Страница:
— Правда, — уверенно сказал Шон.
— Значит, ты заранее знал об этом коричневом жировом веществе, утолщении на мозге и аномальной жировой прослойке? — спросила Яна.
Шон кивнул. Глаза Клодах сверкнули.
— Именно из-за этого только молодежь может уезжать с Сурса, — сказала Клодах.
— У них бурый жир еще не настолько развит, как у взрослых? — спросила Яна.
Последовала неловкая пауза, во время которой Шон, Шинид и Клодах переглядывались с таинственным и немного смущенным видом. Сбитая с толку и смущенная Банни только переводила взгляд с одного на другого, стараясь отыскать разъяснение в выражении их лиц.
Наконец Шон кивнул:
— Да, что-то вроде этого, Яна. Все это слишком сложно и запутанно, и вряд ли кто-нибудь, в том числе и я, в состоянии полностью понять все эти функциональные приспособительные изменения. Ты видела оборудование в моей лаборатории и знаешь, что оно вряд ли сгодится на что-то большее, чем работа с домашними животными и сельскохозяйственными культурами Видишь ли, похоже, что большую часть адаптационных изменений планета вызывает в нас сама по себе. В записях моих предков я не нашел никаких указаний на преднамеренные, искусственные изменения в организме, вроде бурого жира и того особого узла в продолговатом мозге. Но я знаю, что такие отклонения существу ют у всех взрослых жителей Сурса — я всегда обнаруживал их при вскрытии тел умерших.
— Я понимаю, ты можешь и не знать о происхождении и предназначении этих отклонений — если это не плоды трудов вашего семейства. И все же есть кое какие вопросы, на которые, я так думаю, ты можешь ответить, — сказала ему Яна.
Если бы Яна выросла не на космических кораблях и станциях, где люди были преобладающей, но далеко не единственной жизненной формой, и даже не единственной разумной жизненной формой, она была бы гораздо сильнее потрясена предположением Шона о том, что планета сама по себе способна изменять тела людей, чтобы получше приспособить их к себе. А так она лишь испытала легкое раздражение и досаду на себя — из-за того, что ей пришли в голову мысли о старинных видеофильмах, где злобные чужаки вселяются в тела ничего не подозревающих, безвинных землян.
Яна глубоко вздохнула и перешла к вопросам, которые особенно беспокоили ее в связи с необычной физиологией Лавиллы.
— Прошу вас, скажите мне прямо — вы, жители Сурса, все происходите от людей, да?
— Да, это так, — ответила Клодах. — Мои предки приехали сюда из графства Клэйр, графства Лимерик, графства Уиклоу и Пойнт-Барроу на Аляске. А предки Шона и Шинид — из Кэрри, Дублина и Северной Канады.
— И вы все это знаете?
— Если ты вспомнишь, Яна, я уже говорила тебе, что у нас почти никто не умеет ни писать, ни читать. Запоминать все это — часть моей работы, — Клодах улыбнулась. — Это древняя ирландская профессия.
— Хорошо, ну, если все вы такие же люди, как я и как большинство солдат Интергала, тогда объясните мне, почему только людям из вашего народа нельзя уезжать отсюда — ведь вы тоже когда-то переселились с Земли на эту планету. Я имею в виду — ведь не всегда же так было, что молодежь могла уезжать отсюда, а взрослые — уже нет? Почему этот бурый жир появился у вас сейчас, раз уж его не было с самого начала? Ведь наверняка в первое время случалось так, что в ряды новобранцев Компании иногда попадали и не очень юные люди, разве нет?
На этот раз настала очередь Шона смущаться. Он даже немного обеспокоился.
— Да, конечно, такие случаи были. И все же Интергал всегда вербовал новобранцев преимущественно среди молодежи. И, насколько мне известно, военная служба вредила им ничуть не больше, чем любым другим новобранцам. Но ты должна понять, Яна, что, как бы то ни было, наш народ уже не одну сотню лет приспосабливается к условиям жизни на этой планете, и планета тоже к нам приспосабливается. Физические отклонения от нормы, обнаруженные в теле Лавиллы, — это приспособительные изменения для жизни в этом мире. У некоторых людей адаптация более полная, приспособительные изменения более выраженные. Причем есть прямая зависимость — чем дольше человек подвергается действию внешней среды, чем больше времени вырабатываются приспособительные изменения — тем они полнее и глубже. Лавилла была очень во многом женщиной этой планеты. Большую часть своей жизни она прожила под открытым небом, она питалась только тем, что ей удавалось поймать или вырастить — как и большинство из нас. И она совсем неплохо себя чувствовала для своих пятидесяти лет. Здесь, на планете, Лавилла была очень выносливой и стойкой к невзгодам. Но ее тело было приучено к очень холодной погоде, к здешним морозам — ты, Яна, таких уже не застала, — к чистому воздуху, чистой воде и натуральной пище. И боюсь, так хорошо приспособившись к экстремальным условиям Сурса, Лавилла утратила какую бы то ни было сопротивляемость ко всем прочим неблагоприятным воздействиям. И кроме того, у Лавиллы была очень сильна эмоциональная привязанность к родному краю.
— Не очень-то верится, что одна только эмоциональная привязанность могла привести к смерти, — заметила Яна.
— И все же это возможно, Яна, — сказала Клодах. — Это возможно, Яна. Трудно объяснить это тебе, чтобы ты поняла — ведь ты здесь совсем недавно. Но, надеюсь, после ночных песнопений тебе все это станет немного понятнее. Лавилла не смогла бы выжить где-нибудь вдали, от Сурса, точно так же, как тот полковник не сможет выжить в зимнюю ночь в горах без теплой куртки. Если бы мы знали, что они собираются увозить ее с планеты, мы бы стали возражать и не дали бы им этого сделать.
— Это Лавилла должна была возражать, — горько сказала Шинид, крепко стиснув сильные маленькие кулаки. — Она должна была объяснить им, в чем дело. Ей ведь не нужно было видеть, как выглядят ее внутренности, чтобы знать, что вдали от планеты она умрет!
Яна тяжело вздохнула.
— Как ни ненавистна мне эта мысль, но я твердо знаю, что Лавилла могла уговаривать их хоть до тех пор, пока солнце не остынет, — и все равно они ни за что бы ей не поверили.
— А теперь поверят? — спросила Клодах, сохраняя невозмутимое выражение лица.
Яна покачала головой. Ее раздирали гнев, негодование и множество других неприятных и горьких чувств. Она устала, была смущена, растеряна и даже разочарована — хотя ей давно казалось, что это невозможно, ведь никаких иллюзий у нее как будто больше не осталось. Эта планета, это место казалось таким простым и понятным, и вот выяснилось — даже здесь есть свои тайны. Все, чего Яне сейчас хотелось, — хоть немного отдохнуть.
— Нам пора идти, — напомнил остальным Шон и положил руку Яне на плечо. — Ты просто не можешь пропустить ночных песнопений, Яна. Поверь, тебе сразу станет лучше.
Чувствуя, что обычное расположение и доверие к Шону смешалось сейчас с сомнениями, страхами и невысказанными вопросами, крутившимися в ее мозгу, Яна никак не могла понять — может, он лжет, и, невзирая на все его утверждения, Шон Шонгили вытворяет всякие грязные штуки с генами местного народа, в результате чего они больше нигде не смогут жить. Яне не давало покоя странное ощущение, что Шон что-то от нее скрывает, и эта таинственность тревожила ее гораздо больше, чем все остальные тайны Сурса. Может ли быть так, что именно Шон Шонгили ответственен за все неприятности, о которых говорил Джианкарло, когда Яна только-только прибыла на планету? И если эти люди знают, что их изменили — а некоторые из них явно в это верят, — то почему они с этим мирятся?
Серебристые глаза Шона с мольбой смотрели на Яну. Глядя ему в глаза, Яна пыталась представить его чудовищным сумасшедшим ученым-психопатом, но могла думать только о том, как чудесно он танцевал с ней сегодня вечером, и о том, какие волнующие минуты они пережили вместе в ту ночь у горячих источников. Шон смотрел на нее, и постепенно выражение его лица становилось все менее серьезным и печальным, и Яна видела — он понимает, что ее решимость остаться беспристрастной тает на глазах.
Потом Яна сказала:
— Черт возьми, Шон, я дико устала. Меня оживит только часов восемь доброго сна, — ее слабый голос срывался и дрожал от усталости и неуверенности, которую она даже не осознавала.
Серебристые глаза Шона лукаво блеснули, на губах расплылась улыбка.
— Пойдем, Яна! Вот увидишь, тебе понравится. Рыжая кошка подошла к выходу и мяукнула, громко и настойчиво. Яна нервно рассмеялась и в растерянности потерла лоб.
— Вы, ребята, похоже, всерьез решили промыть мне мозги?
— Ну да, что-то вроде этого, — с добродушной улыбкой сказал Шон. Он понимал, что победа осталась за ним. Если ему и не удалось ее убедить, она в конце концов все же предпочла до поры до времени не теряться в догадках, а просто принять все как есть. Шон ловко защелкнул застежки на Яниной куртке, накинул Яне на голову капюшон парки и принялся натягивать ей на руки теплые перчатки.
— Дай я сама! — вырвалась Яна, возмутившись совсем по-детски против такой опеки. Она не могла допустить, чтобы ею вот так, даже в мелочах, помыкали — хотя бы потому, что ей хотелось действовать разумно и рассудительно. Но устоять было выше ее сил — Шон взял ее под руку и повел обратно в общинный дом собраний, следом за Банни, Клодах, Шинид и Эйслинг. Из дома собраний по-прежнему доносились звуки праздничного веселья.
Возле дома стояли и разговаривали мужчина и девушка. Мужчина время от времени помешивал вкусно пахнущее варево в огромном металлическом чане, подвешенном над небольшим костерком. Когда Яна и остальные проходили мимо них, мужчина коротко кивнул, улыбнулся и довольно почмокал губами, принюхиваясь к восхитительно вкусным ароматам, поднимавшимся из-под крышки котла с супом, или, может, тушеным мясом с овощами — что там было в этом чане. Клодах с наслаждением глубоко втянула в себя ароматный воздух, обеими ладонями подгоняя к лицу пар из котла.
Когда они вошли в прихожую, Яна приостановилась, чтобы заново привыкнуть к теплу и запахам помещения, в котором вот уже восемь или девять часов постоянно находилось две или три сотни энергичных, разгоряченных праздничным угощением людей.
Если даже эти танцующие, поющие, смеющиеся, весело болтающие люди и в самом деле были несчастными жертвами зловещего проклятия, навеки приковавшего их к этой негостеприимной ледяной планете, они либо совершенно не придавали этому никакого значения, либо просто этого не замечали.
И внезапно Яне тоже стало на все это наплевать. Эти люди нравились ей гораздо больше, чем вся армия Интергала вместе взятая, с советом директоров в придачу. И если с этими людьми и было что-то не так, что ж — ее направили сюда, чтобы докопаться до истины, что она и делает прямо сейчас. И это чистая правда — в некотором роде.
В комнате было жарко и сильно пахло едой, потом и еще чем-то, но Яна не обращала на это внимания. А еще в зале дома собраний отчетливо ощущалось нечто, трудно поддающееся описанию, но это нечто определенно было сродни легкой радости, всеобщему веселью и удовольствию, которое так и лучилось от этих людей. Яна просто не знала, как они могли оставаться в таком приподнятом настроении все то время, пока она отсутствовала. И все же это им удалось! Яна с улыбкой посмотрела на Шона и заметила, что он уже вспотел. Но тут она и сама почувствовала, как на лбу стали выступать капельки пота.
Их приход как будто послужил сигналом: музыка сразу же замолкла, и танцующие пары остановились, глядя на вошедших в молчаливом ожидании. Шон, Клодах и остальные сняли свои теплые парки. Яна тоже разделась. И вот из угла комнаты послышались удары в бубен, в ритме марша, и кто-то заиграл на банджо печальную мелодию. Кто-то запел хриплым тенором — как будто горло певца вдыхало слишком много холодных ветров и дыма от бесчисленных костров. Песня была наполнена чувством одиночества и тоски по далекой покинутой родине, и пелось в ней о зеленых просторах планеты Земля. Эту печальную песню сменила другая, развеселая, шутливая песня, в которой жизнь на Земле сравнивалась с жизнью на планете Сурс. Следующая песня тоже была шутливой, в ней рассказывалось о последнем человеке на Сурсе, который умел читать, — что, как Яна знала, было явным преувеличением. По крайней мере солдаты Компании — выходцы с Сурса — умели читать приказы и инструкции не хуже любых других солдат.
После этой песни настроение в зале сразу переменилось, и все музыкальные инструменты, за исключением бубна, перестали играть. Ритм ударов бубна замедлился и напоминал теперь не звуки марша, а биение сердца.
Не перемолвившись ни с кем даже словом, Клодах вдруг запела. Она пела ту самую песню, которую как-то раз уже пела Яне раньше, в первый ее день на этой планете.
Бум! Бум!Бум!Бум!
Барабан размеренно гремел и рокотал, и не успела Клодах допеть первый куплет, как вместе с ней запели все, кто был в зале.
Бум! Бум!Бум!Бум!
Воздух в комнате смешивался с клубами дыма от двух очагов, с испарениями от жарких, потных тел двух или трех сотен человек, собравшихся в небольшом зале. Яна так отчетливо ощущала присутствие каждого из них, словно они все вместе вдруг стали единым живым существом, с одной на всех кожей. А гулкий ритмичный рокот барабана был как будто биением их общего сердца, одного на всех.
Когда затихла последняя вибрирующая нота песни Клодах, кто-то другой запел новую песню, песню, которой Яна раньше никогда не слышала.
Шон повлек Яну вперед, и Яна пошла, плотно зажатая между ним и Клодах.
— Уже все кончилось? — спросила Яна.
— Нет еще.
— А куда мы идем?
— К горячим источникам. Будем петь на ходу. Вот посмотришь — это будет просто великолепно!
Шон крепко обнял ее за плечи, желая подбодрить, и Яна почему-то ничуть не удивилась, осознав вдруг, что совсем не чувствует усталости.
"неформальное полуночно-предутреннее шествие” проделало путь по дорожке вокруг горячего озера и, похоже, куда-то исчезло. Яна замерла в изумлении, но Шон снова ободрил ее, мягко пожав ей руку, и тогда Яна поняла, что цепочка людей скрывается под водопадом. А она и подумать не могла, что под водопадом может быть проход куда-то. Но тогда, стоя под потоком теплых, ласковых струй, падающих на плечи, Яне и в голову не приходило оглядываться по сторонам.
Там оказался совсем узенький проход, как раз для одного человека, знающего, куда идти, — чтобы проскользнуть за широкий поток срывающейся с уступа воды, даже не намочив одежды. Глаза Яны не сразу приспособились к странному переливающемуся свету, озарявшему то, что было водопадом. Свет был одновременно и ярким, и мягким. Яна разглядела стены извивающегося прохода, который вел куда-то вниз, и множество колышущихся в такт шагам людских голов — люди уходили по проходу в глубь земли. Воздух в подземном коридоре был удивительно свежим и бодрящим.
Люди все шли и шли вниз, все молчали, охваченные радостным предвкушением. Яна пыталась представить себе, почему именно эти слова кажутся такими правильными, соответствующими тому, что она видит и чувствует, — “радостное предвкушение”? Но все эти люди были рады, что оказались здесь, все вместе, они были рады, что идут туда, вниз — что бы там внизу ни оказалось. Яна заметила, что Шон время от времени бросает на нее короткие взгляды, как будто снова и снова желая удостовериться, что она правильно поняла то, что происходило во время песнопений, и прониклась важностью этого События. А Яне ничего другого не оставалось, кроме как шествовать по подземному проходу вместе со всеми остальными — хотя бы ради того, чтобы исследовать неизведанные еще уголки Сурса и получше узнать таинственных обитателей планеты. И все же.., радость людей, которые шагали рядом с Яной, была такой ощутимой, что не допускала никакой мысли о зле или угрозе. И самой Яне было так хорошо оттого, что она шла туда вместе со всеми!
Если бы Яну спросили, она не смогла бы даже приблизительно сказать, как долго длился этот спуск по извилистому коридору. Негромкий рокот барабанов настойчиво подгонял людей вперед. И, что странно, грохот барабанной дроби не отражался эхом от стен — наоборот, стены как будто впитывали в себя звук. И вот, совершенно внезапно, оказалось, что они пришли! Вокруг взметнулись светящиеся стены пещеры, переливающиеся нежными, пастельными оттенками голубого и зеленого, исчерченные размытыми, причудливыми узорами из плавных линий, полос, зубчатых лент. Яне сразу захотелось расспросить Диего — возможно, это нежно-пастельное великолепие показалось бы ему знакомым. Но Яна и так не сомневалась, что попала в пещеру, о которой рассказывал Диего Метаксос — если и не в ту же самую, то в точно такую же. Потому что в этой пещере была вода, которую юноша упоминал в рассказе, и странные, причудливые, необычайной формы скульптурные изображения разных животных, вырезанные изо льда. Люди стали рассаживаться в пещере небольшими группами. Довольные и радостные, они переговаривались друг с другом приглушенными голосами, и очевидно было, что все с нетерпением ожидают чего-то очень приятного.
Клодах уверенно направилась вправо от того места, куда они вышли. Шон повел Яну следом за Клодах. Шинид, Эйслинг и Баника тоже свернули и двинулись за ними. Клодах прошла мимо всех уже рассевшихся кучками людей, к своеобразному ледяному выступу цвета бледной морской волны, и водрузила свое объемистое тело на этот выступ. Клодах села прямо на лед, скрестив ноги. Яна удивилась и даже позавидовала такой гибкости женщины — при таких пропорциях, и усесться в такую позу! Клодах устроилась поудобнее и улыбнулась Шону, который продвинул Яну вперед, перед собой, и жестом предложил ей сесть. Усевшись на льдистую поверхность, Яна с немалым удивлением обнаружила, что та совсем не холодная. Шон тоже сел, совсем рядом с Яной — так близко, что их плечи чуть соприкасались. Яна задумалась: почему это Шон старается почаще до нее дотрагиваться? Что-то она пока не замечала, чтобы он так обхаживал кого-нибудь другого. Яна даже не знала, стоит ли на него за это обижаться. Но, впрочем, ей вовсе не было обидно. Напротив, такое внимание со стороны Шона Шонгили было приятно! И если бы он так явно не старался успокаивать и опекать ее, то Яне даже нравились бы его прикосновения. Обычно Яна старалась избегать близких телесных контактов с другими людьми, неважно — мужчинами или женщинами. Для нее прикосновения и поглаживания четко ассоциировались с ласками, но никак не с приветствиями, знаками ободрения и поддержки. Когда Бри начинал к ней так ласкаться, Яна точно знала, к какому приятному занятию он перейдет вслед за этим. Яна подтянула колени к подбородку и обхватила ноги руками. Шон Шонгили принял точно такую же позу, снова придвинувшись как можно ближе к Яне. Он улыбнулся ей и хитро подмигнул — совершенно неприличным образом.
Льдистая поверхность, на которой сидела Яна, похоже, стала быстро нагреваться. Яна поерзала на месте, потом сообразила, что в самой пещере тоже стало жарко. Она сняла свою парку и только тогда заметила, что все остальные уже тоже разделись. Яне показалось, что пещера понемногу наполняется каким-то паром или туманом, из-за которого становится трудно разглядеть сидящих на противоположном краю этой площадки, имевшей форму полумесяца. Яна сильно сомневалась, что это повышение температуры и испарения в огромной пещере были вызваны теплом человеческого тела, или даже теплом тел всех людей, которые здесь собрались.
Шон Шонгили не сводил с Яны глаз. На его губах играла легкая полуулыбка — как будто он заранее предугадывал, как Яна будет себя вести, и ему нравилось, как она сейчас держалась.
— Ну? И что теперь? — спросила Яна, так близко наклонившись к крепкому, мускулистому плечу Шона, чтобы только он мог ее слышать.
— Успокойся, Яна, и расслабься. Не бойся, не тревожься, просто прими все, как есть. Мы пригласили Сурс на лэтчки и представили тебя планете. Когда планета ответит — пожалуйста, просто прими это, и все. Хорошо? — Губы Шона почти не двигались, но Яна отчетливо слышала каждое его слово. Шон легонько шевельнул пальцами и снова ее погладил.
Это случилось сразу же, как только Яна заметила, что освещение в пещере меняется. Непонятно, была ли то иллюзия, навеянная туманом, или нет, — но у нежного и яркого сияния, освещавшего пещеру, вдруг появился глубокий золотистый оттенок. И в то же самое мгновение Яна почувствовала, как через ее позвоночник прошла волна вибрации. Все разговоры в пещере прекратились, повисла благоговейная тишина. Клодах, казалось, вся вытянулась вверх, от крестца до макушки. Баника тоже полностью распрямила спину. Яне очень хотелось повернуть голову и посмотреть, что поделывает сейчас Шон, но она не могла — ее так захватило это необычайное ощущение. Но что же это все-таки было? Яна терялась в догадках. А тем временем мышцы ее спины все подтянулись, и позвоночник выровнялся в строгую прямую линию. Волны вибрации и тепла пульсировали в ее позвоночнике, растекаясь вверх вдоль спинного мозга, от копчика до затылка. Потом Яна сделала глубокий вдох — она вдохнула животом, наполняя все уголки легких. Легких, которые могли теперь дышать в полную силу без малейших признаков боли или одышки.
У нее появилось престранное, какое-то сверхъестественное ощущение, как будто мозг ее тоже вдохнул, да так, что волосы приподнялись над кожей головы. Причем, что удивительно, это ощущение не было неприятным — казалось, она вдруг осветилась изнутри. Глаза Яны сами собой закрылись, и она смогла полностью сосредоточиться на этих необыкновенных внутренних ощущениях. Сейчас Яна очень ясно осознавала, как кровь движется по ее жилам, как движутся по своим каналам прочие телесные жидкости — как будто нечто очищало ее всю изнутри, так, как, воздух наполняет надувной матрац, или купол спасательного тента, или шины в колесах передвигающихся по земле машин. Яне не было ни больно, ни неприятно — было только это ощущение, словно все ее тело, каждый его уголок, наполняется сверхъестественным сиянием.
— Значит, ты заранее знал об этом коричневом жировом веществе, утолщении на мозге и аномальной жировой прослойке? — спросила Яна.
Шон кивнул. Глаза Клодах сверкнули.
— Именно из-за этого только молодежь может уезжать с Сурса, — сказала Клодах.
— У них бурый жир еще не настолько развит, как у взрослых? — спросила Яна.
Последовала неловкая пауза, во время которой Шон, Шинид и Клодах переглядывались с таинственным и немного смущенным видом. Сбитая с толку и смущенная Банни только переводила взгляд с одного на другого, стараясь отыскать разъяснение в выражении их лиц.
Наконец Шон кивнул:
— Да, что-то вроде этого, Яна. Все это слишком сложно и запутанно, и вряд ли кто-нибудь, в том числе и я, в состоянии полностью понять все эти функциональные приспособительные изменения. Ты видела оборудование в моей лаборатории и знаешь, что оно вряд ли сгодится на что-то большее, чем работа с домашними животными и сельскохозяйственными культурами Видишь ли, похоже, что большую часть адаптационных изменений планета вызывает в нас сама по себе. В записях моих предков я не нашел никаких указаний на преднамеренные, искусственные изменения в организме, вроде бурого жира и того особого узла в продолговатом мозге. Но я знаю, что такие отклонения существу ют у всех взрослых жителей Сурса — я всегда обнаруживал их при вскрытии тел умерших.
— Я понимаю, ты можешь и не знать о происхождении и предназначении этих отклонений — если это не плоды трудов вашего семейства. И все же есть кое какие вопросы, на которые, я так думаю, ты можешь ответить, — сказала ему Яна.
Если бы Яна выросла не на космических кораблях и станциях, где люди были преобладающей, но далеко не единственной жизненной формой, и даже не единственной разумной жизненной формой, она была бы гораздо сильнее потрясена предположением Шона о том, что планета сама по себе способна изменять тела людей, чтобы получше приспособить их к себе. А так она лишь испытала легкое раздражение и досаду на себя — из-за того, что ей пришли в голову мысли о старинных видеофильмах, где злобные чужаки вселяются в тела ничего не подозревающих, безвинных землян.
Яна глубоко вздохнула и перешла к вопросам, которые особенно беспокоили ее в связи с необычной физиологией Лавиллы.
— Прошу вас, скажите мне прямо — вы, жители Сурса, все происходите от людей, да?
— Да, это так, — ответила Клодах. — Мои предки приехали сюда из графства Клэйр, графства Лимерик, графства Уиклоу и Пойнт-Барроу на Аляске. А предки Шона и Шинид — из Кэрри, Дублина и Северной Канады.
— И вы все это знаете?
— Если ты вспомнишь, Яна, я уже говорила тебе, что у нас почти никто не умеет ни писать, ни читать. Запоминать все это — часть моей работы, — Клодах улыбнулась. — Это древняя ирландская профессия.
— Хорошо, ну, если все вы такие же люди, как я и как большинство солдат Интергала, тогда объясните мне, почему только людям из вашего народа нельзя уезжать отсюда — ведь вы тоже когда-то переселились с Земли на эту планету. Я имею в виду — ведь не всегда же так было, что молодежь могла уезжать отсюда, а взрослые — уже нет? Почему этот бурый жир появился у вас сейчас, раз уж его не было с самого начала? Ведь наверняка в первое время случалось так, что в ряды новобранцев Компании иногда попадали и не очень юные люди, разве нет?
На этот раз настала очередь Шона смущаться. Он даже немного обеспокоился.
— Да, конечно, такие случаи были. И все же Интергал всегда вербовал новобранцев преимущественно среди молодежи. И, насколько мне известно, военная служба вредила им ничуть не больше, чем любым другим новобранцам. Но ты должна понять, Яна, что, как бы то ни было, наш народ уже не одну сотню лет приспосабливается к условиям жизни на этой планете, и планета тоже к нам приспосабливается. Физические отклонения от нормы, обнаруженные в теле Лавиллы, — это приспособительные изменения для жизни в этом мире. У некоторых людей адаптация более полная, приспособительные изменения более выраженные. Причем есть прямая зависимость — чем дольше человек подвергается действию внешней среды, чем больше времени вырабатываются приспособительные изменения — тем они полнее и глубже. Лавилла была очень во многом женщиной этой планеты. Большую часть своей жизни она прожила под открытым небом, она питалась только тем, что ей удавалось поймать или вырастить — как и большинство из нас. И она совсем неплохо себя чувствовала для своих пятидесяти лет. Здесь, на планете, Лавилла была очень выносливой и стойкой к невзгодам. Но ее тело было приучено к очень холодной погоде, к здешним морозам — ты, Яна, таких уже не застала, — к чистому воздуху, чистой воде и натуральной пище. И боюсь, так хорошо приспособившись к экстремальным условиям Сурса, Лавилла утратила какую бы то ни было сопротивляемость ко всем прочим неблагоприятным воздействиям. И кроме того, у Лавиллы была очень сильна эмоциональная привязанность к родному краю.
— Не очень-то верится, что одна только эмоциональная привязанность могла привести к смерти, — заметила Яна.
— И все же это возможно, Яна, — сказала Клодах. — Это возможно, Яна. Трудно объяснить это тебе, чтобы ты поняла — ведь ты здесь совсем недавно. Но, надеюсь, после ночных песнопений тебе все это станет немного понятнее. Лавилла не смогла бы выжить где-нибудь вдали, от Сурса, точно так же, как тот полковник не сможет выжить в зимнюю ночь в горах без теплой куртки. Если бы мы знали, что они собираются увозить ее с планеты, мы бы стали возражать и не дали бы им этого сделать.
— Это Лавилла должна была возражать, — горько сказала Шинид, крепко стиснув сильные маленькие кулаки. — Она должна была объяснить им, в чем дело. Ей ведь не нужно было видеть, как выглядят ее внутренности, чтобы знать, что вдали от планеты она умрет!
Яна тяжело вздохнула.
— Как ни ненавистна мне эта мысль, но я твердо знаю, что Лавилла могла уговаривать их хоть до тех пор, пока солнце не остынет, — и все равно они ни за что бы ей не поверили.
— А теперь поверят? — спросила Клодах, сохраняя невозмутимое выражение лица.
Яна покачала головой. Ее раздирали гнев, негодование и множество других неприятных и горьких чувств. Она устала, была смущена, растеряна и даже разочарована — хотя ей давно казалось, что это невозможно, ведь никаких иллюзий у нее как будто больше не осталось. Эта планета, это место казалось таким простым и понятным, и вот выяснилось — даже здесь есть свои тайны. Все, чего Яне сейчас хотелось, — хоть немного отдохнуть.
— Нам пора идти, — напомнил остальным Шон и положил руку Яне на плечо. — Ты просто не можешь пропустить ночных песнопений, Яна. Поверь, тебе сразу станет лучше.
Чувствуя, что обычное расположение и доверие к Шону смешалось сейчас с сомнениями, страхами и невысказанными вопросами, крутившимися в ее мозгу, Яна никак не могла понять — может, он лжет, и, невзирая на все его утверждения, Шон Шонгили вытворяет всякие грязные штуки с генами местного народа, в результате чего они больше нигде не смогут жить. Яне не давало покоя странное ощущение, что Шон что-то от нее скрывает, и эта таинственность тревожила ее гораздо больше, чем все остальные тайны Сурса. Может ли быть так, что именно Шон Шонгили ответственен за все неприятности, о которых говорил Джианкарло, когда Яна только-только прибыла на планету? И если эти люди знают, что их изменили — а некоторые из них явно в это верят, — то почему они с этим мирятся?
Серебристые глаза Шона с мольбой смотрели на Яну. Глядя ему в глаза, Яна пыталась представить его чудовищным сумасшедшим ученым-психопатом, но могла думать только о том, как чудесно он танцевал с ней сегодня вечером, и о том, какие волнующие минуты они пережили вместе в ту ночь у горячих источников. Шон смотрел на нее, и постепенно выражение его лица становилось все менее серьезным и печальным, и Яна видела — он понимает, что ее решимость остаться беспристрастной тает на глазах.
Потом Яна сказала:
— Черт возьми, Шон, я дико устала. Меня оживит только часов восемь доброго сна, — ее слабый голос срывался и дрожал от усталости и неуверенности, которую она даже не осознавала.
Серебристые глаза Шона лукаво блеснули, на губах расплылась улыбка.
— Пойдем, Яна! Вот увидишь, тебе понравится. Рыжая кошка подошла к выходу и мяукнула, громко и настойчиво. Яна нервно рассмеялась и в растерянности потерла лоб.
— Вы, ребята, похоже, всерьез решили промыть мне мозги?
— Ну да, что-то вроде этого, — с добродушной улыбкой сказал Шон. Он понимал, что победа осталась за ним. Если ему и не удалось ее убедить, она в конце концов все же предпочла до поры до времени не теряться в догадках, а просто принять все как есть. Шон ловко защелкнул застежки на Яниной куртке, накинул Яне на голову капюшон парки и принялся натягивать ей на руки теплые перчатки.
— Дай я сама! — вырвалась Яна, возмутившись совсем по-детски против такой опеки. Она не могла допустить, чтобы ею вот так, даже в мелочах, помыкали — хотя бы потому, что ей хотелось действовать разумно и рассудительно. Но устоять было выше ее сил — Шон взял ее под руку и повел обратно в общинный дом собраний, следом за Банни, Клодах, Шинид и Эйслинг. Из дома собраний по-прежнему доносились звуки праздничного веселья.
Возле дома стояли и разговаривали мужчина и девушка. Мужчина время от времени помешивал вкусно пахнущее варево в огромном металлическом чане, подвешенном над небольшим костерком. Когда Яна и остальные проходили мимо них, мужчина коротко кивнул, улыбнулся и довольно почмокал губами, принюхиваясь к восхитительно вкусным ароматам, поднимавшимся из-под крышки котла с супом, или, может, тушеным мясом с овощами — что там было в этом чане. Клодах с наслаждением глубоко втянула в себя ароматный воздух, обеими ладонями подгоняя к лицу пар из котла.
Когда они вошли в прихожую, Яна приостановилась, чтобы заново привыкнуть к теплу и запахам помещения, в котором вот уже восемь или девять часов постоянно находилось две или три сотни энергичных, разгоряченных праздничным угощением людей.
Если даже эти танцующие, поющие, смеющиеся, весело болтающие люди и в самом деле были несчастными жертвами зловещего проклятия, навеки приковавшего их к этой негостеприимной ледяной планете, они либо совершенно не придавали этому никакого значения, либо просто этого не замечали.
И внезапно Яне тоже стало на все это наплевать. Эти люди нравились ей гораздо больше, чем вся армия Интергала вместе взятая, с советом директоров в придачу. И если с этими людьми и было что-то не так, что ж — ее направили сюда, чтобы докопаться до истины, что она и делает прямо сейчас. И это чистая правда — в некотором роде.
В комнате было жарко и сильно пахло едой, потом и еще чем-то, но Яна не обращала на это внимания. А еще в зале дома собраний отчетливо ощущалось нечто, трудно поддающееся описанию, но это нечто определенно было сродни легкой радости, всеобщему веселью и удовольствию, которое так и лучилось от этих людей. Яна просто не знала, как они могли оставаться в таком приподнятом настроении все то время, пока она отсутствовала. И все же это им удалось! Яна с улыбкой посмотрела на Шона и заметила, что он уже вспотел. Но тут она и сама почувствовала, как на лбу стали выступать капельки пота.
Их приход как будто послужил сигналом: музыка сразу же замолкла, и танцующие пары остановились, глядя на вошедших в молчаливом ожидании. Шон, Клодах и остальные сняли свои теплые парки. Яна тоже разделась. И вот из угла комнаты послышались удары в бубен, в ритме марша, и кто-то заиграл на банджо печальную мелодию. Кто-то запел хриплым тенором — как будто горло певца вдыхало слишком много холодных ветров и дыма от бесчисленных костров. Песня была наполнена чувством одиночества и тоски по далекой покинутой родине, и пелось в ней о зеленых просторах планеты Земля. Эту печальную песню сменила другая, развеселая, шутливая песня, в которой жизнь на Земле сравнивалась с жизнью на планете Сурс. Следующая песня тоже была шутливой, в ней рассказывалось о последнем человеке на Сурсе, который умел читать, — что, как Яна знала, было явным преувеличением. По крайней мере солдаты Компании — выходцы с Сурса — умели читать приказы и инструкции не хуже любых других солдат.
После этой песни настроение в зале сразу переменилось, и все музыкальные инструменты, за исключением бубна, перестали играть. Ритм ударов бубна замедлился и напоминал теперь не звуки марша, а биение сердца.
Не перемолвившись ни с кем даже словом, Клодах вдруг запела. Она пела ту самую песню, которую как-то раз уже пела Яне раньше, в первый ее день на этой планете.
Бум! Бум!Бум!Бум!
Барабан размеренно гремел и рокотал, и не успела Клодах допеть первый куплет, как вместе с ней запели все, кто был в зале.
Бум! Бум!Бум!Бум!
Воздух в комнате смешивался с клубами дыма от двух очагов, с испарениями от жарких, потных тел двух или трех сотен человек, собравшихся в небольшом зале. Яна так отчетливо ощущала присутствие каждого из них, словно они все вместе вдруг стали единым живым существом, с одной на всех кожей. А гулкий ритмичный рокот барабана был как будто биением их общего сердца, одного на всех.
Когда затихла последняя вибрирующая нота песни Клодах, кто-то другой запел новую песню, песню, которой Яна раньше никогда не слышала.
Многоголосье звучало и переливалось вокруг Яны, в общий хор вступили еще несколько барабанов, и вот уже Яне стало казаться, что сами стены дома ритмично бьются и пульсируют в такт пению. Правым ухом Яна слышала голос Шона, левым — голос Баники, впереди пела Клодах, сзади — Эйслинг. Яна поняла, что не сможет сейчас думать ни о каком медицинском заключении, и вообще не сможет думать ни о чем, кроме того, что сейчас происходило вокруг нее и в ней самой. Она дышала воздухом, которым до нее дышали те люди, что окружали ее со всех сторон, ее полностью захватил и увлек размеренный рокот барабанного боя. И хотя Яна не знала слов песни, она вдруг поняла, что тоже открывает рот и вместе со всеми что-то поет. Эти всеобщие песнопения оказались неким видом духовного общения, не имеющим ничего общего ни с религией, ни с какими-нибудь ритуалами. Совместное Творчество, вот что это было. Именно Творчество, с большой буквы. Знаменательное событие. И Яна знала, что для всех остальных в зале это было таким же важным и значительным Событием, как и для нее. Слова были не важны, главное было — это неописуемое чувство единения в совместном творчестве. Яна просто пела — неважно что, нужно было просто петь вместе со всеми, пока не закончится песня, а потом песню подхватит и поведет новый голос.
Потеряешь песни — потеряешь слово, потеряешь язык,
Потеряешь уменье читать свои собственные следы,
Потеряешь уменье отмечать свой путь,
Потеряешь уменье узнавать следы зверей,
Потеряешь картины, которые их заменяют,
Потеряешь голоса — они скажут, что больше нам не нужны.
Потеряешь землю, желая, чтобы вернулись песни.
Айя-йя!
Песню подхватил другой голос, старческий, чуть надтреснутый:
Новая песня пятнала подошвы наших ног,
Новая песня омывала нас. Мы пили новую песню.
Мы дышали песней, впитывали ее в себя, чтобы жить,
Чтобы своим дыханием рождать новую песню.
Яна потеряла счет песням, она не помнила, сколько раз начинались новые мелодии и как часто они повторялись. Но вдруг все, кто был в зале, дружно встали, и надели свои теплые куртки, и, под непрекращающийся рокот бубна, один за другим направились к двери и вышли в ночь. В темном небе змеилась переливчатая многоцветная лента полярного сияния, которую то и дело пересекали маленькие светящиеся точки цветных огоньков — бортовые огни спускающихся к космобазе транспортов. Яна отметила про себя, что движение над космобазой стало еще оживленнее. Но после песнопений было так неестественно и странно думать о такой прозе, как посадка кораблей...
Новая песня заговорила с нами новыми языками.
Визгом собаки, ржаньем кудрявой лошадки,
Лаем лисицы.
Новая песня крадется на упругих лапах кошки,
Новая песня раскрывает свои тайны
В предсмертном крике зайца.
Она сама поет о своих секретах,
И ее слышат уши тех, кто умеет слушать.
Так пусть она больше не поет в одиночестве,
Пойдем к истоку и будем петь с нею вместе,
Разделим ее одиночество
И познаем вместе с нею новое совершенство!
Айя-йи!
Шон повлек Яну вперед, и Яна пошла, плотно зажатая между ним и Клодах.
— Уже все кончилось? — спросила Яна.
— Нет еще.
— А куда мы идем?
— К горячим источникам. Будем петь на ходу. Вот посмотришь — это будет просто великолепно!
Шон крепко обнял ее за плечи, желая подбодрить, и Яна почему-то ничуть не удивилась, осознав вдруг, что совсем не чувствует усталости.
***
Они шагали вперед под неумолкающий ритмичный грохот бубнов, который поддерживал Яну, да и всех остальных, кто шел с ней рядом. “Это совершенно не похоже на христианский крестный ход”, — непочтительно подумала Яна. Она очень удивилась, когда они дошли до источников — на это, как ей показалось, ушло совсем немного времени. Яна думала, что горячие источники расположены гораздо дальше от Килкула. Поднимающиеся над источниками клубы пара скрадывали все очертания окружающей местности, которые можно было рассмотреть при дневном свете. Процессия... Нет, никакая не процессия! “Процессия” — не правильное, неуместное здесь слово, точно так же как “религия” и “ритуал”. А как же это назвать? Ну, ладно, скажем так:"неформальное полуночно-предутреннее шествие” проделало путь по дорожке вокруг горячего озера и, похоже, куда-то исчезло. Яна замерла в изумлении, но Шон снова ободрил ее, мягко пожав ей руку, и тогда Яна поняла, что цепочка людей скрывается под водопадом. А она и подумать не могла, что под водопадом может быть проход куда-то. Но тогда, стоя под потоком теплых, ласковых струй, падающих на плечи, Яне и в голову не приходило оглядываться по сторонам.
Там оказался совсем узенький проход, как раз для одного человека, знающего, куда идти, — чтобы проскользнуть за широкий поток срывающейся с уступа воды, даже не намочив одежды. Глаза Яны не сразу приспособились к странному переливающемуся свету, озарявшему то, что было водопадом. Свет был одновременно и ярким, и мягким. Яна разглядела стены извивающегося прохода, который вел куда-то вниз, и множество колышущихся в такт шагам людских голов — люди уходили по проходу в глубь земли. Воздух в подземном коридоре был удивительно свежим и бодрящим.
Люди все шли и шли вниз, все молчали, охваченные радостным предвкушением. Яна пыталась представить себе, почему именно эти слова кажутся такими правильными, соответствующими тому, что она видит и чувствует, — “радостное предвкушение”? Но все эти люди были рады, что оказались здесь, все вместе, они были рады, что идут туда, вниз — что бы там внизу ни оказалось. Яна заметила, что Шон время от времени бросает на нее короткие взгляды, как будто снова и снова желая удостовериться, что она правильно поняла то, что происходило во время песнопений, и прониклась важностью этого События. А Яне ничего другого не оставалось, кроме как шествовать по подземному проходу вместе со всеми остальными — хотя бы ради того, чтобы исследовать неизведанные еще уголки Сурса и получше узнать таинственных обитателей планеты. И все же.., радость людей, которые шагали рядом с Яной, была такой ощутимой, что не допускала никакой мысли о зле или угрозе. И самой Яне было так хорошо оттого, что она шла туда вместе со всеми!
Если бы Яну спросили, она не смогла бы даже приблизительно сказать, как долго длился этот спуск по извилистому коридору. Негромкий рокот барабанов настойчиво подгонял людей вперед. И, что странно, грохот барабанной дроби не отражался эхом от стен — наоборот, стены как будто впитывали в себя звук. И вот, совершенно внезапно, оказалось, что они пришли! Вокруг взметнулись светящиеся стены пещеры, переливающиеся нежными, пастельными оттенками голубого и зеленого, исчерченные размытыми, причудливыми узорами из плавных линий, полос, зубчатых лент. Яне сразу захотелось расспросить Диего — возможно, это нежно-пастельное великолепие показалось бы ему знакомым. Но Яна и так не сомневалась, что попала в пещеру, о которой рассказывал Диего Метаксос — если и не в ту же самую, то в точно такую же. Потому что в этой пещере была вода, которую юноша упоминал в рассказе, и странные, причудливые, необычайной формы скульптурные изображения разных животных, вырезанные изо льда. Люди стали рассаживаться в пещере небольшими группами. Довольные и радостные, они переговаривались друг с другом приглушенными голосами, и очевидно было, что все с нетерпением ожидают чего-то очень приятного.
Клодах уверенно направилась вправо от того места, куда они вышли. Шон повел Яну следом за Клодах. Шинид, Эйслинг и Баника тоже свернули и двинулись за ними. Клодах прошла мимо всех уже рассевшихся кучками людей, к своеобразному ледяному выступу цвета бледной морской волны, и водрузила свое объемистое тело на этот выступ. Клодах села прямо на лед, скрестив ноги. Яна удивилась и даже позавидовала такой гибкости женщины — при таких пропорциях, и усесться в такую позу! Клодах устроилась поудобнее и улыбнулась Шону, который продвинул Яну вперед, перед собой, и жестом предложил ей сесть. Усевшись на льдистую поверхность, Яна с немалым удивлением обнаружила, что та совсем не холодная. Шон тоже сел, совсем рядом с Яной — так близко, что их плечи чуть соприкасались. Яна задумалась: почему это Шон старается почаще до нее дотрагиваться? Что-то она пока не замечала, чтобы он так обхаживал кого-нибудь другого. Яна даже не знала, стоит ли на него за это обижаться. Но, впрочем, ей вовсе не было обидно. Напротив, такое внимание со стороны Шона Шонгили было приятно! И если бы он так явно не старался успокаивать и опекать ее, то Яне даже нравились бы его прикосновения. Обычно Яна старалась избегать близких телесных контактов с другими людьми, неважно — мужчинами или женщинами. Для нее прикосновения и поглаживания четко ассоциировались с ласками, но никак не с приветствиями, знаками ободрения и поддержки. Когда Бри начинал к ней так ласкаться, Яна точно знала, к какому приятному занятию он перейдет вслед за этим. Яна подтянула колени к подбородку и обхватила ноги руками. Шон Шонгили принял точно такую же позу, снова придвинувшись как можно ближе к Яне. Он улыбнулся ей и хитро подмигнул — совершенно неприличным образом.
Льдистая поверхность, на которой сидела Яна, похоже, стала быстро нагреваться. Яна поерзала на месте, потом сообразила, что в самой пещере тоже стало жарко. Она сняла свою парку и только тогда заметила, что все остальные уже тоже разделись. Яне показалось, что пещера понемногу наполняется каким-то паром или туманом, из-за которого становится трудно разглядеть сидящих на противоположном краю этой площадки, имевшей форму полумесяца. Яна сильно сомневалась, что это повышение температуры и испарения в огромной пещере были вызваны теплом человеческого тела, или даже теплом тел всех людей, которые здесь собрались.
Шон Шонгили не сводил с Яны глаз. На его губах играла легкая полуулыбка — как будто он заранее предугадывал, как Яна будет себя вести, и ему нравилось, как она сейчас держалась.
— Ну? И что теперь? — спросила Яна, так близко наклонившись к крепкому, мускулистому плечу Шона, чтобы только он мог ее слышать.
— Успокойся, Яна, и расслабься. Не бойся, не тревожься, просто прими все, как есть. Мы пригласили Сурс на лэтчки и представили тебя планете. Когда планета ответит — пожалуйста, просто прими это, и все. Хорошо? — Губы Шона почти не двигались, но Яна отчетливо слышала каждое его слово. Шон легонько шевельнул пальцами и снова ее погладил.
Это случилось сразу же, как только Яна заметила, что освещение в пещере меняется. Непонятно, была ли то иллюзия, навеянная туманом, или нет, — но у нежного и яркого сияния, освещавшего пещеру, вдруг появился глубокий золотистый оттенок. И в то же самое мгновение Яна почувствовала, как через ее позвоночник прошла волна вибрации. Все разговоры в пещере прекратились, повисла благоговейная тишина. Клодах, казалось, вся вытянулась вверх, от крестца до макушки. Баника тоже полностью распрямила спину. Яне очень хотелось повернуть голову и посмотреть, что поделывает сейчас Шон, но она не могла — ее так захватило это необычайное ощущение. Но что же это все-таки было? Яна терялась в догадках. А тем временем мышцы ее спины все подтянулись, и позвоночник выровнялся в строгую прямую линию. Волны вибрации и тепла пульсировали в ее позвоночнике, растекаясь вверх вдоль спинного мозга, от копчика до затылка. Потом Яна сделала глубокий вдох — она вдохнула животом, наполняя все уголки легких. Легких, которые могли теперь дышать в полную силу без малейших признаков боли или одышки.
У нее появилось престранное, какое-то сверхъестественное ощущение, как будто мозг ее тоже вдохнул, да так, что волосы приподнялись над кожей головы. Причем, что удивительно, это ощущение не было неприятным — казалось, она вдруг осветилась изнутри. Глаза Яны сами собой закрылись, и она смогла полностью сосредоточиться на этих необыкновенных внутренних ощущениях. Сейчас Яна очень ясно осознавала, как кровь движется по ее жилам, как движутся по своим каналам прочие телесные жидкости — как будто нечто очищало ее всю изнутри, так, как, воздух наполняет надувной матрац, или купол спасательного тента, или шины в колесах передвигающихся по земле машин. Яне не было ни больно, ни неприятно — было только это ощущение, словно все ее тело, каждый его уголок, наполняется сверхъестественным сиянием.