Страница:
Во всяком случае, в конверте не было ничего такого, что могло бы ему помочь. Кроме одной вещи, может быть. Этой вещью была старая театральная программка, порванная и пожелтевшая, в которой можно было прочесть:
“Труппа “Парики и котурны” представляет “Долгое возвращение”. Пьеса в одном действии Юджина О’Нила”.
Программка дремала в конверте на столе Кареллы. Ее левая внутренняя страница была разделена на две части – в одной говорилось о заслугах труппы, а в другой содержались пожелания выпускникам 1940 года. На последней странице было рекламное объявление ресторана “У Гарри”, специализировавшегося на домашнем мороженом и расположенного в двух шагах от университета.
На правой внутренней странице были помещены следующие сведения:
Участвуют (в порядке появления на сцене):
Толстый Джо: Томас ди Паскуале
Ник: Эндрю Маллиген
Мэг: Маргарет Баф
Олсон: Рэндольф Норден
Дрисколл: Энтони Форрест
Коки: Дэвид Артур Коэн
Айвен: Питер Келби
Кейт: Хелен Стразерс
Фреда: Бланш Рут Леттиджер
Первый хулиган: Сальваторе Палумбо
Второй хулиган: Руби Ферстенмахер
Этим вечером, когда детектив Карелла ужинал со своей женой Тедди и сыновьями – близнецами Марком и Эйприл, некий Руди Ферстенмахер выходил из метро, направляясь к своему дому в Маджеста. Но домой он не вернулся, потому что пуля от “Ремингтона-308” ударила его в голову и убила на месте.
Глава 11
Глава 12
Глава 13
“Труппа “Парики и котурны” представляет “Долгое возвращение”. Пьеса в одном действии Юджина О’Нила”.
Программка дремала в конверте на столе Кареллы. Ее левая внутренняя страница была разделена на две части – в одной говорилось о заслугах труппы, а в другой содержались пожелания выпускникам 1940 года. На последней странице было рекламное объявление ресторана “У Гарри”, специализировавшегося на домашнем мороженом и расположенного в двух шагах от университета.
На правой внутренней странице были помещены следующие сведения:
Участвуют (в порядке появления на сцене):
Толстый Джо: Томас ди Паскуале
Ник: Эндрю Маллиген
Мэг: Маргарет Баф
Олсон: Рэндольф Норден
Дрисколл: Энтони Форрест
Коки: Дэвид Артур Коэн
Айвен: Питер Келби
Кейт: Хелен Стразерс
Фреда: Бланш Рут Леттиджер
Первый хулиган: Сальваторе Палумбо
Второй хулиган: Руби Ферстенмахер
Этим вечером, когда детектив Карелла ужинал со своей женой Тедди и сыновьями – близнецами Марком и Эйприл, некий Руди Ферстенмахер выходил из метро, направляясь к своему дому в Маджеста. Но домой он не вернулся, потому что пуля от “Ремингтона-308” ударила его в голову и убила на месте.
Глава 11
Следующий день Карелла начал с оглушительных криков. По натуре он не был крикуном, и ему очень нравился Берт Клинг, которому были адресованы его упреки. Но он орал так, что было слышно в вестибюле первого этажа.
– И ты считаешь себя полицейским? Только вот каким полицейским?
– Мне и в голову не пришло посмотреть, вот и все, – терпеливо объяснял Клинг. – Она сказала, что это для тебя, так что...
– Мне казалось, что тебя ввели в курс дела. Тогда почему?
– Черт возьми, откуда мне было знать, что в конверте?
– Она тебе его дала или нет?
– Она сказала, что это для тебя!
– А ты даже и не подумал взглянуть, что...
– Я пощупал конверт, – сказал Клинг, – когда она пришла.
– Ты пощупал? Я не ослышался? Ты сказал – пощупал? Господи, для чего?
– Чтобы узнать, нет ли у нее оружия.
– Как тебе в голову пришло, что Синтия Форрест...
– Она спросила тебя. А когда я сказал, что ты ушел, она толкнула дверь и заявила, что будет тебя дожидаться. И я вспомнил об истории с Вирджинией Додж и подумал, что эта тоже хочет пустить тебе пулю в лоб. Вот почему. Ясно?
– О, дерьмо! – простонал Карелла.
– Тогда я пощупал конверт, посмотрел, что у нее в сумке, и, когда понял, что она безоружна, взял конверт и положил тебе на стол.
– Не заглянув в него? О, дерьмо! – повторил Карелла.
– Послушай, я знаю, что я только жалкий любитель по сравнению с гением...
– Заткнись! – крикнул Карелла.
– ...бригады, но я только что появился, еще половины людей по этому делу не знаю, и у меня нет привычки вскрывать письма, которые адресованы...
– Послушай, Мейер, принеси-ка ему полотенце, пусть вытрет глаза, хорошо?
– ...кому-то другому. Теперь, если тебе угодно, сделай из этого государственное преступление.
– Человека вчера вечером убили! – заорал Карелла.
– Я знаю, Стив, – сказал Клинг, – но в программке много других имен. И пока мы тут скандалим, что я должен был сделать, а чего не должен, этот тип уже стреляет в другого. – Клинг замолчал на секунду, потом продолжил: – Будем продолжать орать друг на друга или возьмем телефонный справочник и попытаемся отыскать остальных?
– Чуток опоздал, юный Шерлок. Мы с Мейером с семи утра этим занимаемся, а ночь провели в семье Руди Ферстенмахера, который был убит вчера вечером, потому что...
– Перестань ко мне придираться, Стив, – сказал Клинг. – То, что произошло вчера вечером, не моя вина.
– Может быть! – крикнул Карелла.
– Никакого “может быть”.
– Хорошо. Я тебе уже сказал, что мы начали искать этих людей, как только я обнаружил на своем столе программку. В пьесе было одиннадцать актеров, шестеро уже убиты. Из пяти оставшихся мы нашли двух мужчин. Третьего в справочнике нет. А женщины, конечно, вышли замуж и сменили фамилии. Мы уже позвонили в университет, и если они что-то найдут, то перезвонят. Мужчинам мы тоже позвонили, и они нас ждут. Если я дам тебе имя и адрес, как ты полагаешь, ты сможешь найти дом и как-нибудь расспросить...
– Стив, ты начинаешь мне надоедать!
– Нужного человека зовут Томас ди Паскуале. Он играл Толстого Джо в пьесе О’Нила. Живет он в доме четыреста девятнадцать по Ред Роад, здесь, в Айсоле. Он тебя ждет.
– Что я должен у него узнать? – спросил Клинг.
– Я хочу, чтобы он рассказал, что произошло в сороковом году.
– Входите! Входите, не заперто!
Клинг повернул дверную ручку и очутился в большой прихожей, устланной толстым ковром. Прихожая вела в салон, расположенный уровнем ниже; там разговаривал по телефону хозяин квартиры.
Тот, что когда-то воплотил в университетской постановке образ Толстого Джо, теперь был высоким, худым человеком лет за сорок. На нем был шелковый халат. Когда Клинг вошел, закрыл за собой дверь и остановился в прихожей, он говорил по телефону. Не глядя на детектива, даже не прерывая разговора, ди Паскуале сделал ему знак садиться в кресло напротив, зажег сигарету, замолчал, позволив собеседнику наконец вставить слово, и снова заговорил:
– Нет, Гарри, старина, только не это. Так дело не пойдет. Даже и говорить не стоит.
Клинг, сидя напротив, делал вид, что не интересуется разговором.
– Нет, Гарри, ты ведь понимаешь, что когда ты говоришь о двухстах тысячах за парня такого класса и репутации, то дело не пойдет. Извини, Гарри, я перегружен работой, мне надо бежать, так что...
Пока ди Паскуале несколько секунд выслушивал аргументы собеседника, Клинг зажег сигарету.
– Ты думаешь? Когда ты решишь разговаривать всерьез, Гарри... Кто? Ты его называешь сценаристом? Для меня, Гарри, это мелкий французишка-болтун. Он даже не говорит по-английски, а ты хочешь, чтобы он тебе написал вестерн! Черт возьми, Гарри, не говори глупостей! – Он прикрыл трубку рукой, посмотрел на Клинга и сказал: – Если хотите, на кухне есть кофе. – Потом снова в телефон: – Ну получил он премию Французской академии, и что? Знаешь, что ты можешь сделать с этой премией, а? Послушай, Гарри, мне плевать на людей, которых ты можешь нанять за двести тысяч. Если хочешь, найми этого французского болтуна, и пусть он тебе пишет вестерн. Давай не стесняйся. И удачи тебе! – Ди Паскуале помолчал. – Как это сколько я прошу? Сделай мне приличное предложение, черт возьми! Начни с сотни, и я, может быть, начну тебя слушать. – Он снова закрыл трубку рукой. – На кухне есть кофе, – сказал он опять Клингу.
– Спасибо, я уже позавтракал.
– Если хотите, на кухне есть... Как это он в жизни не получал пятисот тысяч? Последний раз “Метро Голдвин Майер” выложил ему семьсот пятьдесят, а раньше “Твенти Сенчури Фокс” – пятьсот пятьдесят! Так что, Гарри, или говори серьезно, или не заставляй меня терять время. Отлично, отлично, ты перезвонишь. Правильно, пока, милок, хорошо, подумай. Привет. Да, спасибо, что позвонил. До скорого, милок. – Он повесил трубку и повернулся к Клингу: – Чертов мужлан! Еще ни одного хорошего фильма не сделал! Хотите кофе?
– Нет, спасибо. Я только что позавтракал.
– Ну и что? Чашка кофе вас не убьет. – Ди Паскуале, повернулся и пошел на кухню. – Как вас зовут?
– Детектив Клинг, – сказал Клинг очень громко, чтобы его было слышно на кухне.
– Немного молоды для детектива, как вы считаете?
– Нет, есть люди моего возраста, которые...
– Где это вы так загорели? – крикнул ди Паскуале из кухни.
– Был в отпуске. Вчера вернулся.
– Вам здорово идет загар, малыш. Загорелые блондины отлично смотрятся. А я только краснею, как рак. Вам с молоком и сахаром?
– Да.
– Отлично. Принесу и то и другое. Предлагает триста семьдесят тысяч! Я не шутил. Попробуй я позвони сценаристу с таким предложением, да он рассмеется мне в лицо! – Ди Паскуале вернулся в салон, неся на подносе кофейник, чашки, молоко и сахар. – Может, хотите стаканчик? – спросил он. – Когда я проснулся, было так темно, что я подумал, будто ослеп. – Ди Паскуале расхохотался и разлил кофе по чашкам. – Итак, – произнес он, – в чем дело, малыш?
– Мистер ди Паскуале, вы играли в пьесе “Долгое возвращение” в сороковом году в университете Рэмси?
– Да, да, верно... Господи, где вы все это откопали? Это же было в доисторические времена, когда еще динозавры разгуливали!
– Но вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале?
– Конечно! Роль Толстого Джо, бармена. Кстати, у меня неплохо получилось. Я тогда хотел стать актером, но был слишком толстым. Когда кончил учебу, потратил кучу времени, обошел всех режиссеров, и они мне как один говорили, что я слишком толстый. Тогда я сел на драконовскую диету, и посмотрите – полпорции в сорок пять кило. Меня можно сбить с ног щелчком. Самое смешное, что, похудев, я потерял всякое желание быть актером. И кем же я стал? Литературным агентом! Теперь я каждый день больше занимаюсь кино, чем за все время моей актерской карьеры. Ну так что с этой пьесой, малыш? Пейте же кофе!
– Вы помните, кто играл с вами, мистер ди Паскуале?
– Только одну девицу, Хелен Стразерс. Это было нечто! Красивая крошка, отличная актриса, просто отличная. Хотел бы я знать, пробилась ли она.
– Вы помните Энтони Форреста?
– Нет.
– А Рэндольфа Нордена?
– Рэндольф Норден... Да-да, погодите... он играл роль шведа. Да, помню!
– Мистер ди Паскуале, вы читаете газеты?
– Конечно. “Варьете”, “Голливудский репортер”...
– А ежедневные?
– “Голливудский репортер” и есть ежедневная газета, – ответил ди Паскуале.
– Вы читали, что пишут в газетах о снайпере, который убил шесть человек?
– Конечно.
– Вы знаете, что Рэндольф Норден был...
– Господи! Рэндольф Норден! – воскликнул ди Паскуале, стукнув себя по лбу. – Сладчайший Иисусе! А я и не сообразил! Конечно! Вот черт! Какой-то псих его застрелил, так ведь? И поэтому вы пришли ко мне. Кто это сделал?
– Мы еще не знаем. Я вам сказал про Нордена, потому что вы вспомнили его. Мистер ди Паскуале, можно сказать, что все эти убийства идут по некоему плану...
– Не говорите мне, – прервал его ди Паскуале, подняв глаза к потолку. – Он решил пришить всех, кто играл в этой пьесе.
– Мы тоже начинаем так думать.
– Так я и знал!
– Откуда?
– Малыш, я продавал сценарии, когда вы еще были в колыбели. Другого и быть не может. Есть сумасшедший, который вбил себе в голову, что надо убрать всех, кто играл в этой пьесе. Конечно. Это совершенно очевидно. Он уже убил Хелен Стразерс? Вот это, поверьте, было бы обидно. Великолепная была девушка. Впрочем, трудно сказать, она могла превратиться черт знает во что, постарев... Никогда не знаешь.
– Вы не кажетесь очень обеспокоенным...
– Обеспокоенным? Почему?
– Ну, если он решил убить всех, кто...
– Меня? Вы думаете, что и меня?
– Вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале.
– Конечно, но... Вот как! – произнес ди Паскуале, серьезно посмотрел на Клинга и спросил: – Вы думаете?
– Это возможно. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
– Кто это может быть? Вы говорите, их уже шестеро? Кто? Кого убили?
– Энтони Форрест. Вы сказали, что не помните его.
– Нет, не представляю, кто это...
– Рэндольф Норден...
– Да.
– Бланш Леттиджер...
– Бланш Леттиджер? Нет, не помню.
– Сальваторе Палумбо...
– А, да! Маленький итальянский эмигрант, отличный мужик. Он учил английский на вечерних курсах. Однажды после занятий он случайно зашел на репетицию. Мы искали актера на маленькую роль, не помню какую. И этот парень, который и трех слов не знал по-английски, согласился сыграть. А играл он роль англичанина, понимаете? Было чертовски смешно видеть, как он выходит и начинает говорить, как кокни, с таким итальянским акцентом, что закачаешься. Он был бахвал. И его убили? Жаль. Он был хороший парень. – Ди Паскуале вздохнул. – Кто еще?
– Эндрю Маллиген.
– Да, я читал. Прокурор. Я не представлял, что это тот, из пьесы.
– А вчера вечером Руди Ферстенмахер.
– Это пять, – сказал ди Паскуале.
– Нет, шесть, – сказал Клинг. – Норден, и Форрест, и Леттиджер, и маленький итальянец – это четыре. Еще Маллиген и Ферстенмахер. Итого шесть.
– Именно так, шесть. Вы правы.
– Вы можете немного рассказать о пьесе?
– Мы играли по системе круговой сцены, – объяснил ди Паскуале. – Мы были тогда желторотиками, вы ведь знаете все эти любительские штучки. Все, кроме маленького итальянца... Как его звали?
– Палумбо.
– Ну да. Ему, должно быть, было около тридцати пяти. Все остальные – просто ребятишки. Совсем неудачная была постановка. Но Хелен Стразерс, которая играла одну из проституток... Интересно, что с ней стало?
– Мы еще ищем. Может, она вышла замуж, вы не знаете? Или уехала из города?
– Я ее больше не видел. Может, иногда в коридорах, между лекциями – “привет, пока”. Вот и все.
– Вы закончили Рэмси, мистер ди Паскуале?
– Да. А ведь когда заговорю, то и не подумаешь, а?
– Вы говорите очень правильно.
– Да ладно уж, нечего меня умасливать. Я ведь знаю, как я говорю. Что вы хотите, в кино полным-полно продавцов. Если бы я начал разговаривать, как интеллектуал, им было бы не по себе. Они хотят, чтобы и я разговаривал, как продавец кальсон. Вот я и говорю так. – Он пожал плечами. – Вы знаете, я ведь всего Чосера помню наизусть. Но этим киношникам начхать на Чосера. Попробуйте процитировать что-нибудь продюсеру – он вызовет “скорую”, и на вас наденут смирительную рубашку. Да, я получил диплом, сдал экзамены в июне сорок второго.
– Вы воевали, мистер ди Паскуале?
– Нет. Прободение барабанной перепонки.
– Что еще вы можете сказать о пьесе?
– А что вы хотите услышать? Это была студенческая постановка. Распределили роли, репетировали, сыграли, подвели итог, и все – конец главы.
– Кто был постановщиком?
– Руководитель курса. Даже не помню, как его... Нет, не он. Это был профессор Ричардсон, точно! Забавно, как все всплывает в памяти, а? Как подумаешь, что прошло больше двадцати лет... – Ди Паскуале замолчал. – Вы полагаете, что кто-то пытается... – Он пожал плечами. – Знаете, двадцать лет – это срок. Я хочу сказать, здорово же надо ненавидеть, чтобы помнить все двадцать лет!
– Вы не помните, были ли какие-нибудь инциденты во время репетиций?
– Да ничего особенного. Вы же знаете, что такое актеры, даже профессионалы – всегда только “я”, “я”, “я”. А любители еще хуже. Но, насколько я припоминаю, ссор или чего-то в этом роде никогда не было. Ничего такого, что могло бы длиться двадцать лет.
– А профессор Ричардсон? Вы с ним ладили?
– Да. Безобидный тип. Ничего в голове, но безобидный.
– Итак, вы не знаете, что могло бы послужить причиной такой жестокой реакции?
– Честное слово, нет. – Ди Паскуале немного подумал. – Вы и вправду думаете, это этот парень хочет убить нас всех?
– Этой вероятностью мы не можем пренебречь.
– Хорошо, а что же мне делать? Вы приставите ко мне охрану?
– Если хотите.
– Пожалуй.
– Тогда так и сделаем. И еще одно... – сказал Клинг.
– Знаю. Не уезжать из города.
Клинг улыбнулся:
– Как раз это я и собирался сказать.
– Естественно. Что еще вы могли сказать... Я давно этим делом занимаюсь, малыш. Я прочел все сценарии, видел все фильмы. Не надо быть волшебником... для того, чтобы понять: если кто-то решил убрать всех действующих лиц какой-то пьесы, то это вполне может быть кто-то из самих актеров. Когда вы пришлете кого-нибудь?
– Через полчаса полицейский будет здесь. Вы должны знать, что до сих пор преступник стрелял неожиданно и всегда издалека. Не знаю, так ли уж поможет охрана...
– Лучше так, чем никак, – прервал его ди Паскуале. – Скажите, милейший, я вам больше не нужен?
– Нет, я думаю...
– Отлично, малыш, – сказал ди Паскуале, провожая его к дверям. – Если вы не возражаете, я чертовски тороплюсь. Парень, с которым я говорил, должен мне перезвонить, а еще у меня на столе лежит куча всяких бумаг и ждет меня. Так что спасибо за визит, спасибо за все. Жду вашего полицейского, хорошо? Рад был познакомиться, не расстраивайтесь и до скорого, хорошо?
И дверь закрылась за Клингом.
– И ты считаешь себя полицейским? Только вот каким полицейским?
– Мне и в голову не пришло посмотреть, вот и все, – терпеливо объяснял Клинг. – Она сказала, что это для тебя, так что...
– Мне казалось, что тебя ввели в курс дела. Тогда почему?
– Черт возьми, откуда мне было знать, что в конверте?
– Она тебе его дала или нет?
– Она сказала, что это для тебя!
– А ты даже и не подумал взглянуть, что...
– Я пощупал конверт, – сказал Клинг, – когда она пришла.
– Ты пощупал? Я не ослышался? Ты сказал – пощупал? Господи, для чего?
– Чтобы узнать, нет ли у нее оружия.
– Как тебе в голову пришло, что Синтия Форрест...
– Она спросила тебя. А когда я сказал, что ты ушел, она толкнула дверь и заявила, что будет тебя дожидаться. И я вспомнил об истории с Вирджинией Додж и подумал, что эта тоже хочет пустить тебе пулю в лоб. Вот почему. Ясно?
– О, дерьмо! – простонал Карелла.
– Тогда я пощупал конверт, посмотрел, что у нее в сумке, и, когда понял, что она безоружна, взял конверт и положил тебе на стол.
– Не заглянув в него? О, дерьмо! – повторил Карелла.
– Послушай, я знаю, что я только жалкий любитель по сравнению с гением...
– Заткнись! – крикнул Карелла.
– ...бригады, но я только что появился, еще половины людей по этому делу не знаю, и у меня нет привычки вскрывать письма, которые адресованы...
– Послушай, Мейер, принеси-ка ему полотенце, пусть вытрет глаза, хорошо?
– ...кому-то другому. Теперь, если тебе угодно, сделай из этого государственное преступление.
– Человека вчера вечером убили! – заорал Карелла.
– Я знаю, Стив, – сказал Клинг, – но в программке много других имен. И пока мы тут скандалим, что я должен был сделать, а чего не должен, этот тип уже стреляет в другого. – Клинг замолчал на секунду, потом продолжил: – Будем продолжать орать друг на друга или возьмем телефонный справочник и попытаемся отыскать остальных?
– Чуток опоздал, юный Шерлок. Мы с Мейером с семи утра этим занимаемся, а ночь провели в семье Руди Ферстенмахера, который был убит вчера вечером, потому что...
– Перестань ко мне придираться, Стив, – сказал Клинг. – То, что произошло вчера вечером, не моя вина.
– Может быть! – крикнул Карелла.
– Никакого “может быть”.
– Хорошо. Я тебе уже сказал, что мы начали искать этих людей, как только я обнаружил на своем столе программку. В пьесе было одиннадцать актеров, шестеро уже убиты. Из пяти оставшихся мы нашли двух мужчин. Третьего в справочнике нет. А женщины, конечно, вышли замуж и сменили фамилии. Мы уже позвонили в университет, и если они что-то найдут, то перезвонят. Мужчинам мы тоже позвонили, и они нас ждут. Если я дам тебе имя и адрес, как ты полагаешь, ты сможешь найти дом и как-нибудь расспросить...
– Стив, ты начинаешь мне надоедать!
– Нужного человека зовут Томас ди Паскуале. Он играл Толстого Джо в пьесе О’Нила. Живет он в доме четыреста девятнадцать по Ред Роад, здесь, в Айсоле. Он тебя ждет.
– Что я должен у него узнать? – спросил Клинг.
– Я хочу, чтобы он рассказал, что произошло в сороковом году.
* * *
Томас ди Паскуале жил в весьма респектабельном доме в южном конце города. В ответ на звонок он прокричал:– Входите! Входите, не заперто!
Клинг повернул дверную ручку и очутился в большой прихожей, устланной толстым ковром. Прихожая вела в салон, расположенный уровнем ниже; там разговаривал по телефону хозяин квартиры.
Тот, что когда-то воплотил в университетской постановке образ Толстого Джо, теперь был высоким, худым человеком лет за сорок. На нем был шелковый халат. Когда Клинг вошел, закрыл за собой дверь и остановился в прихожей, он говорил по телефону. Не глядя на детектива, даже не прерывая разговора, ди Паскуале сделал ему знак садиться в кресло напротив, зажег сигарету, замолчал, позволив собеседнику наконец вставить слово, и снова заговорил:
– Нет, Гарри, старина, только не это. Так дело не пойдет. Даже и говорить не стоит.
Клинг, сидя напротив, делал вид, что не интересуется разговором.
– Нет, Гарри, ты ведь понимаешь, что когда ты говоришь о двухстах тысячах за парня такого класса и репутации, то дело не пойдет. Извини, Гарри, я перегружен работой, мне надо бежать, так что...
Пока ди Паскуале несколько секунд выслушивал аргументы собеседника, Клинг зажег сигарету.
– Ты думаешь? Когда ты решишь разговаривать всерьез, Гарри... Кто? Ты его называешь сценаристом? Для меня, Гарри, это мелкий французишка-болтун. Он даже не говорит по-английски, а ты хочешь, чтобы он тебе написал вестерн! Черт возьми, Гарри, не говори глупостей! – Он прикрыл трубку рукой, посмотрел на Клинга и сказал: – Если хотите, на кухне есть кофе. – Потом снова в телефон: – Ну получил он премию Французской академии, и что? Знаешь, что ты можешь сделать с этой премией, а? Послушай, Гарри, мне плевать на людей, которых ты можешь нанять за двести тысяч. Если хочешь, найми этого французского болтуна, и пусть он тебе пишет вестерн. Давай не стесняйся. И удачи тебе! – Ди Паскуале помолчал. – Как это сколько я прошу? Сделай мне приличное предложение, черт возьми! Начни с сотни, и я, может быть, начну тебя слушать. – Он снова закрыл трубку рукой. – На кухне есть кофе, – сказал он опять Клингу.
– Спасибо, я уже позавтракал.
– Если хотите, на кухне есть... Как это он в жизни не получал пятисот тысяч? Последний раз “Метро Голдвин Майер” выложил ему семьсот пятьдесят, а раньше “Твенти Сенчури Фокс” – пятьсот пятьдесят! Так что, Гарри, или говори серьезно, или не заставляй меня терять время. Отлично, отлично, ты перезвонишь. Правильно, пока, милок, хорошо, подумай. Привет. Да, спасибо, что позвонил. До скорого, милок. – Он повесил трубку и повернулся к Клингу: – Чертов мужлан! Еще ни одного хорошего фильма не сделал! Хотите кофе?
– Нет, спасибо. Я только что позавтракал.
– Ну и что? Чашка кофе вас не убьет. – Ди Паскуале, повернулся и пошел на кухню. – Как вас зовут?
– Детектив Клинг, – сказал Клинг очень громко, чтобы его было слышно на кухне.
– Немного молоды для детектива, как вы считаете?
– Нет, есть люди моего возраста, которые...
– Где это вы так загорели? – крикнул ди Паскуале из кухни.
– Был в отпуске. Вчера вернулся.
– Вам здорово идет загар, малыш. Загорелые блондины отлично смотрятся. А я только краснею, как рак. Вам с молоком и сахаром?
– Да.
– Отлично. Принесу и то и другое. Предлагает триста семьдесят тысяч! Я не шутил. Попробуй я позвони сценаристу с таким предложением, да он рассмеется мне в лицо! – Ди Паскуале вернулся в салон, неся на подносе кофейник, чашки, молоко и сахар. – Может, хотите стаканчик? – спросил он. – Когда я проснулся, было так темно, что я подумал, будто ослеп. – Ди Паскуале расхохотался и разлил кофе по чашкам. – Итак, – произнес он, – в чем дело, малыш?
– Мистер ди Паскуале, вы играли в пьесе “Долгое возвращение” в сороковом году в университете Рэмси?
– Да, да, верно... Господи, где вы все это откопали? Это же было в доисторические времена, когда еще динозавры разгуливали!
– Но вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале?
– Конечно! Роль Толстого Джо, бармена. Кстати, у меня неплохо получилось. Я тогда хотел стать актером, но был слишком толстым. Когда кончил учебу, потратил кучу времени, обошел всех режиссеров, и они мне как один говорили, что я слишком толстый. Тогда я сел на драконовскую диету, и посмотрите – полпорции в сорок пять кило. Меня можно сбить с ног щелчком. Самое смешное, что, похудев, я потерял всякое желание быть актером. И кем же я стал? Литературным агентом! Теперь я каждый день больше занимаюсь кино, чем за все время моей актерской карьеры. Ну так что с этой пьесой, малыш? Пейте же кофе!
– Вы помните, кто играл с вами, мистер ди Паскуале?
– Только одну девицу, Хелен Стразерс. Это было нечто! Красивая крошка, отличная актриса, просто отличная. Хотел бы я знать, пробилась ли она.
– Вы помните Энтони Форреста?
– Нет.
– А Рэндольфа Нордена?
– Рэндольф Норден... Да-да, погодите... он играл роль шведа. Да, помню!
– Мистер ди Паскуале, вы читаете газеты?
– Конечно. “Варьете”, “Голливудский репортер”...
– А ежедневные?
– “Голливудский репортер” и есть ежедневная газета, – ответил ди Паскуале.
– Вы читали, что пишут в газетах о снайпере, который убил шесть человек?
– Конечно.
– Вы знаете, что Рэндольф Норден был...
– Господи! Рэндольф Норден! – воскликнул ди Паскуале, стукнув себя по лбу. – Сладчайший Иисусе! А я и не сообразил! Конечно! Вот черт! Какой-то псих его застрелил, так ведь? И поэтому вы пришли ко мне. Кто это сделал?
– Мы еще не знаем. Я вам сказал про Нордена, потому что вы вспомнили его. Мистер ди Паскуале, можно сказать, что все эти убийства идут по некоему плану...
– Не говорите мне, – прервал его ди Паскуале, подняв глаза к потолку. – Он решил пришить всех, кто играл в этой пьесе.
– Мы тоже начинаем так думать.
– Так я и знал!
– Откуда?
– Малыш, я продавал сценарии, когда вы еще были в колыбели. Другого и быть не может. Есть сумасшедший, который вбил себе в голову, что надо убрать всех, кто играл в этой пьесе. Конечно. Это совершенно очевидно. Он уже убил Хелен Стразерс? Вот это, поверьте, было бы обидно. Великолепная была девушка. Впрочем, трудно сказать, она могла превратиться черт знает во что, постарев... Никогда не знаешь.
– Вы не кажетесь очень обеспокоенным...
– Обеспокоенным? Почему?
– Ну, если он решил убить всех, кто...
– Меня? Вы думаете, что и меня?
– Вы играли в этой пьесе, мистер ди Паскуале.
– Конечно, но... Вот как! – произнес ди Паскуале, серьезно посмотрел на Клинга и спросил: – Вы думаете?
– Это возможно. Вы не знаете, кто бы это мог быть?
– Кто это может быть? Вы говорите, их уже шестеро? Кто? Кого убили?
– Энтони Форрест. Вы сказали, что не помните его.
– Нет, не представляю, кто это...
– Рэндольф Норден...
– Да.
– Бланш Леттиджер...
– Бланш Леттиджер? Нет, не помню.
– Сальваторе Палумбо...
– А, да! Маленький итальянский эмигрант, отличный мужик. Он учил английский на вечерних курсах. Однажды после занятий он случайно зашел на репетицию. Мы искали актера на маленькую роль, не помню какую. И этот парень, который и трех слов не знал по-английски, согласился сыграть. А играл он роль англичанина, понимаете? Было чертовски смешно видеть, как он выходит и начинает говорить, как кокни, с таким итальянским акцентом, что закачаешься. Он был бахвал. И его убили? Жаль. Он был хороший парень. – Ди Паскуале вздохнул. – Кто еще?
– Эндрю Маллиген.
– Да, я читал. Прокурор. Я не представлял, что это тот, из пьесы.
– А вчера вечером Руди Ферстенмахер.
– Это пять, – сказал ди Паскуале.
– Нет, шесть, – сказал Клинг. – Норден, и Форрест, и Леттиджер, и маленький итальянец – это четыре. Еще Маллиген и Ферстенмахер. Итого шесть.
– Именно так, шесть. Вы правы.
– Вы можете немного рассказать о пьесе?
– Мы играли по системе круговой сцены, – объяснил ди Паскуале. – Мы были тогда желторотиками, вы ведь знаете все эти любительские штучки. Все, кроме маленького итальянца... Как его звали?
– Палумбо.
– Ну да. Ему, должно быть, было около тридцати пяти. Все остальные – просто ребятишки. Совсем неудачная была постановка. Но Хелен Стразерс, которая играла одну из проституток... Интересно, что с ней стало?
– Мы еще ищем. Может, она вышла замуж, вы не знаете? Или уехала из города?
– Я ее больше не видел. Может, иногда в коридорах, между лекциями – “привет, пока”. Вот и все.
– Вы закончили Рэмси, мистер ди Паскуале?
– Да. А ведь когда заговорю, то и не подумаешь, а?
– Вы говорите очень правильно.
– Да ладно уж, нечего меня умасливать. Я ведь знаю, как я говорю. Что вы хотите, в кино полным-полно продавцов. Если бы я начал разговаривать, как интеллектуал, им было бы не по себе. Они хотят, чтобы и я разговаривал, как продавец кальсон. Вот я и говорю так. – Он пожал плечами. – Вы знаете, я ведь всего Чосера помню наизусть. Но этим киношникам начхать на Чосера. Попробуйте процитировать что-нибудь продюсеру – он вызовет “скорую”, и на вас наденут смирительную рубашку. Да, я получил диплом, сдал экзамены в июне сорок второго.
– Вы воевали, мистер ди Паскуале?
– Нет. Прободение барабанной перепонки.
– Что еще вы можете сказать о пьесе?
– А что вы хотите услышать? Это была студенческая постановка. Распределили роли, репетировали, сыграли, подвели итог, и все – конец главы.
– Кто был постановщиком?
– Руководитель курса. Даже не помню, как его... Нет, не он. Это был профессор Ричардсон, точно! Забавно, как все всплывает в памяти, а? Как подумаешь, что прошло больше двадцати лет... – Ди Паскуале замолчал. – Вы полагаете, что кто-то пытается... – Он пожал плечами. – Знаете, двадцать лет – это срок. Я хочу сказать, здорово же надо ненавидеть, чтобы помнить все двадцать лет!
– Вы не помните, были ли какие-нибудь инциденты во время репетиций?
– Да ничего особенного. Вы же знаете, что такое актеры, даже профессионалы – всегда только “я”, “я”, “я”. А любители еще хуже. Но, насколько я припоминаю, ссор или чего-то в этом роде никогда не было. Ничего такого, что могло бы длиться двадцать лет.
– А профессор Ричардсон? Вы с ним ладили?
– Да. Безобидный тип. Ничего в голове, но безобидный.
– Итак, вы не знаете, что могло бы послужить причиной такой жестокой реакции?
– Честное слово, нет. – Ди Паскуале немного подумал. – Вы и вправду думаете, это этот парень хочет убить нас всех?
– Этой вероятностью мы не можем пренебречь.
– Хорошо, а что же мне делать? Вы приставите ко мне охрану?
– Если хотите.
– Пожалуй.
– Тогда так и сделаем. И еще одно... – сказал Клинг.
– Знаю. Не уезжать из города.
Клинг улыбнулся:
– Как раз это я и собирался сказать.
– Естественно. Что еще вы могли сказать... Я давно этим делом занимаюсь, малыш. Я прочел все сценарии, видел все фильмы. Не надо быть волшебником... для того, чтобы понять: если кто-то решил убрать всех действующих лиц какой-то пьесы, то это вполне может быть кто-то из самих актеров. Когда вы пришлете кого-нибудь?
– Через полчаса полицейский будет здесь. Вы должны знать, что до сих пор преступник стрелял неожиданно и всегда издалека. Не знаю, так ли уж поможет охрана...
– Лучше так, чем никак, – прервал его ди Паскуале. – Скажите, милейший, я вам больше не нужен?
– Нет, я думаю...
– Отлично, малыш, – сказал ди Паскуале, провожая его к дверям. – Если вы не возражаете, я чертовски тороплюсь. Парень, с которым я говорил, должен мне перезвонить, а еще у меня на столе лежит куча всяких бумаг и ждет меня. Так что спасибо за визит, спасибо за все. Жду вашего полицейского, хорошо? Рад был познакомиться, не расстраивайтесь и до скорого, хорошо?
И дверь закрылась за Клингом.
Глава 12
Дэвид Артур Коэн был маленьким ершистым человечком, который зарабатывал на жизнь, строя из себя весельчака. Его контора состояла из единственной комнаты на 15-м этаже, где он принял детективов. Коэн усадил их и крайне раздраженно спросил:
– Вы по поводу этих убийств, да?
– Да, мистер Коэн, – ответил Мейер.
Коэн покачал головой. Он был худ, карие глаза глядели страдальчески. Он был почти так же лыс, как Мейер, и оба они, сидевшие по разные стороны от Кареллы и разделенные столом, были похожи на бильярдные шары, ждущие, когда опытный игрок выберет наилучший способ ввести их в игру.
– Я подумал об этом, когда убили Маллигена, – сказал он. – Я сразу узнал имена, но только смерть Маллигена открыла мне глаза, и я сообразил, что нас всех хотят убить.
– Вы это поняли, когда был убит Маллиген? – переспросил Мейер.
– Именно.
– Маллигена убили второго мая, мистер Коэн, а сегодня восьмое. Прошла почти неделя, мистер Коэн. Почему вы не позвонили в полицию?
– А зачем?
– Чтобы рассказать о своих подозрениях.
– Я очень занят.
– Согласен, – сказал Карелла, – но не настолько же, чтобы не подумать о собственной шкуре?
– Никто меня не убьет, – буркнул Коэн.
– Вы уверены?
– Вы что, спорить со мной пришли? Так я не могу терять время попусту!
– Почему вы нам не позвонили, мистер Коэн?
– Я уже сказал, что занят.
– Что вы делаете, мистер Коэн? Чем это вы так заняты?
– Я придумываю комические сюжеты. Изобретаю шутки для художников-карикатуристов.
– Впервые в жизни встречаю изобретателя шуток, – сказал Мейер, прочувствованно склоняя голову.
– А я в первый раз в жизни встречаю детектива полиции, – парировал Коэн.
– Можете ли вы рассказать о пьесе, в которой играли в сороковом году? – задач вопрос Мейер.
– Рассказывать особо нечего, – сказал Коэн. – Я в ней участвовал просто для развлечения. Я учился на филологическом факультете и еще не очень хорошо понимал, чем хочу заниматься, так что пробовал все помаленьку. Я около года состоял в этой труппе.
– Вы были актером?
– Да, а потом написал скетчи для ревю, которое мы ставили.
– Когда это было?
– После постановки “Долгого возвращения”. Кажется, в сорок первом.
– А другие актеры? Вы их помните?
– Послушайте, прошло столько лет, – ответил Коэн.
– Ничего особенного? – Какое-нибудь происшествие? Ссора или просто слишком оживленный спор?
– Насколько я помню, ничего такого. Все шло как по маслу. Мне кажется, мы хорошо ладили.
– В этой пьесе играли три девушки, – сказал Карелла. – С этой стороны никаких недоразумений?
– Как это?
– Ну, двое ребят, которые влюбились в одну девушку, или что-то в этом роде?
– Нет, ничего в этом роде, – ответил Коэн.
– Итак, ничего особенного не произошло?
– Не припоминаю. Это был типичный университетский спектакль. Все хорошо ладили друг с другом. – Коэн заколебался. – Была даже вечеринка после спектакля.
– Ничего ненормального на ней не случилось?
– Нет.
– Кто там был?
– Актеры, технический персонал и еще профессор Ричардсон, художественный руководитель. Он ушел очень рано.
– А вы когда ушли?
– В самом конце.
– В котором часу?
– Сейчас уж и не помню. На следующий день рано утром.
– Кто еще оставался до самого конца?
– Нас было пятеро или шестеро. – Коэн пожал плечами. – Скорее – шестеро.
– Кто были эти шестеро?
– Трое ребят и три девушки, которые играли в спектакле. Хелен Стразерс и другие.
– А ребята?
– Тони Форрест, Рэнди Норден и я.
– И все было нормально?
– Мы были так молоды, знаете ли, флиртовали по разным комнатам. А потом разошлись по домам.
– Хорошо. Что вы делали после окончания университета? Воевали? Какой род войск?
– Наземные, пехота.
– В каком чине?
– Я был капралом.
– А чем конкретно вы занимались?
Коэн заколебался.
– Я... – Он пожал плечами. – Я же вам сказал, я был в пехоте.
– А что вы делали в пехоте?
– Я был снайпером, – произнес Коэн.
Воцарилось молчание.
– Да, я понимаю, какое это может произвести впечатление.
– И какое же, мистер Коэн?
– Ну не считаете же вы меня совсем идиотом! Я знаю, что человек, совершивший все эти преступления, отличный стрелок... Снайпер.
– Да, вот именно.
– Я ни разу после демобилизации не притрагивался к ружью, – сказал Коэн. – И никогда больше не притронусь. Потому что это мне не нравилось: прятаться для того, чтобы убивать.
– Но вы были первоклассным стрелком, не так ли? А сейчас вам случается стрелять?
– Я вам сказал, что...
– На охоте, я имел в виду. Спортивная стрельба, а?
– Нет.
– Мистер Коэн, у вас есть ружье?
– Нет.
– Револьвер?
– Нет.
– Вы когда-нибудь пользовались оптическим прицелом?
– Да, в армии. – Коэн помолчал, потом заговорил снова: – Вы ошиблись адресом. В настоящее время если я и заставляю людей умирать, то только от смеха, показывая им какой-нибудь трюк, и только так.
– Мистер Коэн, – спросил Мейер, – где вы живете? Мы хотели бы взглянуть на вашу квартиру, если вы не возражаете.
– А если я откажусь?
– Тогда вам придется брать ордер на обыск.
Коэн порылся в кармане и бросил на стол связку ключей.
– Мне нечего прятать, – сказал он. – Ключ с круглой головкой открывает дверь дома, а бронзовый ключ – от квартиры.
– Адрес?
– Сто двадцать семь. Северный Гаррод, квартира четыре “С”.
– Мы дадим вам квитанцию за ключи, мистер Коэн, – сказал Карелла.
– К шести вы кончите? – спросил Коэн. – У меня свидание.
– Да, конечно. Благодарю за помощь.
– Я хотел кое-что спросить, – сказал Коэн. – Если этот тип и вправду хочет всех нас поубивать, то кто поручится, что не я следующий в списке?
– Вы хотите охрану? – спросил Карелла. – Мы можем предоставить ее вам.
– Какую именно?
– Полицейского.
Коэн задумался.
– Ничего не надо, – сказал он наконец. – Против снайпера не может быть защиты. Уж я-то знаю.
На улице Карелла спросил Мейера:
– Что ты об этом думаешь?
– Мне кажется, он здесь ни при чем, – ответил Мейер.
– Почему?
– Честное слово, послушай. Я смотрю телепередачи, кино, читаю книги и, в конце концов, кое-что понимаю в преступлениях. Если в истории замешан еврей, или итальянец, или негр, или пуэрториканец, или вообще парень с иностранной фамилией, он никогда не бывает преступником.
– Почему?
– Просто потому, что этого делать нельзя. Нужно, чтобы убийца был стопроцентным американцем, белым протестантом. Держу пари на что хочешь, что в квартире Коэна мы не найдем даже рогатки.
– Вы по поводу этих убийств, да?
– Да, мистер Коэн, – ответил Мейер.
Коэн покачал головой. Он был худ, карие глаза глядели страдальчески. Он был почти так же лыс, как Мейер, и оба они, сидевшие по разные стороны от Кареллы и разделенные столом, были похожи на бильярдные шары, ждущие, когда опытный игрок выберет наилучший способ ввести их в игру.
– Я подумал об этом, когда убили Маллигена, – сказал он. – Я сразу узнал имена, но только смерть Маллигена открыла мне глаза, и я сообразил, что нас всех хотят убить.
– Вы это поняли, когда был убит Маллиген? – переспросил Мейер.
– Именно.
– Маллигена убили второго мая, мистер Коэн, а сегодня восьмое. Прошла почти неделя, мистер Коэн. Почему вы не позвонили в полицию?
– А зачем?
– Чтобы рассказать о своих подозрениях.
– Я очень занят.
– Согласен, – сказал Карелла, – но не настолько же, чтобы не подумать о собственной шкуре?
– Никто меня не убьет, – буркнул Коэн.
– Вы уверены?
– Вы что, спорить со мной пришли? Так я не могу терять время попусту!
– Почему вы нам не позвонили, мистер Коэн?
– Я уже сказал, что занят.
– Что вы делаете, мистер Коэн? Чем это вы так заняты?
– Я придумываю комические сюжеты. Изобретаю шутки для художников-карикатуристов.
– Впервые в жизни встречаю изобретателя шуток, – сказал Мейер, прочувствованно склоняя голову.
– А я в первый раз в жизни встречаю детектива полиции, – парировал Коэн.
– Можете ли вы рассказать о пьесе, в которой играли в сороковом году? – задач вопрос Мейер.
– Рассказывать особо нечего, – сказал Коэн. – Я в ней участвовал просто для развлечения. Я учился на филологическом факультете и еще не очень хорошо понимал, чем хочу заниматься, так что пробовал все помаленьку. Я около года состоял в этой труппе.
– Вы были актером?
– Да, а потом написал скетчи для ревю, которое мы ставили.
– Когда это было?
– После постановки “Долгого возвращения”. Кажется, в сорок первом.
– А другие актеры? Вы их помните?
– Послушайте, прошло столько лет, – ответил Коэн.
– Ничего особенного? – Какое-нибудь происшествие? Ссора или просто слишком оживленный спор?
– Насколько я помню, ничего такого. Все шло как по маслу. Мне кажется, мы хорошо ладили.
– В этой пьесе играли три девушки, – сказал Карелла. – С этой стороны никаких недоразумений?
– Как это?
– Ну, двое ребят, которые влюбились в одну девушку, или что-то в этом роде?
– Нет, ничего в этом роде, – ответил Коэн.
– Итак, ничего особенного не произошло?
– Не припоминаю. Это был типичный университетский спектакль. Все хорошо ладили друг с другом. – Коэн заколебался. – Была даже вечеринка после спектакля.
– Ничего ненормального на ней не случилось?
– Нет.
– Кто там был?
– Актеры, технический персонал и еще профессор Ричардсон, художественный руководитель. Он ушел очень рано.
– А вы когда ушли?
– В самом конце.
– В котором часу?
– Сейчас уж и не помню. На следующий день рано утром.
– Кто еще оставался до самого конца?
– Нас было пятеро или шестеро. – Коэн пожал плечами. – Скорее – шестеро.
– Кто были эти шестеро?
– Трое ребят и три девушки, которые играли в спектакле. Хелен Стразерс и другие.
– А ребята?
– Тони Форрест, Рэнди Норден и я.
– И все было нормально?
– Мы были так молоды, знаете ли, флиртовали по разным комнатам. А потом разошлись по домам.
– Хорошо. Что вы делали после окончания университета? Воевали? Какой род войск?
– Наземные, пехота.
– В каком чине?
– Я был капралом.
– А чем конкретно вы занимались?
Коэн заколебался.
– Я... – Он пожал плечами. – Я же вам сказал, я был в пехоте.
– А что вы делали в пехоте?
– Я был снайпером, – произнес Коэн.
Воцарилось молчание.
– Да, я понимаю, какое это может произвести впечатление.
– И какое же, мистер Коэн?
– Ну не считаете же вы меня совсем идиотом! Я знаю, что человек, совершивший все эти преступления, отличный стрелок... Снайпер.
– Да, вот именно.
– Я ни разу после демобилизации не притрагивался к ружью, – сказал Коэн. – И никогда больше не притронусь. Потому что это мне не нравилось: прятаться для того, чтобы убивать.
– Но вы были первоклассным стрелком, не так ли? А сейчас вам случается стрелять?
– Я вам сказал, что...
– На охоте, я имел в виду. Спортивная стрельба, а?
– Нет.
– Мистер Коэн, у вас есть ружье?
– Нет.
– Револьвер?
– Нет.
– Вы когда-нибудь пользовались оптическим прицелом?
– Да, в армии. – Коэн помолчал, потом заговорил снова: – Вы ошиблись адресом. В настоящее время если я и заставляю людей умирать, то только от смеха, показывая им какой-нибудь трюк, и только так.
– Мистер Коэн, – спросил Мейер, – где вы живете? Мы хотели бы взглянуть на вашу квартиру, если вы не возражаете.
– А если я откажусь?
– Тогда вам придется брать ордер на обыск.
Коэн порылся в кармане и бросил на стол связку ключей.
– Мне нечего прятать, – сказал он. – Ключ с круглой головкой открывает дверь дома, а бронзовый ключ – от квартиры.
– Адрес?
– Сто двадцать семь. Северный Гаррод, квартира четыре “С”.
– Мы дадим вам квитанцию за ключи, мистер Коэн, – сказал Карелла.
– К шести вы кончите? – спросил Коэн. – У меня свидание.
– Да, конечно. Благодарю за помощь.
– Я хотел кое-что спросить, – сказал Коэн. – Если этот тип и вправду хочет всех нас поубивать, то кто поручится, что не я следующий в списке?
– Вы хотите охрану? – спросил Карелла. – Мы можем предоставить ее вам.
– Какую именно?
– Полицейского.
Коэн задумался.
– Ничего не надо, – сказал он наконец. – Против снайпера не может быть защиты. Уж я-то знаю.
На улице Карелла спросил Мейера:
– Что ты об этом думаешь?
– Мне кажется, он здесь ни при чем, – ответил Мейер.
– Почему?
– Честное слово, послушай. Я смотрю телепередачи, кино, читаю книги и, в конце концов, кое-что понимаю в преступлениях. Если в истории замешан еврей, или итальянец, или негр, или пуэрториканец, или вообще парень с иностранной фамилией, он никогда не бывает преступником.
– Почему?
– Просто потому, что этого делать нельзя. Нужно, чтобы убийца был стопроцентным американцем, белым протестантом. Держу пари на что хочешь, что в квартире Коэна мы не найдем даже рогатки.
Глава 13
Детектива сидели в дежурке комиссариата, пили кофе из бумажных стаканчиков и любовались майским солнцем, проникавшим сквозь зарешеченные окна. Они обыскали дом Коэна от подвала до крыши, включая даже маленькую террасу, с которой открывался великолепный вид на реку, и не нашли ничего подозрительного. Это вовсе не означало, что Коэн не был весьма хитрым убийцей. Он мог, к примеру, спрятать ружье в каком-нибудь заброшенном гараже. Просто в настоящий момент детектива не нашли в его квартире ничего подозрительного.
В половине четвертого, уже после того как вернул Коэну ключи, Карелла снял трубку телефона, стоявшего на его столе.
– Восемьдесят седьмой комиссариат, Карелла слушает.
– Мистер Карелла, это мисс Мориарти.
– Алло, мисс Мориарти, как поживаете?
– Спасибо, хорошо. Немного болят глаза, а в остальном все нормально.
– Что-нибудь нашли?
– Мистер Карелла, после вашего звонка я носа не высовывала из архива. Совершенно вымоталась.
– Очень здорово, что вы нам так помогаете, – сказал Карелла.
– Не обольщайтесь, подождите, пока я вам скажу, что я нашла.
– А что вы нашли, мисс Мориарти?
– Ничего!
– О! – Карелла помолчал секунду. – Действительно ничего?
– Аб-со-лют-но! Я не смогла разыскать ни малейших следов этих девушек. У меня были их городские адреса, но ведь прошло двадцать три года, мистер Карелла, и, когда я позвонила, мне ответили, что ничего не знают ни о Маргарет Баф, ни о Хелен Стразерс.
– Этого и следовало ожидать, – произнес Карелла.
– О да! Тогда я позвонила мисс Финч, которая занимается Ассоциацией бывших студентов, и спросила, знает ли она что-нибудь. Оказалось, что они один раз приходили на встречу выпускников, которая бывает раз в пять лет. Тогда они еще не были замужем, а вскоре и совсем вышли из ассоциации. – Мисс Мориарти помолчала, потом продолжила: – Знаете, эти собрания иногда бывают ужасно мрачными.
В половине четвертого, уже после того как вернул Коэну ключи, Карелла снял трубку телефона, стоявшего на его столе.
– Восемьдесят седьмой комиссариат, Карелла слушает.
– Мистер Карелла, это мисс Мориарти.
– Алло, мисс Мориарти, как поживаете?
– Спасибо, хорошо. Немного болят глаза, а в остальном все нормально.
– Что-нибудь нашли?
– Мистер Карелла, после вашего звонка я носа не высовывала из архива. Совершенно вымоталась.
– Очень здорово, что вы нам так помогаете, – сказал Карелла.
– Не обольщайтесь, подождите, пока я вам скажу, что я нашла.
– А что вы нашли, мисс Мориарти?
– Ничего!
– О! – Карелла помолчал секунду. – Действительно ничего?
– Аб-со-лют-но! Я не смогла разыскать ни малейших следов этих девушек. У меня были их городские адреса, но ведь прошло двадцать три года, мистер Карелла, и, когда я позвонила, мне ответили, что ничего не знают ни о Маргарет Баф, ни о Хелен Стразерс.
– Этого и следовало ожидать, – произнес Карелла.
– О да! Тогда я позвонила мисс Финч, которая занимается Ассоциацией бывших студентов, и спросила, знает ли она что-нибудь. Оказалось, что они один раз приходили на встречу выпускников, которая бывает раз в пять лет. Тогда они еще не были замужем, а вскоре и совсем вышли из ассоциации. – Мисс Мориарти помолчала, потом продолжила: – Знаете, эти собрания иногда бывают ужасно мрачными.