Страница:
Мир не без добрых людей. Можно снять комнату. Не пропадет. А сейчас – за уборку и готовку. Сегодня суббота – самый подходящий для этого день. Вот удивится Маша, когда застанет квартиру в идеальном порядке! Вот зашмыгает носом и зачмокает губами Валерка, когда почует из кухни ванильный дух бисквита с яблоками! Вот обрадуется Ленка, когда увидит ее бодрой и чуточку ворчливой: «Ноги вытирайте!» А потом они всей гурьбой отправятся в больницу к Тане и Анютке…
Она лазила по квартире с чудовищным пылесосом, чистила зеркала, драила на кухне пол, напевала под нос детские песенки и только иногда… Только иногда, совсем редко, гораздо реже, чем можно было бы предположить, она вдруг останавливалась, потому что начинало громко и больно прыгать сердце. «Господи, почему, ну почему я его не послушала, ведь он говорил, что у меня нельзя, говорил…», «Господи, почему, ну почему я не вытащила сразу эту дурацкую спираль, чего я ждала?..», «Как он там, что делает, о чем думает?..», «А вдруг я ошиблась, вдруг они сумеют использовать против него эти проклятые пленки, даже когда мы расстались? Может, это слишком малая цена?» В ослабевшей, обезволенной сердечным стуком голове сами по себе крутились вопросы. Бессмысленные вопросы, которые не предполагали ответов. Но она справлялась. Видит Бог, она справлялась. Она останавливалась лишь на секунду-другую, а потом с удвоенной энергией принималась мыть да чистить и с удвоенной громкостью напевать детский мотивчик. Ничего, квартира большая, дел хватит.
Дел хватило до пяти вечера. Ира придирчиво оглядела Ленкины владения и осталась довольна. Чистота, красота, пирогом пахнет, нет ничего лучше, чем возвращаться в такой дом. Но они не возвращались. Высоченные дубовые напольные часы высоким звоном пробили пять раз, и в этом звоне Ира не сразу различила другой – тоненький, дребезжащий. «Наконец-то!» – обрадовалась она и побежала открывать дверь. За дверью оказалось пусто, а тоненький звонок все дребезжал и дребезжал. «Телефон, ну конечно, телефон. Зачем им звонить в дверь? У Ленки ключ есть. Вот что значит не у себя дома, даже телефон звонит как-то странно». Ира бросилась к телефону в гостиной, испугавшись, что у вызывающей стороны кончится терпение, а вдруг это Ленка и ей что-то нужно?
– Да!
– Теть Ир, привет. А где мама? Она чего, и сегодня не приедет? – У Валерки ломался голос. Первую фразу он произнес густым и низким, вполне уже мужским голосом, а вторую – высоким и обиженным детским.
– Не «чего», а «что», – машинально поправила Ира.
Можно было бы предположить, что Ленка задержалась по пути, заехала к знакомой, попала в бесконечную пробку, угодила в аварию, в конце концов. С ее-то ездой! Но Ира не предположила. Вместо этого она неотрывно смотрела на диван и видела вчерашнюю картинку: Ленка в пушистом мышином свитере (серый – ее любимый цвет, цвет уверенных в себе людей) держит перед ней стакан с водой и спрашивает: «А сама-то ты что теперь будешь делать?» «У меня есть ты, – отвечает ей Ира. – Ты и Валерка». Валерка. Валерка! Почему она до сих пор стоит у телефона?
– Где тетя Маша?
– У нее же выходные, – удивленно протянул Валерка. – Ее мама до второго отпустила.
– Возьми трубку. Запри дверь и окна. Иди на второй этаж и жди меня. Я крикну снизу. Если что – сразу звони! – отчеканила Ира.
– Куда звонить? – загорелся Валерка, почуяв необычное. Мальчишке охота приключений.
– Куда-нибудь! – прикрикнула на него Ира. – Куда дозвонишься. Одноклассникам. В милицию. В «Скорую помощь». Все. Я сейчас приеду.
Как была, в старых вытертых джинсах, растянутой майке, шерстяных носках и шлепанцах, Ира вытащила из Ленкиного шкафа первую попавшуюся куртку, схватила в прихожей свою сумку с деньгами и документами и ринулась вниз.
На улице сплошной стеной лил дождь. Ирину вытянутую руку водители замечали, лишь выныривая к ней почти вплотную. Она зачем-то пропустила троих желающих подкалымить водителей и уселась только к четвертому, неприятному дядечке из тех, что всегда молчат и тщательно оберегают свои «копейки», не обращая внимания на спешку клиента.
Но она не замечала медлительности водителя. Как тогда, десять лет назад, на подходе к детской больнице, она уже знала, что случилось самое страшное. Что именно, она не знала, но точно знала, что случилось. С Ленкой. А может, и не только с Ленкой. Может быть, со всеми, кого она любит, кто ей дорог. Но сейчас нужно было сосредоточиться только на одном – на Валерке. Всю дорогу она думала только о Валерке. О том, какие у него мягкие рыжие волосы. О том, какие у него лукавые и смышленые голубые глаза в золотых ресницах. О том, какой он сентиментальный и впечатлительный, хоть и старается это скрыть. О том, что сейчас он, живой и здоровый, спокойно сидит у себя в комнате и пялится в телевизор. Живой и здоровый. Живой и здоровый.
Живой и здоровый Валерка открыл ей дверь и, увидев ее в длинной, не по росту, нубуковой куртке матери с темными влажными пятнами на плечах, в домашних шлепанцах и мокрых шерстяных носках, не на шутку перепугался.
– А где мама? – спросил тоненьким детским голоском. Все-таки он пока еще ребенок, для которого мир равнозначен маминому присутствию.
Ира подошла к нему поближе, притиснула его голову к своему мокрому плечу и погладила по волосам.
– Я не знаю, где мама, но она найдется. – И для верности подтвердила любимым аксеновским словом:
– Обязательно.
Валерка затих в ее объятиях, как малышом в малиновых с синими незабудками байковых ползунках затихал когда-то давным-давно на ее руках. Тогда она, толкаемая предчувствием собственного не выплеснутого пока материнства, была рада-радехонька сколько угодно подменять замотанную Ленку, лишь бы еще и еще раз подержать это тяжеленькое теплое тельце в своих руках. А малиновые ползунки с синими незабудками перешли потом к ее Катюшке. Вот и теперь, как когда-то давным-давно, Валерка – единственное средоточие ее так и не выплеснутого материнства, которому уже и не будет выхода.
– Одевайся теплее, – прошептала она ему в конопатое ухо. – Нам надо уезжать.
Он не спросил, куда они поедут, быстро собрался, догадался, принес ей свои ботинки, которые уже были ей велики, но зато сухие и теплые, носки и свитер и всю дорогу в машине молча жался к ее плечу. Она остановила водителя намного раньше, чем нужно, затащила Валерку в метро, а через три остановки вывела наружу, поймала другую машину, которая и доставила их к семнадцатиэтажной новой, еще пахнущей бетоном и краской панельке.
– Папа! Папа! Я первая! – раздался за дверью восторженный визг, едва Ира успела тронуть кнопку звонка. Щелкнул замок, распахнулась дверь, и навстречу им бросилась конопатая трехлетняя девчушка, а следом за ней в коридор пришаркала маленькая и хрупкая, закутанная в махровый халат молодая женщина, с явным трудом тащившая огромный, уже опустившийся живот.
– Тетя Ира, – притормозила на полпути, разочарованно сложила девочка яркие губки и немедленно предъявила претензию:
– А папа где?
– Где Вовка? – проигнорировав не по возрасту бойкую девицу, спросила у женщины Ира.
– Поехал объект смотреть… – ответила женщина. – Ой, Ирина, здравствуйте, что же вы за дверью, проходите.
Он скоро. Я ему сейчас позвоню.
Жена Вороненка всегда разговаривала с Ирой так почтительно, словно по возрасту она могла быть ей мамой или тетей. Да Ире и самой казалось, что «вороненкина девчонка» годится ей в дочки, хотя была она на каких-то лет семь младше их с Вовкой.
– Позвони, пусть едет домой и от вас не отходит, – приказала Ира, перевела взгляд на Валерку и сказала:
– Я пошла. Вечером позвоню.
– Ой, Валерочка, – вздохнула жена Вороненка, и ее отекшее, некрасивое сейчас лицо покрылось красными пятнами. – Валерочка, наконец-то… – повторила она, улыбнулась, как человек, испытывающий долгожданное облегчение, и ухватилась за дверной косяк.
Воспользовавшись Валеркиной растерянностью, Ира втолкнула его в квартиру и напомнила, захлопывая дверь:
– Чтоб из дома – никуда!
– Теть Ир, я с тобой! – в последний момент успел вставить ногу между дверью и косяком Валерка и, легко преодолев ее усилие, распахнул дверь снова. Он вырос и уже стал сильнее ее, маленький мальчик в малиновых ползунках.
Ира подхватила бойкую Валеркину сестренку, сунула ему в руки:
– Держи. Отвечаешь за них до приезда отца, – кивнула на беременную вороненковскую жену. – Ел волноваться вредно. Не распускайся, будь мужчиной. Я позвоню.
– Она сказала, что к тете Гале по пути заедет, – совсем по-взрослому заметил Валерка, поудобнее перехватывая сестренку, которую видел впервые в жизни и о существовании которой раньше и не подозревал, сам взялся за ручку двери и сказал напоследок:
– Только обязательно позвони. Я буду волноваться.
Сказала, что заедет к тете Гале… К Галке Соловьевой, их с Ленкой однокурснице, тщедушному, некрасивому и невероятно одинокому существу – последнему отпрыску старинного дворянского рода. По крайней мере именно так, с непременными извинениями. Галка объясняла свою неприспособленность к жизни за окном. Ленка время от времени подкидывала Галке Соловьевой заказы – то на статью, то на перевод. Всю дорогу до метро Ира пыталась найти в себе хоть какие-то признаки надежды, что Ленка просто-напросто задержалась у Соловьевой. Мало ли что…
Но ни малейших признаков надежды так и не нашлось.
Она точно знала, что с Ленкой плохо. Очень плохо. И виной тому она – Ира. А с Соловьевой только начнется цепочка, в конце которой Ленка, и вина ее только в том, что она – лучшая подруга Иры. Почти сестра. Почему «почти»? Сестра и есть.
Ира купила телефонную карточку, не суетясь, набрала Ленкин номер. Услышала то, что и ожидала услышать, – длинные равнодушные гудки. Потом позвонила Соловьевой.
– Ой, Ирочка! Здравствуй, милая! Как хорошо, что ты позвонила! А у меня сегодня Леночка была…
– Когда она уехала? – незаслуженно грубо оборвала Галку Ира.
– Сразу. Минут двадцать побыла. Даже чаю не выпила. Я ей говорю: Леночка, ну что же ты всегда так спешишь…
– Сказала, куда едет?
– Ну да, я ей и говорю, что же ты всегда так спешишь? А она сказала, что ей еще в косметический салон заехать надо, а потом за Валериком на дачу. Скоро ведь первое сентября. Ирочка, ты помнишь, как мы познакомились на первом курсе, первого сентября? На тебе еще была такая симпатичная голубая гипюровая блузочка, точно под цвет глаз…
Ира положила трубку, спустилась в метро и поехала в салон. Тот самый салон, в котором она наводила лоск перед культпоходом с Аксеновым в Большой.
Ленкина косметичка узнала ее сразу. Всполошилась:
– Что же вы не позвонили, не записались? Мы уже закрываемся. Ладно, я сейчас вас к Марине попробую определить, она, кажется, еще не ушла… – Но осеклась, наверное, увидев в Ире что-то режущее глаз, неуместное здесь, в дорогом косметическом салоне.
– К вам Лена заезжала сегодня? – Иру сейчас ничуть не заботило, что она невежлива с косметичкой и даже не помнит, как ее зовут.
– Да, – отчиталась та, словно перед ней стояла не клиентка, а следователь по особо важным делам. – Она крем забрала, вчера новую партию привезли. Эту фирму только мы во всей Москве завозим, по чуть-чуть. Очень дорогая, но необыкновенно эффективная косметика. Я бы вам посоветовала… – Она снова осеклась, наткнувшись на Ирин взгляд, и закончила уже по делу:
– Но Елена Васильевна только на минутку заезжала, и уже давно.
– Она говорила, куда поедет дальше?
– Говорила. К портнихе. Она с тканью была, мы блеск для губ в тон подобрали, Елена Васильевна помаду не особенно любит.
– К портнихе, – повторила Ира и потребовала, точно косметичка обязана была знать:
– Адрес или телефон этой портнихи у вас есть?
– Сейчас, – порылась она в сумочке. – Я тоже к ней хотела. Елена Васильевна как раз сегодня мне ее новый адрес дала. Она только-только переехала.
Ира внимательно, несколько раз сверив, записала телефон и адрес дальней, аж за Кольцевой, новостройки. Потом молча подошла к барной стойке у входа в салон, не спрашивая у барменши, подвинула к себе телефон, набрала номер, послушала длинные гудки и вышла на улицу. Ей уже не приходило в голову позвонить Ленке и убедиться, что любимая подруга, сделав тот же круг по салонам, портнихам и дачам, вернулась благополучно домой. Она слишком хорошо, хоть и неизвестно откуда, знала, что Ленка не вернулась.
Она, как собака, чуяла, что взяла верный след, что, сколько бы ни пришлось петлять, именно этот след приведет ее к Ленке и ей придется вплотную, нос к носу, столкнуться с тем страшным, что случилось с ее Ленкой.
Долго петлять не пришлось. На так называемой новой квартире, куда только-только переехала Ленкина портниха, все и закончилось. Ира приехала в район-новостройку и, безошибочно ведомая своим нечеловечьим чутьем, сразу поднялась на последний этаж одноподъездной, почти не заселенной пока башни. Нужный номер квартиры был крупно выведен мелом на обыкновенной дээспэшной двери. Такие двери жильцы обычно заменяют стальными сразу после, а то и до переезда, но эта была еще и гостеприимно приоткрыта.
Ира на одно мгновение, лишь на мгновение приостановилась перед дверью, глубоко вдохнула пыльный цементный воздух, как перед прыжком с трамплина, запретила себе думать и чувствовать и шагнула в квартиру.
В Ленкином взгляде застыла ласковая, невыносимо щемящая грусть. Совсем несвойственное ей выражение – мягкое, обреченное, кроткое. Идеально очерченный овал лица, идеально четкий изгиб губ, идеально изогнутые брови идеально оттеняются высоким кокошником, а от него на виски спускаются шелковые шнурочки с пушистыми помпончиками. Один из помпончиков щекотно поддевает Ленкину длинную шею. Давно знакомая и давно позабытая черно-белая фотография, на которой Ленке-Снегурочке от силы двадцать лет. Ленка подрабатывала в этой роли в детском новогоднем представлении года три подряд. По сценарию Ленку-Снегурочку похищал злой Кощей с целой командой всякой нечисти, а дети помогали старому Деду Морозу выручить внучку.
Боже, как визжали от восторга малыши, когда бело-серебристая Ленка освещалась лучом прожектора и говорила: «Спасибо, мои дорогие друзья!»
Фотография стояла на трехногом журнальном столике посреди пустой комнаты, в которой никогда никто не жил.
Рядом с фотографией на том же столике лежала телефонная трубка, а под трубкой – типовой машинописный лист А-4 с выведенными на лазерном принтере крупными жирными цифрами. Цифр было шесть. И цифры эти Ира без всякой подсказки знала наизусть. Номер телефона, который должен был стать и ее, Ириным, номером. Домашний номер Аксенова в его городе. Значит, они решили, что не все потеряно.
Она улыбнулась той самой нехорошей своей гримасой-улыбкой. Неинтересно. Это совсем неинтересно. В каком-то детективе уже была фотография. А в другом детективе уже был листочек с телефоном. Шарады. Символы. Простенько. Направо пойдешь – подругу потеряешь. Налево пойдешь – предашь его. Простенько и без всякого вкуса.
Детский сад. Ее неожиданно и необоримо одолела зевота.
Один раз. Потом еще раз. И еще. Жутко захотелось спать.
Стали ватными ноги, и залепились густым сиропом веки.
Спать. Спать. Спать… Ира опустилась на балконную приступку и ощутила промозглую струю сквозняка. Вернее, много струек, большую – от входной двери до балконной, и много-много маленьких из-под дешевых коричневых обоев и кое-как набитых плинтусов. Плохо строят. Отвратительно.
Хорошо, что она живет в кирпичном доме с нормальными двойными рамами в окошках. Хотя нет, она уже там не живет. У нее уже ничего и никого нет. Спать. Спать…
Бесконечный Ленкин фотовзгляд нежно провожал ее в сон. Тонкая шея, тонкие брови, тонкие ноздри, тонкие губы, тонкие, хрупкие, иконописно прекрасные черты Ленкиного лица. Тронь одну линию, и все рассыплется. Но они могут тронуть! Ведь Ленка еще жива. Иначе не было бы смысла затевать этот дешевый спектакль. Жива, но ее могут убить.
А могут… Могут не только убить. Могут тронуть, смять, стереть, рассыпать грубыми грязными руками это чудо, эту необыкновенно тонкую красоту под земным псевдонимом «Ленка Смирнова». А в это время она, Ира, будет спать на балконной приступочке дома за Кольцевой.
Сон как рукой сняло. Похолодел лоб. Обострилось зрение. Думать. Надо думать. «Всегда можно найти какой-то выход», – сказала вчера Ленка. Она бы нашла.
Она бы обязательно нашла. Позвонить в милицию? Что она скажет? Товарищи, граждане или как их там теперь?
Вспомнила – господа!
" – Господа милиционеры, у меня подруга пропала.
Очень красивая. Такая одна на миллион.
– Сколько лет?
– Тридцать три.
– Где прописана?
– В Смоленской области.
– Когда вы ее последний раз видели?
– Сегодня утром.
– Обращайтесь через трое суток в отделение по месту постоянной прописки.
– Но ее могут, с ней могут.., что угодно сделать.
Понимаете, что угодно! Здесь фотография, телефон. Если я ему не позвоню и выйду из этой квартиры… А она такая красивая! Одна на миллион.
Короткие гудки".
Или:
– Саша, это я.
– Да, я слушаю. – Голос усталый, напряженно-равнодушный.
– Саша, Ленка пропала! – Слезы.
– Какая Ленка?
– Моя Ленка. У которой мы были на даче, в гостях.
Ее похитили. Из-за меня. Они хотят, чтобы я была с тобой и все им рассказывала. – Слезы.
– Кто они? Что рассказывала? – Раздражение, недоверие.
– Все. Все, что им понадобится. Они меня шантажируют. Вначале кредитом. Но я рассчиталась. Потом пленками, где тогда ты у меня… Теперь Ленкой. Они ее убьют! Или хуже. Они что-нибудь сделают с ней! А она такая красивая. Ты же видел. Одна на миллион.
– Почему ты мне сразу не сказала?
– Я.., я хотела сама. Я думала, сама… Саша! Помоги!
– Ты понимаешь, что наделала?
Слезы".
Бесполезные слезы. Это все не пройдет. Глупо. Она даже не успеет сказать пару первых фраз, и Ленка… Ее уже никогда не найдут. Даже Эдик со своими связями-возможностями не сможет ее найти. Разве так уж трудно спрятать одного-единственного человека – живого или мертвого? Вон Чечня какая маленькая, а сколько там прячут заложников?
А в Москве народу – десять миллионов. А в России – сто пятьдесят. И только троим из них – ей, Валерке и Эдику – есть дело до Ленки. А что тут удивительного? Не было же ей, Ире, закосневшей в своем непробиваемом московском благополучии, никакого дела до пленных мальчишек-солдатиков, над которыми измываются чеченские бандиты. До их исплаканных матерей и почерневших отцов.
Не было же ей, Ире, никакого дела до тех самых женщин из далекого сибирского городка, которые каждый день гадали, чем накормить детей, если зарплаты уже полгода не видать.
Вот и до Ленки никому не будет дела. И вообще кто сказал, что в России сто пятьдесят миллионов человек?
Нет, в России сейчас пятьдесят миллионов раз по три человека. Пятьдесят миллионов раз по пресловутой средней семье, в каждой из которых плачут по своему и только своему ребенку, матери, отцу. Хорошо еще, что в России пока еще не сто пятьдесят миллионов раз по одному человеку. Иначе Ленке совсем не на кого было бы надеяться.
Но пока, пока еще Ленка может надеяться на нее, Иру, свою неродную, но больше, чем родную, сестру. И ей, Ире, сейчас не должно быть никакого дела до Аксенова с его комбинатом и его городом, ни одному из сотен жителей которого нет дела до Лены и Валерки. Сейчас она поднимет трубку, наберет номер и скажет:
" – Саш, привет, это я.
– Да, я слушаю. – Голос усталый, напряженно-равнодушный.
– Ну вот, я сижу на чемоданах, а ты куда-то пропал…
Растерянное молчание.
– Видишь, ты какой! (Возмущенно.) Стоило мне один раз, ну только один раз пошутить, и ты сразу купился. А я-то, дурочка, думала, что ты, как истинный рыцарь, тут же сядешь в самолет и примчишься сражаться за меня с мифическим любовником! (Обиженно.) Господи, ну что же вы, мужики, такие простые… (Тоскливо.) Так ты меня встречаешь? (Игриво.) Во сколько ночной прилетает, ну тот, на который я тебя провожала? (деловито.) – В половине третьего по-нашему. – Машинальный ответ. И тут же вполне искренняя угроза:
– Ну, только приземлись! Я тебе покажу шуточки!
Смех".
Ленка будет жива и, как всегда, красива. Она всегда будет красива и молода. Валерка счастлив, что вернулась мама. Они с Аксеновым поженятся, и от нее не потребуется ничего особенного – только иногда отвечать на кое-какие вопросы. Пленка ляжет в укромный уголок в качестве залога ее искренности. Но искренность – штука трудноизмеримая. Всегда можно сказать: «Не знаю. Он со мной на эти темы не разговаривает». Можно даже сделать так, чтоб и в самом деле не разговаривал: «Милый, женщинам это неинтересно!» Все. Все живы-здоровы, хоть и не особенно счастливы. Так это только дети думают, что есть в жизни счастье. Взрослые люди понимают, что его нет и быть не может. Только почему-то не получается у нее взять со стола трубку и набрать номер. То ли руки, то ли голова не слушается, то ли все вместе. Теперь она понимает, в каких случаях люди на стены головой бросаются.
В случаях, когда голова не желает слушаться хозяина, ей, голове, видите ли, счастья подавай. А Ленка тут при чем?
Ленка ни при чем. Она не виновата, что угодила ей в подруги. И Аксенов ни при чем. Он не виноват, что она оказалась форменной дурой. Но ей придется между ними выбирать. Направо пойдешь, налево пойдешь… Ей придется сделать этот выбор.
«Неужели ты не видишь, это же ложный выбор!»
Они с Аксеновым шли с кладбища в городе Бабкине. Он говорил торопливо и сбивчиво, а она его не слышал. Оказывается – слышала. Просто не понимала, о чем речь.
"Нас заставляют выбирать – либо сволочь, либо быдло.
Но это ложный выбор, стоит только от него отказаться, и все становится на свои места".
Стоит только от него отказаться… Что будет, если" она не выберет? Не выберет, и все. Ленка нужна им только для того, чтобы заставить ее выбрать. К Аксенову без нее им не подобраться. Вся проблема только в ней.
Без нее все станет на свои места. Значит, нужно сделать так, чтобы ее не было. Как же она сразу не догадалась!
Это выход. Единственный выход.
Она больше не смотрела ни на тонкое Ленкино лицо, ни на телефон. Она теперь могла на них не смотреть. Она встала на цыпочки, чтобы повернуть верхнюю ручку балконной двери. Ленка не понимала: «Как ты можешь жить на шестнадцатом этаже? Это все равно что быть подвешенным между небом и землей, ни туда ни сюда». Правильно не понимала. В многоэтажках по большому счету и не живут, в них существуют в ожидании смерти. И сейчас, когда ей осталась последняя балконная задвижка, ей почему-то жаль именно того, что всю свою жизнь она так и провисела на этажах над мертвым асфальтом. Сейчас она наконец-то поняла маму. Мама – молодец. Она не просто так укатила в деревню копаться на грядках, разводить кур и варить для отчима его любимую грибную лапшу. Она уехала жить. Там она сможет пережить потерю своей единственной дочки.
Визгливый сигнал телефонной трубки оборвал ее мысли в тот момент, когда до самого главного, что требовалось сейчас уяснить, оставалось совсем немного. Ей было вовсе не интересно, что и кто ей скажет, но телефонный визг мешал думать и действовать. Она взяла трубку и нажала кнопочку совершенно спокойно, точно ее оторвали от вечернего чаепития со сдобными булочками.
– Ирка, стой! Не смей этого делать! Слышишь? Ты меня слышишь? Скажи что-нибудь! Скажи!
– Ле-на, – протянула Ира, опустилась все на ту же приступку, а балконная дверь с размаху захлопнулась сквозняком и стукнула ее по спине. Она не могла так вот сразу отойти от своих мыслей и намерений, хоть совсем не великим краешком, но все же распространившихся уже за ту сторону, и потому не смогла сообразить, что значит Ленкин голос в трубке.
– Ирочка! Ира. Я успела, Ирочка, я успела! – смеялась и плакала одновременно Ленка, но, выдержав паузу и послушав Ирино дыхание, продолжала уже спокойно и даже бесстрастно:
– Успокойся. Со мной все нормально. Я дома, сижу на диване. Я ведь сразу не поняла, что ты такое можешь придумать, а тут как вступило в сердце, просто нечем дышать. Последний этаж, как специально, последний этаж.
Но я успела. Ирка, я успела, это главное. Я говорила ему, что ничего не получится. Не пройдет этот номер с тобой. Но ведь Эдик дурак. Умный, а дурак, ты же знаешь. Самых простых вещей не понимает. Обрадовался, что подфартило, когда узнал, что ты с Аксеновым, раскатал губу на грандиозный заказ. Твой Аксенов – у них сейчас головная боль номер один. С ног сбились, чтоб его в угол загнать, а тут ты прямо под боком… Такая Эдику удача. Только я ему сразу сказала, что ничего с тобой не получится. Ты – не я. Это я – из стороны в сторону, из стороны в сторону.
Меня слишком много. Все хотелось куда-то деться. А куда?
На том и поймалась. Они нас на том и ловят, Ирка, что другой жизни у нас нет. Не придумали, не устроили. Либо живешь по их законам, либо существуешь в подвешенном состоянии. Как там твой Аксенов говорит? Ложный выбор?
– Ложный выбор, – как эхо откликнулась Ира, не понимая смысла и Ленкиных, и собственных слов, понимая только, что чутье ее не обмануло, с Ленкой уже случилось самое страшное.
– Ну вот! – удовлетворенно поддержала ее Ленка и тут же разыграла сценку-импровизацию:
Она лазила по квартире с чудовищным пылесосом, чистила зеркала, драила на кухне пол, напевала под нос детские песенки и только иногда… Только иногда, совсем редко, гораздо реже, чем можно было бы предположить, она вдруг останавливалась, потому что начинало громко и больно прыгать сердце. «Господи, почему, ну почему я его не послушала, ведь он говорил, что у меня нельзя, говорил…», «Господи, почему, ну почему я не вытащила сразу эту дурацкую спираль, чего я ждала?..», «Как он там, что делает, о чем думает?..», «А вдруг я ошиблась, вдруг они сумеют использовать против него эти проклятые пленки, даже когда мы расстались? Может, это слишком малая цена?» В ослабевшей, обезволенной сердечным стуком голове сами по себе крутились вопросы. Бессмысленные вопросы, которые не предполагали ответов. Но она справлялась. Видит Бог, она справлялась. Она останавливалась лишь на секунду-другую, а потом с удвоенной энергией принималась мыть да чистить и с удвоенной громкостью напевать детский мотивчик. Ничего, квартира большая, дел хватит.
Дел хватило до пяти вечера. Ира придирчиво оглядела Ленкины владения и осталась довольна. Чистота, красота, пирогом пахнет, нет ничего лучше, чем возвращаться в такой дом. Но они не возвращались. Высоченные дубовые напольные часы высоким звоном пробили пять раз, и в этом звоне Ира не сразу различила другой – тоненький, дребезжащий. «Наконец-то!» – обрадовалась она и побежала открывать дверь. За дверью оказалось пусто, а тоненький звонок все дребезжал и дребезжал. «Телефон, ну конечно, телефон. Зачем им звонить в дверь? У Ленки ключ есть. Вот что значит не у себя дома, даже телефон звонит как-то странно». Ира бросилась к телефону в гостиной, испугавшись, что у вызывающей стороны кончится терпение, а вдруг это Ленка и ей что-то нужно?
– Да!
– Теть Ир, привет. А где мама? Она чего, и сегодня не приедет? – У Валерки ломался голос. Первую фразу он произнес густым и низким, вполне уже мужским голосом, а вторую – высоким и обиженным детским.
– Не «чего», а «что», – машинально поправила Ира.
Можно было бы предположить, что Ленка задержалась по пути, заехала к знакомой, попала в бесконечную пробку, угодила в аварию, в конце концов. С ее-то ездой! Но Ира не предположила. Вместо этого она неотрывно смотрела на диван и видела вчерашнюю картинку: Ленка в пушистом мышином свитере (серый – ее любимый цвет, цвет уверенных в себе людей) держит перед ней стакан с водой и спрашивает: «А сама-то ты что теперь будешь делать?» «У меня есть ты, – отвечает ей Ира. – Ты и Валерка». Валерка. Валерка! Почему она до сих пор стоит у телефона?
– Где тетя Маша?
– У нее же выходные, – удивленно протянул Валерка. – Ее мама до второго отпустила.
– Возьми трубку. Запри дверь и окна. Иди на второй этаж и жди меня. Я крикну снизу. Если что – сразу звони! – отчеканила Ира.
– Куда звонить? – загорелся Валерка, почуяв необычное. Мальчишке охота приключений.
– Куда-нибудь! – прикрикнула на него Ира. – Куда дозвонишься. Одноклассникам. В милицию. В «Скорую помощь». Все. Я сейчас приеду.
Как была, в старых вытертых джинсах, растянутой майке, шерстяных носках и шлепанцах, Ира вытащила из Ленкиного шкафа первую попавшуюся куртку, схватила в прихожей свою сумку с деньгами и документами и ринулась вниз.
На улице сплошной стеной лил дождь. Ирину вытянутую руку водители замечали, лишь выныривая к ней почти вплотную. Она зачем-то пропустила троих желающих подкалымить водителей и уселась только к четвертому, неприятному дядечке из тех, что всегда молчат и тщательно оберегают свои «копейки», не обращая внимания на спешку клиента.
Но она не замечала медлительности водителя. Как тогда, десять лет назад, на подходе к детской больнице, она уже знала, что случилось самое страшное. Что именно, она не знала, но точно знала, что случилось. С Ленкой. А может, и не только с Ленкой. Может быть, со всеми, кого она любит, кто ей дорог. Но сейчас нужно было сосредоточиться только на одном – на Валерке. Всю дорогу она думала только о Валерке. О том, какие у него мягкие рыжие волосы. О том, какие у него лукавые и смышленые голубые глаза в золотых ресницах. О том, какой он сентиментальный и впечатлительный, хоть и старается это скрыть. О том, что сейчас он, живой и здоровый, спокойно сидит у себя в комнате и пялится в телевизор. Живой и здоровый. Живой и здоровый.
Живой и здоровый Валерка открыл ей дверь и, увидев ее в длинной, не по росту, нубуковой куртке матери с темными влажными пятнами на плечах, в домашних шлепанцах и мокрых шерстяных носках, не на шутку перепугался.
– А где мама? – спросил тоненьким детским голоском. Все-таки он пока еще ребенок, для которого мир равнозначен маминому присутствию.
Ира подошла к нему поближе, притиснула его голову к своему мокрому плечу и погладила по волосам.
– Я не знаю, где мама, но она найдется. – И для верности подтвердила любимым аксеновским словом:
– Обязательно.
Валерка затих в ее объятиях, как малышом в малиновых с синими незабудками байковых ползунках затихал когда-то давным-давно на ее руках. Тогда она, толкаемая предчувствием собственного не выплеснутого пока материнства, была рада-радехонька сколько угодно подменять замотанную Ленку, лишь бы еще и еще раз подержать это тяжеленькое теплое тельце в своих руках. А малиновые ползунки с синими незабудками перешли потом к ее Катюшке. Вот и теперь, как когда-то давным-давно, Валерка – единственное средоточие ее так и не выплеснутого материнства, которому уже и не будет выхода.
– Одевайся теплее, – прошептала она ему в конопатое ухо. – Нам надо уезжать.
Он не спросил, куда они поедут, быстро собрался, догадался, принес ей свои ботинки, которые уже были ей велики, но зато сухие и теплые, носки и свитер и всю дорогу в машине молча жался к ее плечу. Она остановила водителя намного раньше, чем нужно, затащила Валерку в метро, а через три остановки вывела наружу, поймала другую машину, которая и доставила их к семнадцатиэтажной новой, еще пахнущей бетоном и краской панельке.
– Папа! Папа! Я первая! – раздался за дверью восторженный визг, едва Ира успела тронуть кнопку звонка. Щелкнул замок, распахнулась дверь, и навстречу им бросилась конопатая трехлетняя девчушка, а следом за ней в коридор пришаркала маленькая и хрупкая, закутанная в махровый халат молодая женщина, с явным трудом тащившая огромный, уже опустившийся живот.
– Тетя Ира, – притормозила на полпути, разочарованно сложила девочка яркие губки и немедленно предъявила претензию:
– А папа где?
– Где Вовка? – проигнорировав не по возрасту бойкую девицу, спросила у женщины Ира.
– Поехал объект смотреть… – ответила женщина. – Ой, Ирина, здравствуйте, что же вы за дверью, проходите.
Он скоро. Я ему сейчас позвоню.
Жена Вороненка всегда разговаривала с Ирой так почтительно, словно по возрасту она могла быть ей мамой или тетей. Да Ире и самой казалось, что «вороненкина девчонка» годится ей в дочки, хотя была она на каких-то лет семь младше их с Вовкой.
– Позвони, пусть едет домой и от вас не отходит, – приказала Ира, перевела взгляд на Валерку и сказала:
– Я пошла. Вечером позвоню.
– Ой, Валерочка, – вздохнула жена Вороненка, и ее отекшее, некрасивое сейчас лицо покрылось красными пятнами. – Валерочка, наконец-то… – повторила она, улыбнулась, как человек, испытывающий долгожданное облегчение, и ухватилась за дверной косяк.
Воспользовавшись Валеркиной растерянностью, Ира втолкнула его в квартиру и напомнила, захлопывая дверь:
– Чтоб из дома – никуда!
– Теть Ир, я с тобой! – в последний момент успел вставить ногу между дверью и косяком Валерка и, легко преодолев ее усилие, распахнул дверь снова. Он вырос и уже стал сильнее ее, маленький мальчик в малиновых ползунках.
Ира подхватила бойкую Валеркину сестренку, сунула ему в руки:
– Держи. Отвечаешь за них до приезда отца, – кивнула на беременную вороненковскую жену. – Ел волноваться вредно. Не распускайся, будь мужчиной. Я позвоню.
– Она сказала, что к тете Гале по пути заедет, – совсем по-взрослому заметил Валерка, поудобнее перехватывая сестренку, которую видел впервые в жизни и о существовании которой раньше и не подозревал, сам взялся за ручку двери и сказал напоследок:
– Только обязательно позвони. Я буду волноваться.
Сказала, что заедет к тете Гале… К Галке Соловьевой, их с Ленкой однокурснице, тщедушному, некрасивому и невероятно одинокому существу – последнему отпрыску старинного дворянского рода. По крайней мере именно так, с непременными извинениями. Галка объясняла свою неприспособленность к жизни за окном. Ленка время от времени подкидывала Галке Соловьевой заказы – то на статью, то на перевод. Всю дорогу до метро Ира пыталась найти в себе хоть какие-то признаки надежды, что Ленка просто-напросто задержалась у Соловьевой. Мало ли что…
Но ни малейших признаков надежды так и не нашлось.
Она точно знала, что с Ленкой плохо. Очень плохо. И виной тому она – Ира. А с Соловьевой только начнется цепочка, в конце которой Ленка, и вина ее только в том, что она – лучшая подруга Иры. Почти сестра. Почему «почти»? Сестра и есть.
Ира купила телефонную карточку, не суетясь, набрала Ленкин номер. Услышала то, что и ожидала услышать, – длинные равнодушные гудки. Потом позвонила Соловьевой.
– Ой, Ирочка! Здравствуй, милая! Как хорошо, что ты позвонила! А у меня сегодня Леночка была…
– Когда она уехала? – незаслуженно грубо оборвала Галку Ира.
– Сразу. Минут двадцать побыла. Даже чаю не выпила. Я ей говорю: Леночка, ну что же ты всегда так спешишь…
– Сказала, куда едет?
– Ну да, я ей и говорю, что же ты всегда так спешишь? А она сказала, что ей еще в косметический салон заехать надо, а потом за Валериком на дачу. Скоро ведь первое сентября. Ирочка, ты помнишь, как мы познакомились на первом курсе, первого сентября? На тебе еще была такая симпатичная голубая гипюровая блузочка, точно под цвет глаз…
Ира положила трубку, спустилась в метро и поехала в салон. Тот самый салон, в котором она наводила лоск перед культпоходом с Аксеновым в Большой.
Ленкина косметичка узнала ее сразу. Всполошилась:
– Что же вы не позвонили, не записались? Мы уже закрываемся. Ладно, я сейчас вас к Марине попробую определить, она, кажется, еще не ушла… – Но осеклась, наверное, увидев в Ире что-то режущее глаз, неуместное здесь, в дорогом косметическом салоне.
– К вам Лена заезжала сегодня? – Иру сейчас ничуть не заботило, что она невежлива с косметичкой и даже не помнит, как ее зовут.
– Да, – отчиталась та, словно перед ней стояла не клиентка, а следователь по особо важным делам. – Она крем забрала, вчера новую партию привезли. Эту фирму только мы во всей Москве завозим, по чуть-чуть. Очень дорогая, но необыкновенно эффективная косметика. Я бы вам посоветовала… – Она снова осеклась, наткнувшись на Ирин взгляд, и закончила уже по делу:
– Но Елена Васильевна только на минутку заезжала, и уже давно.
– Она говорила, куда поедет дальше?
– Говорила. К портнихе. Она с тканью была, мы блеск для губ в тон подобрали, Елена Васильевна помаду не особенно любит.
– К портнихе, – повторила Ира и потребовала, точно косметичка обязана была знать:
– Адрес или телефон этой портнихи у вас есть?
– Сейчас, – порылась она в сумочке. – Я тоже к ней хотела. Елена Васильевна как раз сегодня мне ее новый адрес дала. Она только-только переехала.
Ира внимательно, несколько раз сверив, записала телефон и адрес дальней, аж за Кольцевой, новостройки. Потом молча подошла к барной стойке у входа в салон, не спрашивая у барменши, подвинула к себе телефон, набрала номер, послушала длинные гудки и вышла на улицу. Ей уже не приходило в голову позвонить Ленке и убедиться, что любимая подруга, сделав тот же круг по салонам, портнихам и дачам, вернулась благополучно домой. Она слишком хорошо, хоть и неизвестно откуда, знала, что Ленка не вернулась.
Она, как собака, чуяла, что взяла верный след, что, сколько бы ни пришлось петлять, именно этот след приведет ее к Ленке и ей придется вплотную, нос к носу, столкнуться с тем страшным, что случилось с ее Ленкой.
Долго петлять не пришлось. На так называемой новой квартире, куда только-только переехала Ленкина портниха, все и закончилось. Ира приехала в район-новостройку и, безошибочно ведомая своим нечеловечьим чутьем, сразу поднялась на последний этаж одноподъездной, почти не заселенной пока башни. Нужный номер квартиры был крупно выведен мелом на обыкновенной дээспэшной двери. Такие двери жильцы обычно заменяют стальными сразу после, а то и до переезда, но эта была еще и гостеприимно приоткрыта.
Ира на одно мгновение, лишь на мгновение приостановилась перед дверью, глубоко вдохнула пыльный цементный воздух, как перед прыжком с трамплина, запретила себе думать и чувствовать и шагнула в квартиру.
В Ленкином взгляде застыла ласковая, невыносимо щемящая грусть. Совсем несвойственное ей выражение – мягкое, обреченное, кроткое. Идеально очерченный овал лица, идеально четкий изгиб губ, идеально изогнутые брови идеально оттеняются высоким кокошником, а от него на виски спускаются шелковые шнурочки с пушистыми помпончиками. Один из помпончиков щекотно поддевает Ленкину длинную шею. Давно знакомая и давно позабытая черно-белая фотография, на которой Ленке-Снегурочке от силы двадцать лет. Ленка подрабатывала в этой роли в детском новогоднем представлении года три подряд. По сценарию Ленку-Снегурочку похищал злой Кощей с целой командой всякой нечисти, а дети помогали старому Деду Морозу выручить внучку.
Боже, как визжали от восторга малыши, когда бело-серебристая Ленка освещалась лучом прожектора и говорила: «Спасибо, мои дорогие друзья!»
Фотография стояла на трехногом журнальном столике посреди пустой комнаты, в которой никогда никто не жил.
Рядом с фотографией на том же столике лежала телефонная трубка, а под трубкой – типовой машинописный лист А-4 с выведенными на лазерном принтере крупными жирными цифрами. Цифр было шесть. И цифры эти Ира без всякой подсказки знала наизусть. Номер телефона, который должен был стать и ее, Ириным, номером. Домашний номер Аксенова в его городе. Значит, они решили, что не все потеряно.
Она улыбнулась той самой нехорошей своей гримасой-улыбкой. Неинтересно. Это совсем неинтересно. В каком-то детективе уже была фотография. А в другом детективе уже был листочек с телефоном. Шарады. Символы. Простенько. Направо пойдешь – подругу потеряешь. Налево пойдешь – предашь его. Простенько и без всякого вкуса.
Детский сад. Ее неожиданно и необоримо одолела зевота.
Один раз. Потом еще раз. И еще. Жутко захотелось спать.
Стали ватными ноги, и залепились густым сиропом веки.
Спать. Спать. Спать… Ира опустилась на балконную приступку и ощутила промозглую струю сквозняка. Вернее, много струек, большую – от входной двери до балконной, и много-много маленьких из-под дешевых коричневых обоев и кое-как набитых плинтусов. Плохо строят. Отвратительно.
Хорошо, что она живет в кирпичном доме с нормальными двойными рамами в окошках. Хотя нет, она уже там не живет. У нее уже ничего и никого нет. Спать. Спать…
Бесконечный Ленкин фотовзгляд нежно провожал ее в сон. Тонкая шея, тонкие брови, тонкие ноздри, тонкие губы, тонкие, хрупкие, иконописно прекрасные черты Ленкиного лица. Тронь одну линию, и все рассыплется. Но они могут тронуть! Ведь Ленка еще жива. Иначе не было бы смысла затевать этот дешевый спектакль. Жива, но ее могут убить.
А могут… Могут не только убить. Могут тронуть, смять, стереть, рассыпать грубыми грязными руками это чудо, эту необыкновенно тонкую красоту под земным псевдонимом «Ленка Смирнова». А в это время она, Ира, будет спать на балконной приступочке дома за Кольцевой.
Сон как рукой сняло. Похолодел лоб. Обострилось зрение. Думать. Надо думать. «Всегда можно найти какой-то выход», – сказала вчера Ленка. Она бы нашла.
Она бы обязательно нашла. Позвонить в милицию? Что она скажет? Товарищи, граждане или как их там теперь?
Вспомнила – господа!
" – Господа милиционеры, у меня подруга пропала.
Очень красивая. Такая одна на миллион.
– Сколько лет?
– Тридцать три.
– Где прописана?
– В Смоленской области.
– Когда вы ее последний раз видели?
– Сегодня утром.
– Обращайтесь через трое суток в отделение по месту постоянной прописки.
– Но ее могут, с ней могут.., что угодно сделать.
Понимаете, что угодно! Здесь фотография, телефон. Если я ему не позвоню и выйду из этой квартиры… А она такая красивая! Одна на миллион.
Короткие гудки".
Или:
– Саша, это я.
– Да, я слушаю. – Голос усталый, напряженно-равнодушный.
– Саша, Ленка пропала! – Слезы.
– Какая Ленка?
– Моя Ленка. У которой мы были на даче, в гостях.
Ее похитили. Из-за меня. Они хотят, чтобы я была с тобой и все им рассказывала. – Слезы.
– Кто они? Что рассказывала? – Раздражение, недоверие.
– Все. Все, что им понадобится. Они меня шантажируют. Вначале кредитом. Но я рассчиталась. Потом пленками, где тогда ты у меня… Теперь Ленкой. Они ее убьют! Или хуже. Они что-нибудь сделают с ней! А она такая красивая. Ты же видел. Одна на миллион.
– Почему ты мне сразу не сказала?
– Я.., я хотела сама. Я думала, сама… Саша! Помоги!
– Ты понимаешь, что наделала?
Слезы".
Бесполезные слезы. Это все не пройдет. Глупо. Она даже не успеет сказать пару первых фраз, и Ленка… Ее уже никогда не найдут. Даже Эдик со своими связями-возможностями не сможет ее найти. Разве так уж трудно спрятать одного-единственного человека – живого или мертвого? Вон Чечня какая маленькая, а сколько там прячут заложников?
А в Москве народу – десять миллионов. А в России – сто пятьдесят. И только троим из них – ей, Валерке и Эдику – есть дело до Ленки. А что тут удивительного? Не было же ей, Ире, закосневшей в своем непробиваемом московском благополучии, никакого дела до пленных мальчишек-солдатиков, над которыми измываются чеченские бандиты. До их исплаканных матерей и почерневших отцов.
Не было же ей, Ире, никакого дела до тех самых женщин из далекого сибирского городка, которые каждый день гадали, чем накормить детей, если зарплаты уже полгода не видать.
Вот и до Ленки никому не будет дела. И вообще кто сказал, что в России сто пятьдесят миллионов человек?
Нет, в России сейчас пятьдесят миллионов раз по три человека. Пятьдесят миллионов раз по пресловутой средней семье, в каждой из которых плачут по своему и только своему ребенку, матери, отцу. Хорошо еще, что в России пока еще не сто пятьдесят миллионов раз по одному человеку. Иначе Ленке совсем не на кого было бы надеяться.
Но пока, пока еще Ленка может надеяться на нее, Иру, свою неродную, но больше, чем родную, сестру. И ей, Ире, сейчас не должно быть никакого дела до Аксенова с его комбинатом и его городом, ни одному из сотен жителей которого нет дела до Лены и Валерки. Сейчас она поднимет трубку, наберет номер и скажет:
" – Саш, привет, это я.
– Да, я слушаю. – Голос усталый, напряженно-равнодушный.
– Ну вот, я сижу на чемоданах, а ты куда-то пропал…
Растерянное молчание.
– Видишь, ты какой! (Возмущенно.) Стоило мне один раз, ну только один раз пошутить, и ты сразу купился. А я-то, дурочка, думала, что ты, как истинный рыцарь, тут же сядешь в самолет и примчишься сражаться за меня с мифическим любовником! (Обиженно.) Господи, ну что же вы, мужики, такие простые… (Тоскливо.) Так ты меня встречаешь? (Игриво.) Во сколько ночной прилетает, ну тот, на который я тебя провожала? (деловито.) – В половине третьего по-нашему. – Машинальный ответ. И тут же вполне искренняя угроза:
– Ну, только приземлись! Я тебе покажу шуточки!
Смех".
Ленка будет жива и, как всегда, красива. Она всегда будет красива и молода. Валерка счастлив, что вернулась мама. Они с Аксеновым поженятся, и от нее не потребуется ничего особенного – только иногда отвечать на кое-какие вопросы. Пленка ляжет в укромный уголок в качестве залога ее искренности. Но искренность – штука трудноизмеримая. Всегда можно сказать: «Не знаю. Он со мной на эти темы не разговаривает». Можно даже сделать так, чтоб и в самом деле не разговаривал: «Милый, женщинам это неинтересно!» Все. Все живы-здоровы, хоть и не особенно счастливы. Так это только дети думают, что есть в жизни счастье. Взрослые люди понимают, что его нет и быть не может. Только почему-то не получается у нее взять со стола трубку и набрать номер. То ли руки, то ли голова не слушается, то ли все вместе. Теперь она понимает, в каких случаях люди на стены головой бросаются.
В случаях, когда голова не желает слушаться хозяина, ей, голове, видите ли, счастья подавай. А Ленка тут при чем?
Ленка ни при чем. Она не виновата, что угодила ей в подруги. И Аксенов ни при чем. Он не виноват, что она оказалась форменной дурой. Но ей придется между ними выбирать. Направо пойдешь, налево пойдешь… Ей придется сделать этот выбор.
«Неужели ты не видишь, это же ложный выбор!»
Они с Аксеновым шли с кладбища в городе Бабкине. Он говорил торопливо и сбивчиво, а она его не слышал. Оказывается – слышала. Просто не понимала, о чем речь.
"Нас заставляют выбирать – либо сволочь, либо быдло.
Но это ложный выбор, стоит только от него отказаться, и все становится на свои места".
Стоит только от него отказаться… Что будет, если" она не выберет? Не выберет, и все. Ленка нужна им только для того, чтобы заставить ее выбрать. К Аксенову без нее им не подобраться. Вся проблема только в ней.
Без нее все станет на свои места. Значит, нужно сделать так, чтобы ее не было. Как же она сразу не догадалась!
Это выход. Единственный выход.
Она больше не смотрела ни на тонкое Ленкино лицо, ни на телефон. Она теперь могла на них не смотреть. Она встала на цыпочки, чтобы повернуть верхнюю ручку балконной двери. Ленка не понимала: «Как ты можешь жить на шестнадцатом этаже? Это все равно что быть подвешенным между небом и землей, ни туда ни сюда». Правильно не понимала. В многоэтажках по большому счету и не живут, в них существуют в ожидании смерти. И сейчас, когда ей осталась последняя балконная задвижка, ей почему-то жаль именно того, что всю свою жизнь она так и провисела на этажах над мертвым асфальтом. Сейчас она наконец-то поняла маму. Мама – молодец. Она не просто так укатила в деревню копаться на грядках, разводить кур и варить для отчима его любимую грибную лапшу. Она уехала жить. Там она сможет пережить потерю своей единственной дочки.
Визгливый сигнал телефонной трубки оборвал ее мысли в тот момент, когда до самого главного, что требовалось сейчас уяснить, оставалось совсем немного. Ей было вовсе не интересно, что и кто ей скажет, но телефонный визг мешал думать и действовать. Она взяла трубку и нажала кнопочку совершенно спокойно, точно ее оторвали от вечернего чаепития со сдобными булочками.
– Ирка, стой! Не смей этого делать! Слышишь? Ты меня слышишь? Скажи что-нибудь! Скажи!
– Ле-на, – протянула Ира, опустилась все на ту же приступку, а балконная дверь с размаху захлопнулась сквозняком и стукнула ее по спине. Она не могла так вот сразу отойти от своих мыслей и намерений, хоть совсем не великим краешком, но все же распространившихся уже за ту сторону, и потому не смогла сообразить, что значит Ленкин голос в трубке.
– Ирочка! Ира. Я успела, Ирочка, я успела! – смеялась и плакала одновременно Ленка, но, выдержав паузу и послушав Ирино дыхание, продолжала уже спокойно и даже бесстрастно:
– Успокойся. Со мной все нормально. Я дома, сижу на диване. Я ведь сразу не поняла, что ты такое можешь придумать, а тут как вступило в сердце, просто нечем дышать. Последний этаж, как специально, последний этаж.
Но я успела. Ирка, я успела, это главное. Я говорила ему, что ничего не получится. Не пройдет этот номер с тобой. Но ведь Эдик дурак. Умный, а дурак, ты же знаешь. Самых простых вещей не понимает. Обрадовался, что подфартило, когда узнал, что ты с Аксеновым, раскатал губу на грандиозный заказ. Твой Аксенов – у них сейчас головная боль номер один. С ног сбились, чтоб его в угол загнать, а тут ты прямо под боком… Такая Эдику удача. Только я ему сразу сказала, что ничего с тобой не получится. Ты – не я. Это я – из стороны в сторону, из стороны в сторону.
Меня слишком много. Все хотелось куда-то деться. А куда?
На том и поймалась. Они нас на том и ловят, Ирка, что другой жизни у нас нет. Не придумали, не устроили. Либо живешь по их законам, либо существуешь в подвешенном состоянии. Как там твой Аксенов говорит? Ложный выбор?
– Ложный выбор, – как эхо откликнулась Ира, не понимая смысла и Ленкиных, и собственных слов, понимая только, что чутье ее не обмануло, с Ленкой уже случилось самое страшное.
– Ну вот! – удовлетворенно поддержала ее Ленка и тут же разыграла сценку-импровизацию: