Страница:
– И все это еще до девяти утра! – воскликнула она.
– В таких делах я никогда не ленюсь.
– Кто же преступник?
Я рассмеялся:
– Польщен вашим доверием, милая куколка. Но даже сам Нестор Бурма не в состоянии ответить на этот вопрос.
Своим карминным ноготком постучала по переплету "Благовещения":
– И это все, что вы принесли?
– Все.
Легкая понимающая улыбка скользнула по ее лицу:
– Значит... гм... досье на Левиберга не оказалось?
– Досье на Левиберга не было. Улыбка превратилась в звонкий смех:
– Какие чудаки детективы!
– Не торопитесь с выводами, – возразил я. – Отсутствие досье на Левиберга у Леменье еще не доказывает, что виновен Левиберг.
Мои мысли так спутались, что мне трудно было сообразить, радовало ли меня это или огорчало.
– Однако вы ведь сами установили несомненную связь между объявлением и названием листка, издаваемого Леменье?
– Несомненная связь – это, пожалуй, слишком сильно сказано. Эта мысль осенила меня во сне. В видениях...
– А то, что Леменье будет убит этой ночью... ведь это произошло этой ночью, не так ли?
– По некоторым признакам, да.
– ...И это было сновидением?
– Возможно, это чистое совпадение. Вы же верите в судьбу. Мне хотелось кое о чем переговорить с Леменье, а вы же знаете, что вот уже пять или шесть недель, как я не наталкивался на покойника. Так не могло больше продолжаться. Теперь все вернулось в свое русло...
Я тряхнул головой, а одновременно моим быком на головке трубки, чтобы вытряхнуть пепел.
– Левиберг не мог бы одновременно убить Леменье, согласиться на свидание со мной и направить фараона или его двойника на это свидание. А раз он согласился прийти на встречу, значит ему не было известно, что объявление адресуется Леменье. Кстати, я полностью доверяю наблюдательности Ребуля, но две головы всегда лучше одной. Вы тоже видели того типа. Он действительно смахивал на шпика?
– Несомненно.
Сняв трубку, я набрал номер уголовной полиции. Вскоре меня соединили с Флоримоном Фару.
– Привет, дедушка. Скажите-ка, вам это не слишком недоело? – произнес я сердитым голосом разъяренного человека.
– Что такое? – ответил комиссар. – В чем дело?
– Может, что-то не так, раз вы посылаете фараона наступать мне на пятки?
– Не понимаю.
– Объясню. Вчера вечером я с приятелями был у стойки бистро на бульварах и вдруг... Ко мне пристал один полицейский... Он не назвал своего имени и не показал значка, но если этот парень не из вашей конторы, то пусть меня повесят. Довольно высокий, чуть сутулый...
Я повторил описание, данное мне Ребулем. На конце провода Фару закашлялся.
– Гм... Опишите мне еще раз эту личность.
– Вы, может быть, считаете, что я развлекаюсь?
– Не исключено!
– Ладно...
Я повторил описание, упомянув посеревшее лицо, сутуловатость и остальной набор примет парня, которого никогда не видел.
– Любопытно, – заметил Фару, – И где это было?
– В бистро напротив кинотеатра "Рекс".
– Бурма, а вы сами ничего не сделали, чтобы этот тип к вам пристал?
– Ничего.
– Спасибо за сигнал. Если речь о человеке, о котором я думаю, то мне бы хотелось перемолвиться с ним парой слов.
– Если речь о том, о ком я думаю, – хмыкнул я, – это будет не трудно. Он должен быть у вас под рукой.
– Ошибаетесь, Бурма. Эта личность – не полицейский. Точнее, больше не полицейский. Мы его вышвырнули после побега, это было уже слишком. Побега гангстера, которого он охранял и кому явно посодействовал. Ведь я вам уже говорил об этом гангстере. Перроне. Припоминаете?
– Да.
– Не могу понять, почему Доливе приставал к вам?
– Доливе?
– Так зовут моего бывшего коллегу.
– Ах, так. Собственно говоря, он не искал ссоры. Просто он наступал нам на пятки. Если бы не его манеры, выдающие в нем стража порядка, я не придал бы этому никакого значения. К тому же он выглядел, словно был в легком подпитии. Как и мы, впрочем! Что ж, я рад, раз это не была ваша очередная шуточка!
Я положил трубку. Нужные сведения получил, но, может быть, сморозил глупость. С полицейскими следует быть полегче на поворотах. Теперь Фару будет настороже. К счастью, я мог рассчитывать на хозяина бистро, где якобы произошло воображаемое столкновение. Я попросил Элен поручить Ребулю – который вскоре должен был объявиться – на всякий случай устроить мне алиби, способное выдержать проверку Флоримона Фару. И снова ухватившись за телефон, позвонил Эстер Левиберг:
– Добрый день. Говорит Нестор Бурма. Можно к вам зайти?
– В любое время дня и ночи, вы же хорошо знаете, мой друг, – ответила она мне своим прекрасным умирающим голосом.
Глава пятая
Глава шестая
– В таких делах я никогда не ленюсь.
– Кто же преступник?
Я рассмеялся:
– Польщен вашим доверием, милая куколка. Но даже сам Нестор Бурма не в состоянии ответить на этот вопрос.
Своим карминным ноготком постучала по переплету "Благовещения":
– И это все, что вы принесли?
– Все.
Легкая понимающая улыбка скользнула по ее лицу:
– Значит... гм... досье на Левиберга не оказалось?
– Досье на Левиберга не было. Улыбка превратилась в звонкий смех:
– Какие чудаки детективы!
– Не торопитесь с выводами, – возразил я. – Отсутствие досье на Левиберга у Леменье еще не доказывает, что виновен Левиберг.
Мои мысли так спутались, что мне трудно было сообразить, радовало ли меня это или огорчало.
– Однако вы ведь сами установили несомненную связь между объявлением и названием листка, издаваемого Леменье?
– Несомненная связь – это, пожалуй, слишком сильно сказано. Эта мысль осенила меня во сне. В видениях...
– А то, что Леменье будет убит этой ночью... ведь это произошло этой ночью, не так ли?
– По некоторым признакам, да.
– ...И это было сновидением?
– Возможно, это чистое совпадение. Вы же верите в судьбу. Мне хотелось кое о чем переговорить с Леменье, а вы же знаете, что вот уже пять или шесть недель, как я не наталкивался на покойника. Так не могло больше продолжаться. Теперь все вернулось в свое русло...
Я тряхнул головой, а одновременно моим быком на головке трубки, чтобы вытряхнуть пепел.
– Левиберг не мог бы одновременно убить Леменье, согласиться на свидание со мной и направить фараона или его двойника на это свидание. А раз он согласился прийти на встречу, значит ему не было известно, что объявление адресуется Леменье. Кстати, я полностью доверяю наблюдательности Ребуля, но две головы всегда лучше одной. Вы тоже видели того типа. Он действительно смахивал на шпика?
– Несомненно.
Сняв трубку, я набрал номер уголовной полиции. Вскоре меня соединили с Флоримоном Фару.
– Привет, дедушка. Скажите-ка, вам это не слишком недоело? – произнес я сердитым голосом разъяренного человека.
– Что такое? – ответил комиссар. – В чем дело?
– Может, что-то не так, раз вы посылаете фараона наступать мне на пятки?
– Не понимаю.
– Объясню. Вчера вечером я с приятелями был у стойки бистро на бульварах и вдруг... Ко мне пристал один полицейский... Он не назвал своего имени и не показал значка, но если этот парень не из вашей конторы, то пусть меня повесят. Довольно высокий, чуть сутулый...
Я повторил описание, данное мне Ребулем. На конце провода Фару закашлялся.
– Гм... Опишите мне еще раз эту личность.
– Вы, может быть, считаете, что я развлекаюсь?
– Не исключено!
– Ладно...
Я повторил описание, упомянув посеревшее лицо, сутуловатость и остальной набор примет парня, которого никогда не видел.
– Любопытно, – заметил Фару, – И где это было?
– В бистро напротив кинотеатра "Рекс".
– Бурма, а вы сами ничего не сделали, чтобы этот тип к вам пристал?
– Ничего.
– Спасибо за сигнал. Если речь о человеке, о котором я думаю, то мне бы хотелось перемолвиться с ним парой слов.
– Если речь о том, о ком я думаю, – хмыкнул я, – это будет не трудно. Он должен быть у вас под рукой.
– Ошибаетесь, Бурма. Эта личность – не полицейский. Точнее, больше не полицейский. Мы его вышвырнули после побега, это было уже слишком. Побега гангстера, которого он охранял и кому явно посодействовал. Ведь я вам уже говорил об этом гангстере. Перроне. Припоминаете?
– Да.
– Не могу понять, почему Доливе приставал к вам?
– Доливе?
– Так зовут моего бывшего коллегу.
– Ах, так. Собственно говоря, он не искал ссоры. Просто он наступал нам на пятки. Если бы не его манеры, выдающие в нем стража порядка, я не придал бы этому никакого значения. К тому же он выглядел, словно был в легком подпитии. Как и мы, впрочем! Что ж, я рад, раз это не была ваша очередная шуточка!
Я положил трубку. Нужные сведения получил, но, может быть, сморозил глупость. С полицейскими следует быть полегче на поворотах. Теперь Фару будет настороже. К счастью, я мог рассчитывать на хозяина бистро, где якобы произошло воображаемое столкновение. Я попросил Элен поручить Ребулю – который вскоре должен был объявиться – на всякий случай устроить мне алиби, способное выдержать проверку Флоримона Фару. И снова ухватившись за телефон, позвонил Эстер Левиберг:
– Добрый день. Говорит Нестор Бурма. Можно к вам зайти?
– В любое время дня и ночи, вы же хорошо знаете, мой друг, – ответила она мне своим прекрасным умирающим голосом.
Глава пятая
Сколько веревочке не виться...
В фирме Берглеви, ткани любого рода, все еще не принимали на работу. Пожалуй, даже увольняли. Во всяком случае, противного цербера, с которым я столкнулся накануне, заменил молоденький торопыга в серой блузе, который ограничился тем, что показал уже знакомую мне дорогу. Я застал Эстер в той же загроможденной дорогостоящим старьем гостиной, погруженной в тот же полумрак. Она усадила меня рядом.
– Что нового? – осведомилась она.
Темные круги затеняли черные глаза, а нижняя губа назойливо подчеркивала избыток красной помады.
– Об этом вас следует спросить, – ответил я. – Вы обнаружили анонимку?
– Нет. Он... Я ее прервал:
– Ладно. Давайте поговорим откровенно, хорошо? Существует ли вообще это письмо?
Она напряглась:
– Оно существует. Что заставляет вас думать, что... И снова я ее оборвал:
– Что в нем говорилось?
– Что Жорж будет мстить.
– Почерк был его?
Она нетерпеливо дернулась:
– Откуда мне знать? Нет. Это был не тот почерк, который знала... Но со временем он мог и измениться.
– Почерк Жоржа Морено измениться не может. Морено мертв.
– Мертв?
Ее удивление выглядело искренним.
– Погиб в 1937 году. В Испании. Он воевал в рядах республиканцев. Его расстреляли франкисты.
Я дал ей время переварить это известие. После недолгого тяжелого молчания она выговорила:
– Этого я не знала. Вы уверены в том, что говорите? Я пожал плечами:
– Никогда ни в чем не можешь быть уверен. Многие бойцы жили там под чужими именами. С другой стороны, у меня обычай наталкиваться на трупы, а этот явился исключением из правила. Я его не видел своими глазами. Но если он не погиб в Испании в годы гражданской войны, то я, вероятно, получил бы о нем какие-нибудь известия. Тем или иным путем.
Она рассмеялась:
– Он писал вам с 1930 по 1937?
– Нет.
– Ну, видите. Теперь рассмеялся я:
– Вам очень важно, чтобы он был жив, так? Чтобы припугнуть своего дражайшего братца, даже если в случае серьезной передряги вам и самой придется пострадать. Вы своего брата очень любите, правда?
Она не ответила. Я продолжал:
– ...Вы его любите, как любят бифштекс или цыпленка. С кровью или хорошо прожаренным. Вы не отказались бы нырнуть вместе с ним в Сену, причем вы играли бы роль ядра, даже если бы вам пришлось захлебнуться самой.
Это сошло мне с рук с той же легкостью, с какой упомянутых мной утопленников унесло бы вниз по течению. И в том же ключе я продолжал:
– Не следовало бы вам дурить мне голову. Вы должны бы вести честную игру. Вы мне заплатили. В принципе, чтобы я уберег вас от Морено. Морено мертв. Имеется анонимное письмо Может быть, его и нет. Думаю, вы хотели, чтобы я запугал вашего брата одним своим присутствием. Наверное, вы приняли меня за гангстера или огородное пугало. Произошло недоразумение. Но кое-что о вашем братце я все-таки раскопал. Вы мне заплатили, и я вам скажу, что именно"
С вспыхнувшим интересом она наклонилась.
– Расскажите.
– Но прежде хочу у вас узнать: у него есть враги? Я не имею в виду Морено. Нам больше не следует говорить о Морено. Он не в счет.
– Враги? – воскликнула она. – У кого их нет? И у него, больше чем у любого другого...
Ее глаза заполыхали.
– Я говорю и о вас, – сказал я.
Она прикусила нижнюю губу. Помада слегка окрасила ей зубы.
– А так же и о том господине... Как вы его зовете? Глухой.
– Жерар Бонфис.
– Да. Кто он такой на самом деле?
– Я вам уже рассказывала. Они познакомились в том лагере. Бонфис спас Рене жизнь. Есть такие люди.
– Какие такие? Профессиональные спасители?
– Спасители и спасающие.
– Значит, он не враг? Друг... который сделал неплохое капиталовложение в тот день, когда спас жизнь вашему брату.
– Может быть.
– Вернемся, однако, к его врагам. Только они меня и интересуют.
– Он всегда был страшно крут. В делах и в личной жизни. Постоянно занят борьбой против кого-нибудь и невыносимый для всех. Он разошелся со своей женой, хотя они созданы друг для друга. Но собственная мания величия оказалась сильнее. Ему недостаточно нашей из поколения в поколение передающейся торговли тканями. По его мнению, это слишком отдает... гм... базаром. Он организовал транспортное предприятие и открыл прядильную фабрику...
– Вертикальный трест?
– Кажется, на их языке это так и называется. Сейчас у него новый конек. Он вынашивает политические замыслы. Он ведет переговоры о приобретении испытывающей трудности газеты "Меридьен". Эта газета каждое утро доносила бы суждения господина Рене Левиберга по тому или иному вопросу международной или внутренней политики до миллиона читателей. Меньшее количество его бы не интересовало. В конечном счете он страдает комплексом неполноценности и пытается разными способами с ним бороться. Предполагаю, что это у него после концлагеря...
Странная улыбка заиграла на ее полных губах. Она словно бы погрузилась в мрачные мечты.
– ...С покупкой газеты все обстоит не так-то просто. Конкурирующая группировка во главе с Роше из "Фосфатов" пытается вытянуть у него ковер из-под ног и обскакать. Это все, что я знаю. Вам теперь стало виднее, что делать?
– Не думаю. Может быть, это совпадает с тем, что я узнал. А может, и нет.
– Что же вы узнали?
– Что вашего брата шантажируют или пытаются шантажировать.
Она ухватилась за мои слова, как собака за кость.
– Великолепно! – воскликнула она дрожащим голосом.
– Да. Разве не потому вы ломали передо мной комедию, что подозревали подобную историю и хотели разузнать о ней побольше?
Она сухо отрезала:
– Никакой комедии я перед вами не ломала. И не занимайтесь догадками, что я подозревала или не подозревала. Выкладывайте. Я за это вам заплатила.
Ее тон мне не понравился.
– Выкладывать нечего. Я еще слишком мало знаю. И больше уж ничего не узнаю... Бросаю это дело.
– Бросаете?
На половине ее лица, не закрытой тяжелой массой вороных волос, отразились недоверие и удивление.
– Бросаю это дело, – повторил я.
– Но почему? – выкрикнула она. – Ведь я же вам заплатила...
– Не в деньгах дело. Да я и готов их вернуть. Она успокоилась и шаловливо, своим волнующим, с легким налетом распутства голосом спросила:
– Послушайте, вы же не будете таким злюкой со своей маленькой Алисой?
– Алисой? Ах да...
Ну, конечно, Алиса! Да, некогда существовала нежная крошка Алиса. Страстная возлюбленная моего кореша Морено. Морено умер, Алиса тоже. Трудно было различить, кто из двоих мертвее: тот, кого скосили франкистские пули, или та, что теперь звалась Эстер.
– Не валяйте дурака, Нестор Бурма. Если хотите, бросайте, но деньги оставьте себе. Вы их заслужили уже тем, что сообщили мне. Но мне жаль, что вы не хотите продолжить расследование. Я хотела бы знать подробности. Ну, да что поделаешь...
– Несомненно, чтобы помочь брату пережить потрясение? – поиронизировал я.
Она поднялась и с удивительной для своего расплывшегося тела ловкостью пересекла комнату среди коллекционной обстановки.
– Глупец!.. Чтобы не спеша, в свое удовольствие, насладиться его переживаниями, – цинично заявила она.
Нежная Алиса давно умерла. "Алисы нет", предупредила она меня. "Есть Эстер". Оставалась только Эстер. Фурия. Угадывавшиеся под тяжелой прической шрамы лишь усиливали это впечатление.
И я не удержался:
– Черт возьми! Он не очень симпатичен, но все-таки... Неужели вы до такой степени его ненавидите?
Она застыла и, не отвечая, окинула меня взглядом. Улыбнулась. Двусмысленной улыбкой, только что мелькнувшей на ее лице при упоминании о концлагере. И словно сорвала какой-то замок (да, вот подходящее слово):
– Там тысячи отдали Богу душу. Какое разочарование, что он вернулся цел и невредим! Как вы говорите: есть спасители, люди такого рода. Вы же... Боже мой!
Тут меня кольнула одна мысль. Мысль чудовищная. Но вот уже пятнадцать лет, как чудовищное стало частью нашей повседневности. Я не смог совладать с собой и прямо спросил:
– В Сену, привязанная к нему как ядро... Вы случайно не посодействовали аресту вашей семьи?
Она повернулась ко мне лицом и с вызовом, дрожащим голосом, похорошев от возбуждения, зло выкрикнула:
– Ну и что, если так? Они разрушили мою любовь. Они изощрялись, чтобы разлучить меня с человеком, которого я любила. Они убили ребенка, которого я от него носила. Они прокляли меня. Только справедливо, что в свою очередь и они будут прокляты... Вас удовлетворит такой ответ?
– Вполне. Ваш брат в курсе?
– Нет. Иной раз, правда, я еле удерживалась. Но сама не знаю, почему, я никогда... Не подумайте, что из-за угрызений совести.
– Ничего не думаю, – устало произнес я, – кроме одного: именно это ему и хотят продать.
– Что именно?
– Доказательства вашего доноса. Должны существовать документы...
Она пожала плечами:
– Зачем продавать ему, а не мне? Логично рассуждая, если такие документы существуют, то должны бы шантажировать меня.
– У шантажистов, несомненно, есть свои причины поступать таким образом. В любом случае, когда ваш брат окажется в курсе дела, ваша жизнь станет невеселой.
– Она никогда такой и не была.
Я встал:
– Мне надо его повидать.
– Кого? Рене?
– Да.
– Зачем?
– Не для того, чтобы все ему выложить, успокойтесь. Напротив. Чтобы ограничить ущерб. Хочу, чтобы он поручил мне это дело. Не знаю, понимаете ли вы меня?
– Может быть. Так вы не бросаете расследования?
– Нет.
– Ну что же, идите к нему. В любом случае ваш визит будет ему неприятен. Хотя бы это!
– Вам бы надо купить револьвер.
– Зачем?
– Чтобы его убить. Вы так его ненавидите! Все бы разрешилось одним махом. Вы всех бы выручили.
Она усмехнулась:
– Поэтому-то я его и не убью. Мертвые не страдают. Но когда я представляю его в этом лагере, думаю о том, что он там пережил, я пьянею! А затем эти повседневные унижения... Ах, так Морено был недостоин Левибергов! Он был человеком не нашего круга, не нашей крови!.. Знаете ли вы, как меня зовут в семье! Истер. Мадемуазель Истер. Лишь грузовики его транспортного предприятия еще не переехали через меня. Как вам это нравится, а? Я... Ее голос надломился, Она сдержала рыдания, глаза ее наполнились слезами.
– Мне жаль вас, – сказал я.
Страшным усилием она справилась со своим волнением:
– Приберегите для себя свою жалость. Я ее не признаю. И сама не испытываю жалости к нему. Вот почему я его не убью.
– Значит, он убьет вас.
– Нет. Я спокойна. Пострадали бы его дела, его расчеты, его планы...
– Может наступить день, когда эти дела, расчеты и планы ничего не будут значить. Одна капля способна переполнить чашу.
Я видел, как образуется эта капля воды величиной со здоровенную катаракту. Но был преисполнен решимости ее нейтрализовать.
– Нет, – повторила Эстер, тряся головой, – Он меня не убьет.
– Не могу понять, с какой стати я вас принимаю, – пробурчал Рене Левиберг, глядя на меня сквозь беспрерывно моргающие веки.
Он сидел за письменным столом строгих очертаний, ничем не загроможденным, с одним бюваром с золотыми углами в центре. На зеленом бюваре лежала толстая авторучка, готовая подписывать чеки, но явно не на мое имя. На выдвижной доске размещались телефон, пепельница и интерфон. Через открытое окно доносился перестук где-то энергично работающей в этом трудолюбивом улье пишущей машинки.
Высокопоставленный приказчик не двинулся со своего кресла, не протянул мне руки, не предложил сесть. И все же я сел. Разговор грозил затянуться.
– Может быть, потому, – ответил я, – что ваш возраст позволяет припомнить газету "Слухи". Распространители этой газеты снабжались удостоверением, в котором можно было прочесть: "Не заставляйте отвечать, что вас нет у себя, когда у вас просят встречи от имени "Слухов", глашатая всех слухов". Часть парижской истории...
Он подморгнул, но это ничего не означало... Он моргал беспрерывно.
– Мне наплевать на парижскую историю, – оборвал он. – Прошу вас, ближе к делу.
– Хочу предложить вам свои услуги, сударь.
– Зря теряете время. Наймом не занимаюсь. Я вполне способен сам справиться с Морено. В любом случае, я не настолько глуп, чтобы нанять для борьбы с ним того, кто является его другом или... сообщником. У меня нет привычки транжирить собственные деньги.
– Речь не о Морено, и свои услуги я предлагаю вам бесплатно.
– Это же неслыханно!
– Со мной случается.
Он схватил авторучку и принялся ей поигрывать:
– Не доверяю бесплатным услугам. Они могут оказаться весьма дорогостоящими.
– Конечно, платить вам придется. Но не мне.
– Кому же в таком случае?
– Не знаю.
– Послушайте, дорогой мой сударь...
Он говорил с наигранной самоуверенностью, повышая голос, чтобы обмануть самого себя:
– ...если ваша загадочная мина – всего лишь уловка, чтобы закрепиться в нашем доме и вытянуть из меня деньги, то эта уловка не сработает.
Он едва не сломал авторучку, резко стукнув ею по столу.
Я пустил пробный шар:
– Мне казалось, вам нужен детектив. По его лбу пробежали складки:
– Вы слышали об этом от Эстер?
– С мадемуазель Эстер мы говорили только о прошлом.
– Именно... вы олицетворяете прошлое, которое я не хотел бы воскрешать... Нет, сударь, детектив мне ни к чему... А если бы он мне и понадобился, то к вам бы я не обратился.
– Жаль. Со мной не сравнятся все Жоливе вместе взятые.
– Жоливе?
Очевидно, это имя ему ничего не говорило.
Голос его не мог обмануть мое натренированное ухо. Что бы Левиберг ни утверждал, а он пустил частного сыщика по следу. Но отозванный полицейский работал в команде и ничего удивительного, что он его не знал.
– Жоливе или Доливе, – сказал я. Он бледно улыбнулся:
– Так вы и сами не знаете? Видимо, очередная уловка.
Не произнося ни слова, я смотрел на него. А приглядевшись, я опять не произнес ни слова. Моя молодость прошла. Пора бы это знать. Ты не силен, Нестор. Я же был приятелем Морено. Даже погибая от тревоги, он бы меня не нанял, что бы я ему ни раскрыл. К тому же он уже нанял моего коллегу. При таких обстоятельствах нечего мне откровенничать.
В память об Алисе я вынашивал замысел стать посредником между Эстер и парнями, которые хотели сбыть ее братцу доказательства проступка сестры при оккупации. Теперь же мне следовало если и не отказаться целиком от своей надежды, то во всяком случае не рассчитывать на то, что Рене Левиберг прольет мне хотя бы слабый свет на всю историю. Мне придется выпутываться совершенно одному и действовать быстро, весьма скудными шансами на успех.
Я встал.
– Извините меня, – сказал я.
Чтобы дать ему возможность, в случае чего, передумать, я медленно тянул слова и едва волочил ноги.
Он не передумал. Не сделал и жеста, чтобы меня остановить. Даже не потрудился проводить меня до двери своего кабинета, на которую указал совершенно излишним движением подбородка, уподобляясь Муссолини с его наигранной картонной мужественностью. Он предоставил мне самому выбираться на улицу.
На углу я натолкнулся на Ребуля.
– Что случилось? – спросил я удивленно.
– Сам хотел бы знать. Отчасти поэтому я и здесь, – ответил однорукий. – Элен поручила мне вас подстеречь. Фару повис на телефоне. Он хотел бы вас повидать и сейчас, наверное, в агентстве.
Я нахмурил брови:
– Гм... Не следовало мне говорить ему о вашем вчерашнем фараоне. Этот пройдоха всегда хочет знать больше всех. Все же странно, что он прореагировал так стремительно. Вы ничего не знаете?
Он покачал головой:
– Ничего.
Мы вышли на угол улицы Полумесяца, к кафе, где в 1914 году был убит Жорес.
– Давай зайдем. Выпьем по стаканчику, и ты мне расскажешь, обо всем ли договорился в кафе "У Рекса" относительно нашего фараона.
– Идет.
Пока мы сидели за стойкой с двумя поллитрами, он объяснил мне все. Я старался все получше запомнить, чтобы не сбиться, излагая Фару.
– Значит, – заметил Ребуль, – я не ошибся? Это был сыщик?
– Уволенный, – уточнил я. – По имени Доливе. Странный малый. Он помог побегу опасного бандита. Сейчас подрабатывает в частном секторе у одного коллеги. Чтобы вершить своими делами из притона... Видишь ли, старик, схваченный тобой на лету номер телефона принадлежит притону на улице Луны.
– На самом деле? – присвистнул калека. – Везет же некоторым из нашего цеха...
Снова посерьезнев, он добавил:
– ...В таких условиях будет нетрудно установить, кто хозяин. Не так уж много детективов, у которых предрассудков меньше, чем у сотрудников агентства "Фиат Люкс".
– Да, не так уж трудно, – вздохнул я.
Я разглядывал сохранившиеся под стеклом в честь социалистического трибуна пожелтевшие снимки Жореса и номер "Юманите" с сообщением о зверском деянии Виллена.
– Да, не так уж трудно, – повторился я. – Но что нам это даст?
– Не знаю, – сказал Ребуль. – Я даже не знаю, что вы ищите.
– Иголку в стоге сена. Он улыбнулся:
– Не ново.
– И все же меня не покидает впечатление, что на этот раз я сшибу себе лоб.
– Послушайте. Дело о шантаже – это для вас раз плюнуть. Ведь речь идет о шантаже, так?
– Не совсем. Левиберг думает, что именно так, и как все те, чье имя на слуху, боится скандала, даже если ему не в чем себя упрекнуть, предпочитает не поднимать волны. Вот почему в ответ на обычные предупреждения он опубликовал объявление и согласился на встречу, которую я назначил, хотя речь идет о другом.
– О чем же?
– Ему хотят сбыть бумаги, доказывающие участие его сестры в исключительно мерзкой истории. Именно эти документы мне и хотелось бы заполучить прежде, чем до них доберутся другие. Будет очень нелегко. Ребуль вытаращил глаза.
– Тем более, – сказал он, – вся затея мне представляется глупой. Послушайте, я не понимаю, почему не шантажируют саму сестру?
– Я уже думал об этом. Навалились именно на Левиберга, потому что с помощью этих бумаг его хотят довести до каления и, думаю, расчет точен. Вот что мне пришло в голову. Вы свяжетесь с Заваттером и соберете все, что можно, о Левиберге. Сведения, которые я смог получить у сестры, вряд ли объективны. Вроде бы он ведет переговоры о покупке газеты "Меридьен", а конкурирующая группа хотела бы обставить его. Если это верно, то, может, стоит покопаться с той стороны. Видите ли, пока что все следы ведут к некоему покупателю. Я имею в виду не газету, а документы. Но меня интересует продавец этих документов. Когда я думаю о том, что единственным человеком, который мог бы, вероятно, повторяю, вероятно, меня просветить, был Леменье... Но Леменье...
Мой агент ухмыльнулся:
– Элен мне рассказала. Вы его получили на завтрак?
– Да, как холодную закуску.
– Вы думаете, объявление было адресовано ему?
– Ничего не знаю.
– Но ведь это можно предположить?
– А что дальше? Ведь теперь он онемел. Ребуль пожал плечами:
– В конце концов, нам на это наплевать. Разве нет?
– На что наплевать?
– Что он умер. Недоумеваю, как он умудрился дожить до таких лет. И кто бы его ни прикончил, Левиберг или кто-то другой...
– Ребуль, даже если бы нам и не было на это наплевать, что бы изменилось? Ухлопал его не Левиберг. Левиберга я только что видел. Он проявляет вполне объяснимую тревогу, как любой, кого шантажируют, но не более того. Нет, убийца не он. Леменье пал жертвой условий своего труда. Скверно, что произошло это в момент, когда он мог бы наконец пригодиться...
– А если именно у него находились нужные бумаги?
– Они по-прежнему у него, хотя я их не видел. Но надо признать, что я слишком торопился, и мой обыск не был методичным. Если удастся, попробую подойти к делу через Фару. Кстати, наш бедный комиссар, наверное, томится в агентстве. Не самое подходящее время его сердить, раз уж мы намерены просить его об услуге.
На улицу Полумесяца выскочила стайка орущих газетных продавцов. По всем концам столицы они разносили первые выпуски вечерних газет. У паренька, забежавшего в кафе, я купил "Сумерки".
Крупным шрифтом на всю первую полосу сообщали о господине Леменье, "своего рода журналисте", как стыдливо утверждала газета. Не удалось выяснить мотив преступления – ограбление, месть или соперничество. Вблизи дома, где обитал "журналист", подозрительных особ замечено не было. Для меня это совсем неплохо.
Дав последние указания Ребулю, я его оставил и вернулся в агентство.
– Что нового? – осведомилась она.
Темные круги затеняли черные глаза, а нижняя губа назойливо подчеркивала избыток красной помады.
– Об этом вас следует спросить, – ответил я. – Вы обнаружили анонимку?
– Нет. Он... Я ее прервал:
– Ладно. Давайте поговорим откровенно, хорошо? Существует ли вообще это письмо?
Она напряглась:
– Оно существует. Что заставляет вас думать, что... И снова я ее оборвал:
– Что в нем говорилось?
– Что Жорж будет мстить.
– Почерк был его?
Она нетерпеливо дернулась:
– Откуда мне знать? Нет. Это был не тот почерк, который знала... Но со временем он мог и измениться.
– Почерк Жоржа Морено измениться не может. Морено мертв.
– Мертв?
Ее удивление выглядело искренним.
– Погиб в 1937 году. В Испании. Он воевал в рядах республиканцев. Его расстреляли франкисты.
Я дал ей время переварить это известие. После недолгого тяжелого молчания она выговорила:
– Этого я не знала. Вы уверены в том, что говорите? Я пожал плечами:
– Никогда ни в чем не можешь быть уверен. Многие бойцы жили там под чужими именами. С другой стороны, у меня обычай наталкиваться на трупы, а этот явился исключением из правила. Я его не видел своими глазами. Но если он не погиб в Испании в годы гражданской войны, то я, вероятно, получил бы о нем какие-нибудь известия. Тем или иным путем.
Она рассмеялась:
– Он писал вам с 1930 по 1937?
– Нет.
– Ну, видите. Теперь рассмеялся я:
– Вам очень важно, чтобы он был жив, так? Чтобы припугнуть своего дражайшего братца, даже если в случае серьезной передряги вам и самой придется пострадать. Вы своего брата очень любите, правда?
Она не ответила. Я продолжал:
– ...Вы его любите, как любят бифштекс или цыпленка. С кровью или хорошо прожаренным. Вы не отказались бы нырнуть вместе с ним в Сену, причем вы играли бы роль ядра, даже если бы вам пришлось захлебнуться самой.
Это сошло мне с рук с той же легкостью, с какой упомянутых мной утопленников унесло бы вниз по течению. И в том же ключе я продолжал:
– Не следовало бы вам дурить мне голову. Вы должны бы вести честную игру. Вы мне заплатили. В принципе, чтобы я уберег вас от Морено. Морено мертв. Имеется анонимное письмо Может быть, его и нет. Думаю, вы хотели, чтобы я запугал вашего брата одним своим присутствием. Наверное, вы приняли меня за гангстера или огородное пугало. Произошло недоразумение. Но кое-что о вашем братце я все-таки раскопал. Вы мне заплатили, и я вам скажу, что именно"
С вспыхнувшим интересом она наклонилась.
– Расскажите.
– Но прежде хочу у вас узнать: у него есть враги? Я не имею в виду Морено. Нам больше не следует говорить о Морено. Он не в счет.
– Враги? – воскликнула она. – У кого их нет? И у него, больше чем у любого другого...
Ее глаза заполыхали.
– Я говорю и о вас, – сказал я.
Она прикусила нижнюю губу. Помада слегка окрасила ей зубы.
– А так же и о том господине... Как вы его зовете? Глухой.
– Жерар Бонфис.
– Да. Кто он такой на самом деле?
– Я вам уже рассказывала. Они познакомились в том лагере. Бонфис спас Рене жизнь. Есть такие люди.
– Какие такие? Профессиональные спасители?
– Спасители и спасающие.
– Значит, он не враг? Друг... который сделал неплохое капиталовложение в тот день, когда спас жизнь вашему брату.
– Может быть.
– Вернемся, однако, к его врагам. Только они меня и интересуют.
– Он всегда был страшно крут. В делах и в личной жизни. Постоянно занят борьбой против кого-нибудь и невыносимый для всех. Он разошелся со своей женой, хотя они созданы друг для друга. Но собственная мания величия оказалась сильнее. Ему недостаточно нашей из поколения в поколение передающейся торговли тканями. По его мнению, это слишком отдает... гм... базаром. Он организовал транспортное предприятие и открыл прядильную фабрику...
– Вертикальный трест?
– Кажется, на их языке это так и называется. Сейчас у него новый конек. Он вынашивает политические замыслы. Он ведет переговоры о приобретении испытывающей трудности газеты "Меридьен". Эта газета каждое утро доносила бы суждения господина Рене Левиберга по тому или иному вопросу международной или внутренней политики до миллиона читателей. Меньшее количество его бы не интересовало. В конечном счете он страдает комплексом неполноценности и пытается разными способами с ним бороться. Предполагаю, что это у него после концлагеря...
Странная улыбка заиграла на ее полных губах. Она словно бы погрузилась в мрачные мечты.
– ...С покупкой газеты все обстоит не так-то просто. Конкурирующая группировка во главе с Роше из "Фосфатов" пытается вытянуть у него ковер из-под ног и обскакать. Это все, что я знаю. Вам теперь стало виднее, что делать?
– Не думаю. Может быть, это совпадает с тем, что я узнал. А может, и нет.
– Что же вы узнали?
– Что вашего брата шантажируют или пытаются шантажировать.
Она ухватилась за мои слова, как собака за кость.
– Великолепно! – воскликнула она дрожащим голосом.
– Да. Разве не потому вы ломали передо мной комедию, что подозревали подобную историю и хотели разузнать о ней побольше?
Она сухо отрезала:
– Никакой комедии я перед вами не ломала. И не занимайтесь догадками, что я подозревала или не подозревала. Выкладывайте. Я за это вам заплатила.
Ее тон мне не понравился.
– Выкладывать нечего. Я еще слишком мало знаю. И больше уж ничего не узнаю... Бросаю это дело.
– Бросаете?
На половине ее лица, не закрытой тяжелой массой вороных волос, отразились недоверие и удивление.
– Бросаю это дело, – повторил я.
– Но почему? – выкрикнула она. – Ведь я же вам заплатила...
– Не в деньгах дело. Да я и готов их вернуть. Она успокоилась и шаловливо, своим волнующим, с легким налетом распутства голосом спросила:
– Послушайте, вы же не будете таким злюкой со своей маленькой Алисой?
– Алисой? Ах да...
Ну, конечно, Алиса! Да, некогда существовала нежная крошка Алиса. Страстная возлюбленная моего кореша Морено. Морено умер, Алиса тоже. Трудно было различить, кто из двоих мертвее: тот, кого скосили франкистские пули, или та, что теперь звалась Эстер.
– Не валяйте дурака, Нестор Бурма. Если хотите, бросайте, но деньги оставьте себе. Вы их заслужили уже тем, что сообщили мне. Но мне жаль, что вы не хотите продолжить расследование. Я хотела бы знать подробности. Ну, да что поделаешь...
– Несомненно, чтобы помочь брату пережить потрясение? – поиронизировал я.
Она поднялась и с удивительной для своего расплывшегося тела ловкостью пересекла комнату среди коллекционной обстановки.
– Глупец!.. Чтобы не спеша, в свое удовольствие, насладиться его переживаниями, – цинично заявила она.
Нежная Алиса давно умерла. "Алисы нет", предупредила она меня. "Есть Эстер". Оставалась только Эстер. Фурия. Угадывавшиеся под тяжелой прической шрамы лишь усиливали это впечатление.
И я не удержался:
– Черт возьми! Он не очень симпатичен, но все-таки... Неужели вы до такой степени его ненавидите?
Она застыла и, не отвечая, окинула меня взглядом. Улыбнулась. Двусмысленной улыбкой, только что мелькнувшей на ее лице при упоминании о концлагере. И словно сорвала какой-то замок (да, вот подходящее слово):
– Там тысячи отдали Богу душу. Какое разочарование, что он вернулся цел и невредим! Как вы говорите: есть спасители, люди такого рода. Вы же... Боже мой!
Тут меня кольнула одна мысль. Мысль чудовищная. Но вот уже пятнадцать лет, как чудовищное стало частью нашей повседневности. Я не смог совладать с собой и прямо спросил:
– В Сену, привязанная к нему как ядро... Вы случайно не посодействовали аресту вашей семьи?
Она повернулась ко мне лицом и с вызовом, дрожащим голосом, похорошев от возбуждения, зло выкрикнула:
– Ну и что, если так? Они разрушили мою любовь. Они изощрялись, чтобы разлучить меня с человеком, которого я любила. Они убили ребенка, которого я от него носила. Они прокляли меня. Только справедливо, что в свою очередь и они будут прокляты... Вас удовлетворит такой ответ?
– Вполне. Ваш брат в курсе?
– Нет. Иной раз, правда, я еле удерживалась. Но сама не знаю, почему, я никогда... Не подумайте, что из-за угрызений совести.
– Ничего не думаю, – устало произнес я, – кроме одного: именно это ему и хотят продать.
– Что именно?
– Доказательства вашего доноса. Должны существовать документы...
Она пожала плечами:
– Зачем продавать ему, а не мне? Логично рассуждая, если такие документы существуют, то должны бы шантажировать меня.
– У шантажистов, несомненно, есть свои причины поступать таким образом. В любом случае, когда ваш брат окажется в курсе дела, ваша жизнь станет невеселой.
– Она никогда такой и не была.
Я встал:
– Мне надо его повидать.
– Кого? Рене?
– Да.
– Зачем?
– Не для того, чтобы все ему выложить, успокойтесь. Напротив. Чтобы ограничить ущерб. Хочу, чтобы он поручил мне это дело. Не знаю, понимаете ли вы меня?
– Может быть. Так вы не бросаете расследования?
– Нет.
– Ну что же, идите к нему. В любом случае ваш визит будет ему неприятен. Хотя бы это!
– Вам бы надо купить револьвер.
– Зачем?
– Чтобы его убить. Вы так его ненавидите! Все бы разрешилось одним махом. Вы всех бы выручили.
Она усмехнулась:
– Поэтому-то я его и не убью. Мертвые не страдают. Но когда я представляю его в этом лагере, думаю о том, что он там пережил, я пьянею! А затем эти повседневные унижения... Ах, так Морено был недостоин Левибергов! Он был человеком не нашего круга, не нашей крови!.. Знаете ли вы, как меня зовут в семье! Истер. Мадемуазель Истер. Лишь грузовики его транспортного предприятия еще не переехали через меня. Как вам это нравится, а? Я... Ее голос надломился, Она сдержала рыдания, глаза ее наполнились слезами.
– Мне жаль вас, – сказал я.
Страшным усилием она справилась со своим волнением:
– Приберегите для себя свою жалость. Я ее не признаю. И сама не испытываю жалости к нему. Вот почему я его не убью.
– Значит, он убьет вас.
– Нет. Я спокойна. Пострадали бы его дела, его расчеты, его планы...
– Может наступить день, когда эти дела, расчеты и планы ничего не будут значить. Одна капля способна переполнить чашу.
Я видел, как образуется эта капля воды величиной со здоровенную катаракту. Но был преисполнен решимости ее нейтрализовать.
– Нет, – повторила Эстер, тряся головой, – Он меня не убьет.
– Не могу понять, с какой стати я вас принимаю, – пробурчал Рене Левиберг, глядя на меня сквозь беспрерывно моргающие веки.
Он сидел за письменным столом строгих очертаний, ничем не загроможденным, с одним бюваром с золотыми углами в центре. На зеленом бюваре лежала толстая авторучка, готовая подписывать чеки, но явно не на мое имя. На выдвижной доске размещались телефон, пепельница и интерфон. Через открытое окно доносился перестук где-то энергично работающей в этом трудолюбивом улье пишущей машинки.
Высокопоставленный приказчик не двинулся со своего кресла, не протянул мне руки, не предложил сесть. И все же я сел. Разговор грозил затянуться.
– Может быть, потому, – ответил я, – что ваш возраст позволяет припомнить газету "Слухи". Распространители этой газеты снабжались удостоверением, в котором можно было прочесть: "Не заставляйте отвечать, что вас нет у себя, когда у вас просят встречи от имени "Слухов", глашатая всех слухов". Часть парижской истории...
Он подморгнул, но это ничего не означало... Он моргал беспрерывно.
– Мне наплевать на парижскую историю, – оборвал он. – Прошу вас, ближе к делу.
– Хочу предложить вам свои услуги, сударь.
– Зря теряете время. Наймом не занимаюсь. Я вполне способен сам справиться с Морено. В любом случае, я не настолько глуп, чтобы нанять для борьбы с ним того, кто является его другом или... сообщником. У меня нет привычки транжирить собственные деньги.
– Речь не о Морено, и свои услуги я предлагаю вам бесплатно.
– Это же неслыханно!
– Со мной случается.
Он схватил авторучку и принялся ей поигрывать:
– Не доверяю бесплатным услугам. Они могут оказаться весьма дорогостоящими.
– Конечно, платить вам придется. Но не мне.
– Кому же в таком случае?
– Не знаю.
– Послушайте, дорогой мой сударь...
Он говорил с наигранной самоуверенностью, повышая голос, чтобы обмануть самого себя:
– ...если ваша загадочная мина – всего лишь уловка, чтобы закрепиться в нашем доме и вытянуть из меня деньги, то эта уловка не сработает.
Он едва не сломал авторучку, резко стукнув ею по столу.
Я пустил пробный шар:
– Мне казалось, вам нужен детектив. По его лбу пробежали складки:
– Вы слышали об этом от Эстер?
– С мадемуазель Эстер мы говорили только о прошлом.
– Именно... вы олицетворяете прошлое, которое я не хотел бы воскрешать... Нет, сударь, детектив мне ни к чему... А если бы он мне и понадобился, то к вам бы я не обратился.
– Жаль. Со мной не сравнятся все Жоливе вместе взятые.
– Жоливе?
Очевидно, это имя ему ничего не говорило.
Голос его не мог обмануть мое натренированное ухо. Что бы Левиберг ни утверждал, а он пустил частного сыщика по следу. Но отозванный полицейский работал в команде и ничего удивительного, что он его не знал.
– Жоливе или Доливе, – сказал я. Он бледно улыбнулся:
– Так вы и сами не знаете? Видимо, очередная уловка.
Не произнося ни слова, я смотрел на него. А приглядевшись, я опять не произнес ни слова. Моя молодость прошла. Пора бы это знать. Ты не силен, Нестор. Я же был приятелем Морено. Даже погибая от тревоги, он бы меня не нанял, что бы я ему ни раскрыл. К тому же он уже нанял моего коллегу. При таких обстоятельствах нечего мне откровенничать.
В память об Алисе я вынашивал замысел стать посредником между Эстер и парнями, которые хотели сбыть ее братцу доказательства проступка сестры при оккупации. Теперь же мне следовало если и не отказаться целиком от своей надежды, то во всяком случае не рассчитывать на то, что Рене Левиберг прольет мне хотя бы слабый свет на всю историю. Мне придется выпутываться совершенно одному и действовать быстро, весьма скудными шансами на успех.
Я встал.
– Извините меня, – сказал я.
Чтобы дать ему возможность, в случае чего, передумать, я медленно тянул слова и едва волочил ноги.
Он не передумал. Не сделал и жеста, чтобы меня остановить. Даже не потрудился проводить меня до двери своего кабинета, на которую указал совершенно излишним движением подбородка, уподобляясь Муссолини с его наигранной картонной мужественностью. Он предоставил мне самому выбираться на улицу.
На углу я натолкнулся на Ребуля.
– Что случилось? – спросил я удивленно.
– Сам хотел бы знать. Отчасти поэтому я и здесь, – ответил однорукий. – Элен поручила мне вас подстеречь. Фару повис на телефоне. Он хотел бы вас повидать и сейчас, наверное, в агентстве.
Я нахмурил брови:
– Гм... Не следовало мне говорить ему о вашем вчерашнем фараоне. Этот пройдоха всегда хочет знать больше всех. Все же странно, что он прореагировал так стремительно. Вы ничего не знаете?
Он покачал головой:
– Ничего.
Мы вышли на угол улицы Полумесяца, к кафе, где в 1914 году был убит Жорес.
– Давай зайдем. Выпьем по стаканчику, и ты мне расскажешь, обо всем ли договорился в кафе "У Рекса" относительно нашего фараона.
– Идет.
Пока мы сидели за стойкой с двумя поллитрами, он объяснил мне все. Я старался все получше запомнить, чтобы не сбиться, излагая Фару.
– Значит, – заметил Ребуль, – я не ошибся? Это был сыщик?
– Уволенный, – уточнил я. – По имени Доливе. Странный малый. Он помог побегу опасного бандита. Сейчас подрабатывает в частном секторе у одного коллеги. Чтобы вершить своими делами из притона... Видишь ли, старик, схваченный тобой на лету номер телефона принадлежит притону на улице Луны.
– На самом деле? – присвистнул калека. – Везет же некоторым из нашего цеха...
Снова посерьезнев, он добавил:
– ...В таких условиях будет нетрудно установить, кто хозяин. Не так уж много детективов, у которых предрассудков меньше, чем у сотрудников агентства "Фиат Люкс".
– Да, не так уж трудно, – вздохнул я.
Я разглядывал сохранившиеся под стеклом в честь социалистического трибуна пожелтевшие снимки Жореса и номер "Юманите" с сообщением о зверском деянии Виллена.
– Да, не так уж трудно, – повторился я. – Но что нам это даст?
– Не знаю, – сказал Ребуль. – Я даже не знаю, что вы ищите.
– Иголку в стоге сена. Он улыбнулся:
– Не ново.
– И все же меня не покидает впечатление, что на этот раз я сшибу себе лоб.
– Послушайте. Дело о шантаже – это для вас раз плюнуть. Ведь речь идет о шантаже, так?
– Не совсем. Левиберг думает, что именно так, и как все те, чье имя на слуху, боится скандала, даже если ему не в чем себя упрекнуть, предпочитает не поднимать волны. Вот почему в ответ на обычные предупреждения он опубликовал объявление и согласился на встречу, которую я назначил, хотя речь идет о другом.
– О чем же?
– Ему хотят сбыть бумаги, доказывающие участие его сестры в исключительно мерзкой истории. Именно эти документы мне и хотелось бы заполучить прежде, чем до них доберутся другие. Будет очень нелегко. Ребуль вытаращил глаза.
– Тем более, – сказал он, – вся затея мне представляется глупой. Послушайте, я не понимаю, почему не шантажируют саму сестру?
– Я уже думал об этом. Навалились именно на Левиберга, потому что с помощью этих бумаг его хотят довести до каления и, думаю, расчет точен. Вот что мне пришло в голову. Вы свяжетесь с Заваттером и соберете все, что можно, о Левиберге. Сведения, которые я смог получить у сестры, вряд ли объективны. Вроде бы он ведет переговоры о покупке газеты "Меридьен", а конкурирующая группа хотела бы обставить его. Если это верно, то, может, стоит покопаться с той стороны. Видите ли, пока что все следы ведут к некоему покупателю. Я имею в виду не газету, а документы. Но меня интересует продавец этих документов. Когда я думаю о том, что единственным человеком, который мог бы, вероятно, повторяю, вероятно, меня просветить, был Леменье... Но Леменье...
Мой агент ухмыльнулся:
– Элен мне рассказала. Вы его получили на завтрак?
– Да, как холодную закуску.
– Вы думаете, объявление было адресовано ему?
– Ничего не знаю.
– Но ведь это можно предположить?
– А что дальше? Ведь теперь он онемел. Ребуль пожал плечами:
– В конце концов, нам на это наплевать. Разве нет?
– На что наплевать?
– Что он умер. Недоумеваю, как он умудрился дожить до таких лет. И кто бы его ни прикончил, Левиберг или кто-то другой...
– Ребуль, даже если бы нам и не было на это наплевать, что бы изменилось? Ухлопал его не Левиберг. Левиберга я только что видел. Он проявляет вполне объяснимую тревогу, как любой, кого шантажируют, но не более того. Нет, убийца не он. Леменье пал жертвой условий своего труда. Скверно, что произошло это в момент, когда он мог бы наконец пригодиться...
– А если именно у него находились нужные бумаги?
– Они по-прежнему у него, хотя я их не видел. Но надо признать, что я слишком торопился, и мой обыск не был методичным. Если удастся, попробую подойти к делу через Фару. Кстати, наш бедный комиссар, наверное, томится в агентстве. Не самое подходящее время его сердить, раз уж мы намерены просить его об услуге.
На улицу Полумесяца выскочила стайка орущих газетных продавцов. По всем концам столицы они разносили первые выпуски вечерних газет. У паренька, забежавшего в кафе, я купил "Сумерки".
Крупным шрифтом на всю первую полосу сообщали о господине Леменье, "своего рода журналисте", как стыдливо утверждала газета. Не удалось выяснить мотив преступления – ограбление, месть или соперничество. Вблизи дома, где обитал "журналист", подозрительных особ замечено не было. Для меня это совсем неплохо.
Дав последние указания Ребулю, я его оставил и вернулся в агентство.
Глава шестая
Грязное белье
– Мы вас заждались! – воскликнул Флоримон Фару, увидев меня.
Сидя в двух шагах от Элен, с большим желтым конвертом на коленях, он покусывал от нетерпения ус. Не обращая на него внимания, я обратился к секретарше:
Сидя в двух шагах от Элен, с большим желтым конвертом на коленях, он покусывал от нетерпения ус. Не обращая на него внимания, я обратился к секретарше: