Мачадо А. Стихотворения

Смуглая красотка,
свой кувшин наполнив
влагою стеклянной,
ты меня заметишь,
но рукою легкой,
словно бы случайно,
не поправишь локон,
завиток атласный,
и в зеркальный глянец
на себя не глянешь.

Ты стоишь под ветром
вечером душистым,
и водою светлой
полнятся кувшины.

В ДОРОГЕ

x x x

Било двенадцать... двенадцать раз
заступ вдали простучал.
Я вскрикнул: - Пробил мой час!
- Ты не бойся, - шепнуло молчанье, -
ты не увидишь, когда последняя капля
в клепсидре блеснет прощально.

Ты все еще будешь спать
на своем берегу печальном,
а проснешься - увидишь: к новому берегу
челн твой причален.

x x x

Мы создаем во сне
над скудной землей печальной
лабиринты, тропинки, сады:
в цветенье, во тьме, в молчанье;

паденье... стремление ввысь...
надежды... воспоминанья...
Невысказанная грусть,
призрачные созданья -

фигурки нашего сна,
склоненные над дорогой;
виденья цветущей земли...
тропинки... далеко... далеко...

x x x

Время - нагой терновник -
медленно зацветает
в излуке нищей долины,
на голом камне дороги.

И чистый голос молитвы
звучит, измученный, снова;
и возвращается в сердце
слово, светлея скорбно.

Утихло древнее море.
Погасла грозная пена
исхлестанных побережий.
Бриз плывет над полями.

И, в исцеленном мире,
в мире обетованном,
под одиноким небом
тень твоя воскресает.

x x x

Солнце - огонь неистовый,
а луна - нежна и смугла.

На кипарисе старом
голубка гнездо свила.

Мирт над белой дорогой
слоем пыли покрыт.

Вечер и сад. Как тихо!
И чуть слышно вода журчит.

x x x

Вечереет. Туманная дымка
на бесплодную землю легла.
Роняют звонкие слезы
старые колокола.

Дымится стынущим жаром
западный край земли.
Белые призраки - лары
поднялись и звезды зажгли.

Час мечты наступает.
Открывайте балкон! В тишине
вечер уснул, и в тумане
колокол плачет во сне.

x x x

Быть может, дымкой золотых курений
твою молитву встретит этот день,
и в новом полдне сбывшихся прозрений
твоя, о путник, сократится тень.

Нет, праздник твой - не синь дремотной дали,
а здешний скит на берегу реки;
ты не истопчешь за морем сандалий,
не побредешь пустынею тоски...

Она близка, паломник,
зеленая страна твоих видений -
цветущая, святая; так близка,
что можно пренебречь тропой и тенью,
в подворье встречном не испить глотка.

x x x

В твоих глазах я вечно вижу тайну,
подруга, спутница моя.

Безмерный свет из черного колчана -
любовь ли, ненависть? - но манит он меня.

Со мной идти - пока с моих сандалий
сухая не осыплется земля.

Ты на моем пути - вода иль жажда? -
неведомая спутница моя.

x x x

Бывают уголки воспоминаний,
где зелень, одиночество и дрема, -
обрывки снов, навеянных полями
вблизи родного дома.

Другие будят ярмарочный отзвук
далеких лет, полузабытой рани -
лукавые фигурки
у кукольника в пестром балагане.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Навеки под балконом
оцепенело горькое свиданье.

Глядится вечер в огненные стекла...
Струится зелень с выступа стенного.

На перекрестке призрак одинокий
целует розу, грустный до смешного.

x x x

В тени церковная площадь замшела,
на святые старые камни упрямо
взбирается мох. На паперти - нищий...
И душа его старше этого храма.

Он по ступеням медленно всходит -
в утреннем холоде, рано-рано -
и застывает в каменной нише,
и стынет рука под рубищем рваным.

И глаза его - темные два кострища -
глядят, как мелькают в храме
белые тени, - при ясной погоде, -
белые тени - святыми утрами.

x x x

В сумраке, за кипарисовой рощей,
гаснут последние угли заката...
Каменный мальчик, нагой и крылатый,
в беседке стоит у фонтана.
Молча он грезит, а в мраморной чаше
покоится мертвая влага.

x x x

Моя любовь? Ты помнишь
тростник, поникший грустно,
засохший, пожелтевший
на дне сухого русла?

А пламя маков красных?
Они цвели, но вскоре
завяли и погасли,
одели крепом поле.

Ты помнишь луч несмелый,
трепещущий и ломкий
в ключе обледенелом,
на ледяной каемке?

x x x

Мне весенняя зорька сказала:
"Я цвела в твоем сердце тревожном.
Был ты молод, а нынче ты бродишь,
не срывая цветов придорожных.

Все ли жив аромат моих лилий
в твоем сердце, как память весны.
Мои розы хранит ли фея,
что алмазами вышила сны?"

Я весенней заре ответил:
"Мои сны - стекло, не алмазы.
Я не знаю, цветет ли сердце,
феи снов я не видел ни разу.

Но настанет весеннее утро,
разобьет мой стеклянный сосуд.
Твои лилии и твои розы
тебе сердце и фея вернут".

x x x

Однажды к нам в пути придет изнеможенье,
и наша жизнь тогда - лишь время ожиданья,
лишь смена жалких поз - ненужное волненье;
ведь с Нею все равно не избежать свиданья.

x x x

То молодость, которая ушла,
в забытое жилище постучится.
Откуда ты вернулась к нам, когда? -
не отзовется давняя жилица.
Как некогда, войдет не отвечая,
откроет окна - утро, тишина,
пахучая прохлада луговая.
На тропке, побелевшей от росы,
вдали чернеют вязы-исполины.
Зеленым дымом дремлющей листвы
занесены широкие вершины.
Покоит полноводная река,
туманная, зеркальные просторы.
На миг мрачит непрошеная тень
свинцово-фиолетовые горы.

ПЕСНИ

ЭЛЕГИЧЕСКИЕ КУПЛЕТЫ

О, горе тому, кто страждет
у родника день-деньской
и шепчет бессильно: "Жажду
не утолить мне водой".

И горе тому, чей скуден
постылой жизни исток,
кто на кон тьму своих будней
ставит, как ловкий игрок.

О, горе тому, кто голову
пред высшей властью склонил,
тому, кто взять Пифагорову
лиру исполнился сил,

тому, кто своей дорогой
шагал со склона на склон
и вдруг заметил с тревогой,
что путь его завершен.

Горе тому, кто вверится
предчувствиям скорых бед,
и горе тому, чье сердце
соткано из оперетт,

тому соловью, что прячется
в розах над быстрой рекой,
если легко ему плачется,
если поется легко.

Горе оливам, затерянным
в раю, в миражах садов,
и горе благим намереньям
в аду сокровенных снов.

Горе тому, кто мечтает
найти надежный причал,
и кто в облаках витает,
и кто на землю упал.

Горе тому, кто не жаждет
с ветки попробовать плод,
как и тому, кто однажды
горечь его познает.

И первой любви, что птицею
скрылась за далью морей,
и безупречному рыцарю
сердца любимой моей.

x x x

Однажды мне сказал
весенний вечер:
когда с цветущею землей
ты жаждешь встречи,
убей слова,
прислушайся к душе извечной.
Рассвета полотно
тебе окутывало плечи
в годину скорби
и на празднике беспечном.
И радость и печаль
люби сердечно,
когда с цветущею землей
ты жаждешь встречи.
И я сказал в ответ:
ты разгадал, весенний вечер,
ту тайну, что во мне
звучит молитвенным наречьем!
я радости бегу,
чтоб от печали быть далече.
Земле цветущей
я тогда назначу встречу,
когда умрет во мне
мой дух извечный.

x x x

Апрельское небо улыбкой встречало
погожего дня золотое начало.
Луна заходила, сквозя и бледнея,
белесое облачко мчало над нею
и призрачной тенью звезду омрачало.

Когда, улыбаясь, поля розовели,
окно отворил я рассвету апреля,
туману в лощине и зелени сада;
вода засмеялась, дохнула прохлада,
и в комнате жаворонки зазвенели.

Апрель улыбался, и вечером светлым
окно распахнул я в закатное пламя...
Повеяло ветром и розовым цветом,
и дали откликнулись колоколами...

Их ласковый звон замирал на излете,
и полнился вечер дыханьем соцветий.
...Розы весенние, где вы цветете?
Что слышится ветру в рыдающей меди?

Я ждал от вечернего неба ответа;
- Вернется ли счастье? - Улыбка заката
сверкнула прощально; - Дорогою этой
прошло твое счастье. - И замерло где-то:
- Прошло твое счастье. Прошло без возврата.

x x x

Замшелый, источенный временем остов
убогой фелюги
лежит на песке...
Но парус поникший еще
мечтает о солнце и море.

А море кипит и поет -
оно точно сон многошумный
под небом апреля.
Поет и смеется
лазурными волнами в пене серебряной море,
смеется, кипит.
Молочное море,
лучистое море,
серебряной лирой разносит раскаты лазурного смеха,
смеется, поет!

И чудится, спит зачарованный ветер
на облачке зыбком блестящебелесого солнца.
Летит одинокая чайка и, плавно-лениво,
сонливо паря, удаляясь, теряется в солнечной дымке.

ЮМОР, ФАНТАЗИИ, ЗАМЕТКИ

НОРИЯ

Вечер спускался
печальный и пыльный.
Вода распевала
гортанную песню,
толкаясь по желобу
нории тесной.

Дремал старый мул
и тянул свою муку
в такт медленной песне,
журчащей по кругу.

Вечер спускался
печальный и пыльный.

Не знаю, не знаю,
какой добрый гений
связал эту горечь
покорных кружений

с той трепетной песней,
журчащей несложно,
и мулу глаза
повязал осторожно.

Но знаю, он верил
в добро состраданья
всем сердцем, исполненным
горечью знанья.

ЭШАФОТ

Заря в отдаленье
сверкнула зловещим блеском.
Средь намалеванных резко
чудовищных туч гротескных -
кровь преступленья
на полотне небесном.
. . . . . . . . . . . . . .
И в древнем селенье
на площади древней
обозначился четко
черным кошмарным бредом
скелет эшафота
из бревен крепких.
Заря в отдаленье
сверкнула зловещим блеском.

МУХИ

Вы, обжор всеядных тучи,
мухи, племя удалое,
вас увижу я - и тут же
предо мной встает былое.

Ненасытные, как пчелы,
и настырные, как осы,
вьетесь над младенцем голым,
беззащитным, безволосым.

Мухи первой скуки - длинной,
словно вечера пустые
в той родительской гостиной,
где я грезить стал впервые.

В школе мрачной, нелюбимой,
мухи, быстрые пилоты,
за свободные полеты
вы гонимы,

за пронзительное действо -
звон оконных песнопений
в день ненастный, день осенний,
бесконечный... Мухи детства,

мухи отрочества, мухи
юности моей прекрасной
и неведенья второго,
отрицающего властно

все земное... Мухи буден,
вы привычны - и не будет
вас достойных славословий!..
Отдыхали вы в полетах

у ребячьих изголовий
и на книжных переплетах,
на любовных нежных письмах,
на застывших веках гордых
мертвых.

Это племя удалое,
что ни бабочкам, ни пчелам
не равно, что надо мною,
своевольное и злое,
пролетает роем черным, -
мне напомнило былое...

БЫТЬ МОЖЕТ...

Я жил во мраке тягостного сна
и ко всему вокруг ослеп на годы;
и вдруг ко мне нагрянула весна
во всей могучей щедрости природы.

Из почек зрелых
побеги брызнули стремительным напором,
и россыпи цветов - лиловых, красных, белых -
покрыли землю радостным узором.

И солнце золотым потоком стрел
лилось на прорастающие нивы,
и тополя колонны стройных тел
купали в гулком зеркале разлива.

Я столько странствовал, но лишь сейчас
приход весны увидел в первый раз
и крикнул ей с восторженной тревогой!

- Ты опоздала, счастья не верну! -
но думал, следуя своей дорогой
и к новому прислушиваясь сну:
- Еще я догоню мою весну!

САД

Вдали от сада твоего, за лесом дальним,
который блещет медью и холодной сталью,
горит пурпурно-золотой вечерний ладан.
В твоем саду цветенье далий.
Твой бедный сад!.. Он жалок и ничтожен -
как будто бы цирюльником ухожен,
на карликов похожи низенькие пальмы,
и стриженые мирты по линейке встали...
И в их туннеле - апельсин... Звенит хрустально
фонтан на каменистом ложе
и сыплет, сыплет смех над белой галькой...

ЧЕРНЫЕ СНЫ

На площадь наплывает тень.
Скончался день
под плач вечерних перезвонов.

Стекла окон и балконов
блещут мертвенно в домах,
словно это на погосте

в темноте белеют кости;
вечер кладбищем пропах.

И даль озарена недаром
могильным отсветом кошмара.

Солнце скрылось. Гуще мрак.
Эхо повторяет шаг.

- Это ты? За мною? Ну же!
- Погоди... Не ты мне нужен.

УНЫНЬЕ

Время тоскою заткало
дряхлый родительский кров,
сумрак просторного зала -
здесь колыбель моих снов.

В гулком биенье упругом
меряя время в углу,
призрачным матовым кругом
светят часы в полумглу.

Тихие капли все то же
шепчут и шепчут с утра:
дни друг на друга похожи -
завтра, сегодня, вчера...

Смерклось. В садах золоченых
ветер трясет дерева...
Как нескончаемо в кронах
ветхая плачет листва!

x x x

Час часы показали,
ночь пуста и скучна.
Озябшие тени лежали
в застывшем саду; и луна

гладкая, словно череп,
катилась по небу вниз;
и, в холоде ночи потерян,
к ней руки тянул кипарис.

Сквозь полуоткрытые окна
музыка в дом вошла,
она звучала далеко
и никуда не звала.

Мазурки забытые звуки,
я с детства не слышал вас.
Чьи неумелые руки
вас воскресили сейчас?

Бывает - хандра находит,
и мыслей теряется нить,
и душу зевотой сводит,
и кажется... лучше не жить.

СОВЕТЫ

I

Любви, что хочет родиться,
быть может, недолго ждать.
Но может ли возвратиться
все то, что ушло, - и когда?
Вчера нам даже не снится.
Вчера - это никогда!

II

Монета в руке испарится,
если ее не хранить.
Монета души испарится,
если ее не дарить.

x x x

Ночью вчера мне снилось
- о блаженство забыться сном, -
живая вода струилась
в сердце моем.
Не иссякая, немолчно,
в сердце струился родник.
Новой жизни источник,
я к тебе еще не приник.

Ночью вчера мне снилось
- о блаженство забыться сном, -
пасека появилась
в сердце моем.
И золотые пчелы
из горьких моих забот,
из памяти невеселой
делали сладкий мед.

Ночью вчера мне снилось
- о блаженство забыться сном, -
горящее сердце светилось
в сердце моем.
Солнце в сердце горело,
и кровь горела во мне,
и светом наполнилось тело,
и я заплакал во сне.

Ночью вчера мне снилось
- о блаженство забыться сном, -
сердце божие билось
в сердце моем.

x x x

Сердце мое, ты уснуло?
Не возвратятся рои
грез моих? Высох колодец,
мысли таивший мои?
Только лишь тьму извлекают
к свету пустые бадьи?

Нет, мое сердце не дремлет,
не погружается в сны,
но неустанно внимает
знакам с другой стороны,
слушает что-то на кромке
этой большой тишины.

ГАЛЕРЕИ

ВСТУПЛЕНИЕ

Солнечным утром, читая
строки любимых стихов,
я увидал, что в зеркале
моих потаенных снов

цветок божественной истины
трепещет, страхом объят,
а этот цветок стремится
раздать ветрам аромат.

От века душа поэта
летит сокровенному вслед,
увидеть то, что незримо,
умеет только поэт -
в своей душе, сквозь неясный,
заколдованный солнца свет.

И там, в галереях памяти,
в лабиринте ее ходов,
где бедные люди развесят
трофеи давних годов -
побитые молью наряды,
лоскутья бывших обнов, -
там один поэт терпеливо
следит сквозь туманный покров,
как снуют в труде бесконечном
золотистые пчелы снов.

Поэты, мы чутко слышим,
когда нас небо зовет,
в саду, от тревог укрытом,
и в поле, где бой идет, -
из старых своих печалей
мы делаем новый мед,
одежды белее снега
кропотливо кроим и шьем
и чистим под ярким солнцем
доспехи, меч и шелом.

Душа, где снов не бывает, -
неприязненное стекло,
она исказит наши лица
причудливо и зло.

А мы, чуть заслышим в сердце
прихлынувшей крови гуд, -
мы улыбнемся. И снова
беремся за старый труд.

x x x

Разорвана туча. И в небе
сияет чудо дуга...
Кисея из дождя и солнца
наброшена на луга...

...Проснулся... Что замутило
волшебное зеркало сна?..
Встревоженно сердце билось,
темнела вокруг тишина...

...Цветенье лимонных рощ,
кипарисов немые ряды,
радуга, солнце, дождь...
В кудрях твоих брызги воды!..

И все это в памяти сгинет,
как в воздухе мыльный пузырь.

x x x

Меня позвали на пороге сна...
Любимый голос звал, давно ушедший:
"Скажи, пойдешь туда, где ждет душа?"
И сердца моего коснулась нежность.
"С Тобой всегда..." И я пошел во сне
по длинной и пустынной галерее.
Я помню белизну Ее одежд,
доверчивой руки прикосновенье.

ДЕТСКИЙ СОН

Той лучистой ночью,
праздничной и лунной,
ночью снов ребячьих,
ночью ликованья -

о душа! - была ты
светом, а не мглою,
и не омрачалось
локонов сиянье!

На руках у феи,
юной и прекрасной,
я смотрел на площадь
в праздничном сверканье,

и любовь, колдуя
в блеске фейерверка,
выплетала танца
тонкое вязанье.

Этой светлой ночью,
праздничной и лунной, -
ночью снов ребячьих,
ночью ликованья -

крепко меня фея
в лоб поцеловала
и рукой махнула
нежно на прощанье.

Все щедрее розы
разливали запах,
и любовь раскрылась
в дремлющем сознанье.

x x x

Когда бы я старинным был поэтом,
я взгляд бы ваш прославил в песне, схожей
с прозрачнейшей водой, потоком светлым
струящейся на мрамор белокожий.

Я все сказал бы лишь одним куплетом,
в который плеск всей песни был бы вложен:

- Я знаю сам, что мне не даст ответа,
да и спросить не хочет и не может
ваш взгляд, что полон благостного света,
расцвета мира летнего - того же,
что видел я в младенческие лета
в объятьях материнских в день погожий...

x x x

Ветерок постучался негромко
в мое сердце при свете зари.

- Я принес ароматы жасмина,
ты мне запахи роз подари.

- Мой сад зарастает бурьяном,
и все розы мои мертвы.

- Я возьму причитанья фонтанов,
горечь трав и опавшей листвы...

Ветерок улетел... Мое сердце в крови...
Душа! Что ты сделала с садом своим...

x x x

Сегодня ты будешь напрасно
искать утешенья страданью.

Умчались, пропали бесследно
феи твоих мечтаний.
Вода застывает, бесшумна,
и сад умирает, безмолвен.
Остались лишь слезы для плача,
лишь слезы... Но лучше - молчанье...

x x x

И нет в том беды, что вино золотое
плеснет через край хрустального кубка
или сок запятнает прозрачность бокала...

Тебе знакомы тайны галереи
души твоей, дороги снов знакомы
и к вечеру ведущие аллеи,
к закату, к смерти... Ждут уже тебя там
безмолвного существованья феи,
они в сады, где нет весне предела,
тебя однажды привести сумеют.

x x x

Ушедших времен приметы,
кружева и шелк обветшалый,
в углу - забытые четки,
паутина под сводами залы;

нечеткие дагерротипы