– А как у нее с памятью?
– Иногда нормально, а иногда напрочь отсутствует.
Я смотрел на его усталое обезьянье лицо и вспоминал, как он рассказывал о Мэриэн, о своей любви и ее крушении...
– Как же с ней все это случилось, Стэн? Кто в этом виноват?
– Кто виноват? Да ее собственный отец. Обожаемый всеми, талантливый, могущественный папаша. Его брак оказался явно неудачным. Бедная крошка была слишком похожа на свою мать, поэтому отец не выносил ее и ничего не мог с собой поделать. Он оттолкнул девочку от себя. Не в состоянии понять причины столь жесткого обращения, она выросла, убежденная в собственной никчемности. А с этого-то все и начинается, Макги.
Человек не может принять того, чего не понимает, примириться с мыслью о собственной никчемности, ничем не подтвержденной. И пытается доказать себе эту самую свою никчемность. Так эту девочку поглотили секс и пьянство. Комплекс вины сделал ее эмоционально неустойчивой. Шокотерапия и судороги доконали ее. Она безнадежно разрушенная личность. Теперь для нее ничего уже нельзя сделать. Здесь ей лучше всего. Иногда она бывает даже приятной.
– Я не хотел бы ее огорчить.
– А какие у тебя к ней вопросы?
– Хочу узнать, помнит ли она кое-какие имена. И как были сделаны кое-какие фотографии.
– Что за фотографии?
Я открыл конверт, выбрал два снимка и протянул ему. Он рассматривал их с печалью и жалостью.
– Бедное дитя! Знаешь, что она говорит в состоянии аффекта? «Люби меня, люби меня!» Отвергнутая сначала отцом, а потом молодым мужем, пережившая тяжелый аборт – провалялась год в клинике, когда ей было всего семнадцать, брошенная и никому не нужная.
– А как она может отреагировать на эти снимки?
– Трев, уже ничто не способно ни причинить ей большого вреда, ни принести большой пользы.
– А она станет со мной разговаривать?
– В этой фазе цикла она очень общительна. Иногда приходит в возбуждение. Может статься, это ее позабавит. Не знаю... Ну разве что ускорит данную фазу цикла.
– Ты поприсутствуешь при нашей беседе?
– Пожалуй, наедине ты от нее большего добьешься. Когда людей больше двух, она начинает стараться произвести впечатление, работает на публику. Нет, один на один она общается лучше. Боже мой, старина, ну и снимочки! Говоришь, полтора года назад? Полагаю, она уже была больна, но разглядеть это тогда мог лишь специалист. А теперь это видно всем.
– Как с ней лучше держаться, Стэн?
– Естественно и дружелюбно. Если она станет нести чушь, просто помоги ей вернуться к предмету разговора. Не выказывай удивления и не смейся. Мы-то все к ней уже привыкли, наших пьяниц уже ничем не удивишь, а тебе может стать не по себе. Веди себя с ней так, словно она веселый, милый ребенок, наделенный богатым воображением.
– Где она?
Он подвел меня к своему кабинету и указал:
– Обогнешь столовую и увидишь тропинку, ведущую на пляж. Минут двадцать назад она ушла в том направлении.
Прежде чем увидеть Нэнси, я ее услышал. У нее было красивое контральто, очень богатое и сочное, а пела она рекламную песенку об ароматных сигаретах с фильтром, сидя на поваленном стволе пальмы, футах в ста от конца тропинки. Пляж был узкий – больше ракушек, чем песка. Когда я направился к ней, она, услышав их хруст под моими ногами, перестала петь, обернулась и внимательно посмотрела мне в лицо, потом поднялась, мило и приветливо улыбаясь; на ее загорелом лице выделялись ослепительно белые зубы.
– Приветствую вас! – воскликнула она. – Меня зовут Нэнси. А вы новенький?
На ней были бледно-голубые «бермуды» и белая мужская рубашка, завязанная узлом на талии. Темные волосы заплетены в косы. Высокая, гибкая, с ясными темно-синими глазами, она напомнила мне Джейн в самых старых лентах о Тарзане. Босая, она ступала по острым ракушкам, не морщась.
– Я всего лишь посетитель. Меня зовут Трев.
– Вы приехали к Джеки? Ее больше не рвет. Пожалуй, ей можно съездить домой. Просто погостить.
– Вообще-то я приехал, чтобы навестить вас.
Радушие мгновенно исчезло с ее лица.
– Он уже людей сюда шлет! Передайте ему, что плевать я хотела. Меня все это не волнует. Ни сейчас, ни когда-либо. Пусть утрется! Так ему и передайте.
– Меня никто не посылал. Просто я знаком с людьми, которые знают вас. Я проезжал мимо и решил заглянуть к вам. Вот и все, Нэнси.
– С какими еще людьми?
– С Карлом Абелем. С Вэнсом и Пэтти Макгрудер.
Нахмурившись, она вернулась к своему бревну и села. Я пошел следом. Прищурившись, она поглядела на меня:
– Этого Карла я знаю. Про таких говорят: сила есть – ума не надо. Вы уж мне поверьте. Носился с этой идиотской затеей. Идеальный оргазм. Представляете? Может, он думал меня таким образом возбудить? Трус чертов. Так боялся устроить пожар в этой жалкой лачуге. Боже, там, в горах, всегда было так холодно, а моя тетушка считала, что я целый день катаюсь на лыжах. Он украл ключ в конторе. А она-то ему платила пятьдесят долларов в день за индивидуальные тренировки! Мы там вверх дном все перевернули. И чего он добивался? Тут вопрос один: или раскручиваешься, или нет. Правильно? А я почти всегда в форме, и не моя вина, что они в первый раз так торопятся. На прошлой неделе... или в прошлом году?.. я пыталась вспомнить его имя. Вот теперь вспомнила, Карл. Боже, на лыжах он был прекрасен! А когда мы вышли из этой хижины, он толкнул меня в сугроб и натер мне снегом лицо, чтобы я выглядела розовенькой и посвежевшей, а потом помог мне спуститься по склону до домика, а от бренди мы здорово окосели, прямо как во сне плыли. И он нес какую-то чушь. Сколько же мне тогда было? Он вам, наверное, говорил. Девятнадцать? Кажется, да. Да, я припоминаю. Вы у Стэна спросите, он вам скажет. Но к чему все это? Я ведь говорю о том, что вы и без меня знаете. Садитесь рядом. Только, ради Бога, я не хочу говорить об этих противных Макгрудерах. Ведь я же не обязана это делать, правда?
– Не обязаны.
– А что это у вас?
– Фотографии.
– А можно мне их посмотреть?
Разложив снимки на коленях, она медленно, с серьезным видом принялась рассматривать их, один за другим. Я внимательно следил за выражением ее лица. Один снимок она положила сверху. Провела большим пальцем вдоль спины Сонни, тихо приговаривая: «Сгорел, сгорел, сгорел...»
– На солнце сгорел?
– Нет, что вы. Он врезался в стену. На своем супер-"меркурии". Каких только штучек и специальных приспособлений там не было! Я в тот день надела на голову здоровенную красную шляпу, чтобы он меня мог узнать издалека, и сидела на стене рядом с копями. Мы таскались на этой машине повсюду, а в Джорджии он в ней сгорел... Она так подпрыгивала... – Нэнси погладила себя по бедру. – Сонни нравилось, когда я выряжалась как шлюха. Он сам мне покупал такие шмотки – короткие юбки в обтяжку и яркие свитера, тоже в обтяжку, и еще он говорил, что, когда я иду, мне надо повиливать бедрами. Он был гордый, как петух, и подлый, как змея. – Она провела пальцем по его изображению на фотографии. – Вот он, Сонни Кэттон. Когда гулянка завяла, он взял меня с собой. Я провела с ним, наверное, недели две, и он все время меня бил – за то, что выпила, или из-за того, что кто-нибудь ко мне приставал, а иногда просто когда вспоминал какие-нибудь подробности той вечеринки. Как вот на этой фотографии, где я с этим типом. Как там его?.. Кэсс? Да, какой-то Кэсс, а дальше не помню. Он рисовал смешные портреты. И мой портрет нарисовал и отдал мне, только я его потеряла. Знаете, я ведь потеряла все вещи, которые у меня были, до одной. Я уже офигела от его побоев и вернулась домой, и представляете, моему от... человеку, который женился на моей матери, прислали такие вот снимочки. Он грозил, что расскажет моим друзьям. А мне-то до фени! Хоть в «Кроникл» их опубликуйте! Господи, какую же он мне залепил пощечину! А лицо у него было прямо каменное! Я бы поняла, если бы на снимках трахалась с кем попало его жена. А я-то его дочь! Запомните!
Меня всего аж передернуло.
– И что же ты потом делала, Нэнси?
– Вы что, очередной доктор? Уже тысячу лет у меня эти доктора вот где сидят! Я стала женщиной в четырнадцать лет, а когда меня за этим делом застукали, тогда-то они и послали меня в первый раз к доктору. А я чувствовала, что он был и сам не прочь, если в только наглости хватило. Он все время потел, очки протирал и ходил вокруг да около. И все они так психуют по поводу моего заикания, когда я пытаюсь произнести слово «о... т... е... ц». Вы тоже станете меня проверять?
– Меня зовут Трев, и никакой я не доктор.
– Трев... Трев, а зачем он велел вам привезти мне эти снимки? Они ведь даже другие немного. На тех меня было больше. Эй, а это знаете кто? Вот эта вот, без лица? Очень знаменитая кинозвезда, Лайза-Дин! Честное слово, я вас не обманываю! Она такая маленькая, но прямо вся из себя – очень даже!
– Кто делал эти снимки?
– А я почем знаю? Я вообще не знала, что кто-то фотографировал, пока не зашла к нему в кабинет, а у него – эти снимки. Он дал мне денег, и я снова связалась с Сонни. Я была с ним очень долго – наверное, несколько месяцев. Всюду. Где бы у него ни были гонки. Я помню тот день, когда он погиб в Мехико-Сити. Кто-то ведь снял же меня со стены, а вот кто – не помню. Я же не могла сама слезть оттуда, правда ведь? Кто-то подбросил меня среди ночи на автостоянку перед госпиталем, как я потом узнала. С пневмонией и двумя сломанными пальцами на руке. Я бредила и где-то подцепила гонорею. Когда я смогла наконец объяснить, кто я такая, они сразу же телеграфировали... ему. Как только меня разрешили перевезти, он прислал за мной людей, а потом поместил меня в... «Тенистый покой»? Или в «Горный приют»? В общем, в одно из этих поганых местечек. И вы еще ждете от меня, чтобы я что-то там вспомнила! Я не помню даже, как меня сюда привезли!
– И все-таки, каким образом фотографии попали к твоему отцу?
– Откуда я знаю? Он считал, что мне все об этом известно. Что это дело рук моих дружков. Якобы мы это провернули, чтобы вытянуть из него деньги.
Я решил отвлечь ее немного от неприятных воспоминаний.
– Здесь так хорошо, Нэнси.
– Да, пожалуй... Мне здесь даже нравится. Иногда я так сильно нервничаю! А потом мне бывает грустно. И я долго грушу. И целый день напеваю про себя печальные песни, но я не издаю при этом ни звука...
– А на той вечеринке кто-нибудь говорил, что хочет сфотографировать Лайзу Дин?
Она рассерженно повернулась.
– Знаете, вы меня изрядно достали с этими фотографиями. Нет, никто ничего не говорил. И я не видела никакого фотоаппарата. И хватит об этом, ладно?
Я отложил снимки в сторону.
– А почему ты так зла на Макгрудеров?
– Я не хочу об этом говорить.
– Не хочешь – не будем.
– Знаете, Трев, а вы ужасно славный. – Она улыбнулась мне невинной улыбкой и накрыла мою руку своей.
– Спасибо. Ты тоже милая девушка.
– Я, голубчик, проститутка. Пьянь и шлюха. Можно вас кое о чем попросить?
– Само собой.
– Почему бы нам с вами на минутку не заглянуть в кусты? – Она быстро и крепко вцепилась в мою руку, стараясь прижать ее к своему телу. Я резко высвободился. – Это меня так успокаивает, – проговорила она. – Ну, пожалуйста, милый. Очень-очень прошу.
Я резко поднялся, и она тут же вскочила, стараясь прижаться ко мне. Мне пришлось крепко взять ее за плечи и отстранить от себя. Тогда, резко мотнув головой в сторону, она лизнула мою руку. Я встряхнул ее.
– Нэнси! Нэнси! Прекрати!
Она вздрогнула, печально улыбнулась и отступила назад.
– Мужчинам ведь всегда без разницы. Вам-то чего беспокоиться?
– Мне надо возвращаться. Приятно было с тобой повстречаться.
– Спасибо, – вежливо отозвалась она. – Приезжайте ко мне еще. – Она выпрямилась, словно ребенок, готовящийся отвечать урок. – Когда вы туда вернетесь, скажите моему о-о-от... скажите ему, что я хорошо себя веду. Передайте, что... я получаю хорошие отметки.
– Передам, конечно.
– До свидания.
Я прошел сотню футов до тропинки, затем обернулся и снова взглянул на Нэнси. Она погрозила мне кулаком и закричала:
– Спросите у этой Пэтти Макгрудер, почему она все время держала меня взаперти? Спросите у этой чертовой суки!
Пройдя половину пути, я остановился и прислонился спиной к дереву, ощущая странную слабость в коленях. Закурил сигарету, сделал одну затяжку и отбросил ее в сторону.
Стэн Берли разговаривал с Дэной в своем маленьком кабинетике. Он встал, принес мне холодного чаю и спросил:
– Ну, как дела?
– Сам не знаю. С памятью у нее вроде неплохо. У меня чуть сердце не разорвалось, когда я слушал, как она пытается назвать его отцом. Что это за сукин сын? Он же ее загубил. Хорошего человека, по-моему, загубил.
– Она тебе помогла?
– Не знаю. Мне надо все проверить. Стэн, она стала ко мне приставать напрямую.
Он вскинул свои густые обезьяньи брови:
– Несколько рановато. Буду за ней внимательно наблюдать. Спасибо, что сказал.
– И что с ней дальше будет?
– Не знаю. – Он провел рукой по лицу. – Вспышки агрессивности вроде бы не усиливаются, но периоды апатии становятся глубже и длятся, кажется, немного дольше. А когда она выходит из них, у меня возникает такое чувство что... ее стало чуть меньше. Она не помнит некоторых песен, которые знала месяц назад. Становится менее опрятной. Думаю, мы будем держать ее здесь столько, сколько сможем. Она так любит пляж! И не выносит, когда ее ограничивают. Я пытаюсь создать у нее иллюзию свободы. Возможно, в каком-нибудь крупном институте и смогли бы приостановить развитие ее болезни, но все равно до социальной реабилитации было бы далеко. Хотя она ни для кого не опасна. Она жертва. Он сделал ее жертвой.
– А что случилось с ее матерью?
– Погибла вместе с любовником во время пожара в отеле, когда Нэнси было семь лет. У Нэнси крепкий организм. Боюсь, это еще долго будет тянуться, после того как она начисто лишится разума. Может, лет сорок или даже больше. У нее еще есть брат. Старший и, судя по всему, чрезвычайно добродетельный. Рад был снова с тобой повидаться, Трев. Мы с мисс Хольтцер приятно побеседовали. Знаете ли, странно все же устроен этот мир: мы можем защититься от врагов и даже от друзей, но от своей собственной семьи – никогда. Эту бедняжку в семь лет поместили в пансион. В четырнадцать она уже спала с мужчинами, в пятнадцать перенесла алкогольный психоз в легкой форме, а в шестнадцать прошла первый курс шокотерапии... Ну, ладно, я пошел красить стулья. Это мое лекарство от депрессии и возмущения. Приезжайте в любое время – говорю вам обоим!
В городе мы заехали пообедать в рыбный ресторанчик. Нам досталось уединенное местечко в углу. Я рассказал Дэне о судьбе Сонни Кэттона, о фотографиях, присланных отцу Нэнси, о пощечине, о враждебном отношении к чете Макгрудеров и о последнем странном замечании Нэнси.
– Судя по вашему рассказу, приятного было мало, Тревис.
– Да уж. Не знаю даже, почему меня все это так потрясло. Наверное, потому, что она с виду такая здоровая, цветущая, чистая. Производит впечатление милой, запутавшейся девушки, и кажется – вот если взять ее с собой, любить, хорошо с ней обращаться, то она придет в норму. Даже не верится, что это настолько безнадежно. Возможно, Кэттон был последним человеком, кому удалось бы помочь ей выбраться, но неподходящий оказался тип. Видимо, девушка здорово походила по рукам, и никто не сделал ей добра.
Я рассказал Дэне и о Карле Абеле. Уголки ее решительного рта изогнулись в иронической усмешке.
– Благородный рыцарь гор. Я с ним как-то встречалась, незадолго до той самой их поездки в домик Чипманов. Я тогда работала у Ли всего несколько недель. Он был прямо-таки великолепен. Светлые волнистые волосы, широченные плечи, загорелое лицо, сшитый на заказ пиджак спортивного покроя, широкий шелковый галстук и легкий немецкий акцент, который он явно имитировал. Волосы чуть длиннее, чем принято. И легкая волна. Ну, вы представляете. Отменные, белоснежные зубы и очень европейское рукопожатие. Типичный, даже, пожалуй, чересчур типичный голливудский жеребец.
– А у этого жеребца хватило бы ума шантажировать Ли?
– Сильно сомневаюсь. В любом случае сам бы он до такого не додумался. Его могли угрозами втянуть в это дело. Думаю, если в на него как следует надавили, он бы сломался. Хотя... Использовать этого слабака подобным образом – несусветная тупость. А того, кто все это заварил, дураком не назовешь.
– Есть какие-нибудь соображения?
– Мне кажется, важно понять, кому из присутствующих там было что терять – деньги, репутацию или что-нибудь еще? Ли, дочке архитектора и Макгрудерам. Остальные: Кэсс (по всей видимости), Сонни с Уиппи, мальчики-студентики и Карл – мелкие рыбешки, из-за них не стоило затевать всю эту возню.
– Согласен. Давайте дальше.
Она пожала плечами.
– А что дальше-то? Мы знаем, что с двумя из этой троицы вступали в контакт. Ли заплатила. Мистер Эббот, судя по всему, нет. Позднее мы выясним насчет Макгрудеров. По-видимому, нам стоит съездить в Сан-Франциско. До или после встречи с Абелем?
– После.
– Завтра? – Я кивнул. Она выскользнула из-за столика. – Тогда я прямо сейчас и сделаю все необходимые звонки. – И она направилась к кассе за мелочью.
Когда мы вернулись на яхту, Дэна, предварительно сверившись с расписанием Лайзы Дин, позвонила ей по частной телефонной линии, не проходящей через гостиничный коммутатор. Они проговорили минут пятнадцать. Потом Дэна позвала меня и, прикрывая трубку ладонью, сказала:
– Она хочет поговорить с вами.
Я ввела ее в курс наших дел. Когда я взял трубку, Ли спросила, лениво растягивая слова:
– Ну, дорогой, как вам мой маленький подарочек?
– Простите?
– Моя царевна-несмеяна уже продемонстрировала вам свои деловые качества?
– Ах, вот вы о чем! Все прекрасно. Просто замечательно.
– Думаю, вы уже поняли, что покоя вам теперь не видать. Придется вам пошевеливаться, мой милый. Но мне ее уже не хватает. Так что вы там поскорее.
– Вообще-то я вас ни о чем не просил.
– Какой жуткий зануда! И кстати, Макги, вы уже наверняка закидывали удочку насчет Дэны, так мой вам совет: не тратьте зря время. В этой скромнице и правда что-то есть, как бы это выразиться, скрытый огонь, что ли. К ней пытались подступиться несколько специалистов по этой части из киношников и отправлялись восвояси несолоно хлебавши, а на одном месте них вырастали сосульки – это у нас такая расхожая шутка.
– Я уже подыхаю от смеха.
– Нет, вы и впрямь несносный тип! И почему только вы мне нравитесь? Ну, вернемся к делу. Насколько я поняла, эту девчонку Эббот можно списать со счета?
– Она вам тогда не показалась странной?
– Да пожалуй, нет. Нагружалась она вовсю, так что ждать от нее особого здравомыслия не приходилось. И без конца буянила, лезла ко всем, даже когда было явно не до нее. И не переставая талдычила о своем дорогом папочке. А в самые неподходящие моменты начинала петь песню... как там... «Мое сердце принадлежит...» и так далее. Вот все, что я о ней помню. Когда вы, мой дорогой, увидитесь с Карлом, пожмите ему руку, улыбнитесь, передайте от меня привет и двиньте как следует промеж ног. За это получите от меня дополнительное вознаграждение.
– Я вот еще что хотел спросить. Его легкий акцент – натуральный?
– Боже, да нет, конечно. Специально для клиентов-лыжников.
– Вас надежно охраняют?
– Как будто, да. О себе позаботьтесь. Дэна будет держать меня в курсе дела.
– Хотите еще с ней поговорить?
– Нет. Пока. Целую вас обоих. Удачной охоты!
Я положил трубку и спросил:
– Вы что, правда собираетесь держать ее в курсе всех событий?
Дэна вынула из ящика письменного стола чековую книжку, записала туда сумму, положенную в банк, затем взглянула на меня, чуть приподняв темную бровь.
– Я отвечу на ваш вопрос, но прежде хочу кое-что объяснить. Для шоу-бизнеса характерна атмосфера подозрительности. Там все всегда настороже, и у каждого свое место в иерархии отношений в зависимости от хватки, положения, доходов, от того, на кого человек работает. И для Ли все это привычно и естественно. Вон она и пытается впихнуть вас в эту свою систему. И ей не понять, что вы живете по другим правилам, но я не вижу смысла придавать всему этому какое-то значение. А рассказывать я буду лишь то, что ей следует знать – не больше и не меньше. О'кей?
– Строго дозированная преданность?
– Да нет, не совсем. А ведь вы с ней чем-то похожи.
– Это вопрос?
– Пожалуй, нет. Мистер Берли рассказал мне о девушке по имени Мэриэн. И теперь вопросов у меня поубавилось – многое в вас стало понятным.
– Дэна, по-своему и в разумных пределах я честен. И пока собираюсь таковым оставаться. Может быть, меня и можно купить, но только никому еще не удалось назвать верную цену.
Глава 6
– Иногда нормально, а иногда напрочь отсутствует.
Я смотрел на его усталое обезьянье лицо и вспоминал, как он рассказывал о Мэриэн, о своей любви и ее крушении...
– Как же с ней все это случилось, Стэн? Кто в этом виноват?
– Кто виноват? Да ее собственный отец. Обожаемый всеми, талантливый, могущественный папаша. Его брак оказался явно неудачным. Бедная крошка была слишком похожа на свою мать, поэтому отец не выносил ее и ничего не мог с собой поделать. Он оттолкнул девочку от себя. Не в состоянии понять причины столь жесткого обращения, она выросла, убежденная в собственной никчемности. А с этого-то все и начинается, Макги.
Человек не может принять того, чего не понимает, примириться с мыслью о собственной никчемности, ничем не подтвержденной. И пытается доказать себе эту самую свою никчемность. Так эту девочку поглотили секс и пьянство. Комплекс вины сделал ее эмоционально неустойчивой. Шокотерапия и судороги доконали ее. Она безнадежно разрушенная личность. Теперь для нее ничего уже нельзя сделать. Здесь ей лучше всего. Иногда она бывает даже приятной.
– Я не хотел бы ее огорчить.
– А какие у тебя к ней вопросы?
– Хочу узнать, помнит ли она кое-какие имена. И как были сделаны кое-какие фотографии.
– Что за фотографии?
Я открыл конверт, выбрал два снимка и протянул ему. Он рассматривал их с печалью и жалостью.
– Бедное дитя! Знаешь, что она говорит в состоянии аффекта? «Люби меня, люби меня!» Отвергнутая сначала отцом, а потом молодым мужем, пережившая тяжелый аборт – провалялась год в клинике, когда ей было всего семнадцать, брошенная и никому не нужная.
– А как она может отреагировать на эти снимки?
– Трев, уже ничто не способно ни причинить ей большого вреда, ни принести большой пользы.
– А она станет со мной разговаривать?
– В этой фазе цикла она очень общительна. Иногда приходит в возбуждение. Может статься, это ее позабавит. Не знаю... Ну разве что ускорит данную фазу цикла.
– Ты поприсутствуешь при нашей беседе?
– Пожалуй, наедине ты от нее большего добьешься. Когда людей больше двух, она начинает стараться произвести впечатление, работает на публику. Нет, один на один она общается лучше. Боже мой, старина, ну и снимочки! Говоришь, полтора года назад? Полагаю, она уже была больна, но разглядеть это тогда мог лишь специалист. А теперь это видно всем.
– Как с ней лучше держаться, Стэн?
– Естественно и дружелюбно. Если она станет нести чушь, просто помоги ей вернуться к предмету разговора. Не выказывай удивления и не смейся. Мы-то все к ней уже привыкли, наших пьяниц уже ничем не удивишь, а тебе может стать не по себе. Веди себя с ней так, словно она веселый, милый ребенок, наделенный богатым воображением.
– Где она?
Он подвел меня к своему кабинету и указал:
– Обогнешь столовую и увидишь тропинку, ведущую на пляж. Минут двадцать назад она ушла в том направлении.
Прежде чем увидеть Нэнси, я ее услышал. У нее было красивое контральто, очень богатое и сочное, а пела она рекламную песенку об ароматных сигаретах с фильтром, сидя на поваленном стволе пальмы, футах в ста от конца тропинки. Пляж был узкий – больше ракушек, чем песка. Когда я направился к ней, она, услышав их хруст под моими ногами, перестала петь, обернулась и внимательно посмотрела мне в лицо, потом поднялась, мило и приветливо улыбаясь; на ее загорелом лице выделялись ослепительно белые зубы.
– Приветствую вас! – воскликнула она. – Меня зовут Нэнси. А вы новенький?
На ней были бледно-голубые «бермуды» и белая мужская рубашка, завязанная узлом на талии. Темные волосы заплетены в косы. Высокая, гибкая, с ясными темно-синими глазами, она напомнила мне Джейн в самых старых лентах о Тарзане. Босая, она ступала по острым ракушкам, не морщась.
– Я всего лишь посетитель. Меня зовут Трев.
– Вы приехали к Джеки? Ее больше не рвет. Пожалуй, ей можно съездить домой. Просто погостить.
– Вообще-то я приехал, чтобы навестить вас.
Радушие мгновенно исчезло с ее лица.
– Он уже людей сюда шлет! Передайте ему, что плевать я хотела. Меня все это не волнует. Ни сейчас, ни когда-либо. Пусть утрется! Так ему и передайте.
– Меня никто не посылал. Просто я знаком с людьми, которые знают вас. Я проезжал мимо и решил заглянуть к вам. Вот и все, Нэнси.
– С какими еще людьми?
– С Карлом Абелем. С Вэнсом и Пэтти Макгрудер.
Нахмурившись, она вернулась к своему бревну и села. Я пошел следом. Прищурившись, она поглядела на меня:
– Этого Карла я знаю. Про таких говорят: сила есть – ума не надо. Вы уж мне поверьте. Носился с этой идиотской затеей. Идеальный оргазм. Представляете? Может, он думал меня таким образом возбудить? Трус чертов. Так боялся устроить пожар в этой жалкой лачуге. Боже, там, в горах, всегда было так холодно, а моя тетушка считала, что я целый день катаюсь на лыжах. Он украл ключ в конторе. А она-то ему платила пятьдесят долларов в день за индивидуальные тренировки! Мы там вверх дном все перевернули. И чего он добивался? Тут вопрос один: или раскручиваешься, или нет. Правильно? А я почти всегда в форме, и не моя вина, что они в первый раз так торопятся. На прошлой неделе... или в прошлом году?.. я пыталась вспомнить его имя. Вот теперь вспомнила, Карл. Боже, на лыжах он был прекрасен! А когда мы вышли из этой хижины, он толкнул меня в сугроб и натер мне снегом лицо, чтобы я выглядела розовенькой и посвежевшей, а потом помог мне спуститься по склону до домика, а от бренди мы здорово окосели, прямо как во сне плыли. И он нес какую-то чушь. Сколько же мне тогда было? Он вам, наверное, говорил. Девятнадцать? Кажется, да. Да, я припоминаю. Вы у Стэна спросите, он вам скажет. Но к чему все это? Я ведь говорю о том, что вы и без меня знаете. Садитесь рядом. Только, ради Бога, я не хочу говорить об этих противных Макгрудерах. Ведь я же не обязана это делать, правда?
– Не обязаны.
– А что это у вас?
– Фотографии.
– А можно мне их посмотреть?
Разложив снимки на коленях, она медленно, с серьезным видом принялась рассматривать их, один за другим. Я внимательно следил за выражением ее лица. Один снимок она положила сверху. Провела большим пальцем вдоль спины Сонни, тихо приговаривая: «Сгорел, сгорел, сгорел...»
– На солнце сгорел?
– Нет, что вы. Он врезался в стену. На своем супер-"меркурии". Каких только штучек и специальных приспособлений там не было! Я в тот день надела на голову здоровенную красную шляпу, чтобы он меня мог узнать издалека, и сидела на стене рядом с копями. Мы таскались на этой машине повсюду, а в Джорджии он в ней сгорел... Она так подпрыгивала... – Нэнси погладила себя по бедру. – Сонни нравилось, когда я выряжалась как шлюха. Он сам мне покупал такие шмотки – короткие юбки в обтяжку и яркие свитера, тоже в обтяжку, и еще он говорил, что, когда я иду, мне надо повиливать бедрами. Он был гордый, как петух, и подлый, как змея. – Она провела пальцем по его изображению на фотографии. – Вот он, Сонни Кэттон. Когда гулянка завяла, он взял меня с собой. Я провела с ним, наверное, недели две, и он все время меня бил – за то, что выпила, или из-за того, что кто-нибудь ко мне приставал, а иногда просто когда вспоминал какие-нибудь подробности той вечеринки. Как вот на этой фотографии, где я с этим типом. Как там его?.. Кэсс? Да, какой-то Кэсс, а дальше не помню. Он рисовал смешные портреты. И мой портрет нарисовал и отдал мне, только я его потеряла. Знаете, я ведь потеряла все вещи, которые у меня были, до одной. Я уже офигела от его побоев и вернулась домой, и представляете, моему от... человеку, который женился на моей матери, прислали такие вот снимочки. Он грозил, что расскажет моим друзьям. А мне-то до фени! Хоть в «Кроникл» их опубликуйте! Господи, какую же он мне залепил пощечину! А лицо у него было прямо каменное! Я бы поняла, если бы на снимках трахалась с кем попало его жена. А я-то его дочь! Запомните!
Меня всего аж передернуло.
– И что же ты потом делала, Нэнси?
– Вы что, очередной доктор? Уже тысячу лет у меня эти доктора вот где сидят! Я стала женщиной в четырнадцать лет, а когда меня за этим делом застукали, тогда-то они и послали меня в первый раз к доктору. А я чувствовала, что он был и сам не прочь, если в только наглости хватило. Он все время потел, очки протирал и ходил вокруг да около. И все они так психуют по поводу моего заикания, когда я пытаюсь произнести слово «о... т... е... ц». Вы тоже станете меня проверять?
– Меня зовут Трев, и никакой я не доктор.
– Трев... Трев, а зачем он велел вам привезти мне эти снимки? Они ведь даже другие немного. На тех меня было больше. Эй, а это знаете кто? Вот эта вот, без лица? Очень знаменитая кинозвезда, Лайза-Дин! Честное слово, я вас не обманываю! Она такая маленькая, но прямо вся из себя – очень даже!
– Кто делал эти снимки?
– А я почем знаю? Я вообще не знала, что кто-то фотографировал, пока не зашла к нему в кабинет, а у него – эти снимки. Он дал мне денег, и я снова связалась с Сонни. Я была с ним очень долго – наверное, несколько месяцев. Всюду. Где бы у него ни были гонки. Я помню тот день, когда он погиб в Мехико-Сити. Кто-то ведь снял же меня со стены, а вот кто – не помню. Я же не могла сама слезть оттуда, правда ведь? Кто-то подбросил меня среди ночи на автостоянку перед госпиталем, как я потом узнала. С пневмонией и двумя сломанными пальцами на руке. Я бредила и где-то подцепила гонорею. Когда я смогла наконец объяснить, кто я такая, они сразу же телеграфировали... ему. Как только меня разрешили перевезти, он прислал за мной людей, а потом поместил меня в... «Тенистый покой»? Или в «Горный приют»? В общем, в одно из этих поганых местечек. И вы еще ждете от меня, чтобы я что-то там вспомнила! Я не помню даже, как меня сюда привезли!
– И все-таки, каким образом фотографии попали к твоему отцу?
– Откуда я знаю? Он считал, что мне все об этом известно. Что это дело рук моих дружков. Якобы мы это провернули, чтобы вытянуть из него деньги.
Я решил отвлечь ее немного от неприятных воспоминаний.
– Здесь так хорошо, Нэнси.
– Да, пожалуй... Мне здесь даже нравится. Иногда я так сильно нервничаю! А потом мне бывает грустно. И я долго грушу. И целый день напеваю про себя печальные песни, но я не издаю при этом ни звука...
– А на той вечеринке кто-нибудь говорил, что хочет сфотографировать Лайзу Дин?
Она рассерженно повернулась.
– Знаете, вы меня изрядно достали с этими фотографиями. Нет, никто ничего не говорил. И я не видела никакого фотоаппарата. И хватит об этом, ладно?
Я отложил снимки в сторону.
– А почему ты так зла на Макгрудеров?
– Я не хочу об этом говорить.
– Не хочешь – не будем.
– Знаете, Трев, а вы ужасно славный. – Она улыбнулась мне невинной улыбкой и накрыла мою руку своей.
– Спасибо. Ты тоже милая девушка.
– Я, голубчик, проститутка. Пьянь и шлюха. Можно вас кое о чем попросить?
– Само собой.
– Почему бы нам с вами на минутку не заглянуть в кусты? – Она быстро и крепко вцепилась в мою руку, стараясь прижать ее к своему телу. Я резко высвободился. – Это меня так успокаивает, – проговорила она. – Ну, пожалуйста, милый. Очень-очень прошу.
Я резко поднялся, и она тут же вскочила, стараясь прижаться ко мне. Мне пришлось крепко взять ее за плечи и отстранить от себя. Тогда, резко мотнув головой в сторону, она лизнула мою руку. Я встряхнул ее.
– Нэнси! Нэнси! Прекрати!
Она вздрогнула, печально улыбнулась и отступила назад.
– Мужчинам ведь всегда без разницы. Вам-то чего беспокоиться?
– Мне надо возвращаться. Приятно было с тобой повстречаться.
– Спасибо, – вежливо отозвалась она. – Приезжайте ко мне еще. – Она выпрямилась, словно ребенок, готовящийся отвечать урок. – Когда вы туда вернетесь, скажите моему о-о-от... скажите ему, что я хорошо себя веду. Передайте, что... я получаю хорошие отметки.
– Передам, конечно.
– До свидания.
Я прошел сотню футов до тропинки, затем обернулся и снова взглянул на Нэнси. Она погрозила мне кулаком и закричала:
– Спросите у этой Пэтти Макгрудер, почему она все время держала меня взаперти? Спросите у этой чертовой суки!
Пройдя половину пути, я остановился и прислонился спиной к дереву, ощущая странную слабость в коленях. Закурил сигарету, сделал одну затяжку и отбросил ее в сторону.
Стэн Берли разговаривал с Дэной в своем маленьком кабинетике. Он встал, принес мне холодного чаю и спросил:
– Ну, как дела?
– Сам не знаю. С памятью у нее вроде неплохо. У меня чуть сердце не разорвалось, когда я слушал, как она пытается назвать его отцом. Что это за сукин сын? Он же ее загубил. Хорошего человека, по-моему, загубил.
– Она тебе помогла?
– Не знаю. Мне надо все проверить. Стэн, она стала ко мне приставать напрямую.
Он вскинул свои густые обезьяньи брови:
– Несколько рановато. Буду за ней внимательно наблюдать. Спасибо, что сказал.
– И что с ней дальше будет?
– Не знаю. – Он провел рукой по лицу. – Вспышки агрессивности вроде бы не усиливаются, но периоды апатии становятся глубже и длятся, кажется, немного дольше. А когда она выходит из них, у меня возникает такое чувство что... ее стало чуть меньше. Она не помнит некоторых песен, которые знала месяц назад. Становится менее опрятной. Думаю, мы будем держать ее здесь столько, сколько сможем. Она так любит пляж! И не выносит, когда ее ограничивают. Я пытаюсь создать у нее иллюзию свободы. Возможно, в каком-нибудь крупном институте и смогли бы приостановить развитие ее болезни, но все равно до социальной реабилитации было бы далеко. Хотя она ни для кого не опасна. Она жертва. Он сделал ее жертвой.
– А что случилось с ее матерью?
– Погибла вместе с любовником во время пожара в отеле, когда Нэнси было семь лет. У Нэнси крепкий организм. Боюсь, это еще долго будет тянуться, после того как она начисто лишится разума. Может, лет сорок или даже больше. У нее еще есть брат. Старший и, судя по всему, чрезвычайно добродетельный. Рад был снова с тобой повидаться, Трев. Мы с мисс Хольтцер приятно побеседовали. Знаете ли, странно все же устроен этот мир: мы можем защититься от врагов и даже от друзей, но от своей собственной семьи – никогда. Эту бедняжку в семь лет поместили в пансион. В четырнадцать она уже спала с мужчинами, в пятнадцать перенесла алкогольный психоз в легкой форме, а в шестнадцать прошла первый курс шокотерапии... Ну, ладно, я пошел красить стулья. Это мое лекарство от депрессии и возмущения. Приезжайте в любое время – говорю вам обоим!
В городе мы заехали пообедать в рыбный ресторанчик. Нам досталось уединенное местечко в углу. Я рассказал Дэне о судьбе Сонни Кэттона, о фотографиях, присланных отцу Нэнси, о пощечине, о враждебном отношении к чете Макгрудеров и о последнем странном замечании Нэнси.
– Судя по вашему рассказу, приятного было мало, Тревис.
– Да уж. Не знаю даже, почему меня все это так потрясло. Наверное, потому, что она с виду такая здоровая, цветущая, чистая. Производит впечатление милой, запутавшейся девушки, и кажется – вот если взять ее с собой, любить, хорошо с ней обращаться, то она придет в норму. Даже не верится, что это настолько безнадежно. Возможно, Кэттон был последним человеком, кому удалось бы помочь ей выбраться, но неподходящий оказался тип. Видимо, девушка здорово походила по рукам, и никто не сделал ей добра.
Я рассказал Дэне и о Карле Абеле. Уголки ее решительного рта изогнулись в иронической усмешке.
– Благородный рыцарь гор. Я с ним как-то встречалась, незадолго до той самой их поездки в домик Чипманов. Я тогда работала у Ли всего несколько недель. Он был прямо-таки великолепен. Светлые волнистые волосы, широченные плечи, загорелое лицо, сшитый на заказ пиджак спортивного покроя, широкий шелковый галстук и легкий немецкий акцент, который он явно имитировал. Волосы чуть длиннее, чем принято. И легкая волна. Ну, вы представляете. Отменные, белоснежные зубы и очень европейское рукопожатие. Типичный, даже, пожалуй, чересчур типичный голливудский жеребец.
– А у этого жеребца хватило бы ума шантажировать Ли?
– Сильно сомневаюсь. В любом случае сам бы он до такого не додумался. Его могли угрозами втянуть в это дело. Думаю, если в на него как следует надавили, он бы сломался. Хотя... Использовать этого слабака подобным образом – несусветная тупость. А того, кто все это заварил, дураком не назовешь.
– Есть какие-нибудь соображения?
– Мне кажется, важно понять, кому из присутствующих там было что терять – деньги, репутацию или что-нибудь еще? Ли, дочке архитектора и Макгрудерам. Остальные: Кэсс (по всей видимости), Сонни с Уиппи, мальчики-студентики и Карл – мелкие рыбешки, из-за них не стоило затевать всю эту возню.
– Согласен. Давайте дальше.
Она пожала плечами.
– А что дальше-то? Мы знаем, что с двумя из этой троицы вступали в контакт. Ли заплатила. Мистер Эббот, судя по всему, нет. Позднее мы выясним насчет Макгрудеров. По-видимому, нам стоит съездить в Сан-Франциско. До или после встречи с Абелем?
– После.
– Завтра? – Я кивнул. Она выскользнула из-за столика. – Тогда я прямо сейчас и сделаю все необходимые звонки. – И она направилась к кассе за мелочью.
Когда мы вернулись на яхту, Дэна, предварительно сверившись с расписанием Лайзы Дин, позвонила ей по частной телефонной линии, не проходящей через гостиничный коммутатор. Они проговорили минут пятнадцать. Потом Дэна позвала меня и, прикрывая трубку ладонью, сказала:
– Она хочет поговорить с вами.
Я ввела ее в курс наших дел. Когда я взял трубку, Ли спросила, лениво растягивая слова:
– Ну, дорогой, как вам мой маленький подарочек?
– Простите?
– Моя царевна-несмеяна уже продемонстрировала вам свои деловые качества?
– Ах, вот вы о чем! Все прекрасно. Просто замечательно.
– Думаю, вы уже поняли, что покоя вам теперь не видать. Придется вам пошевеливаться, мой милый. Но мне ее уже не хватает. Так что вы там поскорее.
– Вообще-то я вас ни о чем не просил.
– Какой жуткий зануда! И кстати, Макги, вы уже наверняка закидывали удочку насчет Дэны, так мой вам совет: не тратьте зря время. В этой скромнице и правда что-то есть, как бы это выразиться, скрытый огонь, что ли. К ней пытались подступиться несколько специалистов по этой части из киношников и отправлялись восвояси несолоно хлебавши, а на одном месте них вырастали сосульки – это у нас такая расхожая шутка.
– Я уже подыхаю от смеха.
– Нет, вы и впрямь несносный тип! И почему только вы мне нравитесь? Ну, вернемся к делу. Насколько я поняла, эту девчонку Эббот можно списать со счета?
– Она вам тогда не показалась странной?
– Да пожалуй, нет. Нагружалась она вовсю, так что ждать от нее особого здравомыслия не приходилось. И без конца буянила, лезла ко всем, даже когда было явно не до нее. И не переставая талдычила о своем дорогом папочке. А в самые неподходящие моменты начинала петь песню... как там... «Мое сердце принадлежит...» и так далее. Вот все, что я о ней помню. Когда вы, мой дорогой, увидитесь с Карлом, пожмите ему руку, улыбнитесь, передайте от меня привет и двиньте как следует промеж ног. За это получите от меня дополнительное вознаграждение.
– Я вот еще что хотел спросить. Его легкий акцент – натуральный?
– Боже, да нет, конечно. Специально для клиентов-лыжников.
– Вас надежно охраняют?
– Как будто, да. О себе позаботьтесь. Дэна будет держать меня в курсе дела.
– Хотите еще с ней поговорить?
– Нет. Пока. Целую вас обоих. Удачной охоты!
Я положил трубку и спросил:
– Вы что, правда собираетесь держать ее в курсе всех событий?
Дэна вынула из ящика письменного стола чековую книжку, записала туда сумму, положенную в банк, затем взглянула на меня, чуть приподняв темную бровь.
– Я отвечу на ваш вопрос, но прежде хочу кое-что объяснить. Для шоу-бизнеса характерна атмосфера подозрительности. Там все всегда настороже, и у каждого свое место в иерархии отношений в зависимости от хватки, положения, доходов, от того, на кого человек работает. И для Ли все это привычно и естественно. Вон она и пытается впихнуть вас в эту свою систему. И ей не понять, что вы живете по другим правилам, но я не вижу смысла придавать всему этому какое-то значение. А рассказывать я буду лишь то, что ей следует знать – не больше и не меньше. О'кей?
– Строго дозированная преданность?
– Да нет, не совсем. А ведь вы с ней чем-то похожи.
– Это вопрос?
– Пожалуй, нет. Мистер Берли рассказал мне о девушке по имени Мэриэн. И теперь вопросов у меня поубавилось – многое в вас стало понятным.
– Дэна, по-своему и в разумных пределах я честен. И пока собираюсь таковым оставаться. Может быть, меня и можно купить, но только никому еще не удалось назвать верную цену.
Глава 6
Ей удалось перенести заказ на среду. В серый февральский полдень, прорвавшись сквозь вихри снега, мы совершили посадку в Олбани и вскоре снова взлетели. Когда снегопад прекратился, небо посветлело. Мы летели над северной частью штата Нью-Йорк. Белые поля перемежались с черными пролесками – черно-белая гравюра, величественно спокойная, являвшая собой разительный контраст с назойливо ревущим самолетом, тупо пробивавшим себе дорогу по небу.
Дэна сидела, откинувшись на спинку кресла и отвернувшись от меня, и я не знал, то ли она смотрит в окно, погруженная в свои мысли, то ли дремлет. Ее руки, довольно крупные, с длинными сильными пальцами и овальными узкими ногтями, гладкой девичьей кожей и тяжеловатой ладонью, неподвижно лежали на коленях. Они напоминали мне лапы какой-то симпатичной зверушки. По-моему, каждый человек внешне похож на какое-то животное. Да и животные инстинкты в людях еще очень сильны. И конечно, при таком ходе размышлений я мысленно опять оказался на террасе на берегу Тихого океана, где группа молодых повес дала полную волю своим низменным инстинктам.
Классифицировать людей, думал я, можно по любому признаку, в том числе и по степени моральной устойчивости. Ведь соблазны преследуют нас постоянно, но большинство из нас успешно им сопротивляется. В той компании я пока знал только двух людей, чей образ жизни в общем-то неуклонно вел их к этой террасе. Лайзу Дин и Нэнси. Одна из них всю свою взрослую жизнь провела словно на сцене, подстерегаемая ненасытной жадностью к ощущениям, эмоциональной неустойчивостью, стремлением быть замеченной. Ее привычка надевать чужую личину превратила для нее недавние события лишь еще в одну сцену, казавшуюся ей не слишком реальной, пока она принимала в ней участие. А другая, более молодая женщина, увязла в трясине порока задолго до того момента, когда Абель и Макгрудеры привели ее на эту террасу, ставшую, как и Мехико-Сити, как поездка с Сонни Кэттоном, только очередной вехой на пути к ее саморазрушению.
Впрочем, вероятно, я услышал бы что-нибудь вроде того, что бабы – есть бабы и, если они наваливаются целой кучей, вместо того чтобы степенно расходиться по разным комнатам, ему это до фени. Есть о чем говорить! Привез с собой одну, махнул ее на другую, ну и что?
Должен сказать, что у меня старомодные взгляды, и свои ценности выбрал для себя сам. Может быть, со стороны я и выгляжу рыцарем в жестяных доспехах, молотящим мечом из фольги по равнодушным подлецам и защищающим честь жен-шины, которая этого не заслуживает. Действительно, мое понимание любви далеко не всегда приносило мне удачу. Отношения между мужчиной и женщиной, а интимные особенно, должны основываться на доверии, привязанности и уважении, а не диктоваться желанием засчитать в свой актив очередную победу самоутвердиться, иначе как раз и получается подобная «групповуха». Я и правда не понимаю, как можно интимную близость превратить в развлечение, оправдывая это биологической необходимостью. Конечно, я не излагаю свое кредо каждому встречному и не пропагандирую претенциозные банальности типа: любой человек – ценность сам по себе, и женщина в том числе. У меня самого есть подозрения, что я в какой-то мере идеалист. Однако с удивительной для меня горячностью продолжал мысленный спор с Сонни. Я думал о том, что мы превратились в надувных кукол с гидравлическим приводом. Пусть не Элоиза и Абеляр или Ромео и Джульетта! Но должна же быть хоть крупица любви! Только любовь наполняет объятия такой восхитительной нежностью, а очаровательные глупости, которые так приятно нашептывать, когда улегся шквал страсти, – смыслом.
Неизвестно, до каких высот обобщений поднялся бы я в своих высокопарных размышлениях, если бы меня не выручила Дэна.
Она вдруг повернулась ко мне и с улыбкой сказала:
– Чуть не заснула. – Она зевнула, прикрыв рот рукой. – Знаете, когда все время думаешь об одном и том же, то и во сне не можешь от этого избавиться. Сон переплетается с явью совершенно невообразимым образом.
– Ну и что же вам приснилось?
– Даже трудно рассказать такие бессвязные вещи! Кажется, я беспокоилась, прибудет ли заказанная мной машина вовремя, потом вдруг стала вспоминать, когда нам с вами в прошлый раз понадобилась машина, хотя наяву-то этого не было! Дальше, кажется, мы вышли из самолета, сели в нее, а она оказалась без колес. Вы пришли в ярость и твердили, что ни на кого нельзя надеяться. И я подумала, что в следующий раз надо мне лично проверить, все ли колеса на месте, прежде чем расписываться в квитанции, и только тут осознала, до чего же все это нелепо. Думаю, какой-нибудь психиатр здесь разобрался бы.
Дэна сидела, откинувшись на спинку кресла и отвернувшись от меня, и я не знал, то ли она смотрит в окно, погруженная в свои мысли, то ли дремлет. Ее руки, довольно крупные, с длинными сильными пальцами и овальными узкими ногтями, гладкой девичьей кожей и тяжеловатой ладонью, неподвижно лежали на коленях. Они напоминали мне лапы какой-то симпатичной зверушки. По-моему, каждый человек внешне похож на какое-то животное. Да и животные инстинкты в людях еще очень сильны. И конечно, при таком ходе размышлений я мысленно опять оказался на террасе на берегу Тихого океана, где группа молодых повес дала полную волю своим низменным инстинктам.
Классифицировать людей, думал я, можно по любому признаку, в том числе и по степени моральной устойчивости. Ведь соблазны преследуют нас постоянно, но большинство из нас успешно им сопротивляется. В той компании я пока знал только двух людей, чей образ жизни в общем-то неуклонно вел их к этой террасе. Лайзу Дин и Нэнси. Одна из них всю свою взрослую жизнь провела словно на сцене, подстерегаемая ненасытной жадностью к ощущениям, эмоциональной неустойчивостью, стремлением быть замеченной. Ее привычка надевать чужую личину превратила для нее недавние события лишь еще в одну сцену, казавшуюся ей не слишком реальной, пока она принимала в ней участие. А другая, более молодая женщина, увязла в трясине порока задолго до того момента, когда Абель и Макгрудеры привели ее на эту террасу, ставшую, как и Мехико-Сити, как поездка с Сонни Кэттоном, только очередной вехой на пути к ее саморазрушению.
Впрочем, вероятно, я услышал бы что-нибудь вроде того, что бабы – есть бабы и, если они наваливаются целой кучей, вместо того чтобы степенно расходиться по разным комнатам, ему это до фени. Есть о чем говорить! Привез с собой одну, махнул ее на другую, ну и что?
Должен сказать, что у меня старомодные взгляды, и свои ценности выбрал для себя сам. Может быть, со стороны я и выгляжу рыцарем в жестяных доспехах, молотящим мечом из фольги по равнодушным подлецам и защищающим честь жен-шины, которая этого не заслуживает. Действительно, мое понимание любви далеко не всегда приносило мне удачу. Отношения между мужчиной и женщиной, а интимные особенно, должны основываться на доверии, привязанности и уважении, а не диктоваться желанием засчитать в свой актив очередную победу самоутвердиться, иначе как раз и получается подобная «групповуха». Я и правда не понимаю, как можно интимную близость превратить в развлечение, оправдывая это биологической необходимостью. Конечно, я не излагаю свое кредо каждому встречному и не пропагандирую претенциозные банальности типа: любой человек – ценность сам по себе, и женщина в том числе. У меня самого есть подозрения, что я в какой-то мере идеалист. Однако с удивительной для меня горячностью продолжал мысленный спор с Сонни. Я думал о том, что мы превратились в надувных кукол с гидравлическим приводом. Пусть не Элоиза и Абеляр или Ромео и Джульетта! Но должна же быть хоть крупица любви! Только любовь наполняет объятия такой восхитительной нежностью, а очаровательные глупости, которые так приятно нашептывать, когда улегся шквал страсти, – смыслом.
Неизвестно, до каких высот обобщений поднялся бы я в своих высокопарных размышлениях, если бы меня не выручила Дэна.
Она вдруг повернулась ко мне и с улыбкой сказала:
– Чуть не заснула. – Она зевнула, прикрыв рот рукой. – Знаете, когда все время думаешь об одном и том же, то и во сне не можешь от этого избавиться. Сон переплетается с явью совершенно невообразимым образом.
– Ну и что же вам приснилось?
– Даже трудно рассказать такие бессвязные вещи! Кажется, я беспокоилась, прибудет ли заказанная мной машина вовремя, потом вдруг стала вспоминать, когда нам с вами в прошлый раз понадобилась машина, хотя наяву-то этого не было! Дальше, кажется, мы вышли из самолета, сели в нее, а она оказалась без колес. Вы пришли в ярость и твердили, что ни на кого нельзя надеяться. И я подумала, что в следующий раз надо мне лично проверить, все ли колеса на месте, прежде чем расписываться в квитанции, и только тут осознала, до чего же все это нелепо. Думаю, какой-нибудь психиатр здесь разобрался бы.