Страница:
– Стыда нет, доберусь до тебя, сука…
Но ты ошибался. У меня нет и не было ни моральных устоев, ни мужа, ни детей, а вот стыда – пруд пруди.
Он опять начал кричать:
– Помоги же! Помоги! Помоги мне!
Клейкая лента – в рюкзачке. Можно было бы заткнуть ему рот, но к чему? Пусть кричит.
– Помоги мне! Помоги мне! Помоги!
Прошла минута, и силы его иссякли.
Зубы стучали. Глаза закрывались.
Я достала пачку «Фароса», сунула в рот сразу две сигареты. Щелкнула зажигалкой «зиппо», раскурила. Предложила одну ему. Он кивнул. Вставила сигарету ему в рот. Она поможет. Через несколько секунд молекулы никотина начнут стрелять нейротрансмиттерами, те станут высвобождать в мозг небольшие порции допамина. По мере охлаждения организма кровь будет оттекать от конечностей, в избытке снабжая мозг кислородом, что, может быть, вызовет дополнительное выделение допамина и эндорфинов. Возникшее ощущение он вряд ли назовет неприятным.
Запустила руку ему под мышку и чуть приподняла тело в воде.
Он затянулся сигаретой и благодарно кивнул.
– Я с-сдался. Г-господи, какая горькая ирония! П-правда, – проговорил он.
Ох, compaňero, ты что, поэтов не читал? Ирония – месть рабов. Американцам непозволительно говорить об иронии, а уж таким, как ты, – в особенности.
Он усмехнулся.
Наверно, решил, что я смягчилась, что, может быть, передумаю насчет его.
Напрасная надежда. Не передумаю. Но эта жутковатая усмешка и блекнущая голубизна его глаз произвели на меня такое сильное впечатление, что я не заметила черный «кадиллак-эскалейд», съезжающий по берегу на холостом ходу к запертому турникету. Не видела, как открылись дверцы, как из машины вышли вооруженные люди.
Ничего не видела.
В это мгновение я целиком была с человеком в проруби.
Ты готов?
Ты готов сказать правду?
Или хочешь подождать, пока к нам на лед слетит черный ангел?
– Н-н-не делай э-этого. Н-н-не д-д-делай.
Голос стал на пол-октавы ниже, оставался повелительным, но тон был не тот.
– Не надо, п-пожалуйста.
Это куда действенней.
Как призыв к молитве в пустыне.
Мы, кубинцы, бродячие наследники мусульманского королевства Гренада. Такое нам по вкусу.
Кизиловые деревья под снегом – как минареты.
Полузамерзшее озеро – саджадах, молитвенный коврик.
Вороны в ветвях деревьев – муэдзины, призывающие к молитве. Да.
– Как т-так выш-шло? – спросил он, уже плача.
Как вышло?
Mi amigo, времени у нас сколько угодно. Я расскажу тебе.
Глава 2
Но ты ошибался. У меня нет и не было ни моральных устоев, ни мужа, ни детей, а вот стыда – пруд пруди.
Он опять начал кричать:
– Помоги же! Помоги! Помоги мне!
Клейкая лента – в рюкзачке. Можно было бы заткнуть ему рот, но к чему? Пусть кричит.
– Помоги мне! Помоги мне! Помоги!
Прошла минута, и силы его иссякли.
Зубы стучали. Глаза закрывались.
Я достала пачку «Фароса», сунула в рот сразу две сигареты. Щелкнула зажигалкой «зиппо», раскурила. Предложила одну ему. Он кивнул. Вставила сигарету ему в рот. Она поможет. Через несколько секунд молекулы никотина начнут стрелять нейротрансмиттерами, те станут высвобождать в мозг небольшие порции допамина. По мере охлаждения организма кровь будет оттекать от конечностей, в избытке снабжая мозг кислородом, что, может быть, вызовет дополнительное выделение допамина и эндорфинов. Возникшее ощущение он вряд ли назовет неприятным.
Запустила руку ему под мышку и чуть приподняла тело в воде.
Он затянулся сигаретой и благодарно кивнул.
– Я с-сдался. Г-господи, какая горькая ирония! П-правда, – проговорил он.
Ох, compaňero, ты что, поэтов не читал? Ирония – месть рабов. Американцам непозволительно говорить об иронии, а уж таким, как ты, – в особенности.
Он усмехнулся.
Наверно, решил, что я смягчилась, что, может быть, передумаю насчет его.
Напрасная надежда. Не передумаю. Но эта жутковатая усмешка и блекнущая голубизна его глаз произвели на меня такое сильное впечатление, что я не заметила черный «кадиллак-эскалейд», съезжающий по берегу на холостом ходу к запертому турникету. Не видела, как открылись дверцы, как из машины вышли вооруженные люди.
Ничего не видела.
В это мгновение я целиком была с человеком в проруби.
Ты готов?
Ты готов сказать правду?
Или хочешь подождать, пока к нам на лед слетит черный ангел?
– Н-н-не делай э-этого. Н-н-не д-д-делай.
Голос стал на пол-октавы ниже, оставался повелительным, но тон был не тот.
– Не надо, п-пожалуйста.
Это куда действенней.
Как призыв к молитве в пустыне.
Мы, кубинцы, бродячие наследники мусульманского королевства Гренада. Такое нам по вкусу.
Кизиловые деревья под снегом – как минареты.
Полузамерзшее озеро – саджадах, молитвенный коврик.
Вороны в ветвях деревьев – муэдзины, призывающие к молитве. Да.
– Как т-так выш-шло? – спросил он, уже плача.
Как вышло?
Mi amigo, времени у нас сколько угодно. Я расскажу тебе.
Глава 2
Кровавая развилка, Нью-Мексико
Будущее с дрожью заглянуло в салон машины. Я проснулась и приоткрыла левый глаз. Желтая пустыня. Утро. Позволила глазу закрыться. Чернота. Но не та, в которой ничего нет, увы, не настолько мне повезло. Эта чернота попросту из-за отсутствия света. Спать было невозможно, слишком жарко. Слишком неудобно, слишком шумно: тараторило радио, камни стреляли, стучали по днищу машины, как шары в лотерейном барабане.
Я чувствовала слабость, кости ныли, джинсы и кроссовки промокли от пота.
«Лендровер» скрипел на ухабах Тропы койотов[2], мотор сипел, как старая лошадь.
О том, чтобы уснуть, нечего было и думать. Я сняла дешевые пластиковые солнечные очки, утерла со лба пот и попробовала соскрести грязь со стекла заднего окна.
Туман полосами. Красное солнце. Горячий воздух струился по бескрайним просторам пустыни Соноры. Ни кактусов, ни кустарников. Даже крупные камни не попадались.
Где ж это мы? Может, нас уже куда-то завезли? Проще не придумаешь: набиваете в машину полдюжины доведенных до отчаяния людей, желающих незаконно въехать в США, завозите в какое-нибудь Богом забытое местечко, убиваете и обираете. Обычное дело.
Я обернулась к Педро, нашему водителю. Заметив мой взгляд в зеркало заднего вида, он кивнул и замогильно улыбнулся. Я кивнула в ответ.
Машина со скрежетом въехала в рытвину. Педро схватился двумя руками за руль и чертыхнулся себе под нос.
– За дорогой смотри, – предупредил чей-то голос.
– За какой дорогой? – не понял Педро.
Не знаю, может быть, я его не расслышала.
– Границу проехали? Мы в Соединенных Штатах? – спросила я.
– Уже километр как за границей, – подтвердил Педро.
И он, и я ожидали от остальных проявления хоть каких-нибудь эмоций. Но нет, ничего. Пассажиры не аплодировали, не гикали, вообще никак свои чувства не проявляли.
Большинство из них, вероятно, успели проделать этот путь уже по нескольку десятков раз. Педро был явно разочарован.
– У нас вышло! – сказал он.
Я посмотрела в окно и подумала: откуда такая уверенность? Можно подумать, мы на каком-нибудь Марсе. Тонкий слой коричневого песка беспокойно шевелился на выцветшей желтой глине. Ничего живого, камни повыветрились и превратились в пыль.
– Родина Фрэнка Синатры, Дженнифер Лопес, Джорджа Буша, – заметил Педро, обращаясь к самому себе.
– Спасибо, что перевез нас, – поблагодарила я.
Педро повернул зеркало пониже, чем оно было до сих пор, посмотрел на меня и насмешливо улыбнулся, как бы говоря: «Друг мой, этим опасным делом я занимаюсь не ради похвалы. Но она мне, конечно, приятна».
Так я совершила свою первую ошибку. Теперь Педро стал выделять меня среди остальных как человека вежливого, не такого, как прочие. Как человека со старомодными манерами, который может поблагодарить. Этой ошибки и моего странного акцента более чем достаточно, чтобы он хорошо меня запомнил.
В дальнейшем помалкивай. Не высовывайся. Не говори ни слова.
Я украдкой покосилась на него, разумеется, все это – моя мнительность, ему ничего такого и в голову не приходит. Он слишком занят: включает и выключает дворники, курит, руль держит одной рукой, переключает передачи другой, то и дело перескакивает с одной радиопрограммы на другую, стряхивает пепел с сигареты и всякий раз, выезжая из колдобины, прикасается к статуэтке Пресвятой Девы Гваделупской, прикрепленной над приборным щитком.
На вид ему около пятидесяти, крашеные черные волосы, белая рубаха с оборками на вороте; на левой руке татуировка – пистолет М-19, затянутый паутиной, – по-видимому, призвана дать понять пассажирам, что он не хотел бы оставлять нас на растерзание диким зверям, но все-таки оставит, если придется.
На меня посмотрел сидящий рядом парень-индеец.
– Соединенные Штаты? – спросил он по-английски, указывая за окно.
«Что это с тобой, разве не говоришь по-испански?» – хотелось мне спросить его, но я промолчала. Он из какого-то поселка в джунглях Гватемалы. Наверно, испанским владеет неважно.
– Да, уже пересекли границу.
– Так просто? – Он удивленно округлил глаза. Хоть на него пересечение границы произвело впечатление.
– Да.
Он вытянул шею и посмотрел в протертое мною окно.
– Соединенные Штаты? – снова спросил он.
– Да, – подтвердила я.
– Как?
Судя по тому, что мне говорили до поездки, мы сейчас ехали по земле независимого индейского племени, здесь запрещалось строить заграждения, патрулировать границу, здесь не было даже своей полиции. За соблюдением закона надзирали люди из ФБР, приезжавшие сюда из Остина, столицы штата Техас, или Вашингтона (округ Колумбия). Тут годами возили нелегальных иммигрантов.
– Просто переехали, и все, – сказала я, улыбнувшись.
Парень удовлетворенно кивнул. В машине он был самым младшим, лет пятнадцати-шестнадцати. Милая, неоформившаяся личинка.
Он, я и еще три человека набились в заднюю часть салона древнего «лендровера». Места в нем располагались одно напротив другого. Вытянуть ноги невозможно. Сиденье рядом с Педро пустовало, но его он занимать не разрешил.
Я ненадолго задремала и очнулась оттого, что по руке стекала капля жидкости. У меня на плече спал старик из Ногалеса. Утерла его слюну рукавом футболки.
Да. Нас пятеро. Парень-индеец, я, старик, глуховатая пожилая женщина из Веракруса и парень-панк из Манагуа. Этот сидел прямо напротив меня и притворялся спящим.
Кого как зовут, я не знала. И знать не хотела.
Отвернулась и стала смотреть на проплывающее за окном однообразие.
От жары воздух превратился в гигантскую линзу, искажающую пейзаж. Она собирала плоскую местность в складки, придвигала далекие горы так близко, что у меня закружилась голова.
Я прижалась лицом к стеклу. Время шло строевым шагом. Туманное марево творило с пустыней все более удивительные вещи. Желтая пустыня – озеро фекалий. Кактус – мертвый распятый человек. Птицы – чудовищные рептилии прошедших эпох.
Я смотрела на все это, стараясь унять тошноту, голова шла кругом.
Глубоко вздохнув, я закрыла глаза и в сотый уже раз с момента последнего разговора с Рики подумала: что я, собственно, здесь делаю? Месть – занятие для pendejos, недоумков по-нашему. Гектор говорит, что желание получить «зуб за зуб» – чувство примитивное, характерное для мозга ящерицы, стоящей гораздо ниже человека по уровню развития. Мы, люди, считает он, в своей эволюции давно переросли подобные желания. Свидетели смертной казни всегда остаются неудовлетворенными. Уж он-то знает, повидал экзекуций не один десяток. Но дело тут не в удовлетворении, Гектор, в чем-то другом. В законе племени, в восстановлении порядка. Энтропия нарастает, Вселенная схлопывается, когда-нибудь все Солнца погаснут и последнее живое существо прекратит свое существование. Дело в том, чтобы смириться и признать, что на Земле нет счастья, нет жизни после смерти, нет справедливости, а есть только короткий период цветения сознания в бесконечности небытия. Следует только понять все это и затем игнорировать неизбежное, пытаться упорядочить хаос даже при том, что котлы полопались и корабль идет ко дну.
Ты меня понимаешь? Нет, я, кажется, сама себя не совсем понимаю.
В машине страдала не я одна.
– Как будто рождаешься под стеклом, – сказала женщина из Веракруса.
Уж не знаю, что она имела в виду.
«Лендровер» со скрипом выбрался из огромной песчаной рытвины.
– Пока вал цел, все нормально, – пробормотал Педро, и, как бы отвечая ему, двигатель зарычал, запнулся, заглох, но сразу снова завелся.
Господи, только этого нам не хватало. Под местечком Делисиас Педро пришлось заводить машину вручную. Он уверял нас, что старые «лендроверы» лучше новых, но никого этим, кажется, не успокоил.
Изобразив безразличный зевок, я потянулась к рюкзачку за бутылкой с водой. Но там было пусто. Маисовые лепешки-тортильи, текила и вода исчезли.
Мне кивнул парень из Манагуа. Последние минут двадцать он беспокойно ерзал на сиденье. Нервный парнишка. Интересно, с чего это он такой непоседливый? Юношеская энергия распирает или он льдом закинулся? Льдом, объясняю для непосвященных, называют на жаргоне кристаллический метамфетамин.
– Что стряслось, сестренка? – спросил он развязно по-испански, но с сильным акцентом. У него было лукавое лицо, создавая которое, природа будто сплюснула материал с боков от уха до уха и вытянула носогубную часть вперед. Большие зеленые красивые глаза, отброшенная назад шевелюра под Элвиса Пресли.
Такие мне нравились. Лет десять назад.
– Вода кончилась, – ответила я.
Парень кивнул, полез в грязноватый рюкзачок и вытащил оттуда бутылку с водопроводной водой.
– Спасибо, – сказала я, протягивая к ней руку.
– Пять долларов, – сообщил парень.
Я улыбнулась и покачала головой.
– Четыре, – уступил он.
– Шутишь.
– Три.
Но меня уже достал этот никарагуанский панк, подонок, полукровка. Ясно, что первостатейный гад. Ему дай только посмотреть, как это делается, – уже через год будет набивать старушек в мясовозы, а потом высаживать их поджариваться на высохших соленых озерах при первых признаках появления поблизости людей из Службы иммиграции.
Я прислонилась к стенке кузова и стала смотреть в окно.
Лазурное небо.
Обрывки облаков.
Поздняя луна.
Интересно, где это мы сейчас?
Одно время, но недолго, на горизонте намечались какие-то горы. Пустыня становилась все белей.
– Один доллар, – сказал парень, похлопывая меня по ноге.
Я посмотрела на лапу с длинными пальцами и грязными ногтями, лежавшую у меня на бедре, сняла ее левой рукой и переложила к нему на колени. Внимательно посмотрела ему в лицо. Высокие скулы, лицо в форме гроба, в саркастической ухмылке – оттенок угрозы. Видимо, считает себя сердцеедом. Черт, да он, вероятно, и был им у себя в Манагуа. На него клевали девчонки до шестнадцати и вдовы после пятидесяти, но все остальные видели его насквозь.
На нем не по размеру большая черная футболка и синие джинсы «Ранглер», подрубленные на машинке. Меня заинтересовали кроссовки: белые, фирмы «Найк», модель «Джордан», подошва с воздушной полостью, снаружи кажется, что она двухслойная. Парень вырядился в дорогу, но было видно, что он – в штанах, доставшихся от брата, и в чужих подержанных кроссовках – грязен и беден.
Тем не менее это его не оправдывало.
– Один доллар за освежающий напиток, – не отвязывался парень.
Надо его вразумить.
– В наших местах, дружок, говорят: «Не дашь человеку напиться, он за тебя у райских врат словечка не замолвит». Но, может, ты не веришь в рай. Дело обычное. Сейчас многие не верят, – холодно сказала я.
Парень смутился.
– Расскажите, сеньора, – попросил он.
Сеньора, не сеньорита. Нормально. Так-то лучше, чем «сестренка».
– Это просто поговорка, забудь, – попыталась я ободрить его.
По холодному, пренебрежительному взгляду я поняла, что он на крючке. Как просто. Бедный ребенок, подумала я и отвернулась к равнине за окном. Несколько жалких деревьев, высохший ручей.
– Ну ладно, пятьдесят центов – и вода ваша… Черт, да возьмите даром!
Я зевнула.
– Берите, – сказал парень, ставя бутылку мне на колени.
Дальше мучить его не было смысла.
– Только ради тебя, – согласилась я.
Он с облегчением улыбнулся. Совсем по-детски, широко, открыто. Жизнь еще не отучила. Да он и не видал ее по большому счету.
Ему двадцать один или двадцать два. Я его старше лет на пять. Полдесятилетия, а какая разница в опыте!
Отвинтив крышечку, глотнула тепловатой воды и вернула бутылку, поблагодарив:
– Muy amable[3].
Он прижал руку к сердцу и вежливо отозвался:
– Не стоит благодарности.
Видимо, парень рос и воспитывался среди своих сестер и тетушек. Мне стало любопытно, и я спросила:
– Как тебя зовут?
– Франсиско.
– Педро, кажется, говорил, ты из Никарагуа?
– Родом оттуда, но несколько лет жил в окрестностях Мехико-Сити. Потом переехал в Хуарес.
Черт, я-то как раз собиралась сказать, что тоже из Мехико-Сити. Придется придумать что-нибудь другое.
– Ясно, – торопливо проговорила я. – Чем собираешься заняться в Америке?
– Хочу делать деньги, – признался он.
Старик что-то пробурчал, мальчик-индеец ухмыльнулся. Разумеется. Я тут среди них белая ворона. В Америку все едут за деньгами.
– А что не пересек границу в Хуаресе?
– «Vientos Huracánados», «Ураганный ветер», – объяснил он шепотом, наклонившись поближе.
Я понимающе кивнула. Это новая, особо опасная банда, торгующая наркотиками. Они никого не убивают. Они просто приходят к вам в дом, дробят коленные чашечки вашим детям. Потом едут к вашей маме и поджигают дом вместе с нею. Потом едут на кладбище, выкапывают из могилы тело вашего папы и отрывают ему голову. С такими лучше не связываться.
– А что ты им сделал?
Франсиско покачал головой, показывая, что не хочет это обсуждать.
– Я работал механиком в Белизе, говорю по-английски, – встрял в разговор парень из Гватемалы.
Я кивнула и нацепила солнечные очки. Понимаете теперь, почему не стоит затевать разговоры в дороге? Слово за слово, и судьба этих двоих мне уже небезразлична.
Закрыла глаза, делая вид, что дремлю.
Ребята начали болтать о футболе, сидящий рядом со мною старик запел какую-то старинную цыганскую балладу.
Через некоторое время я и в самом деле заснула.
Гектор говорит, что мозг млекопитающего – самая удивительная штука на свете. Даже во сне он занимается критической оценкой вещей и событий, следит за температурой, обрабатывает информацию, воспринятую слухом и обонянием.
Проснувшись, я уже знала: что-то неладно. Горечь во рту – вкус адреналина.
«Лендровер» стоял.
– Что случилось? – спросила я.
– Перед нами машина, – ответил Франсиско.
Я посмотрела сквозь грязное лобовое стекло. Так и есть, впереди нас громоздился красный пикап «шевроле». Новый. Огромный.
– Копы, – предположил Франсиско, но, на мой взгляд, сидевшие в пикапе не походили на полицейских.
– Где мы? – спросила я.
– К северо-западу от Паломаса, на развилке, она называется Кровавой. Чуть к югу от дороги. Проехать не дают, – ответил Педро.
– А объехать нельзя? – вслух подумал Франсиско.
Педро покачал головой.
– Можно только назад, откуда приехали, но – догонят.
– Не погонятся же они за нами через границу, – возразила я.
– Это еще как сказать, – едва слышно пробормотал Педро.
– И что думаете делать? Просто ждать? – спросила я, обнаруживая нетерпение.
– Не знаю. По-моему, это не пограничный патруль.
– Что такое? – вступил в разговор старик. До него вдруг дошло, что мы остановились.
– Полиция или что-то в этом роде, – ответила я.
– Может, бросить машину и бежать к границе? – предложил Франсиско.
Боже упаси.
– Ты спятил? Пешком? По пустыне? – возмущенно откликнулась я.
– Они же не могут гнаться за всеми сразу, – возразил Франсиско, пытаясь открыть заднюю дверцу «лендровера».
– Оставайтесь на своих местах! – рявкнул Педро, обернувшись к нам.
– В Мексику депортируют. Мне это ни к чему, – сказал Франсиско, толкая дверь. Он посмотрел на меня. – Давайте, надо убираться отсюда.
– Если побежим, они все равно рано или поздно всех переловят. Сначала пожилых, потом нас, – сказал парнишка из Гватемалы.
– Они нас убьют, – заметил старик и перед лицом такой блестящей перспективы выдавил полубезумную ухмылку.
– Идут сюда… – пробормотал Педро. – Расслабьтесь и сидите, где сидели. Говорить с ними буду я.
Подняв клубы пыли, пикап дал задний ход. В шести метрах от нас остановился, из него вышел человек в бейсболке и достал из машины мегафон и карабин. Он не целился, просто держал оружие так, чтобы его было хорошо видно.
– Всем выйти из машины, – скомандовал он в мегафон.
– Все должны выйти из машины, – перевел Педро на испанский.
Никто не шелохнулся.
– Всем выйти, – повторил Педро.
Мне это совсем не нравилось.
– Он же не в форме, – сказала я.
Педро вынул ключи из замка зажигания и открыл дверцу. Вылез, пошел к пикапу с поднятыми руками.
– Лечь на землю, руки-ноги выпрямить и развести.
Педро лег.
– Теперь остальные. Выходите медленно, руки держать вверх, – приказал человек в бейсболке, по-прежнему стоя за открытой дверцей «шевроле».
Нам оставалось только повиноваться.
– Педро забрал ключи, – заметила я.
С карабином не поспоришь – мы вышли из «лендровера», легли в песок рядом с Педро. Когда в нашей машине никого не осталось, в «шевроле» заглушили двигатель и к нам приблизились двое американцев, один с охотничьим карабином, другой с дробовиком-двустволкой. Оба рослые, в высоких ботинках, джинсах и клетчатых рубахах. Тот, что с карабином, низко надвинул на лицо кепку с широким козырьком. Другой щеголял бейсболкой с какой-то надписью. Обоим, как мне показалось, было лет по тридцать с небольшим.
– Глянь-ка, Боб, тут мы подстрелим кое-что получше, чем свинья-пекари, – сказал тот, что был в кепке с козырьком.
– Да пошли они, Рэй, убогие нелегалы, ну их на…
Рэй покачал головой и бросил мегафон на землю.
– Пожалуйста, сэр, мы ехали и сбились с пути, – завел Педро, но Рэй, не дав договорить, ударил его ногой по ребрам.
– Слушать внимательно, прыщи! Говорить будете, когда вас спросят. Понятно?
Уж не знаю, все ли поняли его английский, но догадаться было нетрудно.
– У каждого что-то припрятано. Боб, пригляди за ними, я манатки перетрясу, – сказал Рэй.
– А чего это именно я должен приглядывать? – немного нервно заспорил Боб.
Я украдкой взглянула на него. Боб был младше Рэя – если совсем подопрет, может, удастся тронуть в нем какие-то человеческие струны.
– Потому что дробовик – у кого? Начнут вертеться, всади заряд. Слышите, прыщи? Кто дернется, Боб мигом башку разнесет, comprende? Поняли, я спрашиваю?
Мы покорно закивали, меся потными лицами песок.
Рэй пошел к «лендроверу» и принялся энергично рыться в наших вещах.
– Поживей, слышь, – заторопил Боб.
– Заткни пасть, на хрен, – отозвался Рэй.
Еще минуту-другую он обыскивал наши рюкзачки, но, по-видимому, не нашел того, что искал, и разозлился.
– Ну? – спросил Боб.
– Обыщи этого прыща, водилу… черт, всех надо. Две сотни баксов наших расходов не окупят.
Он стал по очереди переворачивать нас на спину и обыскивать, методично похлопывая по одежде.
У Педро в бумажнике оказалось около сотни долларов, у остальных, как выяснилось, вообще почти ничего. Догадайся американцы посмотреть у меня в мокрых от пота кроссовках, нашли бы некоторую сумму, но я знала: им это и в голову не придет.
Дошла очередь до парня из Гватемалы. Его перевернули, оказалось, он намочил себе штаны.
Американцы рассмеялись. Настроение у Боба немного улучшилось.
– Небось обгадился, – сказал Рэй.
– А то! Ладно, я проверять не буду. Кокаин, что в ж… у себе натолкал, так и быть, пусть в штанах остается, – ответил Боб, и они еще немного посмеялись.
Меня Рэй перевернул носком ботинка.
– Ты погляди на эту гребаную задницу, – сказал он.
Теперь я получила возможность рассмотреть его лицо. Я бы такого в толпе легко узнала. Суровый взгляд карих глаз, легкий загар, тяжелый подбородок в густой щетине, нос как у борова.
– Злючка, сразу видно, – заметил Боб.
– Не твоего типа.
– Откуда тебе знать?
– Видел твою бывшую. У этой-то и подержаться не за что. В ней пятьдесят четыре кило, ну, от силы, пятьдесят семь. А росту и метр шестьдесят пять не будет. Хотя ничего, аппетитная. Ну-ка, посмотрим, что она нам привезла. Выверни карманы.
У меня оказалось около пятидесяти баксов мелкими купюрами. Рэй тщательно меня охлопал, но больше ничего не нашел. Он выпрямился и поглядел на солнце.
– Все эти прыщи – одна компания, – констатировал он.
– Что с машиной-то делать?
– Машина – кусок дерьма.
– И что дальше? – не унимался Боб.
Рэй знаком подозвал сообщника к себе. Они отошли к капоту «шевроле» и стали рассматривать добычу. Рэй вскрыл найденную у Педро упаковку бросового кокаина с примесью бог знает чего – мета, крысиного яда, еще чего-нибудь. От такой дряни человеку хочется палить с моста по проезжающим внизу машинам. Рэй взял щепотку порошка на тыльную сторону ладони, вдохнул и покачал головой. Эффект практически нулевой.
Бобу явно не терпелось уехать, но Рэю было мало, хотелось чего-то еще. Интересно, подумала я, их известили о нашем маршруте или они просто поджидали кого-нибудь у Дороги койотов? Во всяком случае добыча их не порадовала, они рассчитывали на большее.
Мы по-прежнему лежали на земле.
Рэй отошел от «шевроле», осмотрел нас и ударил Педро ногой в живот.
Тот сложился зародышем, ожидая новых ударов, но Рэю было не до того.
– Если кто что припрятал, всех порешу, мать вашу, – пообещал Рэй. – Ну, у кого что осталось?
Но у нас ничего больше не было.
Солнце пекло шеи.
Стояло еще утро, но до чего же раскалилась земля!
Старик из Ногалеса снял с руки часы и протянул Рэю.
Тот взглянул:
– Это еще что за фигня? – взял их и выкинул в пустыню.
– Твою мать, – пробормотал он, снял с плеча карабин и дважды выстрелил в сторону «лендровера».
Пули прошили металлические панели и, двигаясь по параболическим траекториям, упали, наверно, в километре от нас.
– Куда смотришь? – спросил вдруг Рэй, глядя на меня.
Я покачала головой.
– Тебя, сука, спрашиваю, куда смотришь?
– Да никуда, – сказала я.
– Да? А, по-моему, на меня смотришь. Глаз от меня отвести не можешь. Так или нет?
А, так вот оно как бывает в Америке.
Я надеялась, он даст мне время опомниться. Не тут-то было. С самого начала все пошло наперекосяк. С самого отъезда. Матерь Божья, каково это, Гектор, когда с тобой может случиться что угодно!
– Прикрой меня, – сказал Рэй, обращаясь к Бобу, и вынул из-за пояса охотничий нож. Поставил карабин на предохранитель, взял его на ремень и, подтянув пряжку, сделал его покороче.
Я чувствовала слабость, кости ныли, джинсы и кроссовки промокли от пота.
«Лендровер» скрипел на ухабах Тропы койотов[2], мотор сипел, как старая лошадь.
О том, чтобы уснуть, нечего было и думать. Я сняла дешевые пластиковые солнечные очки, утерла со лба пот и попробовала соскрести грязь со стекла заднего окна.
Туман полосами. Красное солнце. Горячий воздух струился по бескрайним просторам пустыни Соноры. Ни кактусов, ни кустарников. Даже крупные камни не попадались.
Где ж это мы? Может, нас уже куда-то завезли? Проще не придумаешь: набиваете в машину полдюжины доведенных до отчаяния людей, желающих незаконно въехать в США, завозите в какое-нибудь Богом забытое местечко, убиваете и обираете. Обычное дело.
Я обернулась к Педро, нашему водителю. Заметив мой взгляд в зеркало заднего вида, он кивнул и замогильно улыбнулся. Я кивнула в ответ.
Машина со скрежетом въехала в рытвину. Педро схватился двумя руками за руль и чертыхнулся себе под нос.
– За дорогой смотри, – предупредил чей-то голос.
– За какой дорогой? – не понял Педро.
Не знаю, может быть, я его не расслышала.
– Границу проехали? Мы в Соединенных Штатах? – спросила я.
– Уже километр как за границей, – подтвердил Педро.
И он, и я ожидали от остальных проявления хоть каких-нибудь эмоций. Но нет, ничего. Пассажиры не аплодировали, не гикали, вообще никак свои чувства не проявляли.
Большинство из них, вероятно, успели проделать этот путь уже по нескольку десятков раз. Педро был явно разочарован.
– У нас вышло! – сказал он.
Я посмотрела в окно и подумала: откуда такая уверенность? Можно подумать, мы на каком-нибудь Марсе. Тонкий слой коричневого песка беспокойно шевелился на выцветшей желтой глине. Ничего живого, камни повыветрились и превратились в пыль.
– Родина Фрэнка Синатры, Дженнифер Лопес, Джорджа Буша, – заметил Педро, обращаясь к самому себе.
– Спасибо, что перевез нас, – поблагодарила я.
Педро повернул зеркало пониже, чем оно было до сих пор, посмотрел на меня и насмешливо улыбнулся, как бы говоря: «Друг мой, этим опасным делом я занимаюсь не ради похвалы. Но она мне, конечно, приятна».
Так я совершила свою первую ошибку. Теперь Педро стал выделять меня среди остальных как человека вежливого, не такого, как прочие. Как человека со старомодными манерами, который может поблагодарить. Этой ошибки и моего странного акцента более чем достаточно, чтобы он хорошо меня запомнил.
В дальнейшем помалкивай. Не высовывайся. Не говори ни слова.
Я украдкой покосилась на него, разумеется, все это – моя мнительность, ему ничего такого и в голову не приходит. Он слишком занят: включает и выключает дворники, курит, руль держит одной рукой, переключает передачи другой, то и дело перескакивает с одной радиопрограммы на другую, стряхивает пепел с сигареты и всякий раз, выезжая из колдобины, прикасается к статуэтке Пресвятой Девы Гваделупской, прикрепленной над приборным щитком.
На вид ему около пятидесяти, крашеные черные волосы, белая рубаха с оборками на вороте; на левой руке татуировка – пистолет М-19, затянутый паутиной, – по-видимому, призвана дать понять пассажирам, что он не хотел бы оставлять нас на растерзание диким зверям, но все-таки оставит, если придется.
На меня посмотрел сидящий рядом парень-индеец.
– Соединенные Штаты? – спросил он по-английски, указывая за окно.
«Что это с тобой, разве не говоришь по-испански?» – хотелось мне спросить его, но я промолчала. Он из какого-то поселка в джунглях Гватемалы. Наверно, испанским владеет неважно.
– Да, уже пересекли границу.
– Так просто? – Он удивленно округлил глаза. Хоть на него пересечение границы произвело впечатление.
– Да.
Он вытянул шею и посмотрел в протертое мною окно.
– Соединенные Штаты? – снова спросил он.
– Да, – подтвердила я.
– Как?
Судя по тому, что мне говорили до поездки, мы сейчас ехали по земле независимого индейского племени, здесь запрещалось строить заграждения, патрулировать границу, здесь не было даже своей полиции. За соблюдением закона надзирали люди из ФБР, приезжавшие сюда из Остина, столицы штата Техас, или Вашингтона (округ Колумбия). Тут годами возили нелегальных иммигрантов.
– Просто переехали, и все, – сказала я, улыбнувшись.
Парень удовлетворенно кивнул. В машине он был самым младшим, лет пятнадцати-шестнадцати. Милая, неоформившаяся личинка.
Он, я и еще три человека набились в заднюю часть салона древнего «лендровера». Места в нем располагались одно напротив другого. Вытянуть ноги невозможно. Сиденье рядом с Педро пустовало, но его он занимать не разрешил.
Я ненадолго задремала и очнулась оттого, что по руке стекала капля жидкости. У меня на плече спал старик из Ногалеса. Утерла его слюну рукавом футболки.
Да. Нас пятеро. Парень-индеец, я, старик, глуховатая пожилая женщина из Веракруса и парень-панк из Манагуа. Этот сидел прямо напротив меня и притворялся спящим.
Кого как зовут, я не знала. И знать не хотела.
Отвернулась и стала смотреть на проплывающее за окном однообразие.
От жары воздух превратился в гигантскую линзу, искажающую пейзаж. Она собирала плоскую местность в складки, придвигала далекие горы так близко, что у меня закружилась голова.
Я прижалась лицом к стеклу. Время шло строевым шагом. Туманное марево творило с пустыней все более удивительные вещи. Желтая пустыня – озеро фекалий. Кактус – мертвый распятый человек. Птицы – чудовищные рептилии прошедших эпох.
Я смотрела на все это, стараясь унять тошноту, голова шла кругом.
Глубоко вздохнув, я закрыла глаза и в сотый уже раз с момента последнего разговора с Рики подумала: что я, собственно, здесь делаю? Месть – занятие для pendejos, недоумков по-нашему. Гектор говорит, что желание получить «зуб за зуб» – чувство примитивное, характерное для мозга ящерицы, стоящей гораздо ниже человека по уровню развития. Мы, люди, считает он, в своей эволюции давно переросли подобные желания. Свидетели смертной казни всегда остаются неудовлетворенными. Уж он-то знает, повидал экзекуций не один десяток. Но дело тут не в удовлетворении, Гектор, в чем-то другом. В законе племени, в восстановлении порядка. Энтропия нарастает, Вселенная схлопывается, когда-нибудь все Солнца погаснут и последнее живое существо прекратит свое существование. Дело в том, чтобы смириться и признать, что на Земле нет счастья, нет жизни после смерти, нет справедливости, а есть только короткий период цветения сознания в бесконечности небытия. Следует только понять все это и затем игнорировать неизбежное, пытаться упорядочить хаос даже при том, что котлы полопались и корабль идет ко дну.
Ты меня понимаешь? Нет, я, кажется, сама себя не совсем понимаю.
В машине страдала не я одна.
– Как будто рождаешься под стеклом, – сказала женщина из Веракруса.
Уж не знаю, что она имела в виду.
«Лендровер» со скрипом выбрался из огромной песчаной рытвины.
– Пока вал цел, все нормально, – пробормотал Педро, и, как бы отвечая ему, двигатель зарычал, запнулся, заглох, но сразу снова завелся.
Господи, только этого нам не хватало. Под местечком Делисиас Педро пришлось заводить машину вручную. Он уверял нас, что старые «лендроверы» лучше новых, но никого этим, кажется, не успокоил.
Изобразив безразличный зевок, я потянулась к рюкзачку за бутылкой с водой. Но там было пусто. Маисовые лепешки-тортильи, текила и вода исчезли.
Мне кивнул парень из Манагуа. Последние минут двадцать он беспокойно ерзал на сиденье. Нервный парнишка. Интересно, с чего это он такой непоседливый? Юношеская энергия распирает или он льдом закинулся? Льдом, объясняю для непосвященных, называют на жаргоне кристаллический метамфетамин.
– Что стряслось, сестренка? – спросил он развязно по-испански, но с сильным акцентом. У него было лукавое лицо, создавая которое, природа будто сплюснула материал с боков от уха до уха и вытянула носогубную часть вперед. Большие зеленые красивые глаза, отброшенная назад шевелюра под Элвиса Пресли.
Такие мне нравились. Лет десять назад.
– Вода кончилась, – ответила я.
Парень кивнул, полез в грязноватый рюкзачок и вытащил оттуда бутылку с водопроводной водой.
– Спасибо, – сказала я, протягивая к ней руку.
– Пять долларов, – сообщил парень.
Я улыбнулась и покачала головой.
– Четыре, – уступил он.
– Шутишь.
– Три.
Но меня уже достал этот никарагуанский панк, подонок, полукровка. Ясно, что первостатейный гад. Ему дай только посмотреть, как это делается, – уже через год будет набивать старушек в мясовозы, а потом высаживать их поджариваться на высохших соленых озерах при первых признаках появления поблизости людей из Службы иммиграции.
Я прислонилась к стенке кузова и стала смотреть в окно.
Лазурное небо.
Обрывки облаков.
Поздняя луна.
Интересно, где это мы сейчас?
Одно время, но недолго, на горизонте намечались какие-то горы. Пустыня становилась все белей.
– Один доллар, – сказал парень, похлопывая меня по ноге.
Я посмотрела на лапу с длинными пальцами и грязными ногтями, лежавшую у меня на бедре, сняла ее левой рукой и переложила к нему на колени. Внимательно посмотрела ему в лицо. Высокие скулы, лицо в форме гроба, в саркастической ухмылке – оттенок угрозы. Видимо, считает себя сердцеедом. Черт, да он, вероятно, и был им у себя в Манагуа. На него клевали девчонки до шестнадцати и вдовы после пятидесяти, но все остальные видели его насквозь.
На нем не по размеру большая черная футболка и синие джинсы «Ранглер», подрубленные на машинке. Меня заинтересовали кроссовки: белые, фирмы «Найк», модель «Джордан», подошва с воздушной полостью, снаружи кажется, что она двухслойная. Парень вырядился в дорогу, но было видно, что он – в штанах, доставшихся от брата, и в чужих подержанных кроссовках – грязен и беден.
Тем не менее это его не оправдывало.
– Один доллар за освежающий напиток, – не отвязывался парень.
Надо его вразумить.
– В наших местах, дружок, говорят: «Не дашь человеку напиться, он за тебя у райских врат словечка не замолвит». Но, может, ты не веришь в рай. Дело обычное. Сейчас многие не верят, – холодно сказала я.
Парень смутился.
– Расскажите, сеньора, – попросил он.
Сеньора, не сеньорита. Нормально. Так-то лучше, чем «сестренка».
– Это просто поговорка, забудь, – попыталась я ободрить его.
По холодному, пренебрежительному взгляду я поняла, что он на крючке. Как просто. Бедный ребенок, подумала я и отвернулась к равнине за окном. Несколько жалких деревьев, высохший ручей.
– Ну ладно, пятьдесят центов – и вода ваша… Черт, да возьмите даром!
Я зевнула.
– Берите, – сказал парень, ставя бутылку мне на колени.
Дальше мучить его не было смысла.
– Только ради тебя, – согласилась я.
Он с облегчением улыбнулся. Совсем по-детски, широко, открыто. Жизнь еще не отучила. Да он и не видал ее по большому счету.
Ему двадцать один или двадцать два. Я его старше лет на пять. Полдесятилетия, а какая разница в опыте!
Отвинтив крышечку, глотнула тепловатой воды и вернула бутылку, поблагодарив:
– Muy amable[3].
Он прижал руку к сердцу и вежливо отозвался:
– Не стоит благодарности.
Видимо, парень рос и воспитывался среди своих сестер и тетушек. Мне стало любопытно, и я спросила:
– Как тебя зовут?
– Франсиско.
– Педро, кажется, говорил, ты из Никарагуа?
– Родом оттуда, но несколько лет жил в окрестностях Мехико-Сити. Потом переехал в Хуарес.
Черт, я-то как раз собиралась сказать, что тоже из Мехико-Сити. Придется придумать что-нибудь другое.
– Ясно, – торопливо проговорила я. – Чем собираешься заняться в Америке?
– Хочу делать деньги, – признался он.
Старик что-то пробурчал, мальчик-индеец ухмыльнулся. Разумеется. Я тут среди них белая ворона. В Америку все едут за деньгами.
– А что не пересек границу в Хуаресе?
– «Vientos Huracánados», «Ураганный ветер», – объяснил он шепотом, наклонившись поближе.
Я понимающе кивнула. Это новая, особо опасная банда, торгующая наркотиками. Они никого не убивают. Они просто приходят к вам в дом, дробят коленные чашечки вашим детям. Потом едут к вашей маме и поджигают дом вместе с нею. Потом едут на кладбище, выкапывают из могилы тело вашего папы и отрывают ему голову. С такими лучше не связываться.
– А что ты им сделал?
Франсиско покачал головой, показывая, что не хочет это обсуждать.
– Я работал механиком в Белизе, говорю по-английски, – встрял в разговор парень из Гватемалы.
Я кивнула и нацепила солнечные очки. Понимаете теперь, почему не стоит затевать разговоры в дороге? Слово за слово, и судьба этих двоих мне уже небезразлична.
Закрыла глаза, делая вид, что дремлю.
Ребята начали болтать о футболе, сидящий рядом со мною старик запел какую-то старинную цыганскую балладу.
Через некоторое время я и в самом деле заснула.
Гектор говорит, что мозг млекопитающего – самая удивительная штука на свете. Даже во сне он занимается критической оценкой вещей и событий, следит за температурой, обрабатывает информацию, воспринятую слухом и обонянием.
Проснувшись, я уже знала: что-то неладно. Горечь во рту – вкус адреналина.
«Лендровер» стоял.
– Что случилось? – спросила я.
– Перед нами машина, – ответил Франсиско.
Я посмотрела сквозь грязное лобовое стекло. Так и есть, впереди нас громоздился красный пикап «шевроле». Новый. Огромный.
– Копы, – предположил Франсиско, но, на мой взгляд, сидевшие в пикапе не походили на полицейских.
– Где мы? – спросила я.
– К северо-западу от Паломаса, на развилке, она называется Кровавой. Чуть к югу от дороги. Проехать не дают, – ответил Педро.
– А объехать нельзя? – вслух подумал Франсиско.
Педро покачал головой.
– Можно только назад, откуда приехали, но – догонят.
– Не погонятся же они за нами через границу, – возразила я.
– Это еще как сказать, – едва слышно пробормотал Педро.
– И что думаете делать? Просто ждать? – спросила я, обнаруживая нетерпение.
– Не знаю. По-моему, это не пограничный патруль.
– Что такое? – вступил в разговор старик. До него вдруг дошло, что мы остановились.
– Полиция или что-то в этом роде, – ответила я.
– Может, бросить машину и бежать к границе? – предложил Франсиско.
Боже упаси.
– Ты спятил? Пешком? По пустыне? – возмущенно откликнулась я.
– Они же не могут гнаться за всеми сразу, – возразил Франсиско, пытаясь открыть заднюю дверцу «лендровера».
– Оставайтесь на своих местах! – рявкнул Педро, обернувшись к нам.
– В Мексику депортируют. Мне это ни к чему, – сказал Франсиско, толкая дверь. Он посмотрел на меня. – Давайте, надо убираться отсюда.
– Если побежим, они все равно рано или поздно всех переловят. Сначала пожилых, потом нас, – сказал парнишка из Гватемалы.
– Они нас убьют, – заметил старик и перед лицом такой блестящей перспективы выдавил полубезумную ухмылку.
– Идут сюда… – пробормотал Педро. – Расслабьтесь и сидите, где сидели. Говорить с ними буду я.
Подняв клубы пыли, пикап дал задний ход. В шести метрах от нас остановился, из него вышел человек в бейсболке и достал из машины мегафон и карабин. Он не целился, просто держал оружие так, чтобы его было хорошо видно.
– Всем выйти из машины, – скомандовал он в мегафон.
– Все должны выйти из машины, – перевел Педро на испанский.
Никто не шелохнулся.
– Всем выйти, – повторил Педро.
Мне это совсем не нравилось.
– Он же не в форме, – сказала я.
Педро вынул ключи из замка зажигания и открыл дверцу. Вылез, пошел к пикапу с поднятыми руками.
– Лечь на землю, руки-ноги выпрямить и развести.
Педро лег.
– Теперь остальные. Выходите медленно, руки держать вверх, – приказал человек в бейсболке, по-прежнему стоя за открытой дверцей «шевроле».
Нам оставалось только повиноваться.
– Педро забрал ключи, – заметила я.
С карабином не поспоришь – мы вышли из «лендровера», легли в песок рядом с Педро. Когда в нашей машине никого не осталось, в «шевроле» заглушили двигатель и к нам приблизились двое американцев, один с охотничьим карабином, другой с дробовиком-двустволкой. Оба рослые, в высоких ботинках, джинсах и клетчатых рубахах. Тот, что с карабином, низко надвинул на лицо кепку с широким козырьком. Другой щеголял бейсболкой с какой-то надписью. Обоим, как мне показалось, было лет по тридцать с небольшим.
– Глянь-ка, Боб, тут мы подстрелим кое-что получше, чем свинья-пекари, – сказал тот, что был в кепке с козырьком.
– Да пошли они, Рэй, убогие нелегалы, ну их на…
Рэй покачал головой и бросил мегафон на землю.
– Пожалуйста, сэр, мы ехали и сбились с пути, – завел Педро, но Рэй, не дав договорить, ударил его ногой по ребрам.
– Слушать внимательно, прыщи! Говорить будете, когда вас спросят. Понятно?
Уж не знаю, все ли поняли его английский, но догадаться было нетрудно.
– У каждого что-то припрятано. Боб, пригляди за ними, я манатки перетрясу, – сказал Рэй.
– А чего это именно я должен приглядывать? – немного нервно заспорил Боб.
Я украдкой взглянула на него. Боб был младше Рэя – если совсем подопрет, может, удастся тронуть в нем какие-то человеческие струны.
– Потому что дробовик – у кого? Начнут вертеться, всади заряд. Слышите, прыщи? Кто дернется, Боб мигом башку разнесет, comprende? Поняли, я спрашиваю?
Мы покорно закивали, меся потными лицами песок.
Рэй пошел к «лендроверу» и принялся энергично рыться в наших вещах.
– Поживей, слышь, – заторопил Боб.
– Заткни пасть, на хрен, – отозвался Рэй.
Еще минуту-другую он обыскивал наши рюкзачки, но, по-видимому, не нашел того, что искал, и разозлился.
– Ну? – спросил Боб.
– Обыщи этого прыща, водилу… черт, всех надо. Две сотни баксов наших расходов не окупят.
Он стал по очереди переворачивать нас на спину и обыскивать, методично похлопывая по одежде.
У Педро в бумажнике оказалось около сотни долларов, у остальных, как выяснилось, вообще почти ничего. Догадайся американцы посмотреть у меня в мокрых от пота кроссовках, нашли бы некоторую сумму, но я знала: им это и в голову не придет.
Дошла очередь до парня из Гватемалы. Его перевернули, оказалось, он намочил себе штаны.
Американцы рассмеялись. Настроение у Боба немного улучшилось.
– Небось обгадился, – сказал Рэй.
– А то! Ладно, я проверять не буду. Кокаин, что в ж… у себе натолкал, так и быть, пусть в штанах остается, – ответил Боб, и они еще немного посмеялись.
Меня Рэй перевернул носком ботинка.
– Ты погляди на эту гребаную задницу, – сказал он.
Теперь я получила возможность рассмотреть его лицо. Я бы такого в толпе легко узнала. Суровый взгляд карих глаз, легкий загар, тяжелый подбородок в густой щетине, нос как у борова.
– Злючка, сразу видно, – заметил Боб.
– Не твоего типа.
– Откуда тебе знать?
– Видел твою бывшую. У этой-то и подержаться не за что. В ней пятьдесят четыре кило, ну, от силы, пятьдесят семь. А росту и метр шестьдесят пять не будет. Хотя ничего, аппетитная. Ну-ка, посмотрим, что она нам привезла. Выверни карманы.
У меня оказалось около пятидесяти баксов мелкими купюрами. Рэй тщательно меня охлопал, но больше ничего не нашел. Он выпрямился и поглядел на солнце.
– Все эти прыщи – одна компания, – констатировал он.
– Что с машиной-то делать?
– Машина – кусок дерьма.
– И что дальше? – не унимался Боб.
Рэй знаком подозвал сообщника к себе. Они отошли к капоту «шевроле» и стали рассматривать добычу. Рэй вскрыл найденную у Педро упаковку бросового кокаина с примесью бог знает чего – мета, крысиного яда, еще чего-нибудь. От такой дряни человеку хочется палить с моста по проезжающим внизу машинам. Рэй взял щепотку порошка на тыльную сторону ладони, вдохнул и покачал головой. Эффект практически нулевой.
Бобу явно не терпелось уехать, но Рэю было мало, хотелось чего-то еще. Интересно, подумала я, их известили о нашем маршруте или они просто поджидали кого-нибудь у Дороги койотов? Во всяком случае добыча их не порадовала, они рассчитывали на большее.
Мы по-прежнему лежали на земле.
Рэй отошел от «шевроле», осмотрел нас и ударил Педро ногой в живот.
Тот сложился зародышем, ожидая новых ударов, но Рэю было не до того.
– Если кто что припрятал, всех порешу, мать вашу, – пообещал Рэй. – Ну, у кого что осталось?
Но у нас ничего больше не было.
Солнце пекло шеи.
Стояло еще утро, но до чего же раскалилась земля!
Старик из Ногалеса снял с руки часы и протянул Рэю.
Тот взглянул:
– Это еще что за фигня? – взял их и выкинул в пустыню.
– Твою мать, – пробормотал он, снял с плеча карабин и дважды выстрелил в сторону «лендровера».
Пули прошили металлические панели и, двигаясь по параболическим траекториям, упали, наверно, в километре от нас.
– Куда смотришь? – спросил вдруг Рэй, глядя на меня.
Я покачала головой.
– Тебя, сука, спрашиваю, куда смотришь?
– Да никуда, – сказала я.
– Да? А, по-моему, на меня смотришь. Глаз от меня отвести не можешь. Так или нет?
А, так вот оно как бывает в Америке.
Я надеялась, он даст мне время опомниться. Не тут-то было. С самого начала все пошло наперекосяк. С самого отъезда. Матерь Божья, каково это, Гектор, когда с тобой может случиться что угодно!
– Прикрой меня, – сказал Рэй, обращаясь к Бобу, и вынул из-за пояса охотничий нож. Поставил карабин на предохранитель, взял его на ремень и, подтянув пряжку, сделал его покороче.