Страница:
– А что это за собрание сайентологов? – невинно поинтересовалась я.
– О, бог ты мой, сестра! Ты что, журнал «Яма» не читаешь?
Слово la yuma – «яма» на уличном жаргоне – означает все, что угодно, связанное с янки. Американские журналы, конечно, можно было бы достать, но зачем расходовать твердую валюту на «Пипл» или «Вог» – выше моего разумения.
– Мне деньги нужны, чтобы платить за еду и электричество, – назидательно произнесла я.
– Ах-ах-ах, бедные изголодавшиеся государственные служащие!
– Заткнись.
Он сокрушенно покачал головой и жалостливо на меня взглянул:
– Да, кстати о сайентологах. Там и о них в конце есть. В ночь, когда произошла авария, один из них, по-видимому, разбил гольф-карт на Пёрл-стрит. Не думаю, что это должно нас интересовать, но, может, захочешь проверить.
Убрала исписанные листы в папку и усмехнулась, глядя на него:
– Что ж, постарался, Рики, впечатляет.
– Я сильно рисковал.
– Еще бы!
– Очень гордился фотографиями. Мне казалось, они могут оказаться полезными.
– Ты говорил с Карен?
Он постарался скрыть истинное отвращение, изображая комическое.
– Нет. Это дельце оставил тебе. Если поедешь к ней, – кривя губы, произнес Рики.
– Поеду – поговорю.
– Чего не смог достать, так это отчет шерифа. Мне сказали, закон о свободе информации позволяет подать запрос – если б я был гражданином США.
– Так и сказали? – уточнила я.
– Именно так.
Рики помахал рукой приятелю, проходившему мимо.
– Ну что ж, теперь моя очередь, – вздохнула я.
Рики откинулся на спинку стула.
– Вовсе не обязательно, дорогая. У нас есть представительство в Мексиканском консульстве в Денвере[5]. Можно попробовать через его сотрудников, – предложил он.
– Нет, Рики, я решила. Мне очковтирательства не надо. Хочу все сделать сама.
– И ты, разумеется, единственный человек, которому такая работа по плечу.
В его голосе отчетливо слышался сарказм, но спорить мне не хотелось.
– Я решила, Рики.
Он молча выпустил кольцо дыма и помахал очередному знакомому.
– Большое спасибо тебе за это. – Я похлопала рукой по папке.
– Всегда пожалуйста, – ответил он, и у него затрепетали ресницы.
Наступила долгая пауза.
Вот всегда у нас так. Подразумеваемое не менее важно, чем сказанное вслух.
– Так когда ты думаешь ехать? – хмурясь, спросил он по-английски.
– Скоро. На следующей неделе. Уже подала заявление об отпуске.
– На следующей неделе? У меня статья в газете «Эль Паис» выходит. Важное событие. Устраиваю по этому случаю вечеринку.
– А меня приглашаешь?
– Разумеется. Но ты не придешь.
– Как ты догадался?
– Среди моих нюхающих кокаин бисексуальных друзей, декадентов и контрреволюционеров ты чувствуешь себя не в своей тарелке.
– Точно, а я-то думала: и с чего это? А что за статья?
– Эссе о Новой Кубе. Разные слухи, расползающиеся вокруг МВД.
– «Эль Паис». Отец бы тобой гордился.
– Ты думаешь?
– Конечно, Рики.
Он кивнул, но оставил последнюю мою реплику без ответа. Лицо его помрачнело, он потянулся через стол.
– Руки, – попросил он.
Я положила свои ладони на его. Он прочистил горло.
– Ох, нет, Рики, только не надо читать мне лекцию!
Это он пропустил мимо ушей и высказал то, что собирался:
– Слушай, дорогая, я знаю, ты на два года старше меня, но во многих отношениях я всегда воспринимал тебя как младшую сестру, чувствовал, что должен за тобой присматривать. – Тон у него вполне серьезный.
– Да ладно тебе, Рики. – Я попыталась вырвать у него руку.
Он пожал плечами, полез в карман пиджака за очередной сигарильей, раскурил ее и затянулся.
– Ладно, сестрица, я постараюсь покороче, но все-таки скажу, а ты послушай. Я должен тебе это сказать, чтобы совесть была чиста. На случай, если с тобой что-то случится. Ради себя говорю, не ради тебя. Ты как?
– Валяй, – тихо согласилась я.
– Ладно, длинную речь изложу в сжатой форме. Суть сводится к тому, что нет никакого смысла рисковать жизнью и карьерой ради отца. Плевать ему было на нас. Ни единого письма, ни гроша не прислал за все эти годы. Эгоист, ублюдок. Жаль мне, конечно, что его нет, но больше я ничего к нему не испытываю. Мы ему ничем не обязаны. И более того, в тот вечер он, вероятно, был пьян. Опять-таки жаль, что так получилось, но к нам эта история не имеет ни малейшего отношения.
Рики мрачно улыбнулся, глубоко затянувшись сигаретой.
Я понимала его точку зрения, но не разделяла:
– А к кому же тогда имеет?
– Не в том суть.
– А в чем, Рики?
– Суть в том, что взрослые так дела не делают, – пояснил он.
– А как они делают? – Я начала злиться. Иногда мне бывало трудно выносить его снисходительный тон.
– Не так. Так люди поступают в комиксах и телевизионных постановках. Это нелепо, ретроградно, театрально.
– Я поступаю театрально?
– Да. Изображаешь. Играешь. Посмотри на себя. У тебя многообещающая карьера, квартира, за которую не надо платить бешеные деньги, светит повышение по службе. И ты все это хочешь пустить по ветру? Чего ради?
– Ничего я не хочу пустить по ветру. Беру недельный отпуск, распланировала все зара…
– Что распланировала? Они в ГУР, по-твоему, тупые? Если, добравшись туда, не переметнешься на сторону американцев, если сумеешь вернуться, следующие десять лет проведешь в тюрьме, будешь перевоспитываться на плантации.
– Я тебе уже говорила. Не перебегу. Вернусь, у меня разработан подробный план.
– На хрен твой план! ГУР, МВД всегда на шаг впереди. Мне понадобился целый день, чтобы избавиться от «хвоста» в Нью-Йорке.
– Но избавился же.
– Избавился, у меня опыт имеется. Но у тебя-то – нет.
– Я в полиции служу. Понимаю, когда за мной следят.
– Ну, будем надеяться, – пробормотал Рики, глянул на звезды и покачал головой.
Последовала очередная пауза. Проститутки обоих полов, jiniteros и jiniteras, начинали возвращаться на улицу. Парень-попрошайка занял свое место на парапете. Пианист в отеле играл «Лунную сонату».
– Что обо всем этом думает Гектор? – осведомился Рики.
– Не говорила ему. Не доверяю. Почему ты вдруг о нем вспомнил?
– Ты с ним трахаешься, да? – спросил он.
– Матерь Божья, да с чего ты взял?
– Ну, он же повысил тебя до детектива. И потом ты постоянно о нем говоришь.
– Не трахаюсь. А повысили меня за успехи по службе, Рики.
Он заказал еще ром и кока-колу. Глянул на часы. По-видимому, встреча со мной была не единственной среди намеченных на вечер. Занятой человек! Я мягко улыбнулась:
– Слушай, Рики, я понимаю, ты сильно рисковал и выбираясь с Манхэттена, и по дороге в Колорадо, но я сама способна позаботиться о себе.
Брат медленно кивнул и откинулся на спинку стула. Плечи поникли, как будто из него уходила жизнь, как будто он только что узнал, что у меня неизлечимая форма рака. Начал было говорить что-то и оборвал себя.
– Ты никогда с Кубы не выезжала, – произнес он наконец.
– Не выезжала, но говорю по-английски не хуже тебя. Кроме того, я чертовски способный детектив.
Рики уже открыл рот для ответа, но в этот момент его потянул за рукав мальчик-попрошайка – не побоялся искушать судьбу.
– Твоя очередь, – сказала я брату.
Рики достал из кармана несколько песо. Мальчик взял, поблагодарил наклоном головы и отдал их одной из проституток, которая вполне могла быть его матерью.
Брат взглянул на меня и улыбнулся как узнику, выходящему на свободу.
– Ну и черт с тобой! Это твой выбор. Хочешь ехать, поезжай.
– Спасибо за разрешение. И давай с этим покончим. Ты знаешь: если уж я решила, от своего не отступлюсь.
– Нравится мне твоя рабочая одежда.
– Заткнись! Не хотела показывать, что работаю в полиции.
– Кто бы мог подумать!
На улице к этому времени было полно народу. Проститутки подпирали фонарные столбы, сутенеры играли в кости, прислонившись к стенам домов, уводивших в переулки. Среди них – один мой знакомый из Комитета защиты революции. Рики докурил сигарилью.
– Мне кажется, этим должен заниматься я. Единственный сын, – нехотя произнес он.
Я постаралась скрыть удивление:
– Ну, ты уже достаточно сделал.
– Это должен делать сын. Это моя обязанность. Перед мамой. Перед тобой.
– Нет. – Я придвинула к нему стул, обняла за плечи и поцеловала в щеку.
Он поморщился и отвернулся от меня.
– Этим должен заниматься я, – настаивал он. – Там я все время думал об этом. Тогда мне казалось, что я ничего делать не стану.
– Ты же сделал, что я тебя просила.
– Сделал. И считаю, так будет несправедливо. Просто убийство.
– Может, никому и не придется умирать, – сказала я, впрочем, не особенно уверенно.
Со стороны гавани приближалась туристическая группа, состоявшая из пожилых канадцев. Проходя чинно гуськом через патио в «Амбос Мундос», они не купили ни выпивки, ни сувениров. Пианист начал играть импровизацию на тему песни Селин Дион из фильма «Титаник», возможно желая задержать их перед входом в отель. А возможно, это казалось ему остроумной шуткой.
Рики вежливо высвободился из моих объятий.
– И как ты намерена получить визу? – поинтересовался он.
– Скажу Гектору, что у меня собеседование на степень магистра в Мехико, в Национальном университете Мексики. Чем я хуже других?
– Бог ты мой, когда ж ты стала все это планировать?
– На третий день после похорон отца.
Рики рассмеялся и взял меня за руку:
– Ну молодец, Меркадо! Я уже говорил: для службы в полиции ты слишком хороша. Тебе нужно поприще для самореализации. Когда последнее стихотворение написала?
– Смеешься? В тринадцать лет.
Он весело улыбнулся.
– У тебя был талант. Дома полно книг. Надо бы тебе снова заняться поэзией, – посоветовал Рики.
– Чтобы писать стихи, нужно кого-нибудь полюбить, – отмахнулась я.
– Неправда. Отец считал, у тебя талант.
Очевидно, Рики опять решил вывести меня из себя!
– Хочешь, прочитаю стишок?
– Конечно.
Рики совсем развеселился. Потом бросил осторожный взгляд на часы, зевнул и сообщил:
– Ну, мне, пожалуй, пора…
Он встал и положил на стол двадцатидолларовую купюру. Я запротестовала:
– Сегодня за счет полиции.
– Слушай, давай поедем вместе! Поедем, не пожалеешь, – сказал он.
– Куда? – испугалась я, представив себе Содом и Гоморру в каком-нибудь пропахшем потом подвале, полном мальчиков не толще рельса и армейских полковников с пышными усами.
– К маме в гости. Я провез американский шоколад из Майами. Поехали, она будет рада.
– К маме? – в ужасе переспросила я.
– Не так уж у нее плохо, – откликнулся он.
Но там, разумеется, было очень плохо.
У мамы в квартире с потолка текла вода. Над божками вуду были расставлены ведра. Пахло ладаном и засорившимся туалетом.
Рики рассказывал маме о Манхэттене.
Остров радости, сказала она, явно не совсем понимая, о чем он говорит. Заварила травяной чай, разложила карты таро, начала предсказывать нам судьбу. Встреча. Незнакомец. Смерть. Неудивительно. Мама всегда предсказывала смерть. Мы не обращали на это внимания. Смеялись, и все.
Смерть.
О Господи!
Глаза у меня были открыты.
Я смотрела в темно-синюю ночь. Сквозь гору и пустыню. Сквозь слезы. Слезы, пролитые по мне. Слезы, пролитые на черное сиденье. Ими пропиталась вся моя рубашка из джинсовой ткани. Я ее выбрала, поскольку она не мужская и не женская – унылая униформа для унылого ничтожества. Для невидимки. Для человека, убравшего с вашего стола, прочистившего вам туалет или подстригшего газон.
Я хотела быть незаметной. Но не успела проехать и двух миль по Соединенным Штатам, меня заметили. Чуть не изнасиловали. И мне пришлось убить двух человек. Отправить в небытие, как будто их и не было.
Теперь только и осталось что утирать слезы.
Я прижалась лицом к стеклу. Кустарник. Какие-то странные существа преследуют наш автомобиль. Чего они хотят?
Еще крови.
Со мной заговорила тугая на ухо старуха – увидела, что я плачу, и постаралась утешить:
– Уже почти приехали.
Франсиско протянул мне платок и что-то спросил. Я не поняла его, но кивнула: все нормально.
Свет фар облизывал асфальт.
Ночные бабочки звали меня по имени.
Я закрыла глаза. Мамина квартира, шоколад, привезенный Рики, я сама – рассматриваю урну с прахом отца. Ничего в ней нет. Можно не сомневаться, мама продала пепел ведьмам – они живут этажом ниже.
Это глупость.
Это безумие.
Гектор был прав. Рики был прав. Все они были правы.
Вдалеке показались огоньки. Заправочная станция. Еще одна заправочная станция.
– Так, друзья, – бодро сказал Педро, – почти приехали.
Придорожный торговый комплекс. Магазинчик «Севен-илевен». Магазин спиртного. Табачный. Покрышки. Бамперы. Таблички для номерных знаков. Реклама клиники по изменению пола.
Где это мы?
– В Америке.
Америка.
– Мне нехорошо.
Машина въехала на стоянку.
– Мне нехорошо, Франсиско.
– Зови меня как все – Пако.
– Пако, мне…
– Давай помогу выйти. Мы на месте. Идем. Провожу тебя до номера в мотеле. Долгий выдался день.
Он положил ладонь мне на руку. Я увидела грузовики. В воздухе висела прохлада. На севере виднелись снеговые тучи.
– Все нормально, теперь ты в безопасности.
В безопасности. Сожгу эту рубашку при первой же возможности. Всю эту одежду сожгу.
– Мне надо в душ.
– Да, душ.
Слышались голоса. Пако говорил с Педро:
– У нее шок. Доходит, что произошло утром. Дай ей бренди.
– У меня есть снотворное, как думаешь, может, дать ей? Сразу бы расслабилась.
– Хуже не придумаешь. Принеси горячего шоколада.
Шоколад.
Снеговые тучи.
Плавательный бассейн за окном.
– Кто-нибудь купальный костюм не одолжит?
– Не знаю, сейчас спрошу.
– Спроси.
Принесли купальный костюм.
– Нашелся среди забытых вещей, – пояснил Пако, ухмыляясь.
Плеск воды. Край бассейна.
– Надо бы предупредить тебя. Ребята говорят, тут без подогрева.
– Ничего.
Я вошла в воду, и от холодной воды в голове у меня прояснилось. Зато сразу защипало все ссадины – от хлорки. В воде я просидела до полуночи. В небе висела четвертушка луны. Среди облаков светили звезды.
Полотенце.
Еда.
Кто-то шепчет:
– Отдохни. Завтра будет новый день.
– Отдохнуть. Да.
Женщины расположились в одной комнате. Мужчины – в другой.
На стене висела олеография с Иисусом, окруженная засохшими расплющенными москитами. Голгофа для москитов. Знаменитое комариное кладбище.
Решетка у кровати провисала, я переложила матрац на пол.
Сон опустился на меня, как нож гильотины, – отключилась моментально. Никаких кошмаров. Вообще никаких снов.
Все в порядке, Рики. Все в порядке, мам.
Все в порядке.
Я – в Америке, и принялась за дело, и ночь тиха, и в мире царит покой.
Покой Карфагена.
Покой малышки Марии Анжелы.
Покой замерзшей могилы.
Глава 4
– О, бог ты мой, сестра! Ты что, журнал «Яма» не читаешь?
Слово la yuma – «яма» на уличном жаргоне – означает все, что угодно, связанное с янки. Американские журналы, конечно, можно было бы достать, но зачем расходовать твердую валюту на «Пипл» или «Вог» – выше моего разумения.
– Мне деньги нужны, чтобы платить за еду и электричество, – назидательно произнесла я.
– Ах-ах-ах, бедные изголодавшиеся государственные служащие!
– Заткнись.
Он сокрушенно покачал головой и жалостливо на меня взглянул:
– Да, кстати о сайентологах. Там и о них в конце есть. В ночь, когда произошла авария, один из них, по-видимому, разбил гольф-карт на Пёрл-стрит. Не думаю, что это должно нас интересовать, но, может, захочешь проверить.
Убрала исписанные листы в папку и усмехнулась, глядя на него:
– Что ж, постарался, Рики, впечатляет.
– Я сильно рисковал.
– Еще бы!
– Очень гордился фотографиями. Мне казалось, они могут оказаться полезными.
– Ты говорил с Карен?
Он постарался скрыть истинное отвращение, изображая комическое.
– Нет. Это дельце оставил тебе. Если поедешь к ней, – кривя губы, произнес Рики.
– Поеду – поговорю.
– Чего не смог достать, так это отчет шерифа. Мне сказали, закон о свободе информации позволяет подать запрос – если б я был гражданином США.
– Так и сказали? – уточнила я.
– Именно так.
Рики помахал рукой приятелю, проходившему мимо.
– Ну что ж, теперь моя очередь, – вздохнула я.
Рики откинулся на спинку стула.
– Вовсе не обязательно, дорогая. У нас есть представительство в Мексиканском консульстве в Денвере[5]. Можно попробовать через его сотрудников, – предложил он.
– Нет, Рики, я решила. Мне очковтирательства не надо. Хочу все сделать сама.
– И ты, разумеется, единственный человек, которому такая работа по плечу.
В его голосе отчетливо слышался сарказм, но спорить мне не хотелось.
– Я решила, Рики.
Он молча выпустил кольцо дыма и помахал очередному знакомому.
– Большое спасибо тебе за это. – Я похлопала рукой по папке.
– Всегда пожалуйста, – ответил он, и у него затрепетали ресницы.
Наступила долгая пауза.
Вот всегда у нас так. Подразумеваемое не менее важно, чем сказанное вслух.
– Так когда ты думаешь ехать? – хмурясь, спросил он по-английски.
– Скоро. На следующей неделе. Уже подала заявление об отпуске.
– На следующей неделе? У меня статья в газете «Эль Паис» выходит. Важное событие. Устраиваю по этому случаю вечеринку.
– А меня приглашаешь?
– Разумеется. Но ты не придешь.
– Как ты догадался?
– Среди моих нюхающих кокаин бисексуальных друзей, декадентов и контрреволюционеров ты чувствуешь себя не в своей тарелке.
– Точно, а я-то думала: и с чего это? А что за статья?
– Эссе о Новой Кубе. Разные слухи, расползающиеся вокруг МВД.
– «Эль Паис». Отец бы тобой гордился.
– Ты думаешь?
– Конечно, Рики.
Он кивнул, но оставил последнюю мою реплику без ответа. Лицо его помрачнело, он потянулся через стол.
– Руки, – попросил он.
Я положила свои ладони на его. Он прочистил горло.
– Ох, нет, Рики, только не надо читать мне лекцию!
Это он пропустил мимо ушей и высказал то, что собирался:
– Слушай, дорогая, я знаю, ты на два года старше меня, но во многих отношениях я всегда воспринимал тебя как младшую сестру, чувствовал, что должен за тобой присматривать. – Тон у него вполне серьезный.
– Да ладно тебе, Рики. – Я попыталась вырвать у него руку.
Он пожал плечами, полез в карман пиджака за очередной сигарильей, раскурил ее и затянулся.
– Ладно, сестрица, я постараюсь покороче, но все-таки скажу, а ты послушай. Я должен тебе это сказать, чтобы совесть была чиста. На случай, если с тобой что-то случится. Ради себя говорю, не ради тебя. Ты как?
– Валяй, – тихо согласилась я.
– Ладно, длинную речь изложу в сжатой форме. Суть сводится к тому, что нет никакого смысла рисковать жизнью и карьерой ради отца. Плевать ему было на нас. Ни единого письма, ни гроша не прислал за все эти годы. Эгоист, ублюдок. Жаль мне, конечно, что его нет, но больше я ничего к нему не испытываю. Мы ему ничем не обязаны. И более того, в тот вечер он, вероятно, был пьян. Опять-таки жаль, что так получилось, но к нам эта история не имеет ни малейшего отношения.
Рики мрачно улыбнулся, глубоко затянувшись сигаретой.
Я понимала его точку зрения, но не разделяла:
– А к кому же тогда имеет?
– Не в том суть.
– А в чем, Рики?
– Суть в том, что взрослые так дела не делают, – пояснил он.
– А как они делают? – Я начала злиться. Иногда мне бывало трудно выносить его снисходительный тон.
– Не так. Так люди поступают в комиксах и телевизионных постановках. Это нелепо, ретроградно, театрально.
– Я поступаю театрально?
– Да. Изображаешь. Играешь. Посмотри на себя. У тебя многообещающая карьера, квартира, за которую не надо платить бешеные деньги, светит повышение по службе. И ты все это хочешь пустить по ветру? Чего ради?
– Ничего я не хочу пустить по ветру. Беру недельный отпуск, распланировала все зара…
– Что распланировала? Они в ГУР, по-твоему, тупые? Если, добравшись туда, не переметнешься на сторону американцев, если сумеешь вернуться, следующие десять лет проведешь в тюрьме, будешь перевоспитываться на плантации.
– Я тебе уже говорила. Не перебегу. Вернусь, у меня разработан подробный план.
– На хрен твой план! ГУР, МВД всегда на шаг впереди. Мне понадобился целый день, чтобы избавиться от «хвоста» в Нью-Йорке.
– Но избавился же.
– Избавился, у меня опыт имеется. Но у тебя-то – нет.
– Я в полиции служу. Понимаю, когда за мной следят.
– Ну, будем надеяться, – пробормотал Рики, глянул на звезды и покачал головой.
Последовала очередная пауза. Проститутки обоих полов, jiniteros и jiniteras, начинали возвращаться на улицу. Парень-попрошайка занял свое место на парапете. Пианист в отеле играл «Лунную сонату».
– Что обо всем этом думает Гектор? – осведомился Рики.
– Не говорила ему. Не доверяю. Почему ты вдруг о нем вспомнил?
– Ты с ним трахаешься, да? – спросил он.
– Матерь Божья, да с чего ты взял?
– Ну, он же повысил тебя до детектива. И потом ты постоянно о нем говоришь.
– Не трахаюсь. А повысили меня за успехи по службе, Рики.
Он заказал еще ром и кока-колу. Глянул на часы. По-видимому, встреча со мной была не единственной среди намеченных на вечер. Занятой человек! Я мягко улыбнулась:
– Слушай, Рики, я понимаю, ты сильно рисковал и выбираясь с Манхэттена, и по дороге в Колорадо, но я сама способна позаботиться о себе.
Брат медленно кивнул и откинулся на спинку стула. Плечи поникли, как будто из него уходила жизнь, как будто он только что узнал, что у меня неизлечимая форма рака. Начал было говорить что-то и оборвал себя.
– Ты никогда с Кубы не выезжала, – произнес он наконец.
– Не выезжала, но говорю по-английски не хуже тебя. Кроме того, я чертовски способный детектив.
Рики уже открыл рот для ответа, но в этот момент его потянул за рукав мальчик-попрошайка – не побоялся искушать судьбу.
– Твоя очередь, – сказала я брату.
Рики достал из кармана несколько песо. Мальчик взял, поблагодарил наклоном головы и отдал их одной из проституток, которая вполне могла быть его матерью.
Брат взглянул на меня и улыбнулся как узнику, выходящему на свободу.
– Ну и черт с тобой! Это твой выбор. Хочешь ехать, поезжай.
– Спасибо за разрешение. И давай с этим покончим. Ты знаешь: если уж я решила, от своего не отступлюсь.
– Нравится мне твоя рабочая одежда.
– Заткнись! Не хотела показывать, что работаю в полиции.
– Кто бы мог подумать!
На улице к этому времени было полно народу. Проститутки подпирали фонарные столбы, сутенеры играли в кости, прислонившись к стенам домов, уводивших в переулки. Среди них – один мой знакомый из Комитета защиты революции. Рики докурил сигарилью.
– Мне кажется, этим должен заниматься я. Единственный сын, – нехотя произнес он.
Я постаралась скрыть удивление:
– Ну, ты уже достаточно сделал.
– Это должен делать сын. Это моя обязанность. Перед мамой. Перед тобой.
– Нет. – Я придвинула к нему стул, обняла за плечи и поцеловала в щеку.
Он поморщился и отвернулся от меня.
– Этим должен заниматься я, – настаивал он. – Там я все время думал об этом. Тогда мне казалось, что я ничего делать не стану.
– Ты же сделал, что я тебя просила.
– Сделал. И считаю, так будет несправедливо. Просто убийство.
– Может, никому и не придется умирать, – сказала я, впрочем, не особенно уверенно.
Со стороны гавани приближалась туристическая группа, состоявшая из пожилых канадцев. Проходя чинно гуськом через патио в «Амбос Мундос», они не купили ни выпивки, ни сувениров. Пианист начал играть импровизацию на тему песни Селин Дион из фильма «Титаник», возможно желая задержать их перед входом в отель. А возможно, это казалось ему остроумной шуткой.
Рики вежливо высвободился из моих объятий.
– И как ты намерена получить визу? – поинтересовался он.
– Скажу Гектору, что у меня собеседование на степень магистра в Мехико, в Национальном университете Мексики. Чем я хуже других?
– Бог ты мой, когда ж ты стала все это планировать?
– На третий день после похорон отца.
Рики рассмеялся и взял меня за руку:
– Ну молодец, Меркадо! Я уже говорил: для службы в полиции ты слишком хороша. Тебе нужно поприще для самореализации. Когда последнее стихотворение написала?
– Смеешься? В тринадцать лет.
Он весело улыбнулся.
– У тебя был талант. Дома полно книг. Надо бы тебе снова заняться поэзией, – посоветовал Рики.
– Чтобы писать стихи, нужно кого-нибудь полюбить, – отмахнулась я.
– Неправда. Отец считал, у тебя талант.
Очевидно, Рики опять решил вывести меня из себя!
– Хочешь, прочитаю стишок?
– Конечно.
Генрих Гейне, между прочим, – пояснила я.
– Певчая птичка мертва, как пыль, не оживет вовек,
Возьми у нее золотое перо и в задницу сунь, человек…
Рики совсем развеселился. Потом бросил осторожный взгляд на часы, зевнул и сообщил:
– Ну, мне, пожалуй, пора…
Он встал и положил на стол двадцатидолларовую купюру. Я запротестовала:
– Сегодня за счет полиции.
– Слушай, давай поедем вместе! Поедем, не пожалеешь, – сказал он.
– Куда? – испугалась я, представив себе Содом и Гоморру в каком-нибудь пропахшем потом подвале, полном мальчиков не толще рельса и армейских полковников с пышными усами.
– К маме в гости. Я провез американский шоколад из Майами. Поехали, она будет рада.
– К маме? – в ужасе переспросила я.
– Не так уж у нее плохо, – откликнулся он.
Но там, разумеется, было очень плохо.
У мамы в квартире с потолка текла вода. Над божками вуду были расставлены ведра. Пахло ладаном и засорившимся туалетом.
Рики рассказывал маме о Манхэттене.
Остров радости, сказала она, явно не совсем понимая, о чем он говорит. Заварила травяной чай, разложила карты таро, начала предсказывать нам судьбу. Встреча. Незнакомец. Смерть. Неудивительно. Мама всегда предсказывала смерть. Мы не обращали на это внимания. Смеялись, и все.
Смерть.
О Господи!
Глаза у меня были открыты.
Я смотрела в темно-синюю ночь. Сквозь гору и пустыню. Сквозь слезы. Слезы, пролитые по мне. Слезы, пролитые на черное сиденье. Ими пропиталась вся моя рубашка из джинсовой ткани. Я ее выбрала, поскольку она не мужская и не женская – унылая униформа для унылого ничтожества. Для невидимки. Для человека, убравшего с вашего стола, прочистившего вам туалет или подстригшего газон.
Я хотела быть незаметной. Но не успела проехать и двух миль по Соединенным Штатам, меня заметили. Чуть не изнасиловали. И мне пришлось убить двух человек. Отправить в небытие, как будто их и не было.
Теперь только и осталось что утирать слезы.
Я прижалась лицом к стеклу. Кустарник. Какие-то странные существа преследуют наш автомобиль. Чего они хотят?
Еще крови.
Со мной заговорила тугая на ухо старуха – увидела, что я плачу, и постаралась утешить:
– Уже почти приехали.
Франсиско протянул мне платок и что-то спросил. Я не поняла его, но кивнула: все нормально.
Свет фар облизывал асфальт.
Ночные бабочки звали меня по имени.
Я закрыла глаза. Мамина квартира, шоколад, привезенный Рики, я сама – рассматриваю урну с прахом отца. Ничего в ней нет. Можно не сомневаться, мама продала пепел ведьмам – они живут этажом ниже.
Это глупость.
Это безумие.
Гектор был прав. Рики был прав. Все они были правы.
Вдалеке показались огоньки. Заправочная станция. Еще одна заправочная станция.
– Так, друзья, – бодро сказал Педро, – почти приехали.
Придорожный торговый комплекс. Магазинчик «Севен-илевен». Магазин спиртного. Табачный. Покрышки. Бамперы. Таблички для номерных знаков. Реклама клиники по изменению пола.
Где это мы?
– В Америке.
Америка.
– Мне нехорошо.
Машина въехала на стоянку.
– Мне нехорошо, Франсиско.
– Зови меня как все – Пако.
– Пако, мне…
– Давай помогу выйти. Мы на месте. Идем. Провожу тебя до номера в мотеле. Долгий выдался день.
Он положил ладонь мне на руку. Я увидела грузовики. В воздухе висела прохлада. На севере виднелись снеговые тучи.
– Все нормально, теперь ты в безопасности.
В безопасности. Сожгу эту рубашку при первой же возможности. Всю эту одежду сожгу.
– Мне надо в душ.
– Да, душ.
Слышались голоса. Пако говорил с Педро:
– У нее шок. Доходит, что произошло утром. Дай ей бренди.
– У меня есть снотворное, как думаешь, может, дать ей? Сразу бы расслабилась.
– Хуже не придумаешь. Принеси горячего шоколада.
Шоколад.
Снеговые тучи.
Плавательный бассейн за окном.
– Кто-нибудь купальный костюм не одолжит?
– Не знаю, сейчас спрошу.
– Спроси.
Принесли купальный костюм.
– Нашелся среди забытых вещей, – пояснил Пако, ухмыляясь.
Плеск воды. Край бассейна.
– Надо бы предупредить тебя. Ребята говорят, тут без подогрева.
– Ничего.
Я вошла в воду, и от холодной воды в голове у меня прояснилось. Зато сразу защипало все ссадины – от хлорки. В воде я просидела до полуночи. В небе висела четвертушка луны. Среди облаков светили звезды.
Полотенце.
Еда.
Кто-то шепчет:
– Отдохни. Завтра будет новый день.
– Отдохнуть. Да.
Женщины расположились в одной комнате. Мужчины – в другой.
На стене висела олеография с Иисусом, окруженная засохшими расплющенными москитами. Голгофа для москитов. Знаменитое комариное кладбище.
Решетка у кровати провисала, я переложила матрац на пол.
Сон опустился на меня, как нож гильотины, – отключилась моментально. Никаких кошмаров. Вообще никаких снов.
Все в порядке, Рики. Все в порядке, мам.
Все в порядке.
Я – в Америке, и принялась за дело, и ночь тиха, и в мире царит покой.
Покой Карфагена.
Покой малышки Марии Анжелы.
Покой замерзшей могилы.
Глава 4
Невольничий рынок
На складе – жара. За дверью – снег. Снег, которого я никогда не видела. Искала его в Мехико-Сити на вершине Попокатепетля. Но не нашла ничего, кроме озонового тумана.
– Это еще что за хрень? – спрашивает какой-то человек.
Руки он заложил за спину и скептически нас оглядывает. Затем указывает пальцем на Пако:
– Ты, хмырь, кто такой?
Пако пожимает плечами. Человек надвигается на него, нависает, но сгорбившаяся молчаливая фигура Пако излучает такое неповиновение, как будто сила на его стороне, а не на стороне высокого американца.
Тот поворачивается к Педро:
– Я серьезно. Двое ребят, две женщины и гребаный старик. Это, наверно, шутка. Где настоящий товар?
Товар. Так вот, оказывается, что мы такое!
– Я только что привез их, – говорит Педро.
– Точно, так и есть, только что привез, твою мать!
– Несмотря на серьезный риск, – добавляет Педро и, не удержавшись, бросает на меня мимолетный взгляд.
– Лет тебе сколько? – спрашивает американец Пако.
Педро переводит вопрос.
– Двадцать восемь, – отвечает Пако.
– Брехня. А другому и того меньше. Покажите руки, вы, оба, – требует он.
Пако и парень из Гватемалы вытягивают руки. Американец смотрит, нет ли на них следов уколов, мозолей и качает головой:
– Это городские ребята. Отбросы Хуареса. Тяжелой работы в жизни не нюхали. Господи… Этот просто жалок. Мне на стройку сильные мужики нужны. Не дети гребаные, старики и бабы.
Он снимает с головы куполообразную кепку с надписью «По мне не ходить», уж не знаю, что это должно означать.
Без нее он даже словно становится выше. Два метра без малого. Вес за сто килограммов. Около сорока пяти лет. Окидываю его пристальным взглядом полицейского, запоминаю детали. Морщины на лице, шрам под ухом. Стрижка «ежик», волосы красит в каштановый цвет, но козлиную бородку не трогает, в ней видна седина. Голос от природы грубый. Привык к власти, командовать для него – дело повседневное и приятное. Спина прямая, живот подтянут, словом, на типажей «Симпсонов» не похож. Атлетичен. Силен. Нижняя челюсть, как обух топора. В общем, настоящий американский герой вроде тех, кто высаживался на Луну, пока Кастро хвастался десятипроцентным приростом урожая сахарного тростника.
– Ты. Как зовут?
– Мария.
– Мария. Как же иначе?! Понимаешь, в чем беда вашей гребаной культуры? Ни хрена оригинальности. Индейская кровь. Десять тысяч распроклятых лет, и некому, черт побери, колеса изобрести!
– Мария Елизавета, – присочиняю я.
– Откуда будешь?
– Из Юкатана.
– Юкатан. Знаю. Была когда на Чиксулубе?
Отрицательно качаю головой.
– Не была, твою мать. Ну правильно… А чего ты там забыла? Это где комета в Землю врезалась, из-за этого все динозавры передохли. Чего ты там не видела? Господи, ни хрена любознательности!
Киваю, встречаю его взгляд и опускаю глаза на бетонный пол.
– И чем занимаешься, Мария Елизавета? – говорит он, подходя вплотную так, что едва не касается грудью моего носа.
На нем ковбойские сапоги, слегка расклешенные черные джинсы и длинное шерстяное пальто. Другой бы за отсутствием определенных черт личности в костюме ходил, но этот – нет. Это его облачение, которое легко не заметить, если не смотреть. Но я-то смотрю. А объемистый и тяжелый предмет в кармане пальто – пистолет.
Он поддевает пальцем мой подбородок и поворачивает голову к себе.
Глаза у него серо-голубые, холодные, как пепел.
– Была горничной, – говорю я. – Работала в нескольких отелях в Канкуне, там много американцев останавливалось.
– Здесь тебе не Канкун.
Педро предчувствует неприятности. Остальным кажется, что мне повезло, но Педро-то знает мне настоящую цену. Он с подобным еще не сталкивался: девка, кажись, не из полиции и не federale, как по-испански называют агентов ФБР, иначе это бы уже выяснилось. Так откуда же она взялась такая?! Короче, он мечтает от меня избавиться, и чем скорее, тем лучше.
– Она нянькой еще работала. Крепкая, с детьми ладит, – говорит Педро.
Американец обнюхивает меня, как полицейский.
– Путанить приходилось? – спрашивает он по-испански.
Мотаю головой.
– Ну, если начинать, сейчас самое время: скоро состаришься… Дети есть?
– Нет.
– Сотня в неделю, работа по дому. Тяжкий труд, твою мать. Но в пять раз тяжелее доставлять нашим работягам маленькие радости. Обдумай мое предложение. Эстебан тебе все растолкует. – Он трогает мою щеку указательным пальцем. Пако хочет что-то сказать, но я взглядом показываю ему, чтобы молчал: все нормально. Американец улыбается и гладит меня по голове.
«Если прикоснется к груди, – думаю я, – черт с ним, с планом, дам ему коленом по яйцам, а когда упадет, попробую сломать нос подошвой кроссовки».
Десять долгих секунд он меня рассматривает.
Ну и что ты увидел, друг?
Будущее? Прошлое? Трупы в пустыне, один без головы, оба черны от мух, которые облепили тела и откладывают в них яйца.
А что вижу я, глядя на тебя?
Какой-то намек. Проблеск.
Совсем недавно я и рыбы не убила бы. Но теперь чувствую, что убью. И не только рыбу.
Меня трясет.
Может, надо было поехать тебе, Рики. Боюсь, мне тут не справиться.
Американец раздвигает мои волосы, смотрит, нет ли вшей.
Нет, еще чуть-чуть, и я дам ему коленом. И поеду домой. Брошу эту затею и уеду.
– Вшей нет, – констатирует он.
– Они все чистые, – сообщает Педро.
Американец двумя пальцами открывает мне рот. Запах табака, кожи. Кивает сам себе.
– Много денег можешь заработать… Да, эта мне нравится. Сошла бы за белую, но слишком неразговорчива. Так, ты подходишь. Стань сюда.
Становлюсь у него за спиной. Отдельно от остальных. Пропасть между ними и мной отныне не просто метафора. Теперь мы – по разные стороны от воображаемой черты.
Пако кривится, смотрит то на меня, то в сторону. Хочет оказаться по мою сторону от черты.
Американец закуривает.
Тишина.
Дым.
Снег.
Воздух на складе пропитан запахом дизельного топлива и «Мальборо».
– Вы одну берете? – спрашивает возмущенный Педро.
Американец кивает.
– Это вы сейчас пошутили? – не верит Педро.
– По-моему, никто не смеется, – отвечает тот.
– Нет, это бред какой-то! – негодует Педро. – Вы хоть представляете, как мы рисковали?
– Ну не нравится мне твой товар. Ну что ты будешь делать? Скажи, человечек, что?
Педро плюет на бетонный пол.
– Вы правы, – соглашается он. – Я – ничто. Вам не стоит обо мне беспокоиться. Но люди, на которых я работаю…
– Пока не пожалел о своих словах, – перебивает его американец, – дай-ка я тебя остановлю, друг. Люди, на которых ты работаешь, в моем городе не посмеют мне диктовать свои правила. Это может прокатить в гребаном Эль-Пасо или Хуаресе, а здесь не выйдет. Здесь – Фэрвью, Колорадо. Это мой город. Дам тебе пятьсот баксов за эту девку. Бери или вали.
– Пятьсот долларов! – говорит Педро.
Американец кивает, бросает на пол сигарету, сжимает и разжимает огромный кулак, размером, вероятно, с мою голову. Страшно смотреть. Наверняка может баскетбольный мяч держать под ладонью кончиками пальцев. Пальцы о многом способны рассказать. Светлая полоска на месте, где раньше был перстень. Следа от обручального кольца нет. Разведен. На костяшках шрамы. Еле заметный след татуировки чуть выше запястья. Видна нижняя часть якоря. Флотский. Или морская пехота. Что-то в этом роде. Здоровяк, жена бросила после того, как он послал на фиг свой последний шанс на семейную жизнь и вышиб из нее дерьмо.
– Бери или вали. Вези их обратно, мне плевать, – говорит он.
– Отвезу в Денвер. В Канзас-Сити! – протестует Педро.
– Валяй, – рявкает американец.
– В Лос-Анджелесе такого бы не случилось, – кипятится Педро.
– Тут тебе не Лос-Анджелес, – замечает американец.
Педро пробует разные хитрости, выдумывает картели и бандитские группировки, которые призовут к порядку этого янки, позор человечества.
– Где Эстебан? Хочу говорить с Эстебаном, – заявляет Педро.
Эстебан, один из тех, кого Рики внес в список второстепенных подозреваемых – владелец «ренджровера» с вмятиной.
– Эстебан занят, но это не важно. Ты меня не слушал: это – мой город. Я решаю, кому здесь оставаться, а кому уезжать. – Голос как рашпиль. Скрежет металла по металлу – то есть по нам. Он и тиски, и рубанок, а мы – то, что зажато в тисках и должно быть остругано.
– Я не в поле работаю, я строю, – неожиданно вмешивается Пако. – Кладу кирпич. Mis manos… no son asperas, мои руки не грубые. Э-э, потому что кирпичи, надо уменье. Я – официант в ресторане, чистить сточная труба. В Манагуа я работать утром маляром, а вечером прачечная. Восемнадцать часов в день. Работать много.
– И говоришь по-английски, – замечает американец.
– Хорошо говорю по-английски, – соглашается Пако.
– Ладно. Уговорил. Становись сюда.
Пако переходит невидимую черту и становится по мою сторону от нее.
Оказавшись рядом, он проводит рукой по моей талии. Это ничего, успокаивает. Я улыбаюсь ему. Никарагуанский маэстро хренов, хочется шепнуть ему на ухо, но я воздерживаюсь.
– Сколько за него? – спрашивает Педро.
Американец обходит нас и становится у меня за спиной. Это мне не нравится. Волоски дыбом встают у меня на шее. Постояв сзади, он делает несколько шагов и снова оказывается перед нами. Смотрит на меня и Пако. Ощупывает у себя в кармане бумажник.
– Это еще что за хрень? – спрашивает какой-то человек.
Руки он заложил за спину и скептически нас оглядывает. Затем указывает пальцем на Пако:
– Ты, хмырь, кто такой?
Пако пожимает плечами. Человек надвигается на него, нависает, но сгорбившаяся молчаливая фигура Пако излучает такое неповиновение, как будто сила на его стороне, а не на стороне высокого американца.
Тот поворачивается к Педро:
– Я серьезно. Двое ребят, две женщины и гребаный старик. Это, наверно, шутка. Где настоящий товар?
Товар. Так вот, оказывается, что мы такое!
– Я только что привез их, – говорит Педро.
– Точно, так и есть, только что привез, твою мать!
– Несмотря на серьезный риск, – добавляет Педро и, не удержавшись, бросает на меня мимолетный взгляд.
– Лет тебе сколько? – спрашивает американец Пако.
Педро переводит вопрос.
– Двадцать восемь, – отвечает Пако.
– Брехня. А другому и того меньше. Покажите руки, вы, оба, – требует он.
Пако и парень из Гватемалы вытягивают руки. Американец смотрит, нет ли на них следов уколов, мозолей и качает головой:
– Это городские ребята. Отбросы Хуареса. Тяжелой работы в жизни не нюхали. Господи… Этот просто жалок. Мне на стройку сильные мужики нужны. Не дети гребаные, старики и бабы.
Он снимает с головы куполообразную кепку с надписью «По мне не ходить», уж не знаю, что это должно означать.
Без нее он даже словно становится выше. Два метра без малого. Вес за сто килограммов. Около сорока пяти лет. Окидываю его пристальным взглядом полицейского, запоминаю детали. Морщины на лице, шрам под ухом. Стрижка «ежик», волосы красит в каштановый цвет, но козлиную бородку не трогает, в ней видна седина. Голос от природы грубый. Привык к власти, командовать для него – дело повседневное и приятное. Спина прямая, живот подтянут, словом, на типажей «Симпсонов» не похож. Атлетичен. Силен. Нижняя челюсть, как обух топора. В общем, настоящий американский герой вроде тех, кто высаживался на Луну, пока Кастро хвастался десятипроцентным приростом урожая сахарного тростника.
– Ты. Как зовут?
– Мария.
– Мария. Как же иначе?! Понимаешь, в чем беда вашей гребаной культуры? Ни хрена оригинальности. Индейская кровь. Десять тысяч распроклятых лет, и некому, черт побери, колеса изобрести!
– Мария Елизавета, – присочиняю я.
– Откуда будешь?
– Из Юкатана.
– Юкатан. Знаю. Была когда на Чиксулубе?
Отрицательно качаю головой.
– Не была, твою мать. Ну правильно… А чего ты там забыла? Это где комета в Землю врезалась, из-за этого все динозавры передохли. Чего ты там не видела? Господи, ни хрена любознательности!
Киваю, встречаю его взгляд и опускаю глаза на бетонный пол.
– И чем занимаешься, Мария Елизавета? – говорит он, подходя вплотную так, что едва не касается грудью моего носа.
На нем ковбойские сапоги, слегка расклешенные черные джинсы и длинное шерстяное пальто. Другой бы за отсутствием определенных черт личности в костюме ходил, но этот – нет. Это его облачение, которое легко не заметить, если не смотреть. Но я-то смотрю. А объемистый и тяжелый предмет в кармане пальто – пистолет.
Он поддевает пальцем мой подбородок и поворачивает голову к себе.
Глаза у него серо-голубые, холодные, как пепел.
– Была горничной, – говорю я. – Работала в нескольких отелях в Канкуне, там много американцев останавливалось.
– Здесь тебе не Канкун.
Педро предчувствует неприятности. Остальным кажется, что мне повезло, но Педро-то знает мне настоящую цену. Он с подобным еще не сталкивался: девка, кажись, не из полиции и не federale, как по-испански называют агентов ФБР, иначе это бы уже выяснилось. Так откуда же она взялась такая?! Короче, он мечтает от меня избавиться, и чем скорее, тем лучше.
– Она нянькой еще работала. Крепкая, с детьми ладит, – говорит Педро.
Американец обнюхивает меня, как полицейский.
– Путанить приходилось? – спрашивает он по-испански.
Мотаю головой.
– Ну, если начинать, сейчас самое время: скоро состаришься… Дети есть?
– Нет.
– Сотня в неделю, работа по дому. Тяжкий труд, твою мать. Но в пять раз тяжелее доставлять нашим работягам маленькие радости. Обдумай мое предложение. Эстебан тебе все растолкует. – Он трогает мою щеку указательным пальцем. Пако хочет что-то сказать, но я взглядом показываю ему, чтобы молчал: все нормально. Американец улыбается и гладит меня по голове.
«Если прикоснется к груди, – думаю я, – черт с ним, с планом, дам ему коленом по яйцам, а когда упадет, попробую сломать нос подошвой кроссовки».
Десять долгих секунд он меня рассматривает.
Ну и что ты увидел, друг?
Будущее? Прошлое? Трупы в пустыне, один без головы, оба черны от мух, которые облепили тела и откладывают в них яйца.
А что вижу я, глядя на тебя?
Какой-то намек. Проблеск.
Совсем недавно я и рыбы не убила бы. Но теперь чувствую, что убью. И не только рыбу.
Меня трясет.
Может, надо было поехать тебе, Рики. Боюсь, мне тут не справиться.
Американец раздвигает мои волосы, смотрит, нет ли вшей.
Нет, еще чуть-чуть, и я дам ему коленом. И поеду домой. Брошу эту затею и уеду.
– Вшей нет, – констатирует он.
– Они все чистые, – сообщает Педро.
Американец двумя пальцами открывает мне рот. Запах табака, кожи. Кивает сам себе.
– Много денег можешь заработать… Да, эта мне нравится. Сошла бы за белую, но слишком неразговорчива. Так, ты подходишь. Стань сюда.
Становлюсь у него за спиной. Отдельно от остальных. Пропасть между ними и мной отныне не просто метафора. Теперь мы – по разные стороны от воображаемой черты.
Пако кривится, смотрит то на меня, то в сторону. Хочет оказаться по мою сторону от черты.
Американец закуривает.
Тишина.
Дым.
Снег.
Воздух на складе пропитан запахом дизельного топлива и «Мальборо».
– Вы одну берете? – спрашивает возмущенный Педро.
Американец кивает.
– Это вы сейчас пошутили? – не верит Педро.
– По-моему, никто не смеется, – отвечает тот.
– Нет, это бред какой-то! – негодует Педро. – Вы хоть представляете, как мы рисковали?
– Ну не нравится мне твой товар. Ну что ты будешь делать? Скажи, человечек, что?
Педро плюет на бетонный пол.
– Вы правы, – соглашается он. – Я – ничто. Вам не стоит обо мне беспокоиться. Но люди, на которых я работаю…
– Пока не пожалел о своих словах, – перебивает его американец, – дай-ка я тебя остановлю, друг. Люди, на которых ты работаешь, в моем городе не посмеют мне диктовать свои правила. Это может прокатить в гребаном Эль-Пасо или Хуаресе, а здесь не выйдет. Здесь – Фэрвью, Колорадо. Это мой город. Дам тебе пятьсот баксов за эту девку. Бери или вали.
– Пятьсот долларов! – говорит Педро.
Американец кивает, бросает на пол сигарету, сжимает и разжимает огромный кулак, размером, вероятно, с мою голову. Страшно смотреть. Наверняка может баскетбольный мяч держать под ладонью кончиками пальцев. Пальцы о многом способны рассказать. Светлая полоска на месте, где раньше был перстень. Следа от обручального кольца нет. Разведен. На костяшках шрамы. Еле заметный след татуировки чуть выше запястья. Видна нижняя часть якоря. Флотский. Или морская пехота. Что-то в этом роде. Здоровяк, жена бросила после того, как он послал на фиг свой последний шанс на семейную жизнь и вышиб из нее дерьмо.
– Бери или вали. Вези их обратно, мне плевать, – говорит он.
– Отвезу в Денвер. В Канзас-Сити! – протестует Педро.
– Валяй, – рявкает американец.
– В Лос-Анджелесе такого бы не случилось, – кипятится Педро.
– Тут тебе не Лос-Анджелес, – замечает американец.
Педро пробует разные хитрости, выдумывает картели и бандитские группировки, которые призовут к порядку этого янки, позор человечества.
– Где Эстебан? Хочу говорить с Эстебаном, – заявляет Педро.
Эстебан, один из тех, кого Рики внес в список второстепенных подозреваемых – владелец «ренджровера» с вмятиной.
– Эстебан занят, но это не важно. Ты меня не слушал: это – мой город. Я решаю, кому здесь оставаться, а кому уезжать. – Голос как рашпиль. Скрежет металла по металлу – то есть по нам. Он и тиски, и рубанок, а мы – то, что зажато в тисках и должно быть остругано.
– Я не в поле работаю, я строю, – неожиданно вмешивается Пако. – Кладу кирпич. Mis manos… no son asperas, мои руки не грубые. Э-э, потому что кирпичи, надо уменье. Я – официант в ресторане, чистить сточная труба. В Манагуа я работать утром маляром, а вечером прачечная. Восемнадцать часов в день. Работать много.
– И говоришь по-английски, – замечает американец.
– Хорошо говорю по-английски, – соглашается Пако.
– Ладно. Уговорил. Становись сюда.
Пако переходит невидимую черту и становится по мою сторону от нее.
Оказавшись рядом, он проводит рукой по моей талии. Это ничего, успокаивает. Я улыбаюсь ему. Никарагуанский маэстро хренов, хочется шепнуть ему на ухо, но я воздерживаюсь.
– Сколько за него? – спрашивает Педро.
Американец обходит нас и становится у меня за спиной. Это мне не нравится. Волоски дыбом встают у меня на шее. Постояв сзади, он делает несколько шагов и снова оказывается перед нами. Смотрит на меня и Пако. Ощупывает у себя в кармане бумажник.