жалобу королю, требуя убрать знаменитую реплику с цоколя памятника, который поставил генералу Камбронну город Нант. Сам Наполеон также приписывал авторство этих слов Мишелю, и хотя император отсутствовал в "каре смерти", известно, что собственные утверждения он никогда не основывал на сплетнях, но на донесениях, достойных доверия.
Вот и все пока что о фразе, предложении. Но где корнелевская, даже более того - шекспировская в своем величии фраза сжалась до единственного "пахнущего" выражения? На поле битвы, в воображении гениального писателя или же в кафе?
7
Большая часть французского общества со "словом Камбонна" ознакомилась в 1862 году, читая памятные страницы "Отверженных". Закончив главу, названную "Последнее каре" предложением: "Поддайтесь, бравые французы! Камбронн ответил: Дерьмо!", Гюго назвал это слово "возможно, прекраснейшим, которое француз когда-либо высказал" и прибавил: "Высказать такое слово и умереть. Может ли быть нечто более великое? Ведь желать смерти - это умереть, и не вина этого человека, что, засыпанный пулями - он уцелел".
Многих французов это привело в восхищение, но и в недоумение. О подобной версии реплики под Ватерлоо они узнали впервые. Ну да, сразу же после "Гвардия умирает..." прозвучало еще какое-то, более резкое слово, об этом знали из заключительных фрагментов сообщения гренадера Дюлё, который, правда, слова этого не процитировал. Старый солдат вспоминал: "Когда в третий раз прозвучало: Гренадеры, поддайтесь, поддайтесь!, Камбронн ответил взбешенным жестом, которому сопутствовало какое-то слово. Этого слова я не слышал, поскольку в этот самый момент неприятельская пуля бросила меня на кучу тел".
Все задавали себе один и тот же вопрос, а каким чудом услышал это слово Гюго? И все при этом размышляли, а не воспользовался ли автор для этого машиной воображения, которая столетиями прозывается "licentia poetica". Поколение Романтиков делало подобное весьма частенько и с большой любовью. В свое время со смехом повторяли, как в одном парижском салоне Дюма-отец со всеми деталями описывал ход сражения под Ватерлоо. Слушающий все это генерал Роллен, участник битвы, возмущенно перебил его:
- Вы фантазируете, мсье Дюма! Я там был, но ничего подобного не видел!
- По-видимому, вы плохо замечали, мсье генерал! - хладнокровно ответил на это Дюма.
Выдумал Гюго "слово Камбронна" или же нет - к этому мы еще вернемся. Перед этим же стоит отметить, что Гюго прекрасно понимал необходимость такого слова для поколения французов, не знавшего побед9. С этим словом было так же, как со знаменитым высказыванием о Боге - даже если в действительности оно и не прозвучало, его следовало придумать и сделать из него легенду "ради подкрепления сердец". Вввести "слово Камбронна" в битву при Ватерлоо означало опустить кнут на лицо Альбиона и вырвать у него славу победы, превратить поражение в триумф.
Французы являются мировыми чемпионами по производству подобных маскирующих легенд, которые заслоняют память о военных поражениях или же подслаждают их горечь. Когда "непобедимые" войска Карла Великого понесли от рук баскийских горцев позорное поражение в ущелье Ронсеваль, франконская пропаганда немедленно отреагировала чудной "Песней о Роланде", в котором поражение объяснялось изменой и заслонялось героизмом "идеального рыцаря". На самом же деле никакой измены не было, да и сам Роланд был далек от идеала. Из примеров, более близких поколению Гюго, наиболее типичным была битва, проигранная британскому флоту, которая состоялась 1 июля 1794 года между островом Оэссан и Брестом. Революционная пропаганда тут же затмила это поражение хвалебным гимном ы честь героизма экипажа судна "Мститель", который, сражаясь до последнего, предпочел пойти на дно, но не сдаться в плен, и при этом еще все пели "Марсельезу". На самом же деле большая часть моряков во главе с капитаном немедленно пересела в английские спасательные шлюпки.
Поражения под Ронсевалем и Оэссан в истории Франции закрепились в формате пары слов, в то время как "Песнь о Роланде" и эпопея "Мстителя" остались в формате крупных глав. Гюго из этого урока исторического мифотворчества сделал соответствующие выводы и постановил перечеркнуть поражение под Ватерлоо одним-единственным словом, придавая этому слову звучание колокола. Он считал, что (цитирую по "Отверженным") "поразить подобным словом убийственную молнию, дать такую трепку поражению, так ответить року, утопить в клоаке этих двух слогов европейскую коалицию, из самого гадкого, последнего слова сделать наипервейшее, освещая его сиянием Франции, нахальством завершить Ватерлоо, к Леониду прибавить Рабле, оставить поле боя, но перейти в историю - это и означает победить!"
Гюго и вправду победил. Хотя он и не предчувствовал Рентгена, но уже тогда знал абсолютную истину, которую в следующем столетии сформулировал Олдос Хаксли: "Слова подобны рентгеновским лучам. Если ними умело пользоваться - они проникают все, что угодно". "Слово Камбронна", которое Гюго облагородил в своем шедевре, проникло сквозь все - оно вошло в историю, в легенду и стало символом, намного большим, чем само Ватерлоо.
8
Через несколько дней после публикации "Отверженных", редакция "Журналь дес дебатс" с помощью пера одного из своих писак, некоего Кувийе-Флери, обвинила автора в вульгарности, требуя проведения следствия по делу двух слогов, до сих пор тривиальных, и с этого времени - святых.
"Следствие" провели историки, и до самых интересных вещей докопался Ленотр. Конуретно же, он доказал (или же повторил за кем-то, только я сам этого более раннего источника не знаю), что Гюго не выдумал "слово Камбронна", поскольку оно прозвучало тридцатью годами ранее, около 1830 года, в "Кафе дес Варьете", содержателем которого был Деходенс, и в котором собиралась артистическая богема и литературный мирок. Во время обсуждения знаменитой реплики Шарль Нодье сказал:
- Возможно, Камбронн ответил словами менее претенциозными, но наверняка в подобном стиле.
На это с места сорвался банальный писателишка, Женти, и воскликнул:
- Вы ничего не знаете! А я знаю, каким был настоящий ответ. Хотите, чтобы я повторил это слово? Камбронн ответил: Merde!
Заявление было принято овациями и взрывом смеха.
Так неужели Женти? Не обязательно. Вполне возможно, что Женти просто услышал слово от тех, кому оно было известно еще раньше. Отступая таким вот образом в глубину времен, можно дойти до поля битвы и к тому июньскому вечеру в году от Рождества Христова 1815.
Чтобы поддержать тезис о рождении "слова Камбронна" под Ватерлоо можно привести два сообщения, хотя все они косвенные. Итак: Эдуар Фурнье сообщает, что Камбронн иногда, когда его об этом просили друзья, и если рядом не было дам, повторял то самое историческое "Merde!", возбуждая энтузиазм слушателей. Камбронн лжецом не был, все его считали человеком правдивым, поэтому, если Фурнье не начудил, что означает, если генерал действительно повторял это слово в компании - оно должно было прозвучать при Ватерлоо. Трудно, так же, предполагать, чтобы Камбронн обманывал свое семейство. Родственник героя, Кретьен Камбронн, вспоминал: "Моя бабка, мать и отец были абсолютно уверены в том, что Виктор Гюго в "Отверженных" не солгал".
9
"Все люди гениальны, - написала Марта Грехем, - но большинство из них в течение весьма краткого мгновения". Камбронн был гениален в течение мгновения, столь же краткого как отблеск огня из ствола стреляющего орудия, а слово, которым он воспользовался, и которое Виктор Гюго выловил из забытья, прозвучало громче, чем пушечная канонада, и звучит до сих пор. Вот только, на самом ли деле он им воспользовался? У меня 99 процентов уверенности, что именно так все и было, вот только никогда этой уверенности не будет больше.
Зато я на все 100 процентов уверен, что солдатские словечки и жесты принадлежат своим эпохам, и вместе с эпохами они и умирают. Луи Арагон вспоминал в беседе с одним французским журналистом, как сообщил своему командиру что война (Первая мировая) как раз завершилась. Полковник остолбенел, а потом крякнул:
- Бля... Что ж теперь с моим орденом Почетного Легиона?!
Эта фраза является символом, говорящим намного больше, чем ответ Камбронна при Ватерлоо.
1 Х. Хуссей
2 Колвилл, Мейтленд, Хелкетт или же иные - в воспоминаниях относительно этого существуют различные мнения.
3 В историю перешло название битвы, данное ей Веллингтоном, у которого в Ватерлоо была штаб-квартира и лазарет; стоящий во главе пруссаков Блюхер называл ее битвой под Бель-Альянс, от названия поместья, возле которого он встретился с Веллингтоном; и один только Наполеон дал битве имя от того места, где она и происходила: под Монт-Сен-Жан (приблизительно в 3 км южнее Ватерлоо).
4 Это до сих пор не мешает британским историкам (например, Дж. Веллер в "Веллингтон при Ватерлоо", Лондон, 1967) увлеченно повторять бредни, основанные на сообщении некоего сержанта Коттона, который, якобы, принимал участие в битве, будто Камбронна после яростного поединка взял в плен полковник Хью Хелкетт.
5 В определенном смысле историческим парадоксом является тот факт, что французский выход тоннеля под Ла-Маншем, символа новой, дружелюбной эры в отношениях с Англией, был спроектирован неподалеку от Кале, на земле, принадлежащей потомкам генерала - семейству Камбронн.
6 Тоже интересно, Sword по-английски означает "меч".
7 Имелся в виду некий Ружемон.
8 Не первую и не последнюю; Ларусс вообще кишит ошибками.
9 В тот момент, когда Гюго писал "Отверженных", еще не было Сольферино. Впрочем, даже и Сольферино, как одна ласточка, весны еще не делало.
ВАЛЕТ ПИК
1769
МИШЕЛЬ НЕЙ
1815
ПРОЦЕСС "РЫЖЕГО ЛЬВА"
Измена является преступлением лишь тогда, когда не добьется своей цели.
(Никколо Макиавелли)
1
10 января 1769 года в семействе бочара из Саррелуа (Лотарингия) на свет появился рыжий мальчишка, которому при крещении дали имя Мишель. Когда ему еще не исполнилось двадцати, Мишель Ней вступил в армию, продолжая семейную традицию. Его отец, бывший солдат, не сделал карьеры в армии по той простой причине, что перед Революцией все офицерские чины были заранее предназначены только для благородных. Во время Революции большинство благородных очень нехорошо умерло в объятиях гильотины, в связи с чем воюющая со всей законной Европой Республика начала испытывать недостаток в офицерских кадрах. В такой ситуации для смельчаков покроя Нея открывалось широкое поле для карьеры. Сын бочара из Саррелуа воспользовался шансом по максимуму. В тогдашней французской военной иерархии максимумом был чин маршала, и в 1804 году Ней получил его из рук Наполеона. Помимо этого он получил еще титулы принца Эльхингенского и принца Московского, а также неформальный титул: "храбрейший из храбрых".
"Рыжик" (так ласково называли его солдаты) отличия любил, но еще сильнее обожал боевую славу. Когда Наполеон во время осады Михельсбурга прислал ему приказ обождать корпус Ланна, Ней рявкнул курьеру:
- Передай Его Императорскому Величеству, что славой я ни с кем делиться не собираюсь!
Он и вправду не делился, всегда выступая в первых рядах. В Испании, когда генерал Эррасти, защищавший от французов Сьюдад Родриго, вышел из города с белым флагом и попросил провести его к командованию французов, от ближе всего расположенных к твердыне штурмового шанца прозвучали слова:
- В этом нет никакой необходимости, я здесь.
И появился Ней.
В отличие многих обмундированных героев эпохи, для Нея поле сражения не было местом кровавой, непосильной работы, а чем-то вроде жилой комнаты, в которой он отдыхал от слишком запутанной для его рыжей головы будничности мирной жизни. В зените битвы под Бородино, когда ряды французской кавалерии начали лопаться в огне русских пушек, Ней вытащил из кармана порцию табака, сунул ее в рот и начал хладнокровно жевать, что подействовало на солдат будто морфий.
Когда во время ухода из под Москвы Великая Армия превратилась в громадное стадо безумцев, Ней, как бы нехотя, совершал такие чудеса героизма, что из уст Наполеона прозвучали необычные слова:
- Я бы предпочел потерять триста миллионов франков, чем одного Нея!
Когда это имеющее все черты Апокалипсиса отступление уже заканчивалось у Виленских ворот Ковно, казаки Платова решились на окончательный штурм французского арьергарда. Толпа завыла и рассыпалась в паническом бегстве. Перед воротами остался рыжеволосый мужчина в мундире маршала - он повернулся, созвал несколько храбрецов, затем поднял брошенное мародерами ружье и начал стрелять как простой солдат, с тем спокойствием, который обычные солдаты проявляют только лишь во время маневров. Атака казаков сорвалась. И потому через сто лет с лишним МакДонелл написал про экскурсию французов в глубины России-матушки чудесные слова: "Один император, два короля, один принц, восемь маршалов и 600 тысяч солдат - все они были разбиты. Все - кроме сына бочара из Саррелуа".
Человеку этому Франция отплатила воистину особенно за все, чего он совершил во имя ее славы в течение двадцати лет. Одним весенним утром 1815 года его поставили к стенке и нашпиговали 11 французских пуль в грудь. За государственную измену.
2
На белом тракте смерти, растянувшемся между Москвой и Березиной, звезда Бонапарте начала угасать. Последствия этого были идентичны тем, как и во всех подобных случаях во всей истории. Маршалам - элите преторианцев императора - начала осточертевать ампирная карусель. В течение многих лет побед они заработали для себя княжеские титулы, дворцы и прекрасных женщин, и теперь им не хотелось все это потерять. В 1814 году, когда над Францией нависли черные тучи, средний возраст 17 действующих маршалов Империи составлял 49,8 лет. В таком возрасте человек, уже чего-то достигший, уже желает начать отдыхать и стричь купоны с даров судьбы. Герои устали, а Корсиканец все так же гнал их на новые и новые поля сражений; горевший в нем негаснущий огонь начал их пугать; они начали его ненавидеть - вначале огонь, а потом и самого императора. Эта ненависть позволила им забыть, что за все у них имеющееся, они обязаны благодарить ему - без него они были бы теми, кем родились: бочарами, корчмарями и пастухами. Как сказал Монтескье: "Когда осыпаешь человека милостями - с этого момента первой его мыслью будет лишь одно: как их сохранить".
В 1814 году войска антинаполеоновской коалиции вступили на землю Франции. Там, где союзники встречали Наполеона, они терпели ужасные поражения; но там, где его не было, они одерживали победы над его маршалами. Усилия императора были сизифовыми, не мог же он лично заблокировать все дороги. Он выиграл более десятка сражений, но с тем же общим результатом, как будто бы кто-то пожелал остановить ворвавшуюся на пляж морскую волну, дав ей более десятка пинков. Австрияки, русские, пруссаки, немцы и шведы все прибывали, их когорты шли с востока непрерывными цепями, как будто бы какая-то гигантская матка выплевывала их в том месте, где встает солнце. В конце концов, они добрались до рогаток Парижа.
И вот тогда самый давний из личных приятелей Наполеона, маршал Мармон, князь Рагузы, сдал без боя защищавшую город армию1, а его коллеги заставили "бога войны" принять отставку (Ней сыграл здесь первоплановую роль), кинули в канаву ампирные знаки отличия и поклонились белым лилиям, а точнее, жирному Бурбону, который последние два десятка лет шастал по свету на милостивых хлебах России и Пруссии, а теперь вернулся на родину "привезенный на тачке" ее врагами. Людовик XVIII добродушно принял маршалов на свою псарню, одарил титулами пэров и новыми орденами, и все стали счастливы наконец-то воцарился столь желанный мир и покой.
Но всего лишь на 10 месяцев.
Ранней весной 1815 года Бонапарте сбежал с Эльбы, неожиданно высадился во Франции и во главе горстки солдат шел на столицу с размахом захватывавшего все и вся урагана. Король выслал против него небольшой отряд и ожидал скорых известий о разгроме "бунтовщиков". Через несколько дней падающий от усталости королевский курьер добрался до Парижа.
- Ну что, наши войска отбросили их? - прозвучал вопрос.
- Нет, они пьют с ними, - прозвучал ответ.
Тогда Бурбон почувствовал себя неспокойно на золоченом стуле в Тюильри, хотя придворные клялись ему честью, что не пропустят "корсиканского оборотня" к границам города. Людовик XVIII был глуп, но не настолько глуп, чтобы не понимать, что человека, сумевшего завоевать половину Европы, не остановит даже миллион придворных. Для этого был нужен солдат. К счастью, солдат при нем имелся, к тому же "храбрейший их храбрых".
Когда принц Эльхингенский и Московский услыхал, что "Франция ожидает от него исполнения своих обязанностей", он с типичным для себя бессмысленным запалом заявил, что "привезет чудовище в железной клетке", после чего взял три тысячи солдат и отправился навстречу Наполеону..
3
13 марта 1815 года Ней добрался до постоялого двора "Под Золотым Яблоком" в Лонс-ле-Солниер. Те, которые его там видели, впоследствии утверждали, что он был как никогда мрачным. Понятно - отовсюду доходили сообщения о массовом переходе войск на сторону императора, а солдаты Нея все неохотнее выполняли его приказы. До рыжеволосого постепенно стало доходить, что народ пойдет за императором, и что воевать против императора, означает воевать с народом и разжечь гражданскую войну. Если бы ему приказали в одиночку вступить в бой с батальоном врагов, он знал бы, что следует делать, и проявил бы такой героизм, которого не знала бы история - уж в этом он был виртуозом. Но теперь его поставили против волшебника, которому он когда-то сам позволил околдовать себя вместе со всей Францией, а он пообещал привезти этого полубога в железной клетке!
Поздно ночью к комнату Нея на постоялом дворе "Под Золотым Яблоком" постучали два человека в гражданском платье, плотно закутанные в широкие плащи. Это были два офицера гвардии Наполеона, вручившие маршалу листок бумаги с двумя спешно написанными предложениями. Вот эти предложения: "Встретимся в Шалоне. Я приму тебя так же, как после Москвы". Вместо подписи внизу была только одна буква - большое, черное "N".
5
Пьер Камбронн родился в Сен-Себастьене, неподалеку от Нанта, в 1770 году. Свою военную карьеру он начал двадцатью двумя годами позднее, добровольно вступив в ряды армии Республики. Крещение огнем он получил в знаменитой битве под Жемаппе. Парень сражался в Вандее, служил под командованием Гоша в Ирландской Армии, под командованием Массены в Швейцарии, под командованием Моро в Баварии, а потом уже рядом с Наполеоном во всех кампаниях Консульства и Империи: в Италии, Австрии, Пруссии, Польше, Испании, России - одним словом, везде. В 1813 году он получил чин бригадного генерала, что было логическим последствием того длинного пути, в ходе которого он отличался в каждой битве. Годом позднее, он последовал за обожествляемым им императором на Эльбу.
Единственным моментом отдыха за 23 года непрерывной службы для Камбронна стало пребывание в лагере в Булони (1804 - 1805). Ожидая там, вместе с Великой Армией, приказа атаковать Англию, он влюбился в 24-летнюю амазонку, дочери торговца кружевами, Августину Корбизе. Их неформальное жениховство продолжалось, в течение которых Камбронн высылал даме своего сердца прочувственные письма из далеких мест службы, считая, что она пожелает ждать его, пока Наполеон не завоюет весь свет, и тогда уже можно будет разойтись по домам. Helas! - как говорят, а вернее, вздыхают французы.
Тонкий в письмах, в армии Камбронн был славен не только бравурной храбростью, но и грубым, мягко выражаясь, языком, что наверняка возмутит лишь тех, которые армию представляют по образу и подобию Армии Спасения.
15 июня 1815 года, выступая на сцене Ватерлоо в почетном костюме-мундире командира 2 батальона 1 полка пеших гвардейских стрелков, Камбронн создал одну из наиболее героических ролей эпохи ампира. В последнем акте он получил тяжелую огнестрельную рану в голову. После битвы его полуживого вытащили из-под кучи трупов4. Англичане перетранспортировали едва дышащего генерала в лагерь для пленных на островах, там вылечили, после чего отдали в руки доброго короля Людовика XVIII де Бурбона, который в течение последних месяцев дискутировал с бонапартистами исключительно посредством расстрельных взводов.
Правда, военный трибунал не осмелился послать героя на смерть, решающее влияние тут оказало дело разрекламированного прессой знаменитого ответа, которым Франция была безмерно горда, а также факт, что Камбронн открыто манифестировал ненависть к британцам, которым в Париже вообще никто не симпатизировал5. Правда, это никак не помешало ему через пять лет (1820 г.) жениться на англичанке, вдове Сворд6.
В том же самом, 1820 году, когда страсти несколько поутихли, Камбронн принял командование 16 дивизией линейной пехоты, в 1822 году он был именован виконтом, а через десять лет ушел в отставку, чтобы остаток жизни провести в родных сторонах.
Но давайте вернемся в Париж ранних лет Реставрации.
6
После Ватерлоо фигура Камбронна быстро выросла до весьма огромных размеров как на вкус королевских ультра, посему вскоре - не без их помощи начались сомнения в аутентичности знаменитой реплики. 18 декабря 1818 года в дело вступил роялистский "Журналь дес дебатс" статьей, подписанной только буквой "V": "Чувствуем свою обязанность проинформировать, что весь Париж обязан услыхать из уст генерала Камбронна, что он сам узнал об этих монументальных словах из газет и никак не вспоминает, чтобы говорил что-либо подобное. В связи с этим, всю славу надлежит вернуть истинному автору великих слов, одному из редакторов "Журналь женераль"7, который произнес их через три дня после битвы, стоя во главе колонн... той же газеты". Вспыхнул скандал.
Уже на следующий день "Журналь женераль де Франс", на которого напали и чьи амбиции были поставлены под сомнение, резонно заметил, что "(...) героизм указанного ответа не проявляется в сопоставлении тех или иных слогов, но в чувстве, который данный ответ выразил, и в ситуации, в которой он был произнесен". И хотя после нескольких дней фехтовальных поединков в прессе дискуссия временно утихла, сомнения относительно содержания и относительно авторства были уже посеяны. Когда же Камбронн и вправду публично открестился от авторства той самой фразы "Гвардия умирает, но не поддается!", большинство последующих исследователей, во главе с одинаково известным, сколь и необъективным Киршейзеном, признала всю историю журналистской уткой. Даже изданный в 1965 году "Словарь Революции и Империи" Ларусса назвал упомянутое высказывание апокрифом. То есть, Ларусс совершил ошибку8, ибо - даже абстрагируясь от авторства, к чему я вскоре вернусь слова такие под Ватерлоо прозвучали. Это подтверждают как минимум три мемуарные сообщения, оставленные участниками сражения, гвардейцами из последнего каре.
Ровно через 20 лет после смерти Камбронна, в 1862 году, пожилой Антуан Делё, бывший гренадер 2 полка гренадер Старой Гвардии, сделал в штаб-квартире маршала Мак Махона в Лилле, в присутствии директора департамента и других чиновников, следующее заявление: "Когда английский генерал крикнул: Поддайтесь, гренадеры! - Камбронн заорал: Гвардия умирает, но не поддается! Огонь! - Англичанин снова закричал: Гренадеры, поддайтесь, и мы отнесемся к вам как к первейшим солдатам в мире! - И Камбронн снова ответил то же самое, а вместе с ним все солдаты и офицеры повторили его ответ. Именно это я и помню, как вместе с другими повторил: Гвардия умирает, но не поддается!" Здесь я должен прервать реляцию Делё, но еще вернусь к ней.
В том же самом году другой ветеран, проживающий в Париже Жан Болду, написал в "Монд Иллюстре" энергичное письмо: "Все солдаты, пережившие Ватерлоо, прекрасно знают, что это славный генерал Камбронн (...) так ответил, и нечего больше это обсуждать, друзья мои! Если уж пишешь в газетах, то нужно знать историю или спрашивать у тех, кто ее знает!"
В свою очередь, в 1877 году, еще один из тех немногих, кто пережил "каре смерти", проживающий в Анжере бывший хирург 61 полка, Людовик Меллет, решительно заявил: "Я там был и свидетельствую, что такой ответ прозвучал, а потом его повторила вся армия. Я сам кричал вместе с другими: Вив Камбронн! Гвардия умирает, но не поддается!"
Так что нет никаких сомнений, что высказывание было произнесено, но произнесено было в сумятице битвы, под гром орудий, и не все услыхали, кто его произнес. Потом кто-то крикнул: "Да здравствует Камбронн!", гвардия повторила ответ, и таким образом знаменитые слова соединились с фамилией генерала. Историки, ссылающиеся на отрицание от самого Камбронна (например, Кастелот), проигнорировали один существенный факт: Камбронн и вправду отрекся от авторства, но ведь самих слов отрицать не стал. Он так сказал префекту департамента Луар-Инферер, Морису Дювалю:
- Эти героические слова принадлежат не мне, но всей гвардии императора, которая припечатала эти слова собственной кровью.
Так кто же был автором величественных слов? Тьер в "Истории Консульства и Империи" указывает генерала Мишеля. Бывший паж, а впоследствии апологет Наполеона, Эмиль Марко де Сент-Хилар, прибавил в этот список генерала Дорсенна и резонно заметил: "Тот, кто сказал подобное, не должен был этих слов пережить". Мишель и Дорсенн погибли при Ватерлоо.
Скорее всего, это был Мишель, голос которого в грохоте сражения солдаты спутали с голосом Камбронна. Во всяком случае, так в прессе утверждали сыновья Мишеля, один из которых был аудитором Государственного Совета. Они написали (уже после смерти Камбронна) жалобу королю, требуя убрать знаменитую реплику с цоколя памятника, который поставил генералу Камбронну город Нант. Сам Наполеон также приписывал авторство этих слов Мишелю, и хотя император отсутствовал в "каре смерти", известно, что собственные утверждения он никогда не основывал на сплетнях, но на донесениях, достойных доверия.
Вот и все пока что о фразе, предложении. Но где корнелевская, даже более того - шекспировская в своем величии фраза сжалась до единственного "пахнущего" выражения? На поле битвы, в воображении гениального писателя или же в кафе?
7
Большая часть французского общества со "словом Камбонна" ознакомилась в 1862 году, читая памятные страницы "Отверженных". Закончив главу, названную "Последнее каре" предложением: "Поддайтесь, бравые французы! Камбронн ответил: Дерьмо!", Гюго назвал это слово "возможно, прекраснейшим, которое француз когда-либо высказал" и прибавил: "Высказать такое слово и умереть. Может ли быть нечто более великое? Ведь желать смерти - это умереть, и не вина этого человека, что, засыпанный пулями - он уцелел".
Многих французов это привело в восхищение, но и в недоумение. О подобной версии реплики под Ватерлоо они узнали впервые. Ну да, сразу же после "Гвардия умирает..." прозвучало еще какое-то, более резкое слово, об этом знали из заключительных фрагментов сообщения гренадера Дюлё, который, правда, слова этого не процитировал. Старый солдат вспоминал: "Когда в третий раз прозвучало: Гренадеры, поддайтесь, поддайтесь!, Камбронн ответил взбешенным жестом, которому сопутствовало какое-то слово. Этого слова я не слышал, поскольку в этот самый момент неприятельская пуля бросила меня на кучу тел".
Все задавали себе один и тот же вопрос, а каким чудом услышал это слово Гюго? И все при этом размышляли, а не воспользовался ли автор для этого машиной воображения, которая столетиями прозывается "licentia poetica". Поколение Романтиков делало подобное весьма частенько и с большой любовью. В свое время со смехом повторяли, как в одном парижском салоне Дюма-отец со всеми деталями описывал ход сражения под Ватерлоо. Слушающий все это генерал Роллен, участник битвы, возмущенно перебил его:
- Вы фантазируете, мсье Дюма! Я там был, но ничего подобного не видел!
- По-видимому, вы плохо замечали, мсье генерал! - хладнокровно ответил на это Дюма.
Выдумал Гюго "слово Камбронна" или же нет - к этому мы еще вернемся. Перед этим же стоит отметить, что Гюго прекрасно понимал необходимость такого слова для поколения французов, не знавшего побед9. С этим словом было так же, как со знаменитым высказыванием о Боге - даже если в действительности оно и не прозвучало, его следовало придумать и сделать из него легенду "ради подкрепления сердец". Вввести "слово Камбронна" в битву при Ватерлоо означало опустить кнут на лицо Альбиона и вырвать у него славу победы, превратить поражение в триумф.
Французы являются мировыми чемпионами по производству подобных маскирующих легенд, которые заслоняют память о военных поражениях или же подслаждают их горечь. Когда "непобедимые" войска Карла Великого понесли от рук баскийских горцев позорное поражение в ущелье Ронсеваль, франконская пропаганда немедленно отреагировала чудной "Песней о Роланде", в котором поражение объяснялось изменой и заслонялось героизмом "идеального рыцаря". На самом же деле никакой измены не было, да и сам Роланд был далек от идеала. Из примеров, более близких поколению Гюго, наиболее типичным была битва, проигранная британскому флоту, которая состоялась 1 июля 1794 года между островом Оэссан и Брестом. Революционная пропаганда тут же затмила это поражение хвалебным гимном ы честь героизма экипажа судна "Мститель", который, сражаясь до последнего, предпочел пойти на дно, но не сдаться в плен, и при этом еще все пели "Марсельезу". На самом же деле большая часть моряков во главе с капитаном немедленно пересела в английские спасательные шлюпки.
Поражения под Ронсевалем и Оэссан в истории Франции закрепились в формате пары слов, в то время как "Песнь о Роланде" и эпопея "Мстителя" остались в формате крупных глав. Гюго из этого урока исторического мифотворчества сделал соответствующие выводы и постановил перечеркнуть поражение под Ватерлоо одним-единственным словом, придавая этому слову звучание колокола. Он считал, что (цитирую по "Отверженным") "поразить подобным словом убийственную молнию, дать такую трепку поражению, так ответить року, утопить в клоаке этих двух слогов европейскую коалицию, из самого гадкого, последнего слова сделать наипервейшее, освещая его сиянием Франции, нахальством завершить Ватерлоо, к Леониду прибавить Рабле, оставить поле боя, но перейти в историю - это и означает победить!"
Гюго и вправду победил. Хотя он и не предчувствовал Рентгена, но уже тогда знал абсолютную истину, которую в следующем столетии сформулировал Олдос Хаксли: "Слова подобны рентгеновским лучам. Если ними умело пользоваться - они проникают все, что угодно". "Слово Камбронна", которое Гюго облагородил в своем шедевре, проникло сквозь все - оно вошло в историю, в легенду и стало символом, намного большим, чем само Ватерлоо.
8
Через несколько дней после публикации "Отверженных", редакция "Журналь дес дебатс" с помощью пера одного из своих писак, некоего Кувийе-Флери, обвинила автора в вульгарности, требуя проведения следствия по делу двух слогов, до сих пор тривиальных, и с этого времени - святых.
"Следствие" провели историки, и до самых интересных вещей докопался Ленотр. Конуретно же, он доказал (или же повторил за кем-то, только я сам этого более раннего источника не знаю), что Гюго не выдумал "слово Камбронна", поскольку оно прозвучало тридцатью годами ранее, около 1830 года, в "Кафе дес Варьете", содержателем которого был Деходенс, и в котором собиралась артистическая богема и литературный мирок. Во время обсуждения знаменитой реплики Шарль Нодье сказал:
- Возможно, Камбронн ответил словами менее претенциозными, но наверняка в подобном стиле.
На это с места сорвался банальный писателишка, Женти, и воскликнул:
- Вы ничего не знаете! А я знаю, каким был настоящий ответ. Хотите, чтобы я повторил это слово? Камбронн ответил: Merde!
Заявление было принято овациями и взрывом смеха.
Так неужели Женти? Не обязательно. Вполне возможно, что Женти просто услышал слово от тех, кому оно было известно еще раньше. Отступая таким вот образом в глубину времен, можно дойти до поля битвы и к тому июньскому вечеру в году от Рождества Христова 1815.
Чтобы поддержать тезис о рождении "слова Камбронна" под Ватерлоо можно привести два сообщения, хотя все они косвенные. Итак: Эдуар Фурнье сообщает, что Камбронн иногда, когда его об этом просили друзья, и если рядом не было дам, повторял то самое историческое "Merde!", возбуждая энтузиазм слушателей. Камбронн лжецом не был, все его считали человеком правдивым, поэтому, если Фурнье не начудил, что означает, если генерал действительно повторял это слово в компании - оно должно было прозвучать при Ватерлоо. Трудно, так же, предполагать, чтобы Камбронн обманывал свое семейство. Родственник героя, Кретьен Камбронн, вспоминал: "Моя бабка, мать и отец были абсолютно уверены в том, что Виктор Гюго в "Отверженных" не солгал".
9
"Все люди гениальны, - написала Марта Грехем, - но большинство из них в течение весьма краткого мгновения". Камбронн был гениален в течение мгновения, столь же краткого как отблеск огня из ствола стреляющего орудия, а слово, которым он воспользовался, и которое Виктор Гюго выловил из забытья, прозвучало громче, чем пушечная канонада, и звучит до сих пор. Вот только, на самом ли деле он им воспользовался? У меня 99 процентов уверенности, что именно так все и было, вот только никогда этой уверенности не будет больше.
Зато я на все 100 процентов уверен, что солдатские словечки и жесты принадлежат своим эпохам, и вместе с эпохами они и умирают. Луи Арагон вспоминал в беседе с одним французским журналистом, как сообщил своему командиру что война (Первая мировая) как раз завершилась. Полковник остолбенел, а потом крякнул:
- Бля... Что ж теперь с моим орденом Почетного Легиона?!
Эта фраза является символом, говорящим намного больше, чем ответ Камбронна при Ватерлоо.
1 Х. Хуссей
2 Колвилл, Мейтленд, Хелкетт или же иные - в воспоминаниях относительно этого существуют различные мнения.
3 В историю перешло название битвы, данное ей Веллингтоном, у которого в Ватерлоо была штаб-квартира и лазарет; стоящий во главе пруссаков Блюхер называл ее битвой под Бель-Альянс, от названия поместья, возле которого он встретился с Веллингтоном; и один только Наполеон дал битве имя от того места, где она и происходила: под Монт-Сен-Жан (приблизительно в 3 км южнее Ватерлоо).
4 Это до сих пор не мешает британским историкам (например, Дж. Веллер в "Веллингтон при Ватерлоо", Лондон, 1967) увлеченно повторять бредни, основанные на сообщении некоего сержанта Коттона, который, якобы, принимал участие в битве, будто Камбронна после яростного поединка взял в плен полковник Хью Хелкетт.
5 В определенном смысле историческим парадоксом является тот факт, что французский выход тоннеля под Ла-Маншем, символа новой, дружелюбной эры в отношениях с Англией, был спроектирован неподалеку от Кале, на земле, принадлежащей потомкам генерала - семейству Камбронн.
6 Тоже интересно, Sword по-английски означает "меч".
7 Имелся в виду некий Ружемон.
8 Не первую и не последнюю; Ларусс вообще кишит ошибками.
9 В тот момент, когда Гюго писал "Отверженных", еще не было Сольферино. Впрочем, даже и Сольферино, как одна ласточка, весны еще не делало.
ВАЛЕТ ПИК
1769
МИШЕЛЬ НЕЙ
1815
ПРОЦЕСС "РЫЖЕГО ЛЬВА"
Измена является преступлением лишь тогда, когда не добьется своей цели.
(Никколо Макиавелли)
1
10 января 1769 года в семействе бочара из Саррелуа (Лотарингия) на свет появился рыжий мальчишка, которому при крещении дали имя Мишель. Когда ему еще не исполнилось двадцати, Мишель Ней вступил в армию, продолжая семейную традицию. Его отец, бывший солдат, не сделал карьеры в армии по той простой причине, что перед Революцией все офицерские чины были заранее предназначены только для благородных. Во время Революции большинство благородных очень нехорошо умерло в объятиях гильотины, в связи с чем воюющая со всей законной Европой Республика начала испытывать недостаток в офицерских кадрах. В такой ситуации для смельчаков покроя Нея открывалось широкое поле для карьеры. Сын бочара из Саррелуа воспользовался шансом по максимуму. В тогдашней французской военной иерархии максимумом был чин маршала, и в 1804 году Ней получил его из рук Наполеона. Помимо этого он получил еще титулы принца Эльхингенского и принца Московского, а также неформальный титул: "храбрейший из храбрых".
"Рыжик" (так ласково называли его солдаты) отличия любил, но еще сильнее обожал боевую славу. Когда Наполеон во время осады Михельсбурга прислал ему приказ обождать корпус Ланна, Ней рявкнул курьеру:
- Передай Его Императорскому Величеству, что славой я ни с кем делиться не собираюсь!
Он и вправду не делился, всегда выступая в первых рядах. В Испании, когда генерал Эррасти, защищавший от французов Сьюдад Родриго, вышел из города с белым флагом и попросил провести его к командованию французов, от ближе всего расположенных к твердыне штурмового шанца прозвучали слова:
- В этом нет никакой необходимости, я здесь.
И появился Ней.
В отличие многих обмундированных героев эпохи, для Нея поле сражения не было местом кровавой, непосильной работы, а чем-то вроде жилой комнаты, в которой он отдыхал от слишком запутанной для его рыжей головы будничности мирной жизни. В зените битвы под Бородино, когда ряды французской кавалерии начали лопаться в огне русских пушек, Ней вытащил из кармана порцию табака, сунул ее в рот и начал хладнокровно жевать, что подействовало на солдат будто морфий.
Когда во время ухода из под Москвы Великая Армия превратилась в громадное стадо безумцев, Ней, как бы нехотя, совершал такие чудеса героизма, что из уст Наполеона прозвучали необычные слова:
- Я бы предпочел потерять триста миллионов франков, чем одного Нея!
Когда это имеющее все черты Апокалипсиса отступление уже заканчивалось у Виленских ворот Ковно, казаки Платова решились на окончательный штурм французского арьергарда. Толпа завыла и рассыпалась в паническом бегстве. Перед воротами остался рыжеволосый мужчина в мундире маршала - он повернулся, созвал несколько храбрецов, затем поднял брошенное мародерами ружье и начал стрелять как простой солдат, с тем спокойствием, который обычные солдаты проявляют только лишь во время маневров. Атака казаков сорвалась. И потому через сто лет с лишним МакДонелл написал про экскурсию французов в глубины России-матушки чудесные слова: "Один император, два короля, один принц, восемь маршалов и 600 тысяч солдат - все они были разбиты. Все - кроме сына бочара из Саррелуа".
Человеку этому Франция отплатила воистину особенно за все, чего он совершил во имя ее славы в течение двадцати лет. Одним весенним утром 1815 года его поставили к стенке и нашпиговали 11 французских пуль в грудь. За государственную измену.
2
На белом тракте смерти, растянувшемся между Москвой и Березиной, звезда Бонапарте начала угасать. Последствия этого были идентичны тем, как и во всех подобных случаях во всей истории. Маршалам - элите преторианцев императора - начала осточертевать ампирная карусель. В течение многих лет побед они заработали для себя княжеские титулы, дворцы и прекрасных женщин, и теперь им не хотелось все это потерять. В 1814 году, когда над Францией нависли черные тучи, средний возраст 17 действующих маршалов Империи составлял 49,8 лет. В таком возрасте человек, уже чего-то достигший, уже желает начать отдыхать и стричь купоны с даров судьбы. Герои устали, а Корсиканец все так же гнал их на новые и новые поля сражений; горевший в нем негаснущий огонь начал их пугать; они начали его ненавидеть - вначале огонь, а потом и самого императора. Эта ненависть позволила им забыть, что за все у них имеющееся, они обязаны благодарить ему - без него они были бы теми, кем родились: бочарами, корчмарями и пастухами. Как сказал Монтескье: "Когда осыпаешь человека милостями - с этого момента первой его мыслью будет лишь одно: как их сохранить".
В 1814 году войска антинаполеоновской коалиции вступили на землю Франции. Там, где союзники встречали Наполеона, они терпели ужасные поражения; но там, где его не было, они одерживали победы над его маршалами. Усилия императора были сизифовыми, не мог же он лично заблокировать все дороги. Он выиграл более десятка сражений, но с тем же общим результатом, как будто бы кто-то пожелал остановить ворвавшуюся на пляж морскую волну, дав ей более десятка пинков. Австрияки, русские, пруссаки, немцы и шведы все прибывали, их когорты шли с востока непрерывными цепями, как будто бы какая-то гигантская матка выплевывала их в том месте, где встает солнце. В конце концов, они добрались до рогаток Парижа.
И вот тогда самый давний из личных приятелей Наполеона, маршал Мармон, князь Рагузы, сдал без боя защищавшую город армию1, а его коллеги заставили "бога войны" принять отставку (Ней сыграл здесь первоплановую роль), кинули в канаву ампирные знаки отличия и поклонились белым лилиям, а точнее, жирному Бурбону, который последние два десятка лет шастал по свету на милостивых хлебах России и Пруссии, а теперь вернулся на родину "привезенный на тачке" ее врагами. Людовик XVIII добродушно принял маршалов на свою псарню, одарил титулами пэров и новыми орденами, и все стали счастливы наконец-то воцарился столь желанный мир и покой.
Но всего лишь на 10 месяцев.
Ранней весной 1815 года Бонапарте сбежал с Эльбы, неожиданно высадился во Франции и во главе горстки солдат шел на столицу с размахом захватывавшего все и вся урагана. Король выслал против него небольшой отряд и ожидал скорых известий о разгроме "бунтовщиков". Через несколько дней падающий от усталости королевский курьер добрался до Парижа.
- Ну что, наши войска отбросили их? - прозвучал вопрос.
- Нет, они пьют с ними, - прозвучал ответ.
Тогда Бурбон почувствовал себя неспокойно на золоченом стуле в Тюильри, хотя придворные клялись ему честью, что не пропустят "корсиканского оборотня" к границам города. Людовик XVIII был глуп, но не настолько глуп, чтобы не понимать, что человека, сумевшего завоевать половину Европы, не остановит даже миллион придворных. Для этого был нужен солдат. К счастью, солдат при нем имелся, к тому же "храбрейший их храбрых".
Когда принц Эльхингенский и Московский услыхал, что "Франция ожидает от него исполнения своих обязанностей", он с типичным для себя бессмысленным запалом заявил, что "привезет чудовище в железной клетке", после чего взял три тысячи солдат и отправился навстречу Наполеону..
3
13 марта 1815 года Ней добрался до постоялого двора "Под Золотым Яблоком" в Лонс-ле-Солниер. Те, которые его там видели, впоследствии утверждали, что он был как никогда мрачным. Понятно - отовсюду доходили сообщения о массовом переходе войск на сторону императора, а солдаты Нея все неохотнее выполняли его приказы. До рыжеволосого постепенно стало доходить, что народ пойдет за императором, и что воевать против императора, означает воевать с народом и разжечь гражданскую войну. Если бы ему приказали в одиночку вступить в бой с батальоном врагов, он знал бы, что следует делать, и проявил бы такой героизм, которого не знала бы история - уж в этом он был виртуозом. Но теперь его поставили против волшебника, которому он когда-то сам позволил околдовать себя вместе со всей Францией, а он пообещал привезти этого полубога в железной клетке!
Поздно ночью к комнату Нея на постоялом дворе "Под Золотым Яблоком" постучали два человека в гражданском платье, плотно закутанные в широкие плащи. Это были два офицера гвардии Наполеона, вручившие маршалу листок бумаги с двумя спешно написанными предложениями. Вот эти предложения: "Встретимся в Шалоне. Я приму тебя так же, как после Москвы". Вместо подписи внизу была только одна буква - большое, черное "N".