Маккинти Эдриан. Деньги на ветер

   – Умеешь обращаться с гвоздевым пистолетом? – спрашивает он Пако по-испански.
   – Конечно, сеньор, – отвечает тот.
   – Чего и следовало ожидать… Как тебя зовут, парень?
   – Франсиско.
   – Так, хорошо. Беру мисс Америку, – говорит американец и кладет огромную ручищу мне на голову. Левой он хлопает по плечу Пако. – Если по какой-то причине мисс Америка не сможет выполнять свои обязанности, ты, Франсиско, у тебя сейчас второе место, ее подменишь.
   Из его слов Пако, кажется, ничего не понял, он смущенно улыбается.
   Американец поворачивается к Педро со словами:
   – Семьсот пятьдесят за него. За обоих тысяча двести пятьдесят.
   Педро кивает. Такие деньги – уже что-то.
   – Тысяча семьсот пятьдесят, и по рукам, – заявляет он.
   Американец зевает и продолжает торговаться:
   – Знаешь, что тебе скажу? Я сегодня щедрый. Пусть будет даже тысяча четыреста.
   – Тысяча пятьсот, и договорились.
   – Пятнадцать сотен, идет, – соглашается американец.
   – А остальные? – спрашивает Педро.
   – Остальных можешь везти в Денвер.
   Педро качает головой, однако видно, что условия его устраивают. Пятнадцать сотен крупными купюрами – это неплохо. Но дело еще и в личности американца. Смирение Педро каким-то странным образом зависит от его роста и манеры держать себя. Власть американца безусловна. Раз он принял решение, разговоры, торг, препирательства уже неуместны.
   – Даже не знаю, – сомневается Педро.
   – Подумай еще разок.
   Американец подходит к входной двери и откатывает ее в сторону. Втягивает воздух так, как будто в нем, помимо кислорода, есть что-то очень для него важное – живительное, омолаживающее. Моя мама уверена, что подобное воздействие на человека оказывает один из божков вуду, стоящий у нее на алтаре.
   По полу на уровне лодыжек тянет сквозняком.
   Педро делает вид, что обдумывает условия сделки.
   Одна за другой истекают секунды.
   – Ну и?.. – говорит американец не оборачиваясь.
   – Возьмите и другого, – говорит Педро. – Он из Гватемалы. Будет хорошо работать. Триста долларов.
   – Не могу. Слишком молод. Будет мешать, как больной палец. Это округ конгрессмена Тома Танкредо, а этот говнюк – кандидат в президенты. Иммиграция – его больное место. Служба иммиграции дышит нам в затылок. Устраивают облавы на лыжном курорте до начала сезона. Забирают чуть не каждого десятого. Ублюдки хреновы.
   Педро кивает и многозначительно смотрит на нас с Пако. Мы оба согласны с ним расстаться.
   – Ладно, договорились. Этих вы берете, остальных я везу в Денвер.
   – Мудрое решение, друг, – кивает американец.
   Не проходит и двух минут, как деньги переходят из одного кармана в другой, а мы выходим к новому черному «кадиллаку-эскалейд» и погружаемся в его черноту.
   Глуховатая пожилая женщина и парень из Гватемалы машут нам на прощание.
   Хлюп-хлюп. Никогда их больше не увидим. Всего вам доброго!
   Пако подносит руку к окну.
   – Не трогай стекло грязными ручонками, – роняет американец. – Надо было постелить что-нибудь на сиденье. Забыл. Это обычно Эстебан делает.
   Пако убирает руку.
   Посыпанная гравием дорога от склада идет вниз по склону к шоссе. Американец нажимает кнопки радио, перепрыгивает с одной станции на другую, пока не находит рок-музыку семидесятых годов.
   Выезжаем на шоссе, поворачиваем на запад, едем в сторону заходящего солнца. Опять горы. Идет мелкий снег. Воздух сух. Пако сидит как на иголках. Молчит. Нервничает. Господи, по какому поводу? Самое плохое, что с тобой может случиться, это встреча с парнями из Службы иммиграции и билет в один конец обратно в Хуарес. Если тут кому и стоит волноваться, так это мне.
   Снег начинает падать крупными хлопьями и вскоре переходит в дождь.
   – Вот черт! – Американец удваивает скорость дворников.
   За окном, как на картине – Скалистые горы. Никогда прежде не видала подобной красоты. Кажется, что эти фантастические горы существуют более чем в трех измерениях, словно пейзаж кисти Анри Руссо. Все преувеличено до абсурда. Чересчур. Осины, ели, сосны. Зубчатые вершины, высота просто сумасшедшая.
   Пако грызет ногти, ерзает, но вскоре веки его смыкаются, он задремывает и становится похож на большую мертвую птицу. Сколько же ему на самом деле лет? Явно гораздо моложе меня. Детям нужно спать больше, чем взрослым.
   Едем по шоссе около часа и затем сворачиваем на боковую двухполосную дорогу; она, петляя, уходит в горы.
   Позвоночный хребет Америки.
   Это те же горы, что простираются от Северного Ледовитого океана до южной Мексики. «Скалистые» – название детское, оно дает о них неправильное представление. По-испански горы называются Montanas Rocosas – по смыслу то же, но звучит более солидно.
   Пако хнычет во сне. Челка свешивается ему на глаза. Надувает губы. Какой-то плохой сон ему снится. Я отворачиваюсь. Беды не оберешься с этим парнем, совратителем нянек и монахинь.
   Дождь прекращается, выходит солнце.
   – Как вы там? Все нормально? – спрашивает американец, не оборачиваясь.
   – Да.
   – Теперь недалеко, посмотри по сторонам, полезно запомнить кое-какие ориентиры.
   Линии высоковольтных передач. Телеграфные столбы. Нет-нет да и промелькнет домик среди деревьев. Потом домов становится больше, за окном проплывает предместье.
   – Хватит с нас, наездились, – бормочет американец.
   «Кадиллак» замедляет ход.
   Толкаю локтем Пако:
   – Приехали.
   Смотрим сквозь тонированное стекло.
   Длинная улица с широкими тротуарами. Полно пешеходов, люди на вид состоятельные, говорят по мобильным телефонам, рассматривают витрины магазинов. Белые, высокие, здоровые. Жены-блондинки, развязные подростки, но в основном все-таки женщины – такое время дня. Названия магазинов, которые я раньше встречала только в журналах: «Гуччи», «Донна Каран, «Версаче», «Диор», «Прада». Рестораны оформлены в черной гамме, скупо и лаконично, окна – во всю стену. Проехали несколько магазинов лыжного снаряжения, но никаких заведений быстрого питания, баров, лотерейных киосков, ничего низкопробного. Выглядит все совсем не так, как на фотографиях, сделанных Рики. Меньше. Гораздо меньше, чем в Гаване или даже в Сантьяго. Городок не больше деревни. Главная улица с несколькими перекрестками, стоянки для автомобилей, вокруг них деревья. Все население города с пригородами, по словам Рики, – пять тысяч человек. Но он же рассказывал, что население Фэрвью за последние три года удвоилось и в ближайшие три удвоится еще раз. Огромные площади лесного массива отведены тут под строительство жилья и новые сооружения горнолыжного курорта.
   У большого книжного магазина мы свернули и остановились у полицейского участка.
   Вот ужас-то! Что это? Неужели нас уже сдали федералам? Кто этот тип?
   – Выходите, – командует американец.
   – Сеньор, что…
   – Выходите из машины, мать вашу!
   Отстегиваем страховочные ремни. Открываю дверь и выбираюсь наружу. Неверный солнечный свет. Очень холодно.
   – Идите за мной, молча. Делайте, как я говорю, – тихо произносит американец и потом, сочувственно покачав головой, добавляет: – Все будет хорошо.
   Мы поднялись за ним по мраморным ступеням в помещение. Судя по табличке, это управление шерифа на Пёрл-стрит.
   Компьютеры, ноутбуки, факсы, телефоны. Стены все белые. В Гаване полицейский участок белым бы красить не стали. Через пять минут все бы заляпали.
   – Сэлли, собирай народ, – бросил американец хамоватой дамочке в розовом платье.
   Через минуту нас разглядывали трое полицейских в штатском. Я обратила внимание на беджи, приколотые к одежде: Эй-Джей Клейн, М. Эписко, Джей Крофорд. Всем лет по сорок. Крофорд – худощавый, каштановые волосы, губа рассечена шрамом – похоже, среди них старший по званию, кто-то вроде заместителя начальника. Ага, смекнула я, привез нас, должно быть, сам шериф или шеф полиции.
   – Хорошенько присмотритесь, ребята. Это новенькие. Парочка мексов. Эту зовут Мария из Юкатана, другого… Как тебя звать, скажи снова, сынок?
   – Франсиско.
   – Франсиско из Хуареса, так он говорит. Девка путанить не должна, но, если начнет, я должен об этом знать. Оба будут жить у Эстебана, он за них отвечает. Станут выделываться, скажете мне.
   – Да, шериф, – отозвались полицейские.
   Шериф повернулся к нам с Пако:
   – Слушайте, вы! Это – мои заместители. Делать все, что они вам велят. Всегда. Шаг в строну – мигом в денверский лагерь для интернированных, вашу мать. Поняли меня?
   – Si, seňor, – в один голос ответили мы с Пако.
   – Меня зовут шериф Бригс. Это – мой город. У нас тут спокойно. Есть проблемы, но убийств уже лет пять как не было. Если б один подросток не покончил тут с собой, мы бы вообще бумаг не писали. Вот так оно, по-моему, и должно быть. Чуть кто из вас за черту ступит, чуть у меня из-за вас голова заболит, вы – в прошлом. Поняли?
   Я кивнула, а Пако ответил:
   – Да, сэр.
   – Мы заключили хорошую сделку, и она будет только лучше, если будем играть по-честному. Это не секрет: есть мнение, что Фэрвью – жемчужина Скалистых гор. Если к нам сюда поедут сайентологи, вместе мы заработаем кучу денег. Так что нам тут не нужны люди, от которых могут быть неприятности.
   – Понятно, seňor.
   Шериф повернулся к заместителям.
   – Хорошенько запомните их, ребята, – приказал он. – Чтобы лица перед глазами стояли. Чтобы безо всяких шпаргалок сразу могли определить, кто у нас тут на поле свой, кто чужой.
   Заместители пристально нас рассматривали. Крофорд мне подмигнул.
   Да. Смотри твердо. Понимаешь, что сейчас видишь? Спроси своего начальника, он видел то же самое.
   – Внимательно смотрели, ребята? – осведомился шериф.
   Все кивнули.
   – Хорошо, тогда за работу.
   Полицейские расходятся. Бригс улыбается, но сразу мрачнеет, заметив рядом с мусорным бачком ничего не подозревающий картонный стаканчик с эмблемой «Старбакс». Шериф наклоняется, поднимает его с безупречно чистого пола, выложенного керамической плиткой, сминает в кулаке, швыряет в бачок и качает головой.
   – Ах да, последний штрих, – спохватывается он, фотографирует нас цифровой камерой и выводит на улицу к «кадиллаку». Солнце успело уйти за горы. Я замечаю, что уличные фонари на Пёрл-стрит, как и в старой Гаване, украшены кованым железом. Здесь они новехонькие, под старину.
   – Как вам мое управление? – спрашивает Бригс.
   – Очень красиво у вас.
   – Я им горжусь. Специальные облигации выпустили, чтобы его построить. Надеюсь, внутри вы больше не окажетесь.
   – Si, seňor.
   Едем обратно по Пёрл-стрит. «Гермес», «Брукс Бразерс», «Кальвин Кляйн», опять «Версаче». Постоянно работающий центр сайентологии, рядом стоит гольф-карт. Маленькие собачки, несколько мужчин, но на улице по-прежнему в основном женщины. Женщины-жерди, женщины-ершики. Женщины с огромными головами на худых телах. В Гаване я приняла бы их за проституток-трансвеститов. Но в Фэрвью это суперблондинки и жены с деньгами, достающиеся мужу как трофей. Там и сям видны темнокожие мужчины, опорожняющие мусорные бачки или очень молодые девушки, явно иностранки, с детскими колясками. Вот темнокожий мужчина выходит на проезжую часть, ступает в водосточный желоб, уступая дорогу белым высоким дамам, – они идут, не сворачивая, разговаривают по сотовым телефонам. Куба – не рай для представителей расовых меньшинств, в коммунистической партии всего один процент чернокожих, тогда как в тюрьмах – восемьдесят, но при всем при этом я никогда ничего подобного не видела.
   От этого настроение у меня улучшается.
   Улучшается, потому что мне понадобится злоба, чтобы воплотить в жизнь задуманное.
   – Так, дел много, следующая остановка гора Потная Спина^[6], – сообщает Бригс.
   «Кадиллак» поворачивает у светофора налево. Едем от центра города минут пять. Деревьев становится больше, дорога сужается. Останавливаемся у двухэтажного здания цвета дерьма недалеко от крупной автострады. Огромный мужчина с косматой седеющей шевелюрой и черной бородой машет шерифу рукой. Машина въезжает на стоянку. Бригс включает в машине два противоугонных устройства, в это время бородатый плюхается на переднее пассажирское сиденье.
   – Поезжай, – говорит он.
   – Что?
   – Поезжай, да побыстрее!
   – В чем дело? – спрашивает шериф.
   – СИН.
   – Облава Службы иммиграции? Господи!
   – Да уж, хорошо еще, что они сейчас пожаловали. Все на работе.
   – Тебя предупредили?
   – Нет, черт возьми! Просто повезло. Ты радио слушал? В Денвере облавы, в Вейле, Боулдере, Ороре и Спрингсе.
   Бригс быстро выезжает со стоянки и сворачивает на шоссе.
   – Куда? – спрашивает он.
   – Да все равно, главное – отсюда. Они скоро уберутся. Двое из СИН и парочка из ФБР в поддержку. Уроды! Забрали трех моих девочек и парнишку из Кабо. Бог даст, на стройку не поедут.
   Бригс кивает на нас:
   – У меня как раз для тебя двое на замену, Эстебан.
   Так это Эстебан! По данным Рики, родители – мексиканцы, но родился здесь. Получил университетское образование. Крупный мужчина, но спортивный. Играет в соккер в денверской мексиканской лиге и даже в регби – жестокая игра, о которой у меня очень смутные представления.
   Эстебан оборачивается к нам.
   – Что-то я не пойму… А где остальные? – говорит он на чистом английском без всякого акцента.
   – Я взял этих, остальные на вид неважные, – отвечает шериф.
   – Да ты спятил, что ль? У нас людей не хватает, каждая пара рук дорога. Должны были пятерых привезти. Мне они все нужны.
   – Я же сказал, мне не понравился их вид.
   – Тебе не понравился… Твою мать, Бригс, Служба иммиграции похватала у меня бог знает сколько народу, а ты…
   Но Бригс, не дав ему договорить, достает из кармана пистолет 9-го калибра.
   Целиться в Эстебана нет никакой необходимости. Достаточно просто достать пушку. Мне видна щека Бригса, он покраснел от гнева и едва в состоянии говорить.
   – Слушай меня, урод мексиканский. Это – мой город. Ты здесь – с моего согласия. В любой момент, стоит мне захотеть, могу устроить так, что исчезнешь, на хрен. Не смей так со мной разговаривать. Никогда. Ты меня понял, сучий потрох?
   – Я – американец, Бригс. Я – такой же гражданин, как и ты, и ты не можешь…
   – Могу все, твою мать, что мне захочется! – Вены на шее надулись и пульсируют. Костяшки пальцев – совсем белые.
   Эстебан смотрит на шерифа, на пистолет, но не уступает. Мне приходит в голову: либо подобное у них уже случалось и прежде, либо Эстебан – крепкий орешек. Так, говоришь, убийств уже пять лет не было? Интересно, а убитые мексиканцы считаются?
   Наконец Эстебан улыбается:
   – Хочешь, чтобы я извинился? Ради бога. Приношу извинения. Мы же друзья. Работаем вместе. – Он выдавливает смешок. – Ох, шериф, ну для чего все так драматизировать?
   Удовлетворенный Бригс убирает пистолет в карман пальто и цедит:
   – Хорошо. А теперь посмотри, что я тебе добыл на аукционе.
   Эстебан оборачивается и с улыбкой смотрит на нас.
   – Работяги, сразу видно, – оценивает он.
   – Посмотрим, какие они работяги. Лучше бы им работать на совесть. В этом городе лодырям несладко, уж это моя забота. Давай-ка я развернусь, вернемся к твоему мотелю, разберемся с гребаными федералами и вообще посмотрим, что там делается, – бормочет Бригс.
   – Добро пожаловать в Фэрвью, – говорит Эстебан и добавляет с ухмылкой: – Не волнуйтесь, у нас далеко не всегда такие страсти. Обычно очень скучно.
   Охотно верю. Но я приложу все усилия, чтобы вы тут не скучали.

Глава 5
Гора Потная Спина

   К нашему возвращению все уже было кончено, федералы, поздравив друг друга с успехом, укатили в Денвер, прихватив с собой пару мелких рыбешек, чтобы было чем отчитаться в телевизионных новостях. Не успели мы выйти из «кадиллака», Эстебана сразу окружили человек шесть. Все размахивали руками и, перебивая друг друга, галдели на едва понятном мне мексиканском испанском:
   – Внезапная облава. Без предупреждения. Забрали Сусанну, Хуаниту, Жозефину и двух других.
   – Куда повезли? – спросил Эстебан.
   – А кто их знает!
   – Мне другими делами надо заняться. Возьмешь под свой контроль? – спросил Бригс Эстебана.
   – Напущу на них моего адвоката, – пообещал тот.
   – Ну, тогда я поехал. Вы, новенькие, рад был познакомиться. Помните хорошенько, что я вам говорил, и не забывайте вытирать сопельки платочком.
   Мы вышли из машины и с облегчением проследили глазами за удаляющейся машиной.
   Теперь Эстебана окружили все оставшиеся в мотеле:
   – У меня деньги отобрали.
   – Мне сломали дверь.
   – У Жозефины дочка на продленке…
   Все говорили одновременно и на случай, если Эстебан чего-то не поймет, кое-что изображали пантомимой.
   Перекрывая весь этот гам, у Эстебана вдруг зазвонил телефон. Он обернулся к Пако.
   – Держи их от меня подальше, – сказал он по-испански.
   Пако взялся за дело так, будто родился для подобных поручений. Он стал оттеснять пострадавших к мотелю.
   Эстебан ответил на звонок. По-английски он говорил так же быстро, как по-испански.
   – Да… Знаю… Я сейчас здесь… Вызови, позвони им, делай все, что надо. А если приедут на стройку, напомни, что появление на объекте без ордера от Управления по охране труда – нарушение требований техники безопасности. Ну и что с того? Да хоть гребаный папа римский! Да, и пусть работают.
   Он позвонил еще в два места, потом повернулся к нам с Пако:
   – Как зовут?
   – Мария.
   – Франсиско.
   – Так, Мария, Франсиско. У меня для вас есть комната наверху. Придется вам потерпеть в ней вместе пару деньков, но, если мы действительно потеряли людей, я думаю, у каждого из вас будет отдельная.
   Я кивнула и взглянула на унылый мотель. Красивым его назвать было нельзя, но, по крайней мере, тут имелись крыша и стены, чего нельзя сказать о некоторых домах, в которых мне доводилось жить.
   Рики сделал несколько фотографий этого здания, но пока я его что-то не узнавала. Впрочем, это не имело особого значения. Насколько мы знали, отец никогда здесь не жил.
   Большинство же местных нелегалов жили либо здесь, либо в другом мотеле, расположенном выше по склону горы.
   Эстебан продолжал разливаться соловьем:
   – Короче, будете здесь как сыр в масле кататься. Отдельная комната. Деньги. Может, даже машину себе купите. Кто-нибудь из вас водить умеет? У Хуаниты была машина, она ей теперь ни к чему.
   Я оглядела коллекцию жалких развалюх на стоянке. Вроде наших кубинских, может, даже хуже.
   Эстебан открыл телефон – ему снова звонили.
   – Да?.. Сейчас?.. Для кого?.. Ух, да, он важный клиент. Нет, никогда, ни при каких обстоятельствах не говори «нет»… Сейчас подъеду. У меня здесь двое. Только приехали. Нужны размеры для рабочей одежды?.. Ладно, скажи им, буду через десять минут.
   Эстебан улыбнулся нам улыбкой продавца, схватил под руку седого человечка, топтавшегося за дверью, и дал ему связку ключей.
   – Запри комнаты, не давай никому трогать вещи арестованных, может, удастся кого-то из них вернуть. О’кей?
   – А если опять федералы нагрянут? – спросил седой человечек.
   – Сомневаюсь. Они дважды в одно место не бьют.
   – Пока не били, – заметил седой.
   – Так чего ты от меня хочешь? Чтобы я приказал всем идти жить по лесам на хрен? Запри комнаты и следи, чтобы их вещи не брали. О’кей?
   – О’кей.
   Эстебан повернулся к нам:
   – Ну, ребятишки, это только кажется, что все хреново. На самом деле нет абсолютно никаких причин для паники, все отлично, никого из моих людей в центре города не накрыли, приезжала небольшая команда, и, мне кажется, этим все и кончится. Главные облавы прошли в денверском метро.
   – Хорошо, – сказала я, не очень понимая, чем все это чревато для нас.
   – Смотрите, ребята, я понимаю, вы устали, но у меня людей не хватает. Надо ехать на работу, О’кей?
   – О’кей, – отозвались мы.
   – Отлично. Превосходно, вот это трудовой энтузиазм, сейчас идите за мной, быстренько все вам покажу, примете душ и поедем.
   Он повел нас в мотель.
   Красные бетонные стены, плитка, обстановка из далеких семидесятых. Впрочем, все целое, неполоманное и даже опрятней, чем в гаванской квартире Рики в районе Ведадо.
   – Душ справа, Мария. На все про все максимум десять минут. Когда закончишь, униформу найдешь на крючке. Надень ее. И для тебя тоже подыщу, Франсиско. Слушай, ничего, если буду звать тебя Пако?
   – Меня все так зовут.
   – Хорошо. Времени у нас мало. Примите душ, а я найду вам что-нибудь поесть. Надо бы и мне… уж не помню, когда мылся в последний раз.
   Наконец-то душ! Вода была горячая, и напор хороший.
   Я намылилась и смыла запах шерифа Бригса.
   Надела то, что подыскал мне Эстебан: белую рабочую блузку, черные брюки и черные же туфли, которые оказались на размер больше, чем нужно.
   Пако явился после душа в таком же облачении. Белая рубаха, черные штаны. Он побрился и зачесал назад волосы. Выглядел красавцем, о чем я ему и сказала.
   – Я знал, ты не устоишь, передо мной никто из вас устоять не может, – ухмыльнулся он.
   Вслед за Пако из душевой, застегивая рубашку, вышел Эстебан.
   В толстом пальто он казался менее мощным. Рост больше метра восьмидесяти, вес под сто сорок килограммов. Невзрачный рядом с шерифом, он был крупнее всех здешних мексиканцев. Могучие руки и грудь, смуглая кожа. Он был не лишен привлекательности, и я легко могла себе представить, что при желании он может нравиться женщинам.
   Эстебан застегнул рубашку, пригладил бороду.
   – Так-то лучше, а? – сказал он. – Так, идите за мной, машина за мотелем.
   У него был довольно новый «ренджровер», тот самый, что я видела на фотографии, сделанной Рики. Огромный. Тут что, все на таких автобусах разъезжают? Я обратила внимание на вмятину над левой передней фарой. Ее так и не отрихтовали. Размером с суповую тарелку. Попробовала сосредоточиться на ней, но ничего особенного не ощутила. Впрочем, Гектор и Диас всегда говорили, что интуитивные ощущения ненаучны.
   Спрошу его о вмятине через день-другой.
   Мы с Пако сели сзади, и Эстебан выехал со стоянки прежде, чем мы успели захлопнуть двери.
   – При обычных обстоятельствах я бы, ребята, закатил вам речь под текилу, но у нас сегодня времени не будет, так что слушайте, ладно? Будете жить здесь, в мотеле, работаете на меня и делаете, что я вам скажу. За комнату будете платить по сто долларов в неделю, а зарабатывать еженедельно будете, как правило, гораздо больше. Но если работы и денег не будет, за жилье все равно придется платить. Понятно?
   Он говорил по-испански с акцентом, но я все поняла.
   – Да, – сказала я.
   Он потрепал меня по руке.
   – Мария, ты, наверно, шерифу не все рассказала. Проституткой точно не хочешь работать?
   – Точно.
   – А если только в рот брать? Ты недурна. Реклама в Интернете. Пятьдесят долларов за раз. Из них двадцать пять тебе, двадцать пять мне. Небольшую комиссию водителю. В выходные отдыхаешь, а все равно по шесть-семь сотен в неделю сделаешь. Хорошие деньги.
   – Нет.
   – Ладно. Тогда будет потяжелее, но ты же сама этого хочешь. Если вдруг передумаешь, дай мне знать, о’кей? Пако, будешь работать здесь, пока не закончим на Пёрл-стрит, потом, наверно, переведу тебя в Боулдер или на какой-нибудь из лыжных курортов. Поговорю с Энджел насчет твоих способностей, зарплату определим через некоторое время, идет?
   – Идет, – согласился Пако.
   – Чудесно, теперь слушайте внимательно. Я парень хороший, спокойный, но халтуры не терплю. Вот как должно быть: вы работаете, стараетесь, ни на что не жалуетесь, делаете, что вам говорят. Не братаетесь с местными и не пытаетесь найти себе левую работу – мы с шерифом все равно узнаем. Он отлупит вас до полусмерти, а я сдам в Службу иммиграции и натурализации США. Наркотики в мотеле запрещены. Никакой наркоты, кроме той, что вы продаете для меня. Бухло можно. Понятно?
   – Да, – в один голос ответили мы.
   – Так, сейчас едем на точку, которую называют «гора Малибу»… А, да, живем мы на горе, которую шериф называет Потная Спина – это вроде шутки, – но если вдруг потеряетесь, спрашивайте мотель «У Медвежьего ручья». Так это место называется в телефонном справочнике.
   За окнами машины было уже темным-темно, но по обе стороны дороги на склоне горы я видела огромные дома за каменными стенами с замысловатыми воротами.
   Мне это было знакомо. Видела на черно-белых фотографиях, сделанных Рики.
   Да.
   По коже побежали мурашки.
   – А как называется эта дорога? – спросила я.
   – Олд-Боулдер-роуд, кое-кто из местных зовет ее улицей Самоубий…
   В голове у меня зашумело, словно рядом пронесся автомобиль.
   Олд-Боулдер-роуд.
   То самое место.
   Кровь, лед, смерть.
   – Ты что это? Все в порядке? – спрашивает Пако.
   – Да.
   – Что у вас там такое? – интересуется с водительского места Эстебан.
   – Проголодались. Последний раз ели в Нью-Мексико, – говорит Пако.
   – Это не беда, – бормочет Эстебан, роясь в бардачке. Достает и передает нам два шоколадных батончика.
   – Так, ешьте быстрее, приехали.
   Машина останавливается возле дома постройки семидесятых годов, в те времена такая архитектура, наверно, воспринималась как футуристическая. Изогнутая крыша, расписанные бетонные стены, бетонные колонны под просторным балконом-террасой, большие стеклянные окна, из-за которых помещение летом превращается в духовку, а зимой в морозильник.
   – Поработаешь на Сьюзан. Она хорошая. Из CIA^[7].
   Я снова побледнела.
   Эстебан рассмеялся и добавил:
   – В Гайд-парке, не в Лэнгли.
   Но я все равно не понимала.
   – Занимается поставкой продуктов. Шеф-повар. Ну же, Мария, очнись! Ты иностранка, приехала сюда работать, вот и все. Делай, что она тебе скажет. С гостями не разговаривай. Когда закончишь, она позвонит мне, я за тобой заеду. И слушай, с гостями ни слова, они люди большие, но если спросят, нет ли наркоты, говори, что можешь раздобыть высокого качества канадскую марихуану, мексиканский кокаин и еще есть новинка – японский мет. Ты слушаешь? Что я сказал?
   – Мексиканский кокаин, местная марихуана, японский мет, – повторяю я.
   – Хорошо.
   – А героин? – спрашивает Пако.
   – Хороший вопрос. Ты мне нравишься. Мыслитель. Мы в Фэрвью героином не торгуем. Проблемы с поставщиками. Если спросят про героин, конечно, говорите, что достать можно. Согласятся на хорошую цену, пошлю кого-нибудь за ним в Денвер. Ну, иди, войдешь через черный ход, Сьюзан тебя ждет, скажет, что делать. Выполняй все ее распоряжения, не вздумай чем-нибудь огорчить.
 
   Ваза с фруктами. Апельсины. Груши. Бананы. Киви. Первый раз в жизни вижу киви. Сегодня многое впервые.
   – Да что с тобой? Ты что, умственно отсталая? Хватит таращиться, помоги погрузить остальное обратно в фургон. По договору ты здесь работаешь до полуночи. Сверхурочные я никому не плачу.
   Сьюзан – тридцатилетняя американка, голова из-за практичной короткой стрижки напоминает черный шар. Подвижный носик, лицо приятное, манера вести себя – нет.
   – Извините, – произнесла я по-английски.
   – «Извините»? В задницу твои извинения. Тебя не для бесед наняли. Нет у нас времени для «извините». Давай шевелись, да поживей.
   Дело близится к полуночи. С ужином на вечеринке покончено. Четыре часа тянулись, как четверо суток.
   Мы с Пако вкалывали на кухне. Освобождали тарелки от объедков, мыли их, носили продукты и напитки из фургона Сьюзан, а потом обратно. Ее официанты, белые парни и девушки, обслуживали гостей, а все остальное время торчали на кухне, сплетничая и глядя, как мы выполняем черную работу.
   – Вот с этого началось восстание Спартака, – шепнула я Пако, поднимая вазу с фруктами.
   – Кого?
   Какая-то девушка подтолкнула меня локтем, я споткнулась в не по размеру больших туфлях, не удержала вазу, апельсины, груши и киви покатились по полу. Нагнулась, стала их собирать.
   – В отбросы, – сказала Сьюзан.
   – Простите? – не поняла я.
   – В отбросы гребаные! Они ведь грязные. В мусор теперь.
   – У бананов же… э-э… – Я не сразу смогла вспомнить английское слово «шкурка» и сказала по-испански: – La piel de banana испачкалась, сами-то они чистые.
   – Тебя как звать?
   – Мария.
   – Больше тебя нанимать не буду. А теперь заткнись, твою мать, и выкинь грязные фрукты в мешки для мусора.
   Сьюзан ушла в гостиную и объявила официантам об окончании работы. Потом что-то еще им сказала и вернулась на кухню.
   – В основном на сегодня – все, но в гостиной надо прибрать, там что-то пролили… Тебе придется остаться, уберешь. Ты, э-э, не очень против? – спросила она фальшиво-примирительным тоном. – Скажу Эстебану, чтобы приехал за тобой через двадцать минут.
   – Конечно, – согласилась я, а про себя добавила: «Шла бы ты к растакой матери…»
   Она и пошла – удалилась через заднюю дверь, а мы с Пако пошли в гостиную посмотреть, что там разлилось.
   Свет был приглушен, дымно, человек шесть мужчин по очереди затягивались косячком под музыку «Пинк Флойд», лившуюся из гигантской серебристой стереосистемы. Все в возрасте примерно от тридцати до сорока. На нас не обратили внимания, но я сразу поняла, в чем дело. Кто-то пролил на персидский ковер красное вино. Мы с Пако пошли обратно в кухню за губкой и горячей водой.
   На обратном пути в прихожей столкнулись с самим Брэдом Питтом. Он, стоя у парадной двери, махал рукой собравшимся.
   – Не могу остаться. Просто заглянул поздороваться, – говорил он.
   – Да ладно тебе, старина, – уговаривали его.
   – Нет-нет, правда не могу. Был у Круза, сейчас едем в Вейль. Просто, думал, поздороваюсь, и все, – продолжал Питт.
   Я так и застыла, глядя на него: вся в поту, в мокрых руках губка и тазик с водой – нашу встречу с Питтом я воображала себе совсем не так.