Страница:
– Дорогая, он с тобой поздоровался?
Я подмигнул ей в знак того, что однорукий мне все рассказал.
– Конечно, мэтр, – улыбнулась она.
– Он, видимо, не очень-то щедр на приветствия.
– Не валяйте дурака, – проворчал Фару. – Здравствуйте, раз уж вам так этого хочется.
– Привет, старина. Вы меня ждали?
– Выходит так.
– Боже милостивый! Так вам нечем заняться в Островерхой башне?
– О нет, совсем напротив. Скажите-ка мне, Бурма, относительно Доливе...
– Доливе?
– Моего бывшего коллеги, о котором вы мне говорили по телефону...
– Ах да. Не будем больше о нем, старик.
Я сел и взял трубку.
– Почему?
– Да просто так. Я считал, что он один из ваших людей. Оказалось, что он не из ваших людей, Я предполагал, что вы хотели подшутить надо мной. Так что вопрос закрыт.
Я зевнул. Он чуть было не последовал моему примеру, но удержался.
– Расскажите мне снова всю вашу историю, – тихо предложил он.
Я подкатился к нему с другой стороны:
– Что-нибудь случилось?
– Выкладывайте, выкладывайте. Пришлось подчиниться.
– Хорошо, – произнес он. – В котором часу это было?
– Видите ли... Было уже темно.
– И вы были пьяны?
– Да, изрядно.
– А тот малый?
– Да, конечно. Он вздохнул:
– Может, он был и не из моей конюшни.
– Черт побери, – возмутился я тоном налогоплательщика, чьи гроши транжирят.
Он пожал плечами, порылся в конверте, который держал как святую реликвию, и извлек оттуда фотографию, которую передал мне. Это вполне мог быть сыщик, описанный мне Ребулем, разве что помоложе.
– Вот он, Доливе, – сказал Фару. Я продолжал молчать.
– Ну так что?
Я спросил:
– У вас нет более свежего снимка?
Он хмыкнул:
– Да он совсем недавний. Его сделали всего несколько часов назад.
Из своего бесценного пакета он вытащил еще две совсем новые, ярко-блестящие крупноформатные фотографии, которые все время пытались свернуться. На одной Доливе предстал по пояс. На второй было видно только его лицо. То, что в альбомах художественных репродукций называют деталью. Как произведение искусства она бы не забылась. Малый выглядел поистине устрашающе.
Поднявшаяся со стула, чтобы полюбоваться картиной, Элен слегка вскрикнула.
– Дерьмо! – выругался я.
– Да, – вкрадчиво произнес Фару. – Наверное, и он так выразился. С воспитанием у него было неважно.
Он был похож на баранье рагу, только баранье рагу горячее.
Комиссар собрал свои картинки.
– Он это или не он? – спросил Фару.
Я обменялся быстрым взглядом с Элен:
– Он. Да, точно. А вы еще хотели ему сказать пару слов! Что с ним случилось?
– Две пули из винтовки 22-го калибра.
Мои скулы сжались. Но молодец я, вывернулся. Я засмеялся. Извлек из кармана пушку и протянул Фару:
– Его убил не я. Он отмахнулся:
– Уберите свой ствол. Прежде всего, это ничего не доказывает, а потом вас никто не обвиняет... Мы нашли убийцу.
– Осторожнее на поворотах, – заметила Элен.
– Он дожидался нас у себя.
– Вот как? – произнес я.
– Леменье, шантажист. Я выложил "Сумерки":
– Но он тоже мертв!
– Можно подумать, они убили друг друга.
– Гм... и... а какова же моя роль?
– Никакая. Во всяком случае, я так надеюсь. Но мне показалось забавным, что у вас произошла стычка с Доливе в ночь его смерти...
– Стычка – это громко сказано.
– Но ведь он вам наступал на мозоли?
– Куда деваться? Он же бывший полицейский.
– И был очень пьян?
– Во всяком случае, так выглядел.
– По мнению врача, он не пил... Был один?
Я зевнул, будто после тяжелого перепоя.
– В моих глазах он двоился.
– Вы не припоминаете никаких важных подробностей?
– Нет... Скажите-ка...
Я постучал по номеру "Сумерек":
– ...Относительно Леменье. О нем пресса сообщает, но о вашем Доливе...
Фару вздохнул:
– Он был мерзавцем из мерзавцев, но работал у нас. Поэтому мы и не шумим. Его тело было обнаружено раньше, чем Леменье, и когда вы звонили, я еще об этом не знал, но коллеги пронюхали и смолчали...
– Так, значит, они убили друг друга? Я имею в виду не ваших коллег, а Доливе и Леменье.
– Похоже. В теле у Доливе обнаружены пули, соответствующие оружию Леменье, а в том – три пули из ствола, найденного при Доливе.
– Чего же вам еще желать? Как говорится в таких случаях, следствие прекращено.
– Все это пустые слова. По всей видимости, события разворачивались следующим образом. Доливе и Леменье знали друг друга. На улице Фейдо никаких следов взлома. Леменье использовал самых разных людей, а Доливе был старый шпик, он немало знал. Вчера они разругались. Может, Доливе потребовал денег, а Леменье имел славу скупердяя. Короче, они обменялись выстрелами. Леменье остался на месте, Доливе же отправился тихонько подыхать на стройплощадку ремонтируемого дома у сквера Лувуа, где утром его обнаружили каменщики. Как видите, далеко он не ушел. Может быть, патруль на велосипедах заставил его там укрыться, а выбраться оттуда он уже не смог. Помимо удостоверения личности и револьвера у него в карманах было сто тысяч франков наличными, наверняка украденных у Леменье.
– Мне это кажется убедительным.
– Ясно и убедительно. Однако...
Он хлопнул кулаком по левой ладони:
– ...не исключено, что я брежу. Доливе был дружком Перонне. И вот... Боже мой! Обычно я веду следствие, не впадая в бредовое состояние, но стоит силуэту Перонне замаячить на горизонте, как я схожу с рельс...
Я улыбнулся:
– Перонне и Нестор Бурма.
– Что?
– Ну, я не знаю, но... Доливе искал ссоры со мной в кафе. Он умер в двух шагах от агентства. И, может, работал в частной конторе...
Фару покраснел:
– Вы приписываете мне весьма странные намерения, Бурма.
– Ничего другого приписать вам не могу. Послушайте, он занимался частным сыском?
– Ничего об этом не знаю. Конечно, мои люди это проверяют. Ничего нельзя упускать из виду.
– Даже возможность что-то пронюхать у бедного Нестора? В любом случае, могу вас заверить, Фару, в одном: на меня он не вкалывал.
– Повторяю, вы приписываете мне намерения, которых у меня нет.
– Тогда выскажите мне свои намерения и мы будем в расчете.
– Охотно... Этот Перонне сводит меня с ума. Мне никак не удается его сцапать, и надо мной уже начинают посмеиваться. Вы понимаете, Доливе способствовал его побегу. Доливе был одним из его корешей, И не в привычках Перонне отказываться от друзей. Если бы Доливе нуждался в деньгах, Перонне их бы ему дал. Доливе было ни к чему обкрадывать Леменье.
– А вот тут, Флоримон, позвольте вам сказать, что вы не перестаете молоть вздор. Дружба не вечна. В особенности этого сорта. Кто знает, может, уже целая вечность, как между Перонне и Доливе кошка пробежала.
– Возможно...
Он встал, держа под мышкой свой конверт с сюрпризами:
– ...А что касается происшествия в бистро, вы...
– Я вам все сказал. Прочел, подтверждаю и подписываю.
Он пожал плечами:
– Ну, хорошо. И все же я не жалею, что зашел. Ничто так не возвращает к здравому смыслу, как встреча с психом.
– Может, сам того не желая, я вам что-то сообщил?
– Нет, ничего. Кроме того, что я зря забиваю себе голову этим Перонне.
Когда он наконец вышел, я отер лицо и, улыбаясь, посмотрел на Элен:
– Ну что же, для любителя помоев...
– Вы свое получили, не так ли?
– Выше крыши. Пойдемте пообедаем. За десертом поговорим...
Жуя вишни, я рассуждал:
– Ребуль прав. Это поистине идиотская история. Посмотрите. Левиберга шантажируют. Будем называть вещи своими именами. "Марсо", которому он адресовал свое объявление, моим измененным голосом назначает ему свидание в бистро на улице Борегар. Левиберг перепоручает дело частному детективу, к которому, что бы он сейчас ни утверждал, обратился за помощью. Нам любой ценой надо вычислить этого типа. Сначала я считал такой шаг ненужным, но теперь передумал. Ребуль разыскивает данные на Левиберга. Как только закончит, его следует перебросить на это дело...
Записывать мои указания – часть работы моей секретарши. Она их записала.
– Продолжаю. Частный детектив направляет кого-то из своих помощников на встречу. Это Доливе. Тот возвращается с носом и идет с отчетом в бордель...
– Неужели нельзя найти другого слова? – запротестовала Элен.
– Послушайте, малышка, у меня в голове и так все перепуталось. Если, к тому же, мне придется переводить... Ладно, скажем, в забегаловку. Итак, он отправился с отчетом в забегаловку.
Выдохнувшись, я остановился.
– Ну а дальше? – спросила Элен.
– Дальше?.. Он... отправляется ухлопать Леменье. Разве не блистательно? – с горечью усмехнулся я. – Так вот, в этой истории ясно лишь одно: Левибергу не везет. С ним происходит то, что обычно случается раз в три столетия, но в тот день все совпало. Для защиты от шантажистов или для переговоров с ними он обратился к самим шантажистам. Если бы его звали иначе, я сказал бы, что в ситуации проявился истинно галльский юмор. Но эта версия не очень убедительна.
– Придумайте что-нибудь получше, – сказала Элен.
– Попытаюсь. Я... Святый Боже!
От волнения я проглотил вишню, которую сосал во рту для стимулирования своего интеллекта:
– Боже мой! Допустим, как это ни притянуто за уши, что Леменье, Доливе и его хозяин в деле Левиберга действуют в сговоре. Мой телефонный звонок от имени так называемого Марсо оказался пресловутым камнем, брошенным в болото. Они не могли не призадуматься, кто же это вмешивается в их дела. Уволенный полицейский отправляется на улицу Борегар присмотреться. И… прокол. Его хозяин, заседающий на улице Луны, заподозрил приватные интриги Леменье. Глубокой ночью ему нанесли визит. Бурная ссора, во время которой шантажиста убивают, а Долине получает тяжелое ранение. Его привозят в притон. В притоне тот отдает концы. Вероятно, они вернулись из похода как раз в то время, когда я собирался покинуть дом, а слуге пришлось переносить умирающего в его комнату. У него на рубашке было пятно крови. А затем, держа его в вертикальном положении, они сунули его в тачку, чтобы выбросить на стройплощадку сквера Лувуа с деньгами и замазанным стволом и так пустить полицию по ложному следу. И я присутствовал при операции. В роли слепой чурки.
– Ну теперь-то вам все ясно?
– Наконец-то, картина понемногу проясняется. Элен, надо узнать, на кого из собратьев работал Доливе. Материалы на Левиберга уже не у Леменье и не у уволенного со службы полицейского. Они у частника, бывшего хозяина Доливе.
– А если хозяином Доливе был Перонне?
– Умоляю вас, не заражайтесь манией у Фару. Это совершенно не идет вашей очаровательной мордашке... Может, что-то знает Марион. Пойду с ней поболтать.
– Марион?
– Рыжая красотка.
– Вроде Риты Хейворт?
– Нет, в стиле ворот Сен-Дени.
Сразу по возвращении в агентство я позвонил в бистро на улице Канавы, телефон которого мне сообщила проститутка. Малому с грассирующим выговором я сказал, что хочу поговорить с Марион. Звонит Мартен. Малый попросил меня подождать, я подождал. Приглушенные звуки отплясывали на моей барабанной перепонке. Наконец кто-то произнес:
– Алло!
– Говорит Мартен, – сказал я. – Твой ночной посетитель.
С нарочито шокированным видом Элен скорчила рожицу и ладонями закрыла свои невинные ушки.
– Ах, ну конечно, – заворковала Марион. – День добрый, лапочка.
– Добрый... лапочка. Мы можем встретиться?
– Когда?
– Сегодня.
Она глупо хихикнула:
– Я тебе так нравлюсь?
– Я же тебе сказал. Ты мне симпатична.
– И сказал и, конечно, доказал, – вмешалась Элен.
– Я надеялся, что вы не подслушиваете, – усмехнулся я.
– Что ты там бормочешь? – спросила Марион на другом конце провода.
– Ничего. Это я про себя. От волнения. Так подойдет сегодня?
– Ладно... в пять тебя устроит?
– Час семейных измен. Годится. В пять часов, где?
– На улице Монторгей...
Она дала мне номер. Я ничего не записывал. Лишь все повторял. Этого было достаточно.
– ...Под самой крышей у меня чудесное гнездышко, – пояснила она. – На клочке бумаги напишу имя и пришпилю к двери. Так что не запутаешься. Но, моя нежная капустка, не будь робким зайчиком и не подведи меня! Смешно, а?
Очень смешно! Зайчик, капустка, горлица в маленьком гнездышке, которую я намеревался ощипать, если бы у нее оказались перья. Бедная дурочка! Но что поделаешь, надо!
– Да, это смешно. Нет, моя капустка. Не подведу. До скорой, моя бесценная.
Элен взорвалась:
– Моя капустка! И раз – капустка! И два – капустка!
– Капустка квашеная, капустка рубленая! – рассмеялся я.
– Это не смешно! Это глупо!
– Как же обойтись без капусты? Ведь все происходит на улице, где ею торгуют.
Она пожала плечами, пододвинула "ундервуд" и принялась стучать, словно бешеная. Я знал, что она печатает. Ругает Нестора. Отводит душу.
Закрывшись в своем святилище, я попытался поразмышлять. Ноль. Я подождал, не обнаружатся ли Ребуль и Заваттер, но тщетно. В четыре часа по-прежнему никого, пусто. Это напомнило мне о бумажнике. Я начинил его банкнотами для нейлоновой копилки Марион. Не так много. Но достаточно, чтобы достойно вознаградить девицу, если она сообщит мне что-нибудь новенькое. Конечно, кроме оригинальной позиции. Надев шляпу, я отправился удовлетворить все свои желания – и плотские, и сыщицкие.
– Элен, до свидания, – сказал я, проходя мимо секретарши.
За нее ответила по-прежнему яростно стучащая пишущая машинка. Даже она не была приветлива со мной.
Глава седьмая
Я подмигнул ей в знак того, что однорукий мне все рассказал.
– Конечно, мэтр, – улыбнулась она.
– Он, видимо, не очень-то щедр на приветствия.
– Не валяйте дурака, – проворчал Фару. – Здравствуйте, раз уж вам так этого хочется.
– Привет, старина. Вы меня ждали?
– Выходит так.
– Боже милостивый! Так вам нечем заняться в Островерхой башне?
– О нет, совсем напротив. Скажите-ка мне, Бурма, относительно Доливе...
– Доливе?
– Моего бывшего коллеги, о котором вы мне говорили по телефону...
– Ах да. Не будем больше о нем, старик.
Я сел и взял трубку.
– Почему?
– Да просто так. Я считал, что он один из ваших людей. Оказалось, что он не из ваших людей, Я предполагал, что вы хотели подшутить надо мной. Так что вопрос закрыт.
Я зевнул. Он чуть было не последовал моему примеру, но удержался.
– Расскажите мне снова всю вашу историю, – тихо предложил он.
Я подкатился к нему с другой стороны:
– Что-нибудь случилось?
– Выкладывайте, выкладывайте. Пришлось подчиниться.
– Хорошо, – произнес он. – В котором часу это было?
– Видите ли... Было уже темно.
– И вы были пьяны?
– Да, изрядно.
– А тот малый?
– Да, конечно. Он вздохнул:
– Может, он был и не из моей конюшни.
– Черт побери, – возмутился я тоном налогоплательщика, чьи гроши транжирят.
Он пожал плечами, порылся в конверте, который держал как святую реликвию, и извлек оттуда фотографию, которую передал мне. Это вполне мог быть сыщик, описанный мне Ребулем, разве что помоложе.
– Вот он, Доливе, – сказал Фару. Я продолжал молчать.
– Ну так что?
Я спросил:
– У вас нет более свежего снимка?
Он хмыкнул:
– Да он совсем недавний. Его сделали всего несколько часов назад.
Из своего бесценного пакета он вытащил еще две совсем новые, ярко-блестящие крупноформатные фотографии, которые все время пытались свернуться. На одной Доливе предстал по пояс. На второй было видно только его лицо. То, что в альбомах художественных репродукций называют деталью. Как произведение искусства она бы не забылась. Малый выглядел поистине устрашающе.
Поднявшаяся со стула, чтобы полюбоваться картиной, Элен слегка вскрикнула.
– Дерьмо! – выругался я.
– Да, – вкрадчиво произнес Фару. – Наверное, и он так выразился. С воспитанием у него было неважно.
Он был похож на баранье рагу, только баранье рагу горячее.
Комиссар собрал свои картинки.
– Он это или не он? – спросил Фару.
Я обменялся быстрым взглядом с Элен:
– Он. Да, точно. А вы еще хотели ему сказать пару слов! Что с ним случилось?
– Две пули из винтовки 22-го калибра.
Мои скулы сжались. Но молодец я, вывернулся. Я засмеялся. Извлек из кармана пушку и протянул Фару:
– Его убил не я. Он отмахнулся:
– Уберите свой ствол. Прежде всего, это ничего не доказывает, а потом вас никто не обвиняет... Мы нашли убийцу.
– Осторожнее на поворотах, – заметила Элен.
– Он дожидался нас у себя.
– Вот как? – произнес я.
– Леменье, шантажист. Я выложил "Сумерки":
– Но он тоже мертв!
– Можно подумать, они убили друг друга.
– Гм... и... а какова же моя роль?
– Никакая. Во всяком случае, я так надеюсь. Но мне показалось забавным, что у вас произошла стычка с Доливе в ночь его смерти...
– Стычка – это громко сказано.
– Но ведь он вам наступал на мозоли?
– Куда деваться? Он же бывший полицейский.
– И был очень пьян?
– Во всяком случае, так выглядел.
– По мнению врача, он не пил... Был один?
Я зевнул, будто после тяжелого перепоя.
– В моих глазах он двоился.
– Вы не припоминаете никаких важных подробностей?
– Нет... Скажите-ка...
Я постучал по номеру "Сумерек":
– ...Относительно Леменье. О нем пресса сообщает, но о вашем Доливе...
Фару вздохнул:
– Он был мерзавцем из мерзавцев, но работал у нас. Поэтому мы и не шумим. Его тело было обнаружено раньше, чем Леменье, и когда вы звонили, я еще об этом не знал, но коллеги пронюхали и смолчали...
– Так, значит, они убили друг друга? Я имею в виду не ваших коллег, а Доливе и Леменье.
– Похоже. В теле у Доливе обнаружены пули, соответствующие оружию Леменье, а в том – три пули из ствола, найденного при Доливе.
– Чего же вам еще желать? Как говорится в таких случаях, следствие прекращено.
– Все это пустые слова. По всей видимости, события разворачивались следующим образом. Доливе и Леменье знали друг друга. На улице Фейдо никаких следов взлома. Леменье использовал самых разных людей, а Доливе был старый шпик, он немало знал. Вчера они разругались. Может, Доливе потребовал денег, а Леменье имел славу скупердяя. Короче, они обменялись выстрелами. Леменье остался на месте, Доливе же отправился тихонько подыхать на стройплощадку ремонтируемого дома у сквера Лувуа, где утром его обнаружили каменщики. Как видите, далеко он не ушел. Может быть, патруль на велосипедах заставил его там укрыться, а выбраться оттуда он уже не смог. Помимо удостоверения личности и револьвера у него в карманах было сто тысяч франков наличными, наверняка украденных у Леменье.
– Мне это кажется убедительным.
– Ясно и убедительно. Однако...
Он хлопнул кулаком по левой ладони:
– ...не исключено, что я брежу. Доливе был дружком Перонне. И вот... Боже мой! Обычно я веду следствие, не впадая в бредовое состояние, но стоит силуэту Перонне замаячить на горизонте, как я схожу с рельс...
Я улыбнулся:
– Перонне и Нестор Бурма.
– Что?
– Ну, я не знаю, но... Доливе искал ссоры со мной в кафе. Он умер в двух шагах от агентства. И, может, работал в частной конторе...
Фару покраснел:
– Вы приписываете мне весьма странные намерения, Бурма.
– Ничего другого приписать вам не могу. Послушайте, он занимался частным сыском?
– Ничего об этом не знаю. Конечно, мои люди это проверяют. Ничего нельзя упускать из виду.
– Даже возможность что-то пронюхать у бедного Нестора? В любом случае, могу вас заверить, Фару, в одном: на меня он не вкалывал.
– Повторяю, вы приписываете мне намерения, которых у меня нет.
– Тогда выскажите мне свои намерения и мы будем в расчете.
– Охотно... Этот Перонне сводит меня с ума. Мне никак не удается его сцапать, и надо мной уже начинают посмеиваться. Вы понимаете, Доливе способствовал его побегу. Доливе был одним из его корешей, И не в привычках Перонне отказываться от друзей. Если бы Доливе нуждался в деньгах, Перонне их бы ему дал. Доливе было ни к чему обкрадывать Леменье.
– А вот тут, Флоримон, позвольте вам сказать, что вы не перестаете молоть вздор. Дружба не вечна. В особенности этого сорта. Кто знает, может, уже целая вечность, как между Перонне и Доливе кошка пробежала.
– Возможно...
Он встал, держа под мышкой свой конверт с сюрпризами:
– ...А что касается происшествия в бистро, вы...
– Я вам все сказал. Прочел, подтверждаю и подписываю.
Он пожал плечами:
– Ну, хорошо. И все же я не жалею, что зашел. Ничто так не возвращает к здравому смыслу, как встреча с психом.
– Может, сам того не желая, я вам что-то сообщил?
– Нет, ничего. Кроме того, что я зря забиваю себе голову этим Перонне.
Когда он наконец вышел, я отер лицо и, улыбаясь, посмотрел на Элен:
– Ну что же, для любителя помоев...
– Вы свое получили, не так ли?
– Выше крыши. Пойдемте пообедаем. За десертом поговорим...
Жуя вишни, я рассуждал:
– Ребуль прав. Это поистине идиотская история. Посмотрите. Левиберга шантажируют. Будем называть вещи своими именами. "Марсо", которому он адресовал свое объявление, моим измененным голосом назначает ему свидание в бистро на улице Борегар. Левиберг перепоручает дело частному детективу, к которому, что бы он сейчас ни утверждал, обратился за помощью. Нам любой ценой надо вычислить этого типа. Сначала я считал такой шаг ненужным, но теперь передумал. Ребуль разыскивает данные на Левиберга. Как только закончит, его следует перебросить на это дело...
Записывать мои указания – часть работы моей секретарши. Она их записала.
– Продолжаю. Частный детектив направляет кого-то из своих помощников на встречу. Это Доливе. Тот возвращается с носом и идет с отчетом в бордель...
– Неужели нельзя найти другого слова? – запротестовала Элен.
– Послушайте, малышка, у меня в голове и так все перепуталось. Если, к тому же, мне придется переводить... Ладно, скажем, в забегаловку. Итак, он отправился с отчетом в забегаловку.
Выдохнувшись, я остановился.
– Ну а дальше? – спросила Элен.
– Дальше?.. Он... отправляется ухлопать Леменье. Разве не блистательно? – с горечью усмехнулся я. – Так вот, в этой истории ясно лишь одно: Левибергу не везет. С ним происходит то, что обычно случается раз в три столетия, но в тот день все совпало. Для защиты от шантажистов или для переговоров с ними он обратился к самим шантажистам. Если бы его звали иначе, я сказал бы, что в ситуации проявился истинно галльский юмор. Но эта версия не очень убедительна.
– Придумайте что-нибудь получше, – сказала Элен.
– Попытаюсь. Я... Святый Боже!
От волнения я проглотил вишню, которую сосал во рту для стимулирования своего интеллекта:
– Боже мой! Допустим, как это ни притянуто за уши, что Леменье, Доливе и его хозяин в деле Левиберга действуют в сговоре. Мой телефонный звонок от имени так называемого Марсо оказался пресловутым камнем, брошенным в болото. Они не могли не призадуматься, кто же это вмешивается в их дела. Уволенный полицейский отправляется на улицу Борегар присмотреться. И… прокол. Его хозяин, заседающий на улице Луны, заподозрил приватные интриги Леменье. Глубокой ночью ему нанесли визит. Бурная ссора, во время которой шантажиста убивают, а Долине получает тяжелое ранение. Его привозят в притон. В притоне тот отдает концы. Вероятно, они вернулись из похода как раз в то время, когда я собирался покинуть дом, а слуге пришлось переносить умирающего в его комнату. У него на рубашке было пятно крови. А затем, держа его в вертикальном положении, они сунули его в тачку, чтобы выбросить на стройплощадку сквера Лувуа с деньгами и замазанным стволом и так пустить полицию по ложному следу. И я присутствовал при операции. В роли слепой чурки.
– Ну теперь-то вам все ясно?
– Наконец-то, картина понемногу проясняется. Элен, надо узнать, на кого из собратьев работал Доливе. Материалы на Левиберга уже не у Леменье и не у уволенного со службы полицейского. Они у частника, бывшего хозяина Доливе.
– А если хозяином Доливе был Перонне?
– Умоляю вас, не заражайтесь манией у Фару. Это совершенно не идет вашей очаровательной мордашке... Может, что-то знает Марион. Пойду с ней поболтать.
– Марион?
– Рыжая красотка.
– Вроде Риты Хейворт?
– Нет, в стиле ворот Сен-Дени.
Сразу по возвращении в агентство я позвонил в бистро на улице Канавы, телефон которого мне сообщила проститутка. Малому с грассирующим выговором я сказал, что хочу поговорить с Марион. Звонит Мартен. Малый попросил меня подождать, я подождал. Приглушенные звуки отплясывали на моей барабанной перепонке. Наконец кто-то произнес:
– Алло!
– Говорит Мартен, – сказал я. – Твой ночной посетитель.
С нарочито шокированным видом Элен скорчила рожицу и ладонями закрыла свои невинные ушки.
– Ах, ну конечно, – заворковала Марион. – День добрый, лапочка.
– Добрый... лапочка. Мы можем встретиться?
– Когда?
– Сегодня.
Она глупо хихикнула:
– Я тебе так нравлюсь?
– Я же тебе сказал. Ты мне симпатична.
– И сказал и, конечно, доказал, – вмешалась Элен.
– Я надеялся, что вы не подслушиваете, – усмехнулся я.
– Что ты там бормочешь? – спросила Марион на другом конце провода.
– Ничего. Это я про себя. От волнения. Так подойдет сегодня?
– Ладно... в пять тебя устроит?
– Час семейных измен. Годится. В пять часов, где?
– На улице Монторгей...
Она дала мне номер. Я ничего не записывал. Лишь все повторял. Этого было достаточно.
– ...Под самой крышей у меня чудесное гнездышко, – пояснила она. – На клочке бумаги напишу имя и пришпилю к двери. Так что не запутаешься. Но, моя нежная капустка, не будь робким зайчиком и не подведи меня! Смешно, а?
Очень смешно! Зайчик, капустка, горлица в маленьком гнездышке, которую я намеревался ощипать, если бы у нее оказались перья. Бедная дурочка! Но что поделаешь, надо!
– Да, это смешно. Нет, моя капустка. Не подведу. До скорой, моя бесценная.
Элен взорвалась:
– Моя капустка! И раз – капустка! И два – капустка!
– Капустка квашеная, капустка рубленая! – рассмеялся я.
– Это не смешно! Это глупо!
– Как же обойтись без капусты? Ведь все происходит на улице, где ею торгуют.
Она пожала плечами, пододвинула "ундервуд" и принялась стучать, словно бешеная. Я знал, что она печатает. Ругает Нестора. Отводит душу.
Закрывшись в своем святилище, я попытался поразмышлять. Ноль. Я подождал, не обнаружатся ли Ребуль и Заваттер, но тщетно. В четыре часа по-прежнему никого, пусто. Это напомнило мне о бумажнике. Я начинил его банкнотами для нейлоновой копилки Марион. Не так много. Но достаточно, чтобы достойно вознаградить девицу, если она сообщит мне что-нибудь новенькое. Конечно, кроме оригинальной позиции. Надев шляпу, я отправился удовлетворить все свои желания – и плотские, и сыщицкие.
– Элен, до свидания, – сказал я, проходя мимо секретарши.
За нее ответила по-прежнему яростно стучащая пишущая машинка. Даже она не была приветлива со мной.
Глава седьмая
Хорошенькая переделка
Только жилищный кризис мог объяснить, почему особа с заработком Марион соглашалась жить в столь обветшавшем и пролетарском доме. Но, впрочем, мне-то какое дело? Ведь я пришел не любоваться обстановкой. Тех, кто поднимался к ней, мебель ничуть не волновала.
Сидевшую в расположенной в глубине внутреннего двора комнатке привратницу ничто не интересовало, кроме сочащейся из радиоприемника музыкальной патоки.
Я поднялся по крутой и чистой лестнице, не встретив даже кота. А впрочем, на третьем этаже на ступеньке лежал толстый котина, даже не шелохнувшийся при моем приближении. Настоящий разбойник. Мне пришлось через него переступить, и я зло на него покосился. Уже с утра я не доверял особам с когтями. Этажом выше внимательно осмотрел всю площадку. Трупа не было. Похоже, при таком коте трупы не водились. А может, еще не время. На следующем этаже, последнем, в длинном коридоре звучала музыка. Не по радио. С пластинки. Не похоронный марш. Вальс, доносившийся из-за двери, к которой был прикреплен лист бумаги. Написанное губной помадой имя Марион полыхало в его центре.
Музыка замолкла. Наступила тишина, нарушаемая лишь скрипом требующей смазки дверной петли. В глубине коридора зияла раскрытая дверь, качающаяся от беспрерывных сквозняков. За ней виднелась кладовка или что-то вроде чулана, освещенного через форточку с разбитой рамой и требовавшего капитального ремонта, чтобы там можно было жить. Под слоем мирной пыли в дальнем углу валялись мешки с песком, оставшиеся от времен противовоздушной обороны, в ожидании грядущих войн. Ничего подозрительного. Вернувшись к двери своей новоявленной возлюбленной, я несколько раз коротко постучал. Как бдительный сообщник. В дверном проеме в ответ возник освещенный со спины силуэт Марион в прозрачном, весьма откровенном дезабилье.
Свои приветствия она пересыпала бесконечными "дорогуша", которые так раздражали Элен. Вслед за ней я прошел внутрь воспетого рекламой маленького гнездышка. Уютное, оно располагало к кокетству. Две клетушки для прислуги со снесенной перегородкой образовали одну комнату, ограниченную по объемам, но вполне пригодную для обитания. Наполнявший ее аромат духов лишь весьма отдаленно напоминал запах честных крестьянок, которые некогда здесь храпели. Правда, с тех пор и они должны были приспособиться к новой жизни. Половина пола была застелена дешевым, но подобранным не без вкуса ковром. На стене глаз могли порадовать приколотые кнопками боксеры и пара звезд экрана. Обстановка была самой элементарной. Три стула, кресло и маленький низкий столик. Патефон стоял прямо на полу, рядом с кроватью, которая, понятно, была огромной.
Веселившиеся в соседней канаве воробышки чирикали напропалую. Иногда стремительный полет одного из них прорезал небо Парижа, на которое смотрели окна мансард.
Марион снова запустила патефон, а я вынул из шелковой бумаги бутылку аперитива, которую захватил, чтобы отметить событие. Пока я скидывал пиджак, Марион, вся шуршащая, а болтовней соперничавшая с воробьями, откупорила бутылку и пошла на кухоньку сполоснуть два больших стакана. Она уселась рядом со мной, и мы занялись делом.
– Хорошо, – через какое-то время произнес я. Вежливый, как отесанный мужлан, я старательно играл свою роль добросовестного клиента, выложив деньги, ну и все остальное. Теперь подошло время перейти к серьезным вещам.
– ...Разве так не лучше, чем откармливать всю эту шпану, сутенеров и притонодержательниц?
– Конечно, дорогуша, – согласилась Марион.
– А что это за ребята?
– Какие ребята?
– Ну, рыцари Луны. Содержатели публичного дома, если хочешь.
– Мадам Жозеф. Ты никогда не слышал о мадам Жозеф!
Встав, она наполнила наши стаканы бодрящим напитком и один протянула мне. Я выпил.
– Мадам Жозеф? Нет. Это кто, вор в нейлоновых трусиках?
– Нет, в бумазейных, – нервно хихикнула Марион. Я сидел у нижнего края кровати, прислонившись к ее спинке, с трубкой в зубах и стаканом в руке. Марион стояла передо мной. Я поставил стакан на ковер и вытянул руку. Моя рука уткнулась в ногу Марион. Едва задела ее, Марион со смехом отскочила. Чертова куколка! За свои деньги клиенты получали даже больше, чем хотели! Игрива, как котенок! Но, Бог ты мой, сейчас не время. Я встал.
Где-то далеко, у моих ног, перевернулся и разбился стакан. Комната показалась мне съежившейся. Через окно поступал лишь разреженный воздух. Воробьи шумели просто оглушительно.
– Что происходит? – пробормотал я.
Ковыляя, я сделал пару шагов. Мои глаза затянула пелена, но что-то я еще видел. Словно сквозь мутную воду аквариума заметил Марион. Она прижалась, будто распятая, к стене в дальнем конце комнаты. Я сделал еще два шага. Потом снова два. От страха ее глаза расширились. Еще два шага с вытянутыми вперед руками, как лунатик. Больше я ничего не видел. Слепо рванулся вперед, прижал, схватил ее за плечи. И рухнул на нее. Мои пальцы скользнули по голой коже, и я упал вперед, лицом между ее грудей, между двух надушенных, горячих и трепещущих полушарий. Ее сердце билось с шумом паровоза. Аромат духов исчез. Остался лишь терпкий запах пота.
Но не от этого запаха я грохнулся в обморок. В наш семейный аперитив подмешали какую-то гадость. Я понял это слишком поздно, но все-таки понял. Это лучше, чем вообще ничего не понимать.
Мне снилось, что тысячи котов плотно окружили меня. Для того, чтобы подластиться, я принялся декламировать им стихотворение Бодлера. Но в моей памяти хранились лишь его жалкие обрывки. Наверное, чтобы заставить меня замолчать, один из котов прыгнул и поцарапал мне руку. От боли я перенесся в незнакомый мне город... Коты преследовали меня. Я бежал сломя голову. Но не бесцельно, куда глаза глядят. Я разыскивал некоего Бодлера.
Так я попал на мрачную, узкую и скверно пахнущую улицу, где должен был проживать разыскиваемый мною поэт. И очутившись перед неким домом, понял, что именно там он и живет. Висевшая на железном треугольнике вывеска, которую раскачивал ветер, скрипела словно флюгер... Я подпрыгнул, оторвался от котов и двумя руками ухватился за стонущую вывеску...
Коты исчезли. Оставались только птицы. Даже в брюхе у котов они продолжали распевать. Я открыл глаза.
Я лежал на животе с вытянутыми вдоль тела руками, уткнувшись лицом в ковер. Я повернул голову и первое, что увидел совсем рядом, были осколки разбитого стакана, расколотая пластинка и цельный шприц "праваза". Чуть дальше рядом с опрокинутым патефоном, валялась моя одежда. По всей видимости, я был совершенно наг. Не двигая затекшими руками, я пошевелил пальцами. В моей левой руке находилась грудь Марион. Правая сжимала кусок кожи. Марион тоже лежала почти совершенно голой, правда менее обнаженной, чем в последний раз, когда я ее видел. Выше пояса для подвязок ее талию охватывал широкий ремень из желтой кожи, утыканный острыми стальными шипами. Помимо ошейника, на запястьях и щиколотках у нее были путы из кованого металла, соединенные между собой цепями. Мне было знакомо это снаряжение для партнера-мазохиста. В каталоге магазинчика, еще перед войной специализировавшегося на поставках эротического белья и других предметов разврата, оно фигурировало под названием "тантал". Наряженная таким образом, Марион раскинулась на спине в непристойной позе, лицо ее закрывали распущенные волосы. Но какое это имело теперь значение? Больше она уже никого не сможет воспламенить. Несмотря на их особое ремесло, служащие морга не некрофилы. Как и раньше, я прижимал левой рукой ее холодную грудь. Я подтянул руку к себе, металл забряцал. Мое запястье было охвачено железным кольцом, нас с Марион спутали цепями. Моя другая рука оказалась свободна, но мне пришлось сделать невероятное усилие для того, чтобы выпустить из окоченевших пальцев кусок кожи, который они обхватили. Этот кусок кожи представлял собой рукоять и эфес заточенного лезвия, которое было... целиком погружено в сердце несчастной.
В соседней канаве по-прежнему резвились воробьи. Парижские петрушки, живые, подвижные, привычные, прилетающие выпрашивать крошки хлеба в мансарды к молоденьким швеям.
Я приподнялся на колени и так оставался довольно долго, нервно потирая руки, словно пытаясь снять с правой ладони воспоминание об импровизированном, но столь эффективном кинжале. При каждом моем движении цепи бренчали с тем мерзким звуком, который заставляет скрипеть зубами. В молитвенной позе, на коленях у остывшего тела девушки в костюме "тантал". Я не силен в молитвах, но, пожалуй, помолиться – это лучшее, что я мог бы предпринять...
Нет, Еще лучше было бы смыться.
Я встал, ноги у меня подгибались, и я так и не смог выпрямиться во весь рост. Мешала соединявшая меня с трупом слишком короткая цепь. Снова упав на колени, я попытался избавиться от своего браслета. Не тут-то было. Меня слишком трясло, и я чувствовал себя хуже некуда, От корней волос до ступней меня заливал холодный пот. Мне нужно было как угодно, несмотря ни на что покинуть эту комнату. Таща за собой тело Марион, я приблизился к своей одежде и проверил ее. У меня ничего не украли: ни денег, ни револьвера, ничего. Кое-как оделся и обулся, натянул на голову шляпу, а все остальное свернул и сунул под мышку. Оглядевшись вокруг, я пытался припомнить предметы, к которым мог прикасаться, и место, где могли остаться отпечатки моих пальцев. Затем прошелся по комнате, волоча за собой усеянное острыми шипами тело Марион, и платком протер всюду, где могли оставаться мои отпечатки. И наконец направился к выходу, захватив по дороге со стула оставленные там трубку и кисет с табаком. Добравшись до двери, я остановился, чтобы отдышаться, и напряг слух. Безмолвие. Ничего подозрительного. Может быть, мне удалось бы укрыться в пыльной кладовке, которую я заметил вначале. Все-таки выиграл бы время. Моя рука потянулась к замочной скважине...
Я вздрогнул.
И снова взмок, пот стекал вдоль моего позвоночника липкими и щекочущими крупными каплями. Дверь была заперта на ключ, а ключа не было ни в замочной скважине, ни поблизости.
Моя голова закружилась. Если так будет продолжаться, я снова грохну в обморок. Скрючившись, с болтающейся левой рукой, машинально подергивая цепь, приковавшую меня к Марион, я привалился к двери и бросил вокруг растерянный взгляд. Сумочка покойной! Где-то там, черт-те где. Я увлек Марион в новый поход.
Внезапно она отказалась двигаться дальше и, как своевольная собака, натянула цепь. От неожиданности я потерял равновесие и растянулся на полу. Один из проклятых шипов в ее поясе зацепился за спинку кровати, и мне пришлось его высвободить. Наконец я добрался до сумочки. Среди других пустячков там находился и ключ. Кто бы ты ни был, Бог или Демон, ниспосылающий людям неприятности или счастье, сделай так, чтобы он подошел! Может, все очень скверно. Наличие этого ключа в сумочке может доказывать, что, сам того не ведая, я убийца, но это мне позволит отсюда убраться. Я вернулся назад... мы вернулись назад, я и моя ноша – безжизненный прах. Я чуть не завизжал от восторга, словно кошмарный сон кончился. Ключ подходил!
После этого я слегка воспрянул духом. Уже более твердой рукой я открыл дверь. Дом был спокоен. С нижних этажей поднимались мирные звуки домашней жизни. В коридоре никого. Но, думаю, даже если бы там было полно народу, я бы бросился вперед, так не терпелось мне вырваться из усеянной ловушками комнаты. Машинально закрыл я за собой дверь, повернул в замке ключ и сунул в карман брюк и ключ, и приколотый к двери листок бумаги. Как смог, обхватил труп Марион и, хотя мешали угрожавшие моей груди стрелы, спотыкаясь и кряхтя, я все-таки наполовину донес, наполовину доволок его до кладовой с мешками песка без каких-либо приключений. Мне показалось, потребовалось целое столетие, чтобы пройти эту часть коридора. Наконец-то я смог опуститься в пыль, рядом с моим похоронным грузом. И меня охватило великое и скорбное отвращение. Безграничный и непреодолимый позыв к рвоте и к слезам.
Сидевшую в расположенной в глубине внутреннего двора комнатке привратницу ничто не интересовало, кроме сочащейся из радиоприемника музыкальной патоки.
Я поднялся по крутой и чистой лестнице, не встретив даже кота. А впрочем, на третьем этаже на ступеньке лежал толстый котина, даже не шелохнувшийся при моем приближении. Настоящий разбойник. Мне пришлось через него переступить, и я зло на него покосился. Уже с утра я не доверял особам с когтями. Этажом выше внимательно осмотрел всю площадку. Трупа не было. Похоже, при таком коте трупы не водились. А может, еще не время. На следующем этаже, последнем, в длинном коридоре звучала музыка. Не по радио. С пластинки. Не похоронный марш. Вальс, доносившийся из-за двери, к которой был прикреплен лист бумаги. Написанное губной помадой имя Марион полыхало в его центре.
Музыка замолкла. Наступила тишина, нарушаемая лишь скрипом требующей смазки дверной петли. В глубине коридора зияла раскрытая дверь, качающаяся от беспрерывных сквозняков. За ней виднелась кладовка или что-то вроде чулана, освещенного через форточку с разбитой рамой и требовавшего капитального ремонта, чтобы там можно было жить. Под слоем мирной пыли в дальнем углу валялись мешки с песком, оставшиеся от времен противовоздушной обороны, в ожидании грядущих войн. Ничего подозрительного. Вернувшись к двери своей новоявленной возлюбленной, я несколько раз коротко постучал. Как бдительный сообщник. В дверном проеме в ответ возник освещенный со спины силуэт Марион в прозрачном, весьма откровенном дезабилье.
Свои приветствия она пересыпала бесконечными "дорогуша", которые так раздражали Элен. Вслед за ней я прошел внутрь воспетого рекламой маленького гнездышка. Уютное, оно располагало к кокетству. Две клетушки для прислуги со снесенной перегородкой образовали одну комнату, ограниченную по объемам, но вполне пригодную для обитания. Наполнявший ее аромат духов лишь весьма отдаленно напоминал запах честных крестьянок, которые некогда здесь храпели. Правда, с тех пор и они должны были приспособиться к новой жизни. Половина пола была застелена дешевым, но подобранным не без вкуса ковром. На стене глаз могли порадовать приколотые кнопками боксеры и пара звезд экрана. Обстановка была самой элементарной. Три стула, кресло и маленький низкий столик. Патефон стоял прямо на полу, рядом с кроватью, которая, понятно, была огромной.
Веселившиеся в соседней канаве воробышки чирикали напропалую. Иногда стремительный полет одного из них прорезал небо Парижа, на которое смотрели окна мансард.
Марион снова запустила патефон, а я вынул из шелковой бумаги бутылку аперитива, которую захватил, чтобы отметить событие. Пока я скидывал пиджак, Марион, вся шуршащая, а болтовней соперничавшая с воробьями, откупорила бутылку и пошла на кухоньку сполоснуть два больших стакана. Она уселась рядом со мной, и мы занялись делом.
– Хорошо, – через какое-то время произнес я. Вежливый, как отесанный мужлан, я старательно играл свою роль добросовестного клиента, выложив деньги, ну и все остальное. Теперь подошло время перейти к серьезным вещам.
– ...Разве так не лучше, чем откармливать всю эту шпану, сутенеров и притонодержательниц?
– Конечно, дорогуша, – согласилась Марион.
– А что это за ребята?
– Какие ребята?
– Ну, рыцари Луны. Содержатели публичного дома, если хочешь.
– Мадам Жозеф. Ты никогда не слышал о мадам Жозеф!
Встав, она наполнила наши стаканы бодрящим напитком и один протянула мне. Я выпил.
– Мадам Жозеф? Нет. Это кто, вор в нейлоновых трусиках?
– Нет, в бумазейных, – нервно хихикнула Марион. Я сидел у нижнего края кровати, прислонившись к ее спинке, с трубкой в зубах и стаканом в руке. Марион стояла передо мной. Я поставил стакан на ковер и вытянул руку. Моя рука уткнулась в ногу Марион. Едва задела ее, Марион со смехом отскочила. Чертова куколка! За свои деньги клиенты получали даже больше, чем хотели! Игрива, как котенок! Но, Бог ты мой, сейчас не время. Я встал.
Где-то далеко, у моих ног, перевернулся и разбился стакан. Комната показалась мне съежившейся. Через окно поступал лишь разреженный воздух. Воробьи шумели просто оглушительно.
– Что происходит? – пробормотал я.
Ковыляя, я сделал пару шагов. Мои глаза затянула пелена, но что-то я еще видел. Словно сквозь мутную воду аквариума заметил Марион. Она прижалась, будто распятая, к стене в дальнем конце комнаты. Я сделал еще два шага. Потом снова два. От страха ее глаза расширились. Еще два шага с вытянутыми вперед руками, как лунатик. Больше я ничего не видел. Слепо рванулся вперед, прижал, схватил ее за плечи. И рухнул на нее. Мои пальцы скользнули по голой коже, и я упал вперед, лицом между ее грудей, между двух надушенных, горячих и трепещущих полушарий. Ее сердце билось с шумом паровоза. Аромат духов исчез. Остался лишь терпкий запах пота.
Но не от этого запаха я грохнулся в обморок. В наш семейный аперитив подмешали какую-то гадость. Я понял это слишком поздно, но все-таки понял. Это лучше, чем вообще ничего не понимать.
Мне снилось, что тысячи котов плотно окружили меня. Для того, чтобы подластиться, я принялся декламировать им стихотворение Бодлера. Но в моей памяти хранились лишь его жалкие обрывки. Наверное, чтобы заставить меня замолчать, один из котов прыгнул и поцарапал мне руку. От боли я перенесся в незнакомый мне город... Коты преследовали меня. Я бежал сломя голову. Но не бесцельно, куда глаза глядят. Я разыскивал некоего Бодлера.
Так я попал на мрачную, узкую и скверно пахнущую улицу, где должен был проживать разыскиваемый мною поэт. И очутившись перед неким домом, понял, что именно там он и живет. Висевшая на железном треугольнике вывеска, которую раскачивал ветер, скрипела словно флюгер... Я подпрыгнул, оторвался от котов и двумя руками ухватился за стонущую вывеску...
Коты исчезли. Оставались только птицы. Даже в брюхе у котов они продолжали распевать. Я открыл глаза.
Я лежал на животе с вытянутыми вдоль тела руками, уткнувшись лицом в ковер. Я повернул голову и первое, что увидел совсем рядом, были осколки разбитого стакана, расколотая пластинка и цельный шприц "праваза". Чуть дальше рядом с опрокинутым патефоном, валялась моя одежда. По всей видимости, я был совершенно наг. Не двигая затекшими руками, я пошевелил пальцами. В моей левой руке находилась грудь Марион. Правая сжимала кусок кожи. Марион тоже лежала почти совершенно голой, правда менее обнаженной, чем в последний раз, когда я ее видел. Выше пояса для подвязок ее талию охватывал широкий ремень из желтой кожи, утыканный острыми стальными шипами. Помимо ошейника, на запястьях и щиколотках у нее были путы из кованого металла, соединенные между собой цепями. Мне было знакомо это снаряжение для партнера-мазохиста. В каталоге магазинчика, еще перед войной специализировавшегося на поставках эротического белья и других предметов разврата, оно фигурировало под названием "тантал". Наряженная таким образом, Марион раскинулась на спине в непристойной позе, лицо ее закрывали распущенные волосы. Но какое это имело теперь значение? Больше она уже никого не сможет воспламенить. Несмотря на их особое ремесло, служащие морга не некрофилы. Как и раньше, я прижимал левой рукой ее холодную грудь. Я подтянул руку к себе, металл забряцал. Мое запястье было охвачено железным кольцом, нас с Марион спутали цепями. Моя другая рука оказалась свободна, но мне пришлось сделать невероятное усилие для того, чтобы выпустить из окоченевших пальцев кусок кожи, который они обхватили. Этот кусок кожи представлял собой рукоять и эфес заточенного лезвия, которое было... целиком погружено в сердце несчастной.
В соседней канаве по-прежнему резвились воробьи. Парижские петрушки, живые, подвижные, привычные, прилетающие выпрашивать крошки хлеба в мансарды к молоденьким швеям.
Я приподнялся на колени и так оставался довольно долго, нервно потирая руки, словно пытаясь снять с правой ладони воспоминание об импровизированном, но столь эффективном кинжале. При каждом моем движении цепи бренчали с тем мерзким звуком, который заставляет скрипеть зубами. В молитвенной позе, на коленях у остывшего тела девушки в костюме "тантал". Я не силен в молитвах, но, пожалуй, помолиться – это лучшее, что я мог бы предпринять...
Нет, Еще лучше было бы смыться.
Я встал, ноги у меня подгибались, и я так и не смог выпрямиться во весь рост. Мешала соединявшая меня с трупом слишком короткая цепь. Снова упав на колени, я попытался избавиться от своего браслета. Не тут-то было. Меня слишком трясло, и я чувствовал себя хуже некуда, От корней волос до ступней меня заливал холодный пот. Мне нужно было как угодно, несмотря ни на что покинуть эту комнату. Таща за собой тело Марион, я приблизился к своей одежде и проверил ее. У меня ничего не украли: ни денег, ни револьвера, ничего. Кое-как оделся и обулся, натянул на голову шляпу, а все остальное свернул и сунул под мышку. Оглядевшись вокруг, я пытался припомнить предметы, к которым мог прикасаться, и место, где могли остаться отпечатки моих пальцев. Затем прошелся по комнате, волоча за собой усеянное острыми шипами тело Марион, и платком протер всюду, где могли оставаться мои отпечатки. И наконец направился к выходу, захватив по дороге со стула оставленные там трубку и кисет с табаком. Добравшись до двери, я остановился, чтобы отдышаться, и напряг слух. Безмолвие. Ничего подозрительного. Может быть, мне удалось бы укрыться в пыльной кладовке, которую я заметил вначале. Все-таки выиграл бы время. Моя рука потянулась к замочной скважине...
Я вздрогнул.
И снова взмок, пот стекал вдоль моего позвоночника липкими и щекочущими крупными каплями. Дверь была заперта на ключ, а ключа не было ни в замочной скважине, ни поблизости.
Моя голова закружилась. Если так будет продолжаться, я снова грохну в обморок. Скрючившись, с болтающейся левой рукой, машинально подергивая цепь, приковавшую меня к Марион, я привалился к двери и бросил вокруг растерянный взгляд. Сумочка покойной! Где-то там, черт-те где. Я увлек Марион в новый поход.
Внезапно она отказалась двигаться дальше и, как своевольная собака, натянула цепь. От неожиданности я потерял равновесие и растянулся на полу. Один из проклятых шипов в ее поясе зацепился за спинку кровати, и мне пришлось его высвободить. Наконец я добрался до сумочки. Среди других пустячков там находился и ключ. Кто бы ты ни был, Бог или Демон, ниспосылающий людям неприятности или счастье, сделай так, чтобы он подошел! Может, все очень скверно. Наличие этого ключа в сумочке может доказывать, что, сам того не ведая, я убийца, но это мне позволит отсюда убраться. Я вернулся назад... мы вернулись назад, я и моя ноша – безжизненный прах. Я чуть не завизжал от восторга, словно кошмарный сон кончился. Ключ подходил!
После этого я слегка воспрянул духом. Уже более твердой рукой я открыл дверь. Дом был спокоен. С нижних этажей поднимались мирные звуки домашней жизни. В коридоре никого. Но, думаю, даже если бы там было полно народу, я бы бросился вперед, так не терпелось мне вырваться из усеянной ловушками комнаты. Машинально закрыл я за собой дверь, повернул в замке ключ и сунул в карман брюк и ключ, и приколотый к двери листок бумаги. Как смог, обхватил труп Марион и, хотя мешали угрожавшие моей груди стрелы, спотыкаясь и кряхтя, я все-таки наполовину донес, наполовину доволок его до кладовой с мешками песка без каких-либо приключений. Мне показалось, потребовалось целое столетие, чтобы пройти эту часть коридора. Наконец-то я смог опуститься в пыль, рядом с моим похоронным грузом. И меня охватило великое и скорбное отвращение. Безграничный и непреодолимый позыв к рвоте и к слезам.