Максвелл Энн. Рубиновый сюрприз

   Круз снова взялся за радиотелефон. Лорел немного знала испанский язык и уловила суть разговора.
   Только когда они уже приближались к окраинам Пасо Роблес, Круз наконец откинулся назад. Развалившись на сиденье, он вздохнул от облегчения или просто от усталости.
   — Как ваши ребра? — спросила Лорел.
   — По-прежнему.
   — Может быть, аспирин поможет? У меня есть в сумочке.
   — От этого не будет никакого вреда, — ответил Круз. — Вы не могли бы посмотреть, где-то на заднем сиденье лежит бутылка с водой.
   Держа руль одной рукой, Лорел повернулась направо в поисках бутылки.
   — Спасибо. — Круз взял бутылку с водой, достал из сумочки Лорел аспирин, проглотил сразу несколько таблеток и откинулся назад, уставившись в ночную тьму за окнами автомобиля.
   — Подействовало? — тихо спросила Лорел.
   — Не так, как после двойного виски, но все равно не плохо.
   — Виски? Что ж, я сама люблю вино, особенно коньяк, в конце длительного дня, проведенного сгорбившись над верстаком.
   Улыбнувшись, Круз с удовольствием стал наблюдать за тем, как Лорел управляла машиной. Огоньки приборной доски весело играли на ее лице, подчеркивая ее несколько выпуклые скулы и глубокие ямочки на щеках. При тусклом освещении ее руки казались тонкими, даже хрупкими, но руль она держала очень уверенно.
   Лорел не пришла в замешательство, заметив на себе изучающий взгляд Круза. Она достаточно мастерски управляла машиной, и хотя ее глаза были прикованы к дороге, в них не чувствовалось нервозности.
   — Вы отлично водите машину, — заметил Круз.
   — Вы как будто удивлены? — усмехнулась Лорел.
   — Большинство женщин отказалось бы вести меня через горы.
   — Большинство мужчин сделало бы то же самое, — резко ответила Лорел.
   Круз рассмеялся и снова невозмутимо стал изучать Лорел. Это отвлекало его от боли.
   — Водить машину тоже научил отец?
   — Что значит «тоже»?
   — Ну, ведь он был одним из тех, кто учил вас стрелять, верно?
   — Да. Но с вождением я справилась сама после нескольких учебных практических занятий. Это было давно.
   — Вы учились на гоночных автомобилях?
   — Нет, мне просто хотелось хорошо управлять машиной.
   — Зачем?
   Она метнула взгляд на Круза, в первый раз за все время их разговора оторвавшись от дороги. Практические занятия по вождению машины научили ее вести беседу со своим попутчиком, не глядя на него, правда, таким образом нельзя видеть выражения его лица.
   Круз выглядел, как обычно: сосредоточенное суровое, умное лицо.
   — Мне нравится все держать под своим контролем, — произнесла Лорел, мгновенно пере ведя взгляд на дорогу.
   — А что если бы я сейчас начал настаивать на том, чтобы вы увеличили скорость?
   — Все зависит от того, как сильно вы бы настаивали. Мне не нравится ездить на больших скоростях, несмотря на мастерство любого водителя, да и мое тоже. Вот почему я посещала именно тот класс, где обучали умению управлять своими рефлексами, а также выявлять собственные возможности соответственно возможностям машины и дороги.
   — Так вы — чудачка, зациклившаяся на самоуправлении? — спросил Круз.
   — А вы не такой? — возразила Лорел.
   — Я предпочитаю термин «независимый».
   — Так называют себя почти все чудаки, зациклившиеся на самоуправлении.
   Круз молча указал на левый поворот. Лорел свернула, не спросив, куда они едут.
   — Итак, вам нравится независимость, — продолжил Круз, — не является ли это причиной вашего одиночества?
   — Вы пытаетесь окольным путем выяснить, почему в моей жизни нет мужчины?
   — Ошибаетесь, совсем нет. Но если такой и имеется, то он уже приучен к послушанию?
   — А что если наоборот?
   — Мужская натура лучше поддается обучению, нежели женская, конечно.
   Круз указал на следующий поворот. Как только Лорел свернула, впереди показались огни небольшого аэропорта. — Сразу после указателя поверните направо, — сказал Круз.
   Они въехали через открытые ворота на взлетную дорожку местного аэропорта. Лорел увидела отчетливые контуры поджидавшего Круза служебного самолета. Он показался Лорел очень солидным. Чем бы ни занималась компания «Риск лимитед», видимо, ее бизнес процветал.
   — Остановите машину возле самолета, — попросил Круз.
   Лорел выполнила его просьбу, но двигатель машины оставила включенным. Круз оставался на месте.
   — Я хочу, чтобы вы пошли со мной, — произнес он.
   — А что если я не хочу?
   Он опустил черные ресницы, но Лорел успела заметить холодный блеск его глаз.
   — Тогда я буду считать вас глупой и поэтому стану действовать соответственно, — ответил Круз.
   — Что вы имеете в виду?
   — Вы сообразительная женщина. Сами должны догадаться.
   Над капотом автомобиля вращались пропеллеры работающего двигателя самолета. Наверху короткого трапа в ожидании стояла темноволосая женщина в безукоризненно сшитой форме.
   — Полный штат обслуживающего персонала, включая стюардессу, — произнесла Лорел.
   — Это впечатляет.
   — А вы думали, я ретроград? Кстати, эта женщина — пилот.
   — Как ваш бок? Болит?
   — Да.
   — И вы на самом деле полагаете, что сможете втащить меня по трапу, даже если я начну кричать и брыкаться?
   — В мыслях ничего подобного не было.
   — И правильно. К тому же, пусть будет вам известно, что в течение семи лет я занималась борьбой таэ квон до.
   От удивления Круз поднял брови:
   — Вы очень разносторонняя женщина.
   — И независимая.
   С этими словами Лорел выключила двигатель машины и взяла с заднего сиденья свою кожаную сумку. Затем она повернулась к Крузу и посмотрела в его глаза-льдинки.
   — Мне казалось, что вы спешите, — промолвила она.
   — Так оно и есть, но только с вами.
   — Тогда идемте.
   — Спасибо, — сказал Круз и провел большим пальцем по нижней губе Лорел. Прикосновение было нежным, как поцелуй. В нем проснулось желание. Зная, что этого не следовало делать, но не в силах себя остановить, Круз погладил волосы Лорел. И то ли сам прижал ее к себе, то ли Лорел молча, как лунный свет, прильнула к нему.
   Он ощущал лишь тепло ее губ и дыхание, терпкое и чистое, как ночь: Прежде чем заставить себя выпустить ее из объятий, Круз несколько раз крепко поцеловал Лорел.
   — Я оставляю за собой право уехать домой, как только сочту это необходимым, — прошептала она.
   — Вполне справедливо, — ответил Круз и добавил: — настоящий момент.
   Выйдя первым из машины, он протянул Лорел правую руку и, нежно сжав ее пальцы, произнес:
   — Я позабочусь о вас.
   — Я верю. Но не по этой причине я согласилась остаться с вами.
   Прищурившись, Круз взглянул на нее и, наклонившись, вновь коснулся ее губ. На этот раз поцелуй был менее нежным, но более интимным, более страстным, Она ответила на его чувство. Словно рядом ударила молния. Его тело накалилось. Застонав от нестерпимого физического влечения, он притянул ее ближе к себе, давая Лорел ощутить, что она сделала с ним. Круз ожидал, что она оттолкнет его, но этого не случилось. Наоборот, ее тело вдруг сделалось податливым, и Круз почувствовал, что Лорел охватила страсть, которую он возбудил в ней.
   Неожиданно Круз выпрямился и повел Лорел к самолету, молча проклиная себя за каждый свой идиотский поцелуй. То, что он прикасался к Лорел, противоречило его профессиональным интересам. А то, какие нежные чувства эта девушка пробудила в нем, противоречило его личным интересам. Круз успокаивал себя тем, что по крайней мере на время забыл о своих ребрах… сосредоточившись на том, что находилось ниже них.
   — Отвези нас домой, — обратился он к пилоту, как только они вошли в самолет. — Побыстрее.
   Дверь плавно закрылась за ними. Только после того как Круз с Лорел сели друг против друга, женщина-летчик в последний раз проверила все двигатели. Через несколько мгновений самолет взлетел.
   Все это время Круз молчал, отвернувшись от Лорел.
   — Впечатляет, — сказала она.
   — Забота о людях — дело нашей фирмы.
   — Я вас не нанимала.
   — Не имеет никакого значения, — ответил Круз.
   — А если я надумаю сбежать от вас?
   — Мы отрежем вам путь к отступлению.
   Круз наклонился и уменьшил свет. Лорел поняла, что он вовсе не собирался соблазнять ее. Ему хотелось лучше видеть простирающуюся внизу землю, залитую лунным светом и покрытую заостренными тенями. Взгляд Круза скользнул по мрачной земной поверхности, словно радар, который ничего не должен упустить.
   Лорел тоже взглянула вниз из своего иллюминатора, стараясь понять, что же такое особенное видел Круз в лабиринте теней и серебряного света.
   — Куда мы направляемся? — спросила она после длительной паузы.
   — Если бы вы так же хорошо разбирались в геологии, как и в драгоценных камнях, то различили бы находящуюся вон там внизу неровную линию. Видите, она разделяет холмы пополам?
   Лорел пристально всматривалась в темноту и не сразу заметила то, что так интересовало Круза.
   — Что это?
   — Сан-Андреас — самый замечательный пример образования сдвигов в западной части Америки. Когда-нибудь я потрачу целый месяц, чтобы как следует изучить это смещение породы, пройдя его от начала и до конца.
   — Грандиозный замысел, — сухо заметила Лорел.
   На лице Круза засияла улыбка.
   — Маршрут нашего полета проходит непосредственно вдоль разлома Сан-Андреас точно на юг, а затем над пустыней, — объяснил Круз. — После этого разлом делает ответвление к западу, в сторону Анца-Борего, чуть западнее Солтон-Си.
   — Вы были геологом?
   — Нет. Но мне нравится блуждать в хаосе, который Мать-Природа устраивает нам, только чтобы убедиться: мы еще не спим.
   В наступившей тишине; Лорел разглядывала гигантский разлом, тянущийся под ними, и украдкой бросала мимолетные взгляды на Круза, сконцентрировавшем все свое внимание на этом сдвиге породы. Лорел тоже по-своему восхищалась окружающим. Она любила многообразие ярких красок, которые дарила земля во время своего цветения, любила драгоценные камни, подобранные на пляже агаты и различные минералы, любила превращать их в ювелирные украшения.
   Но Лорел уже не смотрела в иллюминатор, ее взгляд был обращен на мужчину, сидевшего рядом, так близко. Глядя на землю, он видел хаос и насилие. Круз был воспитан на них. Ими была пропитана большая часть его жизни.
   Однако Круз не стал хладнокровным роботом, наемным палачом, выполняющим любые приказы. Умный, чересчур восприимчивый, он мог быть и на редкость нежным. Подобное сочетание физической силы, ума и нежности казалось столь необычным, что представлялось ловушкой, обманом…
   Лорел подумала, что она заблуждалась в отношении Круза, потому что находилась сейчас в самолете не только из-за него. Существовали и другие причины. Вероятно, она глупо поступила, но что сделано, то сделано.
   Словно почувствовав ее замешательство, Круз взглянул на Лорел:
   — Не волнуйтесь, вы сделали верный выбор. Положитесь на него и на меня.
   — Я уже это сделала.
   Она доверила свою жизнь Крузу.

Глава 16

   Было уже за полночь, но в залах музея Хадсона творилось все то же безумное столпотворение. Под прожекторами, люстрами и осветительными лампами суетились кураторы и служащие, собирая застекленные стенды для будущих экспонатов и развешивая картины по белоснежным стенам.
   — Я не прочь отменить эту выставку, — грубо произнес Дэмон Хадсон.
   Алексей Новиков даже не потрудился оторваться от своего занятия.
   — Немного правее, — советовал он. — Нет, слишком много. Чуть выше. Вот уже лучше.
   Слегка наклонившись вперед, Новиков принялся разглядывать сверкающий столовый сервиз Фаберже, выполненный из серебра с позолотой. В настоящий момент помощник куратора расставляла его на стенде с высокими ножками.
   — Мы никогда не закончим вовремя эту канитель, — проворчал Хадсон.
   Не обращая на него внимания, Алексей изящно склонил голову набок и прищурился, как бы оценивая эффект, который произведут на посетителей выставляющиеся экспонаты. В прошлом ему приходилось неоднократно иметь дело с Хадсоном и в Соединенных Штатах, и в России. Новиков презирал высокомерного и чрезмерно заносчивого предпринимателя, но, будучи слишком прагматичным и хорошо вышколенным, не показывал этого.
   — Необходим черный бархат, — обратился он к ассистенту куратора. — Надеюсь, не составит огромного труда отыскать настоящий черный бархат в Лос-Анджелесе? Этот желтый хлам совсем не подходит. Нам нужен цвет, напоминающий московскую ночь.
   — Уже вторник… — начал Хадсон.
   — Почти, — невозмутимо перебил его Новиков.
   — Уже вторник, — наставительно продолжил Хадсон, — а это означает, что если даже вы и подготовите свою выставку к четвергу для предварительного закрытого показа, то она все равно не будет отвечать моим стандартам. Мне нужна экспозиция, отвечающая мировым стандартам, а не куча третьесортного барахла, присланного из какой-то развивающейся страны.
   Слова Хадсона заставили Новикова прислушаться. Он притворно удивился, подняв дугой светлые брови.
   — Не волнуйтесь, мистер Хадсон. Выставка, будет великолепной. У нас еще полно времени.
   Хадсон взглянул на красивое лицо Новикова, обрамленное шелковистыми, льняными волосами. Он ненавидел гомосексуалистов, он считал их своими соперниками, как, впрочем, и гетеросексуалистов. Подсознательно он был уверен в; том, что в любое время и в любом месте предпочтение должны были отдать именно ему.
   — У меня есть огромное желание послать. вас вместе с вашей передвижной выставкой в задницу, — огрызнулся Хадсон. — Я начинаю верить, что все русские — лентяи, лгуны и предатели.
   — Могу ли я предположить о существовании некой причины твоего столь внезапно проснувшегося шовинизма? Хадсон взглянул на красные бархатные портьеры, некогда украшавшие стены небольшой часовни в Санкт-Петербурге. В настоящий момент ими собирались украсить одну из стен, выходящую на южную сторону.
   — Твои соотечественники растеряли всякое чувство верности, — произнес Хадсон, чеканя каждое слово.
   — Почему ты так думаешь? Просто потому; что Россия не сразу согласилась оказать честь устроить выставку именно, в твоем музее, несмотря на то, что ты предлагал; возместить все затраты?
   Хадсон промолчал.
   — Ты, конечно, в курсе, во что теперь обходятся международные выставки, — спокойно продолжил Новиков. — Безусловно, ты являешься спонсором многих, из них, всеми силами стремясь стать главным покровителем искусств в Лос-Анджелесе.
   Бледное лицо Хадсона неожиданно покрылось пятнами.
   — Не нужно поддразнивать меня, — сказал он. — Я великодушен по отношению к искусству и к людям, принадлежащим миру искусства, но уверяю, с такими, как ты, и даже сильнее тебя у меня хватит сил справиться. Мне это уже приходилось делать, и не раз.
   С большим трудом Новикову удалось сдержать себя. В течение последнего часа он терпел раздражение и высокомерие Хадсона, ожидая, что тот все таки проговорится о своей причастности к исчезновению «Рубинового сюрприза».
   Новиков знал, что многие годы Хадсон служил Советам только ради своих собственных интересов. Вероятнее всего было то, что ему стала известна истинная ценность «Рубинового сюрприза», и он украл его преследуя какие-то личные цели.
   Однако до сих пор Хадсон не обмолвился ни о чем таком, что давало бы основание думать о нем, как о грабителе яйца Фаберже.
   — Я не собираюсь никого поддразнивать, — дерзко ответил Новиков. — Но я патриот, и потому мне не нравится выслушивать подобные нападки на мою родину ни от кого, даже если они исходят от такого влиятельного миллионера, как Дэмон Хадсон.
   Румянец на щеках Хадсона стал багровым.
   — Я всегда был другом русских, — произнес он.
   — Временами эта дружба очень дорого обходилась мне с точки зрения личных и профессиональных отношений, содействуя России, я тратил миллионы долларов из своего кармана. Только на организацию этой выставки я выложил три миллиона долларов.
   Новиков оценивающе посмотрел на Хадсона. Тот, казалось, уже дошел до точки кипения. Его глаза блестели, щеки горели, а густые белесые брови соединились в одну линию, придав лицу свирепое выражение. Новиков терпеливо ждал, думая о том, чем бы еще можно было разозлить своего собеседника, чтобы он хоть как-то проговорился о «Рубиновом сюрпризе».
   — Твой пример достоин подражания. Но многие догадываются, что русские с лихвой компенсировал и твою поддержку.
   — Эта поддержка стоила мне гораздо дороже тех денег, которые я получил взамен, — с горечью сказал Хадсон. — И что я сейчас получаю за свою давнюю дружбу и жертвоприношение?
   Не, дождавшись реакции Новикова, Хадсон, в сердцах сам ответил на свой риторический вопрос.
   — Взамен я получаю халтурную коллекцию икон и церковной. живописи, табакерки, и портсигары, несколько посредственных, картин в стиле социалистического реализма и некое колличество захудалых пропагандистских плакатов, времен сталинизма. И уже с явной угрозой в голосе спросил: — Где Фаберже?
   Новиков внимательно посмотрел на Хадсона. Любой нормальный человек старался бы избегать подобной темы, если бы на самом деле был виновен в похищении яйца Фаберже. Но Хадсон не был нормальным. Поэтому этот вопрос не являлся подтверждением его виновности или невиновности.
   — Работы Фаберже распаковываются и раскладываются по стендам, — ответил Новиков. — Посмотри вокруг более внимательно.
   — Я не имею в виду весь этот хлам! Где императорский заказ Фаберже? Я хочу, чтобы пасхальные яйца были здесь. Их должна видеть пресса.
   — А почему они имеют такое огромное значение для тебя? — безразлично поинтересовался Новиков. — Японская пресса почти совсем не уделила им внимания. Посчитала их безвкусными и второсортными?
   Хадсон лишь презрительно усмехнулся.
   — Японцы считают, что настоящему произведению искусства должно быть тысяча лет. Но американцы! более проницательны. Мы признаем мастерство и красоту независимо от времени давности.
   — Замечательно, — процедил сквозь зубы Новиков.
   — Послушай, ты, мерзкий сукин сын, я пообещал устроить в четверг специальный просмотр выставки для главных искусствоведов из «Нью-Йорк таймс», «Лос-Анджелес таймс» и других влиятельных газет и журналов.
   — Не волнуйся, американские журналисты охотно придут к своей кормушке, — сухо заметил Новиков. — Не стоит бояться их.
   Хадсон вытянулся в полный рост и грозно встал перед русским куратором, словно основатель Ветхого Завета.
   — Эта выставка очень важна для моей репутации, особенно теперь, когда откуда-то появилась все вынюхивающая вокруг эта сука Тод. Она явно пытается скомпрометировать меня, докопавшись до моих старых сделок.
   Новикову с трудом удалось остаться равнодушным при упоминании о Клэр Тод.
   — Имя Фаберже будет красоваться во всех заголовках, — продолжил Хадсон. — Только благодаря императорским яйцам предстоящая выставка и мой музей могут попасть на первые страницы газет и журналов. Поэтому выкладывай Фаберже, сынок, да поживее.
   — Их сейчас осматривают специалисты, чтобы проверить, нет ли каких-либо повреждений после перевозки, — мягко и успокаивающе произнес Новиков.
   Но Хадсон только еще больше распалился.
   — Где они? — гремел он, требуя ответа.
   — Будут на месте, как только завершится подготовка к выставке. До тех же пор их будут хранить за семью замками.
   — Покажи мне эти проклятые яйца!
   Несмотря на внешнее спокойствие, Новиков в душе проклинал Хадсона и ругался, как последний спившийся работяга. Он, конечно, придумал историю на такой случай, но все-таки надеялся, что эта байка не пригодится.
   — Яйца доставят к полудню, — уверенно проговорил Новиков.
   — Все? — проворчал Хадсон.
   — Кроме одного, — спокойно ответил Новиков. — Оно получило незначительное повреждение при перевозке.
   — Какое именно яйцо?
   — Одному из младших сотрудников обслуживающего Персонала выставки пришлось вернуться в Москву вместе с поврежденным экспонатом. Через сорок восемь часов он вернется в Лос-Анджелес.
   — Пресса должна прийти на просмотр через тридцать часов. Какого яйца не хватает?
   — «Рубинового сюрприза», — вздохнув, промолвил Новиков.
   — Его отправили в Москву? — заорал Хадсон. — Ты говоришь, что это проклятое яйцо в Москве?
   Несколько русских посмотрели на Хадсона. Однако подчиненные не обратили внимания на выкрики шефа, уже привыкнув к тому, что он часто терял самообладание во время встреч со своими клиентами. Их волновало только то, чтобы его гнев не обрушивался непосредственно на них.
   — Господи! — разозлился Хадсон. — Почему ты ничего не сказал мне об этом раньше? Я пообещал этим газетчикам, что они первыми узнают сенсационную новость: впервые в Америке царские сокровища дореволюционной России!
   — Поэтому-то мы и хотим, чтобы такая выставка прошла должным образом, — успокаивающе произнес Новиков.
   — Тогда почините эту чертову вещь в Лос-Анджелесе! — завопил Хадсон. — На Хилл-стрит достаточно много ювелиров, которые быстрее сделают такое же новое яйцо, чем вы почините старое в Москве.
   Внезапно поблизости очутился Гапан. Вид у него был словно у оборванного пролетария, смотревшего на заевшегося буржуя. Хадсон сердито взглянул на него, ощутив отвращение от его изборожденного морщинами лица. Хадсон слышал, что Новиков и этот омерзительный русский были любовниками. Не вызывало сомнений, что Гапан являлся также телохранителем изящного и элегантного Новикова.
   Новиков посмотрел на Гапана, затем снова бросил взгляд на Хадсона:
   — Москва — единственное место, где до сих пор сохранились почти все инструменты того времени, а также сама мастерская Фаберже. Мы постараемся, чтобы яйцо приобрело первоначальный вид.
   — Это возмутительно! Я сообщу об этом в Министерство культуры. Там оторвут твои яйца, если, конечно, таковые у тебя имеются.
   Новиков рассмеялся:
   — Будь уверен на этот счет. Я регулярно занимаюсь тем же, чем и ты Хадсон.
   Гатан мрачно посмотрел на своего шефа.
   — Не создавай себе лишних хлопот звонками к министру, — спокойно добавил Новиков. — Он слишком занят, чтобы его беспокоили, по поводу такого пустяка, как мелкий ремонт золотой филиграни.
   У Хадсона только открылся рот.
   — Мы привезли с собой сто пятьдесят три изделия Фаберже, которые ни разу не выставлялись на Западе. Надеюсь, это не затронет ваше национальное достоинство, если всего лишь одна работа знаменитого мастера будет отсутствовать каких-то несколько часов?
   Хадсону хотелось поспорить, но действие алкоголя и адреналина уже прошло, опустошив его. Он на мгновение прикрыл глаза, почувствовав себя более истощенным, чем когда начинал курс лечения в Румынии.
   — Воспользуйся свободным временем, чтобы отдохнуть и еще раз вспомнить о том, что ты здесь наговорил, — стал его тихо уговаривать Новиков. — Все экспонаты будут на месте в среду, то есть до начала закрытого просмотра выставки журналистами.
   Хадсон заглянул в глаза Новикова, светящиеся каким-то странным светом, и внезапно почувствовал, что земля стала ускользать у него из-под ног. Услужливый, льстивый тенор Новикова будто ласкал. На минуту Хадсону захотелось узнать, что это такое — иметь секс с мужчиной. Если, конечно, Новиков являлся мужчиной, в чем Хадсон сомневался. Ни один мужчина не был таким привлекательным, таким… соблазнительным.
   Новиков одарил его улыбкой Мадонны.
   — Если хочешь, я помогу показать выставку журналистам. Отвлеку их внимание на другие экспонаты, которые представляют собой с художественной точки зрения более впечатляющее зрелище, чем красное яйцо Фаберже.
   Хадсон глубоко вздохнул ощутив слабый сексуально-экзотический запах от Алексея Новикова. Он даже встряхнув головой, словно смутившись, и молча пообещал себе не пить больше водку, в каком бы подавленном состоянии ни находился.
   Но в таком случае нужно было отделаться и от Клэр Тод.
   Выругавшись про себя, Хадсон произнес:
   — Я вкладываю огромные деньги в эту выставку.
   — И Россия тоже, мой друг — заверил его Новиков. — Это необходимо чтобы вновь наладить добрые отношения между нашими странами, которые долгое время разделяла глупая идеология. Разве не так Гапан?
   Гапан что-то сказа по-русски, глядя куда-то между Новиковым и Хадсоном. Последний ничего не понял, но не сомневался в том, что это был не комплимент. Гапан произвел на Хадсона впечатление человека, который не льстит ни Господу, ни Ленину, ни тем более капиталисту.
   — Ах Гапан, — беззаботно произнес Новиков, — новой России нужны друзья для того, чтобы выжить. Поэтому-то тебе и предоставлено право сопровождать нашу выставку друзей нельзя купить. Их можно только завоевать.
   Гапан слушал скучающим выражением лица.
   — Не обращай на него внимания, — обратился Новиков к Хадсону. — Он всегда был занудой.
   — Скорее всего, он пережиток прошлого, — поправил Хадсон.
   — Точно! Это я и имел в виду. — Новиков одобряюще похлопал Хадсона по плечу. — Тебе следует отдохнуть, мой друг. Ты нам нужен полный сил и энергии. Данная экспозиция — это дар другой части мира, в знак того, что мы со всеми народами желаем жить в согласии.