МакБейн Эд. Румпельштильцхен

   Нельзя было утверждать, что Дейл тут же поверила тому, что он ей только что наговорил, но тем не менее, она почувствовала некоторое облегчение от того, что эта ее «меланиновая мутация», как он сам только что окрестил ее, не сподвигла его на крайнее проявление безрассудного умопомешательства, хотя в то же время Дейл очень сомневалась, что преподаватели химии, взятые как вид, имели обыкновение совершать в подобных случаях небольшие победоносные пробежки. Но одновременно с этим она все же заметила, что во второй раз он достиг оргазма несколько быстрее. Отнеся это возбуждение за счет своего сокровенного знания, Дейл решила, что в конце концов несколько странная разница в цвете ее волос была вполне нормальной (пусть даже и не совсем обычной), и если от нее также… скажем так, возбуждаются некоторым образом мужчины, то ну и черт с ней. Она больше ни за что не станет сбривать там волосы, как она решила делать, когда ей исполнилось двенадцать, и там, внизу, у нее начали пробиваться первые светлые (светлые!) волосики; и подкрашивать в основной цвет волос она тоже их не будет. На деле же она наоборот будет выставлять их напоказ – точно так же, как женщина с татуировкой Моряка Папайи на одной из ягодиц может пикантно и весьма завлекательно продемонстрировать ее любовнику, заметив вместе с тем, что теперь он посвящен в святая святых ее наиболее интимных женских секретов.
   – И вот теперь я щеголяю этим, – сказала Дейл и слегка приподняла бедра, таким образом, что свет от бра упал на островок совсем почти белых волос между ног, а потом она резко наклонила голову вперед так, что контрастирующие рыжевато-каштановые волосы упали и рассыпались у нее по лицу. Так она и лежала в ожидании, притихшая, словно окутанная сверху осенней листвой.
   Я раздвинул занавес волос и поцеловал ее в губы.

Глава 9

   – Это Афтра, – заявил мне Блум по телефону.
   На часах было начало десятого, и я уже начинал опаздывать. Я только что вышел из душа и стоял, обязав вокруг бедер полотенце, причем вода с меня капала прямо на белый ворсистый ковер, лежавший на полу спальни и обошедшийся должно быть моему домовладельцу, у которого я в настоящее время снимал жилье, по крайней мере в двадцать долларов за один квадратный ярд.
   – По-моему, все это должно писаться заглавными буквами, – предположил Блум. – Заглавная А, заглавная Ф, заглавная Т…
   – Это что? – поинтересовался я. – Страна в Африке, что ли?
   – Афтра-то? Нет, это название профсоюза. Американская федерация Теле – и Радиоактеров. В этом профсоюзе состоит и Эдди Маршалл. Или – как он у них там значится – Эдвард Ричард Маршалл. Не далее, чем пять минут назад я звонил в их штаб-квартиру в Атланте. Там они сверились со своими записями и выдали мне его адрес, по которому он сейчас по идее и должен проживать в городе Валдоста, население около 35 тысяч, округ Лаундес. Это совсем недалеко от границы с Флоридой. Мы уже позвонили ему туда, но ответа пока нет. Кенион только что закончил с теми списками, которые нам прислала та милая леди из Скоки. Он разыскал в них семь радиостанций, находящихся в Валдосте. Теперь мы обзваниваем их все, стараемся разыскать Маршалла.
   – Хорошо, – одобрил я.
   – Я сначала позвонил тебе в офис, – сказал Блум. – Но мне сказала, что ты там сегодня еще не появлялся.
   Это звучало упреком. Я промолчал. От Дейл я ушел примерно часа в два ночи, и поспать мне удалось – периодически засыпая и вновь просыпаясь – меньше шести часов; и даже после душа я не ощущал себя бодрее.
   – Мы наконец-то дозвонились до Миллера. Он будет у нас в одиннадцать, сразу же после похорон девочки. Кстати, который сейчас час?
   – Я еще не надел часы, – ответил я.
   – Вот, десять минут десятого – ответил Блум сам себе. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты услышал, что он будет там говорить, но если ты придешь, то он просто наверняка начнет визжать, что мы нарушаем его права. Может быть мне удастся убедить его, чтобы она разрешил нам записать весь разговор на магнитофон. Как ты думаешь, он на это согласится?
   – А почему бы тебе его самого об этом не спросить?
   – Еще успею. У меня на этот случай заготовлен беспроигрышный прием, называется «Если-вам-все-равно-нечего-скрывать». Где ты будешь примерно часов в одиннадцать – в половине двенадцатого?
   – У себя в конторе. По крайней мере, надеюсь на это.
   – Я позвоню тебе туда. Ты ведь не идешь на похороны, да?
   – Нет, я не могу.
   – Ну и ладно. Мы с тобой еще потом успеем поговорить.
   – А я вчера случайно встретил Джимми Шермана, – сказал я.
   – Вот как? И где же?
   – На родео. В Энанбурге. И знаешь, он был очень недоволен, что я поставил в известность полицию.
   – Можешь ему передать, чтобы он может расслабиться. Мы сейчас щупаем более крупную рыбку.
   – Я ему то же самое сказал. А рыбка-то кто?
   – Тот, кто убил Викки и ее малышку. Во всяком случае, я уверен, что он тут не при чем. Но мы с тобой после еще поговорим.
   – Ладно, – согласился я, и положив трубку на аппарат, вновь вернулся в ванну, собираясь побриться. Все мое лицо было в пене для бритья, когда снова раздался телефонный звонок. Это был Артур Кинкейд, который звонил мне еще вчера в мое отсутствие, и желающий узнать, как можно защитить угольную шахту от налога.
   – Ты что, никогда не отвечаешь на звонки? – спросил он у меня.
   – Арти, я вчера очень поздно вернулся домой. Извини.
   – Я только что звонил тебе в офис, – продолжал он, – ты знаешь, сколько сейчас времени?
   – Девять часов двадцать минут, – ответил я, взглянув на часы у кровати.
   – Правильно. А работать ты во сколько начинаешь?
   – Арти, – снова заговорил я, – сегодня утром я опаздываю. Пришли мне брошюру, я просмотрю ее и верну тебе.
   – Когда?
   – Когда сделаю для себя необходимые выводы?
   – И когда же это случится?
   – Я позвоню тебе в конце недели, – пообещал я.
   – Я пошлю к тебе рассыльного.
   – Отлично.
   – Ты сможешь заняться моим вопросом сегодня же?
   – Вряд ли.
   – И когда же в таком случае?
   – Арти…
   – Ну ладно, ладно, – сказал он. – Как только появится возможность тогда, ладно?
   – Да, – уверил я его.
   – Спасибо, Мэттью, – поблагодарил он и повесил трубку.
   Я быстро закончил с бритьем, ополоснул после него лицо холодной водой, почистил зубы, а также уже успел причесаться, когда телефон снова зазвонил. Я выскочил голый из ванной комнаты и сорвал трубку с рычага:
   – Алло!
   – Вот это дал, – сказала Дейл.
   – Ой, привет, – ответил я. – Извини, но этот телефон просто не замолкает.
   – Я знаю. Вот уже минут десять прошло, как я пытаюсь дозвониться до тебя.
   – Ты где?
   – Дома, – ответила она. – Еще в постели.
   – Я и сам не так давно проснулся.
   – А я не выспалась, – пожаловалась Дейл.
   – И я тоже.
   – А у меня в офисе в половине одиннадцатого назначена встреча с клиентом, а который час?
   – Половина десятого.
   – Наверное, мне и впрямь уже пора вставать, да?
   – Я тоже так думаю.
   – Жаль, что тебя сейчас нет со мной, – прошептала она.
   – М-м, мне тоже.
   – Когда мы снова увидимся?
   – Как насчет сегодняшнего вечера?
   – Тогда во сколько?
   – Я еще не знаю, что меня ожидает сегодня в конторе. Знаешь, давай я тогда тебе попозже перезвоню.
   – О'кей, в таком случае я не стану планировать на сегодняшний вечер ничего другого, – Дейл немного поколебалась. – Мэттью… – начала было она.
   – Да?
   – Нет, ничего. Мы с тобой потом поговорим.
   – И все же, ты что-то хотела мне сказать?
   – Нет, ничего.
   – Ну тогда ладно.
   Мы распрощались, и я начал одеваться. Но едва я только успел надеть трусы, как вновь раздался телефонный звонок. Я скептически уставился на телефон. Пусть себе звонит. Я продолжал глядеть на него. Наконец я первым сдался и снял трубку.
   – Алло? – устало сказал я.
   – Мэттью, это опять я, – заговорил Блум. – Мы нашли Маршалла, по крайней мере, нам теперь известна радиостанция, где он работает. Это маленькая станция в Валдосте, транслирует в основном рок-музыку. Я разговаривал с тамошним менеджером, его зовут Ральф Слейтер, так вот, он рассказал мне, что Маршалл в прошлую пятницу взял себе недельный отпуск, и сразу же после своей передачи – он у них там ведет утреннюю программу с 9 до 12 часов – так вот, сразу же, лишь только окончив работу в эфире, он уехал. Сказал, правда, что отправляется на рыбалку, на Рифы. И он все еще не вернулся.
   – Но возможно…
   – Но ведь уж утром-то сегодня он должен был уже возвратиться, – перебил меня Блум. – И отсюда вытекает вопрос: где же, черт возьми, он до сих пор шляется?
   Я не смог вырваться к Блуму раньше, чем в два часа дня, потому что к тому времени, как я появился у себя в офисе, там для меня набралось уже около трех дюжин звонков, и кроме того, двое клиентов ждали меня в приемной. Потом еще позвонил Эйб Поллок и пригласил отобедать с ним в виде компенсации за то, что он до сих пор еще не представил мне тех винных цифр, а также пообещал, что самое позднее завтра они у меня будут, и он приложит все усилия к тому, чтобы вытрясти их наконец из своего клиента. После обеда мне позвонила Джоанна, которая сообщила, что сегодня утром она случайно ушла в школу без денег, и что именно сегодня ей нужно заплатить за ежегодник, так как сегодня уже крайний срок, в связи с чем не мог ли я передать ей с кем-нибудь чек на двенадцать долларов пятьдесят центов. Я выписал чек и попросил Синтию отвезти его; после чего я связался с Фрэнком по селектору и сказал ему, что сегодня во второй половине дня я никак не смогу встретиться с ним и с Карлом, потому что мне позвонил Блум и он хочет, чтобы я прослушал магнитофонную запись допроса Двейна Миллера. Фрэнк же в свою очередь поинтересовался у меня, с каких это пор я начал работать на полицейский департамент Калусы.
   Мы слушали кассету с записью, сидя у Блума в кабинете.
   Блум рассказал мне, что Миллер явился к ним добровольно, после того, как им наконец удалось дозвониться к нему домой в Манакаву. Миллер заявил, что он вместе с друзьями был на рыбалке, уехав туда на рассвете в субботу, и приехал домой только вчера поздно-поздно вечером. Он ничего не знал о смерти внучки, до тех пор, пока детектив Кенион не сказал ему об этом во время телефонного разговора. Казалось, что он был раздражен, что Кениг – а не он – занимался всей организацией похорон. Но к моему удивлению, не смотря на свой обычно достаточно сварливый характер и на то, что он был чрезмерно недоволен тем, что Кениг сосредоточил все в своих руках, в то время как сам Миллео считал, что все это было его дедовским долгом, он все же сказал Блуму, что не станет возражать против того, чтобы весь разговор с ним был бы записан на магнитофон; на данном этапе его заботило только одно – чтобы поскорее нашли того негодяя, виновного в смерти Викки и Элисон. Запись начиналась с того, что кто-то, предположительно Блум, подув в микрофон монотонно произнес: «Проба раз, два, три, четыре», после чего раздался щелчок, наступила пауза, затем снова послышался щелчок и голос Блума сказал: «Производится запись вопросов, задаваемых мистеру Двейну Миллеру и его ответов на вышеуказанные вопросы, запись сделана двадцать первого января, в десять часов пятнадцать минут утра в Отделе общественной безопасности Департамента полиции города Калуса штат Флорида. Вопросы мистеру Миллеру задает детектив Моррис Блум в присутствии детектива Питера Кениона». Наступила вторая пауза, после которой Блум вновь по полной программе завел свое извечное «Миранда-Эскобедо» и вытянул из Миллера подтверждение тому, что, да, она желает отвечать на задаваемые полицией вопросы в отсутствие своего адвоката. Начался сам допрос:
   – Мистер Миллер, до того как я включил магнитофон вы сказали мне о том, что вы с раннего утра в субботу до позднего вечера вчера, то есть до ночи с воскресенья на понедельник, находились на рыбалке. Вы можете сказать мне, во сколько вы ушли из дома в субботу?
   – За мной заехали без четверти пять утра.
   – Значит, в четыре часа сорок пять минут утра в субботу, девятнадцатого января, правильно?
   – Да.
   – И когда вы возвратились домой?
   – Примерно в два часа ночи.
   – В два часа утра сегодня? В понедельник двадцать первого числа?
   – Да.
   – Было ли вам известно во время вашей поездки, что ваша внучка Элисон Кениг…
   – Нет, я не знал об этом.
   – Что она была найдена мертвой вечером в пятницу?
   – Нет, я об этом ничего не знал. Если бы я об этом знал, то никуда бы тогда не поехал. Я лишь просто поехал немного развеяться после смерти Викки.
   – Вы были в лодке все это время?
   – Да.
   – А радио у вас в лодке было?
   – Да, радио у нас было, но мы его не включали за ненадобностью. Погода и так была замечательной, и нам не было нужды слушать прогноз погоды или еще что-нибудь.
   – А кто еще был там вместе с вами?
   – Стен Хоппер, хозяин лодки, и еще Дик Олдхэм.
   – Значит, вас было только трое.
   – Да, это так.
   – А кому-нибудь из ваших знакомых было известно о смерти вашей внучки?
   – Нет, сэр, они ничего не знали.
   – Мне бы хотелось связаться с ними позднее, если вы не возражаете…
   – Совсем не возражаю.
   – С тем, чтобы удостовериться в том, что указанное вами время соответствует действительности.
   – Да, хорошо.
   – Мистер Миллер, мне бы хотелось услышать от вас о трасте, который вы учредили для своей дочери в 1965 году.
   – Что именно?
   – Я уверен, что вам известны условия трастового соглашения.
   – Я сам учреждал тот траст, и естественно я знаю его условия.
   – Как например, вам известно и то, что ваша дочь Викки была основным бенефициаром…
   – Да, мне это было известно.
   – А ваша внучка была альтернативным бенефициаром.
   – Тогда еще нет.
   – Что вы имеете в виду?
   – Когда я учреждал тот траст, у меня еще не было внучки. Викки тогда еще даже замуж не вышла. Это был 1965 год, ей было только двадцать лет.
   – Но из того, что я понял…
   – Да, там есть условие, касающееся детей, чтобы в случае рождение у нее детей, они стали бы альтернативными бенефициарами, да. И так получилось, что у нее была только одна Элисон. Викки не смогла доносить первого ребенка.
   – Мистер Миллер, а вам было известно о том, что в случае смерти вашей дочери и внучки до того, как истечет срок трастового соглашения, весь аккумулированный доход и основной капитал должен быть возвращен вам как учредителю траста?
   – Да, мне было об этом известно.
   – Вы знали, когда должен был истечь срок по этому соглашению?
   – Да. Он истекал в день рождения моей дочери, когда ей должно было исполниться тридцать пять лет.
   – Вам известна точная дата?
   – Двадцать второго января.
   – Значит, завтра вашей дочери должно было бы исполниться тридцать пять лет.
   – Да.
   – И вы знали обо всем этом.
   – Я знал об этом, да.
   – Мистер Миллер, вы виделись с дочерью накануне ее первого концерта в ресторане «Зимний сад»? Вечером в четверг, десятого января?
   – Да, я навещал ее.
   – И где происходила эта встреча?
   – У нее дома. На Цитрус-Лейн, недалеко от парка.
   – Зачем вы приходили к ней?
   – Чтобы попытаться убедить ее воздержаться от того, что она собиралась сделать.
   – Что вы имеете в виду? Поясните.
   – Ту работу в «Зимнем саду». Я говорил ей, что ей все это боком выйдет. Я говорил, что еще совсем не поздно все отменить, наладить связь с Эдди Маршаллом – о том, как ей следовало прежде всего поступить, если ей уж на самом деле вздумалось снова приняться за свою карьеру.
   – Вы считали, что мистер Маршалл смог бы помочь ей в этом, не так ли?
   – А как же! Наверняка. Ведь это Эдди устроил так, что она стала звездой. И если вас все же интересует и мое мнение, то и замуж ей тоже следовало бы выходить за него, а не за безмозглого выжигу Тони.
   – Вот как? А что, разве отношения между вашей дочерью и мистером Маршаллом в какой-то мере выходили за рамки чисто профессиональных?
   – Вы что тут, сговорились поиздеваться надо мной?
   – Нет, я…
   – Но где же вы тогда были, когда все это вершилось? Вы что, с луны свалились? Ведь тогда, в шестидесятых невозможно было даже найти такого журнала, где не писали бы чего-нибудь о моей Викки. И об Эдди тоже.
   – Вы имеете в виду их личные взаимоотношения?
   – Да, об том романе, что был тогда между ними, в том числе, если вам уж так больше нравится это название. И вот что я вам скажу: я был твердо уверен, что когда-нибудь они с Эдди поженятся, и ведь все к тому и шло. Но это все Тонни, это он ей голову вскружил, а вернее все эти его крутые друзья. Моя дочь была всего-навсего обыкновенной девушкой, можно даже сказать, простушкой – конечно, для всех она была великой рок-певицей, звездой, да, это так, но в душе она все же так и осталась босоногой девчонкой из Арканзаса. Может быть, то была моя вина, не знаю. Знаете, я все вложил в тот траст, и весь доход по нему возвращался в него же, а Викки я сам выдавал лишь более чем скромное содержание. Все и ничего сверх этого. И вот, значит, Викки зачастила к этому Тони в его огромный особняк, а там постоянно собирался высший свет Нового Орлеана, политики из Вашингтона, разные там знаменитости, певцы и певицы со всей страны, а также владельцы радиостанций и студий звукозаписи, и не успел я оглянуться, как она стала уже от Эдди нос воротить, не нужен он ей стал. Да и кем он был в ее глазах? Всего-то лишь какой-то там паренек-итальянец из Калифорнии. И всего-то. И не имеет значения, что это его усилиями она стала звездой. Но с тех пор, как Тони Кениг вцепился в нее, моей дочерью такие мелочи в расчет уже не принимались.
   – Итальянец? Надо же, а зовут-то его…
   – Так ведь он поменял себе имя. Давно уже.
   – А вы случайно не знаете его девичье имя?
   – Что?
   – Ну, то его имя, с которым он был рожден.
   – Нет, не знаю. И не думаю, что мне вообще хоть когда-нибудь доводилось его слышать. Он изменил имя еще до своего отъезда из Калифорнии. А когда мы с ним познакомились, он был уже Эдди Маршаллом. – И как он отреагировал на то, что ваша дочь решила выйти замуж за Кенига?
   – А я-то откуда знаю? Он об этом никогда и ничего не говорил. Но мне, лично, кажется, что это его должно было бы очень сильно задеть. А вы так не думаете? Ведь это только благодаря ему моей дочери удалось выпустить целых три «золотых» диска, разве нет? Они же всегда была вместе, и наверняка она с ним за все это время успела переспать, и не раз. Ведь дети всегда желают жить иначе, чем жили их мы, родители, когда и мы были в том возрасте, сколько лет было им тогда. Так что я уверен, что Эдди спал с ней, точно также как я уверен в том, что когда Викки объявила о своем решении выйти замуж за Кенига, Эдди наверняка очень расстроился. Но вот одно я могу сказать определенно: Викки совершила ошибку. А потом она уже начала работать на износ, очевидно, пытаясь таким образом хоть как-то примириться со своим неудавшимся замужеством. Вот тогда-то она и потеряла своего первого ребенка. Они все тогда усиленно работали над альбомом, который должен был называться «Снова Викки». И тут у нее случился выкидыш. После того случая Викки и перестала записываться.
   – Мистер Миллер, у вас есть какие-нибудь соображения на тот счет, почему ваша дочь решила вновь начать петь именно сейчас?
   – Понятия не имею. Хотя может быть она была уверена, что деньги все равно достанутся ей, и что в любом случае все же не мешает попытаться.
   – Она в тот вечер говорила что-нибудь о деньгах? Вообще, хоть слово было сказано о трасте?
   – Нет, сэр, о деньгах мы не говорили. Речь шла лишь об этой треклятой затее с «Зимним садом». Я ее предупреждал, я ведь говорил, что не надо этого делать, я говорил, что все это все равно завершится провалом. И ведь так и оно и вышло, разве нет? Вы читали, что та сука понаписала о ней в газете?
   – Но Викки все равно не послушалась вас, не так ли?
   – Верно, не послушалась.
   – Мистер Миллер, а вы угрожали свой дочери лишением наследства?
   – Да.
   – Тогда выходит, что вы все же обсуждали с ней в тот вечер вопрос о деньгах.
   – Если в этом смысле, то да.
   – В том смысле, что вы возьмете, да и измените каким-либо образом условия…
   – Ну, в общем-то, да, но мне кажется, что Викки знала, что это блеф чистой воды.
   – Но речь о трасте все же велась.
   – Ну, да, мельком.
   – Ведь раньше вы сказали…
   – Да, я и сам знаю, что я говорил, и я снова скажу то же самое. Мы не обсуждали собственно траст, мы не обсуждали частности по нему, или деньги, заложенные там, мы вообще не вели разговора о деньгах. За исключением того, что я пообещал лишить ее наследства, если она все же выйдет на сцену в «Зимнем саду».
   – И она знала при этом, что в виду имеется траст.
   – Предположительно, да. И также она знала, что я блефую.
   – Каким образом?
   – Скорее всего ей было известно, что траст этот был безотзывным, и что при всем желании я все равно не смог бы в нем ничего изменить.
   – Вы сами сказали ей об этом?
   – Нет, я никогда ничего не рассказывал ей о трасте, за исключением того, что ей было необходимо знать.
   – И что же там касалось непосредственно ее?
   – Что все это перейдет к ней, как только ей исполнится тридцать пять.
   – Вы когда-нибудь упоминали при Викки о сумме траста?
   – Не-а.
   – А говорили ли вы ей о том, что Элисон была названа в качестве альтернативного бенефициара?
   – Никогда.
   – А ваш адвокат никогда не вел с Викки разговоров о трасте?
   – Не-а. А ему-то это зачем?
   – Тогда по вашим словам выходит, что ваша дочь знала только то, что когда ей исполнится тридцать пять лет, то срок по трастовому соглашению выйдет, и все достанется ей.
   – Да, это все, что она знала об этом деле.
   – Мистер Миллер, перед началом нашей беседы, если вы припоминаете, я подробно рассказал вам о ваших правах, и также обратил ваше внимание на то, что вы сами в любой момент можете прекратить нашу беседу, и что вам достаточно лишь сказать мне об этом. Вы это помните.
   – Да, помню.
   – Теперь мне бы хотелось задать вам несколько очень специфических вопросов о том, где вы были той ночью, а точнее, между тремя часами в ночь на понедельник, тринадцатое января и девятью часами утра того же дня. Если у вас имеются возражения, то пожалуйста, дайте мне об этом знать, и мы тут же прекратим эту беседу.
   – Это когда была убита моя дочь, не так ли?
   – Да, сэр, она была убита именно в это время.
   – Я не буду возражать против каких бы то ни было ваших вопросов. Я хочу помочь вам найти того, кто это сотворил, и большего мне не надо.
   – Вы можете сказать мне, где вы были тем утром?
   – Я был у женщины по имени Гретхен Хайбель. Мы были в ее доме на Вествью Роуд, это на рифе Фэтбак.
   – Вы можете назвать адрес?
   – Да, Вествью 642. – И вы были там вместе с ней с трех часов ночи…
   – Я был с ней с восьми часов вечера в воскресенье, когда я заехал за ней, чтобы вместе отправиться куда-нибудь поужинать, и потом мы вернулись к ней домой и ночь провели вместе. Я уехал к себе на плантации рано утром.
   – Во сколько это могло быть, как вы думаете?
   – Что?
   – Когда вы уехали на плантации?
   – Примерно в половине девятого.
   – Восемь-тридцать утра, утром в понедельник.
   – Да, около того.
   – А вы сами или мисс Хайбель – Гретхен Хайбель, вы так, кажется, сказали?
   – Да, Хайбель.
   – Не могли бы вы продиктовать мне ее фамилию по буквам?
   – Х-А-Й-Б-Е-Л-Ь. Хайбель.
   – Мисс или миссис?
   – Мисс.
   – А теперь ответьте мне, пожалуйста, не отлучались ли вы или мисс Хайбель из дома между тремя часами ночи и девятью часами утра того понедельника?
   – Нет, сэр, мы никуда не выходили.
   – Никто из вас?
   – Никто из нас, это так.
   – И она тоже может подтвердить это?
   – Я уверен, да.
   – Сколько времени вы знакомы?
   – Месяца два или три; должно быть… подождите-ка минутку, мы познакомились через какое-то время после Дня Благодарения.
   – Вы состоите в близких отношениях?
   – Не настолько близких, чтобы она начала лгать и выгораживать меня, когда речь зашла об убийстве.
   – Вы хотите сказать, что ваши отношения носят случайный характер.
   – Я бы просто сказал, что это нормальные, обдуманные отношения между мужчиной пятидесяти шести лет и сорокасемилетней женщиной. Вот как бы я хотел обрисовать вам сложившуюся ситуацию.
   – Мистер Миллер, я был бы вам очень признателен, если бы вы на некоторое время воздержались от звонков мисс Хайбель, до тех пор, пока мы сами с ней не поговорим.
   – Если вы собираетесь к ней…
   – Да.