Страница:
сливался со зловещностью ситуации. Я просто-напросто полностью лишился
какой-либо воздушной радости, которая необходима была мне для встречи со
старым товарищем. Жуткое ощущение отсутствия всего вокруг, и присутствия
единственно ненужного отчаяния поглотило сознание. Я надеялся выиграть
время, все с большей чуткостью прислушиваясь к звукам изнутри. Начался
дождь. Я стоял и мок под дождем, мне не хватало свежести. Людей мне не
хватало еще больше. На другом конце планеты намечался конец света. За дверью
раздавались рычащие голоса: "Приведите.....посла в метро....
Пригласите....посла в метро...." Я опешил. Легкая антидепрессия слышалась в
парадоксально абсурдном громыхании грома над моей распухшей от нехватки
здравого смысла голове. На вкус эти хрипящие фразы казались пропитанными
алкоголем, льющемся из груди кормящей матери, совсем молоденькой мамы,
родившей свое дитя в юном, еще додвадцатилетнем возрасте. Мне бы увидеть ее
ясный лоб. Я пишу книгу о юге, о ласковых ветрах с моря. Там молодые
красавицы рожают красавцев. Там древние лабиринты. Там нет дверей в
потусторонность с хриплыми голосами и дрязгом костей. Это постоянство
свободолюбия. Но взгляд взволнованных глаз врезался в поношенную деревянную
дверь. Как будто, я за ней. Не дышу, а всего лишь разгребаю мусор своих
мыслей, отрепий мыслей своих, о не рожденных детях и не названных в их честь
городах, немыслимо истосковавшихся по смыслу мыслей, плодах нелепого
размышления. И мысли о моем приезде в это место, смешанное с
помешательством, показались мне далекими и смешными. Неудачной нельзя
назвать ни одну секунду, проведенную здесь. Я усвоил то, что задолго до
восхода солнца я выехал из незнакомого мне города, не задумавшись о чем-то
безоговорочно важном. О чем же? О безлицых близнецах, которые проживали за
неоткрытой мне дверью, о чем, видимо, мне и хотел сообщить тот мой товарищ,
имя которого я уже, пожалуй, не вспомню. Бывает так, что тебе ничего не
хочется знать, а хочется спрятаться и спрятать свои разнообразности за
неприступными стенами старости форм и изношенности желаний.
Какой бывает жизнь без неопределенности... Обескураживающей, плотно
обтягивающей тело материей, легко порхающей безотчетностью поступков. Жизнь
еще может быть островом в океане крови. Ребенком в мути водорослей и тины.
Бесконечной мольбой о предоставлении политического убежища на необитаемых
территориях. Жизнь может захлебнуться слюной от зависти. Заполнить желчью
любой жизнеспособный организм. Выжить и умереть. Продолжиться и закончиться.
Может и не может. Она рискует собой и нами, мы рискуем ею и ради нее.
Uttering "child" sounds meaningless.
Не заставляй меня сжигать себя, каждый день, как новое столетие в
ожидании тебя, как неопробованную виселицу, которая будет жаждать быть
использованной по назначению и неизменно принести пользу и на том свете.
Зная, что я ищу тебя, ты так бесполезно заказываешь мороженое в нашем
любимом с тобой кафе (когда я найду тебя), и не думаешь обо мне, а думаешь
обо мне, но не обо мне, а о некой фигуре, которую ты еще не знаешь, с
которой олицетворяешь поцелуи своих губ, влагу на них, на щеках своих. На их
румянце ощущаешь влагу, оставляемую губами того, кого как будто ты уже нашла
в своих мечтания, кем вроде бы должен стать я. Однако я сейчас одиноко рисую
твои портреты на полотнах неба и асфальта, и не понимаю, почему ты такая
разная, и раскалываешь воображение то произнесением моего имени,
несоответствующего действительности, то прикосновением к телу в надежде
определить, тот ли пол ты выбрала для себя и меня, не существующих в
реальности. Ты меняла мои паспорта, национальности, гражданство. Ты путала
цвета моей кожи, глаз и волос. Меня по твоей милости уже измучились таскать
по судам и выяснять, кто я, детали моей личности, или почему я есть. Уже
подумывали о том, чтобы объявить меня умершим. А ты продолжала создавать
меня заново. Хоть меня и убили мысленно все, кто боится неопределенности.
Потом меня убили и те, кто уверен в себе и ничего, кроме смерти не боится.
Потом мое тело распяли даже те, кто не боится умереть во имя чего-либо, за
идею, умереть концептуальной смертью. И в итоге вскрыли и разбросали по
свету мой мозг и представители немногочисленной группы умирающих
безбоязненно и бесцельно. А ты так и не нашла меня, и в хламе без вести
пропавших трупов не нашла.
Мы превратились в аксиому поиска, и в аксиому необходимости поиска, и
ненаходимости. В банальность обмана и в блевотину одиночества! Не в "ты" и
"я", а лишь в "общение". В две несоединимости. В неслышимость и невидимость.
В уход в рассвет. В погружение в недостижимость. В поражение. В сражение. В
лицемерие. В смирение. В перемирие. В раны на венах. В вино и измену. В еще
одни раны. В раны на любом участке тела. В язву и неизлечимую опухоль. В
иронию сновидения. В дни недели. В разделение на разделения. В воскресение и
отрешение. Мы превратились и превратимся в разряженный воздух, нехватку
такта. В резину. В пятна на простынях. В лучшего человека, который любит
всех остальных. И опять мы превращаемся в глыбы грязи и шлама, квинтэссенции
грубости и злости, приступы ярости и жестокости, в послания тиранов, в
стихийные бедствия, катастрофы, в неуязвимую смерть человечества. В раны на
поверхности неуязвимой смерти.
В воде на дне унитаза она видела раздваивающуюся радугу. У радуги были
мои глаза, и брови над ними укрывали величие последующих мистерий, к которым
она бессознательно готовилась, которым она уже преподносила подарки от
сердца, минуя мозг. "Лишь бы она родила", - думал скрипач оркестра, а
виолончелисту хотелось копченой телятины с пивом. Компромисс - моя мисс, это
лишь компромисс. Не бойтесь. То, что я вам скажу, не покажется вам
неудобоваримым. Хочу сделать из вас своего постоянного зрителя, мини-юбку,
следующую за звуками моего желудка. Ле-ле-ле-ти... ле-ле-ле-чи себя от
воздействия местных религий. Спи, как спят сумасшедшие. Люби, как любят
ненавидящие. Стань неврастеником. Общество научилось прощать им все.
МЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ "-:-" О . Т . Ч . А . Я . Н . И . Е
..........................................................................................................................................................................
И ты уже не тот человек, и я уже не тот человек. Но кто-то из нас
обязательно напоминает кого-то из нас. (Смотри, как в литературе...) Но ты
мне не говори, что мы умерли. Мы лишь стали дышать иначе. Мы создали новую
форму бесформенности. Поэтому ты мне говоришь, что мы будем пытаться звать
жизнь, будучи мертвыми, взывать ее прийти к нам, воскресить нас, отделенными
от тел душами будем звать. Застревать в грозовых тучах. Я видела пути,
которыми ты вводишь в заблуждение ведомых тобой слепцов. Я вводила вакцину
тебе в пах, ожидая от тебя непредсказуемой реакции. Топтала твое тело, когда
ты спал, и думала, ты представишь, что предстал пред высшим судом
справедливости. Но ты посмеялся утром надо мной, назвав дурнушкой. С совсем
невыносимым для меня просторечием смешал. А ведь я была красавицей,
достойной восхищения.
Ты слушал Echoes и разрезал аккуратно персик, отделял мякоть от кости,
накалывал кусочки кончиком ножа и направлял себе в рот. Я досматривала
Pierrot Le Fou, готовилась к вечеру, убирала ненужные мне вещи в шкаф.
Посматривала на тебя, сидящего в наушниках, едящего персики с вожделенным
взглядом в центр потолка. "Пойдем..." - я потянула тебя за руку, когда
последний кадр с утренним морем и словами о любви завершил кинофильм. Ты
высвободил свою руку и снял наушники. Потом подошел ко мне, взял в руки
меня, приподнял и швырнул меня на кровать, я ударилась о ее спинку. Крикнула
от боли. Потом ты набросился на меня и принялся разрезать мое тело на
маленькие кусочки. Один ты посвятил Веласкесу, другой - Рубенсу, а мои самые
красивые отрезки тела ты называл Купидончиками, Софоклом назвал соединение
между ног моих, один из самых замысловатых и изукрашенных твоими узорами
кусок ты преподнес в дар Колумбу. Я не прекращала дивиться твоему мастерству
и изяществу твоих движений. Я не видела никого и не знала о существовании
кого-либо, кто бы так блестяще расправлялся с моим телом. С такой
фантастичной фанатичностью и фантазией. Я была твоим персиком. О! Что бы ты
сделал со мной, из меня, окажись я яблоком для Адама и Евы. Чем бы я стала
для тебя?????????????????????????????????????
Тот, кто был мной в момент поглощения снов той, кем была та, которая
была рядом с тем, кем был я, облачился в бесцветные одежды и ступил в
черно-белый закат навстречу дыму изменения и оставления всего.
Сегодня никто не собирался закрывать окна, жар солнца отпугивал
желающих покидать дома и растворяться в дорогах. Ты здесь, а где я?
В тихом дожде за океаном твоя улыбка лучиком далекой бездны трогает
поверхности моих ран. В том, что мы не подражаем грубости окружающих, есть
наше преимущество. Мы действительно оставили все.
Мы проходили мимо магазинных витрин, где разбросаны были аксессуары и
одежда. Мы размениваем свои таланты. Мы приближаемся к катастрофе
вдохновения. А в витринах винных ресторанчиков, погребков - распитые и
разбитые бутылки, распавшиеся на части бокалы. Во все еще неоформленной
витрине будущего кафе стояла обнаженная женщина, уже привлекавшая будущих
посетителей. Все, кто проходил мимо, смотрели без изумления, а лишь
дрожащими губами (шел снег) бормотали себе что-то под нос. Я наслаждался.
Мои оголенные плечи были покрыты не по сезону естественным загаром. Полчища
искусных манекенщиц преследовали меня в надежде прикоснуться то к левому, то
к правому плечу, и выразить свое восхищение. Хлорка воды, которой я мыл
тело, вредило ему, и я перестал мыть тело городской водой, а переселился в
места бушующих речных потоков чистой праведной воды на не зараженных
муниципальной грязью просторах. Мимо дворов и подворотен, из которых
доносились резкие крики используемых женщин и грубо получающих удовольствие
мужчин, проходил я. Кто-то кричал мне вслед. Обеспокоено перебирая разные
имена, так как я не откликался. Но те, кто звали меня, знали наизусть все
имена, на которые я мог отреагировать. Я создавал историю. Придумывал в ней
тебя. Из глаз твоих создавал звезды, из слов - ответы на заветные вопросы
детства.
Я - пятилетний мальчик, после войны ищущий своих родителей. Иду
практически на ощупь, глаза едва различают свет и тьму. Иду на звук
колокольного звона. Мне не понятны крики людей, плачущих, взгромоздившись на
тела неизвестных мне людей. Мне бы прикоснуться рукой, одним пальцем
коснуться материнского тела, открыть бы запах его, всего лишь запах, который
бы помог мне найти свою родину. Я с пеплом на голове и гарью в легких брел в
сторону света. Это направление, как мне казалось, всегда должно было вести
меня к светлым вестям.
Нет сложенных крыльев. Реквием и мечта. Мне пять лет. Я роюсь в тряпье
вместе с другими оборванцами. Нахожу яркий женский платок, которым можно
укутать мое тело. Греюсь в его ткани. Меня подобрали на дороге, затащили на
какой-то обоз. Рядом с на удивление сочной и свежей молодицей посадили меня,
ищущего родителей пятилетнего ребенка. В ее руках бутылка со святой водой.
Мои детские глаза просят о капле живительной влаги. Ее надменный, но
умиротворенный взгляд в мои глаза определяет мои желания. Она подносит
горлышко бутылки к моим губам, уже с нетерпением ожидавших наступления
момента попадания жидкости внутрь. Вода была сладкой, как молоко с медом.
Меня бросало в жар, когда ладони молодой женщины, поившей меня водой,
прикасались ко мне. Хотелось уткнуться в грудь ее лицом и не расставаться с
ней. Говорить ей, что я ищу маму, и, может быть, ей удастся вспомнить, что
именно я был ее памятью, которую она потеряла после очередной контузии. И ей
удастся меня убедить в том, что именно она была ею, моей матерью, которая
именно тогда, падая на груду трупов, теряла слух и память, и мои просьбы не
покидать меня, когда она выкрикивала, будто прощаясь со мной навсегда, мое
имя. Она принялась укутывать меня, почувствовав, что я горю, уложила среди
мешков с зерном и лохмотьями старой одежды, растирала щеки мои, прижималась
к моему лицу всем своим телом. Обнимала меня, просила покрыться испариной. Я
читал на ее лице любовь ко мне, ее неузнанному сыну, со своими сокровищами в
душе, которые хранятся лишь для нее, мамы моей. А в ее тепле я чувствовал
приближение волнительного и зыбкого ощущения возрождения моего естества. Как
будто я находил нечто большее, чем мать. Но еще неизвестным для меня
оставалось, где находился мой отец, жив ли он, пощадили ли его
военизированные части противника, сопротивлялся ли он? Знал ли он мою маму,
так неожиданно потерявшую меня, как память, потерявшуюся во мне, нашедшем
ее, не знавшую, и до сих пор еще не знающую, кем она является для меня. Обоз
то и дело останавливался в каких-то зарослях, пережидая бомбардировки. Я все
сильнее прижимался к моей маме, она укрывала меня теплом своего тела, своего
голоса, искаженного непосильными ранениями, издававшего слишком часто
отчаянные крики боли и ужаса. Я жалел ее, лихорадочно перебирая в памяти
моменты, когда нам было всем вместе спокойно, когда наша семья была
счастлива. Мне хотелось говорить: ничего, мамочка, все обойдется. Но слова
превращались в нераспознаваемое бормотание, в скрежет зубов. В невольное
слезовыделение. И лишаясь голоса, я лишь крепче впивался в руки матери моей,
как будто я уже все сказал, и осталось всего лишь прочувствовать все до
конца, все частички чувств, заложенных в моих словах. Ведь я был человеком,
из плоти и крови, материнской. Были ли минуты, когда я терял свою
уверенность в своем человеческом происхождении? Лишь близость лишних звуков,
навещавших меня сезонами ночных кошмаров, нарушали мой покой и обрекали
поиск на тщетную игру воображения, инициированного не человеческой
природой... Я становился монстром!
Я опять ждал тебя слишком долго. Вновь пришлось связываться с
начальниками пограничных застав, чтобы узнать, не пересекала ли ты границу.
Но ты спряталась в зарослях неизвестной мне нейтральной территории... Или
все мировое сообщество признало тебя представителем низшей расы, и тебя
вычеркнули из списков проживающих на Земле людей?..
Так значит, ты ждал меня, и мне следовало все-таки пуститься в путь...
Я вижу, как ты нервничаешь, смотришь на часы каждые пять секунд. Я играю с
тобой в опоздание. Я испытываю твое терпение. Ты не человек для меня, а
только особь, заинтересованная в продолжении своего рода. Тебя нет для меня.
Я потеряю стыд, отдаваясь едва знакомым археологам и альпинистам, но я не
приемлю твоей жажды, преследующей мое тело. Мое тело... Неужели я нужна тебе
для совершенствования твоего внутреннего мира, духовного начала твоего? Все
свершится на следующее утро. Ты встретишь меня, сияющую и волнующуюся,
радостную оттого, что ты дождался меня, искал и переживал. Но потом будет
ночь, твоя ночная смена, твой дом с привидениями. На следующее утро. Если я
проснусь, если я усну.
Тебе все еще пять лет. Ты уже нашел свою мать, и теперь с улыбкой
встречаешь ее в доме, в котором пока что еще не хватает твоего отца. (Я
никогда не стану твоей, пока он не появится у тебя...) Ты прячешь свои
глаза, разбив чайную чашку, ты тянешься ручками к маме, чтобы она тебя
пожалела и не наказывала тебя. Тебе еще пять, а ты уже начинаешь
расстраиваться из-за слишком тугих клубков вен на твоих ногах. Ты уже
предчувствуешь ряд серьезных операций, которые не позволят тебе видеть меня,
которые заставят тебя скучать и бредить из-за невозможности видеть меня. А я
еще не могу представить себя твоей медсестрой, хоть ты и стараешься
придумать мне наиболее яркую роль, таинственную и романтичную. Тебе еще пять
лет, но твоя борода уже вырастает до колен, и мать не успевает отстригать
ее.
Отрешение, опустошенность... Do you feel the same? Do you pronounce the
same desperate words and lose patience time after time and merge to a new
search?.. Do you?
I am a showman. I am an actor. I am interviewed being a prominent
person.
While you are dying in front of me. Lying shot and crying for help in
the deserted shooting area. Is it you? My beloved and seemed to be lost
forever child? Is it me standing over you and letting you die so poignantly?
- До скольких лет вы писались в постель?
- Когда вы впервые почувствовали сексуальное влечение?
- Видели ли вы голыми своих родителей? Если да, то в каком возрасте это
происходило и возбудило ли это вас?
- Нравился ли вам кто-нибудь из людей гораздо старше вас?
- У вас уже был сексуальный опыт? Если да, то с представителем какого
пола?
- Вам снятся эротические сны?
- Я вам нравлюсь? Если я нравлюсь вам, значит вы вполне положительно
отнесетесь к предложению совершить [Author ID1: at Tue Jan 27 13:46:00 2004
]со мной физическ[Author ID1: at Tue Jan 27 13:42:00 2004 ]ое[Author ID1: at
Tue Jan 27 13:46:00 2004 ] совокупление[Author ID1: at Tue Jan 27 13:42:00
2004 ]?
- Почему я вам не нравлюсь? Говорит ли то, что я вам не нравлюсь, лишь
о том, что вы не согласились бы вступить со мной в физическую связь, или вам
в данной связи не нравится и моя личностная характеристика?
- Каков ваш идеал?
- Похож ли он на кого-нибудь из ваших родителей?
- Сколько оргазмов вы обычно испытываете в течение суток отдыха с вашим
партнером?
Я не желала описывать все ужасы таможенного контроля, но что мне
остается делать... Хочу, чтобы ты знал, чтобы пожалел меня, чтобы
прочувствовал, осознал, что ничто не в силах меня остановить. Никогда! Я
здесь! С тобой! Я добралась сюда. Я приехала к тебе. Мертвая, утратившая
тебя, но я с тобой. Я неописуемо рада тому, что ты трогаешь меня.
А кем только мне не приходилось становиться, чтобы мне разрешали
навещать тебя в резервациях....... Приносить тебе твои любимые
пирожные....... Я был твоим раненным моряком, висел прикованный к мачтам
кораблей великих первооткрывателей. Я - язык, я - музыка смыкающихся ресниц.
Сирена сирен. Серна в пустыне. Уставшая от погонь за слепыми антилопами и
вкусным алкоголем. Я - литература.
Новой литературе не нужны темы, герои, композиции, порой ей даже не
нужны слова.
Я стал твоим личным писателем, который описывает твою личную жизнь,
превращая ее в исторический факт. А сам я распадаюсь на все большее
количество историй. Я разыгрываю свое участие в каком-нибудь захватывающем
сюжете в лотереях, распродаю на аукционах. Я комкаю свое тело, лопается его
оболочка. Внутренности смешиваются с кожей и волосяным покровом, с мозгами.
Я становлюсь массой жизнеспособных молекул. Я швыряю себя в краски... Краски
поглощают меня. Краски, как некая лавина беспричинного саморазоблачения,
разрыва ткани существования. Краски, в которые можно погружаться со сладким
чувством неповторимости момента, теряя надежду на возвращение. В эти краски
невозможно не верить, как в свои неумолимо терзающие тело и душу инстинкты.
Я развеян в небе. Я разбрызган в космосе.
Я не виню тебя в том, что ты перестала быть мной. Мне действительно
хочется заключить себя в оболочку одиночества. Девственного и неподвластного
времени. В твоем мозгу еще могут тлеть мои мысли, но они уже ингибируются
тобой, отживают свою полноценность. А когда-то ты их лелеяла как последние
глотки воздуха. Мне приятно, что ты тоже довольствуешься очередным
обретением своей сущности внутри своего тела, еще помнящего мои сексуальные
порывы и одержимость телесными удовольствиями. Мне теперь кажется, что и ты,
и я стали чем-то лучше, интереснее в какой-то мере, почему-то более
привлекательными. Вот так, по отдельности. Вне, за пределами друг друга. В
каждом из нас сейчас, пожалуй, можно найти кого-то еще, ранее прятавшихся
индивидуумов. Мы после разъединения вновь устремили взоры на человечество
как на притаившееся скопление лишенных облика особей. Мы смешиваем теперь
каждый свое сознание с болью невыносимой, мучащей вселенский мозг. Проникаем
в его тайники, вскрываем его гнойники. Я был бы рад еще раз общаться с тобой
как с собой, но никогда не позволил бы тебе опять поработить меня. Но,
знаешь, даже не из-за скуки, а общаться, как общаются животные, обнюхивая
друг друга, намереваясь найти возможность осуществления полового сношения.
Тебе ли мне говорить об этом... Я - твой миллионный ты. Ты - моя миллионная
я. Мы - наполовину пленники друг друга. Мы - всегда другие. Друзья и враги.
Случайности и закономерности. Мы так часто менялись лицами друг с другом,
что потеряли ощущение личностного присутствия друг без друга. Нас нет. Лишь
невидимый младенец, воплощающий наш время от времени распадающийся союз,
остается бездыханно светящимся объектом в тени нашего общего сна, в тесноте
нашего разобщенного стенания.
Я, весь облитый золотом своих мыслей, ускользающий и невидимый,
пронизанный условным желанием прогуливаться бесцельно и вынашивая цель,
травмируя раненый мозг и его незаживающие раны. Я, весь промокший от слез
неба, моих истерических рыданий слез, беспамятно шатаясь среди окрыленных
идеями людей. Я, в неосознанном мной состоянии, исполненный здоровья,
искалеченный непризнанностью, я ... увидел ... тебя... ТЫ, как будто, вроде
бы, точно Я сам, шла мне навстречу, поглощенная своей красотой, некой
реликвией современности, воплощенной в твоем облике, шла навстречу мне, но
не ко мне. Не ко мне вели твои шаги. И я ... я не мог не задержать тебя.
Возгласом "постойте" остановить тебя, идущую не ко мне, ищущую, но не ко мне
ведущий путь, но мне так необходимо было хотя бы попытаться на мгновение
стать частью твоего движения, сознания твоего, частью тебя, следующей по
тщательно выверяемому маршруту. Мои попытки не могли увенчаться успехом, но
ты (ТЫ) действительно остановилась....... А ты ведь всегда ждала, когда
закончится семестр, когда начнут цвести цветы в твоем саду, когда ты опять
поедешь к морю, ты всегда вспоминала свои путешествия, и чтения на верандах
любимых коттеджей, чаяния, обрывавшиеся началом учебного года, обязанностью
вставать холодными зимними утрами из своей теплой постели, пропитывавшейся
мечтами о мачтах белоснежных парусников с розовыми парусами экваториального
рассвета, вставать в нагромождение социально обусловленных необходимостей и
благопристойностей. ....И вот... ты остановилась, и я должен был говорить.
Опутывать тебя. Побеждать твои маршруты и становиться олицетворением твоей
безудержной мечтательности. Становиться тобой постепенно, но верно и
безвозвратно. Я предложил тебе играть роль, очень занятную роль моего
сопровождающего. "Уверен, я не смею претендовать на возможность проводить с
вами много времени, вы мне кажетесь совершенно недоступной женщиной, но
позвольте мне предложить вам появляться со мной на очень редких, но
обязательных для меня вечерах, раутах, концертах. Я бы представлял вас своей
спутницей, мне бы наверняка многие завидовали... И, ведь вы же понимаете,
что это не накладывает на вас никаких обязательств, кроме как предлагает вам
возможность приятно проводить время за распитием коктейлей и разговорами с
известностями и их пассиями." И она согласилась (любопытство одолело ее
неприступность).
День I.
Ты не могла уснуть. Утром, измученная бессонницей, ты избавлялась от
моего присутствия, отчищая свой мозг, вычеркивая мое имя из все равно
непомнящей его памяти. Но к моменту, когда ты полностью уничтожила меня в
себе, ты неожиданно почувствовала, что силы покидают тебя. И твое сердце
действительно, сделав несколько беспомощных биений, выдохлось и
остановилось. И кода ты окончательно убила меня в себе, ты умерла, и я ничем
не мог тебе помочь, и воскресить тебя не мог. Полночь вылила свет луны на
твое тело, и я навсегда запомнил превосходство света его над непревзойденной
тьмой. Так закончился первый день нашего с тобой знакомства.
Ночь пропущенных прощаний.
It was rather the night of missed desires and true confessions. I was
reading your lips swallowing your strange secrets of your eyes. I was
begging you to make me sewed out of your skin material.
Ночь I.
А ночь была лунной. Луны не было, но лунным светом наполнялось ночное
безразличие пространства. Мы с тобой считаем секунды, пересчитывая своих
сексуальных партнеров, любовниц и любовников. Кем-то была ты, кем-то был я,
забывчивость не позволяла нам выяснить, были ли кем-то они; или ни он, ни
она не были теми, кем были мы в тот момент, когда они могли кем-то быть.
Среди всех них мы безостановочно пытались найти тех самых, тех, кто нужен
каждому из нас; и мы забывали о нас, но той лунной ночью мы соединились с
исчезнувшей луной и стали всем тем, чего нам не хватало. Нам всегда не
хватало разборчивости в людях, но людей не хватало чаще.
День II.
Я ли это, девочка моя? У ног твоих, подле тебя, смотрящей на проблески
света в окне... Я ли становлюсь таким нежным, что в состоянии превратить
каждый взгляд на тебя в лекарство от отчаяния, в порцию неоценимого тепла? У
тебя ли я украл эти способности? Или так ты чувствуешь себя спокойнее, когда
я наделен невероятной любвеобильностью, для тебя одной, остающейся со мной,
проводящей со мной целый день... с поцелуями... с целью слияния с моим
целомудрием. Странно, но могу делиться с тобой лишь своими наиболее
сокровенными чувствами, несмотря на то, что был я далек до беспамятства от
твоих поверхностных намерений, планов и потребностей, и становился я
невольно инициатором вскрытия твоего спрятанного, неуязвимого мироздания, не
для того, чтобы насладится твоей подвластностью мне, а для распознания
самого себя в паутине твоих искромсанных обстоятельствами и удушаемых
какой-либо воздушной радости, которая необходима была мне для встречи со
старым товарищем. Жуткое ощущение отсутствия всего вокруг, и присутствия
единственно ненужного отчаяния поглотило сознание. Я надеялся выиграть
время, все с большей чуткостью прислушиваясь к звукам изнутри. Начался
дождь. Я стоял и мок под дождем, мне не хватало свежести. Людей мне не
хватало еще больше. На другом конце планеты намечался конец света. За дверью
раздавались рычащие голоса: "Приведите.....посла в метро....
Пригласите....посла в метро...." Я опешил. Легкая антидепрессия слышалась в
парадоксально абсурдном громыхании грома над моей распухшей от нехватки
здравого смысла голове. На вкус эти хрипящие фразы казались пропитанными
алкоголем, льющемся из груди кормящей матери, совсем молоденькой мамы,
родившей свое дитя в юном, еще додвадцатилетнем возрасте. Мне бы увидеть ее
ясный лоб. Я пишу книгу о юге, о ласковых ветрах с моря. Там молодые
красавицы рожают красавцев. Там древние лабиринты. Там нет дверей в
потусторонность с хриплыми голосами и дрязгом костей. Это постоянство
свободолюбия. Но взгляд взволнованных глаз врезался в поношенную деревянную
дверь. Как будто, я за ней. Не дышу, а всего лишь разгребаю мусор своих
мыслей, отрепий мыслей своих, о не рожденных детях и не названных в их честь
городах, немыслимо истосковавшихся по смыслу мыслей, плодах нелепого
размышления. И мысли о моем приезде в это место, смешанное с
помешательством, показались мне далекими и смешными. Неудачной нельзя
назвать ни одну секунду, проведенную здесь. Я усвоил то, что задолго до
восхода солнца я выехал из незнакомого мне города, не задумавшись о чем-то
безоговорочно важном. О чем же? О безлицых близнецах, которые проживали за
неоткрытой мне дверью, о чем, видимо, мне и хотел сообщить тот мой товарищ,
имя которого я уже, пожалуй, не вспомню. Бывает так, что тебе ничего не
хочется знать, а хочется спрятаться и спрятать свои разнообразности за
неприступными стенами старости форм и изношенности желаний.
Какой бывает жизнь без неопределенности... Обескураживающей, плотно
обтягивающей тело материей, легко порхающей безотчетностью поступков. Жизнь
еще может быть островом в океане крови. Ребенком в мути водорослей и тины.
Бесконечной мольбой о предоставлении политического убежища на необитаемых
территориях. Жизнь может захлебнуться слюной от зависти. Заполнить желчью
любой жизнеспособный организм. Выжить и умереть. Продолжиться и закончиться.
Может и не может. Она рискует собой и нами, мы рискуем ею и ради нее.
Uttering "child" sounds meaningless.
Не заставляй меня сжигать себя, каждый день, как новое столетие в
ожидании тебя, как неопробованную виселицу, которая будет жаждать быть
использованной по назначению и неизменно принести пользу и на том свете.
Зная, что я ищу тебя, ты так бесполезно заказываешь мороженое в нашем
любимом с тобой кафе (когда я найду тебя), и не думаешь обо мне, а думаешь
обо мне, но не обо мне, а о некой фигуре, которую ты еще не знаешь, с
которой олицетворяешь поцелуи своих губ, влагу на них, на щеках своих. На их
румянце ощущаешь влагу, оставляемую губами того, кого как будто ты уже нашла
в своих мечтания, кем вроде бы должен стать я. Однако я сейчас одиноко рисую
твои портреты на полотнах неба и асфальта, и не понимаю, почему ты такая
разная, и раскалываешь воображение то произнесением моего имени,
несоответствующего действительности, то прикосновением к телу в надежде
определить, тот ли пол ты выбрала для себя и меня, не существующих в
реальности. Ты меняла мои паспорта, национальности, гражданство. Ты путала
цвета моей кожи, глаз и волос. Меня по твоей милости уже измучились таскать
по судам и выяснять, кто я, детали моей личности, или почему я есть. Уже
подумывали о том, чтобы объявить меня умершим. А ты продолжала создавать
меня заново. Хоть меня и убили мысленно все, кто боится неопределенности.
Потом меня убили и те, кто уверен в себе и ничего, кроме смерти не боится.
Потом мое тело распяли даже те, кто не боится умереть во имя чего-либо, за
идею, умереть концептуальной смертью. И в итоге вскрыли и разбросали по
свету мой мозг и представители немногочисленной группы умирающих
безбоязненно и бесцельно. А ты так и не нашла меня, и в хламе без вести
пропавших трупов не нашла.
Мы превратились в аксиому поиска, и в аксиому необходимости поиска, и
ненаходимости. В банальность обмана и в блевотину одиночества! Не в "ты" и
"я", а лишь в "общение". В две несоединимости. В неслышимость и невидимость.
В уход в рассвет. В погружение в недостижимость. В поражение. В сражение. В
лицемерие. В смирение. В перемирие. В раны на венах. В вино и измену. В еще
одни раны. В раны на любом участке тела. В язву и неизлечимую опухоль. В
иронию сновидения. В дни недели. В разделение на разделения. В воскресение и
отрешение. Мы превратились и превратимся в разряженный воздух, нехватку
такта. В резину. В пятна на простынях. В лучшего человека, который любит
всех остальных. И опять мы превращаемся в глыбы грязи и шлама, квинтэссенции
грубости и злости, приступы ярости и жестокости, в послания тиранов, в
стихийные бедствия, катастрофы, в неуязвимую смерть человечества. В раны на
поверхности неуязвимой смерти.
В воде на дне унитаза она видела раздваивающуюся радугу. У радуги были
мои глаза, и брови над ними укрывали величие последующих мистерий, к которым
она бессознательно готовилась, которым она уже преподносила подарки от
сердца, минуя мозг. "Лишь бы она родила", - думал скрипач оркестра, а
виолончелисту хотелось копченой телятины с пивом. Компромисс - моя мисс, это
лишь компромисс. Не бойтесь. То, что я вам скажу, не покажется вам
неудобоваримым. Хочу сделать из вас своего постоянного зрителя, мини-юбку,
следующую за звуками моего желудка. Ле-ле-ле-ти... ле-ле-ле-чи себя от
воздействия местных религий. Спи, как спят сумасшедшие. Люби, как любят
ненавидящие. Стань неврастеником. Общество научилось прощать им все.
МЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ "-:-" О . Т . Ч . А . Я . Н . И . Е
..........................................................................................................................................................................
И ты уже не тот человек, и я уже не тот человек. Но кто-то из нас
обязательно напоминает кого-то из нас. (Смотри, как в литературе...) Но ты
мне не говори, что мы умерли. Мы лишь стали дышать иначе. Мы создали новую
форму бесформенности. Поэтому ты мне говоришь, что мы будем пытаться звать
жизнь, будучи мертвыми, взывать ее прийти к нам, воскресить нас, отделенными
от тел душами будем звать. Застревать в грозовых тучах. Я видела пути,
которыми ты вводишь в заблуждение ведомых тобой слепцов. Я вводила вакцину
тебе в пах, ожидая от тебя непредсказуемой реакции. Топтала твое тело, когда
ты спал, и думала, ты представишь, что предстал пред высшим судом
справедливости. Но ты посмеялся утром надо мной, назвав дурнушкой. С совсем
невыносимым для меня просторечием смешал. А ведь я была красавицей,
достойной восхищения.
Ты слушал Echoes и разрезал аккуратно персик, отделял мякоть от кости,
накалывал кусочки кончиком ножа и направлял себе в рот. Я досматривала
Pierrot Le Fou, готовилась к вечеру, убирала ненужные мне вещи в шкаф.
Посматривала на тебя, сидящего в наушниках, едящего персики с вожделенным
взглядом в центр потолка. "Пойдем..." - я потянула тебя за руку, когда
последний кадр с утренним морем и словами о любви завершил кинофильм. Ты
высвободил свою руку и снял наушники. Потом подошел ко мне, взял в руки
меня, приподнял и швырнул меня на кровать, я ударилась о ее спинку. Крикнула
от боли. Потом ты набросился на меня и принялся разрезать мое тело на
маленькие кусочки. Один ты посвятил Веласкесу, другой - Рубенсу, а мои самые
красивые отрезки тела ты называл Купидончиками, Софоклом назвал соединение
между ног моих, один из самых замысловатых и изукрашенных твоими узорами
кусок ты преподнес в дар Колумбу. Я не прекращала дивиться твоему мастерству
и изяществу твоих движений. Я не видела никого и не знала о существовании
кого-либо, кто бы так блестяще расправлялся с моим телом. С такой
фантастичной фанатичностью и фантазией. Я была твоим персиком. О! Что бы ты
сделал со мной, из меня, окажись я яблоком для Адама и Евы. Чем бы я стала
для тебя?????????????????????????????????????
Тот, кто был мной в момент поглощения снов той, кем была та, которая
была рядом с тем, кем был я, облачился в бесцветные одежды и ступил в
черно-белый закат навстречу дыму изменения и оставления всего.
Сегодня никто не собирался закрывать окна, жар солнца отпугивал
желающих покидать дома и растворяться в дорогах. Ты здесь, а где я?
В тихом дожде за океаном твоя улыбка лучиком далекой бездны трогает
поверхности моих ран. В том, что мы не подражаем грубости окружающих, есть
наше преимущество. Мы действительно оставили все.
Мы проходили мимо магазинных витрин, где разбросаны были аксессуары и
одежда. Мы размениваем свои таланты. Мы приближаемся к катастрофе
вдохновения. А в витринах винных ресторанчиков, погребков - распитые и
разбитые бутылки, распавшиеся на части бокалы. Во все еще неоформленной
витрине будущего кафе стояла обнаженная женщина, уже привлекавшая будущих
посетителей. Все, кто проходил мимо, смотрели без изумления, а лишь
дрожащими губами (шел снег) бормотали себе что-то под нос. Я наслаждался.
Мои оголенные плечи были покрыты не по сезону естественным загаром. Полчища
искусных манекенщиц преследовали меня в надежде прикоснуться то к левому, то
к правому плечу, и выразить свое восхищение. Хлорка воды, которой я мыл
тело, вредило ему, и я перестал мыть тело городской водой, а переселился в
места бушующих речных потоков чистой праведной воды на не зараженных
муниципальной грязью просторах. Мимо дворов и подворотен, из которых
доносились резкие крики используемых женщин и грубо получающих удовольствие
мужчин, проходил я. Кто-то кричал мне вслед. Обеспокоено перебирая разные
имена, так как я не откликался. Но те, кто звали меня, знали наизусть все
имена, на которые я мог отреагировать. Я создавал историю. Придумывал в ней
тебя. Из глаз твоих создавал звезды, из слов - ответы на заветные вопросы
детства.
Я - пятилетний мальчик, после войны ищущий своих родителей. Иду
практически на ощупь, глаза едва различают свет и тьму. Иду на звук
колокольного звона. Мне не понятны крики людей, плачущих, взгромоздившись на
тела неизвестных мне людей. Мне бы прикоснуться рукой, одним пальцем
коснуться материнского тела, открыть бы запах его, всего лишь запах, который
бы помог мне найти свою родину. Я с пеплом на голове и гарью в легких брел в
сторону света. Это направление, как мне казалось, всегда должно было вести
меня к светлым вестям.
Нет сложенных крыльев. Реквием и мечта. Мне пять лет. Я роюсь в тряпье
вместе с другими оборванцами. Нахожу яркий женский платок, которым можно
укутать мое тело. Греюсь в его ткани. Меня подобрали на дороге, затащили на
какой-то обоз. Рядом с на удивление сочной и свежей молодицей посадили меня,
ищущего родителей пятилетнего ребенка. В ее руках бутылка со святой водой.
Мои детские глаза просят о капле живительной влаги. Ее надменный, но
умиротворенный взгляд в мои глаза определяет мои желания. Она подносит
горлышко бутылки к моим губам, уже с нетерпением ожидавших наступления
момента попадания жидкости внутрь. Вода была сладкой, как молоко с медом.
Меня бросало в жар, когда ладони молодой женщины, поившей меня водой,
прикасались ко мне. Хотелось уткнуться в грудь ее лицом и не расставаться с
ней. Говорить ей, что я ищу маму, и, может быть, ей удастся вспомнить, что
именно я был ее памятью, которую она потеряла после очередной контузии. И ей
удастся меня убедить в том, что именно она была ею, моей матерью, которая
именно тогда, падая на груду трупов, теряла слух и память, и мои просьбы не
покидать меня, когда она выкрикивала, будто прощаясь со мной навсегда, мое
имя. Она принялась укутывать меня, почувствовав, что я горю, уложила среди
мешков с зерном и лохмотьями старой одежды, растирала щеки мои, прижималась
к моему лицу всем своим телом. Обнимала меня, просила покрыться испариной. Я
читал на ее лице любовь ко мне, ее неузнанному сыну, со своими сокровищами в
душе, которые хранятся лишь для нее, мамы моей. А в ее тепле я чувствовал
приближение волнительного и зыбкого ощущения возрождения моего естества. Как
будто я находил нечто большее, чем мать. Но еще неизвестным для меня
оставалось, где находился мой отец, жив ли он, пощадили ли его
военизированные части противника, сопротивлялся ли он? Знал ли он мою маму,
так неожиданно потерявшую меня, как память, потерявшуюся во мне, нашедшем
ее, не знавшую, и до сих пор еще не знающую, кем она является для меня. Обоз
то и дело останавливался в каких-то зарослях, пережидая бомбардировки. Я все
сильнее прижимался к моей маме, она укрывала меня теплом своего тела, своего
голоса, искаженного непосильными ранениями, издававшего слишком часто
отчаянные крики боли и ужаса. Я жалел ее, лихорадочно перебирая в памяти
моменты, когда нам было всем вместе спокойно, когда наша семья была
счастлива. Мне хотелось говорить: ничего, мамочка, все обойдется. Но слова
превращались в нераспознаваемое бормотание, в скрежет зубов. В невольное
слезовыделение. И лишаясь голоса, я лишь крепче впивался в руки матери моей,
как будто я уже все сказал, и осталось всего лишь прочувствовать все до
конца, все частички чувств, заложенных в моих словах. Ведь я был человеком,
из плоти и крови, материнской. Были ли минуты, когда я терял свою
уверенность в своем человеческом происхождении? Лишь близость лишних звуков,
навещавших меня сезонами ночных кошмаров, нарушали мой покой и обрекали
поиск на тщетную игру воображения, инициированного не человеческой
природой... Я становился монстром!
Я опять ждал тебя слишком долго. Вновь пришлось связываться с
начальниками пограничных застав, чтобы узнать, не пересекала ли ты границу.
Но ты спряталась в зарослях неизвестной мне нейтральной территории... Или
все мировое сообщество признало тебя представителем низшей расы, и тебя
вычеркнули из списков проживающих на Земле людей?..
Так значит, ты ждал меня, и мне следовало все-таки пуститься в путь...
Я вижу, как ты нервничаешь, смотришь на часы каждые пять секунд. Я играю с
тобой в опоздание. Я испытываю твое терпение. Ты не человек для меня, а
только особь, заинтересованная в продолжении своего рода. Тебя нет для меня.
Я потеряю стыд, отдаваясь едва знакомым археологам и альпинистам, но я не
приемлю твоей жажды, преследующей мое тело. Мое тело... Неужели я нужна тебе
для совершенствования твоего внутреннего мира, духовного начала твоего? Все
свершится на следующее утро. Ты встретишь меня, сияющую и волнующуюся,
радостную оттого, что ты дождался меня, искал и переживал. Но потом будет
ночь, твоя ночная смена, твой дом с привидениями. На следующее утро. Если я
проснусь, если я усну.
Тебе все еще пять лет. Ты уже нашел свою мать, и теперь с улыбкой
встречаешь ее в доме, в котором пока что еще не хватает твоего отца. (Я
никогда не стану твоей, пока он не появится у тебя...) Ты прячешь свои
глаза, разбив чайную чашку, ты тянешься ручками к маме, чтобы она тебя
пожалела и не наказывала тебя. Тебе еще пять, а ты уже начинаешь
расстраиваться из-за слишком тугих клубков вен на твоих ногах. Ты уже
предчувствуешь ряд серьезных операций, которые не позволят тебе видеть меня,
которые заставят тебя скучать и бредить из-за невозможности видеть меня. А я
еще не могу представить себя твоей медсестрой, хоть ты и стараешься
придумать мне наиболее яркую роль, таинственную и романтичную. Тебе еще пять
лет, но твоя борода уже вырастает до колен, и мать не успевает отстригать
ее.
Отрешение, опустошенность... Do you feel the same? Do you pronounce the
same desperate words and lose patience time after time and merge to a new
search?.. Do you?
I am a showman. I am an actor. I am interviewed being a prominent
person.
While you are dying in front of me. Lying shot and crying for help in
the deserted shooting area. Is it you? My beloved and seemed to be lost
forever child? Is it me standing over you and letting you die so poignantly?
- До скольких лет вы писались в постель?
- Когда вы впервые почувствовали сексуальное влечение?
- Видели ли вы голыми своих родителей? Если да, то в каком возрасте это
происходило и возбудило ли это вас?
- Нравился ли вам кто-нибудь из людей гораздо старше вас?
- У вас уже был сексуальный опыт? Если да, то с представителем какого
пола?
- Вам снятся эротические сны?
- Я вам нравлюсь? Если я нравлюсь вам, значит вы вполне положительно
отнесетесь к предложению совершить [Author ID1: at Tue Jan 27 13:46:00 2004
]со мной физическ[Author ID1: at Tue Jan 27 13:42:00 2004 ]ое[Author ID1: at
Tue Jan 27 13:46:00 2004 ] совокупление[Author ID1: at Tue Jan 27 13:42:00
2004 ]?
- Почему я вам не нравлюсь? Говорит ли то, что я вам не нравлюсь, лишь
о том, что вы не согласились бы вступить со мной в физическую связь, или вам
в данной связи не нравится и моя личностная характеристика?
- Каков ваш идеал?
- Похож ли он на кого-нибудь из ваших родителей?
- Сколько оргазмов вы обычно испытываете в течение суток отдыха с вашим
партнером?
Я не желала описывать все ужасы таможенного контроля, но что мне
остается делать... Хочу, чтобы ты знал, чтобы пожалел меня, чтобы
прочувствовал, осознал, что ничто не в силах меня остановить. Никогда! Я
здесь! С тобой! Я добралась сюда. Я приехала к тебе. Мертвая, утратившая
тебя, но я с тобой. Я неописуемо рада тому, что ты трогаешь меня.
А кем только мне не приходилось становиться, чтобы мне разрешали
навещать тебя в резервациях....... Приносить тебе твои любимые
пирожные....... Я был твоим раненным моряком, висел прикованный к мачтам
кораблей великих первооткрывателей. Я - язык, я - музыка смыкающихся ресниц.
Сирена сирен. Серна в пустыне. Уставшая от погонь за слепыми антилопами и
вкусным алкоголем. Я - литература.
Новой литературе не нужны темы, герои, композиции, порой ей даже не
нужны слова.
Я стал твоим личным писателем, который описывает твою личную жизнь,
превращая ее в исторический факт. А сам я распадаюсь на все большее
количество историй. Я разыгрываю свое участие в каком-нибудь захватывающем
сюжете в лотереях, распродаю на аукционах. Я комкаю свое тело, лопается его
оболочка. Внутренности смешиваются с кожей и волосяным покровом, с мозгами.
Я становлюсь массой жизнеспособных молекул. Я швыряю себя в краски... Краски
поглощают меня. Краски, как некая лавина беспричинного саморазоблачения,
разрыва ткани существования. Краски, в которые можно погружаться со сладким
чувством неповторимости момента, теряя надежду на возвращение. В эти краски
невозможно не верить, как в свои неумолимо терзающие тело и душу инстинкты.
Я развеян в небе. Я разбрызган в космосе.
Я не виню тебя в том, что ты перестала быть мной. Мне действительно
хочется заключить себя в оболочку одиночества. Девственного и неподвластного
времени. В твоем мозгу еще могут тлеть мои мысли, но они уже ингибируются
тобой, отживают свою полноценность. А когда-то ты их лелеяла как последние
глотки воздуха. Мне приятно, что ты тоже довольствуешься очередным
обретением своей сущности внутри своего тела, еще помнящего мои сексуальные
порывы и одержимость телесными удовольствиями. Мне теперь кажется, что и ты,
и я стали чем-то лучше, интереснее в какой-то мере, почему-то более
привлекательными. Вот так, по отдельности. Вне, за пределами друг друга. В
каждом из нас сейчас, пожалуй, можно найти кого-то еще, ранее прятавшихся
индивидуумов. Мы после разъединения вновь устремили взоры на человечество
как на притаившееся скопление лишенных облика особей. Мы смешиваем теперь
каждый свое сознание с болью невыносимой, мучащей вселенский мозг. Проникаем
в его тайники, вскрываем его гнойники. Я был бы рад еще раз общаться с тобой
как с собой, но никогда не позволил бы тебе опять поработить меня. Но,
знаешь, даже не из-за скуки, а общаться, как общаются животные, обнюхивая
друг друга, намереваясь найти возможность осуществления полового сношения.
Тебе ли мне говорить об этом... Я - твой миллионный ты. Ты - моя миллионная
я. Мы - наполовину пленники друг друга. Мы - всегда другие. Друзья и враги.
Случайности и закономерности. Мы так часто менялись лицами друг с другом,
что потеряли ощущение личностного присутствия друг без друга. Нас нет. Лишь
невидимый младенец, воплощающий наш время от времени распадающийся союз,
остается бездыханно светящимся объектом в тени нашего общего сна, в тесноте
нашего разобщенного стенания.
Я, весь облитый золотом своих мыслей, ускользающий и невидимый,
пронизанный условным желанием прогуливаться бесцельно и вынашивая цель,
травмируя раненый мозг и его незаживающие раны. Я, весь промокший от слез
неба, моих истерических рыданий слез, беспамятно шатаясь среди окрыленных
идеями людей. Я, в неосознанном мной состоянии, исполненный здоровья,
искалеченный непризнанностью, я ... увидел ... тебя... ТЫ, как будто, вроде
бы, точно Я сам, шла мне навстречу, поглощенная своей красотой, некой
реликвией современности, воплощенной в твоем облике, шла навстречу мне, но
не ко мне. Не ко мне вели твои шаги. И я ... я не мог не задержать тебя.
Возгласом "постойте" остановить тебя, идущую не ко мне, ищущую, но не ко мне
ведущий путь, но мне так необходимо было хотя бы попытаться на мгновение
стать частью твоего движения, сознания твоего, частью тебя, следующей по
тщательно выверяемому маршруту. Мои попытки не могли увенчаться успехом, но
ты (ТЫ) действительно остановилась....... А ты ведь всегда ждала, когда
закончится семестр, когда начнут цвести цветы в твоем саду, когда ты опять
поедешь к морю, ты всегда вспоминала свои путешествия, и чтения на верандах
любимых коттеджей, чаяния, обрывавшиеся началом учебного года, обязанностью
вставать холодными зимними утрами из своей теплой постели, пропитывавшейся
мечтами о мачтах белоснежных парусников с розовыми парусами экваториального
рассвета, вставать в нагромождение социально обусловленных необходимостей и
благопристойностей. ....И вот... ты остановилась, и я должен был говорить.
Опутывать тебя. Побеждать твои маршруты и становиться олицетворением твоей
безудержной мечтательности. Становиться тобой постепенно, но верно и
безвозвратно. Я предложил тебе играть роль, очень занятную роль моего
сопровождающего. "Уверен, я не смею претендовать на возможность проводить с
вами много времени, вы мне кажетесь совершенно недоступной женщиной, но
позвольте мне предложить вам появляться со мной на очень редких, но
обязательных для меня вечерах, раутах, концертах. Я бы представлял вас своей
спутницей, мне бы наверняка многие завидовали... И, ведь вы же понимаете,
что это не накладывает на вас никаких обязательств, кроме как предлагает вам
возможность приятно проводить время за распитием коктейлей и разговорами с
известностями и их пассиями." И она согласилась (любопытство одолело ее
неприступность).
День I.
Ты не могла уснуть. Утром, измученная бессонницей, ты избавлялась от
моего присутствия, отчищая свой мозг, вычеркивая мое имя из все равно
непомнящей его памяти. Но к моменту, когда ты полностью уничтожила меня в
себе, ты неожиданно почувствовала, что силы покидают тебя. И твое сердце
действительно, сделав несколько беспомощных биений, выдохлось и
остановилось. И кода ты окончательно убила меня в себе, ты умерла, и я ничем
не мог тебе помочь, и воскресить тебя не мог. Полночь вылила свет луны на
твое тело, и я навсегда запомнил превосходство света его над непревзойденной
тьмой. Так закончился первый день нашего с тобой знакомства.
Ночь пропущенных прощаний.
It was rather the night of missed desires and true confessions. I was
reading your lips swallowing your strange secrets of your eyes. I was
begging you to make me sewed out of your skin material.
Ночь I.
А ночь была лунной. Луны не было, но лунным светом наполнялось ночное
безразличие пространства. Мы с тобой считаем секунды, пересчитывая своих
сексуальных партнеров, любовниц и любовников. Кем-то была ты, кем-то был я,
забывчивость не позволяла нам выяснить, были ли кем-то они; или ни он, ни
она не были теми, кем были мы в тот момент, когда они могли кем-то быть.
Среди всех них мы безостановочно пытались найти тех самых, тех, кто нужен
каждому из нас; и мы забывали о нас, но той лунной ночью мы соединились с
исчезнувшей луной и стали всем тем, чего нам не хватало. Нам всегда не
хватало разборчивости в людях, но людей не хватало чаще.
День II.
Я ли это, девочка моя? У ног твоих, подле тебя, смотрящей на проблески
света в окне... Я ли становлюсь таким нежным, что в состоянии превратить
каждый взгляд на тебя в лекарство от отчаяния, в порцию неоценимого тепла? У
тебя ли я украл эти способности? Или так ты чувствуешь себя спокойнее, когда
я наделен невероятной любвеобильностью, для тебя одной, остающейся со мной,
проводящей со мной целый день... с поцелуями... с целью слияния с моим
целомудрием. Странно, но могу делиться с тобой лишь своими наиболее
сокровенными чувствами, несмотря на то, что был я далек до беспамятства от
твоих поверхностных намерений, планов и потребностей, и становился я
невольно инициатором вскрытия твоего спрятанного, неуязвимого мироздания, не
для того, чтобы насладится твоей подвластностью мне, а для распознания
самого себя в паутине твоих искромсанных обстоятельствами и удушаемых