Но и сейчас Клавдии Алексеевне тем более не пришло в голову, что теперь-то, когда у нее достаточно денег, а жизнь вокруг так неузнаваемо изменилась, она может купить себе такое же платье (только пятьдесят четвертого размера) и носить его сама. Это платье, хотя его мог купить любой желающий, было все-таки платьем из сказки, а для Клавдии Алексеевны все сказки кончились уже очень давно. К тому же ей, скромной пенсионерке, было бы просто дико вдруг взять да и вырядиться в такое платье. Длинное, бархатное, вечернее. Платье принцессы или королевы. Или же очень молодой девушки, которая ждет своего принца.
Клавдия Алексеевна забыла, куда и зачем она шла. Она всё стояла и смотрела на платье. И ей было грустно, что жизнь её прошла. Да, к тому же, в трудах и лишениях. И она ни разу в жизни так и не надела такого платья. И не встретила своего принца.
А ведь она помнила это платье всегда. Как что-то сказочное и недосягаемое. Как свою маленькую тайну. Как свою, хотя, может быть, и глупую мечту...
И сейчас ей тоже не хотелось уходить от своей мечты. Ей хотелось стоять смотреть на это платье вечно. Хотя, разумеется, это было невозможно просто физически. И она всё стояла и смотрела, хотя чувствовала, что делает что-то не то. Потому что ещё пять минут назад ей куда-то надо было идти и она куда-то опаздывала... И вдруг она вспомнила - куда. На день рождения к племяннице, которой сегодня исполняется шестнадцать лет. И что она даже ещё не купила подарка. Вот почему она и направлялась к ГУМу!
Всё стало на свои места. Но уходить от платья всё равно не хотелось. Хотелось стоять и смотреть на него вечно, хотя, конечно, это было совершенно невозможно.
И вдруг Клавдия Алексеевна придумала. Хотя эта мысль и была совершенно шальная. Она купит это платье в подарок племяннице. Ведь ей уже шестнадцать.Через год кончит школу и оно ей пригодится в её взрослой жизни. Такой роскошный подарок ей, конечно, даже и не снился. А Клавдия Алексеевна ещё много лет сможет любоваться своим любимым платьем.
Платье оказалось единственным во всём магазине, потому что его сшили на заказ в доме моделей специально для витрины. Клавдия Алексеевна нечеловеческими усилиями добилась того, чтобы ей продали платье с витрины и поехала к племяннице, счастливая от своего удачного выбора и предвкушая восторги Марины.
Клавдия Алексеевна, конечно, безбожно опоздала. Гости давно уже сидели за столом, а молодёжь, как это обычно и бывает, уединилась на кухню, чтобы чувствовать себя посвободнее вдали от взрослых. Клавдия Алексеевна отдала сверток Марине и поспешила к гостям, потому что не могла же она портить удовольствие девочке и лезть к ним в молодёжную компанию. Хотя ей очень хотелось хоть ненадолго остаться и посмотреть, какое впечатление произведёт платье на Марину и как оно будет сидеть на ней.
Клавдия Алексеевна рассеянно разговаривала с кем-то и всё ждала, что вот-вот, сияя от восторга, Марина выйдет к гостям в новом платье, молодая, красивая, счастливая. И все будут просто потрясены, потому что сразу поймут - Марина и это платье просто созданы друг для друга. Поймут, что Золушка уже выросла и превратилась в принцессу. Что она совсем уже взрослая и к тому же - красавица. И надо поменьше лезть к ней со своими назиданиями, как это вечно делают ее родители. Ведь она и так умница, рассудительная и добрая девушка.
С кухни доносились какие-то возгласы и смех. Но никто не появлялся оттуда. И тогда Клавдия Алексеевна не выдержала и пошла на хитрость. Она собрала со стола грязные тарелки и с невинным видом направилась на кухню. Дверь оказалась закрытой, а обе руки были заняты. Клавдия Алексеевна замешкалась на секунду, прислушиваясь к девичьим голосам. И в ту же секунду поняла, что ей лучше не входить туда совсем. Потому что она услышала совсем не то, что ожидала. Девчонки хихикали и, перебивая друг друга, изощрялись в остроумии:
- Ну и отколола номерочек твоя тетка! Она что, вообще у тебя чокнутая?
- Это же надо додуматься, столько денег зря выбросить! Лучше бы магнитофон тебе купила. Или хотя бы спросила заранее, чего ты сама хочешь.
- Представляешь, как наша Марина является на урок географии в таком платье. Географичка просто обалдеет!
- Отдай его лучше мне. Я из него в деревне бабушке чучело на огороде сделаю. Такие платья лет пятьдесят тому назад носили. Да ты не расстраивайся. Отдай его тетке обратно. Пусть у неё в сундучке полежит. А лет через двадцать как раз в моду войдёт, тогда и наденешь.
Слава богу, что сама Марина не говорит ничего. Ведь она всегда была добрая, хорошая девочка. Жалко только, что их вкусы не совпали. Клавдия Алексеевна тихонько поставила тарелки на тумбочку в коридоре и вернулась к гостям. Она что-то говорила, кому-то улыбалась, а душу сжимала тоска. Она ведь хотела как лучше, ведь она и не думала, что выставит Марину на посмешище перед этими дурами. А Марина не такая. Она умная и добрая. И в этом Клавдия Алексеевна была совершенно права. Она и не подозревала даже, что сейчас, сидя на кухне, Марина тоже грустит, хотя и хихикает с девчонками. Ей грустно за тётку, которая у нее такая несовременная, наивная, неприспособленная к жизни. Хотя и добрая, но чудаковатая. А, главное, совершенно одинокая. Ни детей, ни мужа. Надо будет всё-таки выйти к гостям и изобразить для тётки полный восторг. Иначе она расстроится и это будет написано на её лице. А обидеть её - все равно что обидеть ребёнка. Хотя она, конечно, и сморозила глупость, купив это дурацкое платье. Но ведь откуда ей было знать, что Марина просто умирает по синей с переливами брючной паре из чёртовой кожи. С широким кожаным ремнем. Простроченной толстыми белыми нитками. Хотя, конечно, покупать её тоже нет никакого смысла - она уже почти выходит из моды. На следующий год лучше, пожалуй, потребовать от родителей магнитофон или велосипед. Или эластичные сапоги на платформе. Или собаку. Или ещё что-нибудь. Или вообще ничего. Какая, собственно, разница?
Госэкзамен.
На ночь она напилась валерьянки, но это, как всегда, нисколько не помогло. Она проснулась сначала в два часа ночи, потом в четыре, потом в шесть и, наконец, в семь тридцать - за две минуты до того, как зазвонил будильник. Она боялась проспать. Ведь сегодня у неё был госэкзамен.
Она с отвращением проглотила завтрак и выскочила из дома. В метро она обнаружила, что едет не в ту сторону. Такое с ней частенько бывало, когда она волновалась. Она даже просто удивилась бы, если бы сразу поехала в нужную сторону. Ведь у неё сегодня госэкзамен.
Она ехала и думала, естественно, только об экзамене: интересно, кто как сдаст в их группе? Иванов - типичная посредственность. Всегда знает на стабильную тройку. Но если сегодня он будет так же волноваться, как и она, то, пожалуй, ответит только на двойку. Хотя получит, конечно, все ту же свою, заслуженную годами упорной работы, тройку. Ведь не выгонят же его с госэкзамена! Раньше думать надо было. Да и выгонять не за что - ведь старается парень изо всех сил, да только выше головы не прыгнешь!
Пуговкин. Он, конечно, не волнуется. Просто ему на все наплевать. Он себе уже хорошее место нашел. Его туда с любой оценкой возьмут.
Сергеева Света. Лучшая студентка в группе. Все годы на занятиях одни пятерки получает. Да только на экзаменах всегда так волнуется, что отвечает гораздо хуже, чем могла бы. Наверное, и на этот раз больше четвёрки ей не светит. А ведь такая умница. Ужасно обидно.
Рекемчук. Способный, просто потрясающе. И настолько же ленивый. Все пять лет абсолютно ничего не делал. А на экзаменах всегда умудряется на четвёрку вытянуть. Посидит пару дней перед экзаменом - и, пожалуйста тебе, четверка! Отвечает не хуже Сергеевой и гораздо лучше Иванова, который зубрит дни и ночи.
Господи, хоть бы все нормально было! А билеты до чего трудные! Просто невозможно всё запомнить. Не дай бог кому четвертый и двенадцатый попадутся - никто хорошо ответить не сможет. А Мария Семеновна любит дотошно спрашивать. Такие вопросы может задать, что не каждый преподаватель ответит, не то что студент. Хоть бы не пришла она на экзамен, что ли! Или хотя бы опоздала.
Господи, сколько лет жизни отнимают эти экзамены. А госэкзамен и вообще! Хорошо, что сегодня утром Люська, старая подружка, позвонила. Сказала, что весь день проклинать будет палец в чернилах деражть. Хоть это и глупости, конечно, но всё-таки легче, когда знаешь, что кто-то за тебя переживает. Авось все будет нормально.
Она приехала в институт за полчаса до экзамена. Вся группа, бледная и дрожащая, была уже в сборе. Мария Семеновна и ещё два преподавателя, тоже члены комиссии, сидели за столом, покрытым красной скатертью. На столе стояла ваза с цветами и были разложены билеты. Ноги у нее подкосились.
- Здравствуйте, Нина Сергеевна, - поздоровались с ней студенты.
- Здравствуйте, ребята, - ответила она строго. - Если все в сборе, можете заходить, тянуть билеты и готовиться. Не стоит зря времени терять. Ну, кто у нас самый смелый?
Дрожащими руками собрала она зачетки, положила их на стол и с ненатуральной улыбкой и отчаянием в глазах села рядом с Марией Семеновной. Они стали ждать самого смелого. Это, действительно, должен быть очень смелый человек. Ведь она знала, что студенты боятся её еще больше, чем Марию Семеновну. Уже пятнадцать лет каждая группа только и мечтает о том, чтобы хоть им повезло и она не пришла на экзамен. Или хотя бы опоздала. Потому что ей, конечно, никогда не понять, какой это ужас - госэкзамен.
Был уже март, а Аня только в первый раз встала на лыжи. А ведь она любила лыжи чуть ли не больше всего на свете. Всегда так. Каждый раз, когда наступала зима, она решала, что вот уж теперь обязательно будет ходить на лыжах каждое воскресенье. И тогда получится не меньше двенадцати раз за зиму. Наверное, больше, чем за всю её предыдущую жизнь! И каждый раз происходило одно и то же. Обязательно надо было закончить несколько статей, которые редакторы требовали подать немедленно. Намечалась какая-нибудь командировка или симпозиум и Анну, разумеется, выбирали в организационный комитет, твёрдо общая, что уж в следующий раз непременно выберут кого-нибудь другого. Кто-нибудь из преподавателей неожиданно уезжал читать лекции за границей, и Ане срочно приходилось готовиться, чтобы помимо своих часов вести со студенами занятия ещё и "за того парня". И так далее и тому подобное. Поэтому нередко бывали зимы, когдастать на лыжи ей вообще не удавалось ни разу. Хотя она и любила лыжи чуть ли не больше всего на свете. Ведь они давали ни с чем не сравнимое ощщущение свободы и счастья...
Аня не спеша шла по лыжне и щурилась от весеннего солнца. Было тепло и даже немного жарковато. Аня улыбалась и с интересом разглядывала всех, кто попадался ей на пути. Её всё время обгоняли молодые спортивного вида парни, наверное, проклиная в душе за то, что она ползёт как черепаха и занимает лыжню, а им приходится терять скорость на обгоне. Один парень снял рубашку, обвязал её вокруг пояса и теперь мчался полуголый...
Навстречу шла стайка ребятишек. Мальчики и девочки. Наверное, целый класс. Они кричали, галдели, падали, смеялись, бросались снежками. Аня усупила им лыжню и с улыбкой смотрела на них, пока они не проехали все.
Попадались и целые семьи - мамы, папы и ребятишки, иногда совсем маленькие, которые, наверное, и ходить-то толком ещё не умели. Шли толстые, смешные, неуклюжие пенсионерки. Они тоже блаженно улыбались и всем мешали на лыжне. Но им, конечно, никто ничего не говорил. Незнакомые люди приветливо смотрели друг на друга и все радовалиь весеннему дню. Ведь все они, и старые, и молодые, и спорптсмены, и самые неумелые, были из одного племени дыжников. А ведь это одно уже что-нибудь да значит.
Вот на лыжне показалась стройная девушка в красном свитере. Она была одна. Девушка шла очень быстро и красиво. Когда они сблизились, Аня увидела, что у неё прекрасные чёрные глаза и удивительно красивое лицо. Девушка давно прошла мимо, а Аня всё вспоминала её лицо, которое её очень понравилось. Аня любила всё красивое. Сама она, к сожалению, никогда не была красивой. А теперь уже не была и молодой. Ведь ей было уже почти сорок. И она знала, что если сейчас пойдёт слишком быстрым шагом, то завтра на работе у неё наверняка опять будет болеть сердце...
А ведь когда-то она ходила очень быстро. Разгонишься и потом, уже почти не делая никаких усилий, летишь только за счёт инерции. И чувствуешь себя такой лёгкой, невесомой, как будто парящей в воздухе. И уже ничего в мире не существует кроме этого полёта. И кажется, что так можно лететь вечно. Без усталости, безо всяких желаний, а просто - подставляя лицо солнцу и испытывая полное блаженство и отрешённость от всего, что совсем недавно так огорчало, беспокоило или возмущало.
Ане очень хотелось догнать девушку, ещё раз посмотреть на её лицо и запомнить его. Ведь такие лица нечасто встречаются в жизни. Чёрт с ним, с сердцем. Совсем ведь не обязательно, что оно будет болеть. Может быть, на этот раз и обойдётся. К тому же, это ведь первая и последняя лыжная прогулка в этом году. А что будет следующей зимой - совершенно неизвестно. Хотя, впрочем, прекрасно известно. Опять всё те же статьи, доклады, лекции, симпозиумы и семинары. Как в этом году, как в прошлом позапрошлом, позапозапрошлом. Как всегда. Вполне возможно, что так и не удастся встать на лыжи ни разу. Как нередко уже бывало.
И Аня полетела догонять девушку. Солнце светило ей в лицо, встречные лыжники улыбались и уступали лыжню. Она уже не думала, что завтра у неё будет болеть сердце. Что это, может быть, самый последний её полёт не только в этом году, но, может быть, и вообще в жизни. Она летела всё быстрее и быстрее и в эти минуты чувствовала себя свободной, молодой и красивой. Хотя всю жизнь и тяготилась своей постылой свободой. Хотя и не была красивой никогда. Зато сейчас она была абсолютно счастлива.
Дементьева вернулась с заседания Учёного Совета и села за свой стол. Она хотела закончить статью в журнал, которую редактор ждал ещё неделю назад. Она отключила телефон, сняла очки и начала писать. Сразу с того самого слова в середине фразы, на котором остановилась, уходя на заседание. В дверь постучали. В кабинет вошла полная пожилая женщина, лица которой Дементьева не могла разглядеть без очков.
Женщина вела себя странно. Молча остановилась у двери. Не подходила к столу, не уходила совсем и даже как будто казалась чем-то напуганной. Дементьева надела очки, взглянула на женщину и вскрикнула. Перед ней стояла Рита.
Они не виделись двадцать лет. Их пути разошлись очень давно и они уже не думали, что когда-нибудь встретятся снова. Когда-то они вместе кончали десятый класс, сидели за одной партой и очень дружили. Обе мечтали поступить на биофак. Но потом Рита сразу же после школы неожиданно вышла замуж и уехала. Её муж был военным. Сначала они переписывались, но потом у Риты родился ребёнок и переписка прекратилась.
Обе жадно рассматривали друг друга, переспрашивали, отвечали невпопад и никак не могли наговориться. Нина смотрела на Риту с чувством жалости. Выглядела она гораздо старше своих тридцати семи лет, сильно располнела, была в стоптанных туфлях и каком-то совершенно невообразимом платье. Ей, видимо, доставалось в жизни. А ведь в школе она считалась одной из самых хорошеньких и если бы следила за собой, то и сейчас была бы ничего.
Рита, в свою очередь, видела перед собой стройную выхоленную женщину, которой никак нельзя было дать больше тридцати. С прекрасной причёской, элегантно одетую. Ужасно интеллектуальную. И похожую на кинозвезду. Это было удивительно. Ведь в школе Нинка никогда особой красотой не блистала.
Рита, конечно, знала, что сравнение было не в её пользу. Что она всю жизнь моталась с мужем и детьми по провинции, не следила за модой, не следила за собой. Что она давно ничего не читала, все эти годы почти не работала и совершенно отстала от жизни. И теперь вряд ли смогла бы поговорить с Ниной на одном языке о чем-нибудь другом, кроме школьных воспоминаний. Она даже почему-то вдруг решила, что у неё грязные ногти и начала смущенно прятать руки за спину.
Рита рассказала подруге, что после сына у нее еще родились девочки-двойняшки и теперь у неё детей трое. Старшему сейчас уже семнадцать. Ни в какой институт она так и не поступила, даже и специальности не получила никакой. И почти всю жизнь не работала из-за частых переездов мужа. А теперь вот дети упрекают её, что она совсем несовременная. И пытаются разъяснить прелести поп-музыки, от которой ей становится просто дурно.
Нина живо представила себе ритиных детей. Застенчивого русоголового, нескладного паренька с наивными умными глазами, похожего на Риту в молодости, и двух четырнадцатилетних сорви-голов, которым следовало бы родиться мальчиками. Сколько же она перевидела таких за свою жизнь! Таких и других. Только чуть-чуть постарше.
Нина вела занятия на четвертом и пятом курсах. Обычно, когда она впервые появлялась в группе, она приходила просто в ужас. Один из студентов был невообразимым тупицей. Другой омерзительно заискивал и угодничал перед ней. У третьего были глаза подонка. Девчонки попадались какие-то на редкость некрасивые и неженственные. А Нина любила, чтобы в ее группе были самые красивые девушки курса. На которых приятно смотреть. Потому что она не сомневалась, что красивые, породистые девушки гораздо умнее некрасивых, хотя, конечно, часто и учатся хуже. Но это потому, что у них голова обычно занята не тем, чем надо.
Первое время она с отвращением ходила на занятия и жаловалась другим преподавателям, что в этом году на её голову опять свалилась совершенно несносная группа. В общем-то она, конечно, не ошибалась в своей первой интуитивной оценке. Но потом постепенно узнавала, что невообразимый тупица - исключительно добросоветсный, трудолюбивый и исполнительный человек, который за все эти годы ни разу не пришел на занятия с невыполненным заданием. И это несмотря на то, что часто недосыпает, потому что у него маленькая дочка и ему приходится крутиться по хозяйству. Что он прекрасный муж и отец. А в портфеле у него всегда кефир и колбаса, которые он после занятий повезет на электричке домой, потому что живет далеко за городом. А тот, у которого глаза подонка, прекрасно поёт и совершенно преображается во время пения. На нём держатся все факультетские вечера самодеятельности. И уже несколько лет эта самодеятельность занимает первые места на общеуниверситетских конкурсах. Что отпетый лизоблюд написал талантливую статью и не мыслит своей жизни без науки. А самая страшная, губастая, лохматая рыжая девчонка в группе, у которой топорное лицо и коренастая, как будто обрубленная фигура, - лучшая спортсменка факультета, прекрасный товарищ, душа всего курса и большая умница.
Непонятным образом Нина постепенно начинала без них скучать. Между нею и студентами устанавливались самые хорошие отношения и к концу семестра она уже всем говорила, что у неё на четвертом курсе ещё никогда не было такой замечательной группы, как сейчас. Разве только на пятом. И совершенно незаметно для неё самой эти занятия с новой группой превращались из пытки в праздник.
Она никогда не уставала от занятий. Если у нее было плохое настроение и что-то не ладилось, она приходила к своим ребятам, шутила, подтягивалась и всё становилось на свои места. С ними она чувствовала себя всегда молодой. С ними она могла говорить о музыке, о последней выставке живописи. О чём угодно. И в первую очередь, конечно, о своей любимой органической химии, которую она давно уже любила больше всего на свете, а они только начинали любить и она помогала им в этом.
Всех их она любила и считала своими детьми, хотя нередко и попадались студенты, которые были моложе неё всего лет на десять. Когда на пятом курсе они защищали дипломы и уходили, она с горечью думала, что вот и ещё одна группа ушла навсегда, а она постарела ещё на один год. Но она почему-то совершенно не чувствовала, что стареет.
Рита, конечно, не представляла себе всего этого. Из рассказа Нины она очень хорошо поняла только, что никакой личной жизни у той не было и нет. Ни мужа, ни детей. Так всю жизнь и живёт одна. Рите было жалко подругу, которую никто никогда не назвал любимой или мамой. Которая не была нужна никому. На всём белом свете. Хотя, конечно, и тешила себя иллюзиями, что нужна своей науке. Рите было стыдно признаться в этом, но она считала, что наука - всё-таки не женское дело. Главное для женщины - семья, дети. И она очень бы удивилась, если бы узнала, что и Нина тоже думает абсолютно так же. Хотя для себя лично и не мыслит жизни без науки.
Оказалось, что в этом году ритин сын кончает школу и мечтает поступить на биофак. И Рита сначала решила придти сюда сама, чтобы поконкретнее узнать о биофаке. Путаясь в словах "факультет", "кафедра", "деканат" и "ректорат", она объяснила, что хотела бы, если можно, поговорить с завкафедрой, который, как ей сказали, сейчас занят, но скоро освободится. "Ничего не поделаешь, но завкафедрой - это я", - рассмеялась Нина. И она начала рассказывать о структуре факультета и специфике каждой кафедры, о том, каких специалистов они готовят. Она старалась говорить как можно понятнее, но чувствовала, что многие вещи все-таки доходят до Риты с трудом.
Когда Рита возвращалась домой, ей было себя ужасно жалко. Вся прошлая жизнь промелькнула перед её глазами. Всколыхнулось всё, что, казалось, давно уже было забыто. Если бы не это раннее замужество да не кочевая жизнь, она бы, конечно, тоже кончила институт. И была бы не хуже других. Ведь в школе они с Ниной учились одинаково - только на четвёрки и пятёрки. Тогда и она была бы сейчас уважаемым человеком. Следила бы за собой, прилично одевалась, тоже ездила бы за границу на всякие симпозиумы. И тогда детям не пришло бы в голову в четырнадцать лет считать себя умнее всех, а её - чуть ли не набитой дурой. А так, что она видела в жизни? Только пелёнки, горшки да кастрюльки. Да вечные переезды. Да вечно неустроенный быт. И всё - только для них. Ведь для себя она не жила никогда. Разве только в детстве. А ведь теперь так нельзя. Таких людей в первую очередь не уважают их же собственные дети. Да что - дети! Вырастут - разлетятся. Недолго теперь уж ждать осталось. И останется одна. Почти как Нина. Да только Нина - большой человек, специалист, а она, так, - домашняя хозяйка. Вот так вся жизнь и прошла почти что впустую.
После ухода подруги Нина тоже очень расстроилась. Вот Ритка - смотрела на нее с восхищением. И совершенно не понимала того, какая она сама счастливая. Ведь троих детей вырастить - это не шутка. Конечно, Нина всю жизнь куда-то стремилась, чего-то добивалась, узнавала новое, росла и теперь - крупный специалист в своей области. Ну а, собственно говоря, для чего всё это? Вернее, для кого? Ведь она никогда не была ни честолюбивой, ни карьеристкой. Просто само как-то так получилось, что сейчас она завкафедрой, професор. А ведь что у неё на душе - не знает никто. Никому не нужны её горести, боль, обиды. Всегда подтянутая, выдержанная. Как на параде. А душу открыть некому. Рита придет домой - у неё муж и целых трое детей. И каждый идёт к ней со своими заботами. И всем она нужна. А у Нины дома - пустота. В университете только людей и видит. А дома - как на необитаемом острове. На работе она Нина Борисовна, и дома, кажется, тоже Нина Борисовна. Ни для кого она уже давным-давно не была просто Нина. В университете работа. И дома та же работа - статьи, научные журналы, деловые звонки, пишущая машинка, горы книг. Даже две машинки - одна с русским, другая с латинским шрифтом. Просто выть от всего этого иногда хочется.
А потом Нина подумала, что, наверное, не стоит особенно расстраиваться. Ни ей, ни Ритке. Ведь если бы вдруг с помощью какого-то волшебства они могли поменяться судьбами, то ни одна из них ни за что бы на это не согласилась. И ещё она подумала, что редактор ждал её статью ещё неделю тому назад. Она вздохнула, сняла очки и начала писать. Сразу же с того самого слова, на котором остановилась, когда в дверь постучали.
2. Сплошная фантастика:
Петля времени.
Целый день Витёк проторчал дома, лёжа на диване перед телевизором, хотя, собственно говоря, не очень-то и видел, что там сегодня показывают по разным программам. Он не пошёл ни на дискотеку, ни пить пиво с ребятами. А всё потому что никак не уходил из головы этот странный, можно даже сказать вещий сон, где к нему явился дедушка, которого он никогда в жизни даже и не видел - только на пожелтевших чёрно-белых бабушкиных фотографиях.
Дед вернулся домой с фронта в 1943 году - за два года до окончания Великой Отечественной войны. Пришёл инвалидом - с одной рукой и простреленным лёгким. На самом деле он должен бы сразу умереть от своего смертельного ранения, но спасло деда лишь то, что он был не простым солдатом, а уже лейтенантом - его первого вынесли с поля боя и кинули на операционный стол. А потом, уже в тыловом госпитале, медсестра, влюбившаяся в красивого лейтенанта, тайком кормила его от своего скудного пайка, так дед вернулся к жизни и во второй раз.
Но, как говорится, Бог троицу любит. Придя домой в свой захолустный Удовинск, дед ни за что не хотел жить дальше. Он, высокий и когда-то статный мужик, весил всего сорок пять килограмм. Целый год лежал, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел. Он так бы и умер, уткнувшись носом в свою стенку, если бы у его жены в 1944, ещё военном, голодном году не родился сын, витькин отец. И вот это бессловесное существо, буквально вытащило деда с того света - дед снова захотел жить, захотел видеть, как растёт малыш, как он начинает ползать, ходить, говорить, как он в конце-концов называет его папой...
Клавдия Алексеевна забыла, куда и зачем она шла. Она всё стояла и смотрела на платье. И ей было грустно, что жизнь её прошла. Да, к тому же, в трудах и лишениях. И она ни разу в жизни так и не надела такого платья. И не встретила своего принца.
А ведь она помнила это платье всегда. Как что-то сказочное и недосягаемое. Как свою маленькую тайну. Как свою, хотя, может быть, и глупую мечту...
И сейчас ей тоже не хотелось уходить от своей мечты. Ей хотелось стоять смотреть на это платье вечно. Хотя, разумеется, это было невозможно просто физически. И она всё стояла и смотрела, хотя чувствовала, что делает что-то не то. Потому что ещё пять минут назад ей куда-то надо было идти и она куда-то опаздывала... И вдруг она вспомнила - куда. На день рождения к племяннице, которой сегодня исполняется шестнадцать лет. И что она даже ещё не купила подарка. Вот почему она и направлялась к ГУМу!
Всё стало на свои места. Но уходить от платья всё равно не хотелось. Хотелось стоять и смотреть на него вечно, хотя, конечно, это было совершенно невозможно.
И вдруг Клавдия Алексеевна придумала. Хотя эта мысль и была совершенно шальная. Она купит это платье в подарок племяннице. Ведь ей уже шестнадцать.Через год кончит школу и оно ей пригодится в её взрослой жизни. Такой роскошный подарок ей, конечно, даже и не снился. А Клавдия Алексеевна ещё много лет сможет любоваться своим любимым платьем.
Платье оказалось единственным во всём магазине, потому что его сшили на заказ в доме моделей специально для витрины. Клавдия Алексеевна нечеловеческими усилиями добилась того, чтобы ей продали платье с витрины и поехала к племяннице, счастливая от своего удачного выбора и предвкушая восторги Марины.
Клавдия Алексеевна, конечно, безбожно опоздала. Гости давно уже сидели за столом, а молодёжь, как это обычно и бывает, уединилась на кухню, чтобы чувствовать себя посвободнее вдали от взрослых. Клавдия Алексеевна отдала сверток Марине и поспешила к гостям, потому что не могла же она портить удовольствие девочке и лезть к ним в молодёжную компанию. Хотя ей очень хотелось хоть ненадолго остаться и посмотреть, какое впечатление произведёт платье на Марину и как оно будет сидеть на ней.
Клавдия Алексеевна рассеянно разговаривала с кем-то и всё ждала, что вот-вот, сияя от восторга, Марина выйдет к гостям в новом платье, молодая, красивая, счастливая. И все будут просто потрясены, потому что сразу поймут - Марина и это платье просто созданы друг для друга. Поймут, что Золушка уже выросла и превратилась в принцессу. Что она совсем уже взрослая и к тому же - красавица. И надо поменьше лезть к ней со своими назиданиями, как это вечно делают ее родители. Ведь она и так умница, рассудительная и добрая девушка.
С кухни доносились какие-то возгласы и смех. Но никто не появлялся оттуда. И тогда Клавдия Алексеевна не выдержала и пошла на хитрость. Она собрала со стола грязные тарелки и с невинным видом направилась на кухню. Дверь оказалась закрытой, а обе руки были заняты. Клавдия Алексеевна замешкалась на секунду, прислушиваясь к девичьим голосам. И в ту же секунду поняла, что ей лучше не входить туда совсем. Потому что она услышала совсем не то, что ожидала. Девчонки хихикали и, перебивая друг друга, изощрялись в остроумии:
- Ну и отколола номерочек твоя тетка! Она что, вообще у тебя чокнутая?
- Это же надо додуматься, столько денег зря выбросить! Лучше бы магнитофон тебе купила. Или хотя бы спросила заранее, чего ты сама хочешь.
- Представляешь, как наша Марина является на урок географии в таком платье. Географичка просто обалдеет!
- Отдай его лучше мне. Я из него в деревне бабушке чучело на огороде сделаю. Такие платья лет пятьдесят тому назад носили. Да ты не расстраивайся. Отдай его тетке обратно. Пусть у неё в сундучке полежит. А лет через двадцать как раз в моду войдёт, тогда и наденешь.
Слава богу, что сама Марина не говорит ничего. Ведь она всегда была добрая, хорошая девочка. Жалко только, что их вкусы не совпали. Клавдия Алексеевна тихонько поставила тарелки на тумбочку в коридоре и вернулась к гостям. Она что-то говорила, кому-то улыбалась, а душу сжимала тоска. Она ведь хотела как лучше, ведь она и не думала, что выставит Марину на посмешище перед этими дурами. А Марина не такая. Она умная и добрая. И в этом Клавдия Алексеевна была совершенно права. Она и не подозревала даже, что сейчас, сидя на кухне, Марина тоже грустит, хотя и хихикает с девчонками. Ей грустно за тётку, которая у нее такая несовременная, наивная, неприспособленная к жизни. Хотя и добрая, но чудаковатая. А, главное, совершенно одинокая. Ни детей, ни мужа. Надо будет всё-таки выйти к гостям и изобразить для тётки полный восторг. Иначе она расстроится и это будет написано на её лице. А обидеть её - все равно что обидеть ребёнка. Хотя она, конечно, и сморозила глупость, купив это дурацкое платье. Но ведь откуда ей было знать, что Марина просто умирает по синей с переливами брючной паре из чёртовой кожи. С широким кожаным ремнем. Простроченной толстыми белыми нитками. Хотя, конечно, покупать её тоже нет никакого смысла - она уже почти выходит из моды. На следующий год лучше, пожалуй, потребовать от родителей магнитофон или велосипед. Или эластичные сапоги на платформе. Или собаку. Или ещё что-нибудь. Или вообще ничего. Какая, собственно, разница?
Госэкзамен.
На ночь она напилась валерьянки, но это, как всегда, нисколько не помогло. Она проснулась сначала в два часа ночи, потом в четыре, потом в шесть и, наконец, в семь тридцать - за две минуты до того, как зазвонил будильник. Она боялась проспать. Ведь сегодня у неё был госэкзамен.
Она с отвращением проглотила завтрак и выскочила из дома. В метро она обнаружила, что едет не в ту сторону. Такое с ней частенько бывало, когда она волновалась. Она даже просто удивилась бы, если бы сразу поехала в нужную сторону. Ведь у неё сегодня госэкзамен.
Она ехала и думала, естественно, только об экзамене: интересно, кто как сдаст в их группе? Иванов - типичная посредственность. Всегда знает на стабильную тройку. Но если сегодня он будет так же волноваться, как и она, то, пожалуй, ответит только на двойку. Хотя получит, конечно, все ту же свою, заслуженную годами упорной работы, тройку. Ведь не выгонят же его с госэкзамена! Раньше думать надо было. Да и выгонять не за что - ведь старается парень изо всех сил, да только выше головы не прыгнешь!
Пуговкин. Он, конечно, не волнуется. Просто ему на все наплевать. Он себе уже хорошее место нашел. Его туда с любой оценкой возьмут.
Сергеева Света. Лучшая студентка в группе. Все годы на занятиях одни пятерки получает. Да только на экзаменах всегда так волнуется, что отвечает гораздо хуже, чем могла бы. Наверное, и на этот раз больше четвёрки ей не светит. А ведь такая умница. Ужасно обидно.
Рекемчук. Способный, просто потрясающе. И настолько же ленивый. Все пять лет абсолютно ничего не делал. А на экзаменах всегда умудряется на четвёрку вытянуть. Посидит пару дней перед экзаменом - и, пожалуйста тебе, четверка! Отвечает не хуже Сергеевой и гораздо лучше Иванова, который зубрит дни и ночи.
Господи, хоть бы все нормально было! А билеты до чего трудные! Просто невозможно всё запомнить. Не дай бог кому четвертый и двенадцатый попадутся - никто хорошо ответить не сможет. А Мария Семеновна любит дотошно спрашивать. Такие вопросы может задать, что не каждый преподаватель ответит, не то что студент. Хоть бы не пришла она на экзамен, что ли! Или хотя бы опоздала.
Господи, сколько лет жизни отнимают эти экзамены. А госэкзамен и вообще! Хорошо, что сегодня утром Люська, старая подружка, позвонила. Сказала, что весь день проклинать будет палец в чернилах деражть. Хоть это и глупости, конечно, но всё-таки легче, когда знаешь, что кто-то за тебя переживает. Авось все будет нормально.
Она приехала в институт за полчаса до экзамена. Вся группа, бледная и дрожащая, была уже в сборе. Мария Семеновна и ещё два преподавателя, тоже члены комиссии, сидели за столом, покрытым красной скатертью. На столе стояла ваза с цветами и были разложены билеты. Ноги у нее подкосились.
- Здравствуйте, Нина Сергеевна, - поздоровались с ней студенты.
- Здравствуйте, ребята, - ответила она строго. - Если все в сборе, можете заходить, тянуть билеты и готовиться. Не стоит зря времени терять. Ну, кто у нас самый смелый?
Дрожащими руками собрала она зачетки, положила их на стол и с ненатуральной улыбкой и отчаянием в глазах села рядом с Марией Семеновной. Они стали ждать самого смелого. Это, действительно, должен быть очень смелый человек. Ведь она знала, что студенты боятся её еще больше, чем Марию Семеновну. Уже пятнадцать лет каждая группа только и мечтает о том, чтобы хоть им повезло и она не пришла на экзамен. Или хотя бы опоздала. Потому что ей, конечно, никогда не понять, какой это ужас - госэкзамен.
* * *
Счастье.Был уже март, а Аня только в первый раз встала на лыжи. А ведь она любила лыжи чуть ли не больше всего на свете. Всегда так. Каждый раз, когда наступала зима, она решала, что вот уж теперь обязательно будет ходить на лыжах каждое воскресенье. И тогда получится не меньше двенадцати раз за зиму. Наверное, больше, чем за всю её предыдущую жизнь! И каждый раз происходило одно и то же. Обязательно надо было закончить несколько статей, которые редакторы требовали подать немедленно. Намечалась какая-нибудь командировка или симпозиум и Анну, разумеется, выбирали в организационный комитет, твёрдо общая, что уж в следующий раз непременно выберут кого-нибудь другого. Кто-нибудь из преподавателей неожиданно уезжал читать лекции за границей, и Ане срочно приходилось готовиться, чтобы помимо своих часов вести со студенами занятия ещё и "за того парня". И так далее и тому подобное. Поэтому нередко бывали зимы, когдастать на лыжи ей вообще не удавалось ни разу. Хотя она и любила лыжи чуть ли не больше всего на свете. Ведь они давали ни с чем не сравнимое ощщущение свободы и счастья...
Аня не спеша шла по лыжне и щурилась от весеннего солнца. Было тепло и даже немного жарковато. Аня улыбалась и с интересом разглядывала всех, кто попадался ей на пути. Её всё время обгоняли молодые спортивного вида парни, наверное, проклиная в душе за то, что она ползёт как черепаха и занимает лыжню, а им приходится терять скорость на обгоне. Один парень снял рубашку, обвязал её вокруг пояса и теперь мчался полуголый...
Навстречу шла стайка ребятишек. Мальчики и девочки. Наверное, целый класс. Они кричали, галдели, падали, смеялись, бросались снежками. Аня усупила им лыжню и с улыбкой смотрела на них, пока они не проехали все.
Попадались и целые семьи - мамы, папы и ребятишки, иногда совсем маленькие, которые, наверное, и ходить-то толком ещё не умели. Шли толстые, смешные, неуклюжие пенсионерки. Они тоже блаженно улыбались и всем мешали на лыжне. Но им, конечно, никто ничего не говорил. Незнакомые люди приветливо смотрели друг на друга и все радовалиь весеннему дню. Ведь все они, и старые, и молодые, и спорптсмены, и самые неумелые, были из одного племени дыжников. А ведь это одно уже что-нибудь да значит.
Вот на лыжне показалась стройная девушка в красном свитере. Она была одна. Девушка шла очень быстро и красиво. Когда они сблизились, Аня увидела, что у неё прекрасные чёрные глаза и удивительно красивое лицо. Девушка давно прошла мимо, а Аня всё вспоминала её лицо, которое её очень понравилось. Аня любила всё красивое. Сама она, к сожалению, никогда не была красивой. А теперь уже не была и молодой. Ведь ей было уже почти сорок. И она знала, что если сейчас пойдёт слишком быстрым шагом, то завтра на работе у неё наверняка опять будет болеть сердце...
А ведь когда-то она ходила очень быстро. Разгонишься и потом, уже почти не делая никаких усилий, летишь только за счёт инерции. И чувствуешь себя такой лёгкой, невесомой, как будто парящей в воздухе. И уже ничего в мире не существует кроме этого полёта. И кажется, что так можно лететь вечно. Без усталости, безо всяких желаний, а просто - подставляя лицо солнцу и испытывая полное блаженство и отрешённость от всего, что совсем недавно так огорчало, беспокоило или возмущало.
Ане очень хотелось догнать девушку, ещё раз посмотреть на её лицо и запомнить его. Ведь такие лица нечасто встречаются в жизни. Чёрт с ним, с сердцем. Совсем ведь не обязательно, что оно будет болеть. Может быть, на этот раз и обойдётся. К тому же, это ведь первая и последняя лыжная прогулка в этом году. А что будет следующей зимой - совершенно неизвестно. Хотя, впрочем, прекрасно известно. Опять всё те же статьи, доклады, лекции, симпозиумы и семинары. Как в этом году, как в прошлом позапрошлом, позапозапрошлом. Как всегда. Вполне возможно, что так и не удастся встать на лыжи ни разу. Как нередко уже бывало.
И Аня полетела догонять девушку. Солнце светило ей в лицо, встречные лыжники улыбались и уступали лыжню. Она уже не думала, что завтра у неё будет болеть сердце. Что это, может быть, самый последний её полёт не только в этом году, но, может быть, и вообще в жизни. Она летела всё быстрее и быстрее и в эти минуты чувствовала себя свободной, молодой и красивой. Хотя всю жизнь и тяготилась своей постылой свободой. Хотя и не была красивой никогда. Зато сейчас она была абсолютно счастлива.
* * *
Встреча.Дементьева вернулась с заседания Учёного Совета и села за свой стол. Она хотела закончить статью в журнал, которую редактор ждал ещё неделю назад. Она отключила телефон, сняла очки и начала писать. Сразу с того самого слова в середине фразы, на котором остановилась, уходя на заседание. В дверь постучали. В кабинет вошла полная пожилая женщина, лица которой Дементьева не могла разглядеть без очков.
Женщина вела себя странно. Молча остановилась у двери. Не подходила к столу, не уходила совсем и даже как будто казалась чем-то напуганной. Дементьева надела очки, взглянула на женщину и вскрикнула. Перед ней стояла Рита.
Они не виделись двадцать лет. Их пути разошлись очень давно и они уже не думали, что когда-нибудь встретятся снова. Когда-то они вместе кончали десятый класс, сидели за одной партой и очень дружили. Обе мечтали поступить на биофак. Но потом Рита сразу же после школы неожиданно вышла замуж и уехала. Её муж был военным. Сначала они переписывались, но потом у Риты родился ребёнок и переписка прекратилась.
Обе жадно рассматривали друг друга, переспрашивали, отвечали невпопад и никак не могли наговориться. Нина смотрела на Риту с чувством жалости. Выглядела она гораздо старше своих тридцати семи лет, сильно располнела, была в стоптанных туфлях и каком-то совершенно невообразимом платье. Ей, видимо, доставалось в жизни. А ведь в школе она считалась одной из самых хорошеньких и если бы следила за собой, то и сейчас была бы ничего.
Рита, в свою очередь, видела перед собой стройную выхоленную женщину, которой никак нельзя было дать больше тридцати. С прекрасной причёской, элегантно одетую. Ужасно интеллектуальную. И похожую на кинозвезду. Это было удивительно. Ведь в школе Нинка никогда особой красотой не блистала.
Рита, конечно, знала, что сравнение было не в её пользу. Что она всю жизнь моталась с мужем и детьми по провинции, не следила за модой, не следила за собой. Что она давно ничего не читала, все эти годы почти не работала и совершенно отстала от жизни. И теперь вряд ли смогла бы поговорить с Ниной на одном языке о чем-нибудь другом, кроме школьных воспоминаний. Она даже почему-то вдруг решила, что у неё грязные ногти и начала смущенно прятать руки за спину.
Рита рассказала подруге, что после сына у нее еще родились девочки-двойняшки и теперь у неё детей трое. Старшему сейчас уже семнадцать. Ни в какой институт она так и не поступила, даже и специальности не получила никакой. И почти всю жизнь не работала из-за частых переездов мужа. А теперь вот дети упрекают её, что она совсем несовременная. И пытаются разъяснить прелести поп-музыки, от которой ей становится просто дурно.
Нина живо представила себе ритиных детей. Застенчивого русоголового, нескладного паренька с наивными умными глазами, похожего на Риту в молодости, и двух четырнадцатилетних сорви-голов, которым следовало бы родиться мальчиками. Сколько же она перевидела таких за свою жизнь! Таких и других. Только чуть-чуть постарше.
Нина вела занятия на четвертом и пятом курсах. Обычно, когда она впервые появлялась в группе, она приходила просто в ужас. Один из студентов был невообразимым тупицей. Другой омерзительно заискивал и угодничал перед ней. У третьего были глаза подонка. Девчонки попадались какие-то на редкость некрасивые и неженственные. А Нина любила, чтобы в ее группе были самые красивые девушки курса. На которых приятно смотреть. Потому что она не сомневалась, что красивые, породистые девушки гораздо умнее некрасивых, хотя, конечно, часто и учатся хуже. Но это потому, что у них голова обычно занята не тем, чем надо.
Первое время она с отвращением ходила на занятия и жаловалась другим преподавателям, что в этом году на её голову опять свалилась совершенно несносная группа. В общем-то она, конечно, не ошибалась в своей первой интуитивной оценке. Но потом постепенно узнавала, что невообразимый тупица - исключительно добросоветсный, трудолюбивый и исполнительный человек, который за все эти годы ни разу не пришел на занятия с невыполненным заданием. И это несмотря на то, что часто недосыпает, потому что у него маленькая дочка и ему приходится крутиться по хозяйству. Что он прекрасный муж и отец. А в портфеле у него всегда кефир и колбаса, которые он после занятий повезет на электричке домой, потому что живет далеко за городом. А тот, у которого глаза подонка, прекрасно поёт и совершенно преображается во время пения. На нём держатся все факультетские вечера самодеятельности. И уже несколько лет эта самодеятельность занимает первые места на общеуниверситетских конкурсах. Что отпетый лизоблюд написал талантливую статью и не мыслит своей жизни без науки. А самая страшная, губастая, лохматая рыжая девчонка в группе, у которой топорное лицо и коренастая, как будто обрубленная фигура, - лучшая спортсменка факультета, прекрасный товарищ, душа всего курса и большая умница.
Непонятным образом Нина постепенно начинала без них скучать. Между нею и студентами устанавливались самые хорошие отношения и к концу семестра она уже всем говорила, что у неё на четвертом курсе ещё никогда не было такой замечательной группы, как сейчас. Разве только на пятом. И совершенно незаметно для неё самой эти занятия с новой группой превращались из пытки в праздник.
Она никогда не уставала от занятий. Если у нее было плохое настроение и что-то не ладилось, она приходила к своим ребятам, шутила, подтягивалась и всё становилось на свои места. С ними она чувствовала себя всегда молодой. С ними она могла говорить о музыке, о последней выставке живописи. О чём угодно. И в первую очередь, конечно, о своей любимой органической химии, которую она давно уже любила больше всего на свете, а они только начинали любить и она помогала им в этом.
Всех их она любила и считала своими детьми, хотя нередко и попадались студенты, которые были моложе неё всего лет на десять. Когда на пятом курсе они защищали дипломы и уходили, она с горечью думала, что вот и ещё одна группа ушла навсегда, а она постарела ещё на один год. Но она почему-то совершенно не чувствовала, что стареет.
Рита, конечно, не представляла себе всего этого. Из рассказа Нины она очень хорошо поняла только, что никакой личной жизни у той не было и нет. Ни мужа, ни детей. Так всю жизнь и живёт одна. Рите было жалко подругу, которую никто никогда не назвал любимой или мамой. Которая не была нужна никому. На всём белом свете. Хотя, конечно, и тешила себя иллюзиями, что нужна своей науке. Рите было стыдно признаться в этом, но она считала, что наука - всё-таки не женское дело. Главное для женщины - семья, дети. И она очень бы удивилась, если бы узнала, что и Нина тоже думает абсолютно так же. Хотя для себя лично и не мыслит жизни без науки.
Оказалось, что в этом году ритин сын кончает школу и мечтает поступить на биофак. И Рита сначала решила придти сюда сама, чтобы поконкретнее узнать о биофаке. Путаясь в словах "факультет", "кафедра", "деканат" и "ректорат", она объяснила, что хотела бы, если можно, поговорить с завкафедрой, который, как ей сказали, сейчас занят, но скоро освободится. "Ничего не поделаешь, но завкафедрой - это я", - рассмеялась Нина. И она начала рассказывать о структуре факультета и специфике каждой кафедры, о том, каких специалистов они готовят. Она старалась говорить как можно понятнее, но чувствовала, что многие вещи все-таки доходят до Риты с трудом.
Когда Рита возвращалась домой, ей было себя ужасно жалко. Вся прошлая жизнь промелькнула перед её глазами. Всколыхнулось всё, что, казалось, давно уже было забыто. Если бы не это раннее замужество да не кочевая жизнь, она бы, конечно, тоже кончила институт. И была бы не хуже других. Ведь в школе они с Ниной учились одинаково - только на четвёрки и пятёрки. Тогда и она была бы сейчас уважаемым человеком. Следила бы за собой, прилично одевалась, тоже ездила бы за границу на всякие симпозиумы. И тогда детям не пришло бы в голову в четырнадцать лет считать себя умнее всех, а её - чуть ли не набитой дурой. А так, что она видела в жизни? Только пелёнки, горшки да кастрюльки. Да вечные переезды. Да вечно неустроенный быт. И всё - только для них. Ведь для себя она не жила никогда. Разве только в детстве. А ведь теперь так нельзя. Таких людей в первую очередь не уважают их же собственные дети. Да что - дети! Вырастут - разлетятся. Недолго теперь уж ждать осталось. И останется одна. Почти как Нина. Да только Нина - большой человек, специалист, а она, так, - домашняя хозяйка. Вот так вся жизнь и прошла почти что впустую.
После ухода подруги Нина тоже очень расстроилась. Вот Ритка - смотрела на нее с восхищением. И совершенно не понимала того, какая она сама счастливая. Ведь троих детей вырастить - это не шутка. Конечно, Нина всю жизнь куда-то стремилась, чего-то добивалась, узнавала новое, росла и теперь - крупный специалист в своей области. Ну а, собственно говоря, для чего всё это? Вернее, для кого? Ведь она никогда не была ни честолюбивой, ни карьеристкой. Просто само как-то так получилось, что сейчас она завкафедрой, професор. А ведь что у неё на душе - не знает никто. Никому не нужны её горести, боль, обиды. Всегда подтянутая, выдержанная. Как на параде. А душу открыть некому. Рита придет домой - у неё муж и целых трое детей. И каждый идёт к ней со своими заботами. И всем она нужна. А у Нины дома - пустота. В университете только людей и видит. А дома - как на необитаемом острове. На работе она Нина Борисовна, и дома, кажется, тоже Нина Борисовна. Ни для кого она уже давным-давно не была просто Нина. В университете работа. И дома та же работа - статьи, научные журналы, деловые звонки, пишущая машинка, горы книг. Даже две машинки - одна с русским, другая с латинским шрифтом. Просто выть от всего этого иногда хочется.
А потом Нина подумала, что, наверное, не стоит особенно расстраиваться. Ни ей, ни Ритке. Ведь если бы вдруг с помощью какого-то волшебства они могли поменяться судьбами, то ни одна из них ни за что бы на это не согласилась. И ещё она подумала, что редактор ждал её статью ещё неделю тому назад. Она вздохнула, сняла очки и начала писать. Сразу же с того самого слова, на котором остановилась, когда в дверь постучали.
2. Сплошная фантастика:
Петля времени.
Целый день Витёк проторчал дома, лёжа на диване перед телевизором, хотя, собственно говоря, не очень-то и видел, что там сегодня показывают по разным программам. Он не пошёл ни на дискотеку, ни пить пиво с ребятами. А всё потому что никак не уходил из головы этот странный, можно даже сказать вещий сон, где к нему явился дедушка, которого он никогда в жизни даже и не видел - только на пожелтевших чёрно-белых бабушкиных фотографиях.
Дед вернулся домой с фронта в 1943 году - за два года до окончания Великой Отечественной войны. Пришёл инвалидом - с одной рукой и простреленным лёгким. На самом деле он должен бы сразу умереть от своего смертельного ранения, но спасло деда лишь то, что он был не простым солдатом, а уже лейтенантом - его первого вынесли с поля боя и кинули на операционный стол. А потом, уже в тыловом госпитале, медсестра, влюбившаяся в красивого лейтенанта, тайком кормила его от своего скудного пайка, так дед вернулся к жизни и во второй раз.
Но, как говорится, Бог троицу любит. Придя домой в свой захолустный Удовинск, дед ни за что не хотел жить дальше. Он, высокий и когда-то статный мужик, весил всего сорок пять килограмм. Целый год лежал, отвернувшись к стене, ни с кем не разговаривал и ни на кого не смотрел. Он так бы и умер, уткнувшись носом в свою стенку, если бы у его жены в 1944, ещё военном, голодном году не родился сын, витькин отец. И вот это бессловесное существо, буквально вытащило деда с того света - дед снова захотел жить, захотел видеть, как растёт малыш, как он начинает ползать, ходить, говорить, как он в конце-концов называет его папой...