МакБейн Эд. Румпельштильцхен

   – А кто такой этот Луи Дюмон?
   – Он сказал, что пришел по поводу наследования недвижимости. А выглядишь ты все-таки ужасно…
   – Спасибо. Ему было назначено?
   – Нет.
   – Послушай, сейчас девять утра, и ты хочешь сказать, что он просто так взял и пришел сюда?
   – Сейчас уже девять пятнадцать, и это было именно то, что он сделал.
   – Ну ладно, принеси мне это дело, подожди минутку, пока я быстренько посмотрю, о чем там идет речь, а потом уже можешь и его ко мне запускать.
   Луи Дюмону, как мне показалось, было лет пятьдесят-пятьдесят пять, а цвет его лица наверняка показался бы уж слишком бледным даже для севера Миннесоты, а уж здесь, во Флориде, он смотрелся просто мертвенно бледным. Мистер Дюмон был практически абсолютно лыс. У него были тонкие, словно очерченные карандашом, усики, а глубоко посаженные беспокойно бегающие карие глазки должны были бы послужить для меня сигналом к тому, что господина Дюмона ничего не стоило вывести из душевного равновесия. Но на часах было только начало десятого, и я был не в состоянии обращать внимание на такие подробности, потому что в ту ночь сон мой длился не более четырех часов. Луи Дюмон молча стоял перед моим столом, пристально глядя на меня, маленький человечек, облаченный в костюм какого-то мрачного оттенка, казавшийся слишком неуклюжим для такого места как Флорида. Наверное, он ждал, что я все-таки предложу ему присесть. Я указал на кресло, и он тут же уселся в него. Говорил Дюмон очень медленно и тихо, чем окончательно и ввел меня в заблуждение. Он рассказал мне, что десять лет назад оспариваемая им ныне собственность принадлежала Питеру Лэндону, доводившемуся ему отчимом, который умер, не успев переоформить завещание и оставив то здание Луи и его сводному брату Джону.
   – Да-да, – сказал я. Пока он рассказывал мне все это, я успел перелистать заново все дело в поисках записи об официальном оформлении завещания на недвижимость Питера Лэндона.
   – Видите ли, – продолжал он, – здание это и до сих пор принадлежит мне и моему сводному брату.
   Наконец я отыскал, то, что искал. Я молча заново перечитал бумагу, и поднял глаза на него.
   – В соответствии вот с этим, – начал я, ни коим образом не представляя себе, какое неожиданное по силе воздействие произведут на него мои слова, – Питер Лэндон умер, оставив после себя только одного ребенка, сына по имени…
   Дюмон так резво вскочил со своего кресла, как если бы я вдруг взял и всадил в него шило. И тут я увидел его глаза, в них ярко загорелись свирепые огоньки, не предвещающие ничего хорошего.
   – Вот и вы туда же! И вы такой же, как и все они! – запальчиво выкрикнул он, а затем, упершись ладонями о крышку моего стола и подавшись немного вперед, он вдруг пронзительно заорал, брызгая слюной во все стороны. – Почему вы все не признаете моих прав? Что, хочешь надуть меня, а заодно и лишить причитающейся мне доли наследства?! Ты, жидовская морда, ублюдочный пидор, я хочу получить то, что мне причитается!
   Я совсем даже не еврей, и никогда в жизни мне не приходилось вступать в связь с мужчинами, и я просто ручаюсь, что я всегда надлежащим образом следую букве закона. Но тогда я безумно перепугался, что если мне вдруг вздумается попытаться опровергнуть хоть что-нибудь из предъявленных мне Дюмоном обвинений, то он просто-напросто еще больше перегнется через мой стол и задушит меня голыми руками.
   – Мистер Дюмон, – осторожно сказал я, – я основываю свой ответ только на том, что запись об официальном оформлении…
   – Да что вообще все эти твои вонючие бумажки могут знать? – продолжал разоряться Дюмон. – Разве они могут рассказать о том, как Питер взял к себе в семью сироту и воспитал его, как своего собственного сына?..
   – М-м, нет, это…
   – Так это я был тем сиротой! – все еще кричал он.
   – Мистер Дюмон, прошу вас, постарайтесь…
   – И он растил меня, как собственного сына! А после смерти все осталось мне и этому вонючему ублюдку Джону!
   – Но я… в документах об этом ничего не сказано, мистер Дюмон.
   – Ах, в документах! – он даже зашелся в крике.
   – Мы можем руководствоваться только ими, – сказал я. – Если документы…
   – Документы! – опять выкрикнул он.
   – Мистер Дюмон, какими бы самыми теплыми ни были бы ваши чувства по отношению к человеку, который взял вас в свою семью, когда вы остались сиротой…
   – Он действительно сделал это!
   – И я этого вовсе не отрицаю. Но какими бы ни были ваши чувства по отношению к нему и остальным членам его семьи…
   – Но не к ублюдку Джону!
   – Но не к Джону, разумеется, не к Джону, а должно быть к самому мистеру Лэндону или, возможно, к его супруге, когда она была еще жива.
   – Да я в глаза никогда не видел его жену! Что за чушь ты несешь?!
   – Я придерживаюсь того мнения, что при отсутствии иных доказательств…
   – Доказательств!
   – …боюсь, что вы не можете объявить себя наследником Питера Лэндона. В любом случае, сэр, с тех пор, как умер мистер Лэндон, его собственность уже четыре раза переходила от одного владельца к другому, и вот и теперешний ее обладатель имеет обязательств…
   – Обязательства! – снова выкрикнул он. – Только вот мне не надо рассказывать об этих обязательствах. Я и сам уже знаю все обо всех этих скотских распродажах и передачах имущества, и о правах собственности, и все про недвижимость тоже. Я все об этом знаю, и я знаю свои права. И если уж мне и придется начать дело в суде, чтобы получить свою долю с того миллиона долларов…
   – Мистер Дюмон, это имущество продается за триста ты…
   – Но оно же стоит миллион, и я желаю получить все, что мне причитается! И я тебе все-таки еще кое-что скажу, ты, осторожный жидовский ублюдок, я убью любого авдокатишку или судью, кто только попытается встать у меня на пути!
   – Мистер Дюмон, – обратился я к нему, – вы уже начинаете меня раздражать. От имени моего клиента я предлагаю вам пятьсот долларов, и вы дадите мне расписку об отказе от своих притязаний. В противном случае, мы будем вынуждены просто-напросто проигнорировать ваши требования. Ну, что скажете? Хотите получить пятьсот долларов?
   – Я хочу получить свою долю с миллиона!
   – Ваша доля с миллиона равняется пятистам долларам. Так что, как хотите, либо да, либо нет.
   – Да.
   – Вот и замечательно.
   – Я возьму деньги, ты, чертов ублюдок.
   – Тогда подождите за дверью, пока я оформлю тут кое-какие бумаги и выпишу чек.
   – Мне нужны наличные, – попытался возразить Дюмон.
   – Нет, вам придется взять чек. Я хочу, чтобы запись, подтверждающая выплату…
   – Опять запись! – воскликнул он.
   – Идите и подождите меня в приемной, – предложил я ему. – И выбирайте выражения в присутствии той юной дамы.
   – Ублюдок, – огрызнулся он и вышел из моего кабинета.
   Так начинался мой очередной рабочий понедельник. Минут десять спустя мне позвонил один из должников моего другого клиента, хирурга, сделавшего операцию на желчном пузыре. Звали того должника Джеральд Банистер, и долг, числившийся за ним, составлял девятьсот долларов. Наш с ним диалог он начал со слов:
   – Ну, и о чем там речь?
   – А речь там о девятистах долларах, мистер Банистер.
   – Ну а в чем дело-то? Что, Ральф думает, что я ему не заплачу?
   – Если под Ральфом вы подразумеваете доктора Унгермана, то, да, он опасается, что кроме удаленного у вас желчного пузыря, ему с вас так ничего и не удастся получить.
   – Ха-ха, очень смешно, – ответил Банистре, – ну конечно, я собираюсь заплатить. Передайте ему, чтобы он прекратил тянуть из меня жилы, о'кей? Мой желчный пузырь… очень смешно. Он что, оставил его себе на память и хранит это сокровище в каком-нибудь кувшине или еще где-нибудь?
   – Мистер Банистер, когда же вы все же собираетесь заплатить господину Кигерману?
   – Я ему обязательно заплчасу, не беспокойтесь.
   – Но меня все-таки это очень уж, понимаете ли, беспокоит. Когда вы ему заплатите?
   – Сейчас я не смогу.
   – А когда вы сможете?
   – Я имею в виду, что я не могу сейчас полностью выплатить ему всю сумму.
   – В таком случае, какую сумму вы сможете заплатить прямо сейчас?
   – Сто.
   – А оставшиеся восемьсот?
   – Я смогу выплачивать ему по сотне каждый месяц.
   – Это не слишком уж хорошо.
   – Во всяком случае, это лучшее из того, что я могу сделать.
   – Вам придется еще побольше постараться.
   – Я не смогу настараться больше, чем на две сотни в месяц.
   – Но вы же не сказали двести, вы сказали сто.
   – Я имел в виду две сотни.
   – Сто сейчас и потом по две сотни ежемесячно в течение четырех месяцев, так, надо полагать, следует понимать вас?
   – Именно так.
   – Хорошо, теперь мне необходимо встретиться с вами здесь, у меня в офисе, чтобы выправить кое-какие бумаги. И запомните, мистер Банистер, вы сами устанавливаете данные сроки…
   – Да, это мне известно. – И хочу предупредить вас о том, что я не допущу дальнейших нарушений вами оговоренных условий.
   – Благодарю за предупреждение.
   – Я подготовлю бумаги. Когда вы можете зайти сюда, чтобы их подписать?
   – Как-нибудь на следующей неделе.
   – Давайте условимся, что вы зайдете ко мне завтра.
   – Завтра я не могу.
   – А когда вы можете?
   – В четверг.
   – Ладно, пусть это будет в четверг в девять часов утра.
   – В час дня в четверг.
   – Согласен, в час дня.
   – Никогда еще меня так не одолевали, – сказал Банистре и повесил трубку.
   Было уже почти десять, когда Синтия вновь позвонила мне, чтобы сообщить, что Фрэнк ожидает меня в своем кабинете. Некоторые говорят, что мы с Фрэнком похожи друг на друга. Но лично я никакой схожести между нами не вижу. У меня рост шесть футов и два дюйма, а вешу я сто девяносто фунтов. Фрэнку же не хватает до шести футов целых полдюйма, а весит он сто шестьдесят фунтов, да еще к тому же он очень тщательно следит за своим весом. Правда, у нас у обоих темные волосы и карие глаза, но вот овал лица у Фрэнка более круглый, чем у меня. Фрэнк утверждает, что во всем мире существует только два типа лиц: первый тип – поросенок и второй – лиса. Себя он классифицирует как относящегося к первому типу, а меня – ко второму. В этих определениях нет ничего, что могло бы задеть чье-либо самолюбие: данная классификация является сугубо описательной. Впервые Фрэнк рассказал мне об этой своей системе примерно год назад. И вот с тех пор я уже не могу взглянуть в чью-либо сторону без того, чтобы автоматически не причислить его либо к поросятам, либо к лисам.
   Фрэнк лишь мельком взглянул в мою сторону и сказал:
   – Ну что, блудливый котяра, все-таки приплелся?
   Мне не верилось, что я выгляжу до такой степени ужасно. Конечно, правда то, что минувшей ночью спать мне практически не пришлось, но все же мне показалось, что после утреннего душа и бритья, я стал чувствовать себя несколько бодрее, и еще к тому же в то утро на мне был один из моих самых лучших костюмов, классический английский костюм, что был сшит специально на заказ в самом Нью-Йорке. Это было еще до развода. После него, я уже не мог позволить себе заказывать костюмы в салоне.
   – Скоро здесь появятся Даунинги. И снова речь идет про эти их завещания, – заговорил Фрэнк. – Я даже не знаю, что еще им можно посоветовать. И вообще, мне бы очень не хотелось влезать в это дело.
   – А в чем так сложность-то?
   – Видишь ли, они собираются на целых полгода в кругосветное путешествие, в круиз, значит, и теперь перед отъездом им захотелось оформить завещания. Но вот только Салли не желает сделать деверя, брата мужа, значит, своим душеприказчиком…
   – Имеешь в виду, если ее Говард умрет раньше, чем она?
   – Вот именно. Она, скажем так, недолюбливает брата своего мужа. Только и всего. Ей кажется, что если сначала умрет Говард, а затем она, то ее беспутный деверь разбазарит все, что только можно.
   – А у нее что, есть основания для подобной уверенности?
   – Конечно, ведь он уже промотал свою часть того наследства, что досталось братьям Говардам после смерти их отца. Вот Салли и боится, что после того, как их с мужем не станет, их имущество удостоится той же участи.
   – Ну и что из этого? А она кому хочет доверить все это?
   – Своему брату.
   – И в чем здесь загвоздка?
   – А в том, что он ни чуть не лучше брата Говарда. Как мне удалось выяснить, он просто мелкий картежник из тех, что отправляются каждый уикэнд в Майами. Он может поставить на кон что угодно: хоть собаку, хоть целый дом.
   – Да-а… сюда бы сейчас Царя Соломона, – заметил я.
   – Через двадцать минут они будут здесь. И что я им скажу?
   – А может она согласится с тем, чтобы в случае чего, кто-нибудь из нас стал бы исполнителем ее последней воли?
   – Может быть.
   – Или банк? Какой у них там банк?
   – «Ферст-Юнион».
   – Ведь там есть хороший попечительский совет, почему бы тебе не предложить им и этот вариант?
   – Она зациклилась на своем брате.
   – А Говард что думает по этому поводу?
   – Он настаивает на кандидатуре своего брата.
   – Ну раз так, то посоветуй им отменит к чертовой матери этот дурацкий вояж, – сказал я.
   – Уж лучше я порекомендую им банк.
   На столе затрещал селектор. Фрэнк нажал на кнопку:
   – Слушаю.
   – Здесь к мистеру Хоупу пришли из полиции, – доложила Синтия.
   – У тебя что, встреча с полицейским? – поинтересовался Фрэнк.
   – Нет, – ответил я.
   Он дожидался меня в приемной, этот мускулистый молодой человек с волосами, цветом напоминающими песок. Он представился мне как сержант Халловей и очень вежливо спросил меня, не смогу ли я оказать ему любезность, последовав за ним.
   – А зачем это? – поинтересовался в свою очередь я.
   – Вы Мэттью Хоуп, не так ли? – переспросил он.
   – Да, я Мэттью Хоуп, – подтвердил я.
   – Мистер Хоуп, – снова обратился ко мне он, – сегодня утром женщина по имени Виктория Миллер была найдена мертвой в собственном доме. Первой ее обнаружила пришедшая для уборки домработница. Соседи, живущие через дорогу от дома убитой, рассказали нам, что в три часа ночи у дома покойной был припаркован автомобиль «Карманн-Гиа» коричневатого цвета с номерным знаком «Хоуп-1», зарегистрированным во Флориде. Дорожная инспекия утверждает, что эта машина принадлежит вам, мистер Хоуп. В то же время, кажется присматривавшая за ребенком, девушка по имени Шарлен Витлоу находилась вчера около полуночи в доме покойной и подтвердила, что там она была представлена мужчине, назвавшегося мистером Хоупом, что подтверждает ваше присутствие на месте преступления по крайней мере в течение трех часов. И теперь вам просто хотят задать несколько вопросов. Так как, вы идете?
   В Калусе полицейский участок официально назывался не иначе как «Здание общественной безопасности», и соответствующая надпись была выведена белыми буквами на его низкой наружной стене. Справа от коричневой металлической двери располагалась другая, менее заметная и частично скрытая за кустами табличка: «Департамент Полиции». Само здание департамента было выстроено из кирпича и по его суровому по своей архитектуре фасаду располагались лишь узкие окна, очень походившие на бойницы в крепостной стене. Подобный архитектурный прием был довольно распространенным в Калусе, где лето было довольно знойным, и огромные окна напускали бы в помещение еще больше раскаленного зноем воздуха. В марте прошлого года я провел в этом здании довольного много времени, занимаясь делом своего клиента по имени Джеймс Печиз, жена и сын которого были жестоко убиты в его же собственном доме на Джакаранда Драйв. Тогда мне пришлось работать со следователем, которого звали Джордж Эренберг. Когда по пути в участок я спросил у сержанта Халловея, работает ли сегодня Эренберг, он лишь кратко ответил мне, что детектив Эренберг больше не работает в Калусе, и что теперь он несет службу в полиции Лаудерейла. Тогда я снова поинтересовался у Халловея, где же теперь в таком случае находится напарник Эренберга – детектив Ди Лука.
   – У Винни сейчас отпуск, – был ответ. – И до двадцать первого он не вернется.
   – Вот оно что, – сказал я. До двадцать первого оставалась еще целая неделя.
   Ярко-оранжевый лифт поднялся, словно огромный перископ прямо напротив входа в приемную на третьем этаже. Там у стены стоял стол, а за ним сидела молодая женщина. Она что-то быстро печатала на машинке. На стене у нее над головой висели часы, показывавшие без десяти минут одиннадцать. И все это было мне до боли знакомо и привычно (за исключением того, что Винсент Ди Лука тогда был в отпуске, а Джордж Эренберг был переведен в Департамент полиции Форта Лаудердейл). Тот человек, что ждал меня для беседы, представился как детектив Моррис Блум. Это бол большой мужчина, лет ему было уже за сорок, и он был выше меня по крайней мере на целый дюйм. Одет он был в несколько помятый синий костюм и неглаженную белую рубашку, верхняя пуговица ворота которой была расстегнута, а узел галстука соответственно несколько ослаблен. У него были руки уличного драчуна, лицо лисы, нос на котором, видимо, был ломан уже не один раз, косматые черные брови и темно-карие глаза, которые и придавали всему его лицу такое выражение, что его кто-то сильно обидел, и он вот-вот расплачется. Глядя на него, я припомнил, что Джордж Эренберг тоже почему-то был преисполнен какой-то непередаваемой словами грусти, и мне было уже просто интересно узнать, действительно ли всем, состоявшим на службе в полиции Калусы, работа доставляла такую боль. Блум тут же поставил меня в известность, что он занимается расследованием по делу об убийстве и что перед тем, как он начнет задавать мне вопросы, ему бы хотелось проинформировать меня о моих правах. Это было первое упоминание о случившемся как об «убийстве». Сержант Халловей сказал мне только о том, что Викки была найдена мертвой. В этом штате случаи как самоубийств, так и убийств расследовались в точности по одной и той же схеме, и прежде у меня были все основания полагать, что если я был последним, кто застал Викки в живых, то визит полиции ко мне в офис можно было считать в порядке вещей. Но теперь об убийстве было заявлено официально. Убийство. И уже в этом случае положение мое было далеко незавидным. Если бы я остался с ней прошлой ночью…
   – Я адвокат, – сказал я ему. – Мне известны мои права.
   – Знаете, мистер Хоуп, я считаю, что если подходить к делу с сугубо технической стороны, то вы находитесь здесь под стражей, и я обязан ознакомить вас с вашими правами. Я служу в полиции уже почти двадцать пять лет, и ничто не раздражает меня больше, чем то, что приходится постоянно пересказывать одно и то же. Но я уже на собственной шкуре убедился, что на допросах лучше сразу сделать все так, как это положено, чтобы в дальнейшем не сожалеть, что не сделал этого, и если вы не возражаете, я быстренько зачитаю вам все, что касается ваших прав, и больше мы к этому уже не будем возвращаться.
   – Если вам от этого станет легче, – отозвался я.
   – От того, что людей убивают, мне легче никак стать не может, мистер Хоуп, – сказал он мне в ответ, – но давайте все же хотя бы начнем так, как того требует Верховный Суд, ладно?
   – Хорошо, – согласился я.
   – О'кей, – начал он, – в соответствии с постановлением Верховного Суда 1966 года по делу Миранда против Аризона, мы не имеем права начинать допрос до тех пор, пока вы не будете предупреждены о вашем праве на защиту, и с тем, чтобы избежать впоследствии самооговора. Во-первых, вы имеете право хранить молчание. Вам это понятно? – Да.
   – Вы имеете право не отвечать на вопросы. Это вам понятно?
   – Если же вы все-таки станете отвечать, то любое ваше слово может быть использовано против вас.
   – Мне это известно.
   – Далее, вы имеете право прибегнуть к услугам адвоката, как перед, так и во время допроса.
   – Я сам адвокат. Дальше, я думаю, можно не продолжать, не так ли?
   – Может быть и так, – подозрительно проговорил Блум. – Вам полностью ясны ваши права?
   – Да.
   – О'кей. Тогда я начну с того, что имеет принципиальное значение: вы были вчера с Викторией Миллер в промежутке от полуночи и часов до трех ночи?
   – Если вы имеет в виду ее дом, то мы были там уже около половины двенадцатого. Мистер Блум, вы можете сказать мне, что же все-таки произошло?
   – Знаете ли, мистер Хоуп, да не в обиду вам это будет сказано, но я пригласил вас сюда, потому что мне хотелось бы услышать то же самое от вас. Ведь, мистер Хоуп, я уверен, что будучи юристом, вы наверняка понимаете, что из-за того, что вы провели вместе с ней три-четыре часа, у меня теперь есть все основания для того, чтобы подозревать вас, как ее возможного убийцу.
   – Но когда я уходил от нее, она была жива, – возразил я.
   – А в котором часу это было? – немедленно последовал вопрос.
   – Где-то между тремя часами и половиной четвертого утра.
   – А более точное время не можете указать?
   – Три пятнадцать-три двадцать, вот так приблизительно.
   – Кто-нибудь еще видел, как вы выходили из дома?
   – Вот этого не могу вам сказать. Не знаю.
   – Одна лэди из дома напротив смотрела по телевизору фильм, так вот она утверждает, что когда она в три часа ночи выключала свет, то ваша машина все еще была припаркована у дома убитой.
   – Да, в три я все еще был там.
   – Почему вы в этом так уверены?
   – Я запомнил, как часы отбивали время.
   – Какие часы?
   – В гостиной. Такие маленькие фарфоровые часики.
   – Вы находились в гостиной в это время?
   – Нет. В это время мы были в спальне.
   – Мм-м. В постели?
   – Да.
   – Мистер Хоуп, я прошу прощения, но я вынужден спросить вас об этом. Скажите, вступали ли вы в интимные отношения с Викторией Миллер минувшей ночью?
   – Да.
   – Мистер Хоуп, а вы до этого давно были знакомы с ней?
   – Немногим больше трех недель.
   – А вообще за все время вашего знакомства между вами часто происходили подобные встречи?
   – Нет. До вчерашнего дня нет.
   – Мистер Хоуп, вы женаты?
   – Уже нет. Я развелся.
   – Насколько я понимаю, мисс Миллер была певицей…
   – Да, это так.
   – … и она выступала неподалеку отсюда в «Зимнем саду», том ресторане, что на Стоун-Крэб.
   – Да, и вчера вечером мы были там вместе.
   – Пока она там пела?
   – Да.
   – А когда это было по времени?
   – Я приехал туда, когда еще не было девяти. Шоу закончилось в десять. Потом мы еще немного задержались там, встретив кого-то из ее знакомых до… кажется ушли мы оттуда без четверти одиннадцать. Я отвез ее домой, где мы и были уже в половине двенадцатого.
   – В доме был еще кто-нибудь, когда вы приехали?
   – Да. Девушка, что присматривала за дочерью Викки. Викки расплатилась с ней, и после того как она ушла…
   Не решаясь рассказывать, чем мы занимались дальше, я замолчал.
   – Мне вы можете рассказать об этом, – заметил Блум, – я не собираюсь выяснять, кто где достает наркотики. Мы нашли в пепельнице пару окурков, а также два невымытых бокала. Итак, ваши дальнейшие действия заключались в том, что вы устроились так, чтобы покурить марихуаны и немного выпить. Так? А потом что?
   – Потом мы отправились в спальню.
   – И занялись там любовью?
   – Да.
   – До трех – трех тридцати утра?
   – Да.
   – А вам не приходилось в тот вечер видеть там маленькую девочку?
   – Нет. Она спала.
   – А вы ее вообще когда-нибудь встречали?
   – Да, один раз.
   – Когда это было?
   – На прошлой неделе. В пятницу.
   – Но вчера вы ее не видели, так?
   – Нет, не видел.
   – Ни когда вы пришли туда, ни тогда, когда уходили?
   – Да, это так. Няня дала девочке снотворное, кажется никвил, чтобы та уснула.
   – Вам это сказала сама няня?
   – Она сказала об этом Викки. А Викки передала ее слова мне.
   – А какие между вами были отношения?
   – С Викки? Все было замечательно.
   – Ни перебранок, ни ссор, что зачастую случаются между любовниками, ни…
   – Мы с ней не были любовниками.
   – До минувшей ночи. А кем же вы тогда были до этого?
   – Друзьями.
   – И хорошими друзьями?
   – Я бы сказал, случайными друзьями.
   – Но ведь ваша вчерашняя ночь не была случайной.
   – Нет, случайной та ночь не была.
   – Итак, вчерашняя ночь. Вчера между вами не было никаких размолвок?
   – Нет, не было. Хотя, подождите… да. Кажется, да. Я думаю, что мы все-таки повздорили немного. Во всяком случае, это наверное можно счесть размолвкой.
   – Вот как? И что же это было?
   – Она хотела, чтобы я остался с ней, а мне нужно было идти домой. Мы еще некоторое время это обсуждали, а после я ушел.
   – И как она отнеслась к этому вашему поступку?
   – Мне кажется, что она на меня очень рассердилась.
   – Но вы тем не менее ушли.
   – Да, я ушел.
   – И вы утверждаете, что когда вы уходили, она была жива, так?
   – Очень даже жива.
   – Я допускаю, что возможно это и было так, – сказал Блум, кивая мне. – Знаете, мистер Хоуп, при такой работе, как у меня, у человека начинает развиваться чувство, которое Эрнст Хемингуэй назвал встроенным детектором лжи. Вы знаете об Эрнсте Хемингуэе, о писателе?
   – Я знаком с его творчеством.
   – И вот ты начинаешь каким-то образом чувствовать, когда тебе говорят правду, а когда наоборот, лгут. Я думаю, что ваша работа, тоже способствует чему-то подобному. Мне кажется, что вы говорите правду, – он передернул плечами. – Надеюсь, мне не придется напоминать вам о том, чтобы вы пока не уезжали бы никуда из города, ведь мы с вами не в кино. Как раз сейчас производится вскрытие, и может быть мне опять будет нужно увидеться с вами, после того, как получу результаты. Если исходить из того, что вы мне только что рассказали, то у нее во влагалище должны будут обнаружить сперму, но для нас это будет все равно уже практически бесполезно, если мы начнем выяснять, была ли она изнасилована перед смертью или нет. Но может быть им все же удастся найти что-нибудь помимо очевидной причины смерти…