Страница:
Впрочем, несмотря на бегство, Вакх успел заслужить уважение Жомова. Ваня, таща под мышкой еле живого Попова, заявил, что Вакх — неплохой мужик, но в следующий раз он не смоется, пока доблестный омоновец ему не докажет, кто из них двоих больше выпить может. Рабинович, отчаянно цепляясь за поводок Мурзика, кивнул, соглашаясь с предложением Ивана. Что и неудивительно, поскольку у Сени в таком состоянии только два варианта общения — либо он абсолютно со всем соглашается, либо без разговоров бьет в морду. Второе полностью исключалось, так как бить морду было некому. Разве что слугам, разводившим ментов по комнатам. Но вышколенный персонал дворца Ареса был нем как рыба. Да и Сеня по ним кулаком все равно бы не попал.
Утром, естественно, случившееся вчера вечером вспоминалось с трудом. У всех ментов головы трещали с похмелья, но больше всего мучились греки. Гомер тоненько стонал и, держась за голову, сквозь зубы клялся никогда в жизни не писать никаких хвалебных стихов в честь Вакха (история знает, насколько он сдержал свое обещание!), а меланхоличный Геракл и вовсе впал в кататонию. Он молча лежал на своем ложе и не сводил глаз с трещинки на потолке.
Добросердечный Горыныч, видя страдания друзей, попытался предложить собственное средство излечения от алкогольного отравления. Он сказал, что в его мире синдромы, схожие с похмельем, тоже иногда наблюдаются. Но только у тех индивидуумов, которые выбрали целью своей жизни борьбу с вредителями. По его словам, чтобы не страдать утром после случайного (вы слышали? он за кого ментов принимает?!) попадания алкоголя в кровь, следует принять внутрь лекарственное средство, состоящее из чашетычек вуангуса, лепроподов смердоверса и противерий тошнавила.
От одних только названий этих составляющих лекарственного препарата к горлу всех друзей, в том числе и непробиваемого Жомова, подступила дурнота. Ну, а когда Ахтармерз объяснил, что в этом мире их можно заменить натертыми когтями пещерной совы, фекалиями фавна и шерстью домашней кошки, все, в том числе и Мурзик, бросились искать подходящую посуду, способную принять в себя содержимое их желудков. После чего самым ласковым желанием любого из присутствующих было медленное и нежное пропускание самозваного лекаря через мясорубку. Спасла Ахтармерза Немертея. Она вошла в комнату, держа в руках огромный кувшин с вином, и ласково улыбнулась.
— Я понимаю ваши мучения, мои неразумные друзья, и хочу облегчить их, тогда как любая другая на моем месте принялась бы читать вам нотации, — мило проворковала она, хотя вряд ли кто-нибудь из ментов мог бы сейчас отличить ласковое мяуканье от зловещего карканья. — Однако я надеюсь, что когда-нибудь, однажды утром, вы поймете, что употребление алкоголя ни к чему хорошему не приводит, и согласитесь с моим жизненным принципом, который гласит, что трезвость — норма жизни!
— Совершенно с вами согласен, сударыня, — кивнул Ахтармерз всеми тремя головами по очереди. Рабинович простонал, не обращая на него внимания.
— Солнышко, Немертеюшка, дай что-нибудь попить, — жалобно попросил он, глядя на титаниду умоляющими глазами.
— Пожалуйста. Ведь именно за этим я сюда и пришла, — улыбнулась она.
— Найдите кубки кто-нибудь. Я принесла виноградного вина.
— Ви-и-ин-а?! — почти ликующе завопил Жомов и, мгновенно вскочив со своего ложа, бросился к титаниде. — Дай я тебя, красавица…
— Жомов! — грозный рык Рабиновича остановил омоновца на полуслове и на полдороге.
Ваня пристыжено опустил голову и вернулся на свое место, в то время как Гомер притащил со столика в углу поднос с кубками. Немертея умело разлила содержимое кувшина по питейным емкостям, уменьшив его едва на четверть. Менты радостно чокнулись и выпили тост за здравие своей спасительницы, а Жомов с безмерной тоской подумал, что дома ему никогда не доведется получить с похмелья выпивку из рук женщины — жена и теща ему скорее зубы в глотку скалкой и сковородкой вобьют, чем принесут опохмелиться!
Единственным человеком изо всей честной компании, отказавшимся было выпить, неожиданно оказался Геракл. Впрочем, друзья заметили этот факт только после третьего кубка, когда вина на дне кувшина осталось на два пальца. Удивленно переглянувшись друг с другом, менты дружно перебрались к кровати мученика. Жомов держал в руках кубок с вином.
— Геракл, ты чего такой смурной? — ласково, насколько это только может сделать омоновец, проговорил он. — Выпей рюмашку, сразу полегчает.
— Уйдите, люди, я в печали, — мрачно проговорил сын Зевса, почти не разжимая губ.
— Да ладно, ты чего, братан?! — Жомов нежно похлопал полубога по плечу, едва не сломав ему ключицу вместе с кроватью. — Все когда-нибудь первый раз напиваются до потери сознания. Ничего страшного в этом нет. Не убил же никого…
— Ничего вы не понимаете! — неожиданно взорвался Геракл. Менты даже отпрянули от него, поскольку совершенно не ожидали от закоренелого меланхолика такого бурного поведения. А полубог даже вскочил на кровати. — Вам все равно, что здесь происходит. Вы же никогда не были незаконнорожденными, — продолжал орать он. — Когда папик еще был здесь, хамить мне в лицо никто не решался, а теперь даже нос в сторону воротят при моем приближении. Я для них ноль, пустое место. Даже хуже пустого места! Я для них изгой, не достойный слизывать пыль с подошв их сандалий. Дайте сюда кубок, выпить хочу! — закончил сын Зевса без всякого перехода.
Прежде чем менты успели отойти от оцепенения, Геракл вырвал из рук Жомова емкость с вином и мелкими глотками осушил ее до дна. Друзья смотрели, как он пьет, не отрывая глаз от кубка. Причем по выражению их лиц можно было подумать, что полубог отобрал у ментов последнюю радость в жизни, а именно возможность проверять документы у первого встречного. Первым вышел из ступора Жомов.
— Так, блин, век мне полной рюмки в руках не держать, если я сейчас не подвину на чьем-нибудь чайнике носик, — грозно проговорил он, а затем посмотрел на Геракла. — Короче, парень, ты мне только скажи, кому нужно жвалы на место подправить, и я все сделаю. Сам детдомовский, поэтому знаю, как без батьки хреново живется. В общем, не было еще такого, чтобы какие-то свиньи при мне безнаказанно сироту обижали! Так кто на тебя вчера наехал? Хавальник в порошок изотру…
— Не положено, — похоже, после выпитого к сыну Зевса вернулось обычное меланхолическое настроение. — Ты смертный, а я полубог и герой. Поэтому в мои дела тебе не положено вмешиваться.
— Ну и хрен с тобой! — и Ваня, обиженный тем, что его благородный порыв остался невостребованным, схватил кувшин с вином и единолично осушил его до дна.
— Во хамло, — удивленно присвистнул Попов. — На такое только омоновская рожа способна!
— Ты у меня еще пожужжи, свинорыл трясопузый, — возмутился его претензиями Жомов. Андрюша возгорелся желанием парировать реплику фразой с применением бычьих регалий, на что Ваня всегда жутко обижался, но миротворец Рабинович не позволил разгореться скандалу.
— Цыц, петухи олимпийские! — рявкнул он. — С бухаловом завязываем. По крайней мере до тех пор, пока Зевса не найдем. Нас, между прочим, дела ждут. Богов в порядок приводить кто будет?
— Так, значит, все-таки подеремся?! — обрадовано воскликнул отходчивый Ваня, но Рабинович обломал его и в этом.
— Никаких драк, — твердо заявил он. — Пошли соберем их вместе и устроим Олимпийские игры. Пусть дурь друг из друга вышибут, а мы потом за них как следует возьмемся. И так уже до хрена времени потеряли!
При упоминании о потерянном времени на глаза верных соратников кинолога навернулись слезы грусти. Хотя, может быть, это от запаха перегара в комнате у них глаза защипало? Жомов вспомнил покинутый им осиротевший тир. Андрюше традиционно взгрустнулось о рыбках. Рабинович с ужасом понял, что совсем позабыл о том, в каком размере ему была выдана премия ко Дню милиции. А о чем подумали Мурзик с Горынычем — если подумали вообще, они ведь не страдали с похмелья! — так и осталось тайной, покрытой пылью веков. Из глубин грустных воспоминаний всех вытащил Геракл.
— А что, я тоже в этих соревнованиях поучаствую, — неожиданно заявил он. — Будет неправильным, если я, всенародный герой, первые Олимпийские игры пропущу!
Возражать ему никто не стал, поскольку всем его заявление было абсолютно по фигу. Вместо того чтобы попытаться как-то отговорить тщедушного Геракла от авантюры, Жомов решил, что подобная разминка пойдет ему на пользу, и даже подтолкнул к двери полубога, когда все остальные отправились наружу собирать в кучу его родню.
Сонм олимпийских богов долго искать не пришлось. Все они в полном составе, включая дурковатого Эрота и отсутствовавшего на вчерашнем пиршестве Гермеса, восседали за пустым столом в пиршественной зале дворца Ареса, с нетерпением ожидая появления организаторов первых Олимпийских игр. Но если Эрот, увидев Жомова, поспешил спрятаться за спиной своей мамочки Афродиты, то бог торговли нагловато посмотрел на омоновца.
— Так я и думал, — ехидно заявил он. — Именно эти расфуфыренные идиоты и могли придумать затею с соревнованиями! — А затем обвел взглядом стол: — А вы, милые родственнички, еще большие дураки, если согласились в них участвовать.
На него тут же заорали со всех концов стола, а Ваня Жомов рванулся было вперед, чтобы добраться наконец до горла вожделенной жертвы, но Сеня успел остановить его. Что именно он наплел Жомову, разобрать во всеобщем гвалте было невозможно, но, видимо, его слова звучали убедительно. Иначе теперь, в замкнутом помещении, Гермеса даже его крылатые башмаки не спасли бы. Ну, а Рабинович, разобравшись с омоновцем, заорал на ухо Андрюше, прося уменьшить громкость окружающих. Правда, в этот раз он попросил использовать мощь поповских легких не более, чем на четверть. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы наступила тишина, а будущие участники соревнований остались без контузий.
— Итак, граждане, приступим, — заявил Рабинович, торжественно выходя в центр помещения. — Для начала определим судейскую коллегию, которая займется выявлением победителей. Председателем ее назначаюсь я, а остальными судьями приказываю назначить моих друзей. Гомер будет в качестве историка-стенографиста, а Немертея назначается председателем женской коллегии. Возражения есть?
— Есть, — поднялась с места Афродита, не сумевшая простить Немертее вчерашний облом с Рабиновичем. — Я, конечно, согласна с тем, что предложенная тобой титанида считается известной правдолюбицей, — язвительно произнесла она. — Но согласись, было бы странно, если бы дочь побежденных стала судьей победителей.
— Судить вас буду не я, судить вас станет история, — гордо заявила Немертея и собралась толкнуть одну из своих знаменитых речей, но Рабинович осадил девушку.
— Хорошо, — примиряюще поднял он руки вверх, при этом не убирая с губ хитроватой улыбочки. — Ты, Афродита, можешь сама быть судьей. Но предупреждаю, что члены коллегии участвовать в соревнованиях не имеют права. Таким образом ты лишишься возможности доказать своим избирателям собственное превосходство над другими кандидатами.
Богиня красоты тут же заткнулась, не прельщенная перспективой упустить какие-либо преимущества в предвыборной гонке. Сеня уже было надумал перейти ко второму пункту повестки дня, но ему снова помешали. На этот раз вмешательство произошло со стороны того человека, от которого он меньше всего подобного ожидал. А именно заговорил Ваня Жомов.
— Короче, Сеня, я из коллегии судей выхожу, — твердо заявил он, плотоядно пожирая глазами Гермеса. — Я собираюсь поучаствовать в соревнованиях и кое-кому доказать, что он большой кусок коровьего дерьма.
— Ты что, офонарел совсем? — зашипел на него Рабинович. — Какое участие? Какие соревнования? Богам, а не тебе разрядка требуется…
— Мне тоже разрядка требуется, — не унимался омоновец. — И, Сенечка, если ты мне попробуешь запретить участвовать, то я прямо сейчас тут всем уродам хребты переломаю. Мне плевать, что ты потом Зевса найти не сможешь, но я, панком буду, на этих богах оторвусь.
Пришлось Рабиновичу, скрепя сердце, согласиться с ультиматумом Жомова. Горестно вздохнув, он перешел ко второму пункту повестки дня общего собрания. Предстояло решить, какие именно виды спорта будут представлены на столь знаменательном событии, как Первые Олимпийские игры. Сеня спортивным болельщиком никогда не являлся, Попову происходящее было абсолютно до лампочки, а Ваню в данный момент ничего, кроме бокса, не интересовало. Поэтому выбор видов спорта пришлось делать Рабиновичу, а он ничего умнее, кроме бега, стрельбы из лука и, естественно, бокса, придумать не мог. Хотел предложить еще поиграть в футбол, но посчитал, что обучать олимпийцев и этому виду спорта будет выше его сил.
На том и порешили, напоследок исключив бокс из женских видов спор гл. Сеня собирался и вовсе запретить богиням участвовать в соревнованиях, но вовремя вспомнил о том, какими мегерами могут быть неудовлетворенные во всех смыслах этого слова дамы, и решил не высказывать вслух своей последней идеи. Оставалось только решить, как именно будут проходить соревнования, и Рабинович тут же снял вопрос с повестки дня, «изобретя» олимпийскую систему, в которой, как известно, проигравшие выбывают. Ну а наградой победителям должны стать всемирная слава и персональная статуя. Медалей к этому соревнованию решили не выпускать.
Далее стали распределять, кто из богов в каких соревнованиях будет участвовать. Первым вскочил с места, видимо, на правах хозяина дома, Арес и записал себя во все три вида программы. Но узнав, что Жомов собрался боксировать, тут же снял свою заявку с этого вида спорта. Остальные оказались не столь жадными до славы и взвалили на свои плечи не более одного состязания. Исключение составил Геракл, который, видимо, решил доказать всем свое право называться олимпийцем. Он стал единственным, кто составил компанию Аресу и в стрельбе из лука, и в беге на среднюю дистанцию.
Таким образом в противниках у Вани оказались Гефест, Вакх и Посейдон. Причем первые два дрались друг против друга, а победитель должен был оспаривать титул чемпиона с победителем пары омоновский костолом — морской разбойник. Жомов, мечтавший поколотить Гермеса, жутко разозлился, требуя от последнего выйти и разобраться, как мужчина с мужчиной, но тот лишь хитро улыбнулся и пригласил омоновца побегать вместе с ним. Ваня этого не любил, поэтому ему пришлось стиснуть зубы и драться с тем, кого он бить не собирался. Впрочем, теперь Жомову было все равно, кто станет его противником. Главное, чтобы дали о кого-нибудь кулаки почесать.
Если бы боги знали, что собой представляет Ваня Жомов, они бы ни за что не согласились с его участием в играх. А так они решили, что легко справятся с простым смертным. Арес, конечно, мог бы кое-что порассказать, но, естественно, делать этого не стал, с удовольствием дожидаясь момента, когда парочка претендентов на титул верховного бога будет сокрушена рукой простого российского мента.
Собственно говоря, подробно описывать боксерские поединки нет необходимости. Любой, кто хочет узнать, как это происходило, может посмотреть на драку первоклашек в школьном дворе. Гефест и Вакх бестолково махали кулаками довольно долго, но первый же удар бога мастеров отправил предводителя алкоголиков в десятисекундное путешествие по пьяным грезам. Сеня со знанием дела определил нокаут и объявил Гефеста победителем.
Жомов с Посейдоном возился не долго. Если бы в то время уже фиксировались рекорды, то бой омоновца с богом вод был бы признан самым скоротечным и до сих пор им бы оставался. Сразу после удара Попова в серебряный таз, заменявший гонг на этих соревнованиях, Ваня отличным хуком отправил Посейдона в нокаут на более длительный срок, чем это смог сделать Гефест в бою против Вакха. Таким образом вторая схватка не продлилась и секунды, а бог морей получил удовольствие наслаждаться забытьем на добрый десяток минут.
Если бы боги могли учиться, они бы с удовольствием стали людьми. Увы, олимпийцам этого было не дано, и Гефест не воспринял омоновца всерьез, заявив, что всегда считал Посейдона слабаком и рохлей, который без помощи своего трезубца не мог бы и комара прихлопнуть. Итог получился плачевным: бог мастеров продержался на ринге не дольше своего соотечественника, а дамочки, наблюдавшие за соревнованиями, все до единой подарили свои сердца доблестному победителю — российскому омоновцу.
Остальные соревнования и вовсе не стоит описывать. Достаточно будет просто назвать их победителей. Состязание по стрельбе, к удивлению ментов, еще помнивших вчерашний выстрел в спину Попова, выиграл Аполлон. Эрот стал вторым, но это уже не считалось. Ну а в беге чемпионом стал Эол, бог ветров, оставив Гермеса, вынужденного преодолевать дистанцию без своих крылатых сандалий, далеко позади.
Среди женского населения Олимпа победительницами стали Артемида в стрельбе, что было вполне предсказуемо, и маленькая разноцветная Ирида в беге, вырвавшая победу в жесткой борьбе с Нефелой, богиней облаков.
Но самое интересное произошло чуть позже, когда олимпийские мастера в считанные минуты умудрились изготовить статуи всех победителей. И Жомова в том числе. Несчастный Геракл, которому не удалось даже приблизиться хотя бы к одному из чемпионов, решил оставить на статуе омоновца свое имя для потомков. Задуманная им надпись должна была звучать так: «Я, Геракл, был учеником этого чемпиона». Однако сын Зевса был не в ладах с азбукой и мог писать только одно-единственное слово — свое имя. Его он на статуе Жомова и нацарапал, совершенно не намеренно введя в заблуждение потомков.
Конечно, результатами Самых Первых Олимпийских игр далеко не все были довольны. Некоторые даже собирались поднять бунт и требовали проверки чемпионов на допинг, однако Немертее вместе с Дикой удалось доказать всем справедливость результатов. Вот так и получилось, что основные претенденты на звание верховного бога получили большой минус в своих рейтингах. Рабинович довольно ухмыльнулся. Что же, теперь они, разочарованные соревнованиями, станут охотнее «стучать» на своих соотечественников, что позволит быстрее найти виновника пропажи Зевса.
В целом затея Рабиновича оправдалась далеко не на сто процентов. Олимпийские боги, затеявшие после официального оглашения результатов соревнований еще большую бучу, чем это делали обычно, довольно быстро успокоились. То ли действительно физические упражнения им оказались крайне полезны, то ли просто стали придумывать какие-то новые каверзы друг другу, история об этом не знает. Известно лишь то, что, получив в победители Самых Первых Олимпийский игр совсем не тех, кого считали фаворитами, боги призадумались и, чтобы лучше осмыслить происшедшие изменения, а заодно и понять, что делать с падающими рейтингами, стали объединяться в небольшие группки. Исключением стала лишь Артемида, единственная из фаворитов предвыборной гонки, которой удалось стать победительницей игр. Богиня охоты ни к кому не примыкала и вообще держалась так, будто она уже без пяти секунд президент. Верховная богиня то бишь.
Сразу после того как итоги игр были подведены, Рабинович решил приступить к допросу подозреваемых. Для начала следовало отсеять из сонма богов тех, кто никак не был заинтересован в исчезновении Зевса, ибо даже малолетнему двоечнику Ахтармерзу было ясно, что бог, поспособствовавший пропаже Громовержца с Олимпа, явно метил на его место. Как добросовестный мент, Сеня тут же потребовал себе список кандидатов, выдвинувших свою кандидатуру на выборы. Ими оказались Арес, Артемида, Афина, Афродита, Аполлон, Вакх, Гефест, Гера и Посейдон.
Гермес также пытался баллотироваться, но остальные претенденты встали на дыбы и заявили, что если бог плутов, воров и лжецов попробует дурить избирателей черным пиаром, то они, не обладающие такими предвыборными технологиями, просто оторвут ему голову и отправят ее для замены Минотавру. Гермес вроде бы воспринял это нормально и продолжил выполнять свои обязанности, но Рабинович подозревал, что в душе он с удовольствием бы перегрыз остальным глотку. В общем, в списке главных подозреваемых Сеня его оставил. Таким образом их стало десять, и можно было приступать к допросам.
Естественно, обязанности между ментами Рабинович распределил по-своему. Сам с Жомовым решил поиграть в следователей, а Андрюшу заставил вести протоколы. Ошеломленный Попов тут же потребовал объяснить, почему этой трудоемкой работой должен заниматься он. Сеня ухмыльнулся и заявил, что Андрюша единственный, у кого есть хотя бы техническое образование, а они с Жомовым и в слове «дом» сделают четыре ошибки. Нельзя сказать, что это объяснение слишком сильно удовлетворило эксперта, но грубая лесть свое дело сделала, и возражений со стороны Попова больше не последовало. Более того, Андрей тут же потребовал предоставить ему письменные принадлежности. Их принесли.
— Это что такое? — криминалист удивленно уставился на довольно толстые листы, пахнувшие выделанной кожей.
— Пергамент, сэр, — тоном вышколенного камердинера, но голосом престарелого евнуха ответил слуга.
— Ладно, сойдет, — буркнул Попов. — А чем на этом писать?
— Сию секунду, сэр, — ответил слуга и, засунув в рот кончик тростниковой трубочки, принялся ее жевать. Под удивленным взглядом Андрюши закончив свое грязное дело, слуга вытер результат о тунику и протянул его Попову.
— Готово, сэр, — поклонился он.
— Ты охренел? — наивно поинтересовался Анд-рюша.
— Никак нет, сэр, — отказался признать очевидное слуга. — Не извольте беспокоиться, сэр.
— Убью! — истошно завопил криминалист, буквально припечатывая несчастного к стенке. — Быстро тащи мне нормальные письменные принадлежности!
Слугу из комнаты во дворце Ареса не ветром, а рыком Попова сдуло. Он отсутствовал несколько минут и вернулся назад, неся в руках кусок доски, обмазанный какой-то гадостью, и серебряную штуковину, заточенную с одного конца и превращающуюся в округлую лопаточку на другом. Он протянул эти вещи Андрюше, однако тот отказался их брать.
— Ты что мне принес? — Попов уже не орал. Он шипел, а это значило, что скоро во дворце начнут рушиться стены.
— Восковую дощечку и стилос, сэр, — внутренне трясясь от страха, но стараясь сохранить невозмутимый вид, ответил ему евнух-мажордом.
Дальнейшее описать просто невозможно. Попов буянил, матерился, закатывал истерики, отказываясь работать, но в итоге успокоился и потребовал принести ему гуся. Приказ был исполнен и ни в чем не повинный гусь тут же лишился половины перьев. С дикими криками несчастная птица вырвалась из рук садиста и умчалась в неизвестном направлении, а Попов изобрел перья для письма. Вот так гуси Олимп спасли. Куда уж до них римским!
Теперь, когда Андрюша был готов стенографировать, Рабиновичу предстояло выбрать тактику допросов. Но сколько он ни морщил свой могучий ум, ничего, кроме банальной схемы, «злой и добрый следователь» придумать не мог. Себе он, естественно, отвел роль доброго, предоставив Ванечке возможность от души давить на подозреваемых. Разве что членовредительством не заниматься. Однако из этой затеи снова ничего не получилось, поскольку все, на что оказался способен Жомов, это корчить зверские рожи. А единственным вопросом, который он умел задавать, оказался традиционный: «А в рыло?»
Сеня долго мучился и с подозреваемыми, и с Жомовым, но ни к чему хорошему это не привело. Конечно, каждый из богов наговорил кучу гадостей про своих противников, трижды во время допроса называл имена самых разных богов, похитивших Зевса, приводил массу причин, по которым они это могли сделать, начиная от выпоротой в детстве попки, кончая обещанием лишить наследства, но ни к чему хорошему это так и не привело. К вечеру, окончательно измотавшись, трое ментов остались с тем же, с чем и начинали допрос — с дыркой от бублика! Попов не выдержал.
— Слушай, Сеня, давай я признаюсь, что похитил Зевса, и мы закончим это издевательство, — со стоном попросил он. — Я больше не могу. У меня от голода желудок уже прямую кишку переваривать стал.
— Вообще-то диета тебе бы не помешала, — буркнул Рабинович. — Но, если честно, я и сам уже выдохся. Все. На сегодня закончили. Завтра что-нибудь еще придумаем.
— Э-эх, знаний нам не хватает, — горестно вздохнув, неожиданно для всех заявил Ваня Жомов. Друзья изумленно уставились на него, а бравый омоновец закончил свою мысль: — Домой вернемся, в школу прапорщиков пойду.
— Беда вымучит, беда и выучит, — совершенно не скрывая ошеломления, констатировал Рабинович. — Кончит Ваня третий класс, станет прапором у нас.
— И, не давая оскорбленному в лучших чувствах Жомову что-либо возразить, махнул рукой: — Ладно, идемте отдыхать!
Утром, естественно, случившееся вчера вечером вспоминалось с трудом. У всех ментов головы трещали с похмелья, но больше всего мучились греки. Гомер тоненько стонал и, держась за голову, сквозь зубы клялся никогда в жизни не писать никаких хвалебных стихов в честь Вакха (история знает, насколько он сдержал свое обещание!), а меланхоличный Геракл и вовсе впал в кататонию. Он молча лежал на своем ложе и не сводил глаз с трещинки на потолке.
Добросердечный Горыныч, видя страдания друзей, попытался предложить собственное средство излечения от алкогольного отравления. Он сказал, что в его мире синдромы, схожие с похмельем, тоже иногда наблюдаются. Но только у тех индивидуумов, которые выбрали целью своей жизни борьбу с вредителями. По его словам, чтобы не страдать утром после случайного (вы слышали? он за кого ментов принимает?!) попадания алкоголя в кровь, следует принять внутрь лекарственное средство, состоящее из чашетычек вуангуса, лепроподов смердоверса и противерий тошнавила.
От одних только названий этих составляющих лекарственного препарата к горлу всех друзей, в том числе и непробиваемого Жомова, подступила дурнота. Ну, а когда Ахтармерз объяснил, что в этом мире их можно заменить натертыми когтями пещерной совы, фекалиями фавна и шерстью домашней кошки, все, в том числе и Мурзик, бросились искать подходящую посуду, способную принять в себя содержимое их желудков. После чего самым ласковым желанием любого из присутствующих было медленное и нежное пропускание самозваного лекаря через мясорубку. Спасла Ахтармерза Немертея. Она вошла в комнату, держа в руках огромный кувшин с вином, и ласково улыбнулась.
— Я понимаю ваши мучения, мои неразумные друзья, и хочу облегчить их, тогда как любая другая на моем месте принялась бы читать вам нотации, — мило проворковала она, хотя вряд ли кто-нибудь из ментов мог бы сейчас отличить ласковое мяуканье от зловещего карканья. — Однако я надеюсь, что когда-нибудь, однажды утром, вы поймете, что употребление алкоголя ни к чему хорошему не приводит, и согласитесь с моим жизненным принципом, который гласит, что трезвость — норма жизни!
— Совершенно с вами согласен, сударыня, — кивнул Ахтармерз всеми тремя головами по очереди. Рабинович простонал, не обращая на него внимания.
— Солнышко, Немертеюшка, дай что-нибудь попить, — жалобно попросил он, глядя на титаниду умоляющими глазами.
— Пожалуйста. Ведь именно за этим я сюда и пришла, — улыбнулась она.
— Найдите кубки кто-нибудь. Я принесла виноградного вина.
— Ви-и-ин-а?! — почти ликующе завопил Жомов и, мгновенно вскочив со своего ложа, бросился к титаниде. — Дай я тебя, красавица…
— Жомов! — грозный рык Рабиновича остановил омоновца на полуслове и на полдороге.
Ваня пристыжено опустил голову и вернулся на свое место, в то время как Гомер притащил со столика в углу поднос с кубками. Немертея умело разлила содержимое кувшина по питейным емкостям, уменьшив его едва на четверть. Менты радостно чокнулись и выпили тост за здравие своей спасительницы, а Жомов с безмерной тоской подумал, что дома ему никогда не доведется получить с похмелья выпивку из рук женщины — жена и теща ему скорее зубы в глотку скалкой и сковородкой вобьют, чем принесут опохмелиться!
Единственным человеком изо всей честной компании, отказавшимся было выпить, неожиданно оказался Геракл. Впрочем, друзья заметили этот факт только после третьего кубка, когда вина на дне кувшина осталось на два пальца. Удивленно переглянувшись друг с другом, менты дружно перебрались к кровати мученика. Жомов держал в руках кубок с вином.
— Геракл, ты чего такой смурной? — ласково, насколько это только может сделать омоновец, проговорил он. — Выпей рюмашку, сразу полегчает.
— Уйдите, люди, я в печали, — мрачно проговорил сын Зевса, почти не разжимая губ.
— Да ладно, ты чего, братан?! — Жомов нежно похлопал полубога по плечу, едва не сломав ему ключицу вместе с кроватью. — Все когда-нибудь первый раз напиваются до потери сознания. Ничего страшного в этом нет. Не убил же никого…
— Ничего вы не понимаете! — неожиданно взорвался Геракл. Менты даже отпрянули от него, поскольку совершенно не ожидали от закоренелого меланхолика такого бурного поведения. А полубог даже вскочил на кровати. — Вам все равно, что здесь происходит. Вы же никогда не были незаконнорожденными, — продолжал орать он. — Когда папик еще был здесь, хамить мне в лицо никто не решался, а теперь даже нос в сторону воротят при моем приближении. Я для них ноль, пустое место. Даже хуже пустого места! Я для них изгой, не достойный слизывать пыль с подошв их сандалий. Дайте сюда кубок, выпить хочу! — закончил сын Зевса без всякого перехода.
Прежде чем менты успели отойти от оцепенения, Геракл вырвал из рук Жомова емкость с вином и мелкими глотками осушил ее до дна. Друзья смотрели, как он пьет, не отрывая глаз от кубка. Причем по выражению их лиц можно было подумать, что полубог отобрал у ментов последнюю радость в жизни, а именно возможность проверять документы у первого встречного. Первым вышел из ступора Жомов.
— Так, блин, век мне полной рюмки в руках не держать, если я сейчас не подвину на чьем-нибудь чайнике носик, — грозно проговорил он, а затем посмотрел на Геракла. — Короче, парень, ты мне только скажи, кому нужно жвалы на место подправить, и я все сделаю. Сам детдомовский, поэтому знаю, как без батьки хреново живется. В общем, не было еще такого, чтобы какие-то свиньи при мне безнаказанно сироту обижали! Так кто на тебя вчера наехал? Хавальник в порошок изотру…
— Не положено, — похоже, после выпитого к сыну Зевса вернулось обычное меланхолическое настроение. — Ты смертный, а я полубог и герой. Поэтому в мои дела тебе не положено вмешиваться.
— Ну и хрен с тобой! — и Ваня, обиженный тем, что его благородный порыв остался невостребованным, схватил кувшин с вином и единолично осушил его до дна.
— Во хамло, — удивленно присвистнул Попов. — На такое только омоновская рожа способна!
— Ты у меня еще пожужжи, свинорыл трясопузый, — возмутился его претензиями Жомов. Андрюша возгорелся желанием парировать реплику фразой с применением бычьих регалий, на что Ваня всегда жутко обижался, но миротворец Рабинович не позволил разгореться скандалу.
— Цыц, петухи олимпийские! — рявкнул он. — С бухаловом завязываем. По крайней мере до тех пор, пока Зевса не найдем. Нас, между прочим, дела ждут. Богов в порядок приводить кто будет?
— Так, значит, все-таки подеремся?! — обрадовано воскликнул отходчивый Ваня, но Рабинович обломал его и в этом.
— Никаких драк, — твердо заявил он. — Пошли соберем их вместе и устроим Олимпийские игры. Пусть дурь друг из друга вышибут, а мы потом за них как следует возьмемся. И так уже до хрена времени потеряли!
При упоминании о потерянном времени на глаза верных соратников кинолога навернулись слезы грусти. Хотя, может быть, это от запаха перегара в комнате у них глаза защипало? Жомов вспомнил покинутый им осиротевший тир. Андрюше традиционно взгрустнулось о рыбках. Рабинович с ужасом понял, что совсем позабыл о том, в каком размере ему была выдана премия ко Дню милиции. А о чем подумали Мурзик с Горынычем — если подумали вообще, они ведь не страдали с похмелья! — так и осталось тайной, покрытой пылью веков. Из глубин грустных воспоминаний всех вытащил Геракл.
— А что, я тоже в этих соревнованиях поучаствую, — неожиданно заявил он. — Будет неправильным, если я, всенародный герой, первые Олимпийские игры пропущу!
Возражать ему никто не стал, поскольку всем его заявление было абсолютно по фигу. Вместо того чтобы попытаться как-то отговорить тщедушного Геракла от авантюры, Жомов решил, что подобная разминка пойдет ему на пользу, и даже подтолкнул к двери полубога, когда все остальные отправились наружу собирать в кучу его родню.
Сонм олимпийских богов долго искать не пришлось. Все они в полном составе, включая дурковатого Эрота и отсутствовавшего на вчерашнем пиршестве Гермеса, восседали за пустым столом в пиршественной зале дворца Ареса, с нетерпением ожидая появления организаторов первых Олимпийских игр. Но если Эрот, увидев Жомова, поспешил спрятаться за спиной своей мамочки Афродиты, то бог торговли нагловато посмотрел на омоновца.
— Так я и думал, — ехидно заявил он. — Именно эти расфуфыренные идиоты и могли придумать затею с соревнованиями! — А затем обвел взглядом стол: — А вы, милые родственнички, еще большие дураки, если согласились в них участвовать.
На него тут же заорали со всех концов стола, а Ваня Жомов рванулся было вперед, чтобы добраться наконец до горла вожделенной жертвы, но Сеня успел остановить его. Что именно он наплел Жомову, разобрать во всеобщем гвалте было невозможно, но, видимо, его слова звучали убедительно. Иначе теперь, в замкнутом помещении, Гермеса даже его крылатые башмаки не спасли бы. Ну, а Рабинович, разобравшись с омоновцем, заорал на ухо Андрюше, прося уменьшить громкость окружающих. Правда, в этот раз он попросил использовать мощь поповских легких не более, чем на четверть. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы наступила тишина, а будущие участники соревнований остались без контузий.
— Итак, граждане, приступим, — заявил Рабинович, торжественно выходя в центр помещения. — Для начала определим судейскую коллегию, которая займется выявлением победителей. Председателем ее назначаюсь я, а остальными судьями приказываю назначить моих друзей. Гомер будет в качестве историка-стенографиста, а Немертея назначается председателем женской коллегии. Возражения есть?
— Есть, — поднялась с места Афродита, не сумевшая простить Немертее вчерашний облом с Рабиновичем. — Я, конечно, согласна с тем, что предложенная тобой титанида считается известной правдолюбицей, — язвительно произнесла она. — Но согласись, было бы странно, если бы дочь побежденных стала судьей победителей.
— Судить вас буду не я, судить вас станет история, — гордо заявила Немертея и собралась толкнуть одну из своих знаменитых речей, но Рабинович осадил девушку.
— Хорошо, — примиряюще поднял он руки вверх, при этом не убирая с губ хитроватой улыбочки. — Ты, Афродита, можешь сама быть судьей. Но предупреждаю, что члены коллегии участвовать в соревнованиях не имеют права. Таким образом ты лишишься возможности доказать своим избирателям собственное превосходство над другими кандидатами.
Богиня красоты тут же заткнулась, не прельщенная перспективой упустить какие-либо преимущества в предвыборной гонке. Сеня уже было надумал перейти ко второму пункту повестки дня, но ему снова помешали. На этот раз вмешательство произошло со стороны того человека, от которого он меньше всего подобного ожидал. А именно заговорил Ваня Жомов.
— Короче, Сеня, я из коллегии судей выхожу, — твердо заявил он, плотоядно пожирая глазами Гермеса. — Я собираюсь поучаствовать в соревнованиях и кое-кому доказать, что он большой кусок коровьего дерьма.
— Ты что, офонарел совсем? — зашипел на него Рабинович. — Какое участие? Какие соревнования? Богам, а не тебе разрядка требуется…
— Мне тоже разрядка требуется, — не унимался омоновец. — И, Сенечка, если ты мне попробуешь запретить участвовать, то я прямо сейчас тут всем уродам хребты переломаю. Мне плевать, что ты потом Зевса найти не сможешь, но я, панком буду, на этих богах оторвусь.
Пришлось Рабиновичу, скрепя сердце, согласиться с ультиматумом Жомова. Горестно вздохнув, он перешел ко второму пункту повестки дня общего собрания. Предстояло решить, какие именно виды спорта будут представлены на столь знаменательном событии, как Первые Олимпийские игры. Сеня спортивным болельщиком никогда не являлся, Попову происходящее было абсолютно до лампочки, а Ваню в данный момент ничего, кроме бокса, не интересовало. Поэтому выбор видов спорта пришлось делать Рабиновичу, а он ничего умнее, кроме бега, стрельбы из лука и, естественно, бокса, придумать не мог. Хотел предложить еще поиграть в футбол, но посчитал, что обучать олимпийцев и этому виду спорта будет выше его сил.
На том и порешили, напоследок исключив бокс из женских видов спор гл. Сеня собирался и вовсе запретить богиням участвовать в соревнованиях, но вовремя вспомнил о том, какими мегерами могут быть неудовлетворенные во всех смыслах этого слова дамы, и решил не высказывать вслух своей последней идеи. Оставалось только решить, как именно будут проходить соревнования, и Рабинович тут же снял вопрос с повестки дня, «изобретя» олимпийскую систему, в которой, как известно, проигравшие выбывают. Ну а наградой победителям должны стать всемирная слава и персональная статуя. Медалей к этому соревнованию решили не выпускать.
Далее стали распределять, кто из богов в каких соревнованиях будет участвовать. Первым вскочил с места, видимо, на правах хозяина дома, Арес и записал себя во все три вида программы. Но узнав, что Жомов собрался боксировать, тут же снял свою заявку с этого вида спорта. Остальные оказались не столь жадными до славы и взвалили на свои плечи не более одного состязания. Исключение составил Геракл, который, видимо, решил доказать всем свое право называться олимпийцем. Он стал единственным, кто составил компанию Аресу и в стрельбе из лука, и в беге на среднюю дистанцию.
Таким образом в противниках у Вани оказались Гефест, Вакх и Посейдон. Причем первые два дрались друг против друга, а победитель должен был оспаривать титул чемпиона с победителем пары омоновский костолом — морской разбойник. Жомов, мечтавший поколотить Гермеса, жутко разозлился, требуя от последнего выйти и разобраться, как мужчина с мужчиной, но тот лишь хитро улыбнулся и пригласил омоновца побегать вместе с ним. Ваня этого не любил, поэтому ему пришлось стиснуть зубы и драться с тем, кого он бить не собирался. Впрочем, теперь Жомову было все равно, кто станет его противником. Главное, чтобы дали о кого-нибудь кулаки почесать.
Если бы боги знали, что собой представляет Ваня Жомов, они бы ни за что не согласились с его участием в играх. А так они решили, что легко справятся с простым смертным. Арес, конечно, мог бы кое-что порассказать, но, естественно, делать этого не стал, с удовольствием дожидаясь момента, когда парочка претендентов на титул верховного бога будет сокрушена рукой простого российского мента.
Собственно говоря, подробно описывать боксерские поединки нет необходимости. Любой, кто хочет узнать, как это происходило, может посмотреть на драку первоклашек в школьном дворе. Гефест и Вакх бестолково махали кулаками довольно долго, но первый же удар бога мастеров отправил предводителя алкоголиков в десятисекундное путешествие по пьяным грезам. Сеня со знанием дела определил нокаут и объявил Гефеста победителем.
Жомов с Посейдоном возился не долго. Если бы в то время уже фиксировались рекорды, то бой омоновца с богом вод был бы признан самым скоротечным и до сих пор им бы оставался. Сразу после удара Попова в серебряный таз, заменявший гонг на этих соревнованиях, Ваня отличным хуком отправил Посейдона в нокаут на более длительный срок, чем это смог сделать Гефест в бою против Вакха. Таким образом вторая схватка не продлилась и секунды, а бог морей получил удовольствие наслаждаться забытьем на добрый десяток минут.
Если бы боги могли учиться, они бы с удовольствием стали людьми. Увы, олимпийцам этого было не дано, и Гефест не воспринял омоновца всерьез, заявив, что всегда считал Посейдона слабаком и рохлей, который без помощи своего трезубца не мог бы и комара прихлопнуть. Итог получился плачевным: бог мастеров продержался на ринге не дольше своего соотечественника, а дамочки, наблюдавшие за соревнованиями, все до единой подарили свои сердца доблестному победителю — российскому омоновцу.
Остальные соревнования и вовсе не стоит описывать. Достаточно будет просто назвать их победителей. Состязание по стрельбе, к удивлению ментов, еще помнивших вчерашний выстрел в спину Попова, выиграл Аполлон. Эрот стал вторым, но это уже не считалось. Ну а в беге чемпионом стал Эол, бог ветров, оставив Гермеса, вынужденного преодолевать дистанцию без своих крылатых сандалий, далеко позади.
Среди женского населения Олимпа победительницами стали Артемида в стрельбе, что было вполне предсказуемо, и маленькая разноцветная Ирида в беге, вырвавшая победу в жесткой борьбе с Нефелой, богиней облаков.
Но самое интересное произошло чуть позже, когда олимпийские мастера в считанные минуты умудрились изготовить статуи всех победителей. И Жомова в том числе. Несчастный Геракл, которому не удалось даже приблизиться хотя бы к одному из чемпионов, решил оставить на статуе омоновца свое имя для потомков. Задуманная им надпись должна была звучать так: «Я, Геракл, был учеником этого чемпиона». Однако сын Зевса был не в ладах с азбукой и мог писать только одно-единственное слово — свое имя. Его он на статуе Жомова и нацарапал, совершенно не намеренно введя в заблуждение потомков.
Конечно, результатами Самых Первых Олимпийских игр далеко не все были довольны. Некоторые даже собирались поднять бунт и требовали проверки чемпионов на допинг, однако Немертее вместе с Дикой удалось доказать всем справедливость результатов. Вот так и получилось, что основные претенденты на звание верховного бога получили большой минус в своих рейтингах. Рабинович довольно ухмыльнулся. Что же, теперь они, разочарованные соревнованиями, станут охотнее «стучать» на своих соотечественников, что позволит быстрее найти виновника пропажи Зевса.
В целом затея Рабиновича оправдалась далеко не на сто процентов. Олимпийские боги, затеявшие после официального оглашения результатов соревнований еще большую бучу, чем это делали обычно, довольно быстро успокоились. То ли действительно физические упражнения им оказались крайне полезны, то ли просто стали придумывать какие-то новые каверзы друг другу, история об этом не знает. Известно лишь то, что, получив в победители Самых Первых Олимпийский игр совсем не тех, кого считали фаворитами, боги призадумались и, чтобы лучше осмыслить происшедшие изменения, а заодно и понять, что делать с падающими рейтингами, стали объединяться в небольшие группки. Исключением стала лишь Артемида, единственная из фаворитов предвыборной гонки, которой удалось стать победительницей игр. Богиня охоты ни к кому не примыкала и вообще держалась так, будто она уже без пяти секунд президент. Верховная богиня то бишь.
Сразу после того как итоги игр были подведены, Рабинович решил приступить к допросу подозреваемых. Для начала следовало отсеять из сонма богов тех, кто никак не был заинтересован в исчезновении Зевса, ибо даже малолетнему двоечнику Ахтармерзу было ясно, что бог, поспособствовавший пропаже Громовержца с Олимпа, явно метил на его место. Как добросовестный мент, Сеня тут же потребовал себе список кандидатов, выдвинувших свою кандидатуру на выборы. Ими оказались Арес, Артемида, Афина, Афродита, Аполлон, Вакх, Гефест, Гера и Посейдон.
Гермес также пытался баллотироваться, но остальные претенденты встали на дыбы и заявили, что если бог плутов, воров и лжецов попробует дурить избирателей черным пиаром, то они, не обладающие такими предвыборными технологиями, просто оторвут ему голову и отправят ее для замены Минотавру. Гермес вроде бы воспринял это нормально и продолжил выполнять свои обязанности, но Рабинович подозревал, что в душе он с удовольствием бы перегрыз остальным глотку. В общем, в списке главных подозреваемых Сеня его оставил. Таким образом их стало десять, и можно было приступать к допросам.
Естественно, обязанности между ментами Рабинович распределил по-своему. Сам с Жомовым решил поиграть в следователей, а Андрюшу заставил вести протоколы. Ошеломленный Попов тут же потребовал объяснить, почему этой трудоемкой работой должен заниматься он. Сеня ухмыльнулся и заявил, что Андрюша единственный, у кого есть хотя бы техническое образование, а они с Жомовым и в слове «дом» сделают четыре ошибки. Нельзя сказать, что это объяснение слишком сильно удовлетворило эксперта, но грубая лесть свое дело сделала, и возражений со стороны Попова больше не последовало. Более того, Андрей тут же потребовал предоставить ему письменные принадлежности. Их принесли.
— Это что такое? — криминалист удивленно уставился на довольно толстые листы, пахнувшие выделанной кожей.
— Пергамент, сэр, — тоном вышколенного камердинера, но голосом престарелого евнуха ответил слуга.
— Ладно, сойдет, — буркнул Попов. — А чем на этом писать?
— Сию секунду, сэр, — ответил слуга и, засунув в рот кончик тростниковой трубочки, принялся ее жевать. Под удивленным взглядом Андрюши закончив свое грязное дело, слуга вытер результат о тунику и протянул его Попову.
— Готово, сэр, — поклонился он.
— Ты охренел? — наивно поинтересовался Анд-рюша.
— Никак нет, сэр, — отказался признать очевидное слуга. — Не извольте беспокоиться, сэр.
— Убью! — истошно завопил криминалист, буквально припечатывая несчастного к стенке. — Быстро тащи мне нормальные письменные принадлежности!
Слугу из комнаты во дворце Ареса не ветром, а рыком Попова сдуло. Он отсутствовал несколько минут и вернулся назад, неся в руках кусок доски, обмазанный какой-то гадостью, и серебряную штуковину, заточенную с одного конца и превращающуюся в округлую лопаточку на другом. Он протянул эти вещи Андрюше, однако тот отказался их брать.
— Ты что мне принес? — Попов уже не орал. Он шипел, а это значило, что скоро во дворце начнут рушиться стены.
— Восковую дощечку и стилос, сэр, — внутренне трясясь от страха, но стараясь сохранить невозмутимый вид, ответил ему евнух-мажордом.
Дальнейшее описать просто невозможно. Попов буянил, матерился, закатывал истерики, отказываясь работать, но в итоге успокоился и потребовал принести ему гуся. Приказ был исполнен и ни в чем не повинный гусь тут же лишился половины перьев. С дикими криками несчастная птица вырвалась из рук садиста и умчалась в неизвестном направлении, а Попов изобрел перья для письма. Вот так гуси Олимп спасли. Куда уж до них римским!
Теперь, когда Андрюша был готов стенографировать, Рабиновичу предстояло выбрать тактику допросов. Но сколько он ни морщил свой могучий ум, ничего, кроме банальной схемы, «злой и добрый следователь» придумать не мог. Себе он, естественно, отвел роль доброго, предоставив Ванечке возможность от души давить на подозреваемых. Разве что членовредительством не заниматься. Однако из этой затеи снова ничего не получилось, поскольку все, на что оказался способен Жомов, это корчить зверские рожи. А единственным вопросом, который он умел задавать, оказался традиционный: «А в рыло?»
Сеня долго мучился и с подозреваемыми, и с Жомовым, но ни к чему хорошему это не привело. Конечно, каждый из богов наговорил кучу гадостей про своих противников, трижды во время допроса называл имена самых разных богов, похитивших Зевса, приводил массу причин, по которым они это могли сделать, начиная от выпоротой в детстве попки, кончая обещанием лишить наследства, но ни к чему хорошему это так и не привело. К вечеру, окончательно измотавшись, трое ментов остались с тем же, с чем и начинали допрос — с дыркой от бублика! Попов не выдержал.
— Слушай, Сеня, давай я признаюсь, что похитил Зевса, и мы закончим это издевательство, — со стоном попросил он. — Я больше не могу. У меня от голода желудок уже прямую кишку переваривать стал.
— Вообще-то диета тебе бы не помешала, — буркнул Рабинович. — Но, если честно, я и сам уже выдохся. Все. На сегодня закончили. Завтра что-нибудь еще придумаем.
— Э-эх, знаний нам не хватает, — горестно вздохнув, неожиданно для всех заявил Ваня Жомов. Друзья изумленно уставились на него, а бравый омоновец закончил свою мысль: — Домой вернемся, в школу прапорщиков пойду.
— Беда вымучит, беда и выучит, — совершенно не скрывая ошеломления, констатировал Рабинович. — Кончит Ваня третий класс, станет прапором у нас.
— И, не давая оскорбленному в лучших чувствах Жомову что-либо возразить, махнул рукой: — Ладно, идемте отдыхать!
Глава 5
Новое утро нового дня в кущах Олимпа выдалось еще ужаснее предыдущего. Трое коллег, вернувшись вчера из «комнаты допросов», попытались устроить совещание с остальными членами экспедиции. Естественно, инициатором этого проекта был мой Сеня. Он и оказался единственным, кто проявил хоть какую-нибудь активность. Первое время поддержать его старалась Немертея, пытаясь помочь Сене рассказом о своих достижениях. Эта правдолюбица под моим чутким надзором целый день путешествовала по окрестностям и расспрашивала всех и каждого, по-своему пытаясь выяснить, куда подевался Зевс. Узнать ей ничего не удалось, но, честное слово, я ее стал чуть больше уважать за то, что она выполняла настоящую милицейскую работу. В общем, никто из нас за вчерашний день не смог приблизиться к осуществлению цели экспедиции ни на миллиметр. Более того, ни у кого (даже у меня!) не было ни одной мысли о том, что мы сможем сделать сегодня. Все сидели мрачно-понурые, и никто не желал друг с другом разговаривать. Титанида было завела свою вечную песнь о том, что «справедливость неизбежно восторжествует и рано или поздно мы вернем Зевса на его трон», но расстроенный «сухим законом» Ваня довольно беспардонно оборвал ее, а Сеня, к моему жуткому удивлению, даже не вступился за свою пассию. Видимо, уж слишком серьезную думу он думал!