Амори де Монфор оказался совершенно неспо-.. собным продолжить дело своего отца. После смерти Монфора ему пришлось снять осаду Тулузы и укрепиться в Каркассоне, более надежном месте. Оттуда он взывает к королю Франции, и тот во второй раз посылает значительное войско с принцем Людовиком во главе. Одержанные недавно победы над Иоанном Безземельным позволяют французам на сей раз двинуться западными дорогами. Первым городом, отважившимся сопротивляться французскому войску, был Марманд. Его взяли, и все жители, включая стариков, женщин и детей, были вырезаны. Жертв было по меньшей мере пять тысяч. Избиение в Марманде в 1219 г. произошло спустя десять лет после резни в Безье. Однако будущий Раймон VII, фактически наследовавший своему отцу (Раймон VI умер только в 1222 г.), и жители Тулузы не поддались панике. Город занял оборону, и когда 19 июня королевское войско прибыло под его стены, Тулуза закрыла пред ним ворота. Осада продлилась до 1 августа. Именно в этот день принц Людовик свернул лагерь и вернулся во Францию, бросив свои военные машины перед победившим городом. Каковы бы ни были причины этого внезапного отъезда, для южан он означал блестящий триумф, и отныне в течение нескольких лет французы будут терять один за другим города, завоеванные при Симоне де Монфоре. Даже Каркассон возьмут и вернут молодому Транкавелю, сыну несчастного Раймо-на-Роже. Это воистину победа Prix и Parage, Происхождения и Достоинства. Успех ошеломляющий, но у этой победы не было будущего.
Часть третья
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ЛЮДОВИКА VIII (1226)
ДОГОВОР В МО (1229)
Глава IV
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД И ПАПСТВО
Часть третья
ФРАНЦУЗСКОЕ ЗАВОЕВАНИЕ (1226-1229)
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД ЛЮДОВИКА VIII (1226)
В 1223 г. умер Филипп Август. Новый король Франции — Людовик VIII — был тем самым принцем Людовиком, отправлявшимся уже два раза на Юг. Амори де Монфор, полностью лишенный земель, уступил свои права французскому королю. Последнему ничего не оставалось, как утвердить с помощью церкви лишение южных государей их фьефов. Гонорий III некоторое время колебался, прежде чем удовлетворить его просьбу, потому что церкви гораздо выгоднее было иметь дело с местными сеньорами, ослабленными длительной войной, постоянно угрожая им отлучением, чем с французским королем. Наконец папа выносит решение в пользу короля, так как не решается поверить обещаниям Раймона VII. Представителем Святого престола во Франции является кардинал Ромен де Сент-Анж, опирающийся на Бланку Кастильскую [134] и преследующий французские интересы. Под его нажимом собор в Бурже, даже не изучив дела, отлучает от церкви Раймо-на VII. Отныне ничто не мешает французскому королю вступить во владение Югом под видом крестового похода.
В январе 1226 г. Людовик VIII принимает крест, а весной направляется через долину Роны в Ок-ситанию. Ужас охватывает весь край даже раньше, чем там очутился король. Сеньоры и города торопятся изъявить ему свою покорность. Да, Авиньон героически выдерживает трехмесячную осаду, и продержись он еще несколько дней, его бы спасло внезапное наводнение на Дюрансе. Тулуза также не покорилась и мужественно дожидается еще одной осады. Но следует отметить, что в этот решающий год рухнуло единство провинций. На ум тут же приходит объяснение, что Юг был слишком ослаблен длящейся семнадцать лет войной, чтобы сопротивляться королевской армии. Однако эта же армия, бесспорно, сама была измучена болезнями и уменьшилась с отъездом некоторых магнатов вроде Тибо Шампанского [135], возвратившихся к себе по истечении сорока дней. Полагаю, следует искать другую причину внезапного упадка духа южан. Это воздействие авторитета короля, возросшее после побед Филиппа Августа. Одно дело сражаться с французами, вторгшимися в страну как феодальное войско, другое же дело — в 1226 г. не признавать того, что король, направляющийся во второй раз лично в южные провинции, является сувереном всей Франции, включая графство Тулузское. В истории встречаются необъяснимые на вид феномены вроде этого, причина которых лежит лишь в широком и непреодолимом совокупном развитии.
Конечно, можно, к примеру, объяснить поведение кардинала де Сент-Анжа личными мотивами. Возможно, этот прелат оказался неравнодушен к очарованию Бланки Кастильской, но гораздо более вероятно, что он склонился перед стремительно возрастающей властью, которую не смогло серьезно поколебать даже малолетство Людовика IX [136]. Начнем с того, что королевский крестовый поход закончился весьма неудачно. Король, захворав, не осадил Тулузу и на пути к своей столице скоропостижно скончался. Но он оставил в Каркассоне сенешаля Юмбера де Боже в положении гораздо более надежном, чем у Симона де Монфора осенью 1209 г. Невзирая на опасности, нависшие над самой короной, Бланка Кастильская никогда не заставит своего сенешаля испытывать нехватку войск.
И вот мы вступаем в последние годы этой двадцатилетней войны. После краткого и рокового периода растерянности Юг еще раз воспрял духом. Тулуза остается неприступной, и город это г столь велик, что сенешаль Каркассона никогда и не попытается его по-настоящему осадить. Но он избирает другую тактику, более медленную и более верную: летом 1227 г. королевские отряды располагаются на богатой тулузской равнине и систематически опустошают ее, не вступая в сражение. Сжигают урожай, вырубают виноградники, режут скот, и Гийом де Пюилоран, близкий к епископу Фульку, приписывает тому следующие слова: «Так, избегая [137], мы чудесным образом побеждаем наших врагов». Он говорит об этом войске, которое только и делает, что беспощадно грабит край и уклоняется от сражения. Впрочем, на битву его и не вызывали, потому что Раймон VII был больше занят возвращением своих крепостей.
В январе 1226 г. Людовик VIII принимает крест, а весной направляется через долину Роны в Ок-ситанию. Ужас охватывает весь край даже раньше, чем там очутился король. Сеньоры и города торопятся изъявить ему свою покорность. Да, Авиньон героически выдерживает трехмесячную осаду, и продержись он еще несколько дней, его бы спасло внезапное наводнение на Дюрансе. Тулуза также не покорилась и мужественно дожидается еще одной осады. Но следует отметить, что в этот решающий год рухнуло единство провинций. На ум тут же приходит объяснение, что Юг был слишком ослаблен длящейся семнадцать лет войной, чтобы сопротивляться королевской армии. Однако эта же армия, бесспорно, сама была измучена болезнями и уменьшилась с отъездом некоторых магнатов вроде Тибо Шампанского [135], возвратившихся к себе по истечении сорока дней. Полагаю, следует искать другую причину внезапного упадка духа южан. Это воздействие авторитета короля, возросшее после побед Филиппа Августа. Одно дело сражаться с французами, вторгшимися в страну как феодальное войско, другое же дело — в 1226 г. не признавать того, что король, направляющийся во второй раз лично в южные провинции, является сувереном всей Франции, включая графство Тулузское. В истории встречаются необъяснимые на вид феномены вроде этого, причина которых лежит лишь в широком и непреодолимом совокупном развитии.
Конечно, можно, к примеру, объяснить поведение кардинала де Сент-Анжа личными мотивами. Возможно, этот прелат оказался неравнодушен к очарованию Бланки Кастильской, но гораздо более вероятно, что он склонился перед стремительно возрастающей властью, которую не смогло серьезно поколебать даже малолетство Людовика IX [136]. Начнем с того, что королевский крестовый поход закончился весьма неудачно. Король, захворав, не осадил Тулузу и на пути к своей столице скоропостижно скончался. Но он оставил в Каркассоне сенешаля Юмбера де Боже в положении гораздо более надежном, чем у Симона де Монфора осенью 1209 г. Невзирая на опасности, нависшие над самой короной, Бланка Кастильская никогда не заставит своего сенешаля испытывать нехватку войск.
И вот мы вступаем в последние годы этой двадцатилетней войны. После краткого и рокового периода растерянности Юг еще раз воспрял духом. Тулуза остается неприступной, и город это г столь велик, что сенешаль Каркассона никогда и не попытается его по-настоящему осадить. Но он избирает другую тактику, более медленную и более верную: летом 1227 г. королевские отряды располагаются на богатой тулузской равнине и систематически опустошают ее, не вступая в сражение. Сжигают урожай, вырубают виноградники, режут скот, и Гийом де Пюилоран, близкий к епископу Фульку, приписывает тому следующие слова: «Так, избегая [137], мы чудесным образом побеждаем наших врагов». Он говорит об этом войске, которое только и делает, что беспощадно грабит край и уклоняется от сражения. Впрочем, на битву его и не вызывали, потому что Раймон VII был больше занят возвращением своих крепостей.
ДОГОВОР В МО (1229)
Все были немало удивлены, узнав, что молодой граф в 1228 г. внезапно решился на переговоры. Но его народ уже изнемогал, и нищета оказалась сильнее патриотических настроений. Силы определенно были неравны. Окситании неоткуда было ждать хоть какой-нибудь помощи, на ее земле обосновался враг, и всем известно, что он ничего не выпустит из рук, потому что удержаться — это вопрос жизни и смерти для французской короны. С этого времени графу, главным козырем которого было достаточно благоприятное положение в войне, кажется, что он может в этих условиях начать переговоры, предложенные регентшей через Эли Герена, аббата Грансельва. Первым актом капитуляции стало соглашение в Базьеже, подписанное 10 декабря 1228 г. Раймоном VII, по его словам, по совету тулузских баронов и горожан, и аббатом Грансельва. Граф объявил, что в целом полагается на третейский суд графа Тибо Шампанского. Последний приходился родственником и регентше, и Раймону VII. Крупный вассал, скорее непокорный, он уже в силу этого был способен, как представлялось, стать серьезным гарантом беспристрастности.
Но силы Раймона VII и Бланки Кастильской были неравны, и третейский суд Тибо Шампанского не избавил его кузена от самых унизительных условий. В 1228 г. корона уже достаточно сильна, чтобы заключить мир, не умаляя своего авторитета.
И Раймона VII поставили перед ужасной альтернативой: либо продолжать отчаянную и отныне безысходную, какими бы ни были временные успехи, борьбу, либо попытаться путем переговоров спасти то, что еще можно. После всего случившегося нечего удивляться, что он принял второй вариант. К несчастью, становясь на путь переговоров, Раймон VII практически тут же отдавался на милость противника. Иные поступки, увы, непоправимы.
Правда, условия, в принципе принятые графом Тулузским, его баронами и горожанами, были лишь предварительными. Остается заключить окончательный мир, и Раймон VII должен отправиться в конце марта 1229 г. в Mo в сопровождении солидной делегации из южной знати, горожан и прелатов. Mo избран потому, что зависит от графства Шампанского и к тому же расположен близко к Парижу. Раймон VII едет на переговоры далеко от своих владений, в самое сердце Северной Франции. Можно ли вообще говорить о переговорах? В Mo граф Тулузский окажется на настоящем соборе под председательством кардинала Ромена де Сент-Анжа. И действительно, надо мириться одновременно и с церковью, и с короной, а они объединились против Раймона VII. Теперь в Mo ему никак не защититься от таких могущественных противников, и граф Шампанский тоже обезоружен. Остается лишь принять условия победителей или прервать переговоры и возобновить войну. Раймон VII не решился на последний вариант, что удивило его современников, например, Гийома де Пюилорана, доброго католика, приближенного епископа Тулузского Фулька, но также и доброго патриота. Он не сделал это, бесспорно, потому что Юг был слишком истощен. К тому же Рай-мон VII, показавший себя блестящим рыцарем в сражении и хорошим военачальником, унаследовал непостоянство своего отца, а в настоящий момент торопился покончить с этим делом любой ценой.
От этого договор в Mo, главные статьи которого мы только что рассмотрели, нисколько не перестает быть «принудительным договором». По форме — это частный акт Раймона VII. Король возвращает графу Тулузскому диоцез Тулузы за исключением Терр-дю-Марешаль (оставленной семье Леви [138]), Ажене, Руэрга, Альбижуа по другую сторону Тарна (то есть на север от берегов этой реки) и Керси, кроме Кагора. Совершенно ясно, что речь идет о возвращении земель, что король вовсе не обязан был делать, поскольку все земли графа Тулузского вследствие его отлучения от церкви были объявлены «добычей» и король завладел ими на законном основании. В настоящий момент, когда граф помирился с церковью, ему вернули часть его земель, которые он, впрочем, еще не смог отвоевать.
Раймон VII, однако, теряет все земли восточного Лангедока, составившие в будущем сенешальство Бокер, а из бывших транкавелъских земель было образовано сенешальство Каркассон. Граф Тулуз-ский также отказывается в пользу церкви от Прованского маркизата, являющегося землей Священной Римской империи. Он становится светским владением церкви во Франции, где столетие спустя обоснуются папы [139]. Но самым значительным пунктом договора была статья десятая, по которой граф Тулузский отдавал замуж за одного из братьев короля свою единственную дочь Жанну девяти лет. «После моей смерти, — добавлял граф, — Тулуза и ее диоцез станут принадлежать брату короля, который женится на моей дочери, и их детям, а ежели таковых от этого брака не будет или моя дочь умрет бездетной, они отойдут королю и его наследникам, а не прочим моим детям; то есть только у детей брата короля и моей дочери будет на них право». Для Ажене, Руэрга, Алъбижуа и Керси «наследование произведется, как указано выше».
Как мы видим, предприняты все предосторожности, чтобы даже в случае повторного брака графа Тулузского и рождения других детей, помимо Жанны, будь это даже сын, наследство не ускользнуло из Капетингского дома. Это не помешает Раймону VII позднее стремиться, впрочем, безуспешно, ко второму браку. Статьи, навязанные ему, были столь недопустимыми с общеправовой точки зрения, что было бы трудно настаивать на их соблюдении в случае появления у графа Тулузского законного наследника мужского пола.
Прочие статьи договора приблизительно повторяют те, что не раз навязывались Раймону VII: граф обязуется «творить скорый суд над явными еретиками и повелеть своим бальи разыскивать их вместе с пособниками. С этой целью он будет в течение двух лет выплачивать по две марки серебром, а потом по одной тому, кто схватит еретика, ежели последний будет впоследствии осужден соответствующими властями». Кроме того, граф должен «охранять мир, изгнать наемников, покровительствовать церквам и священникам, поддерживать их права, запретить давать удовлетворение отлученным, не предоставлять должностей евреям и еретикам, возвратить церквам их имущество и права, заставить платить десятину, исправить зло, причиненное церквам. Он выплатит 2 тысячи марок аббатству Сито, 500 — аббатству Клерво, 1 тысячу аббатству Грансельв, 300 — аббатству Бельперш и столько же аббатству Кандей, и 6 тысяч королю за укрепление и охрану Шато-Нарбонне. Ибо в замке будет королевский гарнизон, дабы наблюдать за Тулузой. В Тулузе создан университет, и граф должен будет выплатить в течение десяти лет 4 тысячи марок на поддержку магистров. Граф обязуется в течение года принять крест и прослужить пять лет на Святой земле. Он не обратится ни к одному из своих подданных, дабы посягнуть на выделенное в пользу церкви, короля или графа де Монфора. Король, впрочем, принимает аналогичные обязательства на своих собственных землях; но граф должен вести войну с теми, кто не пожелает подчиниться, и особенно с графом де Фуа, отказавшимся сопровождать его в Mo. Укрепления Тулузы и тридцати других городов будут разрушены…»
Никогда побежденный не подписывал более тяжких условий. Но это было еще не все. Для Раймона VII приберегли наивысшее унижение. В Чистый четверг, пришедшийся в тот год на 10 апреля, на паперти собора Богоматери собралась торжественная ассамблея. Ее возглавляли король и королева, окруженные прелатами и баронами. Перед ними появился граф Тулузский в сорочке и штанах, как некогда его отец в Сен-Жиле; из уст королевского нотариуса он выслушал чтение договора в Mo и публично подписал его. Затем кардинал де Сент-Анж, возложив ему на шею, как кающемуся, епитрахиль, подвел к главному алтарю собора, где он, наконец, помирился с церковью. Раймон VII еще в течение шести месяцев будет оставаться узником Лувра, в то время как королевские чиновники от его имени станут следить за исполнением статей договора в его собственных доменах. Пьер Бельперрон, как бы враждебно ни был он настроен к южанам, не удержался, чтобы не воскликнуть: «Этот договор таков, что даже издалека очень трудно счесть его справедливым». Я со своей стороны не думаю, что это так уж сложно. Побежденному, оказавшемуся во власти победителей, пришлось безоговорочно принять все их условия. Подобные акты никогда не бывают справедливы. В крайнем случае, описывая все по прошествии многих столетий, можно их оправдать обстоятельствами. Именно так и не замедлил сделать Пьер Бельперрон. Да, договор в Mo — один из актов, создававших французское единство. Но современники не думали и не могли думать об этом. В их глазах были нарушены в ущерб графу Тулузскому и его подданным формальные принципы права. Церковь на Латеранском соборе, как и на соборе в Mo, присвоила себе право распоряжаться по своему усмотрению светскими доменами. Граф Тулузский, неправо ограбленный Симоном де Монфором, был теперь почти столь же грубо обобран в пользу Капетингов. Можно лишь сказать, что какими бы жесткими ни были статьи договора в Mo, они все же не так несправедливы, как постановление Латеранского собора. Но церковь, даже получив в свое распоряжение светские домены, неспособна заставить исполнять свои собственные решения без помощи светской власти. Отсюда некое согласие, установившееся между ней и французской короной. Только король Франции способен реально обязать графа Тулузского сдержать свои обещания. Поэтому настоящий победитель — он. Конечно, он пообещает церкви покончить с ересью. Не случайно инквизиционный трибунал организуется почти одновременно с подписанием договора в Mo. Но, опираясь на светскую десницу, церковь лишь усиливает ее. Меньше чем через сто лет после договора в Mo внук Людовика Святого, Филипп Красивый, вступит в конфликт с Бонифацием VIII, и побежден и унижен королем будет папа, а зародыш этого есть уже в альбигойском крестовом походе и его результате, договоре в Mo. Папы, настолько одержимые идеей своей суп-рематии, как Иннокентий III, Гонорий III и Григорий IX [140], правивший в 1229 г., в конечном счете трудятся не столько на пользу церкви, сколько к выгоде французской монархии. И в этом великий урок Истории, достойный размышления. Теократия, которую Иннокентий III попытался установить в Европе, совершенно ослабла. Не обладая в одинаковой степени духовным и светским могуществом, она воображала, что светские власти согласятся всегда верно и покорно служить власти духовной. Мне кажется, что духовное и светское нельзя было так смешивать, и, во-вторых, даже в руках такого святого короля, как Людовик IX, светская власть никогда не согласилась бы стать простым инструментом другой власти. Тем более что церковь, располагающая огромными светскими богатствами, не обладала никакими собственными силами, способными в случае конфликта их защитить. Королям всегда удавалось добраться до церкви с ее мирским имуществом, и духовные санкции не всегда обладали достаточной властью.
Вместе с постепенным прогрессом светские власти все больше и больше сознают свою силу и самостоятельность. Подъем бюргерства, развитие торговли, распространение идей постепенно меняют средневековую атмосферу, и эти изменения происходят в ущерб церкви. Неудавшуюся попытку графов Тулузских создать относительно светское государство снова предпримут, уже без всякой ереси, французские короли. На Юге церковь смогла при поддержке капетингской монархии восстановить католичество, но она пожертвовала христианской республикой и сама положила начало эре наций.
И здесь альбигойский крестовый поход очень поучителен. Я старался показать, как этот конфликт, сначала религиозный, превратился в национальную войну. Нации не предопределены, как часто думают, географией. Никаким декретом Провидения не предусмотрено, что королевство Франция должно простираться до Пиренеев. Но именно они стали границей Галлии, и Верденский раздел включил Юг в границы королевства. Однако с тех пор в действие вступили центробежные силы: Юг осознал себя как автономную целостность. Несомненно, еще нельзя говорить о собственно национальном чувстве, но элементы его уже сформировались. Понадобятся, как мы увидим, еще долгие годы, чтобы южане смирились с тем, что они лишь часть большой общности. Мы не можем даже сказать, что на следующий день после договора в Mo дело было совершенно решено. Здание, возведенное в обстановке насилия, еще крайне хрупко. Его судьба зависит от милости политических конъюнктур, которых никто не мог предвидеть. В настоящее время происходит другая битва с совсем иными армиями. В итоге возросшее национальное чувство, более могущественное, чем с таким трудом вводимая католическая ортодоксальность, осознает самое себя.
Но силы Раймона VII и Бланки Кастильской были неравны, и третейский суд Тибо Шампанского не избавил его кузена от самых унизительных условий. В 1228 г. корона уже достаточно сильна, чтобы заключить мир, не умаляя своего авторитета.
И Раймона VII поставили перед ужасной альтернативой: либо продолжать отчаянную и отныне безысходную, какими бы ни были временные успехи, борьбу, либо попытаться путем переговоров спасти то, что еще можно. После всего случившегося нечего удивляться, что он принял второй вариант. К несчастью, становясь на путь переговоров, Раймон VII практически тут же отдавался на милость противника. Иные поступки, увы, непоправимы.
Правда, условия, в принципе принятые графом Тулузским, его баронами и горожанами, были лишь предварительными. Остается заключить окончательный мир, и Раймон VII должен отправиться в конце марта 1229 г. в Mo в сопровождении солидной делегации из южной знати, горожан и прелатов. Mo избран потому, что зависит от графства Шампанского и к тому же расположен близко к Парижу. Раймон VII едет на переговоры далеко от своих владений, в самое сердце Северной Франции. Можно ли вообще говорить о переговорах? В Mo граф Тулузский окажется на настоящем соборе под председательством кардинала Ромена де Сент-Анжа. И действительно, надо мириться одновременно и с церковью, и с короной, а они объединились против Раймона VII. Теперь в Mo ему никак не защититься от таких могущественных противников, и граф Шампанский тоже обезоружен. Остается лишь принять условия победителей или прервать переговоры и возобновить войну. Раймон VII не решился на последний вариант, что удивило его современников, например, Гийома де Пюилорана, доброго католика, приближенного епископа Тулузского Фулька, но также и доброго патриота. Он не сделал это, бесспорно, потому что Юг был слишком истощен. К тому же Рай-мон VII, показавший себя блестящим рыцарем в сражении и хорошим военачальником, унаследовал непостоянство своего отца, а в настоящий момент торопился покончить с этим делом любой ценой.
От этого договор в Mo, главные статьи которого мы только что рассмотрели, нисколько не перестает быть «принудительным договором». По форме — это частный акт Раймона VII. Король возвращает графу Тулузскому диоцез Тулузы за исключением Терр-дю-Марешаль (оставленной семье Леви [138]), Ажене, Руэрга, Альбижуа по другую сторону Тарна (то есть на север от берегов этой реки) и Керси, кроме Кагора. Совершенно ясно, что речь идет о возвращении земель, что король вовсе не обязан был делать, поскольку все земли графа Тулузского вследствие его отлучения от церкви были объявлены «добычей» и король завладел ими на законном основании. В настоящий момент, когда граф помирился с церковью, ему вернули часть его земель, которые он, впрочем, еще не смог отвоевать.
Раймон VII, однако, теряет все земли восточного Лангедока, составившие в будущем сенешальство Бокер, а из бывших транкавелъских земель было образовано сенешальство Каркассон. Граф Тулуз-ский также отказывается в пользу церкви от Прованского маркизата, являющегося землей Священной Римской империи. Он становится светским владением церкви во Франции, где столетие спустя обоснуются папы [139]. Но самым значительным пунктом договора была статья десятая, по которой граф Тулузский отдавал замуж за одного из братьев короля свою единственную дочь Жанну девяти лет. «После моей смерти, — добавлял граф, — Тулуза и ее диоцез станут принадлежать брату короля, который женится на моей дочери, и их детям, а ежели таковых от этого брака не будет или моя дочь умрет бездетной, они отойдут королю и его наследникам, а не прочим моим детям; то есть только у детей брата короля и моей дочери будет на них право». Для Ажене, Руэрга, Алъбижуа и Керси «наследование произведется, как указано выше».
Как мы видим, предприняты все предосторожности, чтобы даже в случае повторного брака графа Тулузского и рождения других детей, помимо Жанны, будь это даже сын, наследство не ускользнуло из Капетингского дома. Это не помешает Раймону VII позднее стремиться, впрочем, безуспешно, ко второму браку. Статьи, навязанные ему, были столь недопустимыми с общеправовой точки зрения, что было бы трудно настаивать на их соблюдении в случае появления у графа Тулузского законного наследника мужского пола.
Прочие статьи договора приблизительно повторяют те, что не раз навязывались Раймону VII: граф обязуется «творить скорый суд над явными еретиками и повелеть своим бальи разыскивать их вместе с пособниками. С этой целью он будет в течение двух лет выплачивать по две марки серебром, а потом по одной тому, кто схватит еретика, ежели последний будет впоследствии осужден соответствующими властями». Кроме того, граф должен «охранять мир, изгнать наемников, покровительствовать церквам и священникам, поддерживать их права, запретить давать удовлетворение отлученным, не предоставлять должностей евреям и еретикам, возвратить церквам их имущество и права, заставить платить десятину, исправить зло, причиненное церквам. Он выплатит 2 тысячи марок аббатству Сито, 500 — аббатству Клерво, 1 тысячу аббатству Грансельв, 300 — аббатству Бельперш и столько же аббатству Кандей, и 6 тысяч королю за укрепление и охрану Шато-Нарбонне. Ибо в замке будет королевский гарнизон, дабы наблюдать за Тулузой. В Тулузе создан университет, и граф должен будет выплатить в течение десяти лет 4 тысячи марок на поддержку магистров. Граф обязуется в течение года принять крест и прослужить пять лет на Святой земле. Он не обратится ни к одному из своих подданных, дабы посягнуть на выделенное в пользу церкви, короля или графа де Монфора. Король, впрочем, принимает аналогичные обязательства на своих собственных землях; но граф должен вести войну с теми, кто не пожелает подчиниться, и особенно с графом де Фуа, отказавшимся сопровождать его в Mo. Укрепления Тулузы и тридцати других городов будут разрушены…»
Никогда побежденный не подписывал более тяжких условий. Но это было еще не все. Для Раймона VII приберегли наивысшее унижение. В Чистый четверг, пришедшийся в тот год на 10 апреля, на паперти собора Богоматери собралась торжественная ассамблея. Ее возглавляли король и королева, окруженные прелатами и баронами. Перед ними появился граф Тулузский в сорочке и штанах, как некогда его отец в Сен-Жиле; из уст королевского нотариуса он выслушал чтение договора в Mo и публично подписал его. Затем кардинал де Сент-Анж, возложив ему на шею, как кающемуся, епитрахиль, подвел к главному алтарю собора, где он, наконец, помирился с церковью. Раймон VII еще в течение шести месяцев будет оставаться узником Лувра, в то время как королевские чиновники от его имени станут следить за исполнением статей договора в его собственных доменах. Пьер Бельперрон, как бы враждебно ни был он настроен к южанам, не удержался, чтобы не воскликнуть: «Этот договор таков, что даже издалека очень трудно счесть его справедливым». Я со своей стороны не думаю, что это так уж сложно. Побежденному, оказавшемуся во власти победителей, пришлось безоговорочно принять все их условия. Подобные акты никогда не бывают справедливы. В крайнем случае, описывая все по прошествии многих столетий, можно их оправдать обстоятельствами. Именно так и не замедлил сделать Пьер Бельперрон. Да, договор в Mo — один из актов, создававших французское единство. Но современники не думали и не могли думать об этом. В их глазах были нарушены в ущерб графу Тулузскому и его подданным формальные принципы права. Церковь на Латеранском соборе, как и на соборе в Mo, присвоила себе право распоряжаться по своему усмотрению светскими доменами. Граф Тулузский, неправо ограбленный Симоном де Монфором, был теперь почти столь же грубо обобран в пользу Капетингов. Можно лишь сказать, что какими бы жесткими ни были статьи договора в Mo, они все же не так несправедливы, как постановление Латеранского собора. Но церковь, даже получив в свое распоряжение светские домены, неспособна заставить исполнять свои собственные решения без помощи светской власти. Отсюда некое согласие, установившееся между ней и французской короной. Только король Франции способен реально обязать графа Тулузского сдержать свои обещания. Поэтому настоящий победитель — он. Конечно, он пообещает церкви покончить с ересью. Не случайно инквизиционный трибунал организуется почти одновременно с подписанием договора в Mo. Но, опираясь на светскую десницу, церковь лишь усиливает ее. Меньше чем через сто лет после договора в Mo внук Людовика Святого, Филипп Красивый, вступит в конфликт с Бонифацием VIII, и побежден и унижен королем будет папа, а зародыш этого есть уже в альбигойском крестовом походе и его результате, договоре в Mo. Папы, настолько одержимые идеей своей суп-рематии, как Иннокентий III, Гонорий III и Григорий IX [140], правивший в 1229 г., в конечном счете трудятся не столько на пользу церкви, сколько к выгоде французской монархии. И в этом великий урок Истории, достойный размышления. Теократия, которую Иннокентий III попытался установить в Европе, совершенно ослабла. Не обладая в одинаковой степени духовным и светским могуществом, она воображала, что светские власти согласятся всегда верно и покорно служить власти духовной. Мне кажется, что духовное и светское нельзя было так смешивать, и, во-вторых, даже в руках такого святого короля, как Людовик IX, светская власть никогда не согласилась бы стать простым инструментом другой власти. Тем более что церковь, располагающая огромными светскими богатствами, не обладала никакими собственными силами, способными в случае конфликта их защитить. Королям всегда удавалось добраться до церкви с ее мирским имуществом, и духовные санкции не всегда обладали достаточной властью.
Вместе с постепенным прогрессом светские власти все больше и больше сознают свою силу и самостоятельность. Подъем бюргерства, развитие торговли, распространение идей постепенно меняют средневековую атмосферу, и эти изменения происходят в ущерб церкви. Неудавшуюся попытку графов Тулузских создать относительно светское государство снова предпримут, уже без всякой ереси, французские короли. На Юге церковь смогла при поддержке капетингской монархии восстановить католичество, но она пожертвовала христианской республикой и сама положила начало эре наций.
И здесь альбигойский крестовый поход очень поучителен. Я старался показать, как этот конфликт, сначала религиозный, превратился в национальную войну. Нации не предопределены, как часто думают, географией. Никаким декретом Провидения не предусмотрено, что королевство Франция должно простираться до Пиренеев. Но именно они стали границей Галлии, и Верденский раздел включил Юг в границы королевства. Однако с тех пор в действие вступили центробежные силы: Юг осознал себя как автономную целостность. Несомненно, еще нельзя говорить о собственно национальном чувстве, но элементы его уже сформировались. Понадобятся, как мы увидим, еще долгие годы, чтобы южане смирились с тем, что они лишь часть большой общности. Мы не можем даже сказать, что на следующий день после договора в Mo дело было совершенно решено. Здание, возведенное в обстановке насилия, еще крайне хрупко. Его судьба зависит от милости политических конъюнктур, которых никто не мог предвидеть. В настоящее время происходит другая битва с совсем иными армиями. В итоге возросшее национальное чувство, более могущественное, чем с таким трудом вводимая католическая ортодоксальность, осознает самое себя.
Глава IV
ИНКВИЗИЦИЯ
КРЕСТОВЫЙ ПОХОД И ПАПСТВО
В течение 1209-1229 гг. крестовый поход, целью которого было заставить светские власти помочь церкви в подавлении ереси, постепенно превратился в политическую и почти национальную войну. Я особенно акцентировал эту сторону вопроса.
Тем не менее борьба против ереси не была простым предлогом. Пусть невозможно отыскать во второй части «Песни о крестовом походе» хотя бы что-то напоминающее эту первоначальную цель предприятия; пусть южане в ней представлены такими же ортодоксальными, как и их противники — мы-то знаем из других источников, что катары и вальденсы никогда не обладали большим влиянием на южное население, чем в эту эпоху. Если мы пожелаем хронологически уточнить апогей катаризма на Юге Франции, то, бесспорно, его следует отнести к периоду между собором 1167 г. в Сен-Феликс и договором в Mo 1229 г.
И это вполне естественно. Если некоторые жители Юга могли упрекать катаров за то, что они навлекли на их головы эту ужасную грозу, то большая часть исходила ненавистью к французам и римской церкви. Они еще больше симпатизировали катарам, потому что их церковь представлялась настоящей национальной церковью. Аноним это тщательно скрывал, поскольку писал произведение полемическое и апологетическое. Его целью было описать целиком неправое предприятие французов и лишить поход религиозного предлога, которым он прикрывался. Но весьма возможно, что, показывая нам тулузцев, взывающих к Иисусу Христу и Богоматери, он вкладывал в эти молитвы смысл совершенно отличный от того, которым наделяла их римская церковь. Все выглядело чрезвычайно сложно. Национальный и религиозный аспекты никогда полностью не совпадали. Какой-нибудь магнат, который позже заинтересует инквизицию, был за французов, в то время как Раймон VII, в отличие от отца, никогда серьезно не подозревался в ереси.
Бесспорно и то, что, несмотря на гигантские костры Минерва, Лавора и Ле-Кассе, катаров в течение войны систематически не преследовали. Конечно, провинциальные соборы беспрестанно говорят о строгих мерах против них, но не думается, чтобы их когда-либо применяли. Вначале Добрые Люди посчитали за лучшее укрыться за стенами мощнейших крепостей, но это приводило лишь к верной гибели. Тогда они изменили тактику, и в пастырских скитаниях снова встречаются их епископы, дьяконы и старейшины. Порой они затевают публичные диспуты с католиками или вальденсами. Тогда они и завершили организацию своей церкви. Так, например, катары собирают в Пьессе в 1225 г. (в эпоху почти полного освобождения Окситании) собор, на котором решают создать епископство в Разесе (область Лиму), так как этот край до сих пор был поделен между диоцезами Тулузы и Каркассона и верующие жаловались на подобное разделение.
Последующие документы инквизиции показывают нам, что многие катарские церемонии в это время проводились повсюду, а особенно удивительно то, что в них принимают участие многие священники и монахи, как будто произошло некое сближение отдельных элементов обеих церквей. Ничего более опасного для римской церкви и быть не могло, что прекрасно объясняет ожесточение французских прелатов, стоящих во главе южных диоцезов, против Раймона VII. Законы южного государства, относительно независимого, естественно, благоприятствовали бы подобному компромиссу, откуда могла бы возникнуть настоящая национальная церковь. Исходя из этого можно было бы объяснить странно-ортодоксальный отголосок в дошедших до нас катарских литургических текстах. Все это до некоторой степени поражает, потому что мы не видим возможности примирения двух столь откровенно противоположных доктрин, разве только предположить, что катарская церковь приняла в эту эпоху эзотерический характер, изначально ей не присущий. Известные нам формулы обрели тогда скрытый для обывателя смысл, доступный только посвященным.
Тем не менее борьба против ереси не была простым предлогом. Пусть невозможно отыскать во второй части «Песни о крестовом походе» хотя бы что-то напоминающее эту первоначальную цель предприятия; пусть южане в ней представлены такими же ортодоксальными, как и их противники — мы-то знаем из других источников, что катары и вальденсы никогда не обладали большим влиянием на южное население, чем в эту эпоху. Если мы пожелаем хронологически уточнить апогей катаризма на Юге Франции, то, бесспорно, его следует отнести к периоду между собором 1167 г. в Сен-Феликс и договором в Mo 1229 г.
И это вполне естественно. Если некоторые жители Юга могли упрекать катаров за то, что они навлекли на их головы эту ужасную грозу, то большая часть исходила ненавистью к французам и римской церкви. Они еще больше симпатизировали катарам, потому что их церковь представлялась настоящей национальной церковью. Аноним это тщательно скрывал, поскольку писал произведение полемическое и апологетическое. Его целью было описать целиком неправое предприятие французов и лишить поход религиозного предлога, которым он прикрывался. Но весьма возможно, что, показывая нам тулузцев, взывающих к Иисусу Христу и Богоматери, он вкладывал в эти молитвы смысл совершенно отличный от того, которым наделяла их римская церковь. Все выглядело чрезвычайно сложно. Национальный и религиозный аспекты никогда полностью не совпадали. Какой-нибудь магнат, который позже заинтересует инквизицию, был за французов, в то время как Раймон VII, в отличие от отца, никогда серьезно не подозревался в ереси.
Бесспорно и то, что, несмотря на гигантские костры Минерва, Лавора и Ле-Кассе, катаров в течение войны систематически не преследовали. Конечно, провинциальные соборы беспрестанно говорят о строгих мерах против них, но не думается, чтобы их когда-либо применяли. Вначале Добрые Люди посчитали за лучшее укрыться за стенами мощнейших крепостей, но это приводило лишь к верной гибели. Тогда они изменили тактику, и в пастырских скитаниях снова встречаются их епископы, дьяконы и старейшины. Порой они затевают публичные диспуты с католиками или вальденсами. Тогда они и завершили организацию своей церкви. Так, например, катары собирают в Пьессе в 1225 г. (в эпоху почти полного освобождения Окситании) собор, на котором решают создать епископство в Разесе (область Лиму), так как этот край до сих пор был поделен между диоцезами Тулузы и Каркассона и верующие жаловались на подобное разделение.
Последующие документы инквизиции показывают нам, что многие катарские церемонии в это время проводились повсюду, а особенно удивительно то, что в них принимают участие многие священники и монахи, как будто произошло некое сближение отдельных элементов обеих церквей. Ничего более опасного для римской церкви и быть не могло, что прекрасно объясняет ожесточение французских прелатов, стоящих во главе южных диоцезов, против Раймона VII. Законы южного государства, относительно независимого, естественно, благоприятствовали бы подобному компромиссу, откуда могла бы возникнуть настоящая национальная церковь. Исходя из этого можно было бы объяснить странно-ортодоксальный отголосок в дошедших до нас катарских литургических текстах. Все это до некоторой степени поражает, потому что мы не видим возможности примирения двух столь откровенно противоположных доктрин, разве только предположить, что катарская церковь приняла в эту эпоху эзотерический характер, изначально ей не присущий. Известные нам формулы обрели тогда скрытый для обывателя смысл, доступный только посвященным.