Страница:
— Он был очень добрым, — улыбнулась Гудрун. — Боюсь, он знал меня не слишком хорошо.
— Это именно то, что он говорил. — Мисс Плендерлейт осторожно убрала палец ребенка от своего рта. Малыш уже почти спал. — Фостер всегда говорил, что образование очень важно, но оно на самом деле не имеет значения, потому что ум гораздо важнее образования. Но и ум нельзя считать чем-то особенно важным, ибо мудрость важнее. Он говорил, что совсем не знает, имеете ли вы образование, ум или мудрость. Говорил, что все это несущественно. Но даже слепой может увидеть, что у вас доброе сердце. А в этом мире доброе сердце заменяет все остальное, все, что имеет значение.
— Бригадный генерал Фарнхолм был очень добр, — пробормотала Гудрун.
— Бригадный генерал Фарнхолм был очень умным человеком, — с мягким упреком возразила мисс Плендерлейт. — Он был достаточно умен, чтобы... Ну ладно... не имеет значения... Вы и маленький мальчик. Он очень полюбил этого малыша.
— "Мы все приходим в ореоле славы..." — пробормотал Уиллоуби.
— Что?.. — удивленно посмотрела на него мисс Плендерлейт. — Что вы сказали?
— Ничего. Просто случайная мысль, мисс Плендерлейт.
Мисс Плендерлейт улыбнулась ему и поглядела на малыша. Снова наступило молчание, но на этот раз не такое неловкое, как прежде. Его нарушил капитан Файндхорн, когда задал вопрос, на который они все хотели получить ответ:
— Если мы когда-нибудь снова попадем домой, то будем этим полностью обязаны бригадному генералу Фарнхолму. Не думаю, что кто-либо из нас когда-нибудь забудет об этом. Вы объяснили нам, почему он так поступил. Видимо, вы знали его гораздо лучше, чем любой из нас, мисс Плендерлейт. Вы можете нам рассказать, как он это сделал?
Мисс Плендерлейт согласно кивнула:
— Я расскажу вам. Это было очень просто, потому что Фостер был очень простым и прямым человеком. Вы все обратили внимание на тот большой саквояж, который он унес с собой.
— Да, — улыбнулся Файндхорн. — Тот, в котором он носил свои... э-э... запасы.
— Верно, виски. Кстати, он терпеть не мог этот напиток. Использовал его для создания местного колорита. Словом, он оставил все бутылки и остальное содержимое саквояжа на острове. В расщелинах скал, полагаю. Тогда-то он...
— Что? Что вы сказали? — раздался голос ван Оффена, еще не вполне пришедшего в себя от удара Фарнхолма по голове. Он так резко наклонился вперед на скамье, что поморщился от боли в раненой ноге. — Он оставил все свои вещи на островке?
— Именно так я и сказала. Почему вам это кажется столь удивительным, мистер ван Оффен?
— Полагаю, что никакой причины для этого нет. — Ван Оффен откинулся назад и улыбнулся. — Пожалуйста, продолжайте.
— Это, собственно, и все. Он нашел на берегу в ту ночь много японских гранат и сунул четырнадцать или пятнадцать в свой саквояж.
— В свой саквояж? — Николсон похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. — Они все находятся здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.
— Он нашел больше, чем сказал вам, — очень тихо произнесла мисс Плендерлейт. — Он забрал их все на борт торпедного катера. Он бегло говорил по-японски, и ему было нетрудно убедить их, что у него с собой планы Яна Беккера. Спустившись в каюту, он пообещал показать им планы, сунул руку в саквояж и сорвал чеку. Он сказал, что это займет всего четыре секунды.
Та ночь выдалась безлунной и беззвездной, только темные облака над головой, и Николсон час за часом вел шлюпку, полагаясь на интуицию и на Бога. Стекло компаса треснуло, почти весь воздух из гирокомпаса вышел. Стрелка так бесконтрольно крутилась, что определить по ней хоть что-то в тусклом свете фонарика было просто невозможно. Николсон вел шлюпку, ориентируясь на ветер, и пытался держать курс так, чтобы ветер всегда дул в левый борт. Он рассчитывал на постоянство ветра и течения, которые не дадут им сколько-нибудь значительно отклониться от направления. Но и при постоянстве ветра и течения шлюпкой было трудно управлять. Все больше и больше воды вливалось в нее. Она тяжело осела на корму.
Ближе к концу ночи его беспокойство и напряжение возросли. Эта напряженность передалась большинству находившихся в шлюпке. Немногие заснули в ту ночь. Вскоре после полуночи Николсон произвел весьма приблизительные подсчеты, предполагая, что находится в десяти-двенадцати милях от Зондского пролива, а возможно, и ближе, всего милях в пяти. Причина для беспокойства у него имелась. Их карта Восточного архипелага была теперь вся в соляных разводах, промокшая и бесполезная, но он очень хорошо знал о скалах, рифах и отмелях, находившихся к юго-востоку от побережья Суматры. Однако точно вспомнить, где они находятся, не мог. И к тому же не мог определить точное местонахождение шлюпки. Его расчеты широт были так приблизительны, что они вполне могли пропустить пролив. Возможность пропороть днище шлюпки о прибрежные рифы была столь же велика, как и шансы миновать скалы. Все в шлюпке выглядели такими больными, такими усталыми и беспомощными, что если пришлось бы оставить шлюпку не дальше полумили от берега, то и тогда лишь менее половины из них могли бы надеяться на спасение. Даже если им удастся миновать все грозящие опасности, их ожидала необходимость причалить к берегу в условиях сильного прилива.
После двух ночи Николсон послал боцмана и Вэнниера на нос впередсмотрящими. Еще несколько человек вызвались встать на вахту, но Николсон приказал им оставаться на своих местах, располагаясь на дне шлюпки для большей ее устойчивости. Он мог бы сообщить, что глаза Маккиннона видят лучше, чем все остальные, вместе взятые, но не сказал этого.
Еще через полчаса Николсон внезапно увидел еле заметные изменения. Вытянутая низкая зыбь, идущая с северо-запада, изменилась. Волны уже не шли накатом, стали короче и круче, но он так устал и так был физически вымотан, управляя наугад шлюпкой всю ночь, что чуть было не упустил из виду эти изменения. Ветер оставался таким же, не слабел и не усиливался за все прошедшие ночные часы.
— Маккиннон! — хрипло выкрикнул Николсон, заставив сидящих насторожиться и выпрямиться. — Нас занесло на отмель!
— Ага, вы правы, сэр.
Ветер четко донес не особенно обеспокоенный ответ боцмана, который стоял у мачты слева по борту, держась одной рукой за нее, а другой прикрывая глаза и вглядываясь вперед, в ночь.
— Вы видите что-нибудь?
— Ничего, черт побери, — откликнулся Маккиннон.
— Продолжайте наблюдение. Вэнниер...
— Сэр?
Голос слегка возбужденный, но достаточно твердый. Находясь на грани срыва менее двенадцати часов назад, Вэнниер чудесным образом преобразился и стал жизнедеятельнее и энергичнее всех остальных.
— Спустите паруса. Не свертывайте их: на это нет времени. Ван Оффен, Гордон, помогите ему.
Шлюпка стала сильнее зарываться в быстро мелеющую воду.
— Все еще ничего не видите, боцман?
— Ничего, сэр.
— Развяжите Сирана и двух его людей. Отправьте их на середину шлюпки. — Николсон подождал полминуты, пока трое, спотыкаясь, приблизятся. — Вы со своими людьми садитесь на весла. Гордон, вы тоже. Когда я дам команду, опустите весла и начнете грести.
— Только не сегодня, мистер Николсон.
— Что вы сказали?
— Вы слышали, что я сказал. Не сегодня, — холодно и презрительно повторил Сиран. — У меня онемели руки. И вообще у меня нет желания с вами сотрудничать.
— Не будьте болваном, Сиран. От этого зависят наши жизни.
— Но не моя. — Николсон увидел в темноте блеск обнажившихся в улыбке зубов. — Я отличный пловец, мистер Николсон.
— Вы оставили сорок человек на верную смерть, не так ли, Сиран? — рассеянно спросил Николсон, щелкнув предохранителем кольта.
Во внезапно наступившей тишине щелчок прозвучал неестественно громко. Секунда. Две. Три... Сиран вставил уключину, потянулся за веслом, отдавая приказ своим людям.
— Благодарю вас. — Николсон повысил голос. — Все слушайте! Предполагаю, что мы приближаемся к берегу. Вполне вероятно, что у берега будут скалы или рифы. Или сильный прибой. Шлюпка может перевернуться и затонуть. Не обязательно так случится, но вполне может быть. — Если этого не произойдет, то случится чудо, мрачно подумал он про себя. — Если окажетесь в воде, то держитесь вместе. Цепляйтесь за шлюпку, за весла, за спасательные пояса — словом, за все плавающее. И что бы ни произошло, держитесь вместе. Все понятно?
Все что-то тихо пробормотали в ответ. Николсон обвел фонариком шлюпку. Судя по тому, что он увидел в хилом желтом свете, никто не спал. Позы людей свидетельствовали об особой напряженности. Он быстро выключил фонарик. Но и слабого света хватило, чтобы сузившиеся зрачки перестали что-либо видеть в темноте.
— Все еще ничего, боцман? — окликнул он.
— Совершенно ничего, сэр. Черно, как... подождите минуту... — Маккиннон замер, одной рукой держась за мачту и молча вглядываясь вперед.
— Что там, приятель?! — закричал Николсон. — Что вы видите?
— Волнорезы, — отозвался Маккиннон, — или прибой. Я слышу...
— Где? Где это?
— Впереди. Еще не вижу. — Он опять умолк. — Кажется, справа по носу.
— Спустить второй парус, — приказал Николсон. — Мачту снять, Вэнниер.
Он наклонился к румпелю и повернул шлюпку против ветра, носом в море. Та медленно, с трудом послушалась руля. В ней было около двухсот литров морской воды, скопившейся в основном в кормовой части. Но все-таки шлюпка приняла нужное положение. Полузатопленная, в бушующем море, шлюпка еще слушалась руля.
— Теперь я вижу их! — крикнул с носа Маккиннон. — По правому борту, сэр.
Николсон повернулся и посмотрел через плечо. Сначала он ничего не заметил, даже ничего не услышал. Потом сразу увидел и услышал: тонкую белую линию, то исчезающую, то появляющуюся в темноте, и шум прибоя. Это, без сомнения, прибой; шум волн, разбивающихся у волнореза, совсем другой. Спасибо и на этом. Николсон снова сел за румпель.
— Хорошо, боцман, давайте!
Маккиннон ожидал этого слова. В его руках уже была цепь шлюпочного якоря. Он швырнул цепь в море, и лодка замедлила движение.
— Весла на воду!
Николсон бросил румпель и изо всех сил навалился на рулевое весло, стараясь удержать шлюпку носом в море до тех пор, пока якорь не заскребет по дну. Это было нелегко. Он не видел в темноте направления катящихся волн, ориентировался только по бьющему в лицо ветру и движению наполненной водой шлюпки. Он слышал скрежет дерева и приглушенные проклятья, когда люди пытались разъединить сцепившиеся весла, металлический лязг, когда весла вновь вставлялись в уключины.
— Дружнее, ребята! — крикнул он. — Легче, легче!
Он не надеялся, что они будут грести слаженно в такой темноте. Но до тех пор, пока они будут грести, можно будет подправлять курс шлюпки рулем. Николсон быстро взглянул через плечо. Линия прибоя находилась почти перпендикулярно к положению шлюпки. До него отчетливо доносился шум прибоя, даже против ветра. Сколько там оставалось? Пятьдесят метров? Или двести пятьдесят? Расстояние невозможно было точно определить в темноте. Он посмотрел вперед. Ветер хлестал по лицу вместе с дождем, с солеными морскими брызгами. Он ничего не мог увидеть. Ему показалось, что ветер стал сильнее. Прижав ладони ко рту рупором, он закричал:
— Как дела, Маккиннон?
— О, все просто замечательно, сэр.
Якорь уже натянул цепь в несколько морских саженей от носа. Боцман только что проткнул своим ножом канистру с соляркой, тщательно сделав эту работу: нефть не должна вытекать слишком долго. Чем больше будет нефти на поверхности моря, тем легче преодолеть линию прибоя. Он перебросил пробитую канистру через борт, чуть отпустил привязанный к канистре трос и другой конец надежно укрепил у основания мачты.
Они приняли все эти предосторожности для высадки на берег вовремя. Буруны оказались гораздо ближе двухсот пятидесяти метров. Они уже почти подошли к полосе прибоя. Тщательно, осторожно, мастерски используя рулевое весло, якорь и четырех гребцов с веслами, Николсон медленно сдавал шлюпку назад, к пенящейся полосе прибоя. Стремительно набрав скорость, шлюпка оседлала гигантскую волну. Весла оказались выше воды. Маккиннон натянул якорную цепь плавно и сильно, а волна разбилась о берег. Быстро дав команду опустить весла в воду и поправить якорную цепь, Николсон поглядел на берег. Шлюпка перевалила полосу прибоя и пошла к берегу в мерцающей пене и брызгах. Разлитую боцманом нефть сюда не донесло. Якорная цепь удержала корму перпендикулярно берегу. Пенящаяся вода обогнала шлюпку. И только когда самое худшее вроде бы осталось позади, внимательно глядевший на воду Николсон увидел там то, чего не должно было там находиться. Он хрипло закричал, предупреждая всех, но было уже слишком поздно.
Острая зазубренная скала, а возможно, острый как нож выступ кораллового рифа располосовал днище несущейся на волнах шлюпки от носа до кормы. Сильный удар тряхнул людей, заставил их отпустить то, за что они держались. Всех бросило вперед. Дернулись вперед их тела, руки, ноги. Двух-трех человек выбросило через борт в воду. Через секунду разваленная шлюпка резко наклонилась на одну сторону и перевернулась, выбросив всех в пенящийся прибой.
О следующих затем секундах в памяти не осталось ничего, кроме неясных воспоминаний калейдоскопа событий. Воспоминаний о том, как через них вновь и вновь перекатывались набегающие волны, как они глотали горькую морскую воду, как пытались встать на ноги, на покрытое галькой и подымающееся уступами дно, а их снова и снова сбивало с ног волнами и обломками шлюпки. Воспоминаний о том, как они вновь поднимались на ноги, а их в тот же миг тянули назад откатывающиеся морские волны, как они опять и опять вставали, выбираясь на берег, как падали на землю, и сердце, казалось, готово было выскочить из груди.
Николсон в общей сложности трижды выходил на берег. Первый раз — с мисс Плендерлейт, потерявшей сознание от удара о риф. Ее отбросило прямо на него, когда они перелетели через корму, и он инстинктивно прижал ее рукой к себе. Вместе они ушли на дно. Неожиданно для него вес женщины оказался почти вдвое большим, да к тому же она обеими руками вцепилась в ручки своей тяжелой парусиновой сумки. Она не отдавала сумку Николсону с таким упорством, что он счел это результатом страха и паники. Каким-то образом он все же вытащил ее на берег, все еще яростно вцепившуюся в ручку сумки. Даже не отдышавшись, он подождал уходящую волну и бросился следом в кипящее море, чтобы вынести на берег капитана. Файндхорн не хотел, чтобы ему помогали, твердил, что справится сам, но ранение и страдания последней недели лишили его всех запасов сил. Он бы утонул там, где погрузился на дно, на глубине чуть меньше метра.
Теперь в тесной группе на берегу собралось около десяти человек — сидящие, стоящие и лежащие, трудно различимые в темноте, судорожно хватающие ртом воздух, стонущие и блюющие морской водой. Николсон, еще не отдышавшись, стал торопливо проверять присутствующих, но не ушел дальше первого имени.
— Гудрун? Мисс Драчман!
Ответа не было, кроме стонов и звуков рвоты спасшихся.
— Мисс Драчман! Кто-нибудь видел мисс Драчман?.. Кто-нибудь спас Питера?
Никакого отклика.
— Ради бога, ответьте! Кто-нибудь видел малыша Питера?.. Кто-нибудь видел его?..
Но ответом ему был лишь гул прибоя и шипение уходящих волн, тащивших за собой гальку.
Николсон опустился на колени и ощупал лежавших на берегу. Среди них не было ни Питера, ни Гудрун Драчман. Он пружинисто вскочил на ноги, оттолкнул кого-то, оказавшегося на его пути, и стремительно рванулся в кипящее море, нырнул в воду и был закручен набегающей волной, но все же, как кошка, изловчился встать на ноги. Вся его усталость исчезла, словно никогда и не существовала вовсе. Он смутно заметил, что рядом с ним еще кто-то бросился в море, но не обратил на то никакого внимания.
Шесть быстрых шагов в пене прибоя, и вот что-то ударило его по коленям. Это были остатки шлюпки, терзаемые волнами прибоя. Его перевернуло, ударило плечом о киль и спиной хлопнуло о воду. Николсон задохнулся, но упорно продолжал движение, подгоняемый страхом и непонятным гневом, которого раньше никогда не испытывал. Каждый шаг вызывал у него мучительную боль в груди и ногах но он безжалостно понукал себя, словно обжигающая боль в ногах от удара обломков шлюпки и необходимость вдохнуть всей грудью чистый воздух, а не морскую пыль и брызги ему не препятствовали. Еще два шага — и он наткнулся на что-то мягкое, податливое. Он нагнулся, схватил за рубашку и поднял ее вместе с собой на поверхность.
— Гудрун!
— Джонни! О, Джонни! — Девушка прижалась к нему, и он почувствовал, как та дрожит.
— Питер! Где Питер? — настойчиво спрашивал он.
— О, Джонни! — Обычное ее самообладание пропало, и голос напоминал горестный вой. — Шлюпка ударила меня, и...
— Где Питер?! — Николсон с силой сжал ее плечи, свирепо крича и тряся девушку.
— Не знаю... Не знаю... Я... Не могу найти его!.. — Она оттолкнула его и нырнула в кипевшую вокруг пояса воду.
Николсон схватил ее, рывком поднял на ноги и повернул к себе. Рядом оказался Вэнниер, последовавший за ним в волны прибоя.
— Заберите ее на берег, Вэнниер.
— Я не пойду! Нет! — Гудрун вырывалась из рук Вэнниера, но сил ей для этого явно недоставало. — Я потеряла его!.. Я потеряла его!..
— Вы слышите меня, Вэнниер? — прозвучали как удар хлыста слова Николсона, уже повернувшегося к морю.
— Да, сэр, — пробормотал Вэнниер и стал тащить впавшую в истерику девушку к берегу через пену прибоя.
Вновь и вновь Николсон бросался в кипящую воду. Руки торопливо ощупывали покрытое галькой морское дно. Вновь и вновь он выныривал с пустыми руками. Однажды он схватил что-то на дне, но это оказалось просто пустой сумкой. Он с яростью отшвырнул ее и опять бросился в волны возле кораллового рифа, утопившего их шлюпку. Он был почти по плечи в воде, его то и дело сбивало с ног. Несколько раз пришлось хлебнуть изрядную порцию морской воды, когда волна била прямо в лицо, а он продолжал выкрикивать имя малыша снова и снова, словно какую-то безумную молитву. Он заставлял свое вымотанное тело совершать нечеловеческие усилия, движимый страхом и ужасным волнением которые мешали холодному анализу обстановки. Он даже не предполагал, что подобное беспокойство может возникнуть в душе человека. Он нырял уже две или три минуты с того времени, как перевернулась шлюпка. И сейчас он понимал даже своим смятенным сознанием, что малыш не мог прожить в этой кипящей воде дольше — он захлебнулся бы сразу. Остатки здравого смысла говорили ему об этом, но он гнал от себя подобные мысли и снова нырял, нырял, нырял... Нырял в пенящиеся волны прибоя и ощупывал покрытое галькой дно моря. И снова — ничего. И под водой, и на поверхности. Ничего. Только ветер, дождь, темнота и глухой рокот прибоя. И вдруг он услышал тонкий и высокий ясный звук, пронзающий ветер и море.
Справа от него, приблизительно в тридцати метрах от берега, раздался пронзительный испуганный крик ребенка. Николсон резко развернулся и бросился туда, проклиная глубину воды, превращающую его бег в преувеличенно замедленное движение. Опять раздался крик ребенка. Уже не более четырех метров от него. Николсон закричал, услышал в ответ выкрик взрослого человека и внезапно оказался рядом с темнеющей мужской фигурой, такой же высокой, как он сам. Человек держал ребенка над собой на вытянутых руках.
— Как же я рад видеть вас, мистер Николсон! — Голос ван Оффена был очень слаб и еле слышен. — Малыш цел. Пожалуйста, заберите его у меня.
Николсон едва успел подхватить мальчика, как голландец пошатнулся и плашмя рухнул в пенящуюся воду лицом вниз.
Глава 13
— Это именно то, что он говорил. — Мисс Плендерлейт осторожно убрала палец ребенка от своего рта. Малыш уже почти спал. — Фостер всегда говорил, что образование очень важно, но оно на самом деле не имеет значения, потому что ум гораздо важнее образования. Но и ум нельзя считать чем-то особенно важным, ибо мудрость важнее. Он говорил, что совсем не знает, имеете ли вы образование, ум или мудрость. Говорил, что все это несущественно. Но даже слепой может увидеть, что у вас доброе сердце. А в этом мире доброе сердце заменяет все остальное, все, что имеет значение.
— Бригадный генерал Фарнхолм был очень добр, — пробормотала Гудрун.
— Бригадный генерал Фарнхолм был очень умным человеком, — с мягким упреком возразила мисс Плендерлейт. — Он был достаточно умен, чтобы... Ну ладно... не имеет значения... Вы и маленький мальчик. Он очень полюбил этого малыша.
— "Мы все приходим в ореоле славы..." — пробормотал Уиллоуби.
— Что?.. — удивленно посмотрела на него мисс Плендерлейт. — Что вы сказали?
— Ничего. Просто случайная мысль, мисс Плендерлейт.
Мисс Плендерлейт улыбнулась ему и поглядела на малыша. Снова наступило молчание, но на этот раз не такое неловкое, как прежде. Его нарушил капитан Файндхорн, когда задал вопрос, на который они все хотели получить ответ:
— Если мы когда-нибудь снова попадем домой, то будем этим полностью обязаны бригадному генералу Фарнхолму. Не думаю, что кто-либо из нас когда-нибудь забудет об этом. Вы объяснили нам, почему он так поступил. Видимо, вы знали его гораздо лучше, чем любой из нас, мисс Плендерлейт. Вы можете нам рассказать, как он это сделал?
Мисс Плендерлейт согласно кивнула:
— Я расскажу вам. Это было очень просто, потому что Фостер был очень простым и прямым человеком. Вы все обратили внимание на тот большой саквояж, который он унес с собой.
— Да, — улыбнулся Файндхорн. — Тот, в котором он носил свои... э-э... запасы.
— Верно, виски. Кстати, он терпеть не мог этот напиток. Использовал его для создания местного колорита. Словом, он оставил все бутылки и остальное содержимое саквояжа на острове. В расщелинах скал, полагаю. Тогда-то он...
— Что? Что вы сказали? — раздался голос ван Оффена, еще не вполне пришедшего в себя от удара Фарнхолма по голове. Он так резко наклонился вперед на скамье, что поморщился от боли в раненой ноге. — Он оставил все свои вещи на островке?
— Именно так я и сказала. Почему вам это кажется столь удивительным, мистер ван Оффен?
— Полагаю, что никакой причины для этого нет. — Ван Оффен откинулся назад и улыбнулся. — Пожалуйста, продолжайте.
— Это, собственно, и все. Он нашел на берегу в ту ночь много японских гранат и сунул четырнадцать или пятнадцать в свой саквояж.
— В свой саквояж? — Николсон похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. — Они все находятся здесь, под скамьей, мисс Плендерлейт.
— Он нашел больше, чем сказал вам, — очень тихо произнесла мисс Плендерлейт. — Он забрал их все на борт торпедного катера. Он бегло говорил по-японски, и ему было нетрудно убедить их, что у него с собой планы Яна Беккера. Спустившись в каюту, он пообещал показать им планы, сунул руку в саквояж и сорвал чеку. Он сказал, что это займет всего четыре секунды.
Та ночь выдалась безлунной и беззвездной, только темные облака над головой, и Николсон час за часом вел шлюпку, полагаясь на интуицию и на Бога. Стекло компаса треснуло, почти весь воздух из гирокомпаса вышел. Стрелка так бесконтрольно крутилась, что определить по ней хоть что-то в тусклом свете фонарика было просто невозможно. Николсон вел шлюпку, ориентируясь на ветер, и пытался держать курс так, чтобы ветер всегда дул в левый борт. Он рассчитывал на постоянство ветра и течения, которые не дадут им сколько-нибудь значительно отклониться от направления. Но и при постоянстве ветра и течения шлюпкой было трудно управлять. Все больше и больше воды вливалось в нее. Она тяжело осела на корму.
Ближе к концу ночи его беспокойство и напряжение возросли. Эта напряженность передалась большинству находившихся в шлюпке. Немногие заснули в ту ночь. Вскоре после полуночи Николсон произвел весьма приблизительные подсчеты, предполагая, что находится в десяти-двенадцати милях от Зондского пролива, а возможно, и ближе, всего милях в пяти. Причина для беспокойства у него имелась. Их карта Восточного архипелага была теперь вся в соляных разводах, промокшая и бесполезная, но он очень хорошо знал о скалах, рифах и отмелях, находившихся к юго-востоку от побережья Суматры. Однако точно вспомнить, где они находятся, не мог. И к тому же не мог определить точное местонахождение шлюпки. Его расчеты широт были так приблизительны, что они вполне могли пропустить пролив. Возможность пропороть днище шлюпки о прибрежные рифы была столь же велика, как и шансы миновать скалы. Все в шлюпке выглядели такими больными, такими усталыми и беспомощными, что если пришлось бы оставить шлюпку не дальше полумили от берега, то и тогда лишь менее половины из них могли бы надеяться на спасение. Даже если им удастся миновать все грозящие опасности, их ожидала необходимость причалить к берегу в условиях сильного прилива.
После двух ночи Николсон послал боцмана и Вэнниера на нос впередсмотрящими. Еще несколько человек вызвались встать на вахту, но Николсон приказал им оставаться на своих местах, располагаясь на дне шлюпки для большей ее устойчивости. Он мог бы сообщить, что глаза Маккиннона видят лучше, чем все остальные, вместе взятые, но не сказал этого.
Еще через полчаса Николсон внезапно увидел еле заметные изменения. Вытянутая низкая зыбь, идущая с северо-запада, изменилась. Волны уже не шли накатом, стали короче и круче, но он так устал и так был физически вымотан, управляя наугад шлюпкой всю ночь, что чуть было не упустил из виду эти изменения. Ветер оставался таким же, не слабел и не усиливался за все прошедшие ночные часы.
— Маккиннон! — хрипло выкрикнул Николсон, заставив сидящих насторожиться и выпрямиться. — Нас занесло на отмель!
— Ага, вы правы, сэр.
Ветер четко донес не особенно обеспокоенный ответ боцмана, который стоял у мачты слева по борту, держась одной рукой за нее, а другой прикрывая глаза и вглядываясь вперед, в ночь.
— Вы видите что-нибудь?
— Ничего, черт побери, — откликнулся Маккиннон.
— Продолжайте наблюдение. Вэнниер...
— Сэр?
Голос слегка возбужденный, но достаточно твердый. Находясь на грани срыва менее двенадцати часов назад, Вэнниер чудесным образом преобразился и стал жизнедеятельнее и энергичнее всех остальных.
— Спустите паруса. Не свертывайте их: на это нет времени. Ван Оффен, Гордон, помогите ему.
Шлюпка стала сильнее зарываться в быстро мелеющую воду.
— Все еще ничего не видите, боцман?
— Ничего, сэр.
— Развяжите Сирана и двух его людей. Отправьте их на середину шлюпки. — Николсон подождал полминуты, пока трое, спотыкаясь, приблизятся. — Вы со своими людьми садитесь на весла. Гордон, вы тоже. Когда я дам команду, опустите весла и начнете грести.
— Только не сегодня, мистер Николсон.
— Что вы сказали?
— Вы слышали, что я сказал. Не сегодня, — холодно и презрительно повторил Сиран. — У меня онемели руки. И вообще у меня нет желания с вами сотрудничать.
— Не будьте болваном, Сиран. От этого зависят наши жизни.
— Но не моя. — Николсон увидел в темноте блеск обнажившихся в улыбке зубов. — Я отличный пловец, мистер Николсон.
— Вы оставили сорок человек на верную смерть, не так ли, Сиран? — рассеянно спросил Николсон, щелкнув предохранителем кольта.
Во внезапно наступившей тишине щелчок прозвучал неестественно громко. Секунда. Две. Три... Сиран вставил уключину, потянулся за веслом, отдавая приказ своим людям.
— Благодарю вас. — Николсон повысил голос. — Все слушайте! Предполагаю, что мы приближаемся к берегу. Вполне вероятно, что у берега будут скалы или рифы. Или сильный прибой. Шлюпка может перевернуться и затонуть. Не обязательно так случится, но вполне может быть. — Если этого не произойдет, то случится чудо, мрачно подумал он про себя. — Если окажетесь в воде, то держитесь вместе. Цепляйтесь за шлюпку, за весла, за спасательные пояса — словом, за все плавающее. И что бы ни произошло, держитесь вместе. Все понятно?
Все что-то тихо пробормотали в ответ. Николсон обвел фонариком шлюпку. Судя по тому, что он увидел в хилом желтом свете, никто не спал. Позы людей свидетельствовали об особой напряженности. Он быстро выключил фонарик. Но и слабого света хватило, чтобы сузившиеся зрачки перестали что-либо видеть в темноте.
— Все еще ничего, боцман? — окликнул он.
— Совершенно ничего, сэр. Черно, как... подождите минуту... — Маккиннон замер, одной рукой держась за мачту и молча вглядываясь вперед.
— Что там, приятель?! — закричал Николсон. — Что вы видите?
— Волнорезы, — отозвался Маккиннон, — или прибой. Я слышу...
— Где? Где это?
— Впереди. Еще не вижу. — Он опять умолк. — Кажется, справа по носу.
— Спустить второй парус, — приказал Николсон. — Мачту снять, Вэнниер.
Он наклонился к румпелю и повернул шлюпку против ветра, носом в море. Та медленно, с трудом послушалась руля. В ней было около двухсот литров морской воды, скопившейся в основном в кормовой части. Но все-таки шлюпка приняла нужное положение. Полузатопленная, в бушующем море, шлюпка еще слушалась руля.
— Теперь я вижу их! — крикнул с носа Маккиннон. — По правому борту, сэр.
Николсон повернулся и посмотрел через плечо. Сначала он ничего не заметил, даже ничего не услышал. Потом сразу увидел и услышал: тонкую белую линию, то исчезающую, то появляющуюся в темноте, и шум прибоя. Это, без сомнения, прибой; шум волн, разбивающихся у волнореза, совсем другой. Спасибо и на этом. Николсон снова сел за румпель.
— Хорошо, боцман, давайте!
Маккиннон ожидал этого слова. В его руках уже была цепь шлюпочного якоря. Он швырнул цепь в море, и лодка замедлила движение.
— Весла на воду!
Николсон бросил румпель и изо всех сил навалился на рулевое весло, стараясь удержать шлюпку носом в море до тех пор, пока якорь не заскребет по дну. Это было нелегко. Он не видел в темноте направления катящихся волн, ориентировался только по бьющему в лицо ветру и движению наполненной водой шлюпки. Он слышал скрежет дерева и приглушенные проклятья, когда люди пытались разъединить сцепившиеся весла, металлический лязг, когда весла вновь вставлялись в уключины.
— Дружнее, ребята! — крикнул он. — Легче, легче!
Он не надеялся, что они будут грести слаженно в такой темноте. Но до тех пор, пока они будут грести, можно будет подправлять курс шлюпки рулем. Николсон быстро взглянул через плечо. Линия прибоя находилась почти перпендикулярно к положению шлюпки. До него отчетливо доносился шум прибоя, даже против ветра. Сколько там оставалось? Пятьдесят метров? Или двести пятьдесят? Расстояние невозможно было точно определить в темноте. Он посмотрел вперед. Ветер хлестал по лицу вместе с дождем, с солеными морскими брызгами. Он ничего не мог увидеть. Ему показалось, что ветер стал сильнее. Прижав ладони ко рту рупором, он закричал:
— Как дела, Маккиннон?
— О, все просто замечательно, сэр.
Якорь уже натянул цепь в несколько морских саженей от носа. Боцман только что проткнул своим ножом канистру с соляркой, тщательно сделав эту работу: нефть не должна вытекать слишком долго. Чем больше будет нефти на поверхности моря, тем легче преодолеть линию прибоя. Он перебросил пробитую канистру через борт, чуть отпустил привязанный к канистре трос и другой конец надежно укрепил у основания мачты.
Они приняли все эти предосторожности для высадки на берег вовремя. Буруны оказались гораздо ближе двухсот пятидесяти метров. Они уже почти подошли к полосе прибоя. Тщательно, осторожно, мастерски используя рулевое весло, якорь и четырех гребцов с веслами, Николсон медленно сдавал шлюпку назад, к пенящейся полосе прибоя. Стремительно набрав скорость, шлюпка оседлала гигантскую волну. Весла оказались выше воды. Маккиннон натянул якорную цепь плавно и сильно, а волна разбилась о берег. Быстро дав команду опустить весла в воду и поправить якорную цепь, Николсон поглядел на берег. Шлюпка перевалила полосу прибоя и пошла к берегу в мерцающей пене и брызгах. Разлитую боцманом нефть сюда не донесло. Якорная цепь удержала корму перпендикулярно берегу. Пенящаяся вода обогнала шлюпку. И только когда самое худшее вроде бы осталось позади, внимательно глядевший на воду Николсон увидел там то, чего не должно было там находиться. Он хрипло закричал, предупреждая всех, но было уже слишком поздно.
Острая зазубренная скала, а возможно, острый как нож выступ кораллового рифа располосовал днище несущейся на волнах шлюпки от носа до кормы. Сильный удар тряхнул людей, заставил их отпустить то, за что они держались. Всех бросило вперед. Дернулись вперед их тела, руки, ноги. Двух-трех человек выбросило через борт в воду. Через секунду разваленная шлюпка резко наклонилась на одну сторону и перевернулась, выбросив всех в пенящийся прибой.
О следующих затем секундах в памяти не осталось ничего, кроме неясных воспоминаний калейдоскопа событий. Воспоминаний о том, как через них вновь и вновь перекатывались набегающие волны, как они глотали горькую морскую воду, как пытались встать на ноги, на покрытое галькой и подымающееся уступами дно, а их снова и снова сбивало с ног волнами и обломками шлюпки. Воспоминаний о том, как они вновь поднимались на ноги, а их в тот же миг тянули назад откатывающиеся морские волны, как они опять и опять вставали, выбираясь на берег, как падали на землю, и сердце, казалось, готово было выскочить из груди.
Николсон в общей сложности трижды выходил на берег. Первый раз — с мисс Плендерлейт, потерявшей сознание от удара о риф. Ее отбросило прямо на него, когда они перелетели через корму, и он инстинктивно прижал ее рукой к себе. Вместе они ушли на дно. Неожиданно для него вес женщины оказался почти вдвое большим, да к тому же она обеими руками вцепилась в ручки своей тяжелой парусиновой сумки. Она не отдавала сумку Николсону с таким упорством, что он счел это результатом страха и паники. Каким-то образом он все же вытащил ее на берег, все еще яростно вцепившуюся в ручку сумки. Даже не отдышавшись, он подождал уходящую волну и бросился следом в кипящее море, чтобы вынести на берег капитана. Файндхорн не хотел, чтобы ему помогали, твердил, что справится сам, но ранение и страдания последней недели лишили его всех запасов сил. Он бы утонул там, где погрузился на дно, на глубине чуть меньше метра.
Теперь в тесной группе на берегу собралось около десяти человек — сидящие, стоящие и лежащие, трудно различимые в темноте, судорожно хватающие ртом воздух, стонущие и блюющие морской водой. Николсон, еще не отдышавшись, стал торопливо проверять присутствующих, но не ушел дальше первого имени.
— Гудрун? Мисс Драчман!
Ответа не было, кроме стонов и звуков рвоты спасшихся.
— Мисс Драчман! Кто-нибудь видел мисс Драчман?.. Кто-нибудь спас Питера?
Никакого отклика.
— Ради бога, ответьте! Кто-нибудь видел малыша Питера?.. Кто-нибудь видел его?..
Но ответом ему был лишь гул прибоя и шипение уходящих волн, тащивших за собой гальку.
Николсон опустился на колени и ощупал лежавших на берегу. Среди них не было ни Питера, ни Гудрун Драчман. Он пружинисто вскочил на ноги, оттолкнул кого-то, оказавшегося на его пути, и стремительно рванулся в кипящее море, нырнул в воду и был закручен набегающей волной, но все же, как кошка, изловчился встать на ноги. Вся его усталость исчезла, словно никогда и не существовала вовсе. Он смутно заметил, что рядом с ним еще кто-то бросился в море, но не обратил на то никакого внимания.
Шесть быстрых шагов в пене прибоя, и вот что-то ударило его по коленям. Это были остатки шлюпки, терзаемые волнами прибоя. Его перевернуло, ударило плечом о киль и спиной хлопнуло о воду. Николсон задохнулся, но упорно продолжал движение, подгоняемый страхом и непонятным гневом, которого раньше никогда не испытывал. Каждый шаг вызывал у него мучительную боль в груди и ногах но он безжалостно понукал себя, словно обжигающая боль в ногах от удара обломков шлюпки и необходимость вдохнуть всей грудью чистый воздух, а не морскую пыль и брызги ему не препятствовали. Еще два шага — и он наткнулся на что-то мягкое, податливое. Он нагнулся, схватил за рубашку и поднял ее вместе с собой на поверхность.
— Гудрун!
— Джонни! О, Джонни! — Девушка прижалась к нему, и он почувствовал, как та дрожит.
— Питер! Где Питер? — настойчиво спрашивал он.
— О, Джонни! — Обычное ее самообладание пропало, и голос напоминал горестный вой. — Шлюпка ударила меня, и...
— Где Питер?! — Николсон с силой сжал ее плечи, свирепо крича и тряся девушку.
— Не знаю... Не знаю... Я... Не могу найти его!.. — Она оттолкнула его и нырнула в кипевшую вокруг пояса воду.
Николсон схватил ее, рывком поднял на ноги и повернул к себе. Рядом оказался Вэнниер, последовавший за ним в волны прибоя.
— Заберите ее на берег, Вэнниер.
— Я не пойду! Нет! — Гудрун вырывалась из рук Вэнниера, но сил ей для этого явно недоставало. — Я потеряла его!.. Я потеряла его!..
— Вы слышите меня, Вэнниер? — прозвучали как удар хлыста слова Николсона, уже повернувшегося к морю.
— Да, сэр, — пробормотал Вэнниер и стал тащить впавшую в истерику девушку к берегу через пену прибоя.
Вновь и вновь Николсон бросался в кипящую воду. Руки торопливо ощупывали покрытое галькой морское дно. Вновь и вновь он выныривал с пустыми руками. Однажды он схватил что-то на дне, но это оказалось просто пустой сумкой. Он с яростью отшвырнул ее и опять бросился в волны возле кораллового рифа, утопившего их шлюпку. Он был почти по плечи в воде, его то и дело сбивало с ног. Несколько раз пришлось хлебнуть изрядную порцию морской воды, когда волна била прямо в лицо, а он продолжал выкрикивать имя малыша снова и снова, словно какую-то безумную молитву. Он заставлял свое вымотанное тело совершать нечеловеческие усилия, движимый страхом и ужасным волнением которые мешали холодному анализу обстановки. Он даже не предполагал, что подобное беспокойство может возникнуть в душе человека. Он нырял уже две или три минуты с того времени, как перевернулась шлюпка. И сейчас он понимал даже своим смятенным сознанием, что малыш не мог прожить в этой кипящей воде дольше — он захлебнулся бы сразу. Остатки здравого смысла говорили ему об этом, но он гнал от себя подобные мысли и снова нырял, нырял, нырял... Нырял в пенящиеся волны прибоя и ощупывал покрытое галькой дно моря. И снова — ничего. И под водой, и на поверхности. Ничего. Только ветер, дождь, темнота и глухой рокот прибоя. И вдруг он услышал тонкий и высокий ясный звук, пронзающий ветер и море.
Справа от него, приблизительно в тридцати метрах от берега, раздался пронзительный испуганный крик ребенка. Николсон резко развернулся и бросился туда, проклиная глубину воды, превращающую его бег в преувеличенно замедленное движение. Опять раздался крик ребенка. Уже не более четырех метров от него. Николсон закричал, услышал в ответ выкрик взрослого человека и внезапно оказался рядом с темнеющей мужской фигурой, такой же высокой, как он сам. Человек держал ребенка над собой на вытянутых руках.
— Как же я рад видеть вас, мистер Николсон! — Голос ван Оффена был очень слаб и еле слышен. — Малыш цел. Пожалуйста, заберите его у меня.
Николсон едва успел подхватить мальчика, как голландец пошатнулся и плашмя рухнул в пенящуюся воду лицом вниз.
Глава 13
Вокруг простирались джунгли, кошмарное влажное пекло. Высоко над головами в небольших просветах среди сплетенных ветвей деревьев и лиан они различали куски серого неба, которое совершенно скрыло от них восход солнца более двух часов назад. Проникавший сквозь верхушки деревьев свет приобретал странно нереальное качество — зловещее, наполненное тревожными предчувствиями. Это качество еще усиливали зеленые стены джунглей, вызывающие клаустрофобию, и испускающее миазмы болото по обе стороны тропинки, по которой они двигались.
Эта тропинка была непригодна даже для джунглей, хотя было видно, что в некоторых местах по обе ее стороны совсем недавно изрядно поработали топоры или мачете. Но путь был довольно сложным. Хорошо протоптанные места вдруг резко обрывались и таинственно исчезали, огибая гигантский ствол дерева, и тропинка ныряла в ожидающее жертву болото. Затем она опять появлялась в нескольких метрах впереди, хорошо заметная и твердая.
Николсон и Вэнниер, по пояс измазанные в отвратительно воняющей болотной жиже, уже наловчились находить внезапно исчезающую тропинку. Они уже знали, что обязательно найдется обход заболоченных участков, и не лезли напролом, а сначала внимательно оглядывали все вокруг. Но поиск таких обходов требовал слишком много времени, и порой они так далеко отходили от тропинки, что возвращались на нее только по чистой случайности. Они продолжали пробираться все дальше и глубже в джунгли, часто останавливаясь, счищая насколько возможно болотную жижу и снимая кошмарных серых пиявок, присасывающихся к ногам. Потом они торопились дальше по извивающейся тропинке мимо громадных стволов деревьев. Они пробирались так быстро, как могли, в этом тусклом, странно освещенном тропическом лесу, стараясь не обращать внимания на непонятные шуршания, шорохи и движения в глубине зарослей, сопровождавшие их продвижение.
Николсон, моряк до мозга костей, редко чувствовал себя уютно на земле, тем более в джунглях. Такого путешествия он по своей воле никогда бы не предпринял и даже не подумал бы о подобном, представься ему хоть какой-либо выбор. Но выбора совершенно никакого не имелось. Этот факт встал перед ними с жестокой очевидностью, едва первые блики рассвета дали возможность осмотреться и оценить окружающую обстановку и их положение. Выводы были сделаны далеко не утешительные.
Они высадились, вероятнее всего, на берегу острова Ява в Зондском проливе, в глубоком заливе, мили две шириной у его горла, на узком берегу, покрытом галькой. Почти к самой кромке воды подступали джунгли, густые, непроницаемые для взгляда. К югу тянулись вдоль берега низкие холмы, также покрытые джунглями. Берега залива были совершенно пустынны: ни животных, ни людей и вообще никаких признаков жизни. Только небольшая кучка потерпевших крушение сгрудилась под пальмами в поисках жалкого убежища. В ста метрах от них на берегу лежали выброшенные морем обломки шлюпки.
Шлюпка находилась в плачевном состоянии. Днище почти на пять метров в длину было проломлено от удара о риф, киль измочален. Словом, восстановить шлюпку не представлялось возможным. Оставался лишь один путь — через джунгли, но они были просто не в состоянии осознать это.
Капитан Файндхорн, несмотря на все свое мужество, был еще так слаб, что вряд ли прошел бы и десяток шагов. Ван Оффен тоже был слаб и мучился от сильной боли, его постоянно рвало. Перед тем как Николсон и Маккиннон сумели освободить его сильно поврежденную ногу от осьминога, который обхватил ее щупальцем, когда ван Оффен выносил на берег ребенка, он чуть было не утонул на мелководье. Это в сочетании с осколочным ранением в бедро, полученным несколько дней назад, и ударом по черепу, нанесенным ему недавно Фарнхолмом, намного понизило сопротивляемость его организма и способность к восстановлению сил. У Уолтерса и Эванса распухли руки от воспалившихся ран. Они тоже страдали от болей. У Маккиннона плохо сгибалась нога, и каждый шаг причинял мучительную боль, но все же, прихрамывая, он мог двигаться.
Уиллоуби оказался совсем без сил. Гордон весь как-то обмяк, и ясно было, что он бесполезен. А Сиран и его люди намерены были помогать себе, и никому, кроме себя. Только Николсон и четвертый помощник были готовы идти дальше. Но Николсон знал, что они двое, в сущности, ничем не могут помочь остальным. Говорить о починке шлюпки никто даже не стал, настолько это была бессмысленная затея, а возможность построить лодку или плот с оставшимися у них инструментами выглядела просто нелепой. Они оказались на суше и на суше были вынуждены оставаться. Однако и торчать на этом берегу долго не могли. Здесь не было возможности добыть пищу. Остаться на берегу — значит обречь себя на голодную смерть. Николсон не питал никаких иллюзий относительно того, смогут ли они прокормиться, срывая плоды с деревьев и кустов, добывая еду на земле и в воде. Имеющий опыт жизни в джунглях, конечно, нашел бы достаточно пищи, чтобы выжить, но для них скорее возникал шанс отравиться, случайно съев какое-нибудь незнакомое ядовитое растение. И вообще, серьезно раненные и больные люди долго не выживут, питаясь растениями и ягодами, без лекарств и медикаментов. Словом, перспективы для них открывались довольно мрачные.
Еда, убежище, бинты и лекарства были крайне необходимы и не могли появиться сами по себе. Необходимо было найти все это, необходимо, чтобы им оказали помощь. Но где найти помощь, приходилось лишь гадать. Северо-западная часть Явы, по сведениям Николсона, мало населена. Он вспомнил, что там имелись два-три маленьких городка, но слишком далеко от берега. Лучшим выходом для спасшихся было отыскать рыбацкое поселение на побережье. Конечно, они могли встретиться с враждебностью вместо помощи, и даже существовала вероятность наткнуться на японцев, так как в такой гористой местности японцы наверняка вынуждены будут ограничить свои действия прибрежными районами. Но эти предположения, как понимал Николсон, не стоило даже рассматривать. Они должны действовать, не беря во внимание возможный случайный риск, каков бы он ни был. Менее чем через час после восхода солнца он взял кольт калибра 0,455 — единственное их оружие кроме автоматического карабина бригадного генерала, оставленного им Маккиннону, — и двинулся в джунгли. Прямо следом за ним шел Вэнниер.
Эта тропинка была непригодна даже для джунглей, хотя было видно, что в некоторых местах по обе ее стороны совсем недавно изрядно поработали топоры или мачете. Но путь был довольно сложным. Хорошо протоптанные места вдруг резко обрывались и таинственно исчезали, огибая гигантский ствол дерева, и тропинка ныряла в ожидающее жертву болото. Затем она опять появлялась в нескольких метрах впереди, хорошо заметная и твердая.
Николсон и Вэнниер, по пояс измазанные в отвратительно воняющей болотной жиже, уже наловчились находить внезапно исчезающую тропинку. Они уже знали, что обязательно найдется обход заболоченных участков, и не лезли напролом, а сначала внимательно оглядывали все вокруг. Но поиск таких обходов требовал слишком много времени, и порой они так далеко отходили от тропинки, что возвращались на нее только по чистой случайности. Они продолжали пробираться все дальше и глубже в джунгли, часто останавливаясь, счищая насколько возможно болотную жижу и снимая кошмарных серых пиявок, присасывающихся к ногам. Потом они торопились дальше по извивающейся тропинке мимо громадных стволов деревьев. Они пробирались так быстро, как могли, в этом тусклом, странно освещенном тропическом лесу, стараясь не обращать внимания на непонятные шуршания, шорохи и движения в глубине зарослей, сопровождавшие их продвижение.
Николсон, моряк до мозга костей, редко чувствовал себя уютно на земле, тем более в джунглях. Такого путешествия он по своей воле никогда бы не предпринял и даже не подумал бы о подобном, представься ему хоть какой-либо выбор. Но выбора совершенно никакого не имелось. Этот факт встал перед ними с жестокой очевидностью, едва первые блики рассвета дали возможность осмотреться и оценить окружающую обстановку и их положение. Выводы были сделаны далеко не утешительные.
Они высадились, вероятнее всего, на берегу острова Ява в Зондском проливе, в глубоком заливе, мили две шириной у его горла, на узком берегу, покрытом галькой. Почти к самой кромке воды подступали джунгли, густые, непроницаемые для взгляда. К югу тянулись вдоль берега низкие холмы, также покрытые джунглями. Берега залива были совершенно пустынны: ни животных, ни людей и вообще никаких признаков жизни. Только небольшая кучка потерпевших крушение сгрудилась под пальмами в поисках жалкого убежища. В ста метрах от них на берегу лежали выброшенные морем обломки шлюпки.
Шлюпка находилась в плачевном состоянии. Днище почти на пять метров в длину было проломлено от удара о риф, киль измочален. Словом, восстановить шлюпку не представлялось возможным. Оставался лишь один путь — через джунгли, но они были просто не в состоянии осознать это.
Капитан Файндхорн, несмотря на все свое мужество, был еще так слаб, что вряд ли прошел бы и десяток шагов. Ван Оффен тоже был слаб и мучился от сильной боли, его постоянно рвало. Перед тем как Николсон и Маккиннон сумели освободить его сильно поврежденную ногу от осьминога, который обхватил ее щупальцем, когда ван Оффен выносил на берег ребенка, он чуть было не утонул на мелководье. Это в сочетании с осколочным ранением в бедро, полученным несколько дней назад, и ударом по черепу, нанесенным ему недавно Фарнхолмом, намного понизило сопротивляемость его организма и способность к восстановлению сил. У Уолтерса и Эванса распухли руки от воспалившихся ран. Они тоже страдали от болей. У Маккиннона плохо сгибалась нога, и каждый шаг причинял мучительную боль, но все же, прихрамывая, он мог двигаться.
Уиллоуби оказался совсем без сил. Гордон весь как-то обмяк, и ясно было, что он бесполезен. А Сиран и его люди намерены были помогать себе, и никому, кроме себя. Только Николсон и четвертый помощник были готовы идти дальше. Но Николсон знал, что они двое, в сущности, ничем не могут помочь остальным. Говорить о починке шлюпки никто даже не стал, настолько это была бессмысленная затея, а возможность построить лодку или плот с оставшимися у них инструментами выглядела просто нелепой. Они оказались на суше и на суше были вынуждены оставаться. Однако и торчать на этом берегу долго не могли. Здесь не было возможности добыть пищу. Остаться на берегу — значит обречь себя на голодную смерть. Николсон не питал никаких иллюзий относительно того, смогут ли они прокормиться, срывая плоды с деревьев и кустов, добывая еду на земле и в воде. Имеющий опыт жизни в джунглях, конечно, нашел бы достаточно пищи, чтобы выжить, но для них скорее возникал шанс отравиться, случайно съев какое-нибудь незнакомое ядовитое растение. И вообще, серьезно раненные и больные люди долго не выживут, питаясь растениями и ягодами, без лекарств и медикаментов. Словом, перспективы для них открывались довольно мрачные.
Еда, убежище, бинты и лекарства были крайне необходимы и не могли появиться сами по себе. Необходимо было найти все это, необходимо, чтобы им оказали помощь. Но где найти помощь, приходилось лишь гадать. Северо-западная часть Явы, по сведениям Николсона, мало населена. Он вспомнил, что там имелись два-три маленьких городка, но слишком далеко от берега. Лучшим выходом для спасшихся было отыскать рыбацкое поселение на побережье. Конечно, они могли встретиться с враждебностью вместо помощи, и даже существовала вероятность наткнуться на японцев, так как в такой гористой местности японцы наверняка вынуждены будут ограничить свои действия прибрежными районами. Но эти предположения, как понимал Николсон, не стоило даже рассматривать. Они должны действовать, не беря во внимание возможный случайный риск, каков бы он ни был. Менее чем через час после восхода солнца он взял кольт калибра 0,455 — единственное их оружие кроме автоматического карабина бригадного генерала, оставленного им Маккиннону, — и двинулся в джунгли. Прямо следом за ним шел Вэнниер.