Страница:
– Мне нужно с тобой поговорить.
– О чем? – спросил я.
– Об этом не здесь, – ответил Шерман, – давай лучше встретимся с тобой минут через десять. Я как раз за это время успею отнести все это Брэду.
– О'кей. А где?
– Здесь, у билетных касс.
– Конечно, – согласился я и посмотрел ему вслед, в то время как он направился обратно к трибуне.
Когда я принялся объяснять Джоанне, что мне нужно кое с кем поговорить, она заявила, что я могу идти, но только в том случае, если позволю ей принять участие в скачках на телятах, которые должны были начаться непосредственно после шоу с быками, большую часть которого я все равно уже пропустил. Скачки на телятах, как объяснил нам наш сосед по трибуне, представляли из себя такой номер родео, когда любая девочка или мальчик, пришедшие на родео, могли спуститься вниз, на поле, куда предварительно выпускалось где-нибудь около десятка или поболее телят, и там нужно было отловить одного теленка, влезть ему на спину и уже таким образом добраться до финиша. Победителя ожидал денежный приз. «Но обычно в такого рода состязаниях победителями оказываются мальчики,» – завершил он свой рассказ, и Джоанна недовольно надулась. Я оставил на ее попечение два хот-дога, упаковку картофельных чипсов и апельсиновый напиток, а сам отправился на поиски Джима Шермана.
Он стоял, прислонившись к прилавку и билетной кассы и попыхивая сигаретой. Увидев, что я направляюсь в его сторону, Джим вытащил сигарету изо рта и бросив ее на землю, растер каблуком ботинка. После этого он снял с головы шляпу и протер пришитую к ней изнутри кожаную тесьму, точно так же, как это делал Миллер во время нашей с ним встречи в его апельсиновых зарослях. Шерман снова водрузил шляпу на прежнее место.
– Ну и в чем же дело? – поинтересовался я.
– Я рад, что мне удалось случайно встретиться с тобой здесь, – заговорил Шерман. – Я все равно собирался завтра утром зайти к тебе в контору. А теперь не придется лишний раз куда-то выбираться, – с этими словами он вытащил еще одну сигарету из нагрудного кармана своей ковбойки, вытянув лишь сигарету, не вынимая все пачки, а затем он зажег спичку о собственную задницу, обтянутую голубыми джинсами, и прикурил, выпустив изо рта струйку дыма и прищурив глаз, совсем как Гарри Купер или какой-нибудь другой герой-ковбой, какого Джим Шерман сегодня изо всех сил старался сегодня изобразить из себя здесь, в Энанбурге, штат Флорида. – Ко мне наведывались из полиции.
– По поводу?
– Они допытывались, не угрожал ли я Викки расправой?
– А ты что сказал?
– Естественно, что не угрожал.
– Ну и в чем же дело?
– А в том, что по-моему они мне не поверили.
– Ты с кем говорил? С детективом Блумом?
– Нет, с полицейским по фамилии Кенион. Рыжий парень похожий на ирландца, с веснушками по всей физиономии.
– А почему он считает, что ты ей угрожал?
– Мне кажется, что тебе-то это, как ни кому, известно, – проговорил Джим, глядя на меня в упор.
– Да, известно, – не стал отрицать я.
– И ведь это ты настучал на меня в полиции, не так ли?
– Я передал им информацию, которая возможно имела отношение к преступлению. Да, в этом ты прав.
– Тебе не следовало бы так поступать.
– Это был мой долг. За сокрытие аналогичной информации Никсон чуть было не подвергся импичменту.
– Никсон был президентом Штатов. А ты пока что…
– Я адвокат. И я тоже давал клятву, что буду оказывать всемерное содействие закону.
– И ты, значит, подхватил служи…
– Если ты сказал Викки, что ей не жить…
– Но, черт возьми, ты же знал, что я имел в виду! Я говорил ей, что если из-за нее ресторан разорится, то я попру ее оттуда в шею! Коротко и ясно!
– Это было сказано тобой в порыве гнева, и поэтому могло быть расценено, как настоящая угроза жизни. Будь ты на моем месте, Джим, я думаю, ты бы поступил так же.
– Нет уж, Мэттью. Ты меня, конечно, извини, но мне кажется, что настоящие друзья не бросаются со всех ног к легавым, когда…
– Но ведь Викки тоже была другом.
– Ты доставил мне массу неприятностей.
– Не думаю. Блум сам говорил мне, что ты скорее всего грозился просто уволить ее.
– А тогда зачем он отправил ко мне своего фараона?
– Ему нужно было убедиться. Ведь никто же не арестовал тебя, ведь так?
– Но это еще вовсе не означает, что они не сделают этого в дальнейшем, – заметил Джим. – Кто на меня донес тебе? Мэттью, скажи мне: кому так не терпелось рассказать о том, что я угрожал Викки расправой?
– Я не могу.
– Кто-нибудь из наших прошмандовок-официанток?
– Джимми, это бесполезно, я все равно…
– Это Мелани Симмс? Ну да, эта фрейлина королевы! Та, что при каждом удобном случае старалась расцеловать всю задницу великой рок-звезды. Это она была у тебя, да, Мэттью?
– А что? Ей теперь тоже уже не жить?
– Почти, – сказать Джим и улыбнулся.
Я привез Джоанну в дом ее матери, где и сам я когда-то жил, не раньше семи часов вечера. Машина Сьюзен была припаркована рядом с домом, но это еще вовсе не означало того, что она уже вернулась домой; перед отбытием на Багамы Джорджи Пул заехал за ней не своем «Мерседесе Бенц» 450 SL. Я попросил Джоанну пойти и посмотреть, дома ли ее мать, а сам тем временем направился туда, где Реджинальд Соамс, бывший некогда моим соседом, поливал в темноте кусты азалий. Старик-Регги был немного туговат на ухо; он не слышал, как я подошел к нему. И лишь только когда я находился уже всего в трех футах от него, он совершенно случайно взглянул в мою сторону, и вздрогнув от неожиданности, сказал:
– Фу ты! Ты же меня до смерти напугал, сынок. Чего это ты рыскаешь здесь в потемках?
– Хочу узнать, дома ли Сьюзен.
– Собираешься помириться?
– Я всего лишь дочку с выходных привез.
– А почему бы тебе не войти в дом, как это принято у цивилизованных людей?
– Ты это лучше у Сьюзен спроси.
– Обязательно, при первой же возможности, – пообещал Регги. – Я слышал, ты имеешь какое-то отношение к убийству, а?
– Не совсем.
– По телевизору сказали, что ты последний видел ее живой.
– Это так.
– Если тебя упрячут за решетку, – продолжал Регги, – я пошлю тебе туда сигарет, – она рассмеялся, но почти тут же снова посерьезнел, а затем вдруг ни с того ни с сего добавил, – Вообще-то говорят, что ночью не следует поливать. А я тебе скажу, если поливать днем, тогда на солнце все испарится. А вон и твоя дочь, – проговорил он, взглянув через мое плечо.
– Она дома, – сообщила Джоанна. – В ванной. Она сказала передать тебе спасибо. – Скажи ей, что не стоит благодарности, – ответил я, и обнял Джоанну за плечи.
– И еще, пап…
Джоанна отстранилась от меня и заглянула мне прямо в глаза.
– Огромное спасибо, – сказала она. – По-настоящему огромное.
– О'кей.
– Понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – ответил я.
Я смешал себе мартини, и подойдя к столу, включил автоответчик. В доме, где мы раньше жили все вместе, со Сьюзен и Джоанной, у меня был (и он все еще есть там) свой кабинет, где раньше и стоял этот самый автоответчик. Больше у меня нет кабинета. В доме, что я снял на материке, есть две спальни, гостиная, она же столовая и все. Ну и бассейн еще. Правда, маленький, но все же и его достаточно для того, чтобы освежиться в конце душного августовского дня, хуже которого мог быть только знойный день в сентябре. Первым в мое отсутствие позвонил Марк Голдман, который хотел услышать от меня, будем ли мы как и прежде играть с ним утром по четвергам в теннис. Второй звонок был от моего клиента по имени Артур Кинкаид, сказавший, что он раздумывает над тем, как можно получить льготы в налоге на угольную шахту, и поэтому он хочет, чтобы я просмотрел бы саму брошюру. Следом за ним звонила Дейл О'Брайен и попросила меня перезвонить ей, как только я вернусь домой. Я выключил автоответчик, так и не выяснив, звонил ли еще кто-нибудь после Дейл. Я набрал номер ее телефона в доме на рифе Виспер (я уже почти запомнил его наизусть) и после третьего гудка Дейл сняла трубку.
– Привет, – сказала она, – а где ты был сегодня целый день?
– Мы с Джоанной ездили на родео. Тебе мы тоже пробовали дозвониться, я думал, что ты могла бы поехать туда вместе с нами.
– И с превеликим удовольствием, – заметила Дейл. – А когда ты звонил?
– Около полудня.
– Я тогда на пляже была.
– Значит, теперь доследующего раза, – сказал я. – А следующий раз ожидается ровно через двадцать семь лет, считая с сегодняшнего дня.
Дейл рассмеялась в ответ, хотя она и не могла понять смысла подобного объяснения.
– А что ты сейчас делаешь? – спросила она.
– Я только что вошел. В руке у меня бокал с мартини, который я собираюсь неспешно потягивать, пока буду дослушивать записи звонков на автоответчике. Если там вообще что-нибудь еще есть.
– А почему бы тебе вместо этого не приехать сюда? – спросила у меня Дейл. – У меня здесь тоже имеется мартини.
– Но ведь у меня мартини с «Бифитером».
– Может быть все же согласишься на «Тэнкерей»?
– Я скоро буду, – ответил я.
Дом Дейл стоял почти в самом конце рифа Виспер, где узкий пролив вел к Стим-боат пасс, где и находился мост, соединявший Виспер с Фэтбаком. В результате недавнего голосования городским советом Калусы было принято решение, что все мосты будут подниматься для прохода под ними судов только один раз в полчаса, а не как это было раньше, когда от капитана требовалось лишь дать гудок, служившим одновременно и уведомлением о его приближении, и требованием немедленно поднять мост; сейчас было около половины девятого, и суда, скопившиеся к этому времени в проливе, готовились к проходу под мостами. На столбике ограждения, обозначавшего границу собственности Дейл и начало пляжа, восседал, словно утонувший в собственном оперении пеликан. Все небо было усыпано звездами.
Дейл уже подготовила мартини, а также подогрела целый противень слоек с сыром, и мы с ней сидели в уютном внутреннем дворике, а неподалеку шумел прибой. Из дома доносилась музыка – финал Второй Симфонии Эльгара. Кот Сассафрас, огромный кошак, по величине ничуть не уступающий тому коту, что когда-то жил у меня, дремал, растянувшись у горшка с кактусом, и ему вовсе не было дела до прибоя, до нашего с Дейл разговора или до разных там кларнетов, арф и вторых скрипок.
– Мне было очень хорошо с тобой в Новом Орлеане, – проговорила Дейл.
– Боюсь, что на этот раз из меня получился не слишком удачный собеседник.
– Дочка твоя тоже мне очень понравилась.
– Спасибо.
Еще какое-то время мы сидели молча. Из колонок проигрывателя звучала вторая тема произведения Эльгара, плавно переходившая во вновь повторяемую первую тему. Я слушал, как с прибой с оглушительным грохотом разбивается о камни и ждал величественно-кульминационного отголоска третьей темы этого сочинения.
– Знаешь, ты меня тогда почти сразил наповал, – сказала Дейл.
– Кто? Я?
– Ну, почти. Когда ты так неожиданно пригласил меня в ресторан. Большинство мужчин… я конечно не хочу произвести впечатление умудренной жизнью женщины, когда кто-нибудь говорит «большинство мужчин», или «большинство политиков» или вообще «большинство кого-нибудь», то на деле это означает, что такие люди рассказывают о своих собственных впечатлениях, о том, что известно им самим. С тех пор, как я обосновалась в Калусе, мне мало доводилось общаться здесь с окружавшими меня людьми. Но все же большинство мужчин, – она улыбнулась, – возможно в подобной ситуации вели бы себя несколько более сдержанно.
– А тебя это что, шокирует? То, что я…
– Нет, нет, конечно же, нет. Мне это тогда весьма польстило. И… это было здорово, Мэттью. Ты мне определенно приглянулся. Это было потрясающе.
– Знаешь, а ты очень красивая женщина, – сказал я.
– И ты. То есть в смысле того, что мужчина, – Дейл смущенно замолчала, а потом предложила, – Пойдем, погуляем по пляжу?
Перед тем как уехать к Дейл, я переоделся. Теперь на мне были джинсы, футболка и сандалии. Дейл была босиком, одетая в просторный легкий халат из белой хлопчато-бумажной ткани. Я снял свои сандалии, закатал джинсы и пошел вслед за ней, мимо пеликана, все еще спящего на ограде – на пляж. Песок под ногами был довольно прохладным. Парусные шлюпки уже полным ходом двинулись к проливу; в половине девятого – мосты были подняты.
– Касательно сражения наповал, – заметил я.
– Что такое?
– Ты ведь тоже. В том смысле, что и ты поразила меня. Я не ожидал того, что ты станешь приглашать меня в ресторан. А потом ты все же сама напросилась с нами в Новый Орлеан.
– Ты себе даже представить не можешь, как я волновалась тогда.
– Ты о чем?
– Когда звонила тебе. Хотела пригласить тебя на ужин. Я ведь никогда в жизни не делала ничего подобного.
– Да? Но говорила ты тогда очень обдуманно и самоуверенно.
– Это была только видимость, – она на секунду замолчала. – Я была в ужасе от нашего первого свидания – ты наверное тоже терпеть не можешь слово «свидание»?
– Точно, – улыбнувшись, ответил я.
– Для людей нашего возраста оно уже неуместно. На свидания бегают подростки, а взрослые… – она повела плечами. – Так или иначе, но тогда я здорово перепугалась.
– Почему?
– Потому что все это у нас было так быстро, так стремительно. Я ненавижу пустую болтовню. А ты почти сразу же открылся мне, Мэттью, я была… мне кажется, что это было проявлением оказанного мне доверия. И мне это льстило, – она помолчала. – Ты единственный, кому я когда-либо рассказывала о том своем художнике из Сан-Франциско, – продолжала Дейл. – До тех пор эти воспоминания были чем-то сугубо личным и оттого крайне болезненным. Я не знаю, отчего я вдруг решила поделиться ими именно с тобой, возможно потому что я вдруг как-то сразу поверила тебе, – она снова сделала небольшую паузу. – Ведь к этому же все идет, правда, Мэттью? В конце концов-то, а? Два человека, доверяющие друг другу настолько, чтобы полностью излить свою душу? Друг перед другом, да? – проговорила Дейл, и неожиданно повернувшись ко мне, она обняла и поцеловала меня.
Мы стояли, обнявшись, на самом краю океана. Я потянулся к ней, она прижалась ко мне всем телом; под халатом у нее ничего больше не было, я сразу понял это. Мы нежно поцеловались, как будто подобное случалось с нами уже много-много раз, а также это же ожидает нас и в будущем, и поэтому мы можем позволить себе никуда не спешить. После мы шли обратно к дому, взявшись за руки, слева от нас прибой разбивался о берег, вода обегала наши босые ноги, последние парусники входили под поднятым мостом в залив. Оказавшись в спальне у Дейл, мы неторопливо разделись и снова поцеловались, наши языки, наши руки еще только осторожно разведывали, изучали, наши обнаженные тела привыкали друг к другу. Мы не торопились. Простыни и наволочки на подушках были нежно-зеленого цвета, прохладные и слегка влажные на ощупь. Дейл сняла очки, положила их осторожно на ночной столик у кровати, и затем она откинулась на подушки. Ее рыжие волосы разметались по нежной зелени белья, соски на ее груди были нежнейшего розового цвета. Ее волосы на лобке показались мне поразительно светлыми, они почти ничем не напоминали по цвету значительно более яркие волосы Дейл, к которым я уже так привык. На какой-то момент я приподнялся над ней, а затем наши губы снова слились в поцелуе.
Теперь мы были уже более нетерпеливы, наши поцелуи становились все более требовательными, и вот Дейл развела ноги в стороны, и я немного приподнявшись сначала над ней, вошел в нее. Она была очень теплой и влажной, это я ощутил, при первом же движении. Дейл что-то тихо промурлыкала. Одной рукой она обняла меня за шею, а другая ее ладонь покоилась на моем плече. Я приподнял ее за бедра, чтобы она стала еще ближе ко мне, она открывалась мне навстречу, она была согласна на все. Сперва движения наши были спонтанными, мы двигались довольно разрозненно, несколько раз жестко ударившись друг об друга, пока наконец-то нам не открылся новый яростный ритм. «Да», – шептала Дейл, «Да», – вторил ей я, ее губы были у самого моего уха, я же уткнулся лицом в ее разметавшиеся рыжие волосы. «Да, еще», – стонала она, и «Еще, еще», – вторил ей я, слова и тела вторили друг другу, пока мы наконец не достигли той единственной точки во времени и пространстве, где мы слились воедино. «О Боже!» – стонала Дейл, извиваясь подо мной в поисках избавления, прогибаясь под охватившими меня спазмами. Мы откинулись на сбившиеся простыни, и теперь уже просто лежали, крепко обнявшись, полностью обессилевшие перед лицом той маленькой смерти, что нам только что удалось пережить.
– Уф! – сказала Дейл, немного отдышавшись.
– Дейл, – стонал я, – Дейл…
– О, боже ты мой, было здорово.
– Дейл, Дейл…
– Уф!..
Позже я объяснил ей, как меня поразили светлые волосы у нее там, и тут же шутливо поинтересовался, какой же она была на самом деле: натуральная блондинка или же все-таки рыжая, – предположив, что скорее всего в одном из этих мест она все же наверняка подкрашивается для того, чтобы произвести особое впечатление. Дейл же ответила мне на это, что она настоящая в обоих местах, и что сначала, когда она еще только-только начинала взрослеть, то тогда охватившему ее ужасу не было предела, когда стало уже очевидным, что там у нее растут волосы светлого пшеничного цвета, а вовсе не рыжего.
Позднее – в возрасте семнадцати лет – она смогла убедиться, что подобный диссонанс в цвете волос впоследствии сумел шокировать не только ее, а еще по крайней мере одного представителя мужской породы, или лучше сказать единственного из мужчин, которому довелось увидеть ее нагишом, и который по сути изнасиловал ее, до такой степени возбудила его эта многоцветность. В то время Дейл училась в выпускном классе школы. Она была очень прилежной ученицей, уже в десять лет решившей для себя, что ей хочется быть или врачом, или юристом. Впрочем, в скором времени, после того, как Дейл потеряла сознание при виде червяка, которого в ходе игры ее одиннадцатилетний знакомый разрезал на две половинки, выбор был сделан однозначно в пользу юридического образования. Будучи твердой отличницей (по всем предметам, за исключением музыкального воспитания, по которому у нее единственной в классе была лишь посредственная оценка, и все из-за полного отсутствия музыкального слуха, которое сохранилось у нее и по сей день, в независимости от того, сколько уже раз она вновь и вновь слушала Вторую симфонию Эльгара), Дейл и сама не знала, как получилось так, что она связалась с одним из самых крутых школьных атлетов, который в одну из ночей и стянул с нее трусы на одном из калифорнийский пляжей, и при лунном свете он увидел, что волосы под трусами никак не вяжутся по цвету с волосами на голове, после чего он уже озверел окончательно и быстро начал стягивать с себя футболку, джинсы, кеды и пропитанные потом носки, бросая все это как придется на песок, в то время как она дрожала всем телом в девичьем предвкушении, что сейчас внутрь нее должен будет войти инструмент, про который рассказывали (три девчонки из группы поддержки), что величине и всем прочим достоинствам равным ему нет. Там же на пляже он и трахнул ее («Я вся потом была в песке», – вспомнила Дейл), а затем совершил небольшую пробежку, типа той, что он обычно делал на футбольном поле, когда ему удавался тач-даун, а потом он вдруг стал выть на луну, словно оборотень. Дейл уже начала было опасаться, что он свихнулся окончательно, и только позднее до нее наконец дошло, что он к тому времени уже порядком обкурился «травкой», которую ему привез из Мексики один его приятель, и которую он даже не предложил ей попробовать.
Но после того, как нападающий их школьной футбольной команды подошел к ней в школьном буфете и спросил, правда ли это все, что говорят о ее «перманенте», Дейл убедилась, что и язык у ее футболиста оказался таким же длинным, как и все остальное. Как только до нее дошло, что имеется в виду ее необычная пигментация, она тут же приложила его прямо в нос подвернувшимся под руку учебником истории, а затем сразу же уехала домой в машине, которую отец подарил ей на семнадцатилетие («Мустанг» 1966 года, пронзительно – красного цвета, который подходил по крайней мере под цвет ее прически). Дома Дейл закрылась в спальне и стала рыдать, жалея о своей утраченной девственности, и о том, что самым первым ее любовником оказался такой идиот, но затем рыдания сами собой превратились в смех, когда она поняла, что у него хватило ума хвастаться перед своими товарищами по команде ее «персанентом» – так значит, этот идиот на самом деле решил, что она специально для него подкрашивалась в парикмахерской!
После подобного случая Дейл стала с большой осторожностью относиться к акту раздевания, предшествующему непосредственно занятиям любовью, возможности для которых в ее родном городе были резко ограничены, если не принимать во внимание остальных игроков футбольной команды их школы. И ничего подобного не случалось с ней до тех пор, пока она не поступила в Калифорнийский университет в Санта-Круз. Дейл было тогда уже восемнадцать, и она всерьез думала над тем, чтобы получить где-нибудь лет через семь диплом юриста, когда на ее жизненном пути встретился еще один парень, («Вообще-то ему был тридцать один год, и он преподавал химию»), который наконец сумел дать правильное обоснование подобной несопоставимости окраски волос в разных местах. Как обычно, (к тому времени сексуальный опыт Дейл включал в себя ее одного знакомого) она оставалась полностью одетой до тех пор, пока в маленькой квартирке, где и жил ее преподаватель, разом не был выключен весь свет, и – после того как они один раз уже отзанимались любовью – она лежала, натянув на себя простынь до самого подбородка, когда вдруг он включил бра над кроватью и начал шарить в ящике стола в поисках пачки сигарет. Крепко вцепившись в край простыни, как будто это был ее спасательный плотик в кишащем акулами океане, она с беспокойством ждала, когда же наконец свет снова будет выключен. Но вместо этого он лишь неторопливо попыхивал сигаретой, и провел свободной рукой по всему ее телу (все еще надежно накрытому простыней), а затем запустил ее под простыню и начал гладить ее живот и грудь, провел рукой по ребрам, а потом наконец добрался до скрытого треугольника жестких золотистых волос между ног, все еще влажному от ее собственных соков и его стекающей спермы; он поглаживал ее там до тех пор, пока в ответ она снова слегка не раздвинула ноги, а он все гладил и гладил ее, не вынимая руки из-под простыни, пока Дейл под ней уже вся не затрепетала от переполнявшего ее возбуждения, а потом он вдруг резко дернул за край простыни, стягивая ее в сторону, с ее тела, с ее заветного золотистого островка, и он уже было склонился к нему, а затем быстро отпрянул назад, выговорив изумленно только одно слово: «Невероятно».
Он начал самым внимательным образом изучать ее лоно, равно как и окружавшую его золотистую поросль, как это может делать только такой одержимый ученый, как он, трогая и разглядывая, бормоча себе что-то под нос, и в конце концов он выдал целую с научной точки зрения обоснованную лекцию о том, что пигментация волос человека во многом определяется его или ее генами, или точнее сказать, количеством содержания «меланина» в клетках волос. Если меланина много, то несомненно, у того человека будут черные волосы и «скорее всего темно-карие глаза», – изрек ее ученый муж, – «это обычное соответствие». Если же содержание это не столь значительно, то в результате мы получаем темно – или светло-русые волосы, и так далее, пока минимальное содержание меланина не станет причиной появления светлых волос. «Но волосы с рыжим оттенком, – проговорил он, – ага, рыжие волосы!»
Причиной появления рыжих волос, как это принято считать, является совсем другой ген, который мог быть полностью подавлен более сильным геном меланина, окрашивающего волосы человека в черный или русый цвет. Но все же, если, в наличии имеется такой «ген рыжих волос», а содержание меланина при этом очень незначительно, то цвет волос будет наверняка рыжим. В случае Дейл, он был готов держать пари, что содержание меланина не было таким уж незначительным, в противном случае, волосы на ее голове должны были бы быть совершенно ярко-рыжего оттенка, словно апельсин, как это иногда встречается у многих ирландцев. Рыжевато-каштановый оттенок волос указывал скорее всего на его умеренное содержание («Должен добавить, что смотрится это очень даже мило», – сказал он). Затем он перешел к обоснованию разницы в оттенках волос, и не смог удержаться от того, чтобы вновь не погладить ее там, а также запечатлеть все на том же месте свой ученый поцелуй.
«Можно с относительной уверенностью утверждать, что если у человека рыжие волосы, то он несет в себе один или два таких гена в дополнение к коричневому или белому генам, – говорил он. – В твоем случае, я бы предположил, что у тебя один рыжий ген, один белый и один коричневый, которым ты и обязана темно-рыжим цветом волос на голове („Я предпочитаю считать их золотисто-каштановыми,“ – заметила робко Дейл, на что он ответил: „Ну, ладно, рыжевато-каштановыми, если тебе так больше нравится) и пшеничным оттенком волос там. Даже среди шотландцев, среди которых встречается наиболее в процентном отношении число рыжеволосых людей, иногда можно встретить человека с рыжими усами, в то время как волосы на голове у него растут черные как воронье крыло. И возвращаясь к твоей киске, вполне можно предположить, что здесь нашел свое выражение скрытый белый ген, проявившийся только при неожиданной поддержке со стороны расположенных в данной части твоего тела желез. Все это абсолютно в порядке вещей, и ничего сверхъестественного здесь нет“.»
– О чем? – спросил я.
– Об этом не здесь, – ответил Шерман, – давай лучше встретимся с тобой минут через десять. Я как раз за это время успею отнести все это Брэду.
– О'кей. А где?
– Здесь, у билетных касс.
– Конечно, – согласился я и посмотрел ему вслед, в то время как он направился обратно к трибуне.
Когда я принялся объяснять Джоанне, что мне нужно кое с кем поговорить, она заявила, что я могу идти, но только в том случае, если позволю ей принять участие в скачках на телятах, которые должны были начаться непосредственно после шоу с быками, большую часть которого я все равно уже пропустил. Скачки на телятах, как объяснил нам наш сосед по трибуне, представляли из себя такой номер родео, когда любая девочка или мальчик, пришедшие на родео, могли спуститься вниз, на поле, куда предварительно выпускалось где-нибудь около десятка или поболее телят, и там нужно было отловить одного теленка, влезть ему на спину и уже таким образом добраться до финиша. Победителя ожидал денежный приз. «Но обычно в такого рода состязаниях победителями оказываются мальчики,» – завершил он свой рассказ, и Джоанна недовольно надулась. Я оставил на ее попечение два хот-дога, упаковку картофельных чипсов и апельсиновый напиток, а сам отправился на поиски Джима Шермана.
Он стоял, прислонившись к прилавку и билетной кассы и попыхивая сигаретой. Увидев, что я направляюсь в его сторону, Джим вытащил сигарету изо рта и бросив ее на землю, растер каблуком ботинка. После этого он снял с головы шляпу и протер пришитую к ней изнутри кожаную тесьму, точно так же, как это делал Миллер во время нашей с ним встречи в его апельсиновых зарослях. Шерман снова водрузил шляпу на прежнее место.
– Ну и в чем же дело? – поинтересовался я.
– Я рад, что мне удалось случайно встретиться с тобой здесь, – заговорил Шерман. – Я все равно собирался завтра утром зайти к тебе в контору. А теперь не придется лишний раз куда-то выбираться, – с этими словами он вытащил еще одну сигарету из нагрудного кармана своей ковбойки, вытянув лишь сигарету, не вынимая все пачки, а затем он зажег спичку о собственную задницу, обтянутую голубыми джинсами, и прикурил, выпустив изо рта струйку дыма и прищурив глаз, совсем как Гарри Купер или какой-нибудь другой герой-ковбой, какого Джим Шерман сегодня изо всех сил старался сегодня изобразить из себя здесь, в Энанбурге, штат Флорида. – Ко мне наведывались из полиции.
– По поводу?
– Они допытывались, не угрожал ли я Викки расправой?
– А ты что сказал?
– Естественно, что не угрожал.
– Ну и в чем же дело?
– А в том, что по-моему они мне не поверили.
– Ты с кем говорил? С детективом Блумом?
– Нет, с полицейским по фамилии Кенион. Рыжий парень похожий на ирландца, с веснушками по всей физиономии.
– А почему он считает, что ты ей угрожал?
– Мне кажется, что тебе-то это, как ни кому, известно, – проговорил Джим, глядя на меня в упор.
– Да, известно, – не стал отрицать я.
– И ведь это ты настучал на меня в полиции, не так ли?
– Я передал им информацию, которая возможно имела отношение к преступлению. Да, в этом ты прав.
– Тебе не следовало бы так поступать.
– Это был мой долг. За сокрытие аналогичной информации Никсон чуть было не подвергся импичменту.
– Никсон был президентом Штатов. А ты пока что…
– Я адвокат. И я тоже давал клятву, что буду оказывать всемерное содействие закону.
– И ты, значит, подхватил служи…
– Если ты сказал Викки, что ей не жить…
– Но, черт возьми, ты же знал, что я имел в виду! Я говорил ей, что если из-за нее ресторан разорится, то я попру ее оттуда в шею! Коротко и ясно!
– Это было сказано тобой в порыве гнева, и поэтому могло быть расценено, как настоящая угроза жизни. Будь ты на моем месте, Джим, я думаю, ты бы поступил так же.
– Нет уж, Мэттью. Ты меня, конечно, извини, но мне кажется, что настоящие друзья не бросаются со всех ног к легавым, когда…
– Но ведь Викки тоже была другом.
– Ты доставил мне массу неприятностей.
– Не думаю. Блум сам говорил мне, что ты скорее всего грозился просто уволить ее.
– А тогда зачем он отправил ко мне своего фараона?
– Ему нужно было убедиться. Ведь никто же не арестовал тебя, ведь так?
– Но это еще вовсе не означает, что они не сделают этого в дальнейшем, – заметил Джим. – Кто на меня донес тебе? Мэттью, скажи мне: кому так не терпелось рассказать о том, что я угрожал Викки расправой?
– Я не могу.
– Кто-нибудь из наших прошмандовок-официанток?
– Джимми, это бесполезно, я все равно…
– Это Мелани Симмс? Ну да, эта фрейлина королевы! Та, что при каждом удобном случае старалась расцеловать всю задницу великой рок-звезды. Это она была у тебя, да, Мэттью?
– А что? Ей теперь тоже уже не жить?
– Почти, – сказать Джим и улыбнулся.
Я привез Джоанну в дом ее матери, где и сам я когда-то жил, не раньше семи часов вечера. Машина Сьюзен была припаркована рядом с домом, но это еще вовсе не означало того, что она уже вернулась домой; перед отбытием на Багамы Джорджи Пул заехал за ней не своем «Мерседесе Бенц» 450 SL. Я попросил Джоанну пойти и посмотреть, дома ли ее мать, а сам тем временем направился туда, где Реджинальд Соамс, бывший некогда моим соседом, поливал в темноте кусты азалий. Старик-Регги был немного туговат на ухо; он не слышал, как я подошел к нему. И лишь только когда я находился уже всего в трех футах от него, он совершенно случайно взглянул в мою сторону, и вздрогнув от неожиданности, сказал:
– Фу ты! Ты же меня до смерти напугал, сынок. Чего это ты рыскаешь здесь в потемках?
– Хочу узнать, дома ли Сьюзен.
– Собираешься помириться?
– Я всего лишь дочку с выходных привез.
– А почему бы тебе не войти в дом, как это принято у цивилизованных людей?
– Ты это лучше у Сьюзен спроси.
– Обязательно, при первой же возможности, – пообещал Регги. – Я слышал, ты имеешь какое-то отношение к убийству, а?
– Не совсем.
– По телевизору сказали, что ты последний видел ее живой.
– Это так.
– Если тебя упрячут за решетку, – продолжал Регги, – я пошлю тебе туда сигарет, – она рассмеялся, но почти тут же снова посерьезнел, а затем вдруг ни с того ни с сего добавил, – Вообще-то говорят, что ночью не следует поливать. А я тебе скажу, если поливать днем, тогда на солнце все испарится. А вон и твоя дочь, – проговорил он, взглянув через мое плечо.
– Она дома, – сообщила Джоанна. – В ванной. Она сказала передать тебе спасибо. – Скажи ей, что не стоит благодарности, – ответил я, и обнял Джоанну за плечи.
– И еще, пап…
Джоанна отстранилась от меня и заглянула мне прямо в глаза.
– Огромное спасибо, – сказала она. – По-настоящему огромное.
– О'кей.
– Понимаешь, о чем я?
– Понимаю, – ответил я.
Я смешал себе мартини, и подойдя к столу, включил автоответчик. В доме, где мы раньше жили все вместе, со Сьюзен и Джоанной, у меня был (и он все еще есть там) свой кабинет, где раньше и стоял этот самый автоответчик. Больше у меня нет кабинета. В доме, что я снял на материке, есть две спальни, гостиная, она же столовая и все. Ну и бассейн еще. Правда, маленький, но все же и его достаточно для того, чтобы освежиться в конце душного августовского дня, хуже которого мог быть только знойный день в сентябре. Первым в мое отсутствие позвонил Марк Голдман, который хотел услышать от меня, будем ли мы как и прежде играть с ним утром по четвергам в теннис. Второй звонок был от моего клиента по имени Артур Кинкаид, сказавший, что он раздумывает над тем, как можно получить льготы в налоге на угольную шахту, и поэтому он хочет, чтобы я просмотрел бы саму брошюру. Следом за ним звонила Дейл О'Брайен и попросила меня перезвонить ей, как только я вернусь домой. Я выключил автоответчик, так и не выяснив, звонил ли еще кто-нибудь после Дейл. Я набрал номер ее телефона в доме на рифе Виспер (я уже почти запомнил его наизусть) и после третьего гудка Дейл сняла трубку.
– Привет, – сказала она, – а где ты был сегодня целый день?
– Мы с Джоанной ездили на родео. Тебе мы тоже пробовали дозвониться, я думал, что ты могла бы поехать туда вместе с нами.
– И с превеликим удовольствием, – заметила Дейл. – А когда ты звонил?
– Около полудня.
– Я тогда на пляже была.
– Значит, теперь доследующего раза, – сказал я. – А следующий раз ожидается ровно через двадцать семь лет, считая с сегодняшнего дня.
Дейл рассмеялась в ответ, хотя она и не могла понять смысла подобного объяснения.
– А что ты сейчас делаешь? – спросила она.
– Я только что вошел. В руке у меня бокал с мартини, который я собираюсь неспешно потягивать, пока буду дослушивать записи звонков на автоответчике. Если там вообще что-нибудь еще есть.
– А почему бы тебе вместо этого не приехать сюда? – спросила у меня Дейл. – У меня здесь тоже имеется мартини.
– Но ведь у меня мартини с «Бифитером».
– Может быть все же согласишься на «Тэнкерей»?
– Я скоро буду, – ответил я.
Дом Дейл стоял почти в самом конце рифа Виспер, где узкий пролив вел к Стим-боат пасс, где и находился мост, соединявший Виспер с Фэтбаком. В результате недавнего голосования городским советом Калусы было принято решение, что все мосты будут подниматься для прохода под ними судов только один раз в полчаса, а не как это было раньше, когда от капитана требовалось лишь дать гудок, служившим одновременно и уведомлением о его приближении, и требованием немедленно поднять мост; сейчас было около половины девятого, и суда, скопившиеся к этому времени в проливе, готовились к проходу под мостами. На столбике ограждения, обозначавшего границу собственности Дейл и начало пляжа, восседал, словно утонувший в собственном оперении пеликан. Все небо было усыпано звездами.
Дейл уже подготовила мартини, а также подогрела целый противень слоек с сыром, и мы с ней сидели в уютном внутреннем дворике, а неподалеку шумел прибой. Из дома доносилась музыка – финал Второй Симфонии Эльгара. Кот Сассафрас, огромный кошак, по величине ничуть не уступающий тому коту, что когда-то жил у меня, дремал, растянувшись у горшка с кактусом, и ему вовсе не было дела до прибоя, до нашего с Дейл разговора или до разных там кларнетов, арф и вторых скрипок.
– Мне было очень хорошо с тобой в Новом Орлеане, – проговорила Дейл.
– Боюсь, что на этот раз из меня получился не слишком удачный собеседник.
– Дочка твоя тоже мне очень понравилась.
– Спасибо.
Еще какое-то время мы сидели молча. Из колонок проигрывателя звучала вторая тема произведения Эльгара, плавно переходившая во вновь повторяемую первую тему. Я слушал, как с прибой с оглушительным грохотом разбивается о камни и ждал величественно-кульминационного отголоска третьей темы этого сочинения.
– Знаешь, ты меня тогда почти сразил наповал, – сказала Дейл.
– Кто? Я?
– Ну, почти. Когда ты так неожиданно пригласил меня в ресторан. Большинство мужчин… я конечно не хочу произвести впечатление умудренной жизнью женщины, когда кто-нибудь говорит «большинство мужчин», или «большинство политиков» или вообще «большинство кого-нибудь», то на деле это означает, что такие люди рассказывают о своих собственных впечатлениях, о том, что известно им самим. С тех пор, как я обосновалась в Калусе, мне мало доводилось общаться здесь с окружавшими меня людьми. Но все же большинство мужчин, – она улыбнулась, – возможно в подобной ситуации вели бы себя несколько более сдержанно.
– А тебя это что, шокирует? То, что я…
– Нет, нет, конечно же, нет. Мне это тогда весьма польстило. И… это было здорово, Мэттью. Ты мне определенно приглянулся. Это было потрясающе.
– Знаешь, а ты очень красивая женщина, – сказал я.
– И ты. То есть в смысле того, что мужчина, – Дейл смущенно замолчала, а потом предложила, – Пойдем, погуляем по пляжу?
Перед тем как уехать к Дейл, я переоделся. Теперь на мне были джинсы, футболка и сандалии. Дейл была босиком, одетая в просторный легкий халат из белой хлопчато-бумажной ткани. Я снял свои сандалии, закатал джинсы и пошел вслед за ней, мимо пеликана, все еще спящего на ограде – на пляж. Песок под ногами был довольно прохладным. Парусные шлюпки уже полным ходом двинулись к проливу; в половине девятого – мосты были подняты.
– Касательно сражения наповал, – заметил я.
– Что такое?
– Ты ведь тоже. В том смысле, что и ты поразила меня. Я не ожидал того, что ты станешь приглашать меня в ресторан. А потом ты все же сама напросилась с нами в Новый Орлеан.
– Ты себе даже представить не можешь, как я волновалась тогда.
– Ты о чем?
– Когда звонила тебе. Хотела пригласить тебя на ужин. Я ведь никогда в жизни не делала ничего подобного.
– Да? Но говорила ты тогда очень обдуманно и самоуверенно.
– Это была только видимость, – она на секунду замолчала. – Я была в ужасе от нашего первого свидания – ты наверное тоже терпеть не можешь слово «свидание»?
– Точно, – улыбнувшись, ответил я.
– Для людей нашего возраста оно уже неуместно. На свидания бегают подростки, а взрослые… – она повела плечами. – Так или иначе, но тогда я здорово перепугалась.
– Почему?
– Потому что все это у нас было так быстро, так стремительно. Я ненавижу пустую болтовню. А ты почти сразу же открылся мне, Мэттью, я была… мне кажется, что это было проявлением оказанного мне доверия. И мне это льстило, – она помолчала. – Ты единственный, кому я когда-либо рассказывала о том своем художнике из Сан-Франциско, – продолжала Дейл. – До тех пор эти воспоминания были чем-то сугубо личным и оттого крайне болезненным. Я не знаю, отчего я вдруг решила поделиться ими именно с тобой, возможно потому что я вдруг как-то сразу поверила тебе, – она снова сделала небольшую паузу. – Ведь к этому же все идет, правда, Мэттью? В конце концов-то, а? Два человека, доверяющие друг другу настолько, чтобы полностью излить свою душу? Друг перед другом, да? – проговорила Дейл, и неожиданно повернувшись ко мне, она обняла и поцеловала меня.
Мы стояли, обнявшись, на самом краю океана. Я потянулся к ней, она прижалась ко мне всем телом; под халатом у нее ничего больше не было, я сразу понял это. Мы нежно поцеловались, как будто подобное случалось с нами уже много-много раз, а также это же ожидает нас и в будущем, и поэтому мы можем позволить себе никуда не спешить. После мы шли обратно к дому, взявшись за руки, слева от нас прибой разбивался о берег, вода обегала наши босые ноги, последние парусники входили под поднятым мостом в залив. Оказавшись в спальне у Дейл, мы неторопливо разделись и снова поцеловались, наши языки, наши руки еще только осторожно разведывали, изучали, наши обнаженные тела привыкали друг к другу. Мы не торопились. Простыни и наволочки на подушках были нежно-зеленого цвета, прохладные и слегка влажные на ощупь. Дейл сняла очки, положила их осторожно на ночной столик у кровати, и затем она откинулась на подушки. Ее рыжие волосы разметались по нежной зелени белья, соски на ее груди были нежнейшего розового цвета. Ее волосы на лобке показались мне поразительно светлыми, они почти ничем не напоминали по цвету значительно более яркие волосы Дейл, к которым я уже так привык. На какой-то момент я приподнялся над ней, а затем наши губы снова слились в поцелуе.
Теперь мы были уже более нетерпеливы, наши поцелуи становились все более требовательными, и вот Дейл развела ноги в стороны, и я немного приподнявшись сначала над ней, вошел в нее. Она была очень теплой и влажной, это я ощутил, при первом же движении. Дейл что-то тихо промурлыкала. Одной рукой она обняла меня за шею, а другая ее ладонь покоилась на моем плече. Я приподнял ее за бедра, чтобы она стала еще ближе ко мне, она открывалась мне навстречу, она была согласна на все. Сперва движения наши были спонтанными, мы двигались довольно разрозненно, несколько раз жестко ударившись друг об друга, пока наконец-то нам не открылся новый яростный ритм. «Да», – шептала Дейл, «Да», – вторил ей я, ее губы были у самого моего уха, я же уткнулся лицом в ее разметавшиеся рыжие волосы. «Да, еще», – стонала она, и «Еще, еще», – вторил ей я, слова и тела вторили друг другу, пока мы наконец не достигли той единственной точки во времени и пространстве, где мы слились воедино. «О Боже!» – стонала Дейл, извиваясь подо мной в поисках избавления, прогибаясь под охватившими меня спазмами. Мы откинулись на сбившиеся простыни, и теперь уже просто лежали, крепко обнявшись, полностью обессилевшие перед лицом той маленькой смерти, что нам только что удалось пережить.
– Уф! – сказала Дейл, немного отдышавшись.
– Дейл, – стонал я, – Дейл…
– О, боже ты мой, было здорово.
– Дейл, Дейл…
– Уф!..
Позже я объяснил ей, как меня поразили светлые волосы у нее там, и тут же шутливо поинтересовался, какой же она была на самом деле: натуральная блондинка или же все-таки рыжая, – предположив, что скорее всего в одном из этих мест она все же наверняка подкрашивается для того, чтобы произвести особое впечатление. Дейл же ответила мне на это, что она настоящая в обоих местах, и что сначала, когда она еще только-только начинала взрослеть, то тогда охватившему ее ужасу не было предела, когда стало уже очевидным, что там у нее растут волосы светлого пшеничного цвета, а вовсе не рыжего.
Позднее – в возрасте семнадцати лет – она смогла убедиться, что подобный диссонанс в цвете волос впоследствии сумел шокировать не только ее, а еще по крайней мере одного представителя мужской породы, или лучше сказать единственного из мужчин, которому довелось увидеть ее нагишом, и который по сути изнасиловал ее, до такой степени возбудила его эта многоцветность. В то время Дейл училась в выпускном классе школы. Она была очень прилежной ученицей, уже в десять лет решившей для себя, что ей хочется быть или врачом, или юристом. Впрочем, в скором времени, после того, как Дейл потеряла сознание при виде червяка, которого в ходе игры ее одиннадцатилетний знакомый разрезал на две половинки, выбор был сделан однозначно в пользу юридического образования. Будучи твердой отличницей (по всем предметам, за исключением музыкального воспитания, по которому у нее единственной в классе была лишь посредственная оценка, и все из-за полного отсутствия музыкального слуха, которое сохранилось у нее и по сей день, в независимости от того, сколько уже раз она вновь и вновь слушала Вторую симфонию Эльгара), Дейл и сама не знала, как получилось так, что она связалась с одним из самых крутых школьных атлетов, который в одну из ночей и стянул с нее трусы на одном из калифорнийский пляжей, и при лунном свете он увидел, что волосы под трусами никак не вяжутся по цвету с волосами на голове, после чего он уже озверел окончательно и быстро начал стягивать с себя футболку, джинсы, кеды и пропитанные потом носки, бросая все это как придется на песок, в то время как она дрожала всем телом в девичьем предвкушении, что сейчас внутрь нее должен будет войти инструмент, про который рассказывали (три девчонки из группы поддержки), что величине и всем прочим достоинствам равным ему нет. Там же на пляже он и трахнул ее («Я вся потом была в песке», – вспомнила Дейл), а затем совершил небольшую пробежку, типа той, что он обычно делал на футбольном поле, когда ему удавался тач-даун, а потом он вдруг стал выть на луну, словно оборотень. Дейл уже начала было опасаться, что он свихнулся окончательно, и только позднее до нее наконец дошло, что он к тому времени уже порядком обкурился «травкой», которую ему привез из Мексики один его приятель, и которую он даже не предложил ей попробовать.
Но после того, как нападающий их школьной футбольной команды подошел к ней в школьном буфете и спросил, правда ли это все, что говорят о ее «перманенте», Дейл убедилась, что и язык у ее футболиста оказался таким же длинным, как и все остальное. Как только до нее дошло, что имеется в виду ее необычная пигментация, она тут же приложила его прямо в нос подвернувшимся под руку учебником истории, а затем сразу же уехала домой в машине, которую отец подарил ей на семнадцатилетие («Мустанг» 1966 года, пронзительно – красного цвета, который подходил по крайней мере под цвет ее прически). Дома Дейл закрылась в спальне и стала рыдать, жалея о своей утраченной девственности, и о том, что самым первым ее любовником оказался такой идиот, но затем рыдания сами собой превратились в смех, когда она поняла, что у него хватило ума хвастаться перед своими товарищами по команде ее «персанентом» – так значит, этот идиот на самом деле решил, что она специально для него подкрашивалась в парикмахерской!
После подобного случая Дейл стала с большой осторожностью относиться к акту раздевания, предшествующему непосредственно занятиям любовью, возможности для которых в ее родном городе были резко ограничены, если не принимать во внимание остальных игроков футбольной команды их школы. И ничего подобного не случалось с ней до тех пор, пока она не поступила в Калифорнийский университет в Санта-Круз. Дейл было тогда уже восемнадцать, и она всерьез думала над тем, чтобы получить где-нибудь лет через семь диплом юриста, когда на ее жизненном пути встретился еще один парень, («Вообще-то ему был тридцать один год, и он преподавал химию»), который наконец сумел дать правильное обоснование подобной несопоставимости окраски волос в разных местах. Как обычно, (к тому времени сексуальный опыт Дейл включал в себя ее одного знакомого) она оставалась полностью одетой до тех пор, пока в маленькой квартирке, где и жил ее преподаватель, разом не был выключен весь свет, и – после того как они один раз уже отзанимались любовью – она лежала, натянув на себя простынь до самого подбородка, когда вдруг он включил бра над кроватью и начал шарить в ящике стола в поисках пачки сигарет. Крепко вцепившись в край простыни, как будто это был ее спасательный плотик в кишащем акулами океане, она с беспокойством ждала, когда же наконец свет снова будет выключен. Но вместо этого он лишь неторопливо попыхивал сигаретой, и провел свободной рукой по всему ее телу (все еще надежно накрытому простыней), а затем запустил ее под простыню и начал гладить ее живот и грудь, провел рукой по ребрам, а потом наконец добрался до скрытого треугольника жестких золотистых волос между ног, все еще влажному от ее собственных соков и его стекающей спермы; он поглаживал ее там до тех пор, пока в ответ она снова слегка не раздвинула ноги, а он все гладил и гладил ее, не вынимая руки из-под простыни, пока Дейл под ней уже вся не затрепетала от переполнявшего ее возбуждения, а потом он вдруг резко дернул за край простыни, стягивая ее в сторону, с ее тела, с ее заветного золотистого островка, и он уже было склонился к нему, а затем быстро отпрянул назад, выговорив изумленно только одно слово: «Невероятно».
Он начал самым внимательным образом изучать ее лоно, равно как и окружавшую его золотистую поросль, как это может делать только такой одержимый ученый, как он, трогая и разглядывая, бормоча себе что-то под нос, и в конце концов он выдал целую с научной точки зрения обоснованную лекцию о том, что пигментация волос человека во многом определяется его или ее генами, или точнее сказать, количеством содержания «меланина» в клетках волос. Если меланина много, то несомненно, у того человека будут черные волосы и «скорее всего темно-карие глаза», – изрек ее ученый муж, – «это обычное соответствие». Если же содержание это не столь значительно, то в результате мы получаем темно – или светло-русые волосы, и так далее, пока минимальное содержание меланина не станет причиной появления светлых волос. «Но волосы с рыжим оттенком, – проговорил он, – ага, рыжие волосы!»
Причиной появления рыжих волос, как это принято считать, является совсем другой ген, который мог быть полностью подавлен более сильным геном меланина, окрашивающего волосы человека в черный или русый цвет. Но все же, если, в наличии имеется такой «ген рыжих волос», а содержание меланина при этом очень незначительно, то цвет волос будет наверняка рыжим. В случае Дейл, он был готов держать пари, что содержание меланина не было таким уж незначительным, в противном случае, волосы на ее голове должны были бы быть совершенно ярко-рыжего оттенка, словно апельсин, как это иногда встречается у многих ирландцев. Рыжевато-каштановый оттенок волос указывал скорее всего на его умеренное содержание («Должен добавить, что смотрится это очень даже мило», – сказал он). Затем он перешел к обоснованию разницы в оттенках волос, и не смог удержаться от того, чтобы вновь не погладить ее там, а также запечатлеть все на том же месте свой ученый поцелуй.
«Можно с относительной уверенностью утверждать, что если у человека рыжие волосы, то он несет в себе один или два таких гена в дополнение к коричневому или белому генам, – говорил он. – В твоем случае, я бы предположил, что у тебя один рыжий ген, один белый и один коричневый, которым ты и обязана темно-рыжим цветом волос на голове („Я предпочитаю считать их золотисто-каштановыми,“ – заметила робко Дейл, на что он ответил: „Ну, ладно, рыжевато-каштановыми, если тебе так больше нравится) и пшеничным оттенком волос там. Даже среди шотландцев, среди которых встречается наиболее в процентном отношении число рыжеволосых людей, иногда можно встретить человека с рыжими усами, в то время как волосы на голове у него растут черные как воронье крыло. И возвращаясь к твоей киске, вполне можно предположить, что здесь нашел свое выражение скрытый белый ген, проявившийся только при неожиданной поддержке со стороны расположенных в данной части твоего тела желез. Все это абсолютно в порядке вещей, и ничего сверхъестественного здесь нет“.»