Любовцова М.. Пирамида Хуфу

   Эсхил ответил после долгого раздумья:
   — Согласен. Но только после подготовки. Когда по ночам на стене стоит Псару, сбор невозможен, он слышит, как кошка, и глаза вроде кошачьих, в темноте видит. Присматривайся к страже. Подготовимся и будем собираться всем стражникам, всем Псару на зло.
   После этого прошло около месяца, и группа рабов Пекрура стала собираться по вечерам.
   Первый рассказчик — Эсхил — поведал о себе и своем острове Крит в Великой Зелени. Рыбак и отважный моряк, он смолоду плавал в чужие страны за хлебом, которого всегда не хватало на каменистом острове. В последнем несчастном плавании на корабль напали морские разбойники, все отобрали, людей продали в рабство.
   После него Техенна рассказывал о себе. В раннем детстве он был угнан с матерью полчищами Снофру, опустошившими земли Ливии. С ужасом вспоминал поход через пустыню и изумление, когда вышли к Хапи. Никогда не видели так много воды. Рыжеволосый, как многие ливийцы, Техенна всю свою безрадостную жизнь терпел издевательства и пинки из-за этого цвета. Черноволосые жители Кемет не любили и боялись рыжего цвета. Он напоминал о песках пустыни, его считали приносящим зло. Инар про себя горько подумал, что больше всего зла принес Яхмос с черными волосами и в платье жреца. А этот запуганный, забитый человек и кошки не обидел. Только теперь его душа оттаяла среди друзей.
   А потом тихий и беззлобный Пему рассказывал свою жизнь. В детстве лишился отца, раздавленного большой глыбой. В голодный год, спасая мать и младших детей, за зерно стал должником храма, но расплатиться так и не смогли, и Пему стал долговым рабом. Его — хорошего каменотеса — взяли на сооружение гробницы Хетепхерес. Когда ее заканчивали, был слух, что всех строителей убьют, чтобы не разглашали тайны грабителям могил. Но Хемиун всех отправил в Туру. Эсхил, внимательно слушавший, спросил:
   — Где же гробница царицы?
   — Там же, в старом некрополе, в Дашуре, возле Горизонта ее мужа Снофру.
   — Уж не хочешь ли туда пробраться? — пошутил Инар.
   — Как же, вместе с Псару и другими псами, что стерегут нас, — огрызнулся Эсхил и опасливо оглянулся.
   После этого Инар часто видел Эсхила вдвоем с Пему, они уединялись, что-то чертили на песке, говорили шепотом.
   Слушая рассказы рабов, Инар как-то изменился. Круг его понятий расширился. Он вдруг понял, как глуп был раньше, когда верил, что боги сделали одних рабами и обрекли их на мучительную жизнь, а других нарекли быть господами.

ВАЯТЕЛЬ И ФАРАОН

   Хемиун пришел проверить, как идет работа над скульптурой фараона. Сев на один из камней, которых всегда было много в мастерской, он смотрел, как Руабен осторожно снимал слои с размеченной клетками будущей статуи сидящего царя. Здесь же был кусок папируса с тщательно выведенным профилем Хуфу.
   Чати раздумывал. Чтобы получить достоверный облик, недостаточно видеть лишь профиль. Фараон должен быть изображен в камне правдиво. Когда он станет Осирисом, его двойник — хранитель Ка — должен узнать в камне Хуфу, чтобы тот и на полях Иалу смог продолжать свою прекрасную жизнь.
   — Все ли тебе ясно в лике живого бога, да живет он вечно? — спросил Хемиун.
   — Надо бы хоть немного посмотреть на его лицо, да живет он вечно, — ответил Руабен.
   — Пришлю за тобой вестника, когда будет дозволено лицезреть живого бога.
   Руабен со страхом думал о предстоящей встрече.
   Через несколько дней вдвоем с чати прошли они в уединенный садик к Хуфу. Тот сидел на кресле, смотрел на распростертого на животе скульптора.
   — Встань, — резковато приказал Хуфу.
   Руабен, бледный и растерянный, встал на колени, держа в дрожащих руках папирус и краски.
   — Так у тебя не будет правды. Нужно рисовать на уровне с божественным лицом, а не снизу, — сердито сказал Хемиун и придвинул к Руабену ближнее кресло. С усмешкой приказал: — Да не дрожи ты, займись делом.
   Никто из простолюдинов не должен зреть облика живого бога, но каменное изображение нужно было самому фараону, и приходилось терпеть присутствие ваятеля. К тому же смотреть на него было приятно и любопытно. Руабен растерянно сел на кончик сиденья, как в тумане, расслышав приказ царя: рисуй! Дрожащей рукой начал набрасывать контур спокойно сидящей фигуры, с руками, лежащими на коленях, и взглядом, устремленным перед собой. Таким он явится перед судьей мертвых. От волнения один лист папируса был испорчен, Хемиун подал второй, задал несколько вопросов. Постепенно Руабен успокоился.
   Царь смотрел на рисовальщика, на серьезные, сосредоточенные на работе глаза, на лицо, в котором все черты были так согласованны и ладны, так привлекательны, что фараон завидовал и лицу, и молодой стати — всему, чего уже не было у него, да и в молодости он не был таким.
   «Птах — творец великомудрый, создавший прежде словом из ума и воли сердца своего мир богов! — думал царь. — Что же ты не наделил щедротой своей меня, живого бога, так богато, как этого... ведь всего-то ремесленник. Владыке Верхнего и Нижнего Египта нужна и красота лица, и высокая стройность, чтобы сверху взирать на люд. И еще нужна живому богу неувядаемость облика, чтоб говорили: “Его величество прекрасен”. А особенно нужно долгое пребывание в этом мире...»
   Хемиун подошел к Руабену, с удовлетворением заметил, что, несмотря на волнение, скульптор точно запечатлел царственные черты. Руабен вопросительно посмотрел на князя. Тот одобрительно кивнул головой. Скульптор распростерся на животе, поцеловал пол у царской сандалии, пятясь, направился к выходу. Рисунок царю понравился, на нем он был моложе.
   — Подожди! — негромко приказал Хуфу. Снял один из перстней и отдал Хемиуну. Тот передал его Руабену. Ваятель еще раз в благодарности коснулся лбом пола.

РАБЫ

   Вечерние сборы продолжались. Они развивали и пробуждали мысли людей. Невольно зарождались мечты, не дававшие уснуть и отупеть человеческим чувствам. Рассказы о далеком мире будоражили их души, обреченные на пожизненное прозябание, без малейших надежд на улучшение, не говоря уже о свободе. Любая мечта в их положении была невероятной.
   Что хотел достигнуть этими собраниями Эсхил? Какие цели преследовал он? Беспокойный морской бродяга со своей неистребимой верой — на что он надеялся? Неужели десять лет рабства не погасили в нем воли к жизни? Или, может быть, эти десять лет научили его протестовать? Долго, трудно и терпеливо вынашивать свои планы и идти к свободе своим особым путем? Как бы то ни было, рабство не потушило в нем внутреннего огня, а жить без действий он не мог.
   И когда Инар следил за ним, он напоминал ему часто барса, готового к прыжку. Как барс, он был ловок, мускулист, а вынослив, как раб. И ловкость у него была своя, особая. Удивительный человек! Каждый ему чем-нибудь был обязан, а многих он просто спасал от смерти. Все знал, все умел и все предусматривал. Пекрур ненавидел его, но сделать ничего не мог — Эсхил был прекрасным работником. Все глыбы, сдаваемые группой, были всегда безупречны по форме и размерам. И проверял их всегда Эсхил. Дерзкие, смеющиеся глаза непокорного раба выводили надзирателя из себя.
   Инар много думал. С тех пор как в его жизнь вошли ночные беседы, он многое узнал. И мысль о собственном рабстве его уже не ужасала. Думать ему никто не мог запретить. Душа его была свободна. За пределами его родины был огромный мир, у которого была своя жизнь, не похожая на жизнь его страны. И гнет богатых там не был таким непомерным, как в Кемет. С детства его приучили к мысли, что боги устроили мир, в котором должны быть богатые и бедные. Бедные часто становятся рабами и должны работать на царя, князей, жрецов, писцов. Теперь он знает, как становятся рабами, и боги здесь ни при чем. Каждый из его товарищей стал рабом по вине людей.
   Надеялся ли Эсхил когда-нибудь обрести свободу? Когда его спросил об этом Инар, он ответил: надежда покидает людей только вместе с жизнью.
   Живя среди рабов, Инар как бы новыми глазами глянул на окружающий мир. Теперь он понял, что такую жизнь влачат сотни тысяч рабов. Иные имели семьи, и в них рождались дети, которым суждено стать вечными рабами. Он задумывался о судьбе «живых убитых», как называли в Кемет пленных, которых приводили его жестокие соотечественники из военных походов. Военных походов давно уже не было, но до сего времени живы были пленные рабы и их дети.
   Какая жестокая правда была в этом выразительном и странном названии: «живые убитые».
   Однажды в полдневный отдых они с Эсхилом ушли далеко и сели в тени скалы. Оба смотрели на далекий левый берег реки. Отсюда он казался пестрой зеленой полосой. Для того чтобы попасть туда, к свободным людям, требовалось так мало времени! Оба молчали. Каждый думал о своем.
   Эсхил очнулся, взглянул на Инара и с тоской проговорил:
   — У меня на родине осталось трое детей. Теперь они уже выросли. Я, видно, так и умру, не увидев их. Тяжелы камни судьбы, и горе тому, кто очутился под ними.
   Инар внимательно посмотрел на старшего товарища. Карие, большие глаза его были печальны, губы сурово сжаты. Морщины горького раздумья избороздили высокий выпуклый лоб. Но было что-то в этом сыне далеких северных островов свое, особенное. Спокойная терпеливая стойкость отличала его от других. Инар часто наблюдал, как он бесстрашно, чуть презрительно смотрел на надзирателя, размахивающего своим устрашающим бичом. Только губы его кривились чуть иронически, даже гримасы боли не было на этом лице, когда бич обжигал его кожу.
   Эсхил повернулся на север и смотрел на реку. Потом, как бы про себя, проговорил:
   — Пять лет я плавал по вашей реке к морю и знаю ее так, как не знаете вы. А жизнь кончать, видно, придется в каменоломнях. В вашей стране жизнь живых приносится в жертву мертвым. Странный порядок.
   — А почему ты не бежишь на родину? — отозвался Инар. — Неужели ты смирился с мыслью умереть в рабстве в чужой стране?
   Эсхил долгим, изучающим взглядом посмотрел на товарища, тот рассеянно скользил глазами по противоположному берегу.
   — Убежать в вашей стране нельзя, кругом так много охраны, что без ее глаза не сделать и шага. Думал я уже об этом.
   Инар насмешливо посмотрел на друга:
   — Плохо думал. За нами не так уж строго смотрят, как это кажется. Привыкли к мысли, что все покорны и ни у кого нет решимости на побег. Я убежал бы по воде, только для этого нужна барка, чтобы добраться до твоей родины. К этому надо привлечь товарищей. Чем до смерти жить в рабстве, лучше погибнуть в борьбе за свободу.
   Эсхил с удивлением заметил:
   — А почему ты не бежишь?
   — Мне некуда бежать, — угрюмо ответил Инар. — Ты не знаешь наших законов. Если я убегу, всех моих родных посадят в тюрьму и будут держать до тех пор, пока я не вернусь. Как ни горька моя жизнь, но это моя родина, здесь мои близкие люди.
   — Ты правильно думаешь. Чтобы вернуться через море на родину, нужна барка, пища на несколько дней, а где все это достать? — Эсхил тряхнул ветхую набедренную повязку и, усмехнувшись, проговорил:
   — Вот все мое имущество. За него немного дадут.
   — Но кому-то надо начинать борьбу. К побегу надо готовиться долго и серьезно. Средства? Может быть, и найдутся, только нужно хорошо подумать...
   В этот день зародилась мысль о побеге, но прошло еще много месяцев, прежде чем мечта превратилась в план, в действие. Инар не хотел рисковать ни одним дорогим человеком. Он не обмолвился ни словом даже с Руабеном. Только через несколько недель он попросил Руабена принести костюм эллина, в которых ходили купцы с далекого Ханебу. Руабен выменял такой костюм на зерно и принес в корзине с продуктами, его никогда не проверяли. Инар горячо поблагодарил, но не сказал, зачем он ему потребовался. Руабен не решился спросить, но долго думал об этом с тревогой.
   Однажды надзиратель Пекрур повел свою группу каменотесов к реке для омовения. Пока они раздевались и мыли свои повязки у берега, Пекрур отошел поболтать к береговой страже. Со стороны рабов слышались довольные восклицания, смех и громкие всплески воды. Пекрур с наслаждением потягивал пиво из кружки, предложенное ему приятелями. И вдруг послышались отчаянные крики и горестные аханья. Надзиратель бегом направился к купающимся, которые толпой собрались на берегу. Оказалось, что Эсхил, приблизившись к прибрежным тростникам, потревожил там крокодила и тот утащил его с собой в воду. Эсхил успел только крикнуть. Вода была еще красной от крови погибшего. Каменотесы поспешно натягивали повязки, не успевшие высохнуть. Все старались держаться подальше от реки. Инар, взволнованный и очень бледный, смотрел туда, где среди высоких тростников только что разыгралась нередкая для Хапи драма. На берегу валялась истрепанная повязка погибшего.
   Надзиратель осторожно подошел к камышам, не отваживаясь зайти в мутную воду, и осмотрел их. Как ни хорошо было на полях Иалу, он не спешил туда. Но для отчета начальнику нужно было все осмотреть самому. Подошли охранники с пристани и подтвердили, что здесь часто видят огромного эмсеха.
   Пекрур пересчитал всю группу и, злой, повел рабов в хижины, в поселок. Испуганные, перешептываясь между собой, каменотесы уходили от опасного места. Пекрур в душе был доволен, что избавился от иноземца с дерзкими глазами. Кроме того, в группе рабов, подвластных Пекруру, все больше подчинялись Эсхилу, словно он, а не Пекрур был надзирателем.
   На другое утро Пекрур сделал обстоятельное сообщение начальнику каменоломен о случившемся. Для убедительности пришлось кое-что приврать. Начальник каменоломен безразлично выслушал надзирателя и только спросил:
   — А ты сам видел, когда это случилось?
   — Как же, как же, господин мой начальник! Эмсех был из самых крупных, локтей двенадцать в длину, раб только вскрикнул и захлебнулся, — вдохновенно сочинял Пекрур.
   Начальник помолчал и добавил:
   — В следующий раз купайтесь дальше от камышей, и так не хватает каменотесов. Сходи к писцу, пусть отметит.
   Пекрур пошел к писцу, ведающему записью всех рабов каменоломен. Тот против имени погибшего поставил иероглиф — «кончено».
   А Инар ходил очень грустный. Всем было заметно, как он тосковал о погибшем друге. Как-то незаметно получилось, что теперь вся группа слушала его. Но Пекрур против этого особенно не возражал. Инар был свой, а не какой-нибудь презренный экуеша* ^[34]. Работу группа выполняла так же аккуратно, а все время быть в духоте карьера не слишком-то приятно. Теперь иной раз можно отойти и сразиться на игральной доске.
   Прошло еще несколько недель, и о происшествии на реке все постепенно забыли.

В УСЫПАЛЬНИЦЕ РАХОТЕПА

   Хемиун вызвал к себе Руабена и предложил ему сходить в усыпальницу дяди, чтобы посмотреть великолепную работу знаменитого ваятеля.
   На другое утро они отправились в Медум, в некрополь. Вначале поплыли на дахабие на юг, а потом вышли и направились на запад — Хемиун на носилках, а Руабен пешком.
   Жрец, надзиравший за усыпальницей, провел их внутрь мастабы. Странно было после яркого солнечного дня идти в мрачную темноту. Все шли молча, стараясь ступать бесшумно, звуки здесь, в покое мертвых, казались преувеличенно громкими и заставляли невольно вздрагивать.
   Идущие впереди остановились, и жрец высоко поднял факел. Руабен вздрогнул. В красноватом свете на него смотрели блестящие глаза. Густые черные брови и толстоватые губы были столь выразительны, что казалось вот-вот они начнут шевелиться. Это незнакомое лицо так поразило его, что он отшатнулся, не поверив, что это всего лишь мертвый камень, преображенный рукой гениального мастера.
   Хемиун внимательно следил за лицом Руабена.
   Жрец передвинул факел и осветил другую фигуру. Как живая сидела жена Рахотепа. Густой короткий парик обрамлял ее красивое лицо. Серебряная диадема со звездочками и лепестками слегка углублялась в массу волос. В глубине больших, чуть опущенных глаз затаилась грусть. Под полным подбородком ярко выделялось широкое ожерелье. Тонкий плащ плотно облегал ее фигуру и поднимался на высокой груди. Это лицо с характерными длинными бровями и полными небольшими губами очаровывало своей особой красотой.
   Подавленный ваятель молчал. Покоряющая сила незнакомого мастера привела его в необычайное волнение. Это был всего лишь камень. Всем знакомый известняк. Но какой это был камень!
   Хемиун, задумавшись, молчал, вспоминал обоих ушедших в страну мертвых. Выйдя из мастабы наружу и морщась от ослепительного света, они присели.
   — Теперь ты понял, как надо работать? — оторвавшись от своих воспоминаний, заговорил Хемиун. — Жаль, что такой великолепный мастер ушел в страну молчания. Ваятель должен так изображать, чтобы камень жил и тебе хотелось с ним говорить. Вот и я хочу, чтобы ты меня изобразил живым и похожим. Решил я эту работу поручить тебе, потому что у тебя камень тоже живет. Тебе, ваятелю, нужно было посмотреть эту необычайную работу. Затем я и взял тебя с собой.
   Руабен молча поблагодарил поклоном за почетный заказ. Но на душе его стало мрачно. Когда же он поедет домой? Чем лучше и усерднее он работал, тем дальше был от дома, от Мери.
   — Великий господин! Будь милостив! Отпусти меня за семьей!
   Хемиун нахмурился.
   — После этой работы я отпущу тебя. Чем скорее ты ее сделаешь, тем быстрее попадешь домой.
   Князь сел на носилки, и все направились к реке, где их ждала дахабие. Руабен уныло брел за носилками. Но на другое утро энергично работал над глыбой. Если Птах будет милостив, из этой глыбы скоро будет создана сидящая фигура князя Хемиуна. Ка Хемиуна будет в этой каменной оболочке жить на полях Иалу, если с его мумией что-либо случится. Надо было спешить, ведь мастаба князя давно готова.

НОЧЬ В НЕКРОПОЛЕ

   Тихо ночью в городе мертвых. После долгого деятельного дня уснул город живых. От раскаленных за день камней струятся горячие токи. Легко шелестят песчинки, гонимые ветром, рожденным в Великой Зелени. Спокойно спит стража некрополя. Грозные законы, жестокие наказания ждут нечестивца, грабителя могил, не говоря уже о гневе богов. Кто осмелится пойти против двойного круга кар — земных и божественных? Оттого спокоен сон стражи в городе мертвых.
   Но чьи-то тени скользят в густой темноте. Их две. Вот они остановились и, уверенные, начали копаться в земле. С помощью рычагов тяжелая каменная плита сдвинута в сторону, и зияющая чернота отверстия поглотила пришедших. Много ночей работали они, чтобы проникнуть в богатую гробницу.
   В мрачном черном коридоре вспыхнул огонь светильников, и тени уверенно начали продвигаться по внутренним коридорам к саркофагу величественной и гордой царицы, супруги царя Снофру, матери грозного Хуфу — Хетепхерес. Сильные руки, привычные к тяжелой работе, бесцеремонно подняли крепкими рычагами с освещенного саркофага великолепную крышку. Светильник, поставленный на дорогой узорчатый ларец, осветил лица грабителей. Одно из них иноземное, со светлыми карими глазами и спутанными русыми кудрями. Оно напряженное и внимательное, но и только. Никакой страх не отражается на этом спокойном и мужественном лице с горестными складками у губ.
   Второе явно выдает жителя Черной Земли. Оно полно ужаса перед тем, что они свершают.
   — О, Анубис!* ^[35] Что мы делаем?! — восклицает он. — Боги накажут нас!
   — Я твоих богов не боюсь! — вполголоса отвечает иноземец. — А мои боги простят за то, что от живых людей твоего народа я видел много страшного. Когда предстанешь перед своими богами, сообщи им, что проделать это тебя заставили насильно, — насмешливо закончил старший.
   Точными, рассчитанными движениями каменотесов они тихо спустили крышку вниз. Роскошно украшенная царица блеснула прекрасными стеклянными глазами с золотой маски, под которой скрывалась спеленутая в тончайшие льняные ткани мумия. На ней среди бинтов было скрыто много драгоценностей. Грабители вытащили мумию из саркофага и грубо всунули ее в большой мешок. После этого перерыли несколько ларцев и вытащили наиболее ценные вещи, положили их вместе с мумией в мешок. Иноземец работал быстро, и его кипучая деятельность несколько ободрила испуганного товарища.
   — Там, на свободе, мы освободим ее от ненужных вещей. Зачем ей их так много? Неужели боги там так скупы, что ничего не дадут царице? — пытался пошутить иноземец. — Ну, пойдем поскорее.
   В суматохе разбились кувшины с благовониями, распространяя сильный запах. Египтянин поджег светильником ткани в сундуке, в которые должна была одеваться Хетепхерес в царстве мертвых. Пламя отгоняло мстительных духов и боролось с их силой. На миг ярко осветился мрачный дорогой склеп. Тени заплясали по стенам, египтянин сжался от этого зловещего зрелища. Они подняли свою тяжелую ношу и направились к выходу. Выбравшись на воздух, иноземец принялся маскировать вход в ограбленную гробницу. Его опять прикрыли плитой и засыпали сверху песком, насколько это было возможно в темноте.
   — Пусть пройдет несколько дней, пока обнаружится, а за это время мы, может, совсем убежим отсюда, — шептал старший.
   Сгибаясь под тяжестью, в темноте они спешили выйти из некрополя по заранее изученной дороге.
   На заре непрошенные гости были уже далеко. Лодка, спрятанная в прибрежных тростниках, надежно оборвала их следы.
   В хорошо скрытой пещере в холмах Моккатама, на окраине пустыни, могущественная царица была раздета. Хрупкие золотые украшения безжалостными ударами тяжелого молотка превратились в бесформенные куски кованого золота, их не узнала бы и сама хозяйка. Только часть драгоценных вещей с камнями осталась цела. Мумия, не нужная грабителям, была выброшена. Но потом решили, что лучше всего ее сжечь, так безопаснее будет.
   Удачно справившись со своей опасной операцией, хорошо скрыли золото, серебро, дорогие ткани. Совесть о содеянном их не мучила. За это было оплачено долгими годами горчайшего рабства. Проходили дни, и страх наказания рассеивался. Все было хорошо скрыто.

ДНЕМ В НЕКРОПОЛЕ

   Смотритель Неншу встал рано утром и решил проверить до жары свой участок некрополя вокруг усыпальницы царя Снофру — отца грозного Хуфу. Все было благополучно. Да и что могло случиться? Довольный, он уже повернул на боковую дорожку, чтобы идти домой. И вдруг похолодел.
   От усыпальницы царицы Хетепхерес, расположенной вблизи возвышающейся гробницы ее мужа, тянулись вдавленные в песок следы босых ног. Цепочка неровных отпечатков крупных мужских ступней выразительно рассказывала, что хозяева шли, сгибаясь от тяжести, и неровно ступали, не видя в темноте почвы под ногами.
   Схватившись за голову, Неншу обежал вокруг гробницы Хетепхерес, и страшная догадка его подтвердилась. Каменная плита была выломана и кое-как прислонена, и от нее начинался путь грабителей, которых не пугали ни земные, ни небесные кары. Дрожа, он попробовал проследить ночных посетителей, но следы довели его до дороги и там слились с сотнями других.
   Обливаясь потом, бледный, трясущийся Неншу побежал со своим скверным известием к начальнику некрополя. Тот благодушно отдыхал после обильного завтрака. Встрепанный вид задыхающегося Неншу, блуждающие его глаза яснее слов рассказали, что в некрополе неблагополучно. Заикаясь, смотритель еле выдавил:
   — М-мой г-господ-дин, гробницу...
   — Чья?! — рявкнул начальник.
   — Ца-ца-рицы... Хетеп...
   — Царицы Хетепхерес?!
   — О Анубис! Почему ты не покарал грабителей на месте? Пропали наши головы! — вопил Неншу.
   Ругаясь, охая и вздыхая, они отправились в сопровождении еще двух смотрителей на осмотр гробницы. Со светильниками пробрались внутрь разграбленного покоя. Все здесь носило следы поспешного грабежа: опрокинутые сосуды с благовониями, рассыпанные украшения, которых в спешке не заметили. Опаленные стены со следами копоти, обгоревшие дорогие ткани, пепел и запах гари — все было осквернено. Но самое страшное было не это. Саркофаг, золотящийся нежным светом, был пуст. Мумия исчезла. В соседних помещениях было все на месте, хотя там тоже были ценные вещи. Чиновники, бледные от страха перед предстоящим гневом в Большом доме, переписывали все оставшееся от разграбления.
   Вечером начальник некрополя пошел к своему родственнику — царскому домоправителю Неферу и в строгой тайне сообщил о страшном несчастье. Нефер был потрясен. Пот проступил у него по всему телу, когда он представил силу гнева царя. Всем было известно, как почитал Хуфу свою мать. Они решили, что об исчезновении мумии сообщать не следует, а сказать лишь о пропаже вещей.
   На другой день Нефер, ведающий всеми важнейшими делами царского дома, поеживаясь от предстоящего, пошел в зал приемов и, теряя сознание, на этот раз не по ритуалу, как полагалось, а от самого настоящего страха, доложил о случившемся.
   Гнев разъяренного царя был ужасен. Задыхаясь от бешенства, Хуфу приказал поставить на ноги всю полицию, поймать грабителей и наказать так, чтобы люди содрогались при мысли об этом. А мумию царицы перенести в новую усыпальницу, которую немедленно прорубить вблизи усыпальницы самого царя.
   В тот же день Нефер посоветовался с Хемиуном, и тот немедленно выделил несколько десятков опытных каменотесов, которые работали непрерывно. Чиновники, посвященные в эту тайну, дрожали от страха, как бы царю не пришла мысль посмотреть на мумию матери. Работа шла на предельной скорости. Каменотесы, которых нещадно торопили, теряли сознание от жары и недостатка воздуха в глубине шахты. Корзину за корзиной поднимали с раздробленным известняком наверх.