Мгновение спустя она вернулась, в руках у нее была фотография в рамке примерно шесть на восемь дюймов. Она вручила ее Скуросу и быстро села в свое кресло. На этот раз она была осторожнее с рукавами, но так, чтобы это не бросалось в глаза. — Моя жена, джентльмены, — сказал Скурос. Он приподнялся и пустил по кругу фотографию темноволосой, темноглазой женщины, улыбка украшала ее скуластое славянское лицо. — Моя первая жена Анна. Мы были вместе тридцать лет. Брак это не обязательно плохо... Это Анна, джентльмены.
Будь я рабом светских приличий, я должен был бы ударить его, растоптать. Чтобы мужчина демонстрировал в компании, что он держит у изголовья фотографию бывшей жены, после того, как он дал вонять веем, что нынешняя жена утратила привлекательность, после того, как он унизил ее — в это было невозможно поверять. Этого, да еще следов от веревок на руках его нынешней жены, было достаточно, чтобы застрелять его. Но я не мог этого сделать. И я не стал бы этого делать, потому что читал по глазам этого старого шута, по его голосу, что творилось в его душе. Если тут была игра — то самая искусная игра, какую мне доводилось видеть, а слеза, скатившаяся по его щеке, заслуживала всех Оскаров, какие были вручены со дня основания кинематографа. Если же это не было игрой, то значит передо мной был несчастный и одинокий человек, забывший весь мир, сосредоточившийся на единственной вещи, которая осталась ему от той, что он любил и что ушла безвременно. И так оно и было.
И если бы здесь не было спокойной, гордой, не униженной Шарлотты Скурос, которая невидящим взглядом уставились в огонь, я бы и сам чего доброго расчувствовался. Но поскольку она сидела рядом, мне не составило труда скрыть свои чувства. Однако кое-кто не смог этого — и отнюдь не из сочувствия к Скуросу. Мак-Каллэм, шотландский адвокат, бледный от отвращения, поднялся, что-то пробормотал о плохом самочувствии, пожелал нам доброй ночи и вышел. Бородатый банкир остался сидеть. Скурос не заметил, что кто-то вышел, он все смотрел перед собой невидящим взглядом, словно и он, и его жена что-то хотели увидеть в языках пламени. Фотография лежала у него на коленях. Он даже не взглянул на капитана Блэка, когда тот вошел и сказал нам, что катер подан.
Когда катер высадил нас на борт нашего судна, мы выждали, пока он не пройдет половину пути до «Шангри-Ла», закрыли дверь салона, отодрали прибитый к палубе ковер и сняли его. Я аккуратно поднял газетный лист, я под ним, на тончайшем слое специального порошка обнаружились четыре четких отпечатка ног. Мы обследовали обе носовые каюты, машинное отделение и кормовой отсек, и все те шелковые нити, которые мы так старательно завязывали перед отбытием на «Шангри-Ла», все они были оборваны.
Кто-то — их было по крайней мере двое, если судить по отпечаткам ног, — обшарил «Файркрест» сверху донизу. Они затратили на эту работу по меньшей мере час, и мы с Ханслеттом не меньше часа пытались выяснить, что им было надо. Мы не нашли ничего.
— Ну, — сказал я, — мы хотя бы знаем, зачем они нас так старательно удерживали на борту «Шангри-Ла».
— Чтобы обеспечить им свободу действий здесь. Именно поэтому катер не был подан сразу — он был здесь.
— Что еще?
— Есть еще что-то. Я не мог бы в этом поклясться, но что-то есть.
— Скажешь мне утром. А когда будешь разговаривать с дядюшкой в полночь, постарайся добыть у него информацию, какую удастся, насчет всех этих типов на «Шангри-Ла» и о враче, который лечил бывшую леди Скурос. И еще кое-что я бы хотел знать о бывшей леди Скурос. — Я объяснил ему, что бы я хотел узнать. — И между делом переведи яхту к острову Гарв. Мае придется вставать в половине четвертого, а ты потом можешь спать хоть до скончания веков. Я должен был выслушать Ханслетта. Я снова должен был выслушать Ханслетта. И снова ради самого же Ханслетта. Но я не знал, что у Ханслетта и впрямь будет возможность спать до скончания веков.
Глава 4
Будь я рабом светских приличий, я должен был бы ударить его, растоптать. Чтобы мужчина демонстрировал в компании, что он держит у изголовья фотографию бывшей жены, после того, как он дал вонять веем, что нынешняя жена утратила привлекательность, после того, как он унизил ее — в это было невозможно поверять. Этого, да еще следов от веревок на руках его нынешней жены, было достаточно, чтобы застрелять его. Но я не мог этого сделать. И я не стал бы этого делать, потому что читал по глазам этого старого шута, по его голосу, что творилось в его душе. Если тут была игра — то самая искусная игра, какую мне доводилось видеть, а слеза, скатившаяся по его щеке, заслуживала всех Оскаров, какие были вручены со дня основания кинематографа. Если же это не было игрой, то значит передо мной был несчастный и одинокий человек, забывший весь мир, сосредоточившийся на единственной вещи, которая осталась ему от той, что он любил и что ушла безвременно. И так оно и было.
И если бы здесь не было спокойной, гордой, не униженной Шарлотты Скурос, которая невидящим взглядом уставились в огонь, я бы и сам чего доброго расчувствовался. Но поскольку она сидела рядом, мне не составило труда скрыть свои чувства. Однако кое-кто не смог этого — и отнюдь не из сочувствия к Скуросу. Мак-Каллэм, шотландский адвокат, бледный от отвращения, поднялся, что-то пробормотал о плохом самочувствии, пожелал нам доброй ночи и вышел. Бородатый банкир остался сидеть. Скурос не заметил, что кто-то вышел, он все смотрел перед собой невидящим взглядом, словно и он, и его жена что-то хотели увидеть в языках пламени. Фотография лежала у него на коленях. Он даже не взглянул на капитана Блэка, когда тот вошел и сказал нам, что катер подан.
Когда катер высадил нас на борт нашего судна, мы выждали, пока он не пройдет половину пути до «Шангри-Ла», закрыли дверь салона, отодрали прибитый к палубе ковер и сняли его. Я аккуратно поднял газетный лист, я под ним, на тончайшем слое специального порошка обнаружились четыре четких отпечатка ног. Мы обследовали обе носовые каюты, машинное отделение и кормовой отсек, и все те шелковые нити, которые мы так старательно завязывали перед отбытием на «Шангри-Ла», все они были оборваны.
Кто-то — их было по крайней мере двое, если судить по отпечаткам ног, — обшарил «Файркрест» сверху донизу. Они затратили на эту работу по меньшей мере час, и мы с Ханслеттом не меньше часа пытались выяснить, что им было надо. Мы не нашли ничего.
— Ну, — сказал я, — мы хотя бы знаем, зачем они нас так старательно удерживали на борту «Шангри-Ла».
— Чтобы обеспечить им свободу действий здесь. Именно поэтому катер не был подан сразу — он был здесь.
— Что еще?
— Есть еще что-то. Я не мог бы в этом поклясться, но что-то есть.
— Скажешь мне утром. А когда будешь разговаривать с дядюшкой в полночь, постарайся добыть у него информацию, какую удастся, насчет всех этих типов на «Шангри-Ла» и о враче, который лечил бывшую леди Скурос. И еще кое-что я бы хотел знать о бывшей леди Скурос. — Я объяснил ему, что бы я хотел узнать. — И между делом переведи яхту к острову Гарв. Мае придется вставать в половине четвертого, а ты потом можешь спать хоть до скончания веков. Я должен был выслушать Ханслетта. Я снова должен был выслушать Ханслетта. И снова ради самого же Ханслетта. Но я не знал, что у Ханслетта и впрямь будет возможность спать до скончания веков.
Глава 4
Среда, 5 утра — сумерки
Неприятности начались сразу же, как я высадился на берег. Сразу же, как я попытался высадиться. В обуви на резиновой подошве я пытался втащить резиновую лодку на скользкие, покрытые тиной камни — некоторые были до шести футов в поперечнике, а до береговой линии оставалось еще двадцать ярдов. Преодолевая их даже при дневном свете, можно переломать ноги, а в полной темноте это верный способ быстро и эффективно покончить с собой. При третьей попытке я разбил фонарик. Несколько ударов о камни, и компас постигла та же судьба. При этом глубиномер остался невредим. Глубиномер, конечно, весьма способствует поискам дороги через лес ночью.
Выпустив воздух из лодки и спрятав ее, я пошел вдоль линии берега, удаляясь от поселка Торбей. По логике вещей, если идти так довольно долго, то придешь к той самой песчаной косе на дальнем конце острова, на которой приземлится вертолет. Но по той же самой логике, когда лес доходил до самой кромки берега или попадались обрывистые, изрезанные участки, я сослепу шагал в пустоту и падал в море. Это повторялось регулярно и, выудив себя из воды в третий раз, я бросил эту затею и пошел напрямую через лес.
Единственными моими проводниками были косые струи дождя и рельеф местности. Коса, к которой я направлялся, лежала не востоке, а ветер дул почти точно с запада, так что пока холодный дождь стегал меня по шее сзади, я шел в правильном направлении; для проверки достаточно было помнить, что остров Торбей в профиль напоминает дикого кабана, хребет которого тянется с востока на запад, значит, когда земля под ногами начинала клониться влево или вправо, я начинал сбиваться с пути. Но порывы ветра то в дело непредсказуемо меняли направление, хребет кабана имел отростки и неровности, и в результате много времени терялось понапрасну. За полчаса до рассвета — если верить часам, потому что темно было так же, как н в час ночи, — я начал сомневаться в том, что успею к сроку. А если вертолет не прибудет, мне придется вернуться сквозь холод к сырость туда, где я спрятал лодку, а потом, окончательно замерзшему и голодному, дожидаться, пока вновь стемнеет, и только к ночи я смогу вернуться на «Файркрест» незамеченным. Сейчас у меня еще оставалось в запасе двадцать четыре часа. К ночи у меня останется только двенадцать. Я побежал.
Пятнадцать минут бега, бог знает сколько сокрушительных ударов о деревья, и я услышал его. Сначала слабый, еле различимый, потом постепенно нарастающий рокочущий звук двигателя вертолета. Он появился рано, слишком рано, черт побери, он приземлялся там, ничего не обнаружил и вот теперь возвращается на базу! В отчаянии я даже не подумал, как он мог приземлиться в незнакомом месте при практически полной темноте. Я уже готов был зажечь сигнальный факел, я даже вытащил его наполовину из кармана, во тут же сунул обратно. Было условлено, что факелом я укажу место посадки, если я зажгу его здесь, вертолет последует на огонь, напорется на верхушки сосен, и это будет конец всему.
Я побежал еще быстрее. Прошло много лет с тех пор, как мне приходилось пробегать больше двух сотен ярдов зараз, поэтому я задыхался н хрипел, легкие сипели как драные кузнечные мехи. Но я бежал что было сил. Налетал ив деревья, спотыкался о корни, падал в канавы и опять врезался а эти чертовы деревья, я низко растущие ветки царапали мне лицо. Я выставил перед собой руки, во это не помогло — я все равно натыкался на стволы. Один, два, три раза я слышал как звук мотора исчезает на востоке, в третий раз я был уверен, что он больше не появится. Но каждый раз он возвращался. Небо уже начало светлеть на востоке, но я еще не видел вертолет; для пилота же все внизу было темным, как ночь. Земля под ногами вдруг исчезла, я снова упал. Я напрягся, выставил руки вперед, чтобы не удариться о другой край канавы. Но протянутые руки ничего не нашли. Никакой опоры. Я продолжал падать, это была оконечность острова Торбей. Я скатился по травянистому склоку в лег навзничь на мокрый мягкий песок. Все еще хрипя и задыхаясь, пытаясь перевести дух, я все-таки выкроил время, дабы возблагодарить провидение и те миллионы лет, что превратили зазубренные береговые камни в этот прекрасный, мягкий песчаный пляж.
Вертолет снова появился с востока на высоте примерно триста-четыреста футов. Я выбежал на середину косы, вытащил факел, содрал с него защитное покрытие и дернул запальный шнур. Сразу вспыхнул бело-голубой магниевый свет, столь ослепительный, что мне пришлось защитить глаза другой рукой. Факел горел лишь тридцать секунд, но этого было достаточно. Вертолет завис почти прямо над моей головой, обдавая острым, раздражающим запахом выхлопных газов. Два вертикальных луча с носа и хвоста высветили на песке сверкающие белые круги. Через двадцать секунд полозья мягко погрузились в песок, рев мотора стих, лопасти медленно вращались по инерции. Я никогда не летал на вертолете, но видел их достаточно, так вот этот в полумраке казался самым больший из всех, что мне доводилось видеть. Правая дверца сдвинулась, и когда я приблизился, в лицо мне ударил луч фонаря. Кто-то, судя по экльскому выговору уроженец Ронда-Велли, спросил:
— Вы, Калверт?
— Я. Можно войти?
— А откуда мне знать, что Калверт?
— Я же сказал. Слушай, парень, не будь таким занудой. Разве тебе приказано спрашивать у меня удостоверение?
— У вас что, нет никаких документов? Совсем никаких?
— Ты что — плохо соображаешь? Мог бы сообразить, что кое-кто никогда не носит документов, чтобы его нельзя было опознать. Или ты думаешь, что я случайно оказался здесь в пяти милях от жилья, и у меня случайно оказался в кармане сигнальный факел? А может, ты хочешь лишиться работы еще до захода солнца? Очень многообещающее начало наших совместных действий...
— Мне приказали соблюдать осторожность... — Он был осторожен, как кот, беспечно уснувший на согретом солнцем тротуаре. Особой сердечности тоже не чувствовалось. — Лейтенант Скотт Вильямс, Военно-воздушные силы. Адмирал прислал меня в ваше распоряжение. Влезайте.
Я забрался в кабину, закрыл дверцу и уселся. Он не протянув руки, включил свет и спросил:
— Черт возьми, что это с вашим лицом?
— А что случилось с моим лицом?
— Кровь. Сотня маленьких царапин.
— Сосновые иглы. — Я рассказал, как его произошло. — А почему такая большая машина? На ней можно перевезти батальон.
— Четырнадцать человек, если быть точным. Я вытворял много всего, а этой жизни, Калверт, но я никогда не полетел бы на двухместной малютке в такую погоду. Может сдуть с неба на землю. С двумя пассажирами на этой машине можно заполнить все запасные баки.
— И вы можете летать целый день?
— Более или менее. В зависимости от скорости. Чего вы хотите от меня?
— Для начала вежливости. Или вы не любите рано вставать?
— Я пилот морской спасательной службы, Калверт. Это единственная на базе машина, достаточно большая для поиска в такую погоду. И я должен был вылететь на поиск, а не на какие-то игры в шпионы. Не знаю, насколько все это важно, но где-то милях в пятидесяти отсюда люди, может быть, из последних сил цепляются за спасательный плотик. Это моя работа. Но я должен выполнять приказ. Так что вы от меня хотите?
— Вы имеете в виду «Морэй Роз»?
— Вы тоже слышали? Да, ее.
— Она не погибла. Она вообще не терпела бедствия.
— Что это вы говорите? Передача новостей...
— Я сказал все, что вы должны знать, лейтенант. Это было нужно, чтобы я мог исследовать этот район, не вызывая подозрений. Нужно было придумать убедительный повод. Поиск «Морей Роз» — именно такой повод. Пришлось сочинить сказку...
— Фальшивка?
— Фальшивка.
— И вы смогли это подстроить? — медленно сказал он. — Вы смогли подделать передачу новостей?
— Да.
— Чтоб мне провалиться на этом месте! — Он в первый раз улыбнулся. — Виноват, сэр. Лейтенант Вильямс — для вас просто Скотт — обрел свою обычную бодрость и готов действовать. Что дальше?
— Вы хорошо знаете береговую линию и острова в этом районе? — С воздуха?
— Да.
— Я здесь уже двадцать месяцев. Спасение на море, в промежутках армейские и морские учения, а также спасение альпинистов. Основная моя работа связана с командос. Я знаю этот район насколько это вообще в человеческих силах.
— Я ищу место, где можно спрятать лодку. Довольно большую лодку. Сорок, может быть, даже пятьдесят футов. Для этого годится вместительный эллинг, небольшой залив, скрытый зарослями, или бухта, вход в которую трудно заметить с моря. Между Ислэем и Скаем.
— Только и всего? А вы представляете, сколько это сотен миль, если взять береговую линию всех островов? А может, даже тысяч... Сколько мы потратим времени на эту работу? Месяц?
— Времени у вас до захода солнца. Но подождите. Следует исключить все населенные центры — даже если это два-три домика, стоящие рядом. Исключить все известные рыболовные районы. Исключить районы, где проходят регулярные пароходные линии. Это поможет?
— Более чем достаточно. А что же мы в самом деле ищем?
— Я уже сказал.
— О, кей, о, кей! Не мое дело рассуждать и выяснять причины. У вас есть какие-нибудь соображения, откуда начнем и каким районом ограничим поиск?
— Давайте сначала двинемся на восток к материку. Двадцать миль вверх по берегу, двадцать миль на юг. Затем исследуем пролив Торбей в остров Торбей. Затем острова к западу и северу. — Через пролив Торбей проходит пароходная линия.
— Я имел в виду ежедневные рейсы. Пароход на Торбей ходит два раза в неделю.
— Пристегните ремни и наденьте эти наушники. Сегодня нас потрясет и покачает. Надеюсь, вы хороший моряк.
— А зачем наушники? — Таких больших я еще не видел: четыре дюйма в диаметре и толщиной в дюйм, они были сделаны из чего-то вроде натуральной резины. Микрофон был прикреплен на пружине к головному обручу.
— Для ушей, — добродушно сказал лейтенант. — Чтобы у вас не лопнули барабанные перепонки. И чтобы вы не оглохли на неделю после всего этого. Представьте себя внутри стального барабана посреди цеха, где делают паровые котлы, да еще рядом работает дюжина отбойных молотков, и вы получите представление о том удовольствии, какое вас ожидает.
Наш первый заход в северном направлении вдоль побережья материка начался с ложной тревоги, одной из множества за этот день. Минут через двадцать после вылета мы заметили реку, маленькую, но все же реку, впадающую а море. Мы поднялись вверх по течению на милю, затем внезапно появились деревья, которые подступали к самым берегам с обеих сторон в том самом месте, где начиналось скалистое ущелье. Я закричал в микрофон:
— Мне надо посмотреть что там! Вильямс кивнул:
— Нам придется вернуться назад на четверть мили. Там подходящее место для посадки.
— У вас должна быть лестница. Можете спустить меня на ней? — Если бы вы знали о свойствах ветра, дующего со скоростью сорок или пятьдесят миль в час, столько, сколько знаю я, вы бы никогда не заговорили о ней. Даже в шутку. Я намерен привести этот воздушный змей обратно домой.
Он вернулся и высадил меня без особого труда под прикрытием обрывистого берега. Через пять минут я добрался до ущелья. Еще пять минут ушло на обратный путь.
— Есть добыча? — спросил лейтенант.
— Никакой. Старый дуб лежит поперек реки как раз у входа в ущелье.
— Что ж, нельзя угадать с первого раза...
Еще несколько минут и еще одно устье. Трудно было представить, что в него может войти довольно большая лодка, тем не менее мы повернули вверх по течению. Меньше чем через полмили от устья река пенилась на порогах. Мы повернули назад. К тому времени совсем рассвело, мы достигли северной границы района. Крутые отроги уступили место обрывистым утесам, которые почти вертикально возвышались над морем.
— На сколько миль берег тянется на север? — спросил я.
— Миль десять-двенадцать, до Лох-Лэрга.
— Знаешь эти места?
— Летал здесь много раз.
— Пещеры есть?
— Никаких пещер. Я и сам не думал, что они здесь есть.
— А с другой стороны? — Я указал на запад, где сквозь низко висящие облака еще виднелась гористая береговая линия, круто обрывающаяся на входе в пролив Торбей.
— Там даже чайке негде ногу поставить. Можете мне поверить.
Я поверил ему. Мы полетели назад тем же путем, каким добирались сюда, потом отправились дальше на юг. От острова Торбей до материка море было почти сплошь покрыто белой пеной, большие волны с белыми бурунами шли поперек пролива в восточном направлении. Нигде не было видно ни одного судна, даже большие траулеры остались в гавани, настолько плохая была погода. Под натиском ураганной силы ветра наш большой вертолет чувствовал себя довольно скверно, сильно вздрагивал и раскачивался, как неуправляемый курьерский поезд перед тем, как сойти с рельсов; один час полета заставил меня на всю жизнь проникнуться отвращением к вертолетам. Но стоило подумать, каково было бы мне сейчас на лодке в этом бурлящем водовороте посреди пролива, как я начинал чувствовать к этому проклятому вертолету некоторую привязанность.
Мы пролетели двадцать миль к югу — если только эту болтанку и ввинчивание в воздух можно называть полетом, — но покрыли при этом добрых шестьдесят миль. Каждый маленький пролив между островами и материком, каждый естественный залив, бухта или фиорд должны были быть исследованы. Большую часть времени, мы летели низко, не выше двухсот футов; иногда мы спускались еще ниже — настолько сильным был дождь, который, несмотря на стеклоочистителя, мешал вам рассмотреть что-нибудь внизу. Как бы то ни было, я не думаю, что мы пропустили хоть ярд береговой линяя материка или прилегающих к нему прибрежных островов. Мы осмотрели все. И ничего не увидели. Я посмотрел на часы. Девять тридцать. День проходит, а толку нет. Я спросил:
— Сколько еще выдержит этот вертолет?
— Я залетал миль на сто пятьдесят в Атлантику в гораздо худшую погоду. — Лейтенант Вильямс не выказывал признаков усталости, тревоги или напряженности, более того — казалось, он даже доволен. — Вопрос в том, сколько еще выдержите вы.
— Совсем немного. Но мы должны попытаться. Возвращайтесь туда, где вы меня подобрали, и мы сделаем круг по берегу Торбея. Сначала южный берег, затем северный и западный, после этого восточная часть и снова южный берег пролива.
— Как прикажете. — Вильямс повернул вертолет на северо-запад резким, заваливающим движением, что плохо отразилось на моем желудке. — Там, в ящике на пульте, есть кофе и бутерброды.
Я оставил кофе и бутерброды там, где они были.
Путь в двадцать пять миль до восточной оконечности острова Торбей отнял у нас почти сорок пять минут, поскольку встречный ветер отбрасывал нас назад на два фута, когда мы пролетали три. Видимость была настолько плохая, что весь путь Вильямс летел по приборам, а из-за сильного ветра он должен был промазать на несколько миль от места посадки. Но несмотря ни на что, он вывел вертолет точно на песчаную косу, будто летел по радиомаяку. Я испытывал все большее уважение к Вильямсу, как к человеку, который точно знает, что делает; одновременно я все меньше уважал самого себя, поскольку уже не знал, что мне делать дальше. Я вспомнил о дядюшке Артуре и быстро решил, что лучше буду думать о чем-нибудь другом.
— Там, — показал Вильямс. Мы прошли примерно половину южного берега Торбея, — Похоже на то, что надо, вам не кажется? Это и в самом деле походило на то, что надо. Большой, сложенный из белого камня дом в георгианском стиле, построенный в сотне ярдов от берега в ярдах тридцати над уровнем моря. Дюжины подобных строений рассеяны в самых разных местах, на самых отдаленных и пустынных островах Гебридского архипелага. Черт знает, кто их строил, для чего и как. Но не дом нас интересовал в данном случае, а большой эллинг у закрытой бухты. Не дожидаясь указаний, Вильямс бросил огромную машину вниз, к стоящему под сенью деревьев дому.
Я расстегнул полиэтиленовую сумку, спрятанную под курткой, там было два пистолета. Люгер сунул в карман, а «Лилипут» закрепил пружинным зажимом на левом предплечье. Вильямс с отсутствующим видом смотрел вдаль и что-то насвистывал. В этом доме уже многие годы никто не жил. Часть кровли обвалилась, соленый воздух разъел краску, и комнаты, которые я увидел сквозь открытые, с разбитыми стеклами, окна, были голы; длинные полосы обоев устилали полы. Тропинка к маленькой бухте сплошь заросла мхом. Пятки все время проваливались, оставляя на тропе глубокий и четкий след — первый в этих местах за много-много лет. Эллинг был достаточно вместительным, по меньшей мере шестьдесят футов на двадцать, но это и все, что я могу о нем сказать. Двустворчатая дверь с тремя парами петель и двумя висячими замками. Замки и петли, казалось, насквозь проела ржавчина. Я чувствовал тяжесть люгера в кармане, и это ощущение показалось мне забавным. Я вернулся к вертолету.
Еще двадцать минут, и еще две ложные тревоги. Большие белые дома в георгианском стиле с эллингами при них. Я знал, что тревоги ложные, но должен был проверить. Пустой номер в обоих случаях. Последние обитатели этих домов умерли до того, как я родился. Когда-то здесь жили люди, семейные люди: большие семьи, много денег и амбиций, вера в себя и уверенность в будущем. Иначе не строили бы они такие большие дома. А теперь люди ушли, бросив эти монументы утраченной веры в будущее. Западный берег не дал ничего. Мы оставили поселок Торбей и остров Гарв далеко в стороне и полетели на север, пока не достигли северного берега залива, затем на запад вдоль этого берега. Мы дважды приземлялись, один раз для того, чтобы обследовать окруженную деревьями закрытую бухту ярдов сорока в диаметре, и еще раз, чтобы осмотреть небольшой комплекс промышленных зданий, где, как сказал Вильямс, перерабатывался высококачественный песок, входящий в состав известной зубной пасты. Снова ничего.
Во втором случае мы задержались еще на пять минут. Лейтенант Вильямс проголодался. Я — нет. Теперь я уже начал привыкать к вертолету, но есть мне не хотелось. Был полдень. Половина времени прошла, а ничего не прояснилось. И уже казалось, что и не прояснится. Дядюшка Артур будет торжествовать. Я взял карту.
— Нам надо быть поразборчивее, — сказал я. — Мы не можем упустить свой шанс. Пройдем вдоль пролива до мыса Долман-Хед, что напротив острова Гарв, затем до залива Хайварт. — Залив Хайварт тянется на семь миль, там всегда ветрено и он весь усеян островками, вытянувшимися в цепочку с запада на восток; в некоторых местах ширина залива достигает полмили, по берегам горные массивы. — Снова возвратимся к мысу Долман и затем вдоль южного берега до самого мыса Карара. Затем на восток вдоль южного берега залива Лох-Гурон.
— Лох-Гурон, — кивнул Вильямс. — Самое дикое и самое опасное для плавания место к западу от Шотландии. Если хотите знать, это последнее место, куда бы я полетел добровольно. Скорее всего вы там не найдете ничего, кроме обломков и скелетов. Там на двадцати милях больше рифов, шхер, подводных камней, быстрин и водоворотов, чем во всей остальной Шотландии. Местные рыбаки туда и близко не подходят. — Он показал на карте. — Посмотрите на этот проход между островами Даб-Сгейр в Валлара, которые торчат в самом устье Лох-Гурона. Самое страшное место. Видели бы вы, как рыбаки хватаются за стаканы с виски при одном упоминании о нем. Его называют Войл-нан-Уам. Пасть могилы.
— Они тут у вас весельчаки... Нам пора отправляться. Ветер дул с прежней силой, море внизу все так же штормило, но дождь прекратился, и это сильно облегчило нам поиск. Путь от песчаной отмели до пролива ничего не дал. Ничего не дал и залив Хайнарт. Между заливом Хайварт и мысом Каррара — восемь миль в западном направлении — было только две деревушки, прижавшихся к кромке воды, за домами высились голые холмы. Бог знает, чем живы местные обитатели.
Мы повернули на север, затем на северо-восток, потом на восток вдоль берега Лох-Гурона.
Многие места имеют дурную репутацию. Не все ее оправдывают, но есть и такие, что любым рассказам варишь с первого взгляда. Обрывистые, темные, каменистые берега лишены какой-либо растительности. Четыре острова, вытянувшиеся цепью с востока на запад, гармонируют с видом побережья. Издали казалось, что южный и северный берега залива смыкаются, что это не острова, а сплошной отвесный утес, примыкающий к зловещей грозной гряде. Под прикрытием островов в заливе было темно как в полночь, только вода казалась белой от пены — так бешено она бурлила и крутилась в водоворотах, прокладывая себе путь в узких протоках между островами в берегом. Прокладывая путь в мухах. В Войл-нан-Уам, Пасти могилы, вода была молочно-белой, как в половодье на порожистой реке Макензи, когда тает снег. Рай для яхтсменов. Только чокнутый сунулся бы сюда на яхте. Очевидно, чокнутые поблизости все же были. Когда мы миновали первый из островов, Даб-Сгейр, и направились к проходу, я заметил узкий просвет между скалами в южной стороне острова. Там была окруженная камнями бухта — если можно ее так назвать величиной с два теннисных корта, почти полностью отделенная от моря — проход был не шире десяти ярдов. Я посмотрел на карту: бухта Малая Подкова, так она называлась. Не оригинально, но очень метко. В бухте была лодка, достаточно большая лодка, похожая на переоборудованную спасательную шлюпку. Она стояла на двух якорях прямо посреди бухты. За бухтой была небольшая поляна, поросшая мхом или травой, а дальше что-то вроде русла пересохшей реки, уходящего вдаль, за холмы. На поляне стояли четыре палатки цвета хаки, около — работали люди.
Выпустив воздух из лодки и спрятав ее, я пошел вдоль линии берега, удаляясь от поселка Торбей. По логике вещей, если идти так довольно долго, то придешь к той самой песчаной косе на дальнем конце острова, на которой приземлится вертолет. Но по той же самой логике, когда лес доходил до самой кромки берега или попадались обрывистые, изрезанные участки, я сослепу шагал в пустоту и падал в море. Это повторялось регулярно и, выудив себя из воды в третий раз, я бросил эту затею и пошел напрямую через лес.
Единственными моими проводниками были косые струи дождя и рельеф местности. Коса, к которой я направлялся, лежала не востоке, а ветер дул почти точно с запада, так что пока холодный дождь стегал меня по шее сзади, я шел в правильном направлении; для проверки достаточно было помнить, что остров Торбей в профиль напоминает дикого кабана, хребет которого тянется с востока на запад, значит, когда земля под ногами начинала клониться влево или вправо, я начинал сбиваться с пути. Но порывы ветра то в дело непредсказуемо меняли направление, хребет кабана имел отростки и неровности, и в результате много времени терялось понапрасну. За полчаса до рассвета — если верить часам, потому что темно было так же, как н в час ночи, — я начал сомневаться в том, что успею к сроку. А если вертолет не прибудет, мне придется вернуться сквозь холод к сырость туда, где я спрятал лодку, а потом, окончательно замерзшему и голодному, дожидаться, пока вновь стемнеет, и только к ночи я смогу вернуться на «Файркрест» незамеченным. Сейчас у меня еще оставалось в запасе двадцать четыре часа. К ночи у меня останется только двенадцать. Я побежал.
Пятнадцать минут бега, бог знает сколько сокрушительных ударов о деревья, и я услышал его. Сначала слабый, еле различимый, потом постепенно нарастающий рокочущий звук двигателя вертолета. Он появился рано, слишком рано, черт побери, он приземлялся там, ничего не обнаружил и вот теперь возвращается на базу! В отчаянии я даже не подумал, как он мог приземлиться в незнакомом месте при практически полной темноте. Я уже готов был зажечь сигнальный факел, я даже вытащил его наполовину из кармана, во тут же сунул обратно. Было условлено, что факелом я укажу место посадки, если я зажгу его здесь, вертолет последует на огонь, напорется на верхушки сосен, и это будет конец всему.
Я побежал еще быстрее. Прошло много лет с тех пор, как мне приходилось пробегать больше двух сотен ярдов зараз, поэтому я задыхался н хрипел, легкие сипели как драные кузнечные мехи. Но я бежал что было сил. Налетал ив деревья, спотыкался о корни, падал в канавы и опять врезался а эти чертовы деревья, я низко растущие ветки царапали мне лицо. Я выставил перед собой руки, во это не помогло — я все равно натыкался на стволы. Один, два, три раза я слышал как звук мотора исчезает на востоке, в третий раз я был уверен, что он больше не появится. Но каждый раз он возвращался. Небо уже начало светлеть на востоке, но я еще не видел вертолет; для пилота же все внизу было темным, как ночь. Земля под ногами вдруг исчезла, я снова упал. Я напрягся, выставил руки вперед, чтобы не удариться о другой край канавы. Но протянутые руки ничего не нашли. Никакой опоры. Я продолжал падать, это была оконечность острова Торбей. Я скатился по травянистому склоку в лег навзничь на мокрый мягкий песок. Все еще хрипя и задыхаясь, пытаясь перевести дух, я все-таки выкроил время, дабы возблагодарить провидение и те миллионы лет, что превратили зазубренные береговые камни в этот прекрасный, мягкий песчаный пляж.
Вертолет снова появился с востока на высоте примерно триста-четыреста футов. Я выбежал на середину косы, вытащил факел, содрал с него защитное покрытие и дернул запальный шнур. Сразу вспыхнул бело-голубой магниевый свет, столь ослепительный, что мне пришлось защитить глаза другой рукой. Факел горел лишь тридцать секунд, но этого было достаточно. Вертолет завис почти прямо над моей головой, обдавая острым, раздражающим запахом выхлопных газов. Два вертикальных луча с носа и хвоста высветили на песке сверкающие белые круги. Через двадцать секунд полозья мягко погрузились в песок, рев мотора стих, лопасти медленно вращались по инерции. Я никогда не летал на вертолете, но видел их достаточно, так вот этот в полумраке казался самым больший из всех, что мне доводилось видеть. Правая дверца сдвинулась, и когда я приблизился, в лицо мне ударил луч фонаря. Кто-то, судя по экльскому выговору уроженец Ронда-Велли, спросил:
— Вы, Калверт?
— Я. Можно войти?
— А откуда мне знать, что Калверт?
— Я же сказал. Слушай, парень, не будь таким занудой. Разве тебе приказано спрашивать у меня удостоверение?
— У вас что, нет никаких документов? Совсем никаких?
— Ты что — плохо соображаешь? Мог бы сообразить, что кое-кто никогда не носит документов, чтобы его нельзя было опознать. Или ты думаешь, что я случайно оказался здесь в пяти милях от жилья, и у меня случайно оказался в кармане сигнальный факел? А может, ты хочешь лишиться работы еще до захода солнца? Очень многообещающее начало наших совместных действий...
— Мне приказали соблюдать осторожность... — Он был осторожен, как кот, беспечно уснувший на согретом солнцем тротуаре. Особой сердечности тоже не чувствовалось. — Лейтенант Скотт Вильямс, Военно-воздушные силы. Адмирал прислал меня в ваше распоряжение. Влезайте.
Я забрался в кабину, закрыл дверцу и уселся. Он не протянув руки, включил свет и спросил:
— Черт возьми, что это с вашим лицом?
— А что случилось с моим лицом?
— Кровь. Сотня маленьких царапин.
— Сосновые иглы. — Я рассказал, как его произошло. — А почему такая большая машина? На ней можно перевезти батальон.
— Четырнадцать человек, если быть точным. Я вытворял много всего, а этой жизни, Калверт, но я никогда не полетел бы на двухместной малютке в такую погоду. Может сдуть с неба на землю. С двумя пассажирами на этой машине можно заполнить все запасные баки.
— И вы можете летать целый день?
— Более или менее. В зависимости от скорости. Чего вы хотите от меня?
— Для начала вежливости. Или вы не любите рано вставать?
— Я пилот морской спасательной службы, Калверт. Это единственная на базе машина, достаточно большая для поиска в такую погоду. И я должен был вылететь на поиск, а не на какие-то игры в шпионы. Не знаю, насколько все это важно, но где-то милях в пятидесяти отсюда люди, может быть, из последних сил цепляются за спасательный плотик. Это моя работа. Но я должен выполнять приказ. Так что вы от меня хотите?
— Вы имеете в виду «Морэй Роз»?
— Вы тоже слышали? Да, ее.
— Она не погибла. Она вообще не терпела бедствия.
— Что это вы говорите? Передача новостей...
— Я сказал все, что вы должны знать, лейтенант. Это было нужно, чтобы я мог исследовать этот район, не вызывая подозрений. Нужно было придумать убедительный повод. Поиск «Морей Роз» — именно такой повод. Пришлось сочинить сказку...
— Фальшивка?
— Фальшивка.
— И вы смогли это подстроить? — медленно сказал он. — Вы смогли подделать передачу новостей?
— Да.
— Чтоб мне провалиться на этом месте! — Он в первый раз улыбнулся. — Виноват, сэр. Лейтенант Вильямс — для вас просто Скотт — обрел свою обычную бодрость и готов действовать. Что дальше?
— Вы хорошо знаете береговую линию и острова в этом районе? — С воздуха?
— Да.
— Я здесь уже двадцать месяцев. Спасение на море, в промежутках армейские и морские учения, а также спасение альпинистов. Основная моя работа связана с командос. Я знаю этот район насколько это вообще в человеческих силах.
— Я ищу место, где можно спрятать лодку. Довольно большую лодку. Сорок, может быть, даже пятьдесят футов. Для этого годится вместительный эллинг, небольшой залив, скрытый зарослями, или бухта, вход в которую трудно заметить с моря. Между Ислэем и Скаем.
— Только и всего? А вы представляете, сколько это сотен миль, если взять береговую линию всех островов? А может, даже тысяч... Сколько мы потратим времени на эту работу? Месяц?
— Времени у вас до захода солнца. Но подождите. Следует исключить все населенные центры — даже если это два-три домика, стоящие рядом. Исключить все известные рыболовные районы. Исключить районы, где проходят регулярные пароходные линии. Это поможет?
— Более чем достаточно. А что же мы в самом деле ищем?
— Я уже сказал.
— О, кей, о, кей! Не мое дело рассуждать и выяснять причины. У вас есть какие-нибудь соображения, откуда начнем и каким районом ограничим поиск?
— Давайте сначала двинемся на восток к материку. Двадцать миль вверх по берегу, двадцать миль на юг. Затем исследуем пролив Торбей в остров Торбей. Затем острова к западу и северу. — Через пролив Торбей проходит пароходная линия.
— Я имел в виду ежедневные рейсы. Пароход на Торбей ходит два раза в неделю.
— Пристегните ремни и наденьте эти наушники. Сегодня нас потрясет и покачает. Надеюсь, вы хороший моряк.
— А зачем наушники? — Таких больших я еще не видел: четыре дюйма в диаметре и толщиной в дюйм, они были сделаны из чего-то вроде натуральной резины. Микрофон был прикреплен на пружине к головному обручу.
— Для ушей, — добродушно сказал лейтенант. — Чтобы у вас не лопнули барабанные перепонки. И чтобы вы не оглохли на неделю после всего этого. Представьте себя внутри стального барабана посреди цеха, где делают паровые котлы, да еще рядом работает дюжина отбойных молотков, и вы получите представление о том удовольствии, какое вас ожидает.
Наш первый заход в северном направлении вдоль побережья материка начался с ложной тревоги, одной из множества за этот день. Минут через двадцать после вылета мы заметили реку, маленькую, но все же реку, впадающую а море. Мы поднялись вверх по течению на милю, затем внезапно появились деревья, которые подступали к самым берегам с обеих сторон в том самом месте, где начиналось скалистое ущелье. Я закричал в микрофон:
— Мне надо посмотреть что там! Вильямс кивнул:
— Нам придется вернуться назад на четверть мили. Там подходящее место для посадки.
— У вас должна быть лестница. Можете спустить меня на ней? — Если бы вы знали о свойствах ветра, дующего со скоростью сорок или пятьдесят миль в час, столько, сколько знаю я, вы бы никогда не заговорили о ней. Даже в шутку. Я намерен привести этот воздушный змей обратно домой.
Он вернулся и высадил меня без особого труда под прикрытием обрывистого берега. Через пять минут я добрался до ущелья. Еще пять минут ушло на обратный путь.
— Есть добыча? — спросил лейтенант.
— Никакой. Старый дуб лежит поперек реки как раз у входа в ущелье.
— Что ж, нельзя угадать с первого раза...
Еще несколько минут и еще одно устье. Трудно было представить, что в него может войти довольно большая лодка, тем не менее мы повернули вверх по течению. Меньше чем через полмили от устья река пенилась на порогах. Мы повернули назад. К тому времени совсем рассвело, мы достигли северной границы района. Крутые отроги уступили место обрывистым утесам, которые почти вертикально возвышались над морем.
— На сколько миль берег тянется на север? — спросил я.
— Миль десять-двенадцать, до Лох-Лэрга.
— Знаешь эти места?
— Летал здесь много раз.
— Пещеры есть?
— Никаких пещер. Я и сам не думал, что они здесь есть.
— А с другой стороны? — Я указал на запад, где сквозь низко висящие облака еще виднелась гористая береговая линия, круто обрывающаяся на входе в пролив Торбей.
— Там даже чайке негде ногу поставить. Можете мне поверить.
Я поверил ему. Мы полетели назад тем же путем, каким добирались сюда, потом отправились дальше на юг. От острова Торбей до материка море было почти сплошь покрыто белой пеной, большие волны с белыми бурунами шли поперек пролива в восточном направлении. Нигде не было видно ни одного судна, даже большие траулеры остались в гавани, настолько плохая была погода. Под натиском ураганной силы ветра наш большой вертолет чувствовал себя довольно скверно, сильно вздрагивал и раскачивался, как неуправляемый курьерский поезд перед тем, как сойти с рельсов; один час полета заставил меня на всю жизнь проникнуться отвращением к вертолетам. Но стоило подумать, каково было бы мне сейчас на лодке в этом бурлящем водовороте посреди пролива, как я начинал чувствовать к этому проклятому вертолету некоторую привязанность.
Мы пролетели двадцать миль к югу — если только эту болтанку и ввинчивание в воздух можно называть полетом, — но покрыли при этом добрых шестьдесят миль. Каждый маленький пролив между островами и материком, каждый естественный залив, бухта или фиорд должны были быть исследованы. Большую часть времени, мы летели низко, не выше двухсот футов; иногда мы спускались еще ниже — настолько сильным был дождь, который, несмотря на стеклоочистителя, мешал вам рассмотреть что-нибудь внизу. Как бы то ни было, я не думаю, что мы пропустили хоть ярд береговой линяя материка или прилегающих к нему прибрежных островов. Мы осмотрели все. И ничего не увидели. Я посмотрел на часы. Девять тридцать. День проходит, а толку нет. Я спросил:
— Сколько еще выдержит этот вертолет?
— Я залетал миль на сто пятьдесят в Атлантику в гораздо худшую погоду. — Лейтенант Вильямс не выказывал признаков усталости, тревоги или напряженности, более того — казалось, он даже доволен. — Вопрос в том, сколько еще выдержите вы.
— Совсем немного. Но мы должны попытаться. Возвращайтесь туда, где вы меня подобрали, и мы сделаем круг по берегу Торбея. Сначала южный берег, затем северный и западный, после этого восточная часть и снова южный берег пролива.
— Как прикажете. — Вильямс повернул вертолет на северо-запад резким, заваливающим движением, что плохо отразилось на моем желудке. — Там, в ящике на пульте, есть кофе и бутерброды.
Я оставил кофе и бутерброды там, где они были.
Путь в двадцать пять миль до восточной оконечности острова Торбей отнял у нас почти сорок пять минут, поскольку встречный ветер отбрасывал нас назад на два фута, когда мы пролетали три. Видимость была настолько плохая, что весь путь Вильямс летел по приборам, а из-за сильного ветра он должен был промазать на несколько миль от места посадки. Но несмотря ни на что, он вывел вертолет точно на песчаную косу, будто летел по радиомаяку. Я испытывал все большее уважение к Вильямсу, как к человеку, который точно знает, что делает; одновременно я все меньше уважал самого себя, поскольку уже не знал, что мне делать дальше. Я вспомнил о дядюшке Артуре и быстро решил, что лучше буду думать о чем-нибудь другом.
— Там, — показал Вильямс. Мы прошли примерно половину южного берега Торбея, — Похоже на то, что надо, вам не кажется? Это и в самом деле походило на то, что надо. Большой, сложенный из белого камня дом в георгианском стиле, построенный в сотне ярдов от берега в ярдах тридцати над уровнем моря. Дюжины подобных строений рассеяны в самых разных местах, на самых отдаленных и пустынных островах Гебридского архипелага. Черт знает, кто их строил, для чего и как. Но не дом нас интересовал в данном случае, а большой эллинг у закрытой бухты. Не дожидаясь указаний, Вильямс бросил огромную машину вниз, к стоящему под сенью деревьев дому.
Я расстегнул полиэтиленовую сумку, спрятанную под курткой, там было два пистолета. Люгер сунул в карман, а «Лилипут» закрепил пружинным зажимом на левом предплечье. Вильямс с отсутствующим видом смотрел вдаль и что-то насвистывал. В этом доме уже многие годы никто не жил. Часть кровли обвалилась, соленый воздух разъел краску, и комнаты, которые я увидел сквозь открытые, с разбитыми стеклами, окна, были голы; длинные полосы обоев устилали полы. Тропинка к маленькой бухте сплошь заросла мхом. Пятки все время проваливались, оставляя на тропе глубокий и четкий след — первый в этих местах за много-много лет. Эллинг был достаточно вместительным, по меньшей мере шестьдесят футов на двадцать, но это и все, что я могу о нем сказать. Двустворчатая дверь с тремя парами петель и двумя висячими замками. Замки и петли, казалось, насквозь проела ржавчина. Я чувствовал тяжесть люгера в кармане, и это ощущение показалось мне забавным. Я вернулся к вертолету.
Еще двадцать минут, и еще две ложные тревоги. Большие белые дома в георгианском стиле с эллингами при них. Я знал, что тревоги ложные, но должен был проверить. Пустой номер в обоих случаях. Последние обитатели этих домов умерли до того, как я родился. Когда-то здесь жили люди, семейные люди: большие семьи, много денег и амбиций, вера в себя и уверенность в будущем. Иначе не строили бы они такие большие дома. А теперь люди ушли, бросив эти монументы утраченной веры в будущее. Западный берег не дал ничего. Мы оставили поселок Торбей и остров Гарв далеко в стороне и полетели на север, пока не достигли северного берега залива, затем на запад вдоль этого берега. Мы дважды приземлялись, один раз для того, чтобы обследовать окруженную деревьями закрытую бухту ярдов сорока в диаметре, и еще раз, чтобы осмотреть небольшой комплекс промышленных зданий, где, как сказал Вильямс, перерабатывался высококачественный песок, входящий в состав известной зубной пасты. Снова ничего.
Во втором случае мы задержались еще на пять минут. Лейтенант Вильямс проголодался. Я — нет. Теперь я уже начал привыкать к вертолету, но есть мне не хотелось. Был полдень. Половина времени прошла, а ничего не прояснилось. И уже казалось, что и не прояснится. Дядюшка Артур будет торжествовать. Я взял карту.
— Нам надо быть поразборчивее, — сказал я. — Мы не можем упустить свой шанс. Пройдем вдоль пролива до мыса Долман-Хед, что напротив острова Гарв, затем до залива Хайварт. — Залив Хайварт тянется на семь миль, там всегда ветрено и он весь усеян островками, вытянувшимися в цепочку с запада на восток; в некоторых местах ширина залива достигает полмили, по берегам горные массивы. — Снова возвратимся к мысу Долман и затем вдоль южного берега до самого мыса Карара. Затем на восток вдоль южного берега залива Лох-Гурон.
— Лох-Гурон, — кивнул Вильямс. — Самое дикое и самое опасное для плавания место к западу от Шотландии. Если хотите знать, это последнее место, куда бы я полетел добровольно. Скорее всего вы там не найдете ничего, кроме обломков и скелетов. Там на двадцати милях больше рифов, шхер, подводных камней, быстрин и водоворотов, чем во всей остальной Шотландии. Местные рыбаки туда и близко не подходят. — Он показал на карте. — Посмотрите на этот проход между островами Даб-Сгейр в Валлара, которые торчат в самом устье Лох-Гурона. Самое страшное место. Видели бы вы, как рыбаки хватаются за стаканы с виски при одном упоминании о нем. Его называют Войл-нан-Уам. Пасть могилы.
— Они тут у вас весельчаки... Нам пора отправляться. Ветер дул с прежней силой, море внизу все так же штормило, но дождь прекратился, и это сильно облегчило нам поиск. Путь от песчаной отмели до пролива ничего не дал. Ничего не дал и залив Хайнарт. Между заливом Хайварт и мысом Каррара — восемь миль в западном направлении — было только две деревушки, прижавшихся к кромке воды, за домами высились голые холмы. Бог знает, чем живы местные обитатели.
Мы повернули на север, затем на северо-восток, потом на восток вдоль берега Лох-Гурона.
Многие места имеют дурную репутацию. Не все ее оправдывают, но есть и такие, что любым рассказам варишь с первого взгляда. Обрывистые, темные, каменистые берега лишены какой-либо растительности. Четыре острова, вытянувшиеся цепью с востока на запад, гармонируют с видом побережья. Издали казалось, что южный и северный берега залива смыкаются, что это не острова, а сплошной отвесный утес, примыкающий к зловещей грозной гряде. Под прикрытием островов в заливе было темно как в полночь, только вода казалась белой от пены — так бешено она бурлила и крутилась в водоворотах, прокладывая себе путь в узких протоках между островами в берегом. Прокладывая путь в мухах. В Войл-нан-Уам, Пасти могилы, вода была молочно-белой, как в половодье на порожистой реке Макензи, когда тает снег. Рай для яхтсменов. Только чокнутый сунулся бы сюда на яхте. Очевидно, чокнутые поблизости все же были. Когда мы миновали первый из островов, Даб-Сгейр, и направились к проходу, я заметил узкий просвет между скалами в южной стороне острова. Там была окруженная камнями бухта — если можно ее так назвать величиной с два теннисных корта, почти полностью отделенная от моря — проход был не шире десяти ярдов. Я посмотрел на карту: бухта Малая Подкова, так она называлась. Не оригинально, но очень метко. В бухте была лодка, достаточно большая лодка, похожая на переоборудованную спасательную шлюпку. Она стояла на двух якорях прямо посреди бухты. За бухтой была небольшая поляна, поросшая мхом или травой, а дальше что-то вроде русла пересохшей реки, уходящего вдаль, за холмы. На поляне стояли четыре палатки цвета хаки, около — работали люди.