Маккаммон Роберт. Они жаждут

   Сигнал светофора сменился на зеленый. Вокруг завизжали об асфальт покрышки лихих водителей, берущих скоростной старт с места, оставляя черные полосы жженой резины. Он вдруг обнаружил, что очень крепко сжимает руку Мериды.
   - Все будет нормально, - сказал он ей. - Вот увидишь. - И она отодвинулась от дверцы, приникнув к Рико так близко, словно вторая кожа, и если любовь была похожа на жалость, тогда, Рико ее любил.
   - Слушай, хочешь гамбургер или что-нибудь еще? Остановимся здесь.
   Он показал рукой в сторону огромного неонового гамбургера, плывущего в небе над закусочной Толстого Джима. Она отрицательно покачала головой.
   - Ладно. - Он вытащил пачку "Уинстона" из отделения для перчаток и закурил. В противоположном направлении промчалась черно-белая патрульная машина полиции, глаза копа за рулем на один сердцетрепещущий миг встретились с глазами Рико. Рико вез несколько граммов кокаина и несколько никелированных коробочек с отличными "колумбийскими красными", спрятанными в тайнике под резиновым покрытием в багажнике.
   Это был неплохой бизнес - поставлять кокаин малышам, которые ошиваются в рок-клубах на Солнечной полосе. Хотя торговал он по малой, но все равно, получал достаточно, чтобы позволить себе немного понаслаждаться жизнью. Его поставщик, лысый тип в костюмах от Пьера Кардена, называющий себя Цыганом Джоном, сказал, что у Рико сильные нервы, есть хватка, и он может подняться в этом деле повыше, чем мелкий толкач. Не так высоко, как Цыган Джон, конечно, но достаточно высоко. Рико хладнокровно отвел взгляд от полицейской машины и ловко занял пустое место на хвосте "громовой птицы", выкрашенной в тигровые полоски. Кто-то позвал его с обочины, и он увидел Феликса Ортего и Бенни Грасио вместе с двумя отличными "персиками", стоящих у входа в дискотеку. Рико поднял руку в знак приветствия.
   - Как дела, приятель?
   Но он не притормозил, потому что парни были живым напоминанием тех времен, когда он был членом "Костоломов".
   Наконец Мерида задала вопрос, которого боялся Рико:
   - Что мы будем теперь делать?
   Сверкающими глазами она внимательно следила за его лицом, отыскивая малейший признак предательства.
   Он пожал плечами, сигарета свесилась с нижней губы.
   - А что ты думаешь делать?
   - Это же твой ребенок!
   - И твой тоже, - громко сказал он. Злость в первый раз заставила кровь прилить к его лицу. "Почему же она не принимала таблетки или что-нибудь?"
   Потом лицо его вспыхнуло от стыда.
   - Боже! - хрипло выдохнул он. - Я не знаю, что я должен делать.
   - Ты любишь меня, разве нет? Ты говорил, что любишь. Если бы ты этого не сказал, я бы тебе не разрешила. Ты был у меня первым и единственным.
   Он мрачно кивнул, вспоминая первый раз, когда он взял ее. Это произошло на заднем сиденье автомобиля в открытом кинотеатре возле Южных Ворот. Он очень гордился потом, когда все кончилось, потому что она была его первой девственницей, а мужчиной можно было себя считать - он это знал - только лишив девушку девственности. Он вспомнил, что однажды говорил ему Феликс Ортега в заброшенном складе, который "Костоломы" использовали в качестве штаб-квартиры: "Поимей девственницу, парень, и она полюбит тебя на всю жизнь".
   "Бог мой! - подумал он. - Навсегда? И только с одной женщиной? У меня есть бизнес, и я должен о нем думать. Скоро я смогу покупать себе шелковые рубашки и туфли из крокодиловой кожи или куплю красивый черный "порш". И смогу снять одну из пятикомнатных квартир, где живут кинозвезды. Я в самом деле смогу стать кем-то в этом городишке. Стать больше Цыгана Джона! Даже!
   Но вот перед ним ложится другая дорога, прямо обратно в черное сердце трущоб. Через десять лет он будет работать в каком-нибудь гараже, приходить ровно в пять в квартиру, где будут ждать Мерида и двое-трое детишек, сопливые носы и все такое прочее. Руки у него почернеют от смазки, пузо вырастет от пива, которое он будет поглощать с друзьями по субботам. Мерида превратится в старую ворчливую клячу, дети все время будут путаться под ногами, Мерида станет нервной и совсем не похожей на ту красивую девушку, которой она была сейчас. Они будут спорить, почему бы ему не найти другую работу, где платят побольше, почему у него нет больше честолюбия - и жизнь станет костью в горле, задушив его до смерти. "Нет! сказал он себе. - Я не хочу этого!" Он протянул руку, включил громкость приемника, чтобы не слышать больше собственных мыслей.
   - Мерида, - сказал он. - Я хотел, чтобы ты убедилась окончательно... В смысле, знаешь ли ты точно, что это... мой ребенок.
   Он лихорадочно искал какой-то опоры, чего-то, что можно было поместить между собой и необходимостью принимать решение. Но он знал правду, любовь, но не до такой же степени, чтобы изменить ради нее всю жизнь.
   Она отвернулась от него и очень медленно выпрямилась, сев совершенно прямо, словно и не сутулилась всего секунду назад. Затем отодвинулась от него, сцепив ладони и положив их на колени.
   "Так, - сказал себе Рико, - теперь она поняла, о, боже, дерьмовое это дело! Ты с ней обращаешься, как с неоновой девкой, которые выкрикивают свои цены с каждой стороны бульвара".
   И тут Мерида, заглушив всхлип, выпрыгнула из "шевроле" раньше, чем Рико успел сообразить, что происходит. Она бросилась бежать по бульвару в противоположном направлении. Водители сворачивали в сторону, выкрикивая грязные предложения.
   - Мерида! - крикнул Рико. Он вывернул руль, выскочил на тротуар, выдернул ключи из гнезда. В следующий миг он уже бежал, стараясь отыскать ее среди сотен слепящих фар, бесстрастно уставившихся на него.
   - Мерида! - крикнул Рико. Он едва не столкнулся с зеленым "фордом", водитель которого посоветовал засунуть голову в задницу. Он пробрался через проезжую часть, на него сыпались ругательства и проклятия на разных языках, но он не обращал внимания. Мерида была слишком молода, чтобы в одиночку ходить по неоновому аду этого бульвара. Она не знала, откуда может грозить опасность, она была слишком доверчива.
   "В конце концов, - с горечью подумал он, - она мне доверилась, а я самых худший из всех насильников - я изнасиловал ее душу".
   Наполовину ослепленный фарами, он едва успел отпрыгнуть в сторону, когда мимо пронесся рыжебородый малый на голубом "чоппере". Что-то блестело на асфальте у обочины. Рико нагнулся. Это было серебряное распятие Мериды, его подарок на день рождения. Цепочка лопнула, когда она сорвала крестик с шеи. Безделушка была все еще теплой от тепла ее тела.
   - Мерида, - позвал он, всматриваясь в блеск огней. - Прости меня!
   Но ночь поглотила девушку без остатка, она исчезла, и он знал, что если даже она и слышала его крик, она бы не вернулась. Нет, она слишком горда, и в сравнении с ней Рико казался себе грязным прокаженным.
   Он увидел голубую мигалку полицейского патруля, который приближался, пронизывая ряды машин. Его пронизал ледяной страх - какая легкая добыча для копов, вдруг они поинтересуются его машиной? Развернувшись, он бросился к своему "шевроле", расталкивая людей, стараясь обогнать полицию. Сводники в петушиных костюмах и их подопечные в обтягивающих бедра штанах быстро скрывались в дверях баров по мере того, как проезжала полиция. Голубая мигалка крутилась, наполняя воздух электрическим негодованием, но сирену копы пока не включали. Рико скользнул за руль своего "шевроле", сунул ключ в зажигание, медленно отъехал в поток машин, медленно двигающихся в западном направлении. Примерно за квартал впереди он увидел, что два автомобиля столкнулись прямо посреди бульвара, и толпа зрителей уже окружила водителей, подзадоривая их и понукая начать драку. Когда Рико миновал скопление, он услышал душераздирающий визг сирены и, глянув в зеркало заднего вида, увидел, что патрульный автомобиль остановился, чтобы прекратить драку. Он прижал педаль газа и начал плавно обгонять машины, идущие с меньшей скоростью.
   "Сегодня никаких копов, - сказал он себе. - Вот дрянь, сегодня с меня всего довольно и без копов!"
   Потом он вспомнил о Мериде, одиноко бредущей по бульвару. Он не мог оставить ее в этой массе хищников, ищущих свежего мяса. Он отыскал свободный участок, сделал быстрый У-образный разворот и быстро миновал, двигаясь в обратном направлении и патруль полиции, и то место, где была драка, и то место, где Мерида бросила на тротуар крестик. Те, кто исчез, прячась от полиции в темные переулки и двери баров, начали теперь выползать наружу, чтобы снова заняться поиском клиентов. Тротуары заполняло голодное человечество, и где-то в этой сокрушительной массе затерялась худенькая девушка-чиканос, беременная. Но что она значит? Рико был напуган. Он сжимал в кулаке цепочку с серебряным крестиком и, хотя не считал себя по-настоящему религиозным человеком, жалел, что Мерида не оставила крестика на всякий случай. "Я найду ее, - подумал он. - Я найду ее, даже если у меня уйдет вся ночь на это, Я найду ее!"
   И его "шевроле" все глубже уходил в ночной бульвар, пока не исчез в море металла.
   5
   Солнце быстро клонилось к западу, углубляя тени, которые, словно драгоценный осенний холодок, приникли к массивным восточным фасадам каменных и стеклянных зданий Лос-Анжелеса.
   По мере постепенного угасания дня и света солнце все более багрово отблескивало на поверхности озер в парке Мак-Артур. Прозрачные золотые лучи пронизали окна магазинов на Родео-драйв. Лениво шевелилась пыль на улицах восточного района города, где теснились старые многоквартирные дома. Тихоокеанский прибой докатывался до тротуаров Венецианского берега. Где подростки, словно живые волчки, крутились на роликовых коньках и скейбордах.
   Потом багровый свет перешел в пурпурный. На Голливудском и Закатном бульварах, словно разбросанные драгоценные камни, замерцали первые огни. Горы Святого Габриэля казались огромными массивами темноты с востока, а западная плоскость гранита горела красным.
   И над всем городом с его восемью миллионами отдельных жизней и судеб возвышался замок Кронстина, крепко сидевший на своем скальном троне. Это было огромное обширное строение из черного камня с аркообразными готическими крышами, стенами, башнями, портиками, треснувшими каменными химерами, ехидно и злобно ухмылявшимися с башен, созерцая лоскутное одеяло города; большинство окон, особенно внизу здания, были выбиты и заколочены досками, но некоторые, на верхних этажах, избежали участи остальных, и теперь разноцветные стекла горели голубым, красным, багровым, фиолетовым в алом свете заходящего солнца.
   В темнеющем воздухе появилась зябкость, становясь все сильнее. Ветер шипел и шептал в каменных зубцах стен, словно человек, говоривший сквозь выбитые зубы.
   И многим людям в городе показалось на сверхъестественное ледяное мгновение, что они слышат собственные имена, что кто-то зовет их из-за опускающейся завесы ночи.
   6
   Капитан Палатазин стоял у запертых ворот, ведущих на Голливудское мемориальное кладбище. Как раз в этот момент Мерида Сантос выпрыгивала из красного "шевроле" на бульваре Уайтиер. Рука Палатазина сомкнулась на толстом железном стержне решетки, холодный вечерний бриз шелестел жесткими листьями пальм у него над головой. Было почти семь часов вечера, и он вдруг вспомнил, что по телефону обещал Джо заехать в половине седьмого, чтобы они вместе отправились ужинать в "Будапешт". Он решил, что скажет, будто неожиданно возникло срочное дело в Управлении, а всю эту историю с кладбищем оставит при себе. Потому что он мог и ошибиться. Да, что, если он ошибся? Тогда все будут считать его таким же сумасшедшим, каким счел его лейтенант Киркланд.
   - Оцепить кладбище? - Киркланд не поверил своим ушам. - Но зачем?
   - Прошу тебя, - сказал по телефону Палатазин. - Этого должно быть достаточно.
   - Извини, капитан, - ответил Киркланд. - Но у меня забот и без этого будет больше чем достаточно. Субботний вечер в Голливуде - это может оказаться весьма трудным дежурством, как тебе хорошо известно. И какое все это имеет отношение к вандализму?
   - Это... это очень важно, чтобы ты сделал именно так, как я тебя прошу. - Палатазин понимал, что производит впечатление ненормального, что голос у него нервный, тонкий, и что лейтенант Киркланд сейчас наверняка пересмеивается с одним из детективов, делая кругообразные движения пальцем около виска.
   - Прошу, лейтенант пока не задавай вопросов. Хотя бы человека или двух сегодня ночью.
   - Капитан, на Голливудском кладбище есть собственные сторожа.
   - Но что произошло со сторожем сегодня ночью? Вы его нашли? Думаю, что нет.
   - Прости, - сказал Киркланд на раздраженной ноте, повысив голос, - но почему бы тебе не послать собственных людей, если тебе так необходимо наблюдение за кладбищем?
   - Все мои люди работают день и ночь над делом Таракана. Я не могу приказать кому-нибудь из них...
   - То же самое и у нас сэр. Я не могу. И не вижу соответствующего серьезного повода. - Киркланд тихо засмеялся. - Не думаю, что эти жмурики могут набедокурить там сегодня ночью. Прости, но мне нужно идти, если у тебя все, капитан.
   - Да, у меня все.
   - Приятно было поговорить. Извини, что не смог помочь. Доброй охоты. Надеюсь, вы очень скоро выловите этого парня.
   - Да, до свидания, лейтенант.
   Палатазин услышал, как Киркланд повесил трубку.
   И вот, второй раз в этот день, он стоял перед воротами Голливудского кладбища. Сегодня после полудня он наблюдал, как осматривали место происшествия люди из голливудского управления полиции. Потом появились агенты похоронных и страховых бюро. За ними следовали грузовики с рабочими бригадами. Теперь кладбище было совершенно таким же, как и за день до этого, траву выбелил лунный свет, и только новые свежие горки земли напоминали о том, что совсем недавно здесь произошло нечто ужасное.
   - Могу вам помочь чем-нибудь? - спросил чей-то голос из темноты.
   Загорелся луч фонарика, направленный в лицо Палатазину. Палатазин потянулся за бумажником и достал жетон.
   - Прошу прощения.
   Луч фонарика опустился ниже, и из темноты материализовался сторож в темно-серой униформе. Это был высокий седоволосый мужчина с дружелюбными голубыми глазами. На рубашке у него был приколот значок Голливудского мемориального кладбища.
   - Я Кельсон, - представился сторож. - Чем могу быть вам полезен?
   - Ничего не нужно, благодарю. Я хотел просто... посмотреть.
   - Посмотреть? Лучше приходите тогда в понедельник, обойдете кладбище вместе с гидом - он вам покажет все могилы знаменитостей. - Кельсон улыбнулся, но когда Палатазин на приветствие не ответил, улыбка исчезла. Может, ищете что-то определенное?
   - Нет. Я был уже сегодня здесь, днем, вместе со следователями.
   - А, вот как! Черт, самая дьявольская шутка, о какой я только слышал в жизни. Я сам ни одного не видел, но мне все рассказали, когда вызвали на работу. Обычно я в субботу не работаю. Жена устроила мне сегодня сцену.
   - Воображаю, - тихо сказал Палатазин. - А прошлой ночью... работал человек по имени Захария, кажется?
   - Да, старина Зак.
   Кельсон облокотился на ограду. За его спиной из окошка домика сторожа падал желтый уютный свет.
   - Обычно в конце недели смену отрабатывал он. Тут он вдруг пропадает, поэтому вызвали меня. - Кельсон пожал плечами и сказал, улыбаясь: - Мне все равно, деньги не помешают. Слушайте, а вы в полиции как думаете - был Зак связан с тем, что здесь произошло прошлой ночью?
   - Не знаю. Я работаю в другом управлении, не в Голливуде.
   - А... - Кельсон нахмурился и снова направил фонарик в сторону Палатазина. - Тогда, почему вы интересуетесь? Конечно, дело очень странное, но копы, кажется, сегодня все уже выяснили, нет? Вандализм, верно? Какие-то мальчишки из культовой секты, которым понадобились гробы... для каких-то их надобностей. Я слышал, то же самое случилось на кладбище в Хоуп-Хилл на прошлой неделе. Кто-то сорвал замок на воротах, разрыл несколько могил и убрался восвояси с пятью-шестью гробами. Там, знаете ли, кладбище маленькое, и они не могут держать сторожа, поэтому никто не знает, что произошло. Я так думаю, это ненормальные мальчишки. Ненормальный мир, верно?
   - Да, безумный.
   - Слушайте, может, войдете, или как? Осмотрите кладбище? У меня есть лишний фонарик.
   Палатазин покачал головой.
   - Мистер Кельсон, - сказал он. - В этом нет нужды, все равно, я ничего не найду. - Он посмотрел на Кельсона, глаза его потемнели и стали холодными. - Послушайте, - сказал он. - В вашем домике есть замок на двери?
   - Есть, а что?
   - Потому что я хочу дать вам совет, и хочу, чтобы вы выслушали меня очень внимательно. - Руки Палатазина крепче сжали прутья решетки ворот. Я не буду объяснять, почему я вам даю совет, потому что вы все равно не поймете. Сейчас. Поэтому, просто выслушайте.
   - Ладно, - сказал сторож, отступив при этом на шаг от человека по ту сторону ворот, взгляд при этом стал холодным и тяжелым, как металл.
   - Если ночью сегодня кто-то подойдет к этим воротам - мужчина, женщина, ребенок, это не важно - вы должны запереть дверь и опустить ставни на окна. Если услышите, что ворота открываются, включите радио на максимальную громкость, чтобы ничего не слышать. И не выходите наружу посмотреть. Пусть они делают, что хотят. Но _Н_Е_ В_Ы_Х_О_Д_И_Т_Е_ из комнаты и не пытайтесь остановить его, ее или их.
   - Но... но это моя работа, - тихо сказал Кельсон, на лице которого замерла кривая усмешка. - Что это, шутка? Что все это значит?
   - Я абсолютно серьезен, мистер Кельсон. Вы религиозны? Веруете?
   "Это не полицейский! - подумал Кельсон. - Это ненормальный или извращенец"!
   - Я католик, - сказал он. - Слушайте, как ваша фамилия?
   - Если кто-то подойдет этой ночью к воротам, - продолжал Палатазин, игнорируя вопрос, - то начинайте молиться. Молитесь очень громко, не обращайте внимания, если они будут что-то вам говорить. - Он зажмурился от направленного в лицо луча фонарика. - Возможно, если вы будете молиться достаточно усердно, они оставят вас в покое.
   - Мне кажется, вам следует уйти отсюда, мистер, - сказал Кельсон. Убирайтесь отсюда, пока я не вызвал _н_а_с_т_о_я_щ_е_г_о_ полицейского!
   Лицо сторожа исказилось, дружелюбные глаза смотрели предостерегающе враждебно.
   - Давай, друг, топай отсюда! - Он показал на телефон на своем столе в доме. - Или я сейчас же позвоню в полицию.
   - Ладно, - сказал Палатазин, - все в порядке. Я ухожу. - Кельсон смотрел на него, и фонарик в руке дрожал. - Но не забывайте о том, что я вам сказал. Пожалуйста, молитесь, и без остановки.
   - Ага, ага, буду молиться за тебя, ненормальный.
   Кельсон исчез в сторожке и с грохотом захлопнул за собой дверь. Палатазин отвернулся, быстро сел в машину и отъехал от кладбища. Он дрожал, желудок медленно сводило. "Он сказал, кладбище на Хоуп-Хилл? То же самое случилось там на прошлой неделе? О, мой Бог! - взмолился он, стараясь подавить растущую волну тошноты. - Пожалуйста, пусть это не случится опять! Только не здесь! Не в Лос-Анжелесе!"
   Он надеялся, что дело только в том, что он слегка сошел с ума. Напряжение последних недель, дело Таракана и страшные рожи, ухмыляющиеся ему сквозь тень, на самом деле не существовали... Что сказал Кельсон?... Это просто безумные подростки из какой-то секты. С сотней сект, с тысячей таких культов было бы справиться в сто раз легче, чем с той силой, которая, как он опасался, похитила эти гробы, выкопав их из могильной земли. Он в этот момент спал всего за шесть кварталов от этого места, и, быть может, когда проснулся, увидев во сне свою мать, ЭТА СИЛА как раз вершила темное дело.
   Слишком поздно Палатазин сообразил, что свернул с бульвара Санта-Моника и пропустил поворот на Ромейн-стрит, направляясь теперь прямо на юг. Он нажал на тормоз, но лишь на секунду, потому что уже понял, куда направляется.
   Дом из серого кирпича на Первой Стрит сейчас пустовал - он был предназначен к сносу много лет назад - и в окнах сверкали осколки выбитых окон. Дом выглядел одиноким и заброшенным. Словно его покинули очень давно. Стены были испачканы старыми надписями - Палатазину хорошо было видно одно поблекшее утверждение, что в 59 номере живут "классные сеньоры". Где-то среди этих надписей затерялись и два обидных клеветнических предложения, выцарапанные рукой злого подростка, в которых фигурировало имя Палатазина.
   Он поднял глаза к верхним окнам. Теперь они все были выбиты, но на миг ему показалось, что он видит в одном из них свою мать, еще не очень старую, с уже седыми волосами, но живыми, молодыми глазами, в которых не было ужаса загнанного в ловушку животного, который в последние месяцы жизни не покидал ее. Она смотрела на угол Первой улицы, где ее маленький Андре, уже в шестом классе, должен был перейти улицу с зеленым армейским рюкзаком за плечами, набитым тетрадями, карандашами, учебниками математики и истории. Когда он доходил до угла, он всегда поднимал голову, и Мама всегда махала ему из окна. Три раза в неделю к ним приходила женщина, Миссис Гиббс, помогавшая ему по английскому, ему все еще было трудно, хотя большинство учителей в его начальной школе говорили по-венгерски. В маленькой квартире под крышей перепады температуры были почти невыносимыми. В разгар лета это была печь, даже при открытых окнах, а когда зимой дул холодный ветер с гор, сотрясая дряхлые оконные рамы, Андре видел тонкую испарину дыхания мамы. Каждую ночь, независимо он времени года, она со страхом всматривалась в темноту улицы, проверяя и перепроверяя тройной засов на двери, и бродила по квартире, что-то бормоча и всхлипывая, пока живущие на нижнем этаже не начинали барабанить в потолок и кричать: "Да ложись спать, наконец, ведьма!"
   Другие дети в округе, где жили семьи еврейских эмигрантов, венгерских и польских эмигрантов, никогда не принимали Андре за равного, потому что их родители не любили и боялись мать Андре, обсуждали "эту ведьму" за обеденными столами и наказывали детям своим держаться подальше от ведьминого сына, вдруг он тоже ненормальный. Друзьями Андре были те робкие, запуганные дети, которые тоже не находили себе места для существования в обществе остальных, и поэтому играли всегда в одиночестве. Иногда, не выдержав, Андре-ведьмин-сын, начинал вдруг говорить по-венгерски с сельским акцентом. И тогда из школы за ним гналась толпа детей, швыряя в него камнями и хохоча каждый раз, когда он спотыкался или падал. И для него это было очень тяжело, потому что и дома он не находил покоя. Это была тюрьма, где мать выцарапывала распятия на стенах, рисовала их на окнах и дверях красным мелом, и кричала по ночам, когда во сне ее преследовали серые тени, а иногда лежала целыми днями не вставая, свернувшись в клубок, как младенец, невидящими глазами глядя на стену. Такие припадки со временем становились все чаще и чаще, и дядя Мило, брат матери, который эмигрировал в Америку в конце тридцатых годов, и теперь был процветающими владельцем магазина мужской одежды, начал уже интересоваться, не лучше ли дорогой сестре будет отправиться в такое место, где она уже никогда не будет волноваться, где есть люди, которые о ней будут заботиться, и там она будет счастлива. "Нет! - завопила мама во время одного особенно ужасного спора, после которого дядя Мило не заходил к ним несколько недель. - Нет! Я никогда не оставлю моего сына одного!"
   "Что я там обнаружу, если поднимусь? - подумал Палатазин, глядя в окно. - Несколько изодранных в куски старых газет в слое пыли, или пару забытых старых платьев в шкафу? Или то, что лучше всего не вспоминать?" Возможно, на стенах кое-где еще остались нацарапанные распятия, рядом с дырками от гвоздей. На этих гвоздях висели картины религиозного содержания в аляповатых золоченых рамках. Палатазин не любил вспоминать последние месяцы жизни матери, когда ему пришлось отвезти ее в дом для престарелых в Золотом Саду. Необходимость оставить ее там умирать буквально разрывала его на части, но что еще оставалось делать? Она уже больше не могла заботиться о себе, ее приходилось кормить, как ребенка, и она часто выплевывала пищу прямо на себя или марала эту отвратительную резиноподобную пеленку, которую приходилось надевать. Она угасала день за днем, попеременно плача и молясь. Глаза ее стали очень большими и как-будто светились. Когда она садилась в свое любимое кресло-качалку и смотрела в окно на Ромейн-стрит, глаза ее становились похожими на две бледные луны. Поэтому он отвез ее туда, где доктора и сестры могли о ней позаботиться. Она умерла от кровоизлияния в комнатке с зелеными, как лес, стенами и окном, которое выходило на гольф-корт. Она была мертва уже два часа, когда дежурная медсестра зашла на проверку в шесть часов утра.