Раймон попросил друзей-прелатов защищать его дело в римской курии и добился от папы назначения еще одного легата, мэтра Милона, присоединившегося к Арно-Амальрику, который выказывал по отношению к графу Тулузскому неприкрытую враждебность. В Сен-Жиле, том самом городе, имя которого носил его славный предок Раймон IV, Раймон VI подвергся унизительной публичной исповеди в своих истинных или мнимых прегрешениях. Он простер свое рвение до того, что сам принял крест и тем самым принял участие на стороне победителей в резне в Безье и во взятии Каркассона. И впрямь можно только удивляться подобному поведению, столь же бесславному, как и, в конечном счете, бессмысленному. Папа писал Арно-Амальрику, обеспокоенному, как бы Раймон VI снова не вошел в милость: «Нас настойчиво спрашивают, как должны держаться крестоносцы по отношению к графу Тулузскому. Последуем совету апостола, произнесшего: „Я слукавил и завоевал вас хитростью“. После совещания с самыми осторожными предводителями войска следует атаковать, раздробляя силы противника, поочередно тех, кто нарушил единство церкви. Не принимайтесь порицать графа, если увидите, что он не спешит броситься на защиту других. Воспользуйтесь мудрой сдержанностью, позвольте ему для начала самостоятельно действовать против мятежников. Будет гораздо труднее раздавить пособников Антихриста, ежели дать им объединиться для общего отпора. Напротив, нет ничего легче, чем справиться с ними, если им на помощь не поспешит граф, и, возможно, зрелище их разгрома совершит переворот в нем самом. И ежели он продолжит упорствовать в своих дурных намерениях, можно будет, коль скоро он будет отрезан и останется лишь со своими силами, покончить с ним, измотав его без особых усилий».
Эта программа была выполнена точка в точку. Но мы еще к этому подойдем. Тогда же в Лионе собирается огромное войско, в то время как другое, поменьше, должно нанести удар с запада. Составить себе точное представление о силах, приведенных в движение, невозможно. Конечно, они весьма преувеличены хронистами, но для своего времени наверняка были очень внушительными, и Юг, даже объединив все свои ресурсы, не смог бы им противостоять. С другой стороны, опасность была скорее мнимой, чем реальной, потому что большая часть сеньоров Севера, принявших крест, вроде герцога Бургундского, графа Неверского и графа де Сен-Поля [108], собиралась на Юг как в феодальный сорокадневный поход, после чего они считали себя вправе возвратиться домой. Когда крепости сопротивлялись как следовало, волна захватчиков тут же отступала, заливая равнины, на которые и ложились основные тяготы войны.
Однако из-за ряда злосчастных и непредвиденных обстоятельств дело обернулось иначе. Не успело «войско веры» 22 июля 1209 г. прибыть под стены Безье, сильно укрепленной крепости, жители которой, уверенные в своем положении, отказались выдать Добрых Людей, как город был взят, а его население перебито до последнего человека. Произнес или нет Арно-Амальрик знаменитые слова, приписываемые ему позднее: «убивайте всех, Бог признает своих!» — именно он несет ответственность за эту небывалую резню, которой, разумеется, мог бы помешать. Но он пожелал, как видно из этого жуткого примера, посеять ужас в стране, чтобы легче ею овладеть. Если он сам и не отдавал приказа о резне, то и не воспротивился ей, поскольку добился непосредственного результата. После этого крестоносцы не встретили никакого сопротивления между Безье и Каркассоном, где укрылся молодой виконт Раймон-Роже Транкавель, твердо решивший защищаться.
1 августа крестоносцы подошли к Каркассону. Здесь впервые вмешивается Педро II Арагонский, естественно, обеспокоенный французским нашествием на фьеф, в такой же мере зависящий от его короны, как и от короны Франции. Но Педро II — добрый католик, и он порицает Раймона-Роже за то, что тот по неосмотрительности навлек на себя такую опасность «из-за безрассудных людей и их безумных верований». Молодой виконт возлагает надежды на короля, но легат непреклонен. Он позволяет Раймону-Роже свободно покинуть город с двенадцатью рыцарями по своему выбору, но всем оставшимся жителям придется сдаться на милость победителя. Виконт с негодованием отвергает сделку, предающую его народ, и в конце концов сдастся сам, чтобы спасти жизни жителей Каркассона. Посовещавшись, предводители крестового похода пришли к мнению, что не следует разрушать Каркассон, поскольку им нужна была надежная крепость, чтобы в дальнейшем удержать страну. Поэтому в Каркассоне 15 августа 1209 г. не было ни резни, ни грабежей: крестоносцы вступили в стены опустевшего города.
Но теперь перед легатом встал другой важный вопрос. Земли Раймона-Роже Транкавеля были согласно юридической терминологии того времени «провозглашены добычей», то есть законный владелец объявлялся лишенным прав, а земли как законный трофей победителей отходили одному из них. Сначала их тщетно пытаются передать трем уже названным знатнейшим сеньорам — те отказываются, так как стремятся как можно скорее вернуться домой и не хотят взваливать на себя заботу о южном фьефе, где пока северянам принадлежат только две главных крепости и который надо еще завоевать замок за замком, во враждебной стране и с малым количеством людей. Тогда выбор пал на Симона де Монфора, сеньора Ивелина и графа Лестера [109]. Поначалу он тоже отказывается и соглашается в конце концов стать виконтом Безье и Каркассона лишь при условии, что все поклянутся прийти ему на помощь, если она понадобится. Несколькими неделями спустя, 10 ноября 1209 г., Раймон-Роже умер от дизентерии в башне Каркассона, где его держали узником. Эта смерть показалась подозрительной, и сам Иннокентий III позднее в одном из своих писем говорил об убийстве.
СИМОН ДЕ МОНФОР
ПЕДРО АРАГОНСКИЙ
Эта программа была выполнена точка в точку. Но мы еще к этому подойдем. Тогда же в Лионе собирается огромное войско, в то время как другое, поменьше, должно нанести удар с запада. Составить себе точное представление о силах, приведенных в движение, невозможно. Конечно, они весьма преувеличены хронистами, но для своего времени наверняка были очень внушительными, и Юг, даже объединив все свои ресурсы, не смог бы им противостоять. С другой стороны, опасность была скорее мнимой, чем реальной, потому что большая часть сеньоров Севера, принявших крест, вроде герцога Бургундского, графа Неверского и графа де Сен-Поля [108], собиралась на Юг как в феодальный сорокадневный поход, после чего они считали себя вправе возвратиться домой. Когда крепости сопротивлялись как следовало, волна захватчиков тут же отступала, заливая равнины, на которые и ложились основные тяготы войны.
Однако из-за ряда злосчастных и непредвиденных обстоятельств дело обернулось иначе. Не успело «войско веры» 22 июля 1209 г. прибыть под стены Безье, сильно укрепленной крепости, жители которой, уверенные в своем положении, отказались выдать Добрых Людей, как город был взят, а его население перебито до последнего человека. Произнес или нет Арно-Амальрик знаменитые слова, приписываемые ему позднее: «убивайте всех, Бог признает своих!» — именно он несет ответственность за эту небывалую резню, которой, разумеется, мог бы помешать. Но он пожелал, как видно из этого жуткого примера, посеять ужас в стране, чтобы легче ею овладеть. Если он сам и не отдавал приказа о резне, то и не воспротивился ей, поскольку добился непосредственного результата. После этого крестоносцы не встретили никакого сопротивления между Безье и Каркассоном, где укрылся молодой виконт Раймон-Роже Транкавель, твердо решивший защищаться.
1 августа крестоносцы подошли к Каркассону. Здесь впервые вмешивается Педро II Арагонский, естественно, обеспокоенный французским нашествием на фьеф, в такой же мере зависящий от его короны, как и от короны Франции. Но Педро II — добрый католик, и он порицает Раймона-Роже за то, что тот по неосмотрительности навлек на себя такую опасность «из-за безрассудных людей и их безумных верований». Молодой виконт возлагает надежды на короля, но легат непреклонен. Он позволяет Раймону-Роже свободно покинуть город с двенадцатью рыцарями по своему выбору, но всем оставшимся жителям придется сдаться на милость победителя. Виконт с негодованием отвергает сделку, предающую его народ, и в конце концов сдастся сам, чтобы спасти жизни жителей Каркассона. Посовещавшись, предводители крестового похода пришли к мнению, что не следует разрушать Каркассон, поскольку им нужна была надежная крепость, чтобы в дальнейшем удержать страну. Поэтому в Каркассоне 15 августа 1209 г. не было ни резни, ни грабежей: крестоносцы вступили в стены опустевшего города.
Но теперь перед легатом встал другой важный вопрос. Земли Раймона-Роже Транкавеля были согласно юридической терминологии того времени «провозглашены добычей», то есть законный владелец объявлялся лишенным прав, а земли как законный трофей победителей отходили одному из них. Сначала их тщетно пытаются передать трем уже названным знатнейшим сеньорам — те отказываются, так как стремятся как можно скорее вернуться домой и не хотят взваливать на себя заботу о южном фьефе, где пока северянам принадлежат только две главных крепости и который надо еще завоевать замок за замком, во враждебной стране и с малым количеством людей. Тогда выбор пал на Симона де Монфора, сеньора Ивелина и графа Лестера [109]. Поначалу он тоже отказывается и соглашается в конце концов стать виконтом Безье и Каркассона лишь при условии, что все поклянутся прийти ему на помощь, если она понадобится. Несколькими неделями спустя, 10 ноября 1209 г., Раймон-Роже умер от дизентерии в башне Каркассона, где его держали узником. Эта смерть показалась подозрительной, и сам Иннокентий III позднее в одном из своих писем говорил об убийстве.
СИМОН ДЕ МОНФОР
Конечно, Симон де Монфор больше всех был заинтересован в смерти законного сеньора, и он это ясно показал, выставив «его тело взорам жителей страны, дабы пришли они его оплакать и почтить память. Тогда вы бы услыхали горестные стенания народа. Граф велел похоронить его с большой процессией. Да позаботится Бог о его душе, ежели смилуется над ней; ибо это было великое горе». Так пишет Гийом де Тюдель, автор первой части «Песни о крестовом походе», благосклонно настроенный к крестоносцам, хотя он и южанин. Однако мне кажется, что несправедливо чернить этим обвинением память Симона де Мон-фора, виновного, конечно, во множестве преступлений, однако иного рода.
Он был фигурой достаточно внушительной, чтобы по прошествию стольких веков не попытаться воздать ему должное. Не смея равняться ни по происхождению, ни по размерам своего фьефа с герцогом Бургундским, графом Неверским или графом де Сен-Полем, сеньор Ивелина тем не менее отнюдь не был незначительным лицом, и церковь правильно избрала человека, который мог защитить ее дело в самых трудных обстоятельствах. Он вырос между Иль-де-Франсом и Нормандией, в пограничном крае, разделявшем соперничавшие династии Капетингов и Плантагенетов. По матери, Амисе, графине Лестер, принадлежащей к знаменитому роду Бомон, он был англо-нормандцем. Из его рода по отцу происходила знаменитая королева Бертрада [110], которая после брака с Фуль-ком IV Мрачным, графом Анжуйским, вышла замуж за французского короля Филиппа I [111]. Теперь она покоилась подле Монфора л'Амори в Фонтевро, в приорстве От-Брюйер, где провела монахиней последние годы жизни. Приорство Ог-Брюйер стало для Монфоров тем, чем было Сен-Дени для Капе-тингов или Фонтевро для Плантагенетов. Именно здесь после своей гибели упокоится и тело Симона. Симон де Монфор принимал участие в четвертом крестовом походе. Когда поход начал отклоняться по вине венецианцев от своей первоначальной цели, он с некоторыми другими крестоносцами отказался участвовать в осаде христианского города Задара [112] и отправился воевать на собственные средства в Святую землю. Оттуда он быстро вернулся, узнав о проповеди крестового похода против альбигойцев. Когда Симона де Монфора попросили заново принять крест, он, прежде чем решиться, открыл наугад Библию и попал на следующую строфу: «Ибо приказал Он своим ангелам охранять тебя» (Пс. 90(91):11). Вслед за этим Симон принял крест и оказался одним из тех, кто никогда не отступает. Верный слуга церкви, что он доказал и под стенами Задара, он полностью проявил себя как великий полководец и ловкий политик. Ведь Симон де Монфор очутился на землях с неопределенной ленной зависимостью, так как виконтство Безье и Каркассона прямо зависело от арагонской короны и косвенно от короны французской. Там приходилось держаться осмотрительно, к чему Монфоры, лавировавшие между Капетингами и Плантагенетами, уже привыкли.
Не без трудностей Симон де Монфор получил инвеституру от Педро II Арагонского, разрывавшегося между своей приверженностью церкви и нежеланием признать вассалом северянина, через которого французский король мог решительно утвердить свой сюзеренитет над землями к югу от Центрального массива. Когда осенью 1209 г. большая часть крестоносцев вернулась домой, Симон де Монфор оказался в одиночестве во враждебной стране, с небольшой горсткой людей такой же закалки и несколькими плохими крепостями, из которых единственно надежной был лишь Каркассон. Никакой твердой поддержки, кроме церкви в лице легата Арно-Амальрика, у него не было. Кроме того, было необходимо, чтобы на епископских престолах Юга сидели люди надежные. Во главе Тулузского диоцеза уже стоял Фульк Мар-сельский, некогда известный как трубадур под именем Фолькета[113] Фолъкет (Фульк) Марселъскип (ум. 1231) — сын марсельского купца, известный трубадур. Постригся ок. 1200 г.
цианском монастыре Торонет в Провансе, где и сделался аббатом. Он станет беспощадным врагом Раймона VI и верной опорой Симону де Монфору. Аббат из Во-де-Сернея, сосед и близкий друг Симона де Монфора, был назначен епископом Кар-кассонским. Это его брат, Петр из Во-де-Сернея [114], написал под названием «Historia albigensis» («Альбигойская история») хронику крестового похода, ставшую от начала и до конца панегириком Симону де Монфору. Да, Симону де Монфору требовалась твердая и постоянная поддержка церкви, чтобы успешно нести почти непосильное бремя. И впрямь, население Юга, поначалу потрясенное резней в Безье, вскоре пришло в себя, осознав реальную слабость победителей. Граф Тулузский ведет переговоры с Римом, не теряя надежды на торжество своего права. Меняется поведение графа де Фуа, Раймона-Роже, сникшего было под ураганом, и отныне у Симона де Монфора не будет более опасного противника. Да и горные крепости на Юге — Минерв, Кабаре и Сессак в Кабарде, Терм в Корбьерах — все еще держатся. Симон де Монфор занимает, и то непрочно, только равнину. Положение этого потомка англо-нормандских Бо-монов очень походит на ситуацию, в которой оказались соратники Вильгельма Завоевателя на следующий день после битвы при Гастингсе [115]. Они были тоже победителями и тоже опирались на церковь, но повсюду наталкивались на сопротивление местного населения. Почему бы не осуществить на Юге то, что в итоге совершили норманны в Англии, Робер Гискар в королевстве Обеих Сицилии [116] и участники первого крестового похода в Палестине?
Если мы хотим понять Симона де Монфора, то нам надо воскресить в памяти эти прецеденты, известные ему, конечно, больше, чем кому-либо другому; следует разглядеть в нем человека того же склада характера, что и Робер Гискар, Вильгельм Незаконнорожденный или Балдуин Иерусалимский [117]. Пока же он отсылает своего верного соратника Робера Мовуазена [118] договориться с Римом и заручиться полной поддержкой Святого престола. Затем с помощью жены, Алисы Монморанси, собирает новые войска на Севере и с этими силами весной 1210 г. переходит в наступление. Извечная вражда между жителями Нарбонна и Минерва позволяет Симону де Монфору в июле принудить последний к капитуляции. Крестоносному войску представляется возможность сжечь в порыве энтузиазма укрывшихся в крепости восемьдесят Добрых Людей, мужчин и женщин. Это не первый и не последний из тех ужасных костров, у которых не знаешь, восхищаться ли героизмом мучеников или поражаться жестокому веселью католиков. Но они и в самом деле верили, что очищают землю от настоящей дьявольской чумы. Ведь именно ради этого приняли они крест, и даже сами костры в их глазах узаконили поход, исполненный опасности, но также и надежды на весьма весомые выгоды.
Потом был донжон Кабаре, сдавшийся без боя, и неприступная крепость Терм, захваченная осенью 1210 г. только после трехмесячной осады. В мае 1211 г., отдохнув за зиму, Симон де Монфор овладел Лавором, обороняемым Эмери де Монреалем, братом Гироды, сеньоры города. По этому случаю четыреста Добрых Людей было сожжено, восемьдесят рыцарей повешено, в их числе и сам Эмери де Монреаль, а сеньору Лавора живой бросили в колодец, завалив его огромными камнями. Они были детьми Бланки де Лорак, основавшей, как мы знаем, монастырь для женшин-катарок. В июне после взятия Ле-Кассе, крепости в Лораге, сожгли еще шестьдесят Добрых Людей. Таким образом, конфликт приобретал непримиримый характер религиозной войны, к которой добавлялась война национальная: Юг начал ощущать, что его независимость оказалась целиком и полностью под угрозой из-за нашествия французов с Севера.
Теперь-то графу Тулузскому никак нельзя было уклониться от сражения, и он делает все возможное и невозможное, чтобы принять в нем участие. Но мы видим, как в начале 1211 г. ему навязывают в Монпелье совершенно неприемлемые условия.
Даже в собственной столице ему угрожает епископ Фульк, который создал против катаров братство, названное белым. Эти люди пришли из Тулузы на помощь осаждающим Лавор, невзирая на запрещение графа. Зависимый от Тулузы город Ле-Кассе стал добычей Симона де Монфора. На сторону врага перешел собственный брат графа, и 17 апреля 1211 г. сам Раймон был торжественно отлучен папой от церкви, а его земли провозглашены добычей, как недавно земли Раймона-Роже Транкавеля.
Раймон VI не может больше уклоняться. Он созывает всех своих вассалов, в том числе графов де Фуа и де Комменж [119], и переходит в наступление против Симона де Монфора, неосмотрительно двинувшегося на осаду Тулузы. Тому придется не только снять осаду, но вскоре и запереться в Кастельнодари, слабейшей из своих крепостей, — противник намного превосходит его в численности. За время осады он проявит себя прекрасным воином, сумевшим завершить победой проигранную вначале битву с графом де Фуа при Сен-Мартен-ла-Ланд. Осаждавшим пришлось в конце концов отступить, но они все же сумеют превратить свое поражение в глазах народа в победу, и большая часть замков, сдавшихся Симону де Монфору, открывают ворота графу Тулузскому. Так завоевание возобновлялось до бесконечности, прямо как работа Пенелопы.
В 1212 г. Симон де Монфор получил новые подкрепления, которые позволили ему двинуться ниже Тулузы по течению Гаронны, в область, до сих пор недоступную. Он овладел Пенн д'Ажене, лучшей крепостью страны, Мармандом и Муасса-ком. Если Тулуза еще сопротивлялась, то большая часть страны уже покорилась ему, и он делит ее на фьефы между служащими ему французскими баронами. Осенью 1212 г. он уже может собрать Ассизы в Памье, чтобы законным образом утвердить свою власть. Этот документ, Статуты Памье, особенный — он напоминает аналогичные акты в норманнской Англии, в королевстве Обеих Сицилии и в латинских государствах Востока: с народом стараются помириться, обещая ему снижение налогов и более справедливую разверстку; признают и восстанавливают все привилегии церкви, поддержка которой необходима более, чем когда-либо, но Статуты не упоминают борьбу против ереси, поскольку это, в общем-то, дело церкви. Напротив, Статуты безжалостны к местной знати, почти полностью лишая ее фьефов в пользу северных баронов. Рыцари Юга отныне составляют странствующий отряд faydits, то есть людей вне закона, всегда готовых взяться за оружие против захватчиков, приступивших к настоящей военной оккупации. Теперь французские бароны, наделенные фьефами на Юге, обязаны службой Симону де Монфору, они участвуют во всех его военных предприятиях и принимают к себе на службу только французских рыцарей. Предприняты самые строгие меры предосторожности, чтобы, объединившись путем брачных союзов с местными родами, французы не стали бы действовать заодно с местным населением. Местная аристократия уступила место пришлой, организованной по типу оккупационной армии. Кроме того, французское обычное право заменило римское право.
Он был фигурой достаточно внушительной, чтобы по прошествию стольких веков не попытаться воздать ему должное. Не смея равняться ни по происхождению, ни по размерам своего фьефа с герцогом Бургундским, графом Неверским или графом де Сен-Полем, сеньор Ивелина тем не менее отнюдь не был незначительным лицом, и церковь правильно избрала человека, который мог защитить ее дело в самых трудных обстоятельствах. Он вырос между Иль-де-Франсом и Нормандией, в пограничном крае, разделявшем соперничавшие династии Капетингов и Плантагенетов. По матери, Амисе, графине Лестер, принадлежащей к знаменитому роду Бомон, он был англо-нормандцем. Из его рода по отцу происходила знаменитая королева Бертрада [110], которая после брака с Фуль-ком IV Мрачным, графом Анжуйским, вышла замуж за французского короля Филиппа I [111]. Теперь она покоилась подле Монфора л'Амори в Фонтевро, в приорстве От-Брюйер, где провела монахиней последние годы жизни. Приорство Ог-Брюйер стало для Монфоров тем, чем было Сен-Дени для Капе-тингов или Фонтевро для Плантагенетов. Именно здесь после своей гибели упокоится и тело Симона. Симон де Монфор принимал участие в четвертом крестовом походе. Когда поход начал отклоняться по вине венецианцев от своей первоначальной цели, он с некоторыми другими крестоносцами отказался участвовать в осаде христианского города Задара [112] и отправился воевать на собственные средства в Святую землю. Оттуда он быстро вернулся, узнав о проповеди крестового похода против альбигойцев. Когда Симона де Монфора попросили заново принять крест, он, прежде чем решиться, открыл наугад Библию и попал на следующую строфу: «Ибо приказал Он своим ангелам охранять тебя» (Пс. 90(91):11). Вслед за этим Симон принял крест и оказался одним из тех, кто никогда не отступает. Верный слуга церкви, что он доказал и под стенами Задара, он полностью проявил себя как великий полководец и ловкий политик. Ведь Симон де Монфор очутился на землях с неопределенной ленной зависимостью, так как виконтство Безье и Каркассона прямо зависело от арагонской короны и косвенно от короны французской. Там приходилось держаться осмотрительно, к чему Монфоры, лавировавшие между Капетингами и Плантагенетами, уже привыкли.
Не без трудностей Симон де Монфор получил инвеституру от Педро II Арагонского, разрывавшегося между своей приверженностью церкви и нежеланием признать вассалом северянина, через которого французский король мог решительно утвердить свой сюзеренитет над землями к югу от Центрального массива. Когда осенью 1209 г. большая часть крестоносцев вернулась домой, Симон де Монфор оказался в одиночестве во враждебной стране, с небольшой горсткой людей такой же закалки и несколькими плохими крепостями, из которых единственно надежной был лишь Каркассон. Никакой твердой поддержки, кроме церкви в лице легата Арно-Амальрика, у него не было. Кроме того, было необходимо, чтобы на епископских престолах Юга сидели люди надежные. Во главе Тулузского диоцеза уже стоял Фульк Мар-сельский, некогда известный как трубадур под именем Фолькета[113] Фолъкет (Фульк) Марселъскип (ум. 1231) — сын марсельского купца, известный трубадур. Постригся ок. 1200 г.
цианском монастыре Торонет в Провансе, где и сделался аббатом. Он станет беспощадным врагом Раймона VI и верной опорой Симону де Монфору. Аббат из Во-де-Сернея, сосед и близкий друг Симона де Монфора, был назначен епископом Кар-кассонским. Это его брат, Петр из Во-де-Сернея [114], написал под названием «Historia albigensis» («Альбигойская история») хронику крестового похода, ставшую от начала и до конца панегириком Симону де Монфору. Да, Симону де Монфору требовалась твердая и постоянная поддержка церкви, чтобы успешно нести почти непосильное бремя. И впрямь, население Юга, поначалу потрясенное резней в Безье, вскоре пришло в себя, осознав реальную слабость победителей. Граф Тулузский ведет переговоры с Римом, не теряя надежды на торжество своего права. Меняется поведение графа де Фуа, Раймона-Роже, сникшего было под ураганом, и отныне у Симона де Монфора не будет более опасного противника. Да и горные крепости на Юге — Минерв, Кабаре и Сессак в Кабарде, Терм в Корбьерах — все еще держатся. Симон де Монфор занимает, и то непрочно, только равнину. Положение этого потомка англо-нормандских Бо-монов очень походит на ситуацию, в которой оказались соратники Вильгельма Завоевателя на следующий день после битвы при Гастингсе [115]. Они были тоже победителями и тоже опирались на церковь, но повсюду наталкивались на сопротивление местного населения. Почему бы не осуществить на Юге то, что в итоге совершили норманны в Англии, Робер Гискар в королевстве Обеих Сицилии [116] и участники первого крестового похода в Палестине?
Если мы хотим понять Симона де Монфора, то нам надо воскресить в памяти эти прецеденты, известные ему, конечно, больше, чем кому-либо другому; следует разглядеть в нем человека того же склада характера, что и Робер Гискар, Вильгельм Незаконнорожденный или Балдуин Иерусалимский [117]. Пока же он отсылает своего верного соратника Робера Мовуазена [118] договориться с Римом и заручиться полной поддержкой Святого престола. Затем с помощью жены, Алисы Монморанси, собирает новые войска на Севере и с этими силами весной 1210 г. переходит в наступление. Извечная вражда между жителями Нарбонна и Минерва позволяет Симону де Монфору в июле принудить последний к капитуляции. Крестоносному войску представляется возможность сжечь в порыве энтузиазма укрывшихся в крепости восемьдесят Добрых Людей, мужчин и женщин. Это не первый и не последний из тех ужасных костров, у которых не знаешь, восхищаться ли героизмом мучеников или поражаться жестокому веселью католиков. Но они и в самом деле верили, что очищают землю от настоящей дьявольской чумы. Ведь именно ради этого приняли они крест, и даже сами костры в их глазах узаконили поход, исполненный опасности, но также и надежды на весьма весомые выгоды.
Потом был донжон Кабаре, сдавшийся без боя, и неприступная крепость Терм, захваченная осенью 1210 г. только после трехмесячной осады. В мае 1211 г., отдохнув за зиму, Симон де Монфор овладел Лавором, обороняемым Эмери де Монреалем, братом Гироды, сеньоры города. По этому случаю четыреста Добрых Людей было сожжено, восемьдесят рыцарей повешено, в их числе и сам Эмери де Монреаль, а сеньору Лавора живой бросили в колодец, завалив его огромными камнями. Они были детьми Бланки де Лорак, основавшей, как мы знаем, монастырь для женшин-катарок. В июне после взятия Ле-Кассе, крепости в Лораге, сожгли еще шестьдесят Добрых Людей. Таким образом, конфликт приобретал непримиримый характер религиозной войны, к которой добавлялась война национальная: Юг начал ощущать, что его независимость оказалась целиком и полностью под угрозой из-за нашествия французов с Севера.
Теперь-то графу Тулузскому никак нельзя было уклониться от сражения, и он делает все возможное и невозможное, чтобы принять в нем участие. Но мы видим, как в начале 1211 г. ему навязывают в Монпелье совершенно неприемлемые условия.
Даже в собственной столице ему угрожает епископ Фульк, который создал против катаров братство, названное белым. Эти люди пришли из Тулузы на помощь осаждающим Лавор, невзирая на запрещение графа. Зависимый от Тулузы город Ле-Кассе стал добычей Симона де Монфора. На сторону врага перешел собственный брат графа, и 17 апреля 1211 г. сам Раймон был торжественно отлучен папой от церкви, а его земли провозглашены добычей, как недавно земли Раймона-Роже Транкавеля.
Раймон VI не может больше уклоняться. Он созывает всех своих вассалов, в том числе графов де Фуа и де Комменж [119], и переходит в наступление против Симона де Монфора, неосмотрительно двинувшегося на осаду Тулузы. Тому придется не только снять осаду, но вскоре и запереться в Кастельнодари, слабейшей из своих крепостей, — противник намного превосходит его в численности. За время осады он проявит себя прекрасным воином, сумевшим завершить победой проигранную вначале битву с графом де Фуа при Сен-Мартен-ла-Ланд. Осаждавшим пришлось в конце концов отступить, но они все же сумеют превратить свое поражение в глазах народа в победу, и большая часть замков, сдавшихся Симону де Монфору, открывают ворота графу Тулузскому. Так завоевание возобновлялось до бесконечности, прямо как работа Пенелопы.
В 1212 г. Симон де Монфор получил новые подкрепления, которые позволили ему двинуться ниже Тулузы по течению Гаронны, в область, до сих пор недоступную. Он овладел Пенн д'Ажене, лучшей крепостью страны, Мармандом и Муасса-ком. Если Тулуза еще сопротивлялась, то большая часть страны уже покорилась ему, и он делит ее на фьефы между служащими ему французскими баронами. Осенью 1212 г. он уже может собрать Ассизы в Памье, чтобы законным образом утвердить свою власть. Этот документ, Статуты Памье, особенный — он напоминает аналогичные акты в норманнской Англии, в королевстве Обеих Сицилии и в латинских государствах Востока: с народом стараются помириться, обещая ему снижение налогов и более справедливую разверстку; признают и восстанавливают все привилегии церкви, поддержка которой необходима более, чем когда-либо, но Статуты не упоминают борьбу против ереси, поскольку это, в общем-то, дело церкви. Напротив, Статуты безжалостны к местной знати, почти полностью лишая ее фьефов в пользу северных баронов. Рыцари Юга отныне составляют странствующий отряд faydits, то есть людей вне закона, всегда готовых взяться за оружие против захватчиков, приступивших к настоящей военной оккупации. Теперь французские бароны, наделенные фьефами на Юге, обязаны службой Симону де Монфору, они участвуют во всех его военных предприятиях и принимают к себе на службу только французских рыцарей. Предприняты самые строгие меры предосторожности, чтобы, объединившись путем брачных союзов с местными родами, французы не стали бы действовать заодно с местным населением. Местная аристократия уступила место пришлой, организованной по типу оккупационной армии. Кроме того, французское обычное право заменило римское право.
ПЕДРО АРАГОНСКИЙ
Правомерно задать вопрос, какими же были первоначальные цели крестового похода. Религиозная война превратилась в национальную, и, похоже, Симон де Монфор больше озабочен упрочением своей личной власти, чем истреблением ереси. Арагонский король нисколько не заблуждается на этот счет. Он ведь тоже защитник церкви и преследует еретиков в своих собственных владениях; он только что, 16 июля 1212 г., одержал при Лас-Навас-де-Толоса решительную победу над Альмохадами [120]. Южане обращаются к нему как к своему последнему прибежищу, и почему бы теперь Педро II, как Симону де Монфору, не восстановить христианство на Юге? Национальных трений здесь быть не должно, так как южане ощущают себя много ближе к каталонцам, чем к французам Севера. Сведенная к религиозной войне трагедия вскоре может завершиться к вящей славе церкви и удовлетворению большей части окситанского населения.
Таковы были соображения, которые собирались высказать Иннокентию III послы арагонского короля, выбрав для этого возможно более подходящий момент. Вот что писал папа 15 января 1213 г.
Симону де Монфору: «Прославленный король Арагона сообщил нам… что, не довольствуясь выступлением против еретиков, ты обратил оружие крестоносцев против католического населения; ты пролил кровь невинных и захватил земли графов де Фуа и де Комменжа и Гастона Беарнского [121], его вассалов, хотя население сих земель совершенно не подозревалось в ереси… Итак, не желая ни лишать короля его законных прав, ни отговаривать его от похвальных намерений, мы приказываем тебе возвратить ему и его вассалам все захваченные у них сеньории, дабы не стали говорить, что, удерживая их неправо, ты действуешь к своей собственной выгоде, а не ради дела веры».
Но южные прелаты в это время собрались на собор в Лаворе под председательством Арно-Амальрика. Они полностью поддержали Симона де Монфора, так как, в сущности, их интересы совпадали. Многие из них держались на своих епископских престолах той же силой, которая обобрала южных сеньоров в пользу баронов Севера. Они рассудили, что никакие завоевания веры не будут прочными, если не устранить графа Тулуз-ского, а вместе с ним и всю знать и высшее духовенство Юга. Так же они поведут себя через два года, на четвертом Латеранском соборе. Именно там будет поставлена последняя точка в альбигойской драме. Если бы она ограничивалась только религиозным аспектом, несомненно, стало бы возможным при поддержке арагонского короля добиться исчезновения ереси, не прибегая одновременно к подавлению южного сепаратизма. Но это не устраивало ни Симона де Монфора с соратниками, ни прелатов, обосновавшихся на Юге в результате крестового похода. Они убедили колебавшегося папу вежливо отказать арагонскому королю и взяли на себя инициативу серьезного конфликта с ним на Латеранском соборе.
Тем самым судьба Юга предопределилась на столетия. Надо признать, что приведенные в действие силы было совершенно неравны: исходя из численности войск, арагонский король должен был почти неминуемо взять верх. Педро II в сопровождении графа Тулузского двинулся на осаду замка Мюре, довольно слабой крепости, которую обороняли лишь тридцать рыцарей и несколько пехотинцев. Симон де Монфор находился в Фанжо. Как только он узнал, что гарнизон в Мюре осажден, он тут же отправился ему на помощь с большей частью своих сил, но проездом остановился в аббатстве Бульбон. «Помолившись долго и с великим благочестием, он взял меч, висевший на боку, — рассказывает Петр из Во-де-Сернея, — возложил его на алтарь и сказал: „О Господи, о дорогой Иисус! Ты избрал меня, недостойного, для Твоих битв, и ныне с Твоего алтаря я принимаю оружие, дабы получить от Тебя меч для сражения за Тебя“». Потом он вошел в Мюре. Он оказался в руках своих врагов. Им достаточно было его окружить, чтобы в результате принудить к капитуляции. Таково было мнение графа Тулузского.
Но Педро Арагонский, славный победитель при Лас-Навас-де-Толоса, не признавал благоразумного выжидания. Он жаждал битвы, как и Симон де Монфор. Для него это было единственное средство выйти из невыносимого положения. Наконец битва состоялась, и Симон де Монфор одержал нежданную победу благодаря умелой атаке с флангов, а в особенности благодаря великолепной дисциплине своих войск. Король Арагона погиб в сражении, и его смерть послужила сигналом к беспорядочному бегству. Граф Тулузский лично не принимал участия в битве, но потери среди пехоты, посланной под стены Мюре Тулузой, были огромны.
Каковы бы ни были дальнейшие перипетии борьбы, продолжавшейся еще много лет, день 12 сентября 1213 г. решил судьбу Юга. Арагон, где Педро II наследует король-ребенок [122], отныне теряет интерес к конфликту, который рискует отвлечь от исконных притязаний, целиком ориентированных на западное Средиземноморье. Рай-мон VI мгновенно выходит из игры и укрывается в Англии у Иоанна Безземельного, дожидаясь четвертого Латеранского собора, чтобы подать жалобу. Жители Тулузы не пожелали сдаться на милость Монфора, торжество которого казалось тогда полным. Но и это слишком много для него. Если бы после того, как его признали виконтом Безье и Каркассона, он стал бы еще и графом Тулузским, то он оказался бы одним из самых могущественных вассалов французского короля и, возможно, одним из самых беспокойных. Так что 12 сентября 1213 г. было не часом Симона де Монфора, как показалось на мгновенье, а часом Филиппа Августа. После двух побед 1214 г. при Бувине и Ла-Рош-о-Муане над Иоанном Безземельным и коалицией, образованной императором и графом Фландрским [123], он впервые предстает самым могущественным государем христианского мира. Теперь он может перенести внимание за Центральный массив, доверив своему сыну, будущему Людовику VIII [124], лично повести в 1215 г. королевский крестовый поход на Юг. До сих пор церковь тщетно пыталась склонить к этому короля. Поход начался, когда все уже было ясно, и вооруженное паломничество принца Людовика свидетельствовало о том, что король заинтересован в землях, составляющих часть его ленных владений.
Таковы были соображения, которые собирались высказать Иннокентию III послы арагонского короля, выбрав для этого возможно более подходящий момент. Вот что писал папа 15 января 1213 г.
Симону де Монфору: «Прославленный король Арагона сообщил нам… что, не довольствуясь выступлением против еретиков, ты обратил оружие крестоносцев против католического населения; ты пролил кровь невинных и захватил земли графов де Фуа и де Комменжа и Гастона Беарнского [121], его вассалов, хотя население сих земель совершенно не подозревалось в ереси… Итак, не желая ни лишать короля его законных прав, ни отговаривать его от похвальных намерений, мы приказываем тебе возвратить ему и его вассалам все захваченные у них сеньории, дабы не стали говорить, что, удерживая их неправо, ты действуешь к своей собственной выгоде, а не ради дела веры».
Но южные прелаты в это время собрались на собор в Лаворе под председательством Арно-Амальрика. Они полностью поддержали Симона де Монфора, так как, в сущности, их интересы совпадали. Многие из них держались на своих епископских престолах той же силой, которая обобрала южных сеньоров в пользу баронов Севера. Они рассудили, что никакие завоевания веры не будут прочными, если не устранить графа Тулуз-ского, а вместе с ним и всю знать и высшее духовенство Юга. Так же они поведут себя через два года, на четвертом Латеранском соборе. Именно там будет поставлена последняя точка в альбигойской драме. Если бы она ограничивалась только религиозным аспектом, несомненно, стало бы возможным при поддержке арагонского короля добиться исчезновения ереси, не прибегая одновременно к подавлению южного сепаратизма. Но это не устраивало ни Симона де Монфора с соратниками, ни прелатов, обосновавшихся на Юге в результате крестового похода. Они убедили колебавшегося папу вежливо отказать арагонскому королю и взяли на себя инициативу серьезного конфликта с ним на Латеранском соборе.
Тем самым судьба Юга предопределилась на столетия. Надо признать, что приведенные в действие силы было совершенно неравны: исходя из численности войск, арагонский король должен был почти неминуемо взять верх. Педро II в сопровождении графа Тулузского двинулся на осаду замка Мюре, довольно слабой крепости, которую обороняли лишь тридцать рыцарей и несколько пехотинцев. Симон де Монфор находился в Фанжо. Как только он узнал, что гарнизон в Мюре осажден, он тут же отправился ему на помощь с большей частью своих сил, но проездом остановился в аббатстве Бульбон. «Помолившись долго и с великим благочестием, он взял меч, висевший на боку, — рассказывает Петр из Во-де-Сернея, — возложил его на алтарь и сказал: „О Господи, о дорогой Иисус! Ты избрал меня, недостойного, для Твоих битв, и ныне с Твоего алтаря я принимаю оружие, дабы получить от Тебя меч для сражения за Тебя“». Потом он вошел в Мюре. Он оказался в руках своих врагов. Им достаточно было его окружить, чтобы в результате принудить к капитуляции. Таково было мнение графа Тулузского.
Но Педро Арагонский, славный победитель при Лас-Навас-де-Толоса, не признавал благоразумного выжидания. Он жаждал битвы, как и Симон де Монфор. Для него это было единственное средство выйти из невыносимого положения. Наконец битва состоялась, и Симон де Монфор одержал нежданную победу благодаря умелой атаке с флангов, а в особенности благодаря великолепной дисциплине своих войск. Король Арагона погиб в сражении, и его смерть послужила сигналом к беспорядочному бегству. Граф Тулузский лично не принимал участия в битве, но потери среди пехоты, посланной под стены Мюре Тулузой, были огромны.
Каковы бы ни были дальнейшие перипетии борьбы, продолжавшейся еще много лет, день 12 сентября 1213 г. решил судьбу Юга. Арагон, где Педро II наследует король-ребенок [122], отныне теряет интерес к конфликту, который рискует отвлечь от исконных притязаний, целиком ориентированных на западное Средиземноморье. Рай-мон VI мгновенно выходит из игры и укрывается в Англии у Иоанна Безземельного, дожидаясь четвертого Латеранского собора, чтобы подать жалобу. Жители Тулузы не пожелали сдаться на милость Монфора, торжество которого казалось тогда полным. Но и это слишком много для него. Если бы после того, как его признали виконтом Безье и Каркассона, он стал бы еще и графом Тулузским, то он оказался бы одним из самых могущественных вассалов французского короля и, возможно, одним из самых беспокойных. Так что 12 сентября 1213 г. было не часом Симона де Монфора, как показалось на мгновенье, а часом Филиппа Августа. После двух побед 1214 г. при Бувине и Ла-Рош-о-Муане над Иоанном Безземельным и коалицией, образованной императором и графом Фландрским [123], он впервые предстает самым могущественным государем христианского мира. Теперь он может перенести внимание за Центральный массив, доверив своему сыну, будущему Людовику VIII [124], лично повести в 1215 г. королевский крестовый поход на Юг. До сих пор церковь тщетно пыталась склонить к этому короля. Поход начался, когда все уже было ясно, и вооруженное паломничество принца Людовика свидетельствовало о том, что король заинтересован в землях, составляющих часть его ленных владений.