Любовцова М.. Пирамида Хуфу

   — Скоро совсем не будут давать еды. Один чеснок да редька!
   — Собак кормят лучше, чем нас!
   — Братья! — вдруг раздался сильный голос Нахта. — Наши глыбы не увезет и пара быков, мы же должны поднимать их на огромную гору. Но хороший хозяин заботится о своих быках, когда пашет на них. Он бережет их и хорошо кормит, если они на тяжелой работе. Кто у нас хозяин? Зачем нас пригнали сюда? Зачем оторвали от родных, от детей? — слышался гневный голос Нахта в напряженной тишине. — Мы работаем тяжелее, чем любой бык, но нас не хотят кормить. Сколько наших братьев упало на этой горе, когда тащили глыбы сверх своих сил? Сколько из них умерло, надорвавшись от работы и плохой еды? Нас ожидает такая же участь. Пусть отпустят домой, к нашим семьям, если нет для нас еды! Пойдем, заявим об этом чати! Если не желают отпустить, пусть перебьют. Чем мучиться без конца на этой горе, лучше умереть враз...
   — Пойдем! Все пойдем! — раздались голоса в толпе. — Веди нас!
   — Идемте все! — сверкая жгучими черными глазами призывал Нахт.
   И он сильно, порывисто зашагал к воротам, за ним потоком устремилась армия строителей Ахет Хуфу.
   Руабен, слушая Нахта, забыл обо всем и чувствовал лишь непреодолимо властную силу призыва. Он двинулся за Нахтом, и они пошли рядом, впереди всех, и стража в воротах уже ничего не могла с ними сделать. Эта безоружная армия с сильными руками сверкала ненавидящими глазами вместо секир, и стражники отступили перед стихией гнева.
   Начальник поселка пробовал защитить ворота, но людской вал отбросил его, и он, оглушенный, смотрел, как толпа выплеснулась на дорогу и, неудержимая, полилась к пригороду. Он не знал, что делать и, только собравшись с мыслями, послал двух стражников предупредить чати о бунте.
   — Какое несчастье! Как на беду, всю стражу из поселка отправили с караваном в Ливийскую пустыню. Но кто же этого ожидал? Всегда все было тихо, спокойно! Теперь несдобровать! — жаловался начальник оставшимся стражникам.
   Они вышли за ворота и беспомощно смотрели, как человеческий поток, извиваясь, быстро удалялся. В знойном слепящем мареве он становился все более слитным в своем красновато-черном цвете, в едином порыве...
   Руабен бежал рядом с Нахтом, в толпе слышались восклицания, отдельные слова и тяжелое дыхание сотен бегущих. Свобода пьянила; опасность взрыва еще не представлялась, она была еще не видна. Но всем было ясно, что жить так, работать так дальше нельзя. В этом была их правота и сила. В душевном подъеме они не замечали палящей жары и жажды. Нахт между тем мучительно соображал, что он должен делать, куда он стремится и ведет за собой людскую массу? К чати! Он ведает всем строительством Ахет Хуфу. Вот уже скоро поворот дороги к дворцам, там же живет и Хемиун.
   Руабен резко вскрикнул и остановился, схватившись за ногу.
   — Что? — остановившись на секунду, спросил Нахт.
   — Сильно ранил ногу!
   — Перевяжи и догоняй! — Нахт снова устремился вперед, словно хотел скорее разрешить все вопросы, которые его мучили.
   Руабен заковылял на одной ноге в сторону и упал. К нему из густой толпы пробрался сосед по хижине Маи. С размаху Руабен наступил на острую кость, и она глубоко вонзилась в подошву. Кровь лила сильной струей, смывая дорожную пыль. Маи отделил от повязки Руабена лоскут, но, прежде чем перевязать рану, осмотрелся. Заметив куст, оторвал несколько листьев и, закрыв ими рану, туго перевязал ногу. Руабен потерял сознание. Маи с тревогой смотрел на него. Толпа ушла уже далеко, закутавшись в облако пыли. Если бы они и пытались догнать, то не смогли бы.
   — Что же делать? Вода далеко. Как помочь?
   Но в это время Руабен открыл глаза, сел и, увидев, как по направлению реки шли его товарищи, пытался встать, но не мог наступить на ногу от резкой боли.
   — Что же теперь? Пойдем в поселок, недалеко мы с тобой уйдем.
   — Пойдем за ними! Это же предательство! — умолял Руабен.
   Но когда он встал и наступил на раненую ногу, снова упал без сознания.
   — Тоже бунтовщик, — разговаривал вслух Маи, — так выработался, что и на мужчину перестал походить. А кровь-то все идет...
   Он оторвал еще кусок и снова перевязал рану, прикрыв свежими листьями. Маи стоял, не зная, что делать. От слабости, от палящего солнца, от потери крови Руабену становилось хуже. И тогда Маи взвалил себе на спину раненого и, задыхаясь от тяжести, побрел назад к поселку.
   В это же время князь Хемиун сидел со своим дядей на крыше дворца под полотняным навесом. Хуфу торопил со строительством пирамиды.
   — До вершины еще далеко, да стена вокруг пирамиды, храмовые постройки. Сколько еще лет надо? Ты должен спешить. Поставь больше людей на строительство, — настаивал царь. — Прошло уж больше двух с половиной десятилетий.
   Хемиун с досадой покусывал губы, сдерживая внутреннее кипение. Уж если он не вкладывал умения и энергии в эту гробницу, то кто же тогда это сможет? Но вслух он сказал очень спокойно:
   — Твое величество! Вершину мы закончим быстрее, ведь с каждым слоем ее площадь уменьшается, глыб и работы требуется меньше. Мы очень спешим, но рабочих рук не хватает. Крестьяне остаются на удлиненные сроки. Кроме того... — Он замялся.
   — Что еще тебе надо?
   — С едой плохо. Мы их плохо кормим.
   — Ты — чати, и поэтому у тебя все права. Делай, что надо для ускорения. Я с твоими мерами соглашусь.
   — Хорошо, твое величество! Я постараюсь изыскать зерна, не хватающего нам до нового урожая. При хорошем корме работа пойдет лучше. Мы вместе были вчера на Ахмет Хуфу. Я никогда не видел, чтобы все наши рабочие были такие худые.
   — Насколько мне известно, отпуска зерна не сокращали, — заметил царь.
   — Я проверю. Подозреваю, что в Доме пищи обворовывают. Нужно проверить чиновников. Казнокрадство создает добавочные трудности.
   — Если это так, наказать со всей строгостью расхитителей.
   — Сегодня будут посланы надежные люди для проверки, — ответил Хемиун. Его энергичное лицо сделалось злым и усталым.
   Хуфу сидел, перебирая пальцами по резной ручке кресла. С тех пор как начали строить пирамиду, прошло более двадцати пяти лет. Как много было за это время трудностей, нехваток, недородов и неурожаев! Но она росла вверх несмотря ни на что. И сейчас он думал о том, что надо спешить и изыскивать всяческие средства для завершения.
   В это время Хемиун заметил непривычное движение на западе, со стороны поселка при пирамиде. Неясная, но близкая к истине догадка молнией сверкнула в его сознании. Он резко встал, но сейчас же вспомнил о присутствии царя.
   — Прости, твое величество! Мне надо быть на строительстве.
   Дядя удивленно посмотрел на него. Это была неслыханная дерзость. Как будто что-то могло быть важнее разговора с царем. Племянник явно забывался, избалованный властью. Но лицо Хемиуна выражало тревогу, озабоченность.
   — Если я сейчас не попаду на пирамиду, затормозится подвозка камня, — на ходу сочинял чати. Не мог же он сказать, что подозревает бунт рабочих. Он низко поклонился дяде и, не ожидая его милостивого разрешения, начал спускаться вниз. Во дворе он торопливо объяснил начальнику дворцовой стражи, чтобы направил отряд навстречу толпе, а сам на носилках повернул в ту же сторону.
   Вооруженный отряд встретил толпу каменотесов и перевозчиков вблизи дачного городка, когда они были близко от цели.
   Впереди бесстрашно шел Нахт.
   Воины встали поперек дороги, преградив путь и выставив вперед сверкающие секиры и пики.
   — Что вам угодно? — грозно спросил военачальник Нахта. — Что за бунт? Кто позволил вам выйти на стену поселка?
   — Мы хотим, чтобы нас не только заставляли работать до упаду, но и кормили. Прежде чем пускать в дело оружие, спроси, сколько наших товарищей упало от недоедания, оставив вдов и сирот. Ни один человек не может работать без еды. И нам все равно — погибать от голода или в тюрьме, — смело говорил Нахт и продолжал: — Посмотри на эти тени вместо людей! И не хочешь ли ты, гладкий и сытый, доказать голодной толпе, что ты сильнее со своими пиками? — уже насмешливо закончил Нахт.
   Военачальник сделал своим воинам округленный жест, и они незаметно окружили толпу. Но их было слишком мало, и толпа на них не обратила внимания.
   — Куда вы направляетесь? Здесь дворцы царской семьи, и никто из смертных не имеет права ходить здесь. Прекратите бунт и идите к себе.
   — Мы идем с жалобой к чати. Он рассудит нас. Бунтовать же мы не собираемся, — снова заговорил Нахт под одобрительный гул толпы. — У нас всех есть семьи в родных местах, и мы хотим к ним вернуться. Мы просим прибавки еды, чтобы тянуть наши глыбы.
   — Так вот что: отправляйтесь в свой поселок, пока не поздно. О еде позаботится начальник вашего поселка, просьбу вашу передам чати. Тебя же, главного бунтовщика, я забираю с собой. Забирайте передних! — скомандовал начальник.
   Но огромная толпа, поняв все, окружила Нахта, и горстка воинов сама очутилась в кольце озлобленных, молчаливых рабочих. Военачальник удивленно следил за их перемещением и обнаружил — он сам был зажат так, что никаким оружием уже не смог бы воспользоваться. Он растерянно озирался в поисках подчиненных.
   — Приведи к нам чати, если мы не можем идти туда! — сказал Нахт.
   Кто-то цепкими пальцами разжал руки у военачальника, и он понял, что его обезоружили. Сотни настороженных глаз следили за ним, и вот уже он и Нахт стоят снова впереди толпы.
   — Хорошо! Я передам князю, что вы требуете, чтобы он выслушал вас, — ответил военачальник на молчаливый вопрос Нахта. Он был красен от бессильной злобы и унижения перед этой жалкой толпой.
   В это время, задыхаясь от быстрой ходьбы, появились носильщики с Хемиуном. Он подошел к толпе, остановив удивленные глаза на плененных воинах.
   — Что здесь случилось?
   — Вот вздумали бунтовать, — осмелев от присутствия чати, начал объяснять начальник воинов.
   — Нет, великий господин, это совсем не так.
   — Объясни, Нахт! Расскажи все, как надо, — слышались голоса.
   — Здесь собрался трудовой люд, привычный к тяжелой работе. Но нет больше наших сил терпеть. Нам убавили и без того скудную еду наполовину. Скоро некому будет тянуть камни. Все мы упадем без всякой пользы.
   — Чего вы хотите? — резко спросил Хемиун.
   — Мы просим увеличить нам еде, прибавить хлеба. При такой пище, что нам дают, мы не в силах таскать собственные ноги, не то что глыбы...
   — Хорошо! Отправляйтесь немедленно в поселок. Вопрос о пище разберем. Что можно, сделаем.
   Его голос, как удар молота, обрушился на толпу.
   — Ты останься, — приказал он Нахту.
   — Идите, братья! — мягко обратился Нахт к толпе. — Князь не будет нарушать данного им слова.
   Он смотрел, как нерешительно и нехотя поворачивался медленный поток темно-красных загорелых тел. Какая-то душевная слабость охватила его. Еще минуту назад люди беспрекословно подчинялись ему. И вот он сам нарушил это единство и один должен нести наказание за их справедливые требования.
   — Мы не оставим его, — вдруг раздалось несколько голосов. — Мы виноваты все. Он говорил за всех нас.
   — Так что же, вы все хотите в тюрьму? — зло спросил Хемиун.
   Толпа остановилась и молча ждала конца событий.
   — Идите! — говорил Нахт. — У вас семьи, отработаете срок и вернетесь домой. Князь строг, но справедлив и накажет нечестных чиновников.
   — Мы не пойдем без тебя.
   — Идите! Вернется ваш бунтовщик! — нетерпеливо проговорил чати и повелительно показал на запад.
   Люди нерешительно топтались.
   — Идите! Князь дал слово, что я вернусь к вам!
   Нахт прощально махнул рукой и в сопровождении стражи направился к столице.
   Хемиун проводил его глазами, повернулся и смотрел вслед жалкому человеческому стаду. Вопиющая худоба, отвратительные запахи чеснока и редьки, как бы вросшие в их тела, грязные отребья повязок — все это вызывало только брезгливость. Но сейчас же он вспомнил толпы мужчин, когда их приводили с пристани в поселок.
   Те, новые, приходящие сюда люди, были свежими, с блестящими глазами, и от них исходил запах степей, речной воды. Тела их были свежими и гладкими, лица — испуганно-доверчивыми. У этих — глаза отупевшие и ненавидящие. Но без этих людей никогда бы его замыслы не выполнились.
   Теперь сотни людей медленно двигались на запад, понуро опустив головы. Единство их было разрушено, порыв погашен. Голодные, она возвращались, не веря в обещания сытого князя, и со страхом ждали наказания.
   Хемиун неторопливо направился к своему особняку. То, что он видел, требовало разумных мер.
   Он вызвал к себе двух преданных помощников и отправил их для ревизии расходования продуктов в Доме пищи. К вечеру пришли дрожащие начальник поселка и виновник — начальник Дома пищи. Хемиун долго с ними разговаривал.
   В тот же вечер рабочим увеличили нормы пищи по приказанию князя. Со следующего дня все нормы были восстановлены, и даже стала появляться сухая вяленая рыба, иногда вареная.
   Рабочие успокоились.
   В наказание всем, принимавшим участие в бунте, а в нем участвовали все до единого, срок пребывания на работах увеличили в два раза, об этом объявил начальник пирамидного поселка. Гроза над ним прошла благополучно, и он все приказания князя выполнял неукоснительно.
   Руабен не мог ходить, и его, чтобы не ел даром хлеб из закромов живого бога, отправили на зернотерки размалывать зерно, пока заживала рана.
   Он очень беспокоился об участи Нахта и грустил о нем. Но однажды слышал разговор стражников между собой. Они говорили, что после допроса Хемиун отправил его с товарищами в наказание на Асуанские каменоломни сроком на три года. Князь не сдержал своего слова.
   Через пять дней молодые ревизоры явились к чати и сообщили, что произвели тщательную проверку казнокрадства. С ними был и царевич Хауфра, который уже несколько лет занимался государственными делами, готовясь к управлению страной. Сейчас он сидел в кресле и внимательно следил за разговором. Хемиун — двоюродный брат царевича, обозленный неполадками на строительстве, был хмур. Докладывал один из молодых людей. Чувствуя состояние чати, он смущался, боясь какой-нибудь неловкостью вызвать гнев князя, но Хауфра ободряюще кивнул ему, и молодой человек смелее продолжал:
   — Я уже сказал тебе, великий господин, что нам пришлось съездить в окрестности Она, где Аму обменял участок земли на украденное зерно. Там он построил две большие башни, и они полны доверху зерном. Кроме того, ячмень и полбу меняли его слуги и родственники на базаре и отдельным людям. Все это, конечно, делалось втайне, но соседи следили за ним, да и в Доме пищи тоже были не слепые. За все время Аму похитил из Дома пищи 530 мешков зерна. Но не ожидал проверки, поэтому ничего не успел спрятать, и все золото, электрон, ткани и многое другое — все находилось в кладовых. Мы переписали все имущество и по приказу великого господина Хауфра поставили стражу, а самого казнокрада отправили в тюрьму, пока ты не прикажешь, что с ним делать.
   Возмущенный, разгневанный чати нетерпеливо прошелся по комнате и залпом выпил бокал пива.
   — Как будем наказывать расхитителя? — спросил Хауфра.
   Хемиун враз успокоился и сел. Его распоряжения всегда были молниеносно быстры и кратки:
   — Наказание ему будет таково: все зерно отправить в Дом пищи и не оставить в закромах вора ни зернышка. Все имущество взять по списку и отправить в казну живого бога, оставить лишь то, что не имеет цены. Ему самому дать 50 ударов палками на самой людной площади, на базаре, чтобы все знали, что ожидает бессовестного вора, от которого страдает государство и люди. И пусть об этом кричат самые голосистые глашатаи. После наказания отправить на три года в Туринские каменоломни и кормить так же, как он кормил каменотесов. Как, царевич, не прибавишь ли чего?
   — Лучше не придумаешь, брат! — ответил Хауфра.
   — Но у него четверо детей, как же быть с семьей?
   — Оставь три мешка, а потом как хотят. О семье надо было думать раньше, — резко ответил князь.
   — Сама богиня истины Маат не поступила бы справедливей! Мошенник заслуживает, эту суровую кару, — льстиво проговорил первый ревизор, и оба низко поклонились.
   — Вас благодарю за добросовестную работу, за быстроту. Вознаграждение получите из имущества вора. Одного из вас, — и он посмотрел на докладывающего, — назначаю начальником Дома пищи. Надеюсь, — чати сделал паузу, глаза его недобро сузились, — что тебе такого наказания не придется выносить! Не спеши богатеть!
   Молодой человек вспыхнул и поблагодарил за назначение.
   Хемиун спокойно уселся в кресло, только левое веко его судорожно и часто подергивалось.
   — Идите, немедленно выполняйте!
   Молодые люди распростерлись в поклоне и удалились. Хауфра остался с братом, чтобы обсудить несколько важных вопросов.
   Все было выполнено, как приказал князь. Наказание казнокрада устрашило всех больших и маленьких начальников. Об этом говорили во всех домах. Столица притихла.

СОН РУАБЕНА

   Часто снится Руабену одна и та же картина. Родная убогая хижина, уютно притаившаяся под сенью пальм. Солнечные лучи скользят по стенам хижины, по маленькому огороду.
   Вот из хижины выходит стройная смуглая женщина. Тяжелые черные волосы, откинутые назад, открывают чистый низкий лоб. Печальные красивые глаза кого-то ищут. Руабен рванулся к ней, но она исчезла среди высоких зеленых стеблей. Он спешит и выходит на берег великого Хапи. Широкий голубой простор реки стремительно несется куда-то в безбрежную даль. Над блестящей водной гладью, отражающей ближние хижины, сады и густые заросли, над всем ярким и светлым миром несутся крики водяных птиц.
   И вдруг Руабен в ужасе цепенеет. На берегу играет камешками его маленький сын Пети. Ребенок доверчиво протягивает руки подползающей огромной коряге. Безобразная эта серо-зеленая коряга раскрыла страшную зубастую пасть над ребячьей головкой. Где же Мери? Он пытается бежать, но не может. Еще одно движение этой пасти, и его малыша не будет.
   В холодном поту Руабен просыпается от собственного крика и ужаса. О! Великий Ра! Помоги им! Мать земледельцев, Исида! Ты знаешь горечь потерь любимых! Защити их, слабых!
   Изнурительный труд гасил все его мысли и чувства. Изможденное тело валилось на циновку. Он погружался в тяжелый сон человека, измученного физически и душевно.
   Но проходили дни, и он постепенно начал втягиваться. Несколько раз он заходил в каменоломни и наблюдал работу каменотесов. Их работа показалась ему еще более безотрадной. Вместе с потом известковая пыль разъедала тело, работа в полумраке или, наоборот, на солнцепеке в мрачных узких ущельях, в скрюченном положении. Постепенно он привыкал. И тогда что-то живое начало пробуждаться в его душе. Однажды он сидел на пороге хижины и рассматривал кусок светлого дерева, привезенного с собой. Он вытащил бережно хранимый нож, подумал и нанес несколько контурных линий. Пальцы осторожно и любовно обхватили материал. Нож упорно и уверенно врезался в слои. Работа захватила его. И вот уже удивленные товарищи с восхищением рассматривают маленькую фигурку антилопы. Блестящие крапинки черного камня вместо глаз придали живость смело очерченной головке. Тоненькие рожки задорно поднимались вверх. Товарищи посоветовали обменять ее на рынке на еду. Руабен, подумав, согласился. Но решил сделать еще что-нибудь. Древесины уже не было, зато хорошего камня сколько угодно. Он выбрал кусок полупрозрачного алебастра с розоватым нежным оттенком. Алебастровых обломков на строительной площади было много. Кусок белого камня превратился в кружку, обвитую двумя лотосами. Несколько дней он еще тщательно шлифовал и придирчиво отделывал, прежде чем решил, что все закончено. Обе работы были безупречны. Странно было видеть в убогих хижинах эти красивые вещи.

ТРЕВОГИ ЖИВОГО БОГА

   К повелителю Верхнего и Нижнего Египта все чаще приходили приступы дурного настроения. Десятки лет мысли его занимала усыпальница. И хоть самое трудоемкое, самое тяжелое завершено, но работы еще много. Много средств нужно для окончания. И закрадывалась мысль: успеет ли Хемиун сделать все намеченное? Удел всех смертных людей — болезни старости — все чаще навещали его: болела голова, по телу разливалось недомогание, не хотелось двигаться. Надоело каменным истуканом сидеть на троне, решать важные дела, принимать знатных людей, творить суд, как надлежало царю.
   Упорно жила ненавистная мысль — уйдет в страну Молчания раньше окончания гробницы, наследник, одержимый стремлением увековечить себя, начнет строить свою пирамиду, отцову же забросает мусором, песком, необожженными кирпичами. Немало примеров в прошлом. Он пристально всматривался в лица старших детей. Пока еще не решил, кто будет преемником — Хауфра или Джедефра. Сыновья смущались, не зная причины его подозрительных взглядов.
   Запомнился пугающий разговор, когда он сидел в тени густых кустов, дремал. Подошли Хауфра и Бауфра, присели на скамью, не зная, что в двух шагах сидел отец.
   — Уж несколько лет занимаемся делами управления страной. Только мне думается, никогда не было такого настроения у низшего люда. Такие злые слова иной раз услышишь, делается не по себе. Да хранит нас всех всемогущий Ра! Семь и семь раз надо припасть к его защите. Простолюдины говорят, что отец наш, да будет он жив, здоров и невредим, довел людей до нищеты. Да еще два неурожайных года. Пахарей много умерло, покалечились тяжелыми камнями. Всегда так было: кто беден, тот враг. Не имеющий вещей не будет другом того, у кого их много. Да будут простерты над нами хранительные силы богов. И жрецы ворчат, много богатств отдали Ахмет Хуфу.
   — И я слышал много такого. Идешь иной раз в темноте неузнанный и слышишь разговоры, от которых холодок пройдет по спине, — подтвердил Хауфра, — уж не бунтом ли грозит нам народ? Не хочется верить.
   — До этого, думаю не дойдет. Народ Кемет привык к тому, что на троне живой бог. Да еще в этом году будет хороший урожай, простолюдины успокоятся. Мы же будем веселиться, проведем вечер в радости, как боги. Надо помнить: покинув землю, мы на нее не вернемся. Пойдем примем омовение после жары и пыли, и умастят нас рабы лучшим ливийским маслом.
   Они ушли. И Хуфу поник, будто коснулось его грозное дыхание народного гнева. Страх вошел в сердце. Ведь в истории Кемет бывало такое жуткое — бунт низшего люда. И жрецы — эта наибольшая сила страны, хоть и покорны, но кто их знает... Заговоры ткутся всегда в глубокой тайне.
   Фараон — будто в этом было спасенье — торопливо прошел во дворец и поднялся на крышу. Веяние с Великой Зелени* ^[25] освежило его. Яркий день и безмятежная голубизна неба утишили его страх, но он где-то затаился и Хуфу уже знал, что он будет навещать.
   Он поделился своими опасениями с Хемиуном. Князь сумрачно усмехнулся.
   — У нас много плеток, и все они в действии. Тысячи воинов с секирами, вооруженные стражники, да еще те, кто держит уши в неустанном внимании. И всех мы кормим, живут от нашей милости и щедрот. — Он задумался. — Вот с жрецами хуже. Не любят расставаться с накопленными богатствами, но храмы много получали от царей в прошлом. Да и то... Только словоточение. Им выгодно прославлять пирамиду, могущество фараона, призывать к поклонению богам. У тебя могучая поддержка от богатейшего храма Ра в Оне, да и столице — от храма Солнца. О жрецах нечего беспокоиться. Им нужно поклонение народа храмам и вера в силу живого бога.
   — Да низойдет на тебя всякая благодать — здоровье, богатство, высокая мудрость, долгая жизнь и счастье детей. Успокоил ты меня, — горячо благодарил фараон племянника.
   Хемиун улыбнулся, почему-то жалким показался всемогущий дядя со всеми его страхами. Он подошел к Ахет Хуфу, привязавшей его жизнь к себе, как цепями.

НА БАЗАРЕ

   Начальник поселка строительных рабочих неожиданно для самого Руабена отпустил его на базар в Менфе.
   До базара было далеко, около сорока тысяч локтей. Руабен встал рано. Свежее утро сверкало яркими красками над широкой долиной реки, полной жизни и движения. Он прошел через пригород — царскую резиденцию. Роскошные особняки были обнесены глухими высокими стенами. Над ними свешивались густые ветви сикимор, или смоковниц. Верхушки виноградных лоз гибкими ветвями вырывались к солнцу и темной резной бахромой оттеняли стены. За ними текла жизнь богатая, сытая, роскошная. Оттуда доносились голоса детей, смех, разговоры слуг. В воздухе распространялись дразнящие запахи вкусной еды.
   С предместьями, поселками простолюдинов, ремесленников, рыбаков и моряков, живших на окраинах, Белая Стена, или Менфе — столица всемогущего Хуфу — была огромна. Предки ремесленников, поселившиеся здесь в незапамятные времена, окружили свои хижины садами и огородами. Давно посаженные деревья буйно разрослись и, перемешавшись с любимыми здесь виноградными лозами, совсем закрыли убогие хижины. Но жители в особых строениях и не нуждались. Жизнь, в основном, протекала во дворах, где стояли очаги для пищи, здесь же и ели, сидя на тростниковых циновках.
   По дороге Руабену часто попадались храмы, окруженные густыми рощами. Статные стволы пальм с гордыми кронами чеканно вырисовывались на чистой синеве неба. Они господствовали над строениями и чуть колыхались от северного ветра, несущего влагу и свежесть с Великой Зелени. Перед храмами были открытые площадки с жертвенниками, на которых приносили жертвы богам в празднества.