Как говорится, любовь слепа. Каждый влюбленный обожает свою госпожу, будь она крайне дурна собой, уродлива, морщиниста, прыщава, бледна, красна, желта, смугла, одутловата, будь лицо ее широким, словно тарелка Жонглера, или узким, тощим, младенческим, будь у нее на лице пятна, будь она кривой, сухопарой, лысой, пучеглазой, подслеповата или с неприлично вытаращенными глазами, пусть она выглядит как придушенная кошка, клонит голову набок, пусть глаза у нее опухшие, тупые, запавшие, вокруг них чернота или желтизна, или же она косоглаза, рот с воробьиную гузку, нос крючковатый, как у Персов, нос ввалился от Сифилиса или красный, огромный, курносая, с широкими ноздрями, нос, точно утес, кривозубая, гнилозубая, с черными, неровными, желтыми зубами, с лохматыми бровями, с ведьмацкой бородкой, с дыханием, провонявшим всю комнату, пусть нос у нее каплет и зимой, и летом, пусть свисает зоб на шее, или шея длинная, точно у цапли, пусть даже стоит она криво, груди болтаются, вымя, точно двойной винный мех, или другая крайность – вовсе нет вымени, обескровленные пальцы, длинные обломанные ногти, шершавые руки и запястья, загрубелая кожа, гнилое тулово, сутулая спина, она горбится и хромает, плоскостопая, с талией не изящнее, чем у Коровы, с лодагрическими ногами, распухшие лодыжки свисают на туфли, от ног несет, кормит собой вшей, подменыш, истинное чудище, деревенщина, далекая от совершенства, весь ее внешний вид неприятен, голос резкий, походка разнузданная, злобная бой-баба, уродливые титьки, лентяйка, жирная лахудра, пучок хвороста, длинное тощее пугало, скелетина; и по твоему суждению сущее дерьмо в фонаре: которую бы ты не возжелал и за все сокровища мира, которую ненавидишь и страшишься, и плюнул бы ей в лицо или высморкал бы нос ей за пазуху, истинное противоядие от любви для всякого другого человека, неприбранная, неряха, бранчливая, злобная, грубая, вонючая, грязная, мерзостная шлюха, непристойная, низкая, голь перекатная, неотесанная, глупая, неученая, досадливая, но стоит человеку влюбиться, и он будет восхищаться в ней всеми этими качествами и не заметит никаких изъянов и несовершенств ума или тела и предпочтет обладать ею, нежели какой иной женщиной в целом мире.
И так далее, и так далее, страница за страницей. Предполагалось, что это должно вызывать отвращение, но мне было смешно. Когда Мария спустилась в библиотеку, закончив ужин, я показал ей этот пассаж, и она вроде бы тоже сочла его забавным.
Мне подумалось, что это миссис Хебблтуэйт с умыслом оставила книгу на столе, чтобы я прочел – должно быть, она рассчитывала отвратить меня от женщин и от своей дочери в особенности.
Но если так, но действие книги оказалось совсем не таким, как было задумано.
Правда, на вторую или третью ночь я поплатился за это чтение кошмаром. На сей раз я наблюдал процессию женщин из Стровена с высоты, возможно – из окна башни. По мере того как они приближались, все в черном, распевая какую-то жалобную песнь, все поднимали головы и смотрели на меня. Знакомые лица – даже лицо матери и лицо тети Лиззи – исказились настолько чудовищно, что меня сковал ужас. Я проснулся весь в поту, сознавая, что слова книги обрели плоть и кровь – по крайней мере, плоть и кровь страшного сна.
Но, как я уже говорил, если это миссис Хебблтуэйт оставила книгу на виду и если она столь хитроумно пыталась отвратить меня от своей дочери, ее замысел провалился. Хотя от такого описания к горлу подкатывала тошнота и ночной кошмар был ужасен, позывы моего тела оказались сильнее.
Так к концу марта наша с Марией дружба вдруг обрела себя в неких смутных биющихся границах, и мы стали немного стесняться друг друга.
В последнюю пятницу месяца уроки закончились рано, сразу после полудня. Мы не пошли сразу домой, как обычно: Мария предложила мне погулять. Я согласился.
Мы вместе шли вдоль берега на юг, бок о бок, однако не держась за руки. Шли мы целеустремленно и молча, ступая осторожно: черные пески были сплошь усеяны мириадами крошечных крабов, похожих на черных пауков. Вскоре нам пришлось разуться и снять носки, чтобы переходить вброд оставленные приливом лужицы и небольшие заливы, отделявшие один пляж от другого. Наконец мы добрались до бухты в миле к югу от городка, полностью скрытой от чужих глаз мысом.
Мы переглянулись и стремительно бросились в объятия друг другу, как можно теснее прижимаясь телами, руки и языки наши переплелись. Мы срывали с себя одежду, изумляясь дивной белизне плоти под ярким солнцем и неожиданной поросли волос.
Я болезненно смущался пятна на груди, но Мария словно не замечала его.
Распростершись поверх своей одежды на черном песке, мы попробовали заняться любовью. Первая попытка с технической точки зрения оказалась не слишком успешной, но мы не были разочарованы. Мы почти рыдали от невыносимого восторга. Попробовали еще раз, и на этот раз сумели выполнить основные приемы. Дальше мы принялись изучать иные возможности. Языки и пальцы проникали повсюду, извлекая немыслимый экстаз.
Потом мы лежали, сплетясь, отдыхая.
– Я люблю тебя, – повторял я снова и снова.
– Я тоже тебя люблю, – отвечала она. Провела пальцами по багровому пятну на моей груди и поцеловала его. – Я люблю тебя, – сказала она.
С этих слов все началось заново. К трем часам дня, когда мы решили наконец вернуться в город, из робких учеников мы превратились в довольно опытных подмастерьев. Мы были вполне довольны собой и уверены, что интимное знание о чужом теле – единственное, к которому следует стремиться.
Кто бы упрекнул нас за то, что после подобных откровений мы не разглядели иных знамений дня – не видели, как померкло послеполуденное солнце, горизонт окрасился странным оттенком лилового, а гора превратилась в одинокую подпорку, на которую плоско, будто крышка стола, лег небосвод?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Но все остальные на острове это заметили.
В тот вечер после ужина Чэпмены обсуждали погоду. Мистер Чэпмен раскурил трубку, Джон и Джим последовали примеру отца, поскольку оба уже были взрослыми рыбаками; впрочем, Джим еще не слишком пристрастился к табаку.
– Никогда прежде не видел такого неба, – произнес мистер Чэпмен. При мерцающем свете фонаря-«молнии» его взгляд порой казался достаточно устойчивым.
– Рыбе, похоже, нравится, – вставил Джон. – В жизни столько не ловили – готов поклясться, она словно хочет пойматься. – Джон почти не изменился со школьных дней. Высокий, прыщавый, все такой же приветливый. В скором времени он собирался жениться на Серене Джоунз, которая работала на почте. Попыхтев трубкой, он обратился прямо ко мне: – А тебе это не с руки, верно, Эндрю?
Я смутился. Слабое освещение было тут кстати, поскольку я почувствовал, как встревоженно присматривается ко мне миссис Чэпмен.
– Говорят, ты сегодня после уроков бродил по берегу, – продолжал Джон.
– Пойду-ка я наверх, – сказал я, – я сильно устал.
– С чего бы это? – спросил Джон.
Я поспешно вышел из-за стола и удрал к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, я услышал негромкий смех внизу.
В те непогожие выходные я не встречался с Марией. Но в понедельник после школы мы, как и собирались, пошли в нашу бухту. Ветер дул теперь упорно и сильно, океанские валы вздымались белыми пенными ступеньками. Берег был сплошь усеян мелкими черными крабами, они едва успевали расступиться перед нами. Добравшись до нашей бухты, мы расстелили одежду прямо поверх крабов и раздавили во имя любви, наверное, тысячи крошечных существ.
Во вторник добраться до бухты было труднее. Ветер дул нам в спину с такой силой, что подталкивал нас вперед, и мы почти бежали; он взбивал берег и море в желто-серую пену, в которой невозможно было отличить одно от другого. Песок в нашей бухте оказался слишком влажным, и мы с Марией осваивали новые разновидности любви стоя, прижимаясь спинами к валунам. На обратном пути в город мы шли против ветра, с трудом втягивая в себя каждый вдох.
Я вернулся домой как раз в ту минуту, когда мистер Чэпмен куда-то снарядился.
– Пойдем вместе? – пригласил он меня. – Комендант созывает собрание насчет погоды. Мальчики уже там.
Я засомневался было, а глазки моего приемного отца забегали вправо-влево.
– В таверне собираемся, – уточнил он. – Выпьешь пинту пива.
Мог ли я устоять? Я никогда не бывал в «Таверне Святого Иуды», а разливавшийся оттуда аромат пива всегда возвращал меня в Стровен.
Кабачок был переполнен, но Джон окликнул нас – они с Джимом держали для нас места возле стойки. Вся таверна состояла из одного большого зала, довольно сумрачного, потому что окна были замазаны зеленой краской, а стены обиты темно-бурыми панелями. С длинных деревянных балок свисали фонари-«молнии». Глаза щипало от густого табачного дыма. Над высокой стойкой висела завозная голова оленя с недостающим рогом. Два бармена спешили налить всем пива, пока собрание не началось. Скоро и мы получили по кружке.
– Вздрогнем! – сказал Джон, и все Чэпмены жадно выпили, а потом стали смотреть, как я впервые пробую глоток пива.
Мне напиток не понравился. Теплый, кисловатый. Неужели кому-то доставляет удовольствие пить такую гадость? Но я улыбнулся, делая вид, будто мне понравилось.
– Видел бы ты сейчас, какое у тебя лицо, – заметил Джон.
Кружки застучали по столам: комендант вошел в бар и встал за стойкой на виду у всех. Кабачок затих.
– Спасибо всем, кто пришел, – начал он, как всегда, чуть невнятно. На стойке перед ним стоял стакан рома. В щели с воем врывался ветер, и комендант заговорил громче: – Сегодня утром я получил радиограмму с сообщением, которое меня встревожило: как вы знаете, там, – он неопределенно махнул рукой в сторону океана, – разыгралась изрядная буря. К несчастью, мы оказались как раз у нее на пути. Не стану чересчур вас пугать, но какие-то меры безопасности принять необходимо. Я бы хотел выслушать ваши предложения.
Со всех стороны посыпались воспоминания о прежних ураганах, но единственное, на чем все согласились и что все повторяли многократно: самое разумное – заколотить окна, чтобы ветер не выбил стекла.
Потом заговорил Джек Харви, один из самых старых рыбаков:
– Моя жена хотела знать, безопасно ли нам выходить в море? Или пересидеть на берегу, пока бурю мимо не пронесет? – спросил он.
Началась новая дискуссия, причем большинство молодых рыбаков кричали, что им случалось выходить в бурю и пострашнее этой. В итоге постановили, что погода сама покажет, как себя вести.
Поднял руку мистер Ригг, кладбищенский смотритель.
– Все вы знаете, что моя Марта видит то, чего не видят другие, – начал он. Он так гордился своей супругой, что никто ему и слова поперек не сказал. – Ее сильно пугает шторм. Она предчувствует что-то скверное. Говорит, лучше бы всем укрыться в крепости. А может быть, даже покинуть город и уйти в горы. Вот что она говорит.
Никто с ним не спорил, но большинство улыбалось насмешливо. Когда же Мозес Аткинсон высоким дрожащим голосом напомнил, что к советам Марты Ригг следует прислушиваться, Джон Чэпмен подмигнул мне, и все вокруг принялись друг другу подмигивать. Даже глазки мистера Чэпмена, не переставая бегать по сторонам, разок-другой подмигнули.
Комендант подвел итог:
– Спасибо всем участникам обсуждения. Мистер Ригг, передайте пожалуйста от нас благодарность Марте.
И вам большое спасибо, мистер Аткинсон: мы все давно привыкли ценить ваши советы. – Этот комплимент вызвал общие усмешки. – Если будут новые радиограммы, я вам сообщу, – сказал комендант. – А теперь выпьем и на этом закончим собрание. – Он подставил бармену стакан и получил очередную порцию рома.
– Эндрю, видать, не откажется от второй кружки пива, – смеясь, сказал Джон отцу. После первого глотка я больше не притрагивался к своей пинте.
На следующее утро, в среду, море разбушевалось так, что лодки не смогли отчалить, хотя кое-кто из молодых рыбаков и пытался выйти на ловлю. Ветер заметно усилился, на крышах многих домов фанерные листы громко хлопали, словно порываясь улететь. Добраться до школы оказалось непросто – малышей сбивало с ног. А как только мы уселись за парты, в класс вошел комендант. Он негромко переговорил с Мозесом Аткинсо-ном и обернулся к нам:
– Вот что, девочки и мальчики! Не хочу вас пугать, но я получил тревожную радиограмму. – По комнате распространился запах рома. – Так что пусть все идут домой и на улицу носа не кажут. Школа не откроется, пока не уляжется буря.
Мы с Марией возвращались домой вместе, и ветер дул нам в лицо – так яростно, что мы даже говорить не могли: губы расплющивались о зубы.
Подойдя к «Бастиону», я заметил, что ее мать следит за нами из окна.
– Наверное, мы больше не встретимся, пока буря не кончится. – Эти слова мне пришлось прокричать, чтобы перекрыть шум ветра. – Но из нашего дома видно верхний этаж «Бастиона». Если ты подойдешь к окну, мы сможем помахать друг другу. – Это звучало так романтично.
– О да, – отозвалась Мария.
– Я буду махать тебе завтра в три часа, и каждый день в три, пока не пройдет буря, – продолжал я. Дверь открылась, миссис Хебблтуэйт остановилась на пороге.
– Иди в дом! – велела она Марии. – А ты убирайся! – обернулась она ко мне. И по ее взгляду я понял, что как бы далеко я ни убрался, ей этого будет мало.
В тот вечер после ужина Чэпмены обсуждали погоду. Мистер Чэпмен раскурил трубку, Джон и Джим последовали примеру отца, поскольку оба уже были взрослыми рыбаками; впрочем, Джим еще не слишком пристрастился к табаку.
– Никогда прежде не видел такого неба, – произнес мистер Чэпмен. При мерцающем свете фонаря-«молнии» его взгляд порой казался достаточно устойчивым.
– Рыбе, похоже, нравится, – вставил Джон. – В жизни столько не ловили – готов поклясться, она словно хочет пойматься. – Джон почти не изменился со школьных дней. Высокий, прыщавый, все такой же приветливый. В скором времени он собирался жениться на Серене Джоунз, которая работала на почте. Попыхтев трубкой, он обратился прямо ко мне: – А тебе это не с руки, верно, Эндрю?
Я смутился. Слабое освещение было тут кстати, поскольку я почувствовал, как встревоженно присматривается ко мне миссис Чэпмен.
– Говорят, ты сегодня после уроков бродил по берегу, – продолжал Джон.
– Пойду-ка я наверх, – сказал я, – я сильно устал.
– С чего бы это? – спросил Джон.
Я поспешно вышел из-за стола и удрал к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, я услышал негромкий смех внизу.
В те непогожие выходные я не встречался с Марией. Но в понедельник после школы мы, как и собирались, пошли в нашу бухту. Ветер дул теперь упорно и сильно, океанские валы вздымались белыми пенными ступеньками. Берег был сплошь усеян мелкими черными крабами, они едва успевали расступиться перед нами. Добравшись до нашей бухты, мы расстелили одежду прямо поверх крабов и раздавили во имя любви, наверное, тысячи крошечных существ.
Во вторник добраться до бухты было труднее. Ветер дул нам в спину с такой силой, что подталкивал нас вперед, и мы почти бежали; он взбивал берег и море в желто-серую пену, в которой невозможно было отличить одно от другого. Песок в нашей бухте оказался слишком влажным, и мы с Марией осваивали новые разновидности любви стоя, прижимаясь спинами к валунам. На обратном пути в город мы шли против ветра, с трудом втягивая в себя каждый вдох.
Я вернулся домой как раз в ту минуту, когда мистер Чэпмен куда-то снарядился.
– Пойдем вместе? – пригласил он меня. – Комендант созывает собрание насчет погоды. Мальчики уже там.
Я засомневался было, а глазки моего приемного отца забегали вправо-влево.
– В таверне собираемся, – уточнил он. – Выпьешь пинту пива.
Мог ли я устоять? Я никогда не бывал в «Таверне Святого Иуды», а разливавшийся оттуда аромат пива всегда возвращал меня в Стровен.
Кабачок был переполнен, но Джон окликнул нас – они с Джимом держали для нас места возле стойки. Вся таверна состояла из одного большого зала, довольно сумрачного, потому что окна были замазаны зеленой краской, а стены обиты темно-бурыми панелями. С длинных деревянных балок свисали фонари-«молнии». Глаза щипало от густого табачного дыма. Над высокой стойкой висела завозная голова оленя с недостающим рогом. Два бармена спешили налить всем пива, пока собрание не началось. Скоро и мы получили по кружке.
– Вздрогнем! – сказал Джон, и все Чэпмены жадно выпили, а потом стали смотреть, как я впервые пробую глоток пива.
Мне напиток не понравился. Теплый, кисловатый. Неужели кому-то доставляет удовольствие пить такую гадость? Но я улыбнулся, делая вид, будто мне понравилось.
– Видел бы ты сейчас, какое у тебя лицо, – заметил Джон.
Кружки застучали по столам: комендант вошел в бар и встал за стойкой на виду у всех. Кабачок затих.
– Спасибо всем, кто пришел, – начал он, как всегда, чуть невнятно. На стойке перед ним стоял стакан рома. В щели с воем врывался ветер, и комендант заговорил громче: – Сегодня утром я получил радиограмму с сообщением, которое меня встревожило: как вы знаете, там, – он неопределенно махнул рукой в сторону океана, – разыгралась изрядная буря. К несчастью, мы оказались как раз у нее на пути. Не стану чересчур вас пугать, но какие-то меры безопасности принять необходимо. Я бы хотел выслушать ваши предложения.
Со всех стороны посыпались воспоминания о прежних ураганах, но единственное, на чем все согласились и что все повторяли многократно: самое разумное – заколотить окна, чтобы ветер не выбил стекла.
Потом заговорил Джек Харви, один из самых старых рыбаков:
– Моя жена хотела знать, безопасно ли нам выходить в море? Или пересидеть на берегу, пока бурю мимо не пронесет? – спросил он.
Началась новая дискуссия, причем большинство молодых рыбаков кричали, что им случалось выходить в бурю и пострашнее этой. В итоге постановили, что погода сама покажет, как себя вести.
Поднял руку мистер Ригг, кладбищенский смотритель.
– Все вы знаете, что моя Марта видит то, чего не видят другие, – начал он. Он так гордился своей супругой, что никто ему и слова поперек не сказал. – Ее сильно пугает шторм. Она предчувствует что-то скверное. Говорит, лучше бы всем укрыться в крепости. А может быть, даже покинуть город и уйти в горы. Вот что она говорит.
Никто с ним не спорил, но большинство улыбалось насмешливо. Когда же Мозес Аткинсон высоким дрожащим голосом напомнил, что к советам Марты Ригг следует прислушиваться, Джон Чэпмен подмигнул мне, и все вокруг принялись друг другу подмигивать. Даже глазки мистера Чэпмена, не переставая бегать по сторонам, разок-другой подмигнули.
Комендант подвел итог:
– Спасибо всем участникам обсуждения. Мистер Ригг, передайте пожалуйста от нас благодарность Марте.
И вам большое спасибо, мистер Аткинсон: мы все давно привыкли ценить ваши советы. – Этот комплимент вызвал общие усмешки. – Если будут новые радиограммы, я вам сообщу, – сказал комендант. – А теперь выпьем и на этом закончим собрание. – Он подставил бармену стакан и получил очередную порцию рома.
– Эндрю, видать, не откажется от второй кружки пива, – смеясь, сказал Джон отцу. После первого глотка я больше не притрагивался к своей пинте.
На следующее утро, в среду, море разбушевалось так, что лодки не смогли отчалить, хотя кое-кто из молодых рыбаков и пытался выйти на ловлю. Ветер заметно усилился, на крышах многих домов фанерные листы громко хлопали, словно порываясь улететь. Добраться до школы оказалось непросто – малышей сбивало с ног. А как только мы уселись за парты, в класс вошел комендант. Он негромко переговорил с Мозесом Аткинсо-ном и обернулся к нам:
– Вот что, девочки и мальчики! Не хочу вас пугать, но я получил тревожную радиограмму. – По комнате распространился запах рома. – Так что пусть все идут домой и на улицу носа не кажут. Школа не откроется, пока не уляжется буря.
Мы с Марией возвращались домой вместе, и ветер дул нам в лицо – так яростно, что мы даже говорить не могли: губы расплющивались о зубы.
Подойдя к «Бастиону», я заметил, что ее мать следит за нами из окна.
– Наверное, мы больше не встретимся, пока буря не кончится. – Эти слова мне пришлось прокричать, чтобы перекрыть шум ветра. – Но из нашего дома видно верхний этаж «Бастиона». Если ты подойдешь к окну, мы сможем помахать друг другу. – Это звучало так романтично.
– О да, – отозвалась Мария.
– Я буду махать тебе завтра в три часа, и каждый день в три, пока не пройдет буря, – продолжал я. Дверь открылась, миссис Хебблтуэйт остановилась на пороге.
– Иди в дом! – велела она Марии. – А ты убирайся! – обернулась она ко мне. И по ее взгляду я понял, что как бы далеко я ни убрался, ей этого будет мало.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Вернувшись домой, я отправился с мистером Чэпменом и его сыновьями на берег, к лодке. Пришлось надень комбинезоны и вязаные шапки, потому что песок, взбаламученный ветром на берегу, мог содрать незащищенную кожу. Мы сняли с лодки мистера Чэпмена мачту, затем помогли другим рыбакам, и к полудню все мачты были убраны, а лодки лежали на берегу, подальше от волн, похожие на огромные башмаки.
К трем часам дня я успел подняться на чердак и вышел через дверь на «вдовью дорожку». Я посмотрел в сторону «Бастиона» и увидел Марию у окна верхнего этажа. Мы долго махали друг другу руками и посылали воздушные поцелуи. Потом она скрылась. Когда же кончится буря? – думал я.
В четверг начался дождь, теплый и ласковый. Все бы ничего, если б не ветер. После завтрака мы забаррикадировали окна, потом мистер Чэпмен отправился на собрание в резиденцию коменданта.
Вернувшись домой, он сказал, что, согласно последней радиограмме, эпицентр бури движется прямо на наш остров. Кое-кто из жителей, видимо не полагаясь на свои жилища, уже перебрался в крепость. Одна или две семьи последовали совету Марты Ригг, покинули город и ушли в горы.
– А сами Ригг и Марта? Они последовали этому совету? – поинтересовался Джон.
– Нет, – сказал мистер Чэпмен. – Они должны присматривать за кладбищем.
Не знаю, в шутку ли он это сказал, но мы все засмеялись.
В три часа я вышел на «вдовью дорожку», чтобы помахать рукой Марии, но тщетно: все окна в «Бастионе» были забиты досками. И все-таки я помахал ей рукой. Затем постарался отвлечься чтением и карточной игрой с молодыми Чэпменами. Наступил вечер, фонари-«молнии» раскачивались, и толстые деревянные балки стонали, как некогда стонали они под натиском штормов в открытом море.
К пятнице ветер уже выл не умолкая, и ему вторил грохот ливня – не легкой мороси, а сильного, жестокого потока. За едой я подметил, что мистер Чэпмен, для которого обычно сидение на берегу в плохую погоду было долгожданным отдыхом, чем-то озабочен. Порой земля у нас под ногами начинала урчать, словно остров терся о причальную стенку. Миссис Чэпмен лежала в постели с мигренью. Софи, сиамская кошка, наконец-то подружилась со мной. И теперь норовила пристроиться на коленях у меня или улечься ко мне в постель, и казалось, что со мной она чувствует себя в большей безопасности, чем с другими.
В полдень ветер визжал, дождь молотом бил в дом. Мы ничего не могли разглядеть в щелях меж досок, которыми были забиты окна, – дождь висел сплошной пеленой.
А потом, ровно в два часа, жуткий вой ветра стих. Унялся и дождь. Я лежал на постели вместе с Софи и читал, когда услышал тишину. Я встал и полез по лестнице на чердак. Поднял тяжелую деревянную задвижку, распахнул дверь и вышел на «вдовью дорожку».
Я стоял словно бы в огромном соборе, окруженный черными колоннами, под голубым витражным сводом.
Оглядев город, я ужаснулся тому, что успел натворить ураган. Все крыши вокруг, насколько хватало взгляда, были частично сорваны. На домах не доставало стольких фанерных листов, что уцелевшая обшивка складывалась в узор, подобный лоскутному одеялу. Еще больше меня испугала разоренная окрестность – ни деревьев, ни садов, ни газонов, ни пристроек, ни сараев – сплошная черная лава. «Бастион» и крепостные стены вроде бы устояли, но главная улица превратилась в мелководную речку. На доме коменданта обломился флагшток и все здание слегка накренилось к западу. Весь пляж размыло волнами. Не уцелело ни единой лодки. Даже бетонный причал почти полностью обрушился.
Я простоял на «вдовьей дорожке» всего несколько минут, как вдруг послышался новый звук – глухой рев, надвигавшийся с востока. Сперва я не мог понять, откуда он исходит, – казалось, его порождает горизонт, где свинцовое небо слипалось со свинцовым морем. Но шов между морем и небом раздвигался, становился все толще, и океан как будто набухал этим звуком.
Вдруг голубой свод над моей головой сорвало, и ветер вновь подул с такой силой, что я едва успел ухватиться за ограждение. Глухой рев на востоке становился все громче, лента горизонта почернела. Еще немного – и она превратилась в низкую, широкую стену. Ветер словно пытался обогнать эту преграду, завывая от ужаса.
И тут я понял, что это такое: черная стена – это гребень высочайшей волны, несущейся к острову Святого Иуды.
Я хотел вернуться в дом и предупредить Чэпменов, но ветер наглухо захлопнул дверь. Я дергал и дергал, пока ручка не осталась в моих руках. Я бил в дверь кулаками и кричал во весь голос, но никто не знал, что я вышел наружу, и никто не мог расслышать меня за шумом бури и скрипом балок.
Дождь замолотил меня бесчисленными кулаками. В виске возникла пронзительная боль, словно голова лопалась. Со всех сторон доносились странные хлопки и щелчки: это рвались оконные рамы и сами окна, двери, а под конец – и стены. За моей спиной дверь чердака раскололась надвое, но я все-таки не смог войти в дом, потому что со всех сторон в меня полетели гвозди – как стрелы из засады. Я почувствовал, как дом начинает проседать под моими ногами, словно воздушный шар, из которого постепенно уходит воздух.
Весь мир вокруг меня проваливался в бездну.
Я прижался спиной к ограждению и вцепился в него, видя, что дом разваливается. Меня что-то ударило сзади, я погрузился в зеленое чрево волны, захлебнулся, прорвался сквозь её плотную мембрану в шум и хаос. Я по-прежнему цеплялся руками за ограждение, и маленькая платформа все еще оставалась у меня под ногами.
Но платформа не была более соединена с домом Чэпменов. Это я понял, хотя мало что мог разглядеть вокруг: в три часа дня потемнело, как ночью. «Вдовья дорожка» превратилась в плот, уносимый волной к горе, чьи смутные очертания я едва различал в темноте. Поначалу я надеялся, что мой плот зацепится за склон, и я смогу там остановиться, но перед горой волна разделилась надвое, и мой плот пронесло мимо южного склона. В сумраке я видел, как мимо меня плывут куски балок, кресла, листы фанеры. Я видел и тела, плывшие лицом вниз, обнаженные – одежду с них сорвало. Потом я увидел длинный деревянный ящик без крышки, наполовину заполненный водой. Это был пустой гроб.
На следующий вечер, на закате, впередсмотрящий «Нелли», которая лежала в дрейфе, пережидая шторм, заметил в бинокль странный обломок кораблекрушения – деревянную площадку с перилами, а на ней мальчишку, привязавшего себя к перилами подтяжками. Шторм то ли улегся, то ли пронесся мимо, оставив мой плот позади.
«Нелли» подобрала меня, и я проспал двенадцать часов подряд на сухой шконке. Когда я проснулся, ярко светило солнце, и вдали поднималась гора Святого Иуды.
В полдень пароход бросил якорь на рейде, и на берег высадилась спасательная партия, прихватив меня в качестве проводника.
Там, где был прежде город, не осталось ничего – поселение исчезло, словно его стряхнули с тарелки в океан. Высокие волны не только разрушили стены, но разметали даже лежавшие в их основании валуны лавы. Дом Чэпменов исчез с лица земли, как и все остальные. От него и соседних зданий уцелели только самые концы балок, торчавшие из пучины лавы, точно сломанные зубочистки.
Я сказал офицеру, возглавлявшему поиски, что на горе есть и другие выжившие. Вопреки очевидности я надеялся найти там Чэпменов живыми и невредимыми. Мы прошли мимо того места, где располагалось кладбище – «го смыло целиком, образовался лишь прямоугольный котлован размером с футбольное поле. Далее мы прошли мимо дома тети Лиззи – ни от него, ни от огорода не осталось и следа. Сцена преступления наконец-то была уничтожена.
Добравшись до горы, мы увидели, что склон, примерно до уровня пятидесяти футов, усыпан обломками, которые занесла сюда волна. Затем мы услышали взывавшие к нам голоса. Из зарослей вышли уцелевшие – с полдюжины детей и взрослых, но Чэпменов среди них не было. Мгновение – и спасенные, спотыкаясь, устремились к нам. Я едва мог поверить глазам – впереди бежал доктор Хебблтуэйт, и сигарета свисала с его губ, а за ним поспешала жена. Позади них – Мария!
Я окликнул ее, спросил, видела ли она Чэпменов. Мария покачала головой. Я направился к ней, но между нами встала миссис Хебблтуэйт.
– Уберите от нас этого парня! – сказала она офицеру. – От него только неприятности.
Доктор Хебблтуэйт сердито глянул на свою супругу.
– Боюсь, Эндрю, Чэпменов мы не видели, – сказал он. – Мне очень жаль.
Доктор рассказал офицеру с «Нелли», что всего спаслось десять человек. Две другие семьи, тоже успевшие укрыться на горе, во время краткого затишья решили вернуться домой. Они начали спуск по лавовой долине и были на полпути к городу, когда увидели надвигавшуюся волну. Повернувшись, они бросились обратно, но волна легко догнала и поглотила их.
Хебблтуэйты и немногие уцелевшие видели это с безопасной высоты над уровнем волн.
В ту ночь, когда «Нелли» взяла курс на север, я долго не мог уснуть. Сон не шел, разум мой уподобился вечно бодрствующей акуле. Я гадал, что станется теперь со мной. Я оплакивал смерть Чэпменов. Потом мои мысли обратились к миссис Хебблтуэйт и ее загадочной враждебности. Я гадал, рассказала ли ей Мария о наших прогулках в бухту. Впрочем, ее мать невзлюбила меня с первой минуты, как только увидела у двери «Бастиона». Возможно, сочла меня тем самым чужаком, который живет за крепостными стенами и навлечет на город гибель. Столько ужасов сопутствовало мне в жизни на каждом шагу: погибли мои сестра и родители, тетя и дядя, а теперь и Чэпмены. Город разрушен. Может, я – бомба замедленного действия или противопехотная мина, которую во что бы то ни стало нужно обойти стороной?
Эти мысли изнурили меня. Грустный, подавленный, я вновь превратился в обломок кораблекрушения – на этот раз в безграничном и темном океане сна.
К трем часам дня я успел подняться на чердак и вышел через дверь на «вдовью дорожку». Я посмотрел в сторону «Бастиона» и увидел Марию у окна верхнего этажа. Мы долго махали друг другу руками и посылали воздушные поцелуи. Потом она скрылась. Когда же кончится буря? – думал я.
В четверг начался дождь, теплый и ласковый. Все бы ничего, если б не ветер. После завтрака мы забаррикадировали окна, потом мистер Чэпмен отправился на собрание в резиденцию коменданта.
Вернувшись домой, он сказал, что, согласно последней радиограмме, эпицентр бури движется прямо на наш остров. Кое-кто из жителей, видимо не полагаясь на свои жилища, уже перебрался в крепость. Одна или две семьи последовали совету Марты Ригг, покинули город и ушли в горы.
– А сами Ригг и Марта? Они последовали этому совету? – поинтересовался Джон.
– Нет, – сказал мистер Чэпмен. – Они должны присматривать за кладбищем.
Не знаю, в шутку ли он это сказал, но мы все засмеялись.
В три часа я вышел на «вдовью дорожку», чтобы помахать рукой Марии, но тщетно: все окна в «Бастионе» были забиты досками. И все-таки я помахал ей рукой. Затем постарался отвлечься чтением и карточной игрой с молодыми Чэпменами. Наступил вечер, фонари-«молнии» раскачивались, и толстые деревянные балки стонали, как некогда стонали они под натиском штормов в открытом море.
К пятнице ветер уже выл не умолкая, и ему вторил грохот ливня – не легкой мороси, а сильного, жестокого потока. За едой я подметил, что мистер Чэпмен, для которого обычно сидение на берегу в плохую погоду было долгожданным отдыхом, чем-то озабочен. Порой земля у нас под ногами начинала урчать, словно остров терся о причальную стенку. Миссис Чэпмен лежала в постели с мигренью. Софи, сиамская кошка, наконец-то подружилась со мной. И теперь норовила пристроиться на коленях у меня или улечься ко мне в постель, и казалось, что со мной она чувствует себя в большей безопасности, чем с другими.
В полдень ветер визжал, дождь молотом бил в дом. Мы ничего не могли разглядеть в щелях меж досок, которыми были забиты окна, – дождь висел сплошной пеленой.
А потом, ровно в два часа, жуткий вой ветра стих. Унялся и дождь. Я лежал на постели вместе с Софи и читал, когда услышал тишину. Я встал и полез по лестнице на чердак. Поднял тяжелую деревянную задвижку, распахнул дверь и вышел на «вдовью дорожку».
Я стоял словно бы в огромном соборе, окруженный черными колоннами, под голубым витражным сводом.
Оглядев город, я ужаснулся тому, что успел натворить ураган. Все крыши вокруг, насколько хватало взгляда, были частично сорваны. На домах не доставало стольких фанерных листов, что уцелевшая обшивка складывалась в узор, подобный лоскутному одеялу. Еще больше меня испугала разоренная окрестность – ни деревьев, ни садов, ни газонов, ни пристроек, ни сараев – сплошная черная лава. «Бастион» и крепостные стены вроде бы устояли, но главная улица превратилась в мелководную речку. На доме коменданта обломился флагшток и все здание слегка накренилось к западу. Весь пляж размыло волнами. Не уцелело ни единой лодки. Даже бетонный причал почти полностью обрушился.
Я простоял на «вдовьей дорожке» всего несколько минут, как вдруг послышался новый звук – глухой рев, надвигавшийся с востока. Сперва я не мог понять, откуда он исходит, – казалось, его порождает горизонт, где свинцовое небо слипалось со свинцовым морем. Но шов между морем и небом раздвигался, становился все толще, и океан как будто набухал этим звуком.
Вдруг голубой свод над моей головой сорвало, и ветер вновь подул с такой силой, что я едва успел ухватиться за ограждение. Глухой рев на востоке становился все громче, лента горизонта почернела. Еще немного – и она превратилась в низкую, широкую стену. Ветер словно пытался обогнать эту преграду, завывая от ужаса.
И тут я понял, что это такое: черная стена – это гребень высочайшей волны, несущейся к острову Святого Иуды.
Я хотел вернуться в дом и предупредить Чэпменов, но ветер наглухо захлопнул дверь. Я дергал и дергал, пока ручка не осталась в моих руках. Я бил в дверь кулаками и кричал во весь голос, но никто не знал, что я вышел наружу, и никто не мог расслышать меня за шумом бури и скрипом балок.
Дождь замолотил меня бесчисленными кулаками. В виске возникла пронзительная боль, словно голова лопалась. Со всех сторон доносились странные хлопки и щелчки: это рвались оконные рамы и сами окна, двери, а под конец – и стены. За моей спиной дверь чердака раскололась надвое, но я все-таки не смог войти в дом, потому что со всех сторон в меня полетели гвозди – как стрелы из засады. Я почувствовал, как дом начинает проседать под моими ногами, словно воздушный шар, из которого постепенно уходит воздух.
Весь мир вокруг меня проваливался в бездну.
Я прижался спиной к ограждению и вцепился в него, видя, что дом разваливается. Меня что-то ударило сзади, я погрузился в зеленое чрево волны, захлебнулся, прорвался сквозь её плотную мембрану в шум и хаос. Я по-прежнему цеплялся руками за ограждение, и маленькая платформа все еще оставалась у меня под ногами.
Но платформа не была более соединена с домом Чэпменов. Это я понял, хотя мало что мог разглядеть вокруг: в три часа дня потемнело, как ночью. «Вдовья дорожка» превратилась в плот, уносимый волной к горе, чьи смутные очертания я едва различал в темноте. Поначалу я надеялся, что мой плот зацепится за склон, и я смогу там остановиться, но перед горой волна разделилась надвое, и мой плот пронесло мимо южного склона. В сумраке я видел, как мимо меня плывут куски балок, кресла, листы фанеры. Я видел и тела, плывшие лицом вниз, обнаженные – одежду с них сорвало. Потом я увидел длинный деревянный ящик без крышки, наполовину заполненный водой. Это был пустой гроб.
На следующий вечер, на закате, впередсмотрящий «Нелли», которая лежала в дрейфе, пережидая шторм, заметил в бинокль странный обломок кораблекрушения – деревянную площадку с перилами, а на ней мальчишку, привязавшего себя к перилами подтяжками. Шторм то ли улегся, то ли пронесся мимо, оставив мой плот позади.
«Нелли» подобрала меня, и я проспал двенадцать часов подряд на сухой шконке. Когда я проснулся, ярко светило солнце, и вдали поднималась гора Святого Иуды.
В полдень пароход бросил якорь на рейде, и на берег высадилась спасательная партия, прихватив меня в качестве проводника.
Там, где был прежде город, не осталось ничего – поселение исчезло, словно его стряхнули с тарелки в океан. Высокие волны не только разрушили стены, но разметали даже лежавшие в их основании валуны лавы. Дом Чэпменов исчез с лица земли, как и все остальные. От него и соседних зданий уцелели только самые концы балок, торчавшие из пучины лавы, точно сломанные зубочистки.
Я сказал офицеру, возглавлявшему поиски, что на горе есть и другие выжившие. Вопреки очевидности я надеялся найти там Чэпменов живыми и невредимыми. Мы прошли мимо того места, где располагалось кладбище – «го смыло целиком, образовался лишь прямоугольный котлован размером с футбольное поле. Далее мы прошли мимо дома тети Лиззи – ни от него, ни от огорода не осталось и следа. Сцена преступления наконец-то была уничтожена.
Добравшись до горы, мы увидели, что склон, примерно до уровня пятидесяти футов, усыпан обломками, которые занесла сюда волна. Затем мы услышали взывавшие к нам голоса. Из зарослей вышли уцелевшие – с полдюжины детей и взрослых, но Чэпменов среди них не было. Мгновение – и спасенные, спотыкаясь, устремились к нам. Я едва мог поверить глазам – впереди бежал доктор Хебблтуэйт, и сигарета свисала с его губ, а за ним поспешала жена. Позади них – Мария!
Я окликнул ее, спросил, видела ли она Чэпменов. Мария покачала головой. Я направился к ней, но между нами встала миссис Хебблтуэйт.
– Уберите от нас этого парня! – сказала она офицеру. – От него только неприятности.
Доктор Хебблтуэйт сердито глянул на свою супругу.
– Боюсь, Эндрю, Чэпменов мы не видели, – сказал он. – Мне очень жаль.
Доктор рассказал офицеру с «Нелли», что всего спаслось десять человек. Две другие семьи, тоже успевшие укрыться на горе, во время краткого затишья решили вернуться домой. Они начали спуск по лавовой долине и были на полпути к городу, когда увидели надвигавшуюся волну. Повернувшись, они бросились обратно, но волна легко догнала и поглотила их.
Хебблтуэйты и немногие уцелевшие видели это с безопасной высоты над уровнем волн.
В ту ночь, когда «Нелли» взяла курс на север, я долго не мог уснуть. Сон не шел, разум мой уподобился вечно бодрствующей акуле. Я гадал, что станется теперь со мной. Я оплакивал смерть Чэпменов. Потом мои мысли обратились к миссис Хебблтуэйт и ее загадочной враждебности. Я гадал, рассказала ли ей Мария о наших прогулках в бухту. Впрочем, ее мать невзлюбила меня с первой минуты, как только увидела у двери «Бастиона». Возможно, сочла меня тем самым чужаком, который живет за крепостными стенами и навлечет на город гибель. Столько ужасов сопутствовало мне в жизни на каждом шагу: погибли мои сестра и родители, тетя и дядя, а теперь и Чэпмены. Город разрушен. Может, я – бомба замедленного действия или противопехотная мина, которую во что бы то ни стало нужно обойти стороной?
Эти мысли изнурили меня. Грустный, подавленный, я вновь превратился в обломок кораблекрушения – на этот раз в безграничном и темном океане сна.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В том долгом и печальном пути на север Хебблтуэйты и другие спасенные с острова и близко не подпускали меня к себе: даже еду мне подавали в каюту. Капитан «Нелли», дружелюбный человек с загорелым лицом и крючковатым носом, дал ясно понять, что мне запрещено с ними разговаривать. Мучительно было знать, что Мария рядом, но остальные каюты располагались на верхней палубе, над моей головой, и трап, соединявший эти две палубы, упирался в металлическую решетку, запиравшуюся с той стороны на засов. Надежней тюремной стены она отделяла меня от Марии. Я мог гулять по своей палубе, облокачиваться на леера, как три года назад по пути на юг. Но теперь со мной не было Гарри Грина, и эти вахты были пустыми и одинокими – ничего, кроме безбрежного океана.
Иногда никого из матросов поблизости не оказывалось, и я взбегал по трапу и толкал решетку в надежде, что ее забыли запереть. Но такое случилось лишь как-то раз поздней ночью, примерно на полпути к северу. Я повернул ручку, она поддалась, и дверь отворилась с негромким скрипом. Я переступил порог и остановился в тускло освещенном проходе, где разместились Хебблтуэйты и все остальные, кто спасся от великой бури на острове Святого Иуды.
И что же дальше? В коридор выходили двери десяти кают, я понятия не имел, в какой из них старшие Хебблтуэйты, а в какой – Марии, если она живет отдельно от родителей. Лучше уж было махнуть рукой и вернуться на свою палубу, пока меня не заметили.
Но меня заметили.
– Эндрю! Это ты? – Слова едва различались за шумом машин. Я оглянулся. В тени около трапа показалась фигура в белой рубашке. Вот она выступила в тускловатый круг света.
Это была Мария.
Она приложила палец к губам и поманила меня за собой по коридору на палубу. Я повиновался. Мы нашли густую тень возле спасательной шлюпки, свисавшей с кран-балок. Мы стояли рядом, не притрагиваясь друг к другу. Меня колотила дрожь.
Иногда никого из матросов поблизости не оказывалось, и я взбегал по трапу и толкал решетку в надежде, что ее забыли запереть. Но такое случилось лишь как-то раз поздней ночью, примерно на полпути к северу. Я повернул ручку, она поддалась, и дверь отворилась с негромким скрипом. Я переступил порог и остановился в тускло освещенном проходе, где разместились Хебблтуэйты и все остальные, кто спасся от великой бури на острове Святого Иуды.
И что же дальше? В коридор выходили двери десяти кают, я понятия не имел, в какой из них старшие Хебблтуэйты, а в какой – Марии, если она живет отдельно от родителей. Лучше уж было махнуть рукой и вернуться на свою палубу, пока меня не заметили.
Но меня заметили.
– Эндрю! Это ты? – Слова едва различались за шумом машин. Я оглянулся. В тени около трапа показалась фигура в белой рубашке. Вот она выступила в тускловатый круг света.
Это была Мария.
Она приложила палец к губам и поманила меня за собой по коридору на палубу. Я повиновался. Мы нашли густую тень возле спасательной шлюпки, свисавшей с кран-балок. Мы стояли рядом, не притрагиваясь друг к другу. Меня колотила дрожь.