МакБейн Эд. Румпельштильцхен

   – Да.
   – Вот такие вот дела, – вздохнул Блум, и пожав плечами, отпил еще один глоток. – Вот мне сейчас уже сорок шесть лет, – снова заговорил он, – а я никогда в жизни еще не был в одной постели с двумя женщинами сразу. Мэттью, а тебе сколько лет?
   – Тридцать семь.
   – А ты был когда-нибудь в одной постели сразу с двумя женщинами?
   – Был, – ответил я.
   – Ну и как, здорово, наверное?
   – Слишком много рук и ног, – сказал я.
   Уже где-то к восьми Блум подвез меня туда, где я оставил свою машину, и дома я оказался только почти в половине девятого. Я навел себе очень крепкое мартини и включил автоответчик. Дочь моя звонила мне, чтобы поблагодарить за чек и сообщить, что этим я спас ей жизнь. Звонила Дейл, спрашивала, не забыл ли я еще о ней и приглашала меня к себе, если, конечно, я вернусь не слишком поздно. Третий звонок был от Блума. Я тут же перезвонил ему.
   – Да, привет, Мэттью, – сказал он. – Хорошие новости. Мы разыскали Садовски, их барабанщика. Полицейским из Нью-Йорка наконец удалось выйти на его мать. От нее-то они и узнали, что с самого начала сезона он играет неподалеку отсюда, в одном из отелей в Майами. Кенион занялся им самостоятельно, пока мы с тобой говорили с немками. Садовски добровольно изъявил желание приехать сюда, от Майами до нас ведь рукой подать. Так что я ожидаю его с минуты на минуту. Хочешь тоже послушать?
   – Не отказался бы, – заметил я.
   – Тогда, давай, приезжай, – ответил мне на это Блум и повесил трубку.

Глава 10

   Перед тем как уйти из дома, я позвонил Дейл, чтобы предупредить ее, о том, что сегодня вечером мне предстояло еще одно очень важное дело.
   – И когда ты освободишься?
   – Часов в десять, наверное. Во всяком случае, постараюсь.
   – А где ты будешь?
   – В участке.
   – Это еще по крайней мере сорок минут езды до моего дома.
   – Что, думаешь, будет слишком поздно?
   – Нет. Приходи, как закончишь с делами. Во сколько бы ты не освободился.
   – В случае чего, я позвоню тебе.
   – Пожалуйста, постарайся не допускать таких случаев, – сказала Дейл.
   Нейл Садовски оказался кареглазым блондином лет тридцати пяти, ростом примерно пять футов и семь дюймов, и я подумал, что весил он должно быть около ста шестидесяти фунтов. Подбородок и щеки его покрывала борода, переходившая в усы над верхней губой, и все это, и борода, и усы, тоже светлые, придавали его лицу вид аристократа Викторианской эпохи, а прямой нос и глубокий взгляд еще более усиливали это впечатление. На нем были синие узкие брюки, черные кожаные мокасины Гуччи и пиджак из голубой замши, из-под которого была видна темно-синяя футболка. Мы сидели в кабинете капитана. Я уже начинал сомневаться в том, что сам капитан вообще когда-нибудь появляется на работе.
   – Итак, – сказал Блум, – очень любезно с вашей стороны, мистер Садовски, что вы появились здесь, я очень вам благодарен. У нас же ушла уйма времени на то, чтобы разыскать вас.
   – Ах да, я еще до рождества уехал в Майами, – сказал Садовски.
   – Ваша мать сказала нью-йоркским полицейским то же самое.
   – Зря вы беспокоили ее. – Мне очень жаль, – Блум сделал небольшую паузу, а затем сказал. – Я думаю, что вы уже знаете о том, что Викки и ее дочь были убиты.
   – Да.
   – Когда вам стало об этом известно, мистер Садовски?
   – О Викки – в прошлый понедельник. О ее дочери…
   – Давайте все же поговорим сначала о Викки. Вы узнали обо всем в понедельник, да? На следующий день после убийства.
   – Да.
   – А где вы были той ночью, когда ее убили? Вы были заняты на работе?
   – Нет, по воскресеньям я не работаю.
   – Так где же вы были? Я не помню.
   – Ну, мистер Садовски, мне все же хочется, чтобы вы постарались.
   – Послушайте, я приехал сюда, потому что подумал, что смогу быть вам чем-то полезен. Если бы я знал, что это обернется всего-навсего третьесортным…
   – Мистер Садовски, уверяю вас, что вы ошибаетесь.
   – Нет? А что же это тогда по-вашему? Если вы думаете, что я это я убил Викки и ее дочку… да вы просто с ума сошли.
   – И все же, где вы были?
   – Я уже сказал вам, я не помню. Когда я вернусь обратно в Майами, я посмотрю в свой ежедневник и тогда смогу отчитаться перед вами, где я был и что делал. И какого черта вы вбили себе в голову, что я имею какое-то отношение к смерти Викки.
   – Ну, разумеется, такой милый парень как вы, я правильно понял?
   – Что все это означает?
   – Мистер Садовски, где вы были в ночь с воскресенья на понедельник, тринадцатого января?
   – Послушайте, я продолжаю повторять ему, что я не помню, – обратился Садовски ко мне, – а он продолжает спрашивать меня о том же самом. Мы с Викки были просто хорошими друзьями, это-то вам хоть понятно? – говорил он, повернувшись спиной к Блуму. – Между нами не было никаких амуров, типа того, что было между ней и Эдди, но все же мы были друзьями. Вы понимаете? Друзьями. Что здесь может быть непонятного? И почему, зачем, кому бы то ни было понадобилось бы убивать друга.
   – Вот здорово. Я просто теряюсь, – сказал Блум. – А почему же тогда, по-вашему, Каин убил Авеля?
   – Господи ты боже мой, – страдальчески проговорил Садовски; он покачал головой, шумной выдохнул, а затем наконец снова заговорил, – Я просто ушам своим не верю. Ну скажите ради бога, неужели вы еще никак не можете понять, как все мы были близки? Ведь все что происходило тогда, это происходило со всеми нами, это было словно сон наяву. Ведь что мы тогда из себя представляли? До того, как стать группой «Уит», мы были просто горсткой оболтусов, репетировавшей по гаражам. И без Викки… нет, без Эдди, наверное… мы бы до сих пор торчали бы в той дыре. Эдди – гений. Вам когда-нибудь доводилось встречать гения? Нет ничего такого в музыке, чего бы он не знал. И если бы вы только слышали нас тогда, когда мы пришли на прослушивание в «Ригэл». Да вы бы просто-напросто в ту же минуту вышвырнули бы нас вон из студии. И даже Джорджи, который мог дать сто очков вперед любому из нас, стал играть наверное еще в несколько раз лучше, с тех пор как с нами начал работать Эдди. А что до меня, то до того момента, как судьба свела нас с Эдди, я считаю, что я был всего лишь засранцем, стучащим по кастрюлям и чайникам. Всему, что я теперь умею, научил меня он. Черт, он научил меня вообще всему тому, что я теперь знаю о музыке. Ведь до знакомства с ним я был неспособен отличить настоящие палочки от тех, которыми едят китайцы. Он был гигантом в своей области, слышите, гигантом! Он был таким заводным, что запросто мог вынуть из тебя всю душу, взрывался по каждому поводу и без повода, но кто сказал, что гений кроме того, что он гений должен еще и обладать терпением? Я хочу сказать, что «Уит» – это целиком и полностью его заслуга и удача. И Викки Миллер – тоже.
   – Как это? – спросил Блум.
   – Вы знаете, после нашего прослушивания… – Садовски покачал головой. – Я хочу сказать, что кому тогда могло прийти в голову, что из всего того хоть что-нибудь выйдет?..
   Прослушивание было для них полным провалом.
   Вполне возможно, что голос Викки и годился для того, чтобы ублажать непритязательные аудитории пьяниц, для которых она и выступала одно время в салунах Арканзаса, но теперь же они имели дело с солидным и передовым миром звукозаписи и здесь для Викки наступали тяжелые времена, потому что – даже после усиления – ее было нелегко расслышать на фоне ведущей гитары Гамильтона, звучных аккордов бас-гитары и собственно грохота, производимого самим Садовски. На счастье Викки, продюсер студии «Ригэл» проходил мимо них как раз в то время, как она и тогда еще безымянная группа завершали свой второй отрывок. Стоя за стеклом, он слушал и смотрел. И все что ему довелось услышать тогда – по собственному признанию Садовски – было, откровенно сказать, просто ужасно, но вот глазам его предстало довольно примечательно зрелище. А увидел он то, что еще раньше уже довелось увидеть Кенигу: девятнадцатилетняя Виктория Миллер, высокая и длинноногая, с черными, как безлунная ночь, волосами и глазами цвета антрацита, и рядом – трое аккомпанировавших ей тоже довольно симпатичных молодых людей, которые волею судеб все оказались ниже ее ростом, да к тому же еще все трое были блондинами.
   В музыкальном бизнесе, по крайней мере так объяснил нам это Садовски, «продюсер» на деле сочетает в себе аранжировщика, дирижера и режиссера, если монтаж записанного произведения вообще может быть сравним в какой-то степени со съемками фильма или постановкой спектакля. У Кенига на студии работал продюсером юный еще тогда Эдди Маршалл – урожденный не то Марчиано, не то Мариани, а может быть Мастрояни или Мариэлли, Садовски уже просто не помнил этого – итальянец по происхождению, родившийся в Лос-Анджелесе, прокладывающий себе путь к вершинам музыкального бизнеса, принимаясь за работу, которая по его собственному убеждению была «недостойна его подлинных талантов», что он имел обыкновение ставить в упрек группе. В Викки и троих аккомпанировавших ей юнцах, он сумел разглядеть визуальное ядро еще одной из тех сенсаций, которые могут случаться только в рок-бизнесе – если только из них удается сделать зрелище. Кранц и Садовски играли гораздо лучше, чем их девятнадцатилетний лидер-гитарист, с которым Викки и ее отца свела судьба в Нэшвилле, и который, как и большинство своих сверстников выучил лишь три основных аккорда, а потом накупил наверное не меньше чем на тысячу долларов многочисленных усилителей и динамиков, чтобы его «группа» могла репетировать. Но в конце концов и он был не безнадежен. Голубоглазый красавец-блондин, обладающий к тому же еще очаровательной улыбкой, Джеф Гамильтон все же тоже впоследствии станет играть, а друзья ему в этом помогут, да и к тому же он как нельзя лучше подходил к тем двум светловолосым музыкантам, из которых Эдди рассчитывал сделать группу для будущих выступлений Викки. Название «Уит»^[8] было присвоено новорожденной группе самим Эдди и было связано с цветом волос игравших в ней музыкантов.
   Однако самая главная трудность заключалась в самой Виктории Миллер и ее пробивном папаше. Двейн Миллер был до некоторой степени одержимым своей идеей. В своем лице он сумел одновременно сочетать качества религиозного фанатика, балаганного зазывалы, опытного жулика и практичного антрепренера, возомнившим себя вдруг единственным полномочным импресарио одной единственной актрисы, волею судеб оказавшейся в его распоряжении: своей дочери Виктории.
   И он не желал соглашаться ни на что, как только на то, чтобы она всенепременно стала звездой, не будучи при этом наделенной сколь-нибудь заметными вокальными данными и при почти полном отсутствии музыкального слуха. Но чудеса все же иногда случаются, а Эдди Маршаллу давно не терпелось попробовать себя в качестве продюсера своей самой первой…
   – Ведь даже Моисей и Иисус, – заметил Садовски, – тоже начинали с чего-то.
   И вот Эдди закрылся с теми тремя музыкантами (которых он теперь уже вполне официально окрестил группой «Уит»), и целых три недели они работали над синглом, который затем вошел в альбом, ставший впоследствии хитом: Эдди сам написал у нему музыку и назвал это свое произведение «Безумием», потому что само по себе это слово повторялось в нем в различных вариациях целых двадцать шесть раз в сочетаниях со стихотворными шедеврами типа «Я весь в…» и «мы все в…» и «они все в…», оказавшимися своего рода пророчеством, потому что ко времени выхода альбома «Безумием» были охвачены действительно все.
   Если лишь три недели ушло у них на то, чтобы довести до ума тот сингл, именем которого позднее и был назван весь альбом, то на запись остальных девяти песен для того же альбома ушло соответственное число месяцев. И еще три месяца Эдди колдовал над электроникой в аппаратной («На это ушли ноябрь и декабрь 1964 и январь 1965», – сказал Садовски), с таким упорством, с каким ему еще никогда в жизни не приходилось работать. Его исходный материал состоял из довольно неплохого бас-гитариста, слишком громкого ударника, лидер-гитариста, репертуар которого к тому времени увеличился с трех до восьми аккордов и певицы, которая хотя и обладала внеземной красотой, но едва-едва справлялась с мелодией. И настоящим чудом из чудес было то, что несмотря на все это, он все же добился своего. Пустившись на такие эффекты и ухищрения, до которых, пожалуй больше и не сумел бы додуматься, кроме, может быть, Штейнмеца, Эдисона или Маркони, Эдди произвел на свет альбом, который заставил зазвучать «Викторию Миллер и „Уит“» – именно так они были представлены на обложке альбома, который был украшен аналогичной кроваво-красной надписью – как нечто совсем новое в рок-музыке со времен «Битлз».
   – Альбом «Безумие» вышел в апреле 1965 перед самой Пасхой, – рассказывал Садовски, – Эдди и Кениг рассчитывали на то, что именно в это время толпы подростков и молодежи разъедутся по домам на каникулы, и тут же бросятся в магазины в поисках нового таланта. Всего за три недели наш альбом вырвался на первое место во всех хит-парадах, а в начале июня была продана его миллионная копия, и он стал «золотым». Сингл же лишь самую малость не дотянул до миллиона, и поэтому в этой категории «золотыми» мы не стали, но это было отнесено нами за счет того, что очень многие уже купили наш же альбом.
   В ночь перед убийством Викки говорила мне, что ее Продюсер не хотел, чтобы она пела живьем, потому что «ему хотелось, чтобы все шли и покупали мой голос в записи, понимаешь?» Принимая во внимание ограниченные вокальные способности Викки, без поддержки студийных технических хитростей сами по себе ничего не значащие, принятое тогда Эдди решение казалось вполне разумным. Следующий альбом назывался «Снова Безумие», он вышел в 1966 году и тоже стал «золотым». Третий и последний их альбом назывался просто – «Викки». К тому времени стало вполне очевидно, что из всех них звездой почиталась только одна Викки; это именно Виктории Миллер «Ригэл Рекордз» был обязан своими доходами, ну а ребята с волосами цвета пшеницы на ее фоне казались не более чем обыкновенной соломой.
   Отказы Викки выступать со сцены, и даже появляться в каких бы то ни было телешоу, относились целиком на счет присущей ей застенчивости. Миллионы поклонников Викки, как это утверждалось в пресс-релизах, довольствовались любыми подробностями из личной жизни звезды, освещавшимися в бесконечном потоке раздаваемых ею направо и налево интервью для газет и журналом, ни в одном из которых никто не смог бы услышать ее вполне заурядного голоса. Альбом «Викки» вышел в 1967 году и тоже стал «золотым». Это был ее последний альбом.
   – А что потом? – спросил Блум.
   – Потом она вышла замуж, – пожал плечами Садовски, – за Тони Кенига, в марте шестьдесят восьмого года. И практически сразу же после этого она забеременела. Мы как раз работали тогда над четвертым альбомом, а у нее тут случился выкидыш. Если мне не изменяет память, тот альбом должен был называться «Снова Викки», он так никогда и не был завершен. Потеряв первого ребенка, Викки забросила работу на полпути. Она сочла, что все это из-за того, что ей приходилось слишком много работать и выкладываться в студии. Она объявила всем репортерам, что личная жизнь для нее теперь куда важней, чем все «золотые» диски в мире вместе взятые. Так она закончила свою карьеру, а заодно и карьеру группы «Уит», и самого Эдди Маршалла. Тот начал покуривать «травку», и наконец кончилось все это тем, что Эдди стал работать диск-жокеем на какой-то захолустной радиостанции в…
   – Мистер Хоуп, – обратился ко мне Кенион, заглянув к нам в кабинет, – вас просят к телефону, если хотите, то можете снять трубку прямо здесь.
   – Спасибо большое. Прошу прощения, – извинился я и вышел из-за стола. Оказавшись в приемной, я взял трубку, которую Кенион протянул мне. – Алло?
   – Угадай, кто это, – сказала Дейл.
   – Привет.
   – Ты знаешь, который час?
   – А как же.
   – Уже без пяти минут десять.
   – В точности так.
   – А ты обещал, что в десять ты там уже все закончишь.
   – И закончу.
   – Я просто хотела убедиться, – сказала Дейл. – А почему бы тебе не уехать оттуда прямо сейчас?
   – Прямо сейчас и уеду.
   – Мэттью, я…
   – Что?
   – Да нет, ничего, просто поторопись, – сказала она.
   В трубке раздался щелчок. Я положил трубку на рычаг, поблагодарил Кениона и снова вернулся в кабинет капитана.
   – Все в порядке? – поинтересовался у меня Блум.
   – Да, но только мне уже пора, – ответил я. – У меня уже была запланирована еще одна встреча на сегодняшний вечер, но когда ты позвонил…
   – Я здесь еще немного задержусь, – сказал Блум. – Но если тебе надо идти – нет проблем, иди.
   – Он все еще думает, что я к этому делу тоже какое-то отношение имею, – сказал Садовски, обращаясь ко мне.
   – Так постарайтесь убедить меня, что это не так, – ответил ему на это Блум.
   У дома Дейл на рифе Виспер я был не раньше, чем без двадцати минут одиннадцать. К этому времени я успел уже чертовски проголодаться, и когда я сказал Дейл о том, что я еще не успел поужинать, она тут же достала большой кусок жареного мяса и огромный спелый помидор, порезала и то и другое, сделала из всего этого огромный сэндвич и достала из холодильника бутылку холодного пива. Мы расположились во внутреннем дворике ее дома, где я и набросился на еду, в то время пока она неспешно потягивала что-то из фужера. Тем вечером на улице было довольно сыро, и стоявшая здесь мебель была несколько липкой и влажной на ощупь. На Дейл был голубой нейлоновый пеньюар, а волосы ее были распущены по плечам. Она смотрела на меня, пока я с жадностью поглощал свой сэндвич, запивая его пивом и сидя так с набитым ртом, рассказывал ей о сестрах Хайбель, живущих на Фэтбаке, и о «беседе» – как иносказательно данное мероприятие называется у полицейских – с Нейлом Садовски. Но Дейл, казалось, была поглощена своими собственными мыслями. Закончив наконец свой рассказ, я открыл для нее объятия, и она подошла ко мне, устроилась у меня на коленях, и положив мне голову на плечо, вздохнула.
   – У тебя что-нибудь случилось? – спросил я.
   – Очень неудачный день в «Блэкстоун».
   – Ну, рассказывай.
   – Все плохо, – продолжала Дейл, – с начала и до конца. Тебе будет не интересно.
   – Все равно расскажи.
   Помимо остальных небольших и досадных неприятностей, которые могут свести с ума любого адвоката, больше всего Дейл беспокоила встреча в самом конце ее рабочего дня, когда ей нанес визит адвокат, представлявший на бракоразводном процессе интересы некоего мужа. Дейл на том же процессе представляла интересы жены, и роль эта была ей не по душе с самого начала, хотя бы потому что на стороне мужа выступал мужчина, а сторону жены представляла женщина, все уже заранее было расписано, разложено по полочкам, и все роли распределены по половому признаку: мальчики с мальчиками, девочки с девочками. Пока она рассказывала мне все это, рука моя покоилась на ее прикрытой нейлоном груди, и когда я неожиданно отдернул руку, словно мне стало горячо, Дейл тут же притянула ее обратно к себе («Не дури, Мэттью», и затем сама положила ее к себе на грудь за V-образный вырез пеньюара.
   Сначала Дейл решила, что адвокат противоположной стороны пришел к ней для того, чтобы обговорить детали бракоразводного договора. Вот уже несколько последних месяцев они безрезультатно торговались из-за алиментов и выплат на содержание, и поэтому-то Дейл, повинуясь логике, сделала для себя предварительный вывод о том, что он пришел к ней сегодня под самый конец рабочего дня, чтобы предложить что-нибудь более разумное, чем те цифры, на которых он так непреклонно настаивал еще во время их последней встречи перед рождеством. На этот раз первые двадцать минут своего визита он даже и словом не обмолвился ни об алиментах, ни о прочих выплатах, предпочитая вместо этого рассказывать о купленном им совсем недавно новом катере, а заодно и узнать о самой Дейл, что да, она замужем еще не была, и что в общем-то особых привязанностей у нее нет, и что ее не слишком занимают водные виды спорта и она была бы очень признательная ему, если бы он перешел бы непосредственно к цели своего визита, если у него на самом деле была какая-нибудь цель.
   – Знаешь, Мэттью, к тому времени он мне уже порядком поднадоел и даже уже начинал раздражать, – говорила она мне, – и да, милый, я знаю, я прекрасно знаю, что хуже нет, когда юрист начинает выходить из себя при встрече с представителем другой стороны, это я знаю, но ведь этот тип уже начинал намекать, что не плохо бы нам с ним было встретиться, – боже мой, и это все вместо того, чтобы перейти к действительно важным – по крайней мере для меня – вопросам, касательно развода моей клиентки, который она пытается получить в течение вот уже целых восьми недель, с тех пор как она еще задолго до рождества покинула дом мужа, забрав с собой своего семимесячного сынишку.
   Я заметил, что Дейл уже во второй раз в своем рассказе упомянула о рождестве; и я вдруг подумал о том, что Викки и Эдди Маршалл каждый год посылали друг другу открытки с рождественскими поздравлениями. Я также припомнил – и это тоже очень взволновало меня еще на похоронах, когда мне довелось услышать, как Блум расспрашивал Маршалла – что Викки даже не упомянула в своем рождественском послании о скорой премьере в «Зимнем саду», которая ожидалась менее чем через две недели после рождества. Мне это все же казалось очень странным – а Дейл все рассказывала:
   – …в течение следующих пяти минут, что на самом деле перед ним стоят две цели. Первая – это убедить меня в непорочной нравственности его клиента, а также и еще одна – хоть она и была довольно утонченной, но не настолько, чтобы не заметить ее вовсе. Представляешь, он ничего не упустил, перечисляя такие достоинства своего клиента, как честность, добродетельность, целомудрие, набожность, способность к состраданию, честность – или я уже упоминала о его честности? – а также то, что его клиент ко всему прочему еще является очень способным игроком бейсбольной команды Первой Пресвитерианской церкви. И выдавал он это все, как будто его перед этим запрограммировали – мой клиент так честен, что он однажды; мой клиент такой добродетельный, что он даже; мой клиент такой целомудренный, что он иногда; мой клиент такой набожный и так далее и тому подобное до бесконечности. И как будто бы всего того было недостаточно, он снова повторил все заново, мой клиент такой, мой клиент сякой. Короче, словно вооруженный грабитель, которого видели входящим в восемь часов вечера в винный магазин с обрезом под мышкой, но зато он точно запомнил, во сколько начинается сеанс в кинотеатре – например, в семь-тридцать, если уж на то пошло – и даже может точно рассказать тебе, кто и кого целовал ровно в восемь часов на экране в темном зале старого доброго «Биджо» на Мейн-Стрит, но который, мой дорогой, уже давно снесен, чтобы на том месте появился бы еще один супермаркет. Мэттью, ты понимаешь, о чем я говорю? Он старался создать алиби своему клиенту, пытаясь обелить его, расписать передо мной как святого, и как будто бы это совсем и не жена его клиента впервые пришла ко мне в офис с фингалами, которые муженек поставил ей за то, что она имела наглость застукать его в постели с дешевой потаскушкой, что работает на разделке устриц в «Даунтаун Марин». В последствии бедная женщина показывала мне еще синяки на ногах и груди, нечего сказать, достойный образчик южной набожности и воспитанности. И вот это и есть ее муженек, замечательно играющий на второй базе за церковную команду. Это было его первой задачей. Алиби. Выдача рекомендаций.
   Я же все еще думал о том своем разговоре с Эдди Маршаллом и о том, что как же все-таки странно, что Викки ничего не сообщила ему о своей премьере. И теперь, хотя конечно раньше до меня это не доходило, мне показалось, что слишком уж долго и чересчур навязчиво рассказывал Эдди о том, где он находился в ночь убийства. Теперь я думал о том, какое замечательное алиби могут предоставить яхта и океан. Двейн Миллер ничего не слышал о смерти внучки, потому что он был на рыбалке с двумя своими дружками, помешанными на рыбалке. Эдди Маршалл не слышал ничего об убийстве Викки, потому что он тоже был в море, а что, весьма удобно: «Я возвратился лишь вчера вечером. Я даже на знал, что Викки снова решила вернуться на сцену. Обо всем этому я узнал из газет. Если бы я только узнал о том чуть раньше, я бы тут же, сразу же, все бросил и примчался бы сюда…»
   – … совсем другое дело. Все мы на определенном этапе попадали в подобные ситуации, когда из тебя стараются выудить, буквально выжать информацию… эй, ты вообще-то как, слушаешь меня?
   – Да, продолжай.
   – У тебя такой остекленевший взгляд. Может быть тебе лучше отпустить мою грудь?
   – Нет-нет. Продолжай.
   – Ну вот. До меня дошло, что мой ученый оппонент просто-напросто избрал очень удобный способ получения нужных ему сведений, и перечислял он все эти достоинства своего клиента только для того…
   «Я взял на время яхту у своего друга, что живет в Исламораде. И в воскресенье, когда я приехал туда…»
   – … и теперь он старался выяснить все в той же своей дьявольски хитрой манере, знала ли я о том, что за дела творились у них там все эти последние восемь недель, после того, как моя клиентка ушла от мужа, взяв с собой лишь маленького сынишку. Она ушла в том, в чем был, имея при себе лишь двенадцать долларов шестьдесят шесть центов наличными.