– Это Нестор Бурма.
   – О!.., здрав... здравствуйте... я...
   – Да. Вам отныне больше нечего бояться.
   Она ничего не ответила.
   – Алло? Вы еще здесь? – спросил я.
   – Да.
   – Я хотел бы, чтобы вы меня навестили. В конторе. Здесь есть кое-что, принадлежащее вам.
   * * *
   Вместе с лучом весеннего солнца через открытое окно долетал шум веселого оживления с улицы Пети-Шан. Где-то в клетке пел кенар.
   На ней был черный костюм хорошего покроя. Одна из таких моделей с юбкой с разрезом сбоку и жакетом, под которым не носят ничего или почти ничего. Красивое, глубокое и многообещающее декольте. Красивая грудь. Красивые ноги. Хорошенькая мордашка.
   – Вы ведь читали газеты, не так ли?
   – Да. Я...
   – Все закончено. Не спрашивайте объяснений. Удовольствуйтесь теми, что даются в прессе. Как все. Но я хочу повторить вам с глазу на глаз: кошмар должен завершиться.
   – Я... я не знаю как... я не знаю, что сказать.
   – Ничего не говорите. Вы ведь можете солгать.
   – Солгать?
   Я улыбнулся:
   – Как все. Вы лгали мне время от времени. Я лгал вам иногда. Из этого вытекает, что...
   – Мы квиты?
   – Почти. Потому что я вам кое-что должен. Я должен вернуть вам то, что вы позабыли здесь в прошлый раз, в спешке, от волнения и лихорадки. Из-за этого я и попросил вас прийти...
   Я выдвинул ящик.
   – Помимо прочего... Я хотел снова увидеть вас, может быть, в последний раз. Вы так красивы! Все так отвратительно кругом, так что, когда встречаешь красоту... Красивых женщин не так много. Вы. Моя секретарша. Мартин Кароль. Мисс Пэрль, возможно... да, без сомнения...
   Я протянул ей снимок, вынув его из ящика. Она взяла его тонкими дрожащими пальцами, долго разглядывала. Потом подняла на меня влажный взгляд:
   – Это Мисс Пэрль?
   – Да.
   – Она и в самом деле очень красива.
   – Была...
   Одетт поерзала на сиденье.
   – Да, правда... я... Я это позабыла?
   – Нет. Вы позабыли ваши... в общем, вот.
   Я достал из ящика розовый пакет, из пакета трусики.
   – Боже мой! В самом деле. Честное слово, я совсем забыла про них, – она положила снимок на подлокотник.
   – Извините, что не вернул их вам раньше, – сказал я. – Но я подумал, что у вас наверняка имеются другие. И потом, глядя на них, мне так хорошо мечталось! О! Не о том, о чем вы подумали! Нет... хотя... Вот! Забирайте. А я сохраню этикетку. На память. Тут все помечено. Цена, номер продавщицы, дата покупки. Очень любопытная дата. Я встретил вас внизу, совершенно случайно, как раз когда вы возвращались после покупки этой очаровательной безделки, это было... не припоминаете... 6 апреля. Я читаю дату на этикетке: 5. 4... 5 апреля... Вот так-так! Вы купили эти трусики накануне того дня, когда мы встретились совершенно случайно. Хотя, может быть, вы шли их вернуть...
   Она нервно рассмеялась:
   – Ну да, конечно. Разве я вам не сказала?
   – Слишком быстро.
   – Что слишком быстро?
   – Слишком быстро хватаетесь за подсказку. Но хватаетесь вы или нет, неважно. Послушайте меня. Я вам уже говорил, что больше вам нечего бояться, и я это повторяю. Что следовало сделать, то сделано. Латюи, убийца Кабироля и Баду, мертв. Но мне хочется, чтобы между нами все было ясно. Вы купили эти трусики на улице Пети-Шан, чтобы иметь оправдание своему там присутствию. Вы купили их 5-го, потому что начиная с 5-го кружили возле моей конторы, ища встречи со мной, совершенно случайной. Не увидев меня 5-го, вы вернулись 6-го. И вы вернулись бы 7-го, но мы повстречались 6-го. Совершенно случайно. Но никогда не следует играть со случайностями. По настоящей случайности вы позабыли здесь трусики, так как эта деталь туалета, исполнив свое предназначение, состоявшее в том, чтобы позволить нам завязать контакт, для вас перестала иметь значение. Разумеется, вы не подумали об этикетке.
   Она глупо попыталась сопротивляться:
   – Короче, я разыграла перед вами спектакль?
   – Совершенно верно.
   – Интересно, зачем?
   – Потому что вы убили Кабироля.
   Ее лицо залила восковая бледность, и она с тихим криком забилась в кресло.
   – И не падайте в обморок. Вам может не удастся столь же совершенная имитация, как в прошлый раз.
   Она не упала в обморок. Нет, черт возьми! Она вскочила с кресла и, стоя передо мной, так что ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего, опершись обеими руками о стол, с бурно вздымающейся грудью под жакетом, пылко выкрикнула:
   – Что ж, да! Я его убила. И знаете, почему? Из-за одной вещи, которая отныне никогда больше не повторится. Потому что он хотел помешать мне выйти замуж за Марёй. Он желал сохранить меня только для себя. Потому что я спала с ним. Да, валяйте, можете пялиться на меня сколько угодно. Вот я такая. Кабироль, Латюи. Вечно я спала со всякими отбросами. И когда я в ванной... Мне приходится часто принимать ванну. Тысячи и тысячи раз. Иногда на улице я замечаю, что моя грудь притягивает взгляды. Однажды мужчина, прошедший возле меня, бросил: "О! Какая грудь!" Но кто видел мою грудь...
   Она яростно рванула борта своего жакета, оторвав пуговицу. Ее обнаженная грудь мелькнула перед моими глазами, приподнятая взрывом ярости.
   – ...когда ее ласкали грязные лапы Кабироля. Кабироль! Латюи! Я внушаю вам отвращение, не так ли? Я всегда внушала вам отвращение. Мне даже не требовалось ничего говорить в тот день, когда я лежала в постели. Вы прекрасно поняли, что я отдаюсь. И я тоже заметила, что вы, вы... если бы я не вызывала у вас такого отвращения... Но я вызывала.
   – В жизни, – сказал я, – только один человек по-настоящему внушал мне отвращение, и это Кабироль.
   Она даже не услышала. Кое-как стянув борта жакета на груди, она упала в кресло. Пот покрывал ее лицо. Указав на телефон, она произнесла:
   – Валяйте. Зовите полицейских.
   – Заткнитесь и дайте мне вставить слово. Оставим полицейских в покое. Для них убийца – Латюи. Раз уж они закрыли это дело, не станем же мы теперь сообщать им новые факты, заставляющие снова его открывать. У них возникнет комплекс неполноценности.
   Она глубоко вздохнула:
   – Я... я не понимаю вашей позиции.
   – Она крайне проста. Кабироль был негодяй. В тот день, когда он счел очень хитроумным взять в залог, без сомнения, в числе прочих вещей, плюшевого мишку бедного малыша нищих – потому что семья должна была дойти до самой крайней нужды, чтобы принести даже детские игрушки – да, в тот день, когда он сам себя считал хитроумным остряком, он упустил свою удачу. Присутствие медвежонка в его бедламе рассказало мне об этом типе больше, чем подробная биография или психологическое исследование. Его убили? Тем лучше! Пусть сам разбирается со своим убийцей. Во всяком случае, лично я пальцем не шевельну, чтобы поймать его. Напротив, он достоин определенного интереса. Последующие события повернули дело так, что убийца одного недотепы взял на себя роль козла отпущения. Он мог заплатить за двоих, и цепь замкнулась.
   Я замолчал. Тишина. Вздох:
   – А дальше?
   – Дальше? Все. Что следовало сделать, то сделано. Не стоит к этому возвращаться. Только, повторяю вам, мне хочется, чтобы все было ясно между нами. Итак, я продолжаю... Я встречаю вас на лестнице в доме Кабироля. Вы не плачете. Когда вы плачете, вы скатываете платок в комочек. А он развернут. Чтобы спрятать ваше лицо. В предвидении возможной встречи. Я чуть не сбиваю вас с ног и отпускаю шуточку насчет стойкости вашей губной помады. Это напоминает вам кое о чем... Хм-м... Мне хотелось бы спросить... Я не вернусь больше к этому, но все должно быть сказано. Я надеюсь, вы вонзили ему в сердце нож для бумаг не в тот момент, когда он вас целовал...
   Одетт закрыла лицо руками. Я пожал плечами:
   – В конечном счете, это не более отвратительно, чем его грязные лапы на вашей груди. Но, кстати, к использованию ножа для бумаг... Он принадлежал ему?
   – Он...
   Ее словно вдруг охватила слабость, но она справилась с ней.
   – Я не сожалею о сделанном. Никогда я не пожалею об этом. Он валялся на столе. Я схватила его и ударила.
   – Следовательно, не преднамеренно?
   – Ошибаетесь, – возразила она, вздернув подбородок. – Говорю вам, я ни о чем не жалею. У меня в сумке был револьвер. Револьвер, найденный у него же однажды. Но я побоялась шума, и так как нож...
   – О! От него шума не должно было быть много. Но все же больше, чем от ножа для бумаг, конечно. Странной формы была игрушка, правда? С чем-то таким на стволе. Глушитель?
   – Возможно.
   Я кинул на стол пистолет Латюи.
   – Этот?
   – Возможно!
   – Так да или нет?
   – Да, тот самый.
   – Вы нашли его у Кабироля, а Латюи, в свою очередь, нашел его у вас.
   – Да.
   – Очень хорошо...
   Я спрятал пистолет в ящик.
   – Мать знала о вашей связи с Кабиролем?
   – Никто не знал. Он умел вести скрытное существование. Вот почему я решила его убить. Никто бы никогда меня не заподозрил.
   – Но, – заметил я, – вы все же предпочли не навлекать подозрений на женщину. Вот почему, после того как мое замечание привлекло ваше внимание к вашей же губной помаде, вы, поколебавшись, рискнули вернуться и стереть следы. И обнаружили меня без сознания.
   – Да.
   – Вас заинтересовало, кто я. Не отрицайте. Я почувствовал, как меня обыскивали.
   – Да. Я... я заглянула в ваш бумажник... выяснила ваше имя по документам...
   – И т. д., и т. п. Очень хорошо. Баду обнаруживает труп Кабироля. Статьи в прессе, но ни слова о Несторе Бурма. Ясно, оглушенного детектива уже не было на улице Фран-Буржуа, когда туда явился Баду, но и сам детектив не сообщает ни о своем присутствии на месте происшествия, ни о своей незадаче. Вы наверное призадумались об этом. Несмотря или, возможно, именно из-за ваших проблем. Потому что у вас были проблемы. На самом деле, если Нестора Бурма оглушили, то ведь не покойник же, а кто-то, уже находившийся у Кабироля. Некто, наверняка оказавшийся свидетелем вашего преступления. Некто, кого вам бы хотелось вычислить, чтобы использовать при случае. Может быть, Нестор Бурма знает, кто его оглушил? А так как он, похоже, тоже играет в прятки с полицией, не исключено, что с ним можно договориться и втереть ему очки, преподнеся в целом вполне достоверную историю. Или пококетничав с ним, если получится. Но... осторожно! Скромное очарование хорошего тона, исполненное смущения и стыдливости. Никаких голых ляжек или груди на виду. Это позже, в случае необходимости. Пока что вы не закидываете ногу на ногу и постоянно натягиваете подол юбки на колени. Однако для плавания в моих водах вплоть до того, как мы встретимся, вы выбираете предлог-алиби, многообещающий в самом своем легкомыслии. Предлогом-алиби станут трусики с кружавчиками. Очень выразительная деталь туалета. Пробуждает множество образов. Во мне и в самом деле пробудила, но образов другого порядка.
   Одетт покраснела.
   – Это так. О!.. – ее лицо запылало еще ярче, – ...я имею в виду... этого свидетеля. Это так... то есть, я так беспокоилась, что мне все казалось предпочтительней этого ожидания грядущей катастрофы... Вот почему я пришла к вам. Конечно же, я бы поступила лучше, ничего не предпринимая.
   – Вовсе нет. Напротив, вам здорово повезло. Не предпринимай вы никаких шагов, все шло бы своим ходом. Латюи, подозреваемый полицией в убийстве Кабироля, со дня на день был бы арестован и, спасая собственную шкуру, выдал бы вас. Так как он не только вас видел, но, я полагаю, оглушив меня, чтобы забрать ключи и смыться, он встретил вас на лестнице, когда вы возвращались. И даже подождал, пока вы вернетесь, чтобы проследить за вами и выяснить, где вы живете и т. д. Его намерения очевидны: шантаж. Он осуществил их, но раньше, чем предполагал. Он надеялся дождаться, пока все утихнет, и остался в том же районе, чтобы быть неподалеку от вас на всякий случай. Короче, возвращаясь к вашим маневрам вокруг меня, повторяю, вам крупно повезло. Тем более, что ваша ложь совпала с тем, что мне сообщил комиссар Флоримон Фару, Но, черт возьми! Мое имя, ладно – Нестор Бурма... Оно необычно и запоминается... Но как получилось, что вы запомнили адрес моей конторы?
   – Не знаю. Машинально, наверное.
   Я вздохнул:
   – Увы, нет. Вы записали его, потому что для вас он был очень важен. Была еще одна причина вашего интереса ко мне.
   Я стукнул кулаком по столу:
   – Тут-то и начинаются неприятности. И не знаю, как ко всему этому относиться. Возможно, меня обвели вокруг пальца. Но, в конце-то концов, я такой же, как вы, я ни о чем не жалею, а что сделано, то сделано. Да, моя дорогая. Вы записываете мой адрес потому, что знаете – ваша мать недавно подумывала обратиться к частному детективу для розысков своего пропавшего мужа. Застав меня у Кабироля, вы решили, что она осуществила свое намерение, не сказав вам об этом... Вам не нравится, что мое расследование могло привести к ростовщику и вы хотите успокоиться на сей счет...
   Я поискал глазами стакан. Столь длинные фразы вызывают жажду. Стакана не нашлось.
   – Жакье умер в ноябре, и с ноября вы знаете об этом, – сказал я. – И его тело никогда не будет найдено.
   – Латюи, выгнанный из убежища у Изабеллы Баварской, угрожает раскрыть ваше преступление, если вы не исполните четырех его требований. Точнее, трех: пристанище, укрытие и прочие услуги. История, которую я преподнес вам в субботу и на которую вы с таким облегчением "клюнули", была выдумкой. Но мне требовалось смягчить вас, не раскрывая своих козырей, и узнать, действительно ли Латюи там, где я думал. Итак, укрытие, жилье и прочее. Марёй застает вас вместе и порывает с вами. Я упоминал о четырех требованиях. Три принадлежат Латюи. Четвертое – ваше. Латюи держит вас в руках, но, видно, вам все-таки удалось слегка заговорить ему зубы и, играя на его воровских инстинктах, вы посылаете его ограбить магазин Марёй, где, как вам известно, постоянно хранятся значительные суммы. Свою часть добычи вы используете на то, чтобы заставить молчать гимнастов. Вернее, чтобы они говорили то, что нужно вам. Вы оставляете или посылаете кого-то оставить пакет с деньгами в "Ла Пист". Следовательно, вы знали, где они останавливаются. Жакье, который, кстати, наставил-таки рога вашей матушке, возможно говорил об этом в свое время. Затем вы звоните Марио и диктуете условия. Голос грузчика, как сообщил мне Марио. Как же! Голос по телефону легко изменить. Марио, раздавленный горем после падения жены, во всем мне признался, но сначала он честно отрабатывал ваши деньги и здорово заморочил мне голову в пятницу утром.
   Я разжег трубку и выпустил облачко дыма.
   – Ну вот. Возможно, виновата во всем ваша мать. Она легкомысленна и никогда всерьез вами не занималась. Вы принадлежите к поколению, не скажу проклятому, но почти. Дети этой кровавой глупости, называемой войной; дети краха, всех возможных крахов; дети оккупации и оккупации правонарушений; дети освобождения страны и освобождения глупости. Мне кажется, вы спали с Кабиролем с некоего дня или вечера прошлого ноября. Но вы должны были давно знать, что он за птица, и были его сообщницей. В конечном счете, литейная мастерская Ларшо отчасти ваша собственность, а Кабиролю требовалась литейная мастерская. Потому что скупленные краденые вещи он не сплавлял, а переплавлял. Вот почему нигде не находят следов похищенных драгоценностей. Прибыль уменьшалась, зато риска никакого. Когда он не отливал слитки, то делал из золота славненькие парижские сувенирчики, вроде той обнаженной танцовщицы, острие которой вы всадили ему в сердце, и копий которой тысячи, правда, медных. Одна такая валялась на столе у Марёй. Да, вы, будущая владелица мастерской, и как минимум один рабочий – Шарль Себастьян – были его сообщниками. И вот, однажды вечером Жакье раскрывает ваши проделки и махинации. Вы были там... Я не хочу сказать, что именно вы его убили...
   Она подняла ко мне вдруг поблекшее лицо с полными слез глазами. Ее грудь бурно вздымалась. Подбородок дрожал как у старухи. Да и выглядела она очень старой.
   – Нет, я не думаю, что это сделали вы...
   Я не узнал далекий бесцветный голос, когда она зашептала:
   – Он сразу все понял... Кольца, броши, куча золота на столе... и мы его плавили... Я потеряла сознание в самом начале борьбы... а потом я его увидела, он лежал... мертвый... Кабироль увел меня к себе..., запер... ушел. Вернулся... они бросили труп в Сену... я должна была молчать... он мог доказать, что я – единственная виновница... я так толком и не поняла, что же произошло той ночью... только то, что мне пришлось ему уступить... я помню, он говорил, что ему больше не представится такой возможности... он давно ждал ее...
   В Сену? В воду? Как бы не так! Когда располагаешь раскаленными печами с температурой в 1700°? Нужно быть идиотом. Кабироль им не был. Они разрезали и сожгли труп. Но если Кабироль не был психом, то второй им стал. У Шарля Себастьяна под впечатлением жуткого занятия немного спустя рассудок затуманился огнебоязнью. Догадывалась ли она хоть на минуту о таком раскладе событий? Ба! Я не стану без нужды обрисовывать ей картину.
   – Очень хорошо, – заключил я. – Нет, это не вы... По крайней мере, надеюсь.
   Я встал.
   – Кабироль был негодяем. Он не заслуживал жизни. Латюи прикончил не бедного безобидного недотепу. Возможно, он в своем роде тоже был жертвой, но мне пришлось бы очистить немало луковиц, чтобы пролить слезу над его участью. Я ни о чем не жалею. Один Жакье не давал мне покоя. Но все ведь сделал Кабироль. Конечно, остается еще Мисс Пэрль...
   Я подобрал снимок акробатки.
   – Она, возможно, не умерла бы, не будь такой нервной. Она бы не промахнулась. Но она нервничала. Она не одобряла согласия Марио на предложенную сделку, чувствовала, что за всем этим кроется трагедия, и это внушало ей беспокойство. Не получи Марио денег, она была бы жива... Но, это не мое дело. Вы можете идти. Я кинул снимок на бювар.
   – Да! Есть еще субботний эпизод. Случай, поставивший точку в конце дела. Я хотел заманить Латюи в спокойное местечко, поговорить, добиться от него подтверждения вашей вины... хм-м... возможно, еще кое-что. У меня тоже были нехорошие мысли. Не знаю... стараюсь не знать...
   Я замолчал. Сотрет ли полностью воспоминания о тех нехороших мыслях мое намерение облагодетельствовать малыша, лишенного медвежонка (когда я раздобуду адрес его родителей), на 50 тысяч, украденных у Кабироля?
   – И я никогда не узнаю, – глухо продолжал я, – последовал ли Латюи за мной по своей воле, попавшись на крючок, или по вашему наущению... И если верно последнее, то конечно же я так никогда и не узнаю, сделали вы это в надежде на то, что он меня убьет или наоборот... Не знаю... Я не хочу этого знать.
   Она встала, откинула волосы с красивого лица и молча взглянула на меня. В ее глазах не отражалось никаких чувств. Я сунул трусики в пакет, а пакет ей под мышку. Она скрестила руки на груди, чтобы не расходились борта жакета и не видно было обнаженной груди, и направилась к выходу. При каждом шаге в разрезе юбки мелькал проблеск шелка.
   * * *
   Назавтра "Крепюскюль" в разделе происшествий опубликовала сообщение:
   "На улице Бретань молодая девушка 22 лет, мадемуазель Одетт Ларшо, живущая на улице Ториньи, бросилась под колеса грузовика. Несчастная скончалась вскоре после поступления в госпиталь. Судя по всему, это самоубийство. Впрочем, так как водитель грузовика был не совсем трезв, будет открыто следствие".