Бибул вновь принялся объяснять:
– Сципион, если Цезаря не осудят до повторного консульства, мы уже никогда не осилим его! Он проведет через собрания законы, которые не позволят привлечь его ни к какому суду! Потому что теперь Цезарь – герой. Сказочно богатый герой! В первое консульство у него не было почти ничего, кроме имени. А по прошествии десятка лет ему будет дозволено делать все, что угодно, ибо весь Рим восхищается им. Рим считает его величайшим из римлян. Цезарь не ответит ни за один из проступков, – даже боги к нему повернутся, отвернувшись от всех остальных!
– Да, все это я знаю, Бибул, но также я помню, сколько раз мы пытались расправиться с ним, – упрямо сказал Метелл Сципион. – Каждый очередной заговор стоил нам массу денег, и каждый раз ты говорил одно: Цезарю пришел конец. Но каждый раз выходило иначе!
– Лишь потому, что у нас не имелось достаточного влияния, – кротко пояснил Бибул. – А почему? Да потому, что мы слишком презирали Помпея. Мы отворачивались от него, а Цезарь вступил с ним в союз. Он, безусловно, тоже его презирает, с такими-то предками! Но он использует этого выскочку. Обладающего огромным политическим весом. Претендующего на звание Первого Человека в Риме. Как вам это нравится?! Ха! Цезарь отдал ему свою дочь, которая могла выйти замуж за любого патриция. У нее в родословной и Юлии, и Корнелии – все. Она была помолвлена с Брутом, аристократом, умницей и всегда при деньгах. Но Цезарь разорвал эту помолвку. Сервилия пришла в ярость, все родичи – в ужас, но Цезарю было на это плевать! Он поймал Помпея в свои сети и сделался неуязвимым. А если мы поймаем Помпея, он сделает неуязвимыми нас. Вот почему ты предложишь ему свою дочь.
Катон слушал, не сводя глаз с Бибула. Лучший, самый испытанный, самый преданный друг. Такой миниатюрный. Волосы, брови, ресницы такие белые, что почти не видны. Даже глаза белесые. Острое личико и острый ум. Вот за что Цезарю можно выразить благодарность. Этот ум оттачивался в дискуссиях с ним.
– Хорошо, – вздохнул, поднимаясь, Метелл Сципион. – Я сегодня же поговорю с ней. Ничего не могу обещать, но, если она согласится, я сведу их с Помпеем.
Проводив Сципиона, Катон вернулся.
– Вот и славненько, – сказал Бибул.
Катон поднял чашу, хлебнул вина. Бибул укоризненно покачал головой.
– Катон, ты не должен пить. Ты пьешь слишком много. Ты убьешь себя этим.
Действительно, в последние дни Катон выглядел плоховато, хотя былой осанки не потерял. Но лицо его, прежде живое и младенчески-гладкое, стало землистым, морщинистым, несмотря на то что он едва разменял свои сорок лет. Нос, выдающийся даже здесь, в городе большеносых, грузно обвис, серые светящиеся глаза потускнели, золотистые волосы пошли бурыми пятнами, утратив каштановый блеск.
Он пил и пил. Особенно с тех пор, как отдал Гортензию свою Марцию. Бибул знал, конечно, почему он так поступил, хотя Катон никогда не обсуждал это с ним. Любовь не то чувство, с которым Катон мог справиться, особенно с любовью столь пылкой и страстной, какую он чувствовал к Марции. Она мучила его, она грызла его. Каждый день он думал о ней. Каждый день он думал, сможет ли жить, если она умрет, как умер его любимый брат Цепион. Поэтому когда вонючий Гортензий попросил, он увидел выход. Быть сильным, снова принадлежать себе! Отдать ее. Отделаться от нее.
Но это не помогло. Теперь он проводил свои ночи с парой философов-приживал – с Афенодором и Кордилионом. Те охотно бражничали с ним, проливая над каждой его сентенцией горючие слезы, словно автором ее был сам Гомер. А под утро, когда все добрые люди вставали, они погружались в оцепенение, в сон.
Не будучи по натуре чувствительным, Бибул не понимал глубины терзающей друга боли, но он любил его, и главным образом как несгибаемого бойца. Катон противостоял всему и всем, от Цезаря до Марции. Никогда не сдавался, всегда шел до конца.
– Порции скоро исполнится восемнадцать, – сказал вдруг Катон.
– Я знаю, – несколько удивленно отозвался Бибул.
– А у меня нет для нее жениха.
– Ты, помню, прочил ей Брута…
– Он в Сицилии.
– Но вот-вот вернется. Аппий Клавдий ему больше не нужен. Поэтому с Клавдией он, скорее всего, разведется, если получит новое предложение.
Раздался смех, похожий на ржание.
– Только не от меня! У Брута был шанс. Он женился на Клавдии, и кончим на том.
– А как насчет отпрыска Агенобарба?
Катон наклонил бутылку. Тонкая темная струйка полилась в опустевшую чашу. Глаза в красных прожилках лукаво блеснули.
– А как насчет тебя, старина?
Бибул ахнул.
– Меня?
– Да, тебя. Домиция умерла, так почему бы…
– Я… я… я никогда не думал… о боги, Катон!
– Разве она тебе не подходит, Бибул? Я понимаю, у Порции нет приданого в сто талантов, но она далеко не бедна. С хорошим происхождением, прекрасным образованием. Верная, прямодушная. – Он повертел в руках чашу. – Жаль, что она девушка, а не юноша. Она стоит тысячи римских юнцов.
С глазами, полными слез, Бибул протянул другу руку.
– Марк, конечно, я возьму ее! Для меня это честь.
Но Катон не ответил на жест.
– Ладно, посмотрим, – проворчал он и допил вино.
– Клодий, в чем дело?
Он сделал гримасу, сел на край ложа и поцеловал ее в лоб.
– Душенька моя, Кир умирает.
– О нет! – Фульвия уткнулась в плотную льняную рубашку супруга, потом удивленно вскинула голову. – Но ты едешь куда-то! Почему? Разве Кир умирает не в Риме?
– Да, он в Риме, – сказал Клодий с искренней горечью в голосе, ибо умирал не только лучший архитектор Италии, спроектировавший для него виллу, но и близкий ему человек. – Однако он вбил себе в голову, что в его расчеты вкралась ошибка. Я должен все проверить на месте. Завтра вернусь.
– Клодий, не оставляй меня!
– Придется, – сказал с грустью Клодий. – Тебе нездоровится, а мне надо спешить. Врачи говорят, что Кир долго не протянет. Мне хочется успокоить несчастного старика.
Он крепко поцеловал жену в губы, поднялся.
– Будь осторожен! – выдохнула она.
Клодий усмехнулся.
– Я всегда осторожен. Со мной едут Скола, Помпоний и вольноотпущенник Гай. А также тридцать вооруженных рабов.
Лошадей вывели из конюшен. На улице отъезжающих окружила толпа зевак. Впрочем, для столь бурных времен в подобном зрелище не было ничего необычного. Знать никуда не ездила без охраны, причем гораздо большей, чем три десятка людей. Но это была внезапная, незапланированная поездка, и Клодий надеялся вернуться раньше, чем об его отсутствии станет известно. К тому же рабы-охранники умели обращаться с оружием, хотя в этот раз им не выдали кирас и шлемов.
– Куда направляешься, ветеран? – спросил человек из толпы, широко ухмыляясь.
Клодий остановился.
– Тигранокерта? Лукулл? – спросил он.
– Нисибис, Лукулл, – ответил мужчина.
– Славные деньки были, а?
– Почти двадцать лет прошло, друг! Но все наши помнят Публия Клодия, будь уверен.
– Он теперь постарел и присмирел.
– Куда направляешься? – опять спросил человек.
Клодий вскочил в седло, мигнул Сколе.
– К Альбанской горе, – сказал он. – Но только на ночь. Завтра я опять буду здесь.
Он повернул коня и поскакал по аллее в сторону Палатина. Его эскорт двинулся следом за ним.
– Альбанская гора, только на ночь, – задумчиво повторил Тит Анний Милон.
Он протянул через стол небольшой мешочек с серебряными денариями человеку, который окликнул Клодия из толпы.
– Благодарю, – сказал тот, поднимаясь на ноги.
– Фауста, – резко бросил через минуту Милон, врываясь в покои супруги. – Я знаю, тебе это придется не по нраву, но завтра с утра ты едешь со мной в Ланувий. Упакуй свои вещи и будь готова. Это не просьба, а приказ.
Для Милона женитьба на Фаусте явилась маленьким торжеством над самым своим ненавистным врагом. Она была дочерью Суллы, а ее брат-близнец, Фауст Сулла, входил в окружение Клодия, как и пользующийся дурной славой племянник Суллы, Публий Сулла. Сама Фауста не входила в эту компанию, но связей с ней не теряла. Прежде она была замужем за племянником Помпея Гаем Меммием, пока тот не застал женушку в недвусмысленной ситуации с очень молодым и очень мускулистым мужчиной. Фаусте нравились мускулистые мужчины. А Меммий, несмотря на смазливую внешность, был худосочным, занудным и до противности преданным своей мамаше, сестрице Помпея, а теперь жене Публия Суллы.
Поскольку Милон был мускулист, хотя и не очень молод, ему не составило труда очаровать влюбчивую женщину. Поднялся крик. Пуще всех вопил Клодий, даже громче, чем Фауст или Публий Сулла! Признаться, Фауста так и не изжила в себе влечения к молодым и физически развитым ухажерам. Дошло до того, что однажды Милон взял в руки кнут и самолично выпорол некоего Гая Саллюстия Криспа. Рим был доволен, хотя и не знал, что Милон выпорол и Фаусту, обуздав ее нрав.
К сожалению, Фауста пошла не в отца, в юности записного красавца. Нет, она походила на своего двоюродного деда, знаменитого Метелла Нумидийского. Грузная, коренастая, сварливая. Но все женщины одинаковы в темноте, поэтому Милон получал от нее точно такое же удовольствие, как от красоток, с которыми развлекался.
Помня о порке, Фауста не пыталась возражать. Она с тоской посмотрела на мужа и, хлопнув в ладоши, позвала своих слуг и рабынь.
Милон ушел и закрылся в секретной комнате со своим вольноотпущенником Марком Фустеном, который не носил имя Тит Анний, потому что стал клиентом Милона после освобождения из школы гладиаторов. Фустен было его собственное имя, имя римлянина, приговоренного к гладиаторскому бою за убийство.
– Планы несколько изменились, – отрывисто заговорил Милон. – Мы едем в Ланувий по Аппиевой дороге. Какая удача! Все знают, что я уже второй месяц собираюсь в мой родной город, чтобы назвать нового фламина. Никто не сможет сказать, что у меня не имелось причины оказаться на Аппиевой дороге. Никто!
Фустен, почти столь же крупный, как и его патрон, промолчал, но кивнул.
– Фауста решила ехать со мной, поэтому нам нужна большая коляска.
Новый кивок.
– Найми еще несколько повозок для слуг и для багажа. Мы там задержимся на какое-то время. – Он помахал запечатанным свитком. – Отправь это Квинту Фуфию Калену. Поскольку я еду с женой, у меня есть повод прихватить компаньона. Кален нам подойдет.
Фустен кивнул еще раз.
– Нам также нужна полная охрана. – Милон кисло улыбнулся. – Фауста, несомненно, захочет взять все свои драгоценности, не говоря уже о столе из цитрусового дерева, который она обожает. Сто пятьдесят человек, Фустен. Все в кирасах, шлемах, с хорошим вооружением.
Фустен кивнул.
– И немедленно пришли ко мне Биррию и Эвдама.
Фустен кивнул и ушел.
Близился вечер, но Милон все еще хлопотал, отдавая распоряжения. Только когда совсем стемнело, он позволил себе удовлетворенно откинуться на подушки, чтобы насладиться запоздалым обедом. Все было сделано. Квинт Фуфий Кален пришел в восторг от предложения проветриться с другом, Марк Фустен подготовил лошадей для эскорта, а у повозок и просторной двуколки проверили каждую ось.
На рассвете явился Кален. Милон и Фауста неспешно дошли с ним до Капенских ворот. Там толпились конники и стояла двуколка.
– Чудесно! – промурлыкала Фауста, усаживаясь на мягкое сиденье спиной к мулам.
От этих животных можно ждать всякого, на что воспитанной женщине смотреть неприлично. Напротив нее сели Милон и Кален, с удовольствием обнаружив перед собой небольшой столик для игры в кости и для походной трапезы. На остальных местах возле Фаусты устроились ее горничная и слуга.
Как и все римские экипажи, двуколка не имела рессор, чтобы сгладить дорожную тряску, но дорога между Римом и Капуей была практически ровной, покрытой слоем хорошо утрамбованной цементной пыли, которую в знойную пору время от времени поливали. Неудобство езды по ней заключалось в непрерывной вибрации, а не в толчках. Естественно, челяди, разместившейся на менее комфортабельных транспортных средствах, приходилось хуже, чем господам, но все были счастливы сменить обстановку и в приподнятом настроении доехали до развилки, где свернули на Аппиеву дорогу, оставив Латинскую в стороне. Фауста взяла с собой всех своих служанок, парикмахеров, банщиц, косметологов, прачек, а также музыкантов и другую челядь. Милона сопровождали его личный слуга, виночерпий, камердинер, несколько поваров и три пекаря. У всех рабов, занимавших высокие должности, имелись собственные рабы. Всего, включая охрану, к Ланувию двигалось около трехсот человек. Колонна перемещалась со скоростью пяти миль в час, всем было весело, и все нисколько не сомневались, что путешествие благополучно закончится где-то часов через семь.
Аппиева дорога являлась одной из самых древних римских дорог и принадлежала Клавдиям Пульхрам – роду, к которому относился и Клодий, – ибо она была построена Аппием Клавдием Слепым и обязанность содержать ее в порядке на отрезке между Римом и Капуей легла на его потомков. Вдоль этой дороги всех Клавдиев и хоронили. Не только их, разумеется, и не особенно кучно. Линия памятников была не сплошной и порой прерывалась.
Публий Клодий с удовлетворением убедился, что умирающий Кир беспокоился понапрасну. Все было в норме, и не имелось никаких причин сомневаться, что величественное строение будет неколебимо стоять над отвесным обрывом. О, какое место для виллы! Ее горделивый и дерзостный вид еще заставит задохнуться от зависти Цицерона, этого интригана и сплетника, этого cunnus, осмелившегося воздвигнуть себе новый дом такой высоты, что тот заслонил в доме Клодия вид на Форум. О, он не раз проедет по Аппиевой дороге мимо лучшей в Италии виллы, делаясь в приступах безудержной злости зеленее лугов Лация!
Фактически проверка расчетов старого грека заняла мало времени, и Клодий мог уже к утру попасть в Рим. Однако ночь выдалась темной, безлунной, так зачем рисковать? Не лучше ли заночевать в собственном небольшом поместье невдалеке от Ланувия, а когда рассветет, отправиться в путь? Тамошняя челядь найдет, чем накормить хозяина и его свиту, а рабы, у которых всегда есть что-то в загашнике, позаботятся о себе сами.
С восходом солнца он уже несся по Аппиевой дороге в сторону Рима. Его подстегивало стремление поскорее увидеться с Фульвией, без которой он очень редко куда-либо выезжал. Но она занедужила, и Клодий гнал скакуна, а эскорт опечаленно поспешал за ним следом. Нет, без Фульвии Клодий делался просто невыносимым! Все это знали, но приходилось терпеть.
Через пару часов Клодий легким галопом проскакал мимо Бовилл, не обращая внимания на отпрыгивавших к обочинам хуторян, равно как и на их овец, лошадей, свиней, кур и мулов. День был базарным, но уже в миле от этого гудящего города не осталось никаких признаков обитания, хотя до Сервиевой стены Рима было всего тринадцать миль. Земля по обе стороны дороги принадлежала молодому всаднику Титу Сертию Галлу, у которого хватало денег, чтобы противостоять многочисленным предложениям о продаже этих роскошных пастбищ. В полях паслись красивые лошади его завода. Но великолепная вилла стояла так далеко от дороги, что ее не было видно. Единственной постройкой на дороге была небольшая таверна.
Впрочем, вдали виднелось что-то еще.
– Кто-то едет, их много, – сказал давний друг Клодия Скола, настолько давний, что они уже и не помнили, где сошлись и когда.
– Хм, – буркнул Клодий, взмахом руки приказывая своим людям посторониться.
Те мигом подались на обочину. Когда на дороге встречались две кавалькады, меньшая обыкновенно уступала путь большей, а к ним сейчас приближался приличный обоз.
– Наверное, Сампсикерам везет свой гарем, – пошутил Гай Клодий.
– Нет, – возразил, щурясь, Помпоний. – О боги, это же маленькая армия! На них кирасы!
В тот же миг Клодий узнал переднего конника. Марк Фустен!
– Дерьмо! – воскликнул он. – Это Милон!
Скола, Помпоний и Гай Клодий вздрогнули, лица их побелели, но Клодий пришпорил коня.
– Скорее! Гоним во весь опор! – крикнул он.
Двуколка с Фаустой, Милоном и Фуфием Каленом двигалась в середине процессии. Клодий, проносясь мимо, зло покосился на них и успел краем глаза заметить, что Милон высунулся и с ненавистью глядит ему вслед.
Поезд был длинным, но Клодий почти его миновал. Неприятности начались, когда он поравнялся с арьергардом охраны. Вооруженные конники пропустили первую четверку всадников, но потом развернулись и перегородили дорогу рабам. У некоторых из них были копья. Они тут же пустили их в ход, подкалывая чужих лошадей. Те мигом вздыбились, и несколько рабов Клодия упали на землю. Остальные, изрыгая проклятия, выхватили мечи. Клодий и Милон ненавидели друг друга, но эта ненависть была ничем в сравнении с взаимной ненавистью их слуг.
– Не останавливайся! – крикнул Скола, когда Клодий осадил скакуна. – Пусть будет что будет! Мы уже проскочили!
– Я не могу оставить своих людей! – разворачивая коня, крикнул Клодий.
Арьергард охраны Милона замыкали самые верные его прихвостни, бывшие гладиаторы Биррия и Эвдам. И как только Клодий привстал в стременах, чтобы скакать к своим людям, Биррия поднял копье, прицелился и метнул.
Листовидный наконечник копья воткнулся в плечо Клодия с такой силой, что выбил его из седла. Он упал на дорогу и опрокинулся на спину, вцепившись обеими руками в тяжелое древко. Трое друзей, спрыгнув с коней, подбежали к нему.
Не теряя присутствия духа, Скола оторвал большой кусок от полы своего плаща и свернул его в плотный ком. Он кивнул Помпонию и, когда тот выдернул копье, приложил тампон к ране. Гай Клодий с Помпонием, подхватив Клодия под руки, бегом потащили его к придорожной таверне.
Поезд Милона остановился. Милон выскочил из коляски и выхватил меч. С рабами Клодия было покончено. Одиннадцать из них лежали недвижно, столько же еще дергались в предсмертных судорогах, остальные бежали через поля. Подъехал Фустен.
– Они утащили его в ту лачугу, – сказал Милон.
Сзади него в двуколке было очень шумно: крики, визг, вопли. Милон сунул голову в окно и увидел, что Кален и его слуга возятся с Фаустой и ее служанкой. Отлично. Кален хорошо выполняет свою работу: он занят Фаустой и не увидит, что происходит.
– Оставайся здесь, – коротко бросил он компаньону, которому некогда было даже голову поднять. – Клодий затеял драку. Ее надо закончить. – Он отступил и кивнул Фустену, Биррии и Эвдаму. – Пошли.
Как только на дороге вспыхнула ссора, хозяин таверны велел жене, детям и троим рабам бежать через заднюю дверь. Завидев раненого, он затрясся, его глаза от испуга едва не выскочили из орбит.
– Постель, быстро! – крикнул Скола.
Трактирщик дрожащим пальцем указал на дверь боковой комнатушки. Клодия уложили на тощий соломенный тюфячок. Ткань тампона, прижатого к ране, сделалась ярко-алой, с нее уже капало. Скола посмотрел на трактирщика.
– Найди еще тряпок! – бросил он, вновь отрывая кусок от плаща, чтобы заменить намокшую ткань.
Глаза Клодия были открыты, он тяжело дышал.
– Все нормально, – сказал он, бодрясь. – Я выживу, Скола. Но шансов у меня будет больше, если вы поспешите в Бовиллы за помощью. Здесь со мной все будет в порядке.
– Клодий, нет! – прошептал Скола. – Поезд Милона остановился. Они найдут тебя и убьют!
– Они не посмеют! – воскликнул Клодий. – Ступайте, ступайте!
– Двое справятся. Я останусь с тобой.
– Уходите все трое! – приказал Клодий сквозь зубы. – Я настаиваю, Скола! Вперед!
– Хозяин, – обратился Скола к трактирщику, – смени меня. Прижми тампон к ране и держи так. Мы скоро вернемся.
Через минуту за стенами хижины послышался стук копыт.
Голова кружилась. Клодий закрыл глаза, стараясь не думать о том, что с ним будет.
– Как зовут тебя, человек? – спросил он, не открывая глаз.
– Азиций.
– Что ж, Азиций, благодарю. Я – Публий Клодий.
– Публий Клодий? – с дрожью в голосе переспросил Азиций.
– Именно так. – Клодий поднял веки и усмехнулся. – У меня неприятности! Представляешь, я встретил Милона!
В дверях показались тени.
– Да, представляешь, он встретил Милона, – подтвердил с порога Милон.
Клодий с презрением посмотрел на него.
– Если ты убьешь меня, Милон, тебя осудят. Ты станешь изгнанником до конца своих дней.
– Я так не думаю, Клодий. Меня оправдает Помпей. – Милон пинком опрокинул Азиция на пол и наклонился к ране. – Ну, от этого ты не умрешь, – сказал он и кивнул Фустену: – Тащите его на улицу.
– А с этим что? – спросил Фустен, косясь на Азиция.
– Убей его.
Один стремительный взмах – и голова трактирщика развалилась надвое. Биррия и Эвдам сдернули Клодия с ложа, повлекли к выходу и бросили на Аппиеву дорогу.
– Разденьте его, – усмехнулся Милон. – Я хочу проверить, верны ли слухи.
Острым, как бритва, мечом Фустен распорол одеяние Клодия от паха до подбородка, потом рассек и набедренную повязку.
– Взгляните-ка! – расхохотался Милон. – Он и вправду обрезан!
Концом меча он подбросил вверх пенис Клодия, блеснули капельки крови.
– Поднимите его!
Биррия и Эвдам послушно поставили Клодия на ноги, голова того вскинулась и упала на грудь. Он не видел ни Милона, ни его прихвостней. Он видел только груду камней на обочине. В венчающем ее красном камне было вырезано отверстие в форме женских половых органов. Bona Dea… Простой придорожный алтарь в тринадцати милях от Рима. У его основания лежали цветы. Рядом стояли блюдце с молоком и небольшая корзиночка с яйцами.
– Bona Dea! – прохрипел Клодий. – О Bona Dea!
Из широкой щели показалась головка змеи. Холодные черные немигающие глаза священного существа уставились на сквернавца, дерзнувшего своим присутствием нарушить ход тайного ритуала в день чествования Благой богини. Змея не двигалась, мерно поблескивал лишь ее черный раздвоенный язычок, то появляясь, то исчезая. Меч Фустена глубоко погрузился в живот раненого и, задев позвоночник, вышел наружу, но тот этого словно бы не ощутил. Ничего не почувствовал он и тогда, когда Биррия вновь пронзил копьем его грудь, а Эвдам вывалил его внутренности на пропитанную кровью дорогу. И до тех пор, пока жизнь еще теплилась в истерзанном теле Публия Клодия, он и змея неотрывно смотрели друг на друга.
– Дай мне твою лошадь, Биррия, – сказал Милон, вскакивая в седло.
Его поезд уже удалялся к Бовиллам. Фустен причмокнул, Биррия вскочил на широкую спину кобылы Эвдама, и все четверо устремились за кавалькадой.
Священная змея убрала голову и удовлетворенно свернулась в клубок в вульве Bona Dea.
Семья Азиция и рабы возвратились с полей. Обнаружив Азиция мертвым, они выглянули за дверь, увидели тело Публия Клодия и опять убежали.
В светлое время суток Аппиева дорога всегда полнилась путниками. Не был исключением и восемнадцатый день января. Одиннадцать рабов Клодия были мертвы, еще одиннадцать медленно умирали. Но никто не остановился, чтобы помочь им. Когда Скола, Помпоний и вольноотпущенник Гай Клодий вернулись к таверне в сопровождении наемной повозки и группы селян, они сгрудились вокруг тела товарища и зарыдали.
– Нас тоже убьют, – сказал Скола. – Как убили трактирщика. Милон не успокоится, пока не перебьет всех свидетелей.
– Тогда мне тут делать нечего! – сказал владелец телеги, развернулся и укатил.
После краткой неловкой заминки его примеру последовали и все остальные. Клодий продолжал лежать на дороге в луже крови, среди своих внутренностей. О Bona Dea! Его остекленевшие глаза были устремлены на алтарь.
К полудню движение по дороге усилилось. Путники с ужасом озирали последствия кровавой бойни и торопились уйти. Наконец к одинокой таверне медленно приблизился паланкин старого римского сенатора Секста Тидия. Недовольный тем, что носильщики остановились, он выглянул из-за занавесок и с трудом выбрался из паланкина, опираясь на прочный тяжелый костыль. У него не было одной ноги. Он потерял ее под началом Суллы в боях против царя Митридата.
– Положите беднягу в мой паланкин и отнесите в его римский дом, – распорядился Секст Тидий, потом поманил слугу. – Ксенофонт, помоги мне вернуться в Бовиллы. Там должны знать, что тут случилось! Теперь мне понятно, почему все эти идиоты так странно поглядывали на нас.
В результате примерно за час до заката запыхавшиеся рабы Секста Тидия пронесли тело Публия Клодия через Капенские ворота и потащили паланкин к его новому дому с видом на Марсово поле, Большой цирк, Тибр и Яникул.
Прибежала Фульвия с развевающимися волосами, настолько потрясенная, что не могла ни кричать, ни плакать. Она молча раздвинула занавески, оглядывая останки супруга: его внутренности, запихнутые обратно в живот, его кожу, белую, как парийский мрамор, его оголенный поцарапанный пенис.
– Клодий, Клодий! – раздался наконец пронзительный крик, безутешный, отчаянный, непрестанный.
Убитого положили на самодельные похоронные дроги, установленные в саду перистиля, но ничем не прикрыли, чтобы члены «Клуба Клодия» видели, что с ним случилось. Вскоре в саду собрались почти все: Курион, Антоний, Планк Бурса, Помпей Руф, Децим Брут, Попликола и Секст Клелий.
– Сципион, если Цезаря не осудят до повторного консульства, мы уже никогда не осилим его! Он проведет через собрания законы, которые не позволят привлечь его ни к какому суду! Потому что теперь Цезарь – герой. Сказочно богатый герой! В первое консульство у него не было почти ничего, кроме имени. А по прошествии десятка лет ему будет дозволено делать все, что угодно, ибо весь Рим восхищается им. Рим считает его величайшим из римлян. Цезарь не ответит ни за один из проступков, – даже боги к нему повернутся, отвернувшись от всех остальных!
– Да, все это я знаю, Бибул, но также я помню, сколько раз мы пытались расправиться с ним, – упрямо сказал Метелл Сципион. – Каждый очередной заговор стоил нам массу денег, и каждый раз ты говорил одно: Цезарю пришел конец. Но каждый раз выходило иначе!
– Лишь потому, что у нас не имелось достаточного влияния, – кротко пояснил Бибул. – А почему? Да потому, что мы слишком презирали Помпея. Мы отворачивались от него, а Цезарь вступил с ним в союз. Он, безусловно, тоже его презирает, с такими-то предками! Но он использует этого выскочку. Обладающего огромным политическим весом. Претендующего на звание Первого Человека в Риме. Как вам это нравится?! Ха! Цезарь отдал ему свою дочь, которая могла выйти замуж за любого патриция. У нее в родословной и Юлии, и Корнелии – все. Она была помолвлена с Брутом, аристократом, умницей и всегда при деньгах. Но Цезарь разорвал эту помолвку. Сервилия пришла в ярость, все родичи – в ужас, но Цезарю было на это плевать! Он поймал Помпея в свои сети и сделался неуязвимым. А если мы поймаем Помпея, он сделает неуязвимыми нас. Вот почему ты предложишь ему свою дочь.
Катон слушал, не сводя глаз с Бибула. Лучший, самый испытанный, самый преданный друг. Такой миниатюрный. Волосы, брови, ресницы такие белые, что почти не видны. Даже глаза белесые. Острое личико и острый ум. Вот за что Цезарю можно выразить благодарность. Этот ум оттачивался в дискуссиях с ним.
– Хорошо, – вздохнул, поднимаясь, Метелл Сципион. – Я сегодня же поговорю с ней. Ничего не могу обещать, но, если она согласится, я сведу их с Помпеем.
Проводив Сципиона, Катон вернулся.
– Вот и славненько, – сказал Бибул.
Катон поднял чашу, хлебнул вина. Бибул укоризненно покачал головой.
– Катон, ты не должен пить. Ты пьешь слишком много. Ты убьешь себя этим.
Действительно, в последние дни Катон выглядел плоховато, хотя былой осанки не потерял. Но лицо его, прежде живое и младенчески-гладкое, стало землистым, морщинистым, несмотря на то что он едва разменял свои сорок лет. Нос, выдающийся даже здесь, в городе большеносых, грузно обвис, серые светящиеся глаза потускнели, золотистые волосы пошли бурыми пятнами, утратив каштановый блеск.
Он пил и пил. Особенно с тех пор, как отдал Гортензию свою Марцию. Бибул знал, конечно, почему он так поступил, хотя Катон никогда не обсуждал это с ним. Любовь не то чувство, с которым Катон мог справиться, особенно с любовью столь пылкой и страстной, какую он чувствовал к Марции. Она мучила его, она грызла его. Каждый день он думал о ней. Каждый день он думал, сможет ли жить, если она умрет, как умер его любимый брат Цепион. Поэтому когда вонючий Гортензий попросил, он увидел выход. Быть сильным, снова принадлежать себе! Отдать ее. Отделаться от нее.
Но это не помогло. Теперь он проводил свои ночи с парой философов-приживал – с Афенодором и Кордилионом. Те охотно бражничали с ним, проливая над каждой его сентенцией горючие слезы, словно автором ее был сам Гомер. А под утро, когда все добрые люди вставали, они погружались в оцепенение, в сон.
Не будучи по натуре чувствительным, Бибул не понимал глубины терзающей друга боли, но он любил его, и главным образом как несгибаемого бойца. Катон противостоял всему и всем, от Цезаря до Марции. Никогда не сдавался, всегда шел до конца.
– Порции скоро исполнится восемнадцать, – сказал вдруг Катон.
– Я знаю, – несколько удивленно отозвался Бибул.
– А у меня нет для нее жениха.
– Ты, помню, прочил ей Брута…
– Он в Сицилии.
– Но вот-вот вернется. Аппий Клавдий ему больше не нужен. Поэтому с Клавдией он, скорее всего, разведется, если получит новое предложение.
Раздался смех, похожий на ржание.
– Только не от меня! У Брута был шанс. Он женился на Клавдии, и кончим на том.
– А как насчет отпрыска Агенобарба?
Катон наклонил бутылку. Тонкая темная струйка полилась в опустевшую чашу. Глаза в красных прожилках лукаво блеснули.
– А как насчет тебя, старина?
Бибул ахнул.
– Меня?
– Да, тебя. Домиция умерла, так почему бы…
– Я… я… я никогда не думал… о боги, Катон!
– Разве она тебе не подходит, Бибул? Я понимаю, у Порции нет приданого в сто талантов, но она далеко не бедна. С хорошим происхождением, прекрасным образованием. Верная, прямодушная. – Он повертел в руках чашу. – Жаль, что она девушка, а не юноша. Она стоит тысячи римских юнцов.
С глазами, полными слез, Бибул протянул другу руку.
– Марк, конечно, я возьму ее! Для меня это честь.
Но Катон не ответил на жест.
– Ладно, посмотрим, – проворчал он и допил вино.
* * *
В семнадцатый день января Публий Клодий оделся для верховой прогулки, прикрепил к поясу меч и пошел к жене. Фульвия с отсутствующим видом полулежала на мягкой кушетке. Ночная сорочка из тончайшего шелка облегала ее роскошные формы. Увидев, во что одет муж, она выпрямилась.– Клодий, в чем дело?
Он сделал гримасу, сел на край ложа и поцеловал ее в лоб.
– Душенька моя, Кир умирает.
– О нет! – Фульвия уткнулась в плотную льняную рубашку супруга, потом удивленно вскинула голову. – Но ты едешь куда-то! Почему? Разве Кир умирает не в Риме?
– Да, он в Риме, – сказал Клодий с искренней горечью в голосе, ибо умирал не только лучший архитектор Италии, спроектировавший для него виллу, но и близкий ему человек. – Однако он вбил себе в голову, что в его расчеты вкралась ошибка. Я должен все проверить на месте. Завтра вернусь.
– Клодий, не оставляй меня!
– Придется, – сказал с грустью Клодий. – Тебе нездоровится, а мне надо спешить. Врачи говорят, что Кир долго не протянет. Мне хочется успокоить несчастного старика.
Он крепко поцеловал жену в губы, поднялся.
– Будь осторожен! – выдохнула она.
Клодий усмехнулся.
– Я всегда осторожен. Со мной едут Скола, Помпоний и вольноотпущенник Гай. А также тридцать вооруженных рабов.
Лошадей вывели из конюшен. На улице отъезжающих окружила толпа зевак. Впрочем, для столь бурных времен в подобном зрелище не было ничего необычного. Знать никуда не ездила без охраны, причем гораздо большей, чем три десятка людей. Но это была внезапная, незапланированная поездка, и Клодий надеялся вернуться раньше, чем об его отсутствии станет известно. К тому же рабы-охранники умели обращаться с оружием, хотя в этот раз им не выдали кирас и шлемов.
– Куда направляешься, ветеран? – спросил человек из толпы, широко ухмыляясь.
Клодий остановился.
– Тигранокерта? Лукулл? – спросил он.
– Нисибис, Лукулл, – ответил мужчина.
– Славные деньки были, а?
– Почти двадцать лет прошло, друг! Но все наши помнят Публия Клодия, будь уверен.
– Он теперь постарел и присмирел.
– Куда направляешься? – опять спросил человек.
Клодий вскочил в седло, мигнул Сколе.
– К Альбанской горе, – сказал он. – Но только на ночь. Завтра я опять буду здесь.
Он повернул коня и поскакал по аллее в сторону Палатина. Его эскорт двинулся следом за ним.
– Альбанская гора, только на ночь, – задумчиво повторил Тит Анний Милон.
Он протянул через стол небольшой мешочек с серебряными денариями человеку, который окликнул Клодия из толпы.
– Благодарю, – сказал тот, поднимаясь на ноги.
– Фауста, – резко бросил через минуту Милон, врываясь в покои супруги. – Я знаю, тебе это придется не по нраву, но завтра с утра ты едешь со мной в Ланувий. Упакуй свои вещи и будь готова. Это не просьба, а приказ.
Для Милона женитьба на Фаусте явилась маленьким торжеством над самым своим ненавистным врагом. Она была дочерью Суллы, а ее брат-близнец, Фауст Сулла, входил в окружение Клодия, как и пользующийся дурной славой племянник Суллы, Публий Сулла. Сама Фауста не входила в эту компанию, но связей с ней не теряла. Прежде она была замужем за племянником Помпея Гаем Меммием, пока тот не застал женушку в недвусмысленной ситуации с очень молодым и очень мускулистым мужчиной. Фаусте нравились мускулистые мужчины. А Меммий, несмотря на смазливую внешность, был худосочным, занудным и до противности преданным своей мамаше, сестрице Помпея, а теперь жене Публия Суллы.
Поскольку Милон был мускулист, хотя и не очень молод, ему не составило труда очаровать влюбчивую женщину. Поднялся крик. Пуще всех вопил Клодий, даже громче, чем Фауст или Публий Сулла! Признаться, Фауста так и не изжила в себе влечения к молодым и физически развитым ухажерам. Дошло до того, что однажды Милон взял в руки кнут и самолично выпорол некоего Гая Саллюстия Криспа. Рим был доволен, хотя и не знал, что Милон выпорол и Фаусту, обуздав ее нрав.
К сожалению, Фауста пошла не в отца, в юности записного красавца. Нет, она походила на своего двоюродного деда, знаменитого Метелла Нумидийского. Грузная, коренастая, сварливая. Но все женщины одинаковы в темноте, поэтому Милон получал от нее точно такое же удовольствие, как от красоток, с которыми развлекался.
Помня о порке, Фауста не пыталась возражать. Она с тоской посмотрела на мужа и, хлопнув в ладоши, позвала своих слуг и рабынь.
Милон ушел и закрылся в секретной комнате со своим вольноотпущенником Марком Фустеном, который не носил имя Тит Анний, потому что стал клиентом Милона после освобождения из школы гладиаторов. Фустен было его собственное имя, имя римлянина, приговоренного к гладиаторскому бою за убийство.
– Планы несколько изменились, – отрывисто заговорил Милон. – Мы едем в Ланувий по Аппиевой дороге. Какая удача! Все знают, что я уже второй месяц собираюсь в мой родной город, чтобы назвать нового фламина. Никто не сможет сказать, что у меня не имелось причины оказаться на Аппиевой дороге. Никто!
Фустен, почти столь же крупный, как и его патрон, промолчал, но кивнул.
– Фауста решила ехать со мной, поэтому нам нужна большая коляска.
Новый кивок.
– Найми еще несколько повозок для слуг и для багажа. Мы там задержимся на какое-то время. – Он помахал запечатанным свитком. – Отправь это Квинту Фуфию Калену. Поскольку я еду с женой, у меня есть повод прихватить компаньона. Кален нам подойдет.
Фустен кивнул еще раз.
– Нам также нужна полная охрана. – Милон кисло улыбнулся. – Фауста, несомненно, захочет взять все свои драгоценности, не говоря уже о столе из цитрусового дерева, который она обожает. Сто пятьдесят человек, Фустен. Все в кирасах, шлемах, с хорошим вооружением.
Фустен кивнул.
– И немедленно пришли ко мне Биррию и Эвдама.
Фустен кивнул и ушел.
Близился вечер, но Милон все еще хлопотал, отдавая распоряжения. Только когда совсем стемнело, он позволил себе удовлетворенно откинуться на подушки, чтобы насладиться запоздалым обедом. Все было сделано. Квинт Фуфий Кален пришел в восторг от предложения проветриться с другом, Марк Фустен подготовил лошадей для эскорта, а у повозок и просторной двуколки проверили каждую ось.
На рассвете явился Кален. Милон и Фауста неспешно дошли с ним до Капенских ворот. Там толпились конники и стояла двуколка.
– Чудесно! – промурлыкала Фауста, усаживаясь на мягкое сиденье спиной к мулам.
От этих животных можно ждать всякого, на что воспитанной женщине смотреть неприлично. Напротив нее сели Милон и Кален, с удовольствием обнаружив перед собой небольшой столик для игры в кости и для походной трапезы. На остальных местах возле Фаусты устроились ее горничная и слуга.
Как и все римские экипажи, двуколка не имела рессор, чтобы сгладить дорожную тряску, но дорога между Римом и Капуей была практически ровной, покрытой слоем хорошо утрамбованной цементной пыли, которую в знойную пору время от времени поливали. Неудобство езды по ней заключалось в непрерывной вибрации, а не в толчках. Естественно, челяди, разместившейся на менее комфортабельных транспортных средствах, приходилось хуже, чем господам, но все были счастливы сменить обстановку и в приподнятом настроении доехали до развилки, где свернули на Аппиеву дорогу, оставив Латинскую в стороне. Фауста взяла с собой всех своих служанок, парикмахеров, банщиц, косметологов, прачек, а также музыкантов и другую челядь. Милона сопровождали его личный слуга, виночерпий, камердинер, несколько поваров и три пекаря. У всех рабов, занимавших высокие должности, имелись собственные рабы. Всего, включая охрану, к Ланувию двигалось около трехсот человек. Колонна перемещалась со скоростью пяти миль в час, всем было весело, и все нисколько не сомневались, что путешествие благополучно закончится где-то часов через семь.
Аппиева дорога являлась одной из самых древних римских дорог и принадлежала Клавдиям Пульхрам – роду, к которому относился и Клодий, – ибо она была построена Аппием Клавдием Слепым и обязанность содержать ее в порядке на отрезке между Римом и Капуей легла на его потомков. Вдоль этой дороги всех Клавдиев и хоронили. Не только их, разумеется, и не особенно кучно. Линия памятников была не сплошной и порой прерывалась.
Публий Клодий с удовлетворением убедился, что умирающий Кир беспокоился понапрасну. Все было в норме, и не имелось никаких причин сомневаться, что величественное строение будет неколебимо стоять над отвесным обрывом. О, какое место для виллы! Ее горделивый и дерзостный вид еще заставит задохнуться от зависти Цицерона, этого интригана и сплетника, этого cunnus, осмелившегося воздвигнуть себе новый дом такой высоты, что тот заслонил в доме Клодия вид на Форум. О, он не раз проедет по Аппиевой дороге мимо лучшей в Италии виллы, делаясь в приступах безудержной злости зеленее лугов Лация!
Фактически проверка расчетов старого грека заняла мало времени, и Клодий мог уже к утру попасть в Рим. Однако ночь выдалась темной, безлунной, так зачем рисковать? Не лучше ли заночевать в собственном небольшом поместье невдалеке от Ланувия, а когда рассветет, отправиться в путь? Тамошняя челядь найдет, чем накормить хозяина и его свиту, а рабы, у которых всегда есть что-то в загашнике, позаботятся о себе сами.
С восходом солнца он уже несся по Аппиевой дороге в сторону Рима. Его подстегивало стремление поскорее увидеться с Фульвией, без которой он очень редко куда-либо выезжал. Но она занедужила, и Клодий гнал скакуна, а эскорт опечаленно поспешал за ним следом. Нет, без Фульвии Клодий делался просто невыносимым! Все это знали, но приходилось терпеть.
Через пару часов Клодий легким галопом проскакал мимо Бовилл, не обращая внимания на отпрыгивавших к обочинам хуторян, равно как и на их овец, лошадей, свиней, кур и мулов. День был базарным, но уже в миле от этого гудящего города не осталось никаких признаков обитания, хотя до Сервиевой стены Рима было всего тринадцать миль. Земля по обе стороны дороги принадлежала молодому всаднику Титу Сертию Галлу, у которого хватало денег, чтобы противостоять многочисленным предложениям о продаже этих роскошных пастбищ. В полях паслись красивые лошади его завода. Но великолепная вилла стояла так далеко от дороги, что ее не было видно. Единственной постройкой на дороге была небольшая таверна.
Впрочем, вдали виднелось что-то еще.
– Кто-то едет, их много, – сказал давний друг Клодия Скола, настолько давний, что они уже и не помнили, где сошлись и когда.
– Хм, – буркнул Клодий, взмахом руки приказывая своим людям посторониться.
Те мигом подались на обочину. Когда на дороге встречались две кавалькады, меньшая обыкновенно уступала путь большей, а к ним сейчас приближался приличный обоз.
– Наверное, Сампсикерам везет свой гарем, – пошутил Гай Клодий.
– Нет, – возразил, щурясь, Помпоний. – О боги, это же маленькая армия! На них кирасы!
В тот же миг Клодий узнал переднего конника. Марк Фустен!
– Дерьмо! – воскликнул он. – Это Милон!
Скола, Помпоний и Гай Клодий вздрогнули, лица их побелели, но Клодий пришпорил коня.
– Скорее! Гоним во весь опор! – крикнул он.
Двуколка с Фаустой, Милоном и Фуфием Каленом двигалась в середине процессии. Клодий, проносясь мимо, зло покосился на них и успел краем глаза заметить, что Милон высунулся и с ненавистью глядит ему вслед.
Поезд был длинным, но Клодий почти его миновал. Неприятности начались, когда он поравнялся с арьергардом охраны. Вооруженные конники пропустили первую четверку всадников, но потом развернулись и перегородили дорогу рабам. У некоторых из них были копья. Они тут же пустили их в ход, подкалывая чужих лошадей. Те мигом вздыбились, и несколько рабов Клодия упали на землю. Остальные, изрыгая проклятия, выхватили мечи. Клодий и Милон ненавидели друг друга, но эта ненависть была ничем в сравнении с взаимной ненавистью их слуг.
– Не останавливайся! – крикнул Скола, когда Клодий осадил скакуна. – Пусть будет что будет! Мы уже проскочили!
– Я не могу оставить своих людей! – разворачивая коня, крикнул Клодий.
Арьергард охраны Милона замыкали самые верные его прихвостни, бывшие гладиаторы Биррия и Эвдам. И как только Клодий привстал в стременах, чтобы скакать к своим людям, Биррия поднял копье, прицелился и метнул.
Листовидный наконечник копья воткнулся в плечо Клодия с такой силой, что выбил его из седла. Он упал на дорогу и опрокинулся на спину, вцепившись обеими руками в тяжелое древко. Трое друзей, спрыгнув с коней, подбежали к нему.
Не теряя присутствия духа, Скола оторвал большой кусок от полы своего плаща и свернул его в плотный ком. Он кивнул Помпонию и, когда тот выдернул копье, приложил тампон к ране. Гай Клодий с Помпонием, подхватив Клодия под руки, бегом потащили его к придорожной таверне.
Поезд Милона остановился. Милон выскочил из коляски и выхватил меч. С рабами Клодия было покончено. Одиннадцать из них лежали недвижно, столько же еще дергались в предсмертных судорогах, остальные бежали через поля. Подъехал Фустен.
– Они утащили его в ту лачугу, – сказал Милон.
Сзади него в двуколке было очень шумно: крики, визг, вопли. Милон сунул голову в окно и увидел, что Кален и его слуга возятся с Фаустой и ее служанкой. Отлично. Кален хорошо выполняет свою работу: он занят Фаустой и не увидит, что происходит.
– Оставайся здесь, – коротко бросил он компаньону, которому некогда было даже голову поднять. – Клодий затеял драку. Ее надо закончить. – Он отступил и кивнул Фустену, Биррии и Эвдаму. – Пошли.
Как только на дороге вспыхнула ссора, хозяин таверны велел жене, детям и троим рабам бежать через заднюю дверь. Завидев раненого, он затрясся, его глаза от испуга едва не выскочили из орбит.
– Постель, быстро! – крикнул Скола.
Трактирщик дрожащим пальцем указал на дверь боковой комнатушки. Клодия уложили на тощий соломенный тюфячок. Ткань тампона, прижатого к ране, сделалась ярко-алой, с нее уже капало. Скола посмотрел на трактирщика.
– Найди еще тряпок! – бросил он, вновь отрывая кусок от плаща, чтобы заменить намокшую ткань.
Глаза Клодия были открыты, он тяжело дышал.
– Все нормально, – сказал он, бодрясь. – Я выживу, Скола. Но шансов у меня будет больше, если вы поспешите в Бовиллы за помощью. Здесь со мной все будет в порядке.
– Клодий, нет! – прошептал Скола. – Поезд Милона остановился. Они найдут тебя и убьют!
– Они не посмеют! – воскликнул Клодий. – Ступайте, ступайте!
– Двое справятся. Я останусь с тобой.
– Уходите все трое! – приказал Клодий сквозь зубы. – Я настаиваю, Скола! Вперед!
– Хозяин, – обратился Скола к трактирщику, – смени меня. Прижми тампон к ране и держи так. Мы скоро вернемся.
Через минуту за стенами хижины послышался стук копыт.
Голова кружилась. Клодий закрыл глаза, стараясь не думать о том, что с ним будет.
– Как зовут тебя, человек? – спросил он, не открывая глаз.
– Азиций.
– Что ж, Азиций, благодарю. Я – Публий Клодий.
– Публий Клодий? – с дрожью в голосе переспросил Азиций.
– Именно так. – Клодий поднял веки и усмехнулся. – У меня неприятности! Представляешь, я встретил Милона!
В дверях показались тени.
– Да, представляешь, он встретил Милона, – подтвердил с порога Милон.
Клодий с презрением посмотрел на него.
– Если ты убьешь меня, Милон, тебя осудят. Ты станешь изгнанником до конца своих дней.
– Я так не думаю, Клодий. Меня оправдает Помпей. – Милон пинком опрокинул Азиция на пол и наклонился к ране. – Ну, от этого ты не умрешь, – сказал он и кивнул Фустену: – Тащите его на улицу.
– А с этим что? – спросил Фустен, косясь на Азиция.
– Убей его.
Один стремительный взмах – и голова трактирщика развалилась надвое. Биррия и Эвдам сдернули Клодия с ложа, повлекли к выходу и бросили на Аппиеву дорогу.
– Разденьте его, – усмехнулся Милон. – Я хочу проверить, верны ли слухи.
Острым, как бритва, мечом Фустен распорол одеяние Клодия от паха до подбородка, потом рассек и набедренную повязку.
– Взгляните-ка! – расхохотался Милон. – Он и вправду обрезан!
Концом меча он подбросил вверх пенис Клодия, блеснули капельки крови.
– Поднимите его!
Биррия и Эвдам послушно поставили Клодия на ноги, голова того вскинулась и упала на грудь. Он не видел ни Милона, ни его прихвостней. Он видел только груду камней на обочине. В венчающем ее красном камне было вырезано отверстие в форме женских половых органов. Bona Dea… Простой придорожный алтарь в тринадцати милях от Рима. У его основания лежали цветы. Рядом стояли блюдце с молоком и небольшая корзиночка с яйцами.
– Bona Dea! – прохрипел Клодий. – О Bona Dea!
Из широкой щели показалась головка змеи. Холодные черные немигающие глаза священного существа уставились на сквернавца, дерзнувшего своим присутствием нарушить ход тайного ритуала в день чествования Благой богини. Змея не двигалась, мерно поблескивал лишь ее черный раздвоенный язычок, то появляясь, то исчезая. Меч Фустена глубоко погрузился в живот раненого и, задев позвоночник, вышел наружу, но тот этого словно бы не ощутил. Ничего не почувствовал он и тогда, когда Биррия вновь пронзил копьем его грудь, а Эвдам вывалил его внутренности на пропитанную кровью дорогу. И до тех пор, пока жизнь еще теплилась в истерзанном теле Публия Клодия, он и змея неотрывно смотрели друг на друга.
– Дай мне твою лошадь, Биррия, – сказал Милон, вскакивая в седло.
Его поезд уже удалялся к Бовиллам. Фустен причмокнул, Биррия вскочил на широкую спину кобылы Эвдама, и все четверо устремились за кавалькадой.
Священная змея убрала голову и удовлетворенно свернулась в клубок в вульве Bona Dea.
Семья Азиция и рабы возвратились с полей. Обнаружив Азиция мертвым, они выглянули за дверь, увидели тело Публия Клодия и опять убежали.
В светлое время суток Аппиева дорога всегда полнилась путниками. Не был исключением и восемнадцатый день января. Одиннадцать рабов Клодия были мертвы, еще одиннадцать медленно умирали. Но никто не остановился, чтобы помочь им. Когда Скола, Помпоний и вольноотпущенник Гай Клодий вернулись к таверне в сопровождении наемной повозки и группы селян, они сгрудились вокруг тела товарища и зарыдали.
– Нас тоже убьют, – сказал Скола. – Как убили трактирщика. Милон не успокоится, пока не перебьет всех свидетелей.
– Тогда мне тут делать нечего! – сказал владелец телеги, развернулся и укатил.
После краткой неловкой заминки его примеру последовали и все остальные. Клодий продолжал лежать на дороге в луже крови, среди своих внутренностей. О Bona Dea! Его остекленевшие глаза были устремлены на алтарь.
К полудню движение по дороге усилилось. Путники с ужасом озирали последствия кровавой бойни и торопились уйти. Наконец к одинокой таверне медленно приблизился паланкин старого римского сенатора Секста Тидия. Недовольный тем, что носильщики остановились, он выглянул из-за занавесок и с трудом выбрался из паланкина, опираясь на прочный тяжелый костыль. У него не было одной ноги. Он потерял ее под началом Суллы в боях против царя Митридата.
– Положите беднягу в мой паланкин и отнесите в его римский дом, – распорядился Секст Тидий, потом поманил слугу. – Ксенофонт, помоги мне вернуться в Бовиллы. Там должны знать, что тут случилось! Теперь мне понятно, почему все эти идиоты так странно поглядывали на нас.
В результате примерно за час до заката запыхавшиеся рабы Секста Тидия пронесли тело Публия Клодия через Капенские ворота и потащили паланкин к его новому дому с видом на Марсово поле, Большой цирк, Тибр и Яникул.
Прибежала Фульвия с развевающимися волосами, настолько потрясенная, что не могла ни кричать, ни плакать. Она молча раздвинула занавески, оглядывая останки супруга: его внутренности, запихнутые обратно в живот, его кожу, белую, как парийский мрамор, его оголенный поцарапанный пенис.
– Клодий, Клодий! – раздался наконец пронзительный крик, безутешный, отчаянный, непрестанный.
Убитого положили на самодельные похоронные дроги, установленные в саду перистиля, но ничем не прикрыли, чтобы члены «Клуба Клодия» видели, что с ним случилось. Вскоре в саду собрались почти все: Курион, Антоний, Планк Бурса, Помпей Руф, Децим Брут, Попликола и Секст Клелий.