Эд Макбейн
Тот, который колеблется
Глава 1
Когда он проснулся, окна были подернуты морозным рисунком, а в комнате стоял колотун. В первый момент он никак не мог понять, где он. Там, дома, в его спальне зимой по утрам всегда было холодно, но в данном случае это была вовсе не его спальня. Считанные мгновения он пытался сообразить, где же он, и наконец до него дошло, что он в этом самом городе. Он вскочил с постели и прошлепал босиком к тому месту, где вечером побросал на стул свою одежду.
Мебели здесь было негусто. У одной стены – кровать, у противоположной – туалетный столик. На деревянном стуле валялась и неряшливо висела его одежда, возле зашторенного окна стояло мягкое кресло. В углу комнаты висел умывальник, но, чтобы принять ванну или душ, надо было выходить в коридор. Он сел на стул, обулся и трусцой подбежал к умывальнику. Этот человек был гигантом: ростом в шесть футов и пять дюймов и весом в двести десять фунтов. У него были огромные ручищи, загорелые и мозолистые, как у фермера. Он намылил лицо, потом набрал в ладони воды из-под крана и погрузил в неё свой массивный нос, выступающие скулы, толстые губы и квадратный подбородок. Смыв мыло с лица и открыв глаза, он бросил на себя взгляд в зеркало, висевшее над умывальником, потом полотенцем вытер лицо и руки.
И подумал, что надо идти в полицию.
Господи, ну и холодрыга же в этой комнате.
Интересно, сколько сейчас времени.
Решительным шагом он подошел к стулу, быстро одел рубашку и застегнул пуговицы, заправил галстук под потертый воротник рубашки, но завязывать не стал, так и оставив оба конца висеть на груди, потом одел плотный твидовый пиджак и, скрестив на груди руки, похлопал себя по плечам и бокам, чтобы немного согреться. Он подошел к окну и раздернул пожелтевшие кружевные занавески. Двумя этажами ниже, под буквами «Меблированные комнаты», пролегала улица. Он хотел по количеству народа на улице прикинуть, который теперь час.
Улица была безлюдной.
Он решил, что в полицию идти надо, но не хотелось заявляться туда в шесть утра. Пусть даже сейчас не шесть, а чуть больше. В шесть, вроде, должно быть темновато на улице. А пусто на улице потому, что сейчас жуткий холод, вот и все. Он не удивился бы, если бы ему сказали, что сейчас девять или даже десять часов. Он задернул занавески, прошел к шкафу и открыл его. В самом низу там стоял старый-старый чемоданчик. Принадлежал он матери, на нем имелась наклейка желто-зеленого цвета с надписью «Ниагарский водопад, штат Нью-Йорк». Она была выполнена в форме полукруга, а посредине белым и голубым был изображен водопад. Мать ездила туда на медовый месяц. Это единственный предмет багажа, которым мать когда-либо владела, и она давала ему этот чемоданчик всякий раз, как он направлялся в город продавать свои поделки из дерева. А приезжал он сюда раза три-четыре в год. На этот раз он впервые приехал сюда в феврале-месяце.
И вдруг совершенно неожиданно он вспомнил, что завтра – день Святого Валентина.
Надо будет послать матери открыточку.
Он достал из шкафа тяжелое зеленоватое пальто, в котором всегда приезжал в город в зимние месяцы, и перенес его на кровать. Потом направился к столику, собрал с него мелочь и ссыпал её в правый карман брюк, взял кошелек, заглянул в него и извлек оттуда деньги, которые выручил вчера, пересчитал их и сегодня для верности, – да, точно, сто двадцать два доллара, – и сунул их обратно в кошелек. После чего подошел к кровати, взял пальто и стал одевать его, поводя при этом своими могучими плечами.
Вот он застегнул пальто и подошел к умывальнику, чтобы посмотреться в зеркало. Выглядел он нормально. Ему не хотелось, чтобы в полиции думали, будто к ним заявился какой-то бродяга.
Да, а где же находится ближайший полицейский участок?
Надо будет спросить хозяйку дома. Как, бишь, её зовут-то?
Если только она уже встала.
И есть захотелось. Не мешало бы малость перекусить, прежде чем идти в полицию.
Он подумал, а не уложить ли в чемодан те немногие вещи, которые лежали в ящиках тумбочки. Или отложить на потом? А, потом упакуется, решил он. Может быть, надо будет послать деньги матери. За этими ста двадцатью двумя долларами – столько работы, столько работы. На них нужно будет прожить до апреля или мая, когда он вновь приедет с товаром в этот город. Не он, так его брат. Так, решено: вещи уложит потом.
Он вышел из номера, запер дверь и стал спускаться по лестнице на первый этаж. Линолеум на ступеньках был старый и местами протерся, это он заметил ещё позавчера, когда снял комнату. Но он и приехал сюда на окраину затем, что знал: здесь проживание обойдется дешевле, чем в центре. Так что плевать он хотел, какой тут линолеум. Кровать что надо, никакой живности в ней не водилось – что ему ещё нужно? Он платил всего-навсего четыре доллара в сутки, дешевле не найдешь – если, конечно, не хочешь ночевать где-нибудь в районе Скид-Роу среди пьяниц и оборванцев.
Квартира хозяйки располагалась на первом этаже в конце коридора. В коридоре было чистенько и легко дышалось. Хозяйка сама мыла и скребла его как раз в тот день, когда он пришел снимать комнату, это было во вторник. И в тот момент он понял, что это чистое заведение и клопов здесь в постелях нет – вещь весьма немаловажная. И мать говорила: смотри, будешь где останавливаться, чтобы не было клопов. Только вот он не знал, как понять – есть клопы или нет. Поймешь, когда ляжешь спать, но будет уже поздно, потому что они съедят тебя заживо. По легкому запаху дезинфицирующего вещества в коридоре он понял, что у этой леди все должно быть в порядке. Она, наверно, обрабатывала чем-нибудь и пружинные матрасы, именно там любят гнездиться клопы. Мать дома, как он помнил, всегда промывала пружинные матрасы нашатырным спиртом, пользуясь при этом зубной щеткой. Почему нашатырем, он не знал. Скорее всего, предполагал он, нашатырь убивал там все подряд. Иногда она опрыскивала матрасы какой-то морилкой для клопов. Мать любила чистоту.
Интересно, сколько же все-таки сейчас времени? Не хотелось бы будить хозяйку слишком рано. Впрочем, ему же все равно надо сказать ей, что он сегодня съезжает, рассчитаться с ней. Он поднял руку и несмело постучался в дверь.
– Кто там? – услышал он голос.
Отлично, она не спит.
– Это я, мистер Брум, – отозвался он.
– Одну минутку, мистер Брум, – попросила хозяйка.
Он подождал, пока она подойдет к двери. Где-то этажом выше побежала вода. Наконец дверь открылась.
– Доброе утро, – поприветствовал он.
– Доброе утро, мистер Брум, – ответила хозяйка.
Дауэрти – вот как её зовут. Теперь он вспомнил: Агнес Дауэрти.
– Надеюсь, я не разбудил вас, миссис Дауэрти? – справился он.
– Нет-нет, я уже как раз завтракала, – успокоила она его.
Это была щуплая женщина, одетая в выцветший халат с рисунком из примул. На голове у неё были бигуди. Она напомнила ему мать, такую же маленькую и худенькую. «Сама удивляюсь, как я могла родить такого форменного жеребчика», – говаривает мать. Звучит это действительно комично: он – такой огромный, а она – такая маленькая.
– Что вам угодно, мистер Брум?
– Да я сегодня съезжаю от вас, вот и...
– О, так скоро?
– Все, я закончил свои дела здесь, поэтому...
– А с чем вы были у нас, мистер Брум? Заходите, выпьем кофейку, заходите.
– Да я, мэм...
– Заходите, заходите, – весело и добродушно пригласила она его, и он разглядел, что эта миниатюрная женщина очень симпатичная.
– О'кей, – согласился он. – Но только потому, что мне все равно надо зайти к вам рассчитаться.
Он вошел в её квартиру, и она закрыла за ним дверь. Квартира была просто вылизана. В ней тоже ощущался запах дезинфицирующего вещества, что он воспринимал как признак чистоты в доме. В кухне линолеум был вычищен так тщательно, что кое-где образовались протертости до дерева – так и дерево было выскоблено добела. Стол на кухне покрывала чистенькая клеенка с изображениями морских ракушек.
– Присаживайтесь, – пригласила миссис Дауэрти. – Вы какой кофе предпочитаете?
– Я, мэм, обычно пью без молока, с тремя ложечками сахара. – Потом он широко улыбнулся и добавил: – Моя мама говорит, что у меня эта любовь к сладкому – от отца. Он погиб в железнодорожной катастрофе. Мне тогда было только семь лет.
– О, мне больно это слышать, – промолвила миссис Дауэрти, поставив на стол чашку для гостя и наполнив её до краев.
– Знаете, я его почти не помню.
– Пожалуйста, вот сахар, – сказал миссис Дауэрти, пододвигая гостю сахарницу. Она села за стол напротив него и взяла кусочек жареного хлебца, который успела надкусить до того, как он постучал в дверь. – А вам не поджарить?
– Нет, спасибо, мэм.
– Вы хорошо подумали?
– М-м...
– Я вам тоже сделаю, – прервала его миссис Дауэрти, встала, подошла к столу возле раковины, достала из вощеной обертки ломтик хлеба и поместила его в тостер. – Может быть, вам парочку? – спросила она.
Он пожал плечами, улыбнулся и ответил:
– Думаю, что я справился бы с ними, мэм.
– Нечего стесняться здорового аппетита, – сказала миссис Дауэрти и положила ещё один ломтик хлеба в тостер. – Теперь, – продолжила она, вернувшись к столу, – рассказывайте, чем вы занимались у нас в городе.
– А, продавал товар, мэм.
– А какой товар?
– У нас мастерская, небольшая такая, изделия из дерева.
– У кого «у нас»?
– Да у меня с братом.
– А где это?
– В Кэри, слышали?
– Кажется, нет.
– Это маленький городок. Ближайший большой от него – Хадлстон, по-моему.
– А-а, Хадлстон знаю, – сказала миссис Дауэрти.
– Туда много лыжников приезжает. Вы не катаетесь на лыжах?
Миссис Дауэрти засмеялась.
– Что вы, какая из меня лыжница, – ответила она, отпила кофе, а потом, услышав, как сработал тостер, поставила чашечку и поспешила достать хлебцы. Вместе с ними она пододвинула ему сливочное масло и джем и снова села за стол. Пока он намазывал хлебцы маслом, она спросила его:
– А что вы производите в своей мастерской, мистер Брум?
– Всякие изделия из дерева.
– Мебель?
– Да нет, не совсем. Всякие стулья, столики – это мастерим, но крупную мебель – нет, этим не занимаемся. Делаем деревянную кухонную посуду и прочую утварь, больше по мелочам, всё такое. А брат ещё занимается и резьбой по дереву.
– Послушать вас, так это неплохо, – с живым интересом произнесла миссис Дауэрти. – И, стало быть, вы все это привозите на продажу сюда?
– Мы и там продаем тоже, – ответил он. – Но это не то, понимаете ли, маловато. Летом ещё неплохо, потому что приезжает много людей, которые ищут всякие старинные вещи, ну и некоторые проявляют интерес к нашим изделиям, да. А вот зимой – все больше лыжники, а они заглядывают к нам, разве что если идут дожди, тут уж не до лыж. Вот я и стараюсь приезжать в этот город, три-четыре раза в год, в основном в зимние месяцы. – Он сделал паузу. – Но в феврале я здесь впервые.
– Правда? – спросила она.
– Так оно и есть, мэм.
– Ну и как вам тут сейчас?
– Да как сказать? Холодновато, конечно, – ответил он и улыбнулся. Он совсем уже освоился здесь. Откусив хлебец, он сделал глоток кофе и спросил: – Скажите, а сколько сейчас времени, кстати?
– Начало девятого, – ответила она.
– Да, я переспал лишнего.
Потом подумал, спрашивать миссис Дауэрти, где тут ближайший полицейский участок, или не надо.
– А во сколько вы обычно встаете?
– Там, дома? В Кэри, вы имеете в виду?
– Да.
– Ну, моя мама встает и начинает заниматься кухней довольно рано, знаете ли. Отец всю жизнь работал на железной дороге, вставал всегда рано, вот и она привыкла подниматься спозаранку. Мне кажется, она в пять – в полшестого уже на ногах, уже копошится, и так – каждое утро. А у моего младшего брата сон некрепкий, и мы, понимаете, спим в одной комнате, у нас маленький домик, лачуга, можно сказать... Ну и, когда она начинает ходить по дому, а брат – ворочаться, то уже смело можно вставать, все равно больше не поспишь. Вот такие дела, – закончил он и засмеялся.
– У вас очень добрый, искренний смех, – произнесла миссис Дауэрти. – У большинства крупных мужчин такой смех.
– Правда?
– Это по моим наблюдениям, – ответила она.
Он подумал, что сейчас самое время спросить у неё насчет полицейского участка, но ему не хотелось расстраивать её таким вопросом, и он вместо этого взял чашечку и отпил кофе, облизал губы и приступил ко второму кусочку хлеба.
– Я хотел бы заплатить вам за вторые сутки, – сказал он. – Я заплатил вам за сутки вперед, за одни только.
– Хорошо, – ответила миссис Дауэрти. Он было полез в карман за деньгами, но она остановила его: – Да вы выпейте вперед кофе, мистер Брум. Никто же не гонится за вами с вашими деньгами.
– Благодарю вас, мэм, – с улыбкой промолвил он и откусил кусочек хлебца.
– А сколько вам лет, мистер Брум? – полюбопытствовала миссис Дауэрти. – Ничего, что я спрашиваю об этом?
– Конечно, ничего, мэм. Мне двадцать семь – в мае будет. Двенадцатого.
– Я примерно так себе и представляла. А вашему брату сколько?
– Брату двадцать два. – Он помолчал. – Завтра день Святого Валентина, вы знаете?
– Мне не от кого ждать пожеланий.
– Ну что вы, миссис Дауэрти, – возразил он. – Вот я, например, сейчас пойду и отправлю открытку матери, как только уйду отсюда.
– Это прекрасно, – сказал миссис Дауэрти. Потом она помолчала и, смущенно улыбнувшись, с грустью промолвила: – У нас не было детей.
– О, жаль, мэм, – в тон ей произнес он.
Она кивнула. Он допил кофе, потом взял кошелек и протянул ей пятидолларовую купюру.
– Сейчас я принесу вам сдачу, – сказала она.
Он стоял возле стола в ожидании, пока она сходит в комнату за сумочкой. Он решил не спрашивать её насчет полицейского участка, не хотел расстраивать её лишний раз. Она и без того расстроилась сейчас, упомянув о том, что у неё не было детей и что некому послать ей открытку с поздравлениями и пожеланиями, как это сделает сегодня он в отношении своей матери. Интересно, успеет ли вовремя дойти до мамы открытка? Он подумал и решил, что успеет. Если он сделает это первым делом и пошлет открытку перед тем, как пойти в полицию, то она поспеет вовремя. Он был уверен, что завтра утром мама уже получит открытку.
– Пожалуйста, мистер Брум, – промолвила она, вернувшись в кухню и передавая ему однодолларовую купюру. Он положил её в кошелек и стал надевать пальто. – Когда снова будете в городе, то, надеюсь, снова остановитесь у меня, – выразила свое пожелание миссис Дауэрти.
– О да, мэм, обязательно, – заверил он её.
– Вы прекрасный джентльмен, – произнесла она.
– Спасибо, мэм, – смущенно поблагодарил он её.
– В этом районе... – начала было она, но осеклась и мотнула головой.
– Я вернусь через некоторое время, уложу и заберу вещи, – сообщил он ей.
– Как вам будет угодно, – ответила она.
– Вы знаете, у меня тут ещё кое-какие дела.
– Как вам будет угодно, – повторила она, провожая его до двери.
Аптека находилась на углу Эйнсли-авеню и 11-ой улицы Северного округа. По левой стороне шла стойка, у которой можно было перекусить, все же остальное пространство было отдано лекарствам и всякой всячине. Здесь имелся развал книг в мягкой обложке, ярких, многоцветных, которые своими названиями и оформлением так и манили купить их. Далее лежали грелки. Чуть дальше и немного в стороне от груды расчесок и шприцев были рассыпаны поздравительные открытки. Он прошел мимо книг – ему в глаза бросилось название одной из них: «Как это делать в самолете» – и остановился у россыпи открыток. Там был большой выбор поздравлений с днем рождения – сыну, дочери, матери, отцу, брату, сестре, деду, бабке и прочим родственникам. Он быстро пробежал по ним глазами, скользнул взглядом по соболезнованиям, поздравлениям с годовщинами и рождением ребенка и, наконец, дошел до раздела, посвященного исключительно дню Святого Валентина. Из года в год появлялось все больше юмористических открыток. Честно говоря, он не улавливал юмора большинства из них. При внимательном рассмотрении он обнаружил, что эти открытки также рассортированы наподобие поздравлений с днем рождения. Здесь были поздравления возлюбленным, жене, мужу, матери, отцу – дальше он не смотрел, так как его интересовали поздравления матерям. Он посмотрел две-три открытки и остановился на одной. С внешней стороны она была украшена сердцем из лоскута сатина, от которого шли розовые ленточки, а по самому верху красивой золотой вязью было выведено: «Маме». Он раскрыл карточку и стал читать маленькое стихотворение. Иногда возьмешь красивую карточку, а слова не подходят. Тут надо быть внимательным.
Моя мама
Благодарю тебя за то,
Что мной живешь ты каждый миг.
Ты лучше всех, ты божество.
Прости, что беден мой язык.
Усталый, на исходе дня
Бреду домой. Кто в доме том
С улыбкой счастья ждет меня,
Согреет лаской и теплом? -
Моя мама.
Он прочел стихотворение ещё раз, потом в третий и остался доволен и его содержанием, и оформлением. Интересно, сколько же стоит эта карточка? Понравиться она ему понравилась, но не хотелось слишком много тратить на это дело. Он подошел к кассе. Там сидела темнокожая девушка и читала журнал.
– Скажите, сколько стоит эта открытка? – спросил он.
– Сейчас посмотрю, разрешите? – Она взяла у него открытку, перевернула её и взглянула на цену, нанесенную на обороте. – Семьдесят пять центов, – сообщила девушка. Увидев, с каким выражением лица он воспринял эту информацию, она улыбнулась и посоветовала ему: – Но там есть и подешевле, если хотите.
– Ладно, я эту возьму, – решил он.
– Это действительно симпатичная открыточка.
– Да, и стихи мне понравились. Большей частью на них отвратительные стихи.
– Да, слова здесь хорошие, – согласилась девушка, заглянув в разворот.
– Значит, семьдесят пять?
– Да, здесь на обороте написано. Вот, видите? – И она показала ему цифры на другой стороне, для наглядности как бы подчеркнув их ногтем. Ногти у девушки были очень длинные. – Видите, здесь написано: «икс-эм семьдесят пять»?
– А чего бы им просто не написать: семьдесят пять центов? – возник у него вопрос.
Девушка хихикнула.
– Не знаю. Наверно, хотели как позагадочнее, – предположила она.
– Да, конечно, икс-эм семьдесят пять – это очень загадочно, – сказал он и улыбнулся. Девушка улыбнулась ему в ответ. – Значит, беру эту, пожалуй, – решил он.
– Вашей матери она придется по душе, – предположила девушка.
– Я тоже так думаю. Надо марок взять. У вас есть марки?
– В автомате, – ответила девушка.
– О, одну минутку...
– Да?
– Мне нужна ещё открытка.
– Пожалуйста, – сказала девушка.
– Не выбивайте пока.
– Хорошо.
Он снова вернулся к открыткам, миновал раздел, где лежали поздравления матерям, женам, возлюбленным, и стал искать карточки для друзей и знакомых. Он увидел раздел «Общее», покопался там и нашел простенькую открытку с надписью «Милому человеку в День Святого Валентина». На развороте не было никаких стихов, а просто краткое: «Желаю счастья». Он подошел с карточкой к кассе и показал её девушке.
– Вам нравится? – поинтересовался он у нее.
– Это кому? Вашей девушке?
– Нет, у меня нет девушки, – ответил он.
– Ну конечно, – недоверчиво посмотрела на него продавщица, – рассказывайте мне. Такой высокий, красивый парень – и нет девушки.
– Правда, нет у меня девушки, – сказал он и тут понял, что с ним заигрывают.
– А кому же это? – спросила девушка с усмешкой.
– Хозяйке гостиницы.
Девушка расхохоталась.
– Вы... наверно... единственный мужчина во всем этом огромном городе, который поздравит свою хозяйку.
– Да, так уж, – смущенно произнес он и тоже рассмеялся.
– Наверно, интересная – эта ваша хозяйка?
– Да, очень симпатичная женщина.
– И наверняка блондинка.
– Да нет.
– А какая? Рыженькая?
– Да нет, она же...
– А может, вам нравятся девушки потемнее цветом? – спросила она и заглянула ему в глаза.
Он выдержал её взгляд и ничего не ответил.
– Так вам нравятся девушки с темной кожей? – допытывалась она.
– Да, нравятся, – наконец произнес он.
– Я была уверена в этом, – спокойным тоном заключила она.
На некоторое время установилось молчание.
– Сколько я вам должен? – прервал он паузу.
– Сейчас, дайте посмотреть на эту, для вашей хозяйки. – Она посмотрела цену на обратной стороне. – Семьдесят пять плюс двадцать пять. Один доллар. Он достал из кошелька долларовую купюру.
– Вы как будто говорили, что вам нужны марки?
– Да, а что?
– У вас есть мелочь для автомата?
– Да, думаю, что есть.
– Автомат вон там, – сказала девушка и показала рукой, потом пробила на машинке чек. – Вы из этого района?
– Нет.
Она понаблюдала за тем, как он опускает монеты в автомат, давит на рычажок.
– И не из города, да?
– Не из города.
– А откуда?
– Кэри. Может, слышали?
– Вроде, нет.
– Это под Хадлстоном. На лыжах катаетесь?
– Я? – удивилась девушка его вопросу и засмеялась.
Он лизнул марки и наклеил их на конверты.
– А ручки у вас нет? – спросил он.
– Конечно, есть, – ответила девушка и протянула ему ручку. – Вы когда-нибудь видели, чтобы цветные катались на лыжах?
– По правде говоря, я сам ни разу не становился на лыжи, поэтому откуда мне знать? – искренне ответил он.
– Один-другой есть, наверняка, – размышляла вслух девушка. – Один-два должны быть на все Соединенные Штаты, как вы думаете?
– Думаю, что должны быть.
– Да-а. Но я – ни одного не видела.
– Я тоже не видел.
Она взглянула на конверт, на котором он выводил адрес.
– А кто это Дороти Брум? – полюбопытствовала она.
– Моя мама.
– А вас как зовут?
– Роджер Брум.
– А меня – Амелия, – сообщила в ответ девушка.
– Очень приятно, Амелия.
– Амелия Перес. – Она помолчала. – Мой отец – испанец.
– Прекрасно, Амелия.
Он взглянул на нее, улыбнулся и взялся за другой конверт.
– А это вашей хозяйке, да, Роджер?
– Да, верно.
– Миссис... Агнес... Дауэрти... – Хозяйка, значит.
– Да, действительно хозяйка, – подтвердил Роджер.
– Конечно, конечно...
– Та-ак, готово, – произнес он и снова с улыбкой посмотрел ей в глаза.
– Ящик – как выйдете справа, – сообщила Амелия.
– Спасибо вам, – несколько растерянно поблагодарил он. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. – Вот. – Он пожал плечами. – Значит, пока.
– Пока, Роджер, – услышал он, уже за спиной, её голос.
У выхода стояла телефонная будка. Он вошел в нее, открыл телефонный справочник на слове «полиция», потом нашел раздел по городу, нашел раздел «управление полиции». Палец скользил по названиям отделов и служб: по борьбе с алкоголизмом, саперная команда, портовая служба, уголовный розыск, по наркотикам, службы охраны, автомобильная инспекция, по делам несовершеннолетних... А где же территориальные участки? Что делать человеку, если ему просто надо обратиться к полицейскому? Он захлопнул книгу и снова подошел к кассе. Амелия подняла на него глаза.
– О, вы что-нибудь забыли? – спросила она.
– Мы договорились с другом встретиться возле районного полицейского участка, – ответил он ей, – а я не знаю, где он находится. – И Роджер пожал плечами.
– Идите через парк, – объяснила она, – потом вы окажетесь на Лесной авеню, так и идите по ней, не промахнетесь. Там перед входом такие большие зеленые шары.
Мебели здесь было негусто. У одной стены – кровать, у противоположной – туалетный столик. На деревянном стуле валялась и неряшливо висела его одежда, возле зашторенного окна стояло мягкое кресло. В углу комнаты висел умывальник, но, чтобы принять ванну или душ, надо было выходить в коридор. Он сел на стул, обулся и трусцой подбежал к умывальнику. Этот человек был гигантом: ростом в шесть футов и пять дюймов и весом в двести десять фунтов. У него были огромные ручищи, загорелые и мозолистые, как у фермера. Он намылил лицо, потом набрал в ладони воды из-под крана и погрузил в неё свой массивный нос, выступающие скулы, толстые губы и квадратный подбородок. Смыв мыло с лица и открыв глаза, он бросил на себя взгляд в зеркало, висевшее над умывальником, потом полотенцем вытер лицо и руки.
И подумал, что надо идти в полицию.
Господи, ну и холодрыга же в этой комнате.
Интересно, сколько сейчас времени.
Решительным шагом он подошел к стулу, быстро одел рубашку и застегнул пуговицы, заправил галстук под потертый воротник рубашки, но завязывать не стал, так и оставив оба конца висеть на груди, потом одел плотный твидовый пиджак и, скрестив на груди руки, похлопал себя по плечам и бокам, чтобы немного согреться. Он подошел к окну и раздернул пожелтевшие кружевные занавески. Двумя этажами ниже, под буквами «Меблированные комнаты», пролегала улица. Он хотел по количеству народа на улице прикинуть, который теперь час.
Улица была безлюдной.
Он решил, что в полицию идти надо, но не хотелось заявляться туда в шесть утра. Пусть даже сейчас не шесть, а чуть больше. В шесть, вроде, должно быть темновато на улице. А пусто на улице потому, что сейчас жуткий холод, вот и все. Он не удивился бы, если бы ему сказали, что сейчас девять или даже десять часов. Он задернул занавески, прошел к шкафу и открыл его. В самом низу там стоял старый-старый чемоданчик. Принадлежал он матери, на нем имелась наклейка желто-зеленого цвета с надписью «Ниагарский водопад, штат Нью-Йорк». Она была выполнена в форме полукруга, а посредине белым и голубым был изображен водопад. Мать ездила туда на медовый месяц. Это единственный предмет багажа, которым мать когда-либо владела, и она давала ему этот чемоданчик всякий раз, как он направлялся в город продавать свои поделки из дерева. А приезжал он сюда раза три-четыре в год. На этот раз он впервые приехал сюда в феврале-месяце.
И вдруг совершенно неожиданно он вспомнил, что завтра – день Святого Валентина.
Надо будет послать матери открыточку.
Он достал из шкафа тяжелое зеленоватое пальто, в котором всегда приезжал в город в зимние месяцы, и перенес его на кровать. Потом направился к столику, собрал с него мелочь и ссыпал её в правый карман брюк, взял кошелек, заглянул в него и извлек оттуда деньги, которые выручил вчера, пересчитал их и сегодня для верности, – да, точно, сто двадцать два доллара, – и сунул их обратно в кошелек. После чего подошел к кровати, взял пальто и стал одевать его, поводя при этом своими могучими плечами.
Вот он застегнул пальто и подошел к умывальнику, чтобы посмотреться в зеркало. Выглядел он нормально. Ему не хотелось, чтобы в полиции думали, будто к ним заявился какой-то бродяга.
Да, а где же находится ближайший полицейский участок?
Надо будет спросить хозяйку дома. Как, бишь, её зовут-то?
Если только она уже встала.
И есть захотелось. Не мешало бы малость перекусить, прежде чем идти в полицию.
Он подумал, а не уложить ли в чемодан те немногие вещи, которые лежали в ящиках тумбочки. Или отложить на потом? А, потом упакуется, решил он. Может быть, надо будет послать деньги матери. За этими ста двадцатью двумя долларами – столько работы, столько работы. На них нужно будет прожить до апреля или мая, когда он вновь приедет с товаром в этот город. Не он, так его брат. Так, решено: вещи уложит потом.
Он вышел из номера, запер дверь и стал спускаться по лестнице на первый этаж. Линолеум на ступеньках был старый и местами протерся, это он заметил ещё позавчера, когда снял комнату. Но он и приехал сюда на окраину затем, что знал: здесь проживание обойдется дешевле, чем в центре. Так что плевать он хотел, какой тут линолеум. Кровать что надо, никакой живности в ней не водилось – что ему ещё нужно? Он платил всего-навсего четыре доллара в сутки, дешевле не найдешь – если, конечно, не хочешь ночевать где-нибудь в районе Скид-Роу среди пьяниц и оборванцев.
Квартира хозяйки располагалась на первом этаже в конце коридора. В коридоре было чистенько и легко дышалось. Хозяйка сама мыла и скребла его как раз в тот день, когда он пришел снимать комнату, это было во вторник. И в тот момент он понял, что это чистое заведение и клопов здесь в постелях нет – вещь весьма немаловажная. И мать говорила: смотри, будешь где останавливаться, чтобы не было клопов. Только вот он не знал, как понять – есть клопы или нет. Поймешь, когда ляжешь спать, но будет уже поздно, потому что они съедят тебя заживо. По легкому запаху дезинфицирующего вещества в коридоре он понял, что у этой леди все должно быть в порядке. Она, наверно, обрабатывала чем-нибудь и пружинные матрасы, именно там любят гнездиться клопы. Мать дома, как он помнил, всегда промывала пружинные матрасы нашатырным спиртом, пользуясь при этом зубной щеткой. Почему нашатырем, он не знал. Скорее всего, предполагал он, нашатырь убивал там все подряд. Иногда она опрыскивала матрасы какой-то морилкой для клопов. Мать любила чистоту.
Интересно, сколько же все-таки сейчас времени? Не хотелось бы будить хозяйку слишком рано. Впрочем, ему же все равно надо сказать ей, что он сегодня съезжает, рассчитаться с ней. Он поднял руку и несмело постучался в дверь.
– Кто там? – услышал он голос.
Отлично, она не спит.
– Это я, мистер Брум, – отозвался он.
– Одну минутку, мистер Брум, – попросила хозяйка.
Он подождал, пока она подойдет к двери. Где-то этажом выше побежала вода. Наконец дверь открылась.
– Доброе утро, – поприветствовал он.
– Доброе утро, мистер Брум, – ответила хозяйка.
Дауэрти – вот как её зовут. Теперь он вспомнил: Агнес Дауэрти.
– Надеюсь, я не разбудил вас, миссис Дауэрти? – справился он.
– Нет-нет, я уже как раз завтракала, – успокоила она его.
Это была щуплая женщина, одетая в выцветший халат с рисунком из примул. На голове у неё были бигуди. Она напомнила ему мать, такую же маленькую и худенькую. «Сама удивляюсь, как я могла родить такого форменного жеребчика», – говаривает мать. Звучит это действительно комично: он – такой огромный, а она – такая маленькая.
– Что вам угодно, мистер Брум?
– Да я сегодня съезжаю от вас, вот и...
– О, так скоро?
– Все, я закончил свои дела здесь, поэтому...
– А с чем вы были у нас, мистер Брум? Заходите, выпьем кофейку, заходите.
– Да я, мэм...
– Заходите, заходите, – весело и добродушно пригласила она его, и он разглядел, что эта миниатюрная женщина очень симпатичная.
– О'кей, – согласился он. – Но только потому, что мне все равно надо зайти к вам рассчитаться.
Он вошел в её квартиру, и она закрыла за ним дверь. Квартира была просто вылизана. В ней тоже ощущался запах дезинфицирующего вещества, что он воспринимал как признак чистоты в доме. В кухне линолеум был вычищен так тщательно, что кое-где образовались протертости до дерева – так и дерево было выскоблено добела. Стол на кухне покрывала чистенькая клеенка с изображениями морских ракушек.
– Присаживайтесь, – пригласила миссис Дауэрти. – Вы какой кофе предпочитаете?
– Я, мэм, обычно пью без молока, с тремя ложечками сахара. – Потом он широко улыбнулся и добавил: – Моя мама говорит, что у меня эта любовь к сладкому – от отца. Он погиб в железнодорожной катастрофе. Мне тогда было только семь лет.
– О, мне больно это слышать, – промолвила миссис Дауэрти, поставив на стол чашку для гостя и наполнив её до краев.
– Знаете, я его почти не помню.
– Пожалуйста, вот сахар, – сказал миссис Дауэрти, пододвигая гостю сахарницу. Она села за стол напротив него и взяла кусочек жареного хлебца, который успела надкусить до того, как он постучал в дверь. – А вам не поджарить?
– Нет, спасибо, мэм.
– Вы хорошо подумали?
– М-м...
– Я вам тоже сделаю, – прервала его миссис Дауэрти, встала, подошла к столу возле раковины, достала из вощеной обертки ломтик хлеба и поместила его в тостер. – Может быть, вам парочку? – спросила она.
Он пожал плечами, улыбнулся и ответил:
– Думаю, что я справился бы с ними, мэм.
– Нечего стесняться здорового аппетита, – сказала миссис Дауэрти и положила ещё один ломтик хлеба в тостер. – Теперь, – продолжила она, вернувшись к столу, – рассказывайте, чем вы занимались у нас в городе.
– А, продавал товар, мэм.
– А какой товар?
– У нас мастерская, небольшая такая, изделия из дерева.
– У кого «у нас»?
– Да у меня с братом.
– А где это?
– В Кэри, слышали?
– Кажется, нет.
– Это маленький городок. Ближайший большой от него – Хадлстон, по-моему.
– А-а, Хадлстон знаю, – сказала миссис Дауэрти.
– Туда много лыжников приезжает. Вы не катаетесь на лыжах?
Миссис Дауэрти засмеялась.
– Что вы, какая из меня лыжница, – ответила она, отпила кофе, а потом, услышав, как сработал тостер, поставила чашечку и поспешила достать хлебцы. Вместе с ними она пододвинула ему сливочное масло и джем и снова села за стол. Пока он намазывал хлебцы маслом, она спросила его:
– А что вы производите в своей мастерской, мистер Брум?
– Всякие изделия из дерева.
– Мебель?
– Да нет, не совсем. Всякие стулья, столики – это мастерим, но крупную мебель – нет, этим не занимаемся. Делаем деревянную кухонную посуду и прочую утварь, больше по мелочам, всё такое. А брат ещё занимается и резьбой по дереву.
– Послушать вас, так это неплохо, – с живым интересом произнесла миссис Дауэрти. – И, стало быть, вы все это привозите на продажу сюда?
– Мы и там продаем тоже, – ответил он. – Но это не то, понимаете ли, маловато. Летом ещё неплохо, потому что приезжает много людей, которые ищут всякие старинные вещи, ну и некоторые проявляют интерес к нашим изделиям, да. А вот зимой – все больше лыжники, а они заглядывают к нам, разве что если идут дожди, тут уж не до лыж. Вот я и стараюсь приезжать в этот город, три-четыре раза в год, в основном в зимние месяцы. – Он сделал паузу. – Но в феврале я здесь впервые.
– Правда? – спросила она.
– Так оно и есть, мэм.
– Ну и как вам тут сейчас?
– Да как сказать? Холодновато, конечно, – ответил он и улыбнулся. Он совсем уже освоился здесь. Откусив хлебец, он сделал глоток кофе и спросил: – Скажите, а сколько сейчас времени, кстати?
– Начало девятого, – ответила она.
– Да, я переспал лишнего.
Потом подумал, спрашивать миссис Дауэрти, где тут ближайший полицейский участок, или не надо.
– А во сколько вы обычно встаете?
– Там, дома? В Кэри, вы имеете в виду?
– Да.
– Ну, моя мама встает и начинает заниматься кухней довольно рано, знаете ли. Отец всю жизнь работал на железной дороге, вставал всегда рано, вот и она привыкла подниматься спозаранку. Мне кажется, она в пять – в полшестого уже на ногах, уже копошится, и так – каждое утро. А у моего младшего брата сон некрепкий, и мы, понимаете, спим в одной комнате, у нас маленький домик, лачуга, можно сказать... Ну и, когда она начинает ходить по дому, а брат – ворочаться, то уже смело можно вставать, все равно больше не поспишь. Вот такие дела, – закончил он и засмеялся.
– У вас очень добрый, искренний смех, – произнесла миссис Дауэрти. – У большинства крупных мужчин такой смех.
– Правда?
– Это по моим наблюдениям, – ответила она.
Он подумал, что сейчас самое время спросить у неё насчет полицейского участка, но ему не хотелось расстраивать её таким вопросом, и он вместо этого взял чашечку и отпил кофе, облизал губы и приступил ко второму кусочку хлеба.
– Я хотел бы заплатить вам за вторые сутки, – сказал он. – Я заплатил вам за сутки вперед, за одни только.
– Хорошо, – ответила миссис Дауэрти. Он было полез в карман за деньгами, но она остановила его: – Да вы выпейте вперед кофе, мистер Брум. Никто же не гонится за вами с вашими деньгами.
– Благодарю вас, мэм, – с улыбкой промолвил он и откусил кусочек хлебца.
– А сколько вам лет, мистер Брум? – полюбопытствовала миссис Дауэрти. – Ничего, что я спрашиваю об этом?
– Конечно, ничего, мэм. Мне двадцать семь – в мае будет. Двенадцатого.
– Я примерно так себе и представляла. А вашему брату сколько?
– Брату двадцать два. – Он помолчал. – Завтра день Святого Валентина, вы знаете?
– Мне не от кого ждать пожеланий.
– Ну что вы, миссис Дауэрти, – возразил он. – Вот я, например, сейчас пойду и отправлю открытку матери, как только уйду отсюда.
– Это прекрасно, – сказал миссис Дауэрти. Потом она помолчала и, смущенно улыбнувшись, с грустью промолвила: – У нас не было детей.
– О, жаль, мэм, – в тон ей произнес он.
Она кивнула. Он допил кофе, потом взял кошелек и протянул ей пятидолларовую купюру.
– Сейчас я принесу вам сдачу, – сказала она.
Он стоял возле стола в ожидании, пока она сходит в комнату за сумочкой. Он решил не спрашивать её насчет полицейского участка, не хотел расстраивать её лишний раз. Она и без того расстроилась сейчас, упомянув о том, что у неё не было детей и что некому послать ей открытку с поздравлениями и пожеланиями, как это сделает сегодня он в отношении своей матери. Интересно, успеет ли вовремя дойти до мамы открытка? Он подумал и решил, что успеет. Если он сделает это первым делом и пошлет открытку перед тем, как пойти в полицию, то она поспеет вовремя. Он был уверен, что завтра утром мама уже получит открытку.
– Пожалуйста, мистер Брум, – промолвила она, вернувшись в кухню и передавая ему однодолларовую купюру. Он положил её в кошелек и стал надевать пальто. – Когда снова будете в городе, то, надеюсь, снова остановитесь у меня, – выразила свое пожелание миссис Дауэрти.
– О да, мэм, обязательно, – заверил он её.
– Вы прекрасный джентльмен, – произнесла она.
– Спасибо, мэм, – смущенно поблагодарил он её.
– В этом районе... – начала было она, но осеклась и мотнула головой.
– Я вернусь через некоторое время, уложу и заберу вещи, – сообщил он ей.
– Как вам будет угодно, – ответила она.
– Вы знаете, у меня тут ещё кое-какие дела.
– Как вам будет угодно, – повторила она, провожая его до двери.
Аптека находилась на углу Эйнсли-авеню и 11-ой улицы Северного округа. По левой стороне шла стойка, у которой можно было перекусить, все же остальное пространство было отдано лекарствам и всякой всячине. Здесь имелся развал книг в мягкой обложке, ярких, многоцветных, которые своими названиями и оформлением так и манили купить их. Далее лежали грелки. Чуть дальше и немного в стороне от груды расчесок и шприцев были рассыпаны поздравительные открытки. Он прошел мимо книг – ему в глаза бросилось название одной из них: «Как это делать в самолете» – и остановился у россыпи открыток. Там был большой выбор поздравлений с днем рождения – сыну, дочери, матери, отцу, брату, сестре, деду, бабке и прочим родственникам. Он быстро пробежал по ним глазами, скользнул взглядом по соболезнованиям, поздравлениям с годовщинами и рождением ребенка и, наконец, дошел до раздела, посвященного исключительно дню Святого Валентина. Из года в год появлялось все больше юмористических открыток. Честно говоря, он не улавливал юмора большинства из них. При внимательном рассмотрении он обнаружил, что эти открытки также рассортированы наподобие поздравлений с днем рождения. Здесь были поздравления возлюбленным, жене, мужу, матери, отцу – дальше он не смотрел, так как его интересовали поздравления матерям. Он посмотрел две-три открытки и остановился на одной. С внешней стороны она была украшена сердцем из лоскута сатина, от которого шли розовые ленточки, а по самому верху красивой золотой вязью было выведено: «Маме». Он раскрыл карточку и стал читать маленькое стихотворение. Иногда возьмешь красивую карточку, а слова не подходят. Тут надо быть внимательным.
Моя мама
Благодарю тебя за то,
Что мной живешь ты каждый миг.
Ты лучше всех, ты божество.
Прости, что беден мой язык.
Усталый, на исходе дня
Бреду домой. Кто в доме том
С улыбкой счастья ждет меня,
Согреет лаской и теплом? -
Моя мама.
Он прочел стихотворение ещё раз, потом в третий и остался доволен и его содержанием, и оформлением. Интересно, сколько же стоит эта карточка? Понравиться она ему понравилась, но не хотелось слишком много тратить на это дело. Он подошел к кассе. Там сидела темнокожая девушка и читала журнал.
– Скажите, сколько стоит эта открытка? – спросил он.
– Сейчас посмотрю, разрешите? – Она взяла у него открытку, перевернула её и взглянула на цену, нанесенную на обороте. – Семьдесят пять центов, – сообщила девушка. Увидев, с каким выражением лица он воспринял эту информацию, она улыбнулась и посоветовала ему: – Но там есть и подешевле, если хотите.
– Ладно, я эту возьму, – решил он.
– Это действительно симпатичная открыточка.
– Да, и стихи мне понравились. Большей частью на них отвратительные стихи.
– Да, слова здесь хорошие, – согласилась девушка, заглянув в разворот.
– Значит, семьдесят пять?
– Да, здесь на обороте написано. Вот, видите? – И она показала ему цифры на другой стороне, для наглядности как бы подчеркнув их ногтем. Ногти у девушки были очень длинные. – Видите, здесь написано: «икс-эм семьдесят пять»?
– А чего бы им просто не написать: семьдесят пять центов? – возник у него вопрос.
Девушка хихикнула.
– Не знаю. Наверно, хотели как позагадочнее, – предположила она.
– Да, конечно, икс-эм семьдесят пять – это очень загадочно, – сказал он и улыбнулся. Девушка улыбнулась ему в ответ. – Значит, беру эту, пожалуй, – решил он.
– Вашей матери она придется по душе, – предположила девушка.
– Я тоже так думаю. Надо марок взять. У вас есть марки?
– В автомате, – ответила девушка.
– О, одну минутку...
– Да?
– Мне нужна ещё открытка.
– Пожалуйста, – сказала девушка.
– Не выбивайте пока.
– Хорошо.
Он снова вернулся к открыткам, миновал раздел, где лежали поздравления матерям, женам, возлюбленным, и стал искать карточки для друзей и знакомых. Он увидел раздел «Общее», покопался там и нашел простенькую открытку с надписью «Милому человеку в День Святого Валентина». На развороте не было никаких стихов, а просто краткое: «Желаю счастья». Он подошел с карточкой к кассе и показал её девушке.
– Вам нравится? – поинтересовался он у нее.
– Это кому? Вашей девушке?
– Нет, у меня нет девушки, – ответил он.
– Ну конечно, – недоверчиво посмотрела на него продавщица, – рассказывайте мне. Такой высокий, красивый парень – и нет девушки.
– Правда, нет у меня девушки, – сказал он и тут понял, что с ним заигрывают.
– А кому же это? – спросила девушка с усмешкой.
– Хозяйке гостиницы.
Девушка расхохоталась.
– Вы... наверно... единственный мужчина во всем этом огромном городе, который поздравит свою хозяйку.
– Да, так уж, – смущенно произнес он и тоже рассмеялся.
– Наверно, интересная – эта ваша хозяйка?
– Да, очень симпатичная женщина.
– И наверняка блондинка.
– Да нет.
– А какая? Рыженькая?
– Да нет, она же...
– А может, вам нравятся девушки потемнее цветом? – спросила она и заглянула ему в глаза.
Он выдержал её взгляд и ничего не ответил.
– Так вам нравятся девушки с темной кожей? – допытывалась она.
– Да, нравятся, – наконец произнес он.
– Я была уверена в этом, – спокойным тоном заключила она.
На некоторое время установилось молчание.
– Сколько я вам должен? – прервал он паузу.
– Сейчас, дайте посмотреть на эту, для вашей хозяйки. – Она посмотрела цену на обратной стороне. – Семьдесят пять плюс двадцать пять. Один доллар. Он достал из кошелька долларовую купюру.
– Вы как будто говорили, что вам нужны марки?
– Да, а что?
– У вас есть мелочь для автомата?
– Да, думаю, что есть.
– Автомат вон там, – сказала девушка и показала рукой, потом пробила на машинке чек. – Вы из этого района?
– Нет.
Она понаблюдала за тем, как он опускает монеты в автомат, давит на рычажок.
– И не из города, да?
– Не из города.
– А откуда?
– Кэри. Может, слышали?
– Вроде, нет.
– Это под Хадлстоном. На лыжах катаетесь?
– Я? – удивилась девушка его вопросу и засмеялась.
Он лизнул марки и наклеил их на конверты.
– А ручки у вас нет? – спросил он.
– Конечно, есть, – ответила девушка и протянула ему ручку. – Вы когда-нибудь видели, чтобы цветные катались на лыжах?
– По правде говоря, я сам ни разу не становился на лыжи, поэтому откуда мне знать? – искренне ответил он.
– Один-другой есть, наверняка, – размышляла вслух девушка. – Один-два должны быть на все Соединенные Штаты, как вы думаете?
– Думаю, что должны быть.
– Да-а. Но я – ни одного не видела.
– Я тоже не видел.
Она взглянула на конверт, на котором он выводил адрес.
– А кто это Дороти Брум? – полюбопытствовала она.
– Моя мама.
– А вас как зовут?
– Роджер Брум.
– А меня – Амелия, – сообщила в ответ девушка.
– Очень приятно, Амелия.
– Амелия Перес. – Она помолчала. – Мой отец – испанец.
– Прекрасно, Амелия.
Он взглянул на нее, улыбнулся и взялся за другой конверт.
– А это вашей хозяйке, да, Роджер?
– Да, верно.
– Миссис... Агнес... Дауэрти... – Хозяйка, значит.
– Да, действительно хозяйка, – подтвердил Роджер.
– Конечно, конечно...
– Та-ак, готово, – произнес он и снова с улыбкой посмотрел ей в глаза.
– Ящик – как выйдете справа, – сообщила Амелия.
– Спасибо вам, – несколько растерянно поблагодарил он. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. – Вот. – Он пожал плечами. – Значит, пока.
– Пока, Роджер, – услышал он, уже за спиной, её голос.
У выхода стояла телефонная будка. Он вошел в нее, открыл телефонный справочник на слове «полиция», потом нашел раздел по городу, нашел раздел «управление полиции». Палец скользил по названиям отделов и служб: по борьбе с алкоголизмом, саперная команда, портовая служба, уголовный розыск, по наркотикам, службы охраны, автомобильная инспекция, по делам несовершеннолетних... А где же территориальные участки? Что делать человеку, если ему просто надо обратиться к полицейскому? Он захлопнул книгу и снова подошел к кассе. Амелия подняла на него глаза.
– О, вы что-нибудь забыли? – спросила она.
– Мы договорились с другом встретиться возле районного полицейского участка, – ответил он ей, – а я не знаю, где он находится. – И Роджер пожал плечами.
– Идите через парк, – объяснила она, – потом вы окажетесь на Лесной авеню, так и идите по ней, не промахнетесь. Там перед входом такие большие зеленые шары.
Глава 2
На каждом из больших зеленых шаров было написано число «87». Шары располагались по обеим сторонам закрытых дверей буроватого цвета. Это был вход в серое закопченное здание, унылость стен которого подчеркивало хмурое утреннее небо. Роджер стоял на другой стороне улицы у низкой каменной стены, служившей оградой парка и его северной границей и тянувшейся вдоль Лесной авеню, и рассматривал серое здание. Дверь пока что ни разу не открылась, и Роджер начал сомневаться, есть ли там кто-нибудь. В конце концов, размышлял Роджер, не будут же они держать двери нараспашку среди зимы. Да нет, кто-то там обязательно должен быть, такая у них работа. Они работают и по субботам, и по воскресеньям, и по праздникам.
Он снова стал рассматривать здание.
Не так уж и приятно, думал он, сидеть в этом здании, покрытом грязью полувековой, небось, давности, да за металлической решеткой на окнах, да ещё за шторами и жалюзи, закрывающими белый свет. Единственно, чем привлекало к себе это здание, – струйкой дыма, поднимавшейся из трубы, спрятанной за парапетом крыши. Ему стало любопытно, сколько там работает народу, потом он стал размышлять, стоит ли идти туда. Может, не стоит беспокоить полицейских в такой ранний час? Он прошел с полсотни футов – до того места, где в стене был проход, – вернулся в парк и пошел по усыпанной гравием дорожке, проложенной параллельно стене. Он ещё раз взглянул на серое здание полицейского участка, потом сел на лавочку и повернулся так, чтобы можно было посматривать на здание.
На его глазах дверь парадного подъезда отворилась и оттуда вылился на улицу сразу целый поток полицейских в форме. Они болтали между собой и пересмеивались. Это длилось целую минуту. Казалось, что сейчас через эту дверь вылились сразу все полисмены города. Они спускались по широким низким ступенькам на тротуар и растекались по разным направлениям – кто к центру города, кто к окраине, кто заворачивал за угол и направлял свои стопы на север, к реке, а шестеро полицейских пересекли улицу и двинулись в сторону прохода в стене, через который он сам прошел три-четыре минуты назад. В парке двое повернули налево и пошли в противоположном от него направлении по той же гравийной дорожке, двое продолжили путь напрямую по траве – похоже, там была тропа для верховой езды, – помахав на прощанье ещё двум полицейским, которые двинулись прямо на него, к скамейке, на которой он сидел. Когда они проходили мимо, Роджер взглянул на них и даже коротко кивнул им. Один из полисменов, будто признав в Роджере кого-то из своих знакомых, с которым здоровается каждое утро (а это исключалось, потому что Роджер на этой скамейке возле полицейского участка оказался впервые в жизни), небрежно махнул ему рукой, улыбнулся и бросил:
Он снова стал рассматривать здание.
Не так уж и приятно, думал он, сидеть в этом здании, покрытом грязью полувековой, небось, давности, да за металлической решеткой на окнах, да ещё за шторами и жалюзи, закрывающими белый свет. Единственно, чем привлекало к себе это здание, – струйкой дыма, поднимавшейся из трубы, спрятанной за парапетом крыши. Ему стало любопытно, сколько там работает народу, потом он стал размышлять, стоит ли идти туда. Может, не стоит беспокоить полицейских в такой ранний час? Он прошел с полсотни футов – до того места, где в стене был проход, – вернулся в парк и пошел по усыпанной гравием дорожке, проложенной параллельно стене. Он ещё раз взглянул на серое здание полицейского участка, потом сел на лавочку и повернулся так, чтобы можно было посматривать на здание.
На его глазах дверь парадного подъезда отворилась и оттуда вылился на улицу сразу целый поток полицейских в форме. Они болтали между собой и пересмеивались. Это длилось целую минуту. Казалось, что сейчас через эту дверь вылились сразу все полисмены города. Они спускались по широким низким ступенькам на тротуар и растекались по разным направлениям – кто к центру города, кто к окраине, кто заворачивал за угол и направлял свои стопы на север, к реке, а шестеро полицейских пересекли улицу и двинулись в сторону прохода в стене, через который он сам прошел три-четыре минуты назад. В парке двое повернули налево и пошли в противоположном от него направлении по той же гравийной дорожке, двое продолжили путь напрямую по траве – похоже, там была тропа для верховой езды, – помахав на прощанье ещё двум полицейским, которые двинулись прямо на него, к скамейке, на которой он сидел. Когда они проходили мимо, Роджер взглянул на них и даже коротко кивнул им. Один из полисменов, будто признав в Роджере кого-то из своих знакомых, с которым здоровается каждое утро (а это исключалось, потому что Роджер на этой скамейке возле полицейского участка оказался впервые в жизни), небрежно махнул ему рукой, улыбнулся и бросил: