Малинин Евгений. Драконья любовь, или Дело полумертвой царевны

   – А ты кто такой будешь? – задал неожиданный вопрос старший лейтенант Макаронин, причем вопрос этот прозвучал столь официально, что я с удивлением посмотрел на него и неожиданно подумал:
   «Вот те на! А еще говорил, что он в этих местах всех жителей в лицо знает!»
   И тут же поправил сам себя:
   «Нет. Это он в тех местах всех в лицо знает, а здесь… Здесь он никого, похоже, не знает!»
   Мужик между тем остренько посмотрел в лицо Макаронину и все с тем же доброжелательством ответил:
   – Зовут меня Володьша, сын Егоршин. Родом я из Вятшей Пустоши. Далеконько отсюда, так что либо вам придется мне на слово поверить, либо…
   – Из какой это Вятшей Пустоши?… – С явным уже недоверием протянул старший лейтенант. – Что-то я не знаю в округе никакой Вятшей Пустоши!
   – Так ты, болезный, и березы не признал, – добродушно усмехнулся Волдьша и, покосившись в мою сторону, спросил: – Ну а сам-то ты кто таков и откуда будешь?
   – Я-то – старший оперуполномоченный, старший лейтенант Макаронин, в настоящий момент провожу краткосрочный отпуск в Выселках, – гордо ответствовал Макаронина.
   Мужик снова улыбнулся – очень мне нравилась его улыбка – и ласково, словно уговаривая капризного ребенка, проговорил:
   – Ишь ты – и опер… уполномоченный – старший, и… этот… лейте… нам старший… сплошь, значит, начальство? – А затем, почесав подбородок, добавил: – из Выселков, говоришь? А я тебя не слишком огорчу, если скажу, что никаких Выселков поблизости нет?
   – Как это нет?! – даже и не удивился, а просто оскорбился Юрка. – Да ты, видать совсем не местный! Вон там они, Выселки, – он махнул рукой куда-то влево, – километрах в двух всего-то!
   Мужик удрученно покрутил головой:
   – Это, конешно, ваше дело, только никаких Выселков там нет.
   – Да мы, собственно говоря, и не в Выселки идем, – вступил я в разговор, прекращая ненужный спор. – Нам Лосиха нужна.
   Мужик снова внимательно взглянул на меня и снова улыбнулся:
   – Ну, к Лосихе вы аккурат по этой тропочке и выйдете, только вот дома ее сейчас нет.
   – Кого?! – в один голос воскликнули мы с Юриком.
   – Как – «кого»? – удивился Володьша. – Лосихи. Вы же к ней идете?
   – Лосиха, что б ты знал, – с большим знанием дела начал просвещать аборигена Макаронин, – это село такое. И мы в это село идем.
   Мужик снова расплылся в своей добродушной улыбочке:
   – А никакого села там нет. Ни Выселок, ни Лосихи. По этой тропочке вы выйдете к росчисти, на которой обосновалась тетка Лосиха. Домик у нее, хлевок, скотинка кое-какая в хлевке… Дочка-красавица… – Глазки у Володьши масляно залоснились. – Только сама-то Лосиха щас в бор ушла, а дочка ее никого и за свой плетень не пустит, когда матери дома нет.
   Последняя фраза у мужичка получилась странно грустной, так что я сразу подумал, что он уже не раз пытался попасть в усадьбу к Лосихе, когда той не было дома. Говорил Володьша спокойно и уверенно, да я и сам знал, что он говорит истину, однако Юрик никак не мог согласиться со столь странными утверждениями какого-то чужого, по его мнению, мужика.
   – Пошли, Сорока! – рявкнул он, махнув рукой на улыбающегося мужичка. – Нечего слушать сказки всяких…
   Юрка не договорил, но взгляд, брошенный им в сторону улыбчивого Володьши, был весьма красноречив.
   И тут встретившийся нам мужичок стал вдруг необычайно серьезным и, обращаясь главным образом ко мне, торопливо проговорил:
   – Слышь, ребята, возьмите меня с собой! Глядишь, я вам в дороге пригожусь.
   – Куда это тебя взять? – немедленно огрызнулся Макаронина. – В какой это дороге ты пригодишься, когда нам и идти-то всего пару километров!
   Володьша сын Егоршин снова попытался улыбнуться, но на этот раз улыбка у него получилась не слишком бодрой.
   – Не-е-е, я так думаю, что дорога у вас будет подлиннее… А мне как раз надобно в столицу попасть. Только я никак попутчиков не могу найти. Я ж здесь уже два дня попутчиков дожидаюсь.
   – Может быть, тебе надо было на проезжую дорогу пойти? – участливо поинтересовался я.
   – Так до проезжей-то дороги дойти еще надо, – с некоей даже тоской почти пропел Володьша. – А как до нее в одиночку-то добраться?
   – И что ж, за два дня никто мимо не прошел?
   – Да как не пройти, – вздохнул Володьша, – проходили… Да вот часов пять назад девка пробежала. Красивая. Да только какой она попутчик? Она и того, что у нее под ногами-то, не видела – глаза безумные, несется как угорелая. А спросить ее, куда несется, так она и сама не знает!
   Он хотел еще что-то добавить, однако я резко его перебил:
   – Ну-ка, ну-ка! Рассказывай, что за девка пробегала? И поточнее!
   Мужик осекся, чуть удивленно посмотрел на меня и начал рассказывать, старательно вспоминая подробности:
   – Ну, значит, сижу я за кусточком; жду. Солнышко как раз только взошло. Слышу, шуршит кто-то по тропинке. Легко так шуршит, не тягостно. Я даже и выглядывать сначала не хотел – явно кто-то несерьезный двигается, и опять же один, а мне поболе компания нужна. Однако когда шуршание приблизилось, любопытно мне стало, кто это так легко шуршать умудряется – и не ребенок, вроде бы. Ну я и выглянул. Смотрю, девчушка по тропочке бежит, да так торопится, словно в доме у нее пожар. А сама такая… – и снова на Володьшиной физиономии расцвела плутоватая улыбочка, а в округлившихся глазках загорелись озорные огоньки, – …красовитая. Высоконькая, волосы почти совсем белые, глаза большие, синие. Только вот бледная очень и глаза… такие… неподвижные, в одну точку уставленные.
   Тут Володьша снова посмотрел на меня, словно бы опасаясь, что сказал что-то не то. Однако я не проявил недовольства, и потому он торопливо продолжил:
   – Да одета она была тоже странно – ноги босые, на самой платьишко совсем коротенькое, спереди на маленькие такие пуговки застегнутое. И больше ничего. Проскочила она это мимо меня, словно ветерок по травке пробежал. Я уж потом подумал, может, окликнуть ее надо было, помочь чем, да уж поздно было.
   Володьша замолчал, а я медленно перевел взгляд на Юрика, и тот, чуть сомневаясь, подтвердил мою догадку:
   – На Людмилу похожа. Может, она и вправду в Лосиху бежала?
   – Ты же слышал, – повернулся я к Юрке, – нет здесь Лосихи!
   – Да если это была она, то бежать она могла только в Лосиху! – уперся Макаронина.
   Но тут я вспомнил, какой видел Людмилу в последний раз, и сразу понял, что «позвали» ее через украденное «я» сюда, в этот самый Мир! И будь проклят этот чертов «сучок» – именно он являлся порталом перехода!
   – Пошли! – резко кивнул я и, не дожидаясь Юрика, двинулся по тропочке. Макаронина немедленно устремился за мной, и тут до нас снова донесся голос Володьши:
   – Ребята, так можно мне с вами? Мне правда очень в столицу нужно.
   Я остановился и оглянулся. Володьша, сын Егоршин так трогательно протягивал к нам правую руку с зажатой в ней мандолиной, что я, несмотря на весь трагизм положения, чуть не расхохотался. И тут мне припомнилось, что я хотел порасспросить кого-нибудь из местных. Почему бы не этого Володьшу?
   – Пошли, – я махнул ему рукой, – только не отставай, мы торопимся.
   Надо сказать, что догнал он нас очень быстро, да и вообще ходок из него был классный. Он не только без особых усилий поспевал за нами, у него еще хватало сил говорить без умолку.
   – Я бы, может, и рискнул один до тракта добраться, хотя пошаливают в нашем бору. Фильку-Рваные Ноздри я хорошо знаю, он меня не тронет, Яську из Рогатого болота знаю, Семку-Помело, но, говорят, у нас тут какой-то новый хмырь объявился, вроде бы как даже и не живой вообще, Саняткой-с-Дыхом кличут, да и еще кое-кто, – тараторил Володьша, забегая вперед и заглядывая сбоку мне в лицо. – Вот с ими-то я и не знаком, так, значит, и встречаться с ими не след! А тут смотрю, двое добрых молодцев по тропочке пробираются, да таки богатыри, таки богатыри, а один даже… того!…
   – Чего – «того»? – подал свой грубый голос старший лейтенант нашей доблестной милиции.
   – А я не про тебя, молодец, не про тебя, – быстро отбрехивался Володьша, и снова в его голосе я почуял некую ласковую насмешку, – я про товарища твово! Я как товарища твово увидел, так сразу и решил – вот с кем идти надо, этот никогда не выдаст!!
   – А я что ж, выходит, выдам?! – возмутился Макаронина. – Да я самый надежный оперуполномоченный в отделении! Сам полковник Быков так считает! Василь Василич!
   – Так я ж разве спорю? – удивленно восклицал Володьша. – Я и не спорю, конечно, самый надежный… этот… опер… в отдалении!… Я про другое: товарищ твой, на мой глаз, оченно умелый в… ну, в этом… ну, сам знаешь в чем… вслух не говорят.
   – Вот и молчи! – не поворачиваясь, буркнул я.
   – Так я разве что? – тут же покаялся Володьша. – Я ничего и не говорю. Я просто объясняю этому… ну… в отдалении который, почему я к вам пристал-то.
   Тропка под нашими ногами резво пошла в гору, затем, перевалив через совершенно лысую верхушку какого-то незначительного пригорка и вильнув туда-сюда, ринулась вниз, в волглый, пахнущий стоячей водой овражек. На дне оврага тропинка пошла не прямо, а вихляясь из стороны в сторону, словно пытаясь выбраться из оврага и не находя в себе сил сделать достаточный рывок. Наконец, уже почти упершись в отвесную, осыпающуюся стену, она рванулась наверх покрытыми мхом ступенями и снова вынесла нас в чистый сосновый бор.
   И тут потерялась.
   Я остановился. Под ногами лежала ровная, мягко пружинящая подушка палой хвои, на которой просто не могло остаться никаких следов. Однако я только успел подумать, куда же нам теперь направить свой путь, как из-за правого моего плеча вынырнула рука с зажатой в ней мандолиной.
   – Вон на ту кривую сосну надо путь держать, – уверенно подсказал Володьша.
   Я оглянулся на своего непрошеного проводника, и он быстро закивал:
   – Туда, туда. Аккурат на Лосихину росчисть выйдем. А там, за росчистью, снова тропочка идет, почитай, через весь бор. Ну а если бор пройдем, как раз на тракт и попадем, который к столице ведет. Правда, там…
   Но закончить фразу Володьше не дали.
   – Вообще-то меня интересует, куда побежала та девушка, которую ты видел сегодня утром, – перебил я его, поглядывая на указанную Володьшей сосну.
   – Да-а-а… – задумчиво протянул он. – Ежели она дороги не знает, заплутает точно. Этому ж бору конца и края нет, недаром его Черным зовут. В нем с тропочки на тропочку можно неделями перепрыгивать, а к жилью человеческому так и не выйти.
   Тут Володьша внимательно посмотрел мне в глаза и глубокомысленно добавил:
   – А только я так скажу – знала она, девчонка эта, дорогу-Уж больно уверенно бежала, прям будто кто ее вел.
   – Ладно, пошли на Лосихину росчисть, – согласился я.
   Володьша уже на правах настоящего проводника двинулся вперед, я за ним, а замыкал наш отряд недовольно ворчащий старший лейтенант.
   – Ишь, знаток выискался! Сам не местный, а поди ж ты, дорогу указывать берется! Ну ничего, вот выйдем к Лосихе, ни то к Выселкам, там я с ним разберусь – и откуда он, и зачем, и почем!
   Я на ходу обернулся и с улыбкой оборвал его ворчанье:
   – Слушай, Макаронина, что ты там бубнишь про свои Выселки? Сказал же тебе человек, нет здесь никаких Выселок, и Лосихи нет! Выкинуло нас в другой Мир, по-иному тут все.
   Юрка недоверчиво посмотрел на меня, но спорить не стал, хотя по его виду было ясно, что ни в какие другие миры он не верит и будет стоять на своем до конца.
   Без тропы и без дороги шагали мы, наверное, часа полтора. Сначала на кривую сосну, затем свернули на шум воды, а от излучины ручья, прыгавшего вниз с непонятно откуда взявшегося здесь гранитного уступа, на крик кукушки, которого мы дожидались по совету все того же Володьши минут, наверное, пятнадцать. Правда, его уверения, что идти надо именно на крик кукушки, который обязательно слышно, если подождать у ручья, оказались верными – кукушка прокуковала-таки.
   Вот по этому крику мы наконец-то и вышли к невысокому плетню, огораживавшему большую поляну явно искусственного происхождения, посреди которой стояла солидная изба на три окна по фасаду, с выносными сенями, задней пристройкой, видимо, для скотины, и высокой крышей, покрытой серой дранью. Сбоку от дома торчал невысокий сруб колодца с двускатным покрытием и воротом.
   Удивленный Макаронин подошел поближе, бормоча себе под нос:
   – О! Гасьенда! Это как же я об ней ничего не знал-то?
   Внимательно оглядев строение, он медленно протянул руку к плетню, словно для того, чтобы убедиться в его материальности, но Володьша неожиданно вскрикнул:
   – Не тронь, плохо будет!
   Старший лейтенант быстро отдернул руку и недовольно обернулся:
   – Что ты орешь, оглашенный? Что плохо будет?
   – Не знаю что, но точно плохо. – Не совсем понятно проговорил Володьша и тут же пояснил: – Я ж говорил, что Лосиха в бор ушла, а когда Лосиха в бор уходит, она всегда на плетень наговор накладывает, чтобы, значит, чужой не залез. Дочка-то ее, конечно, могла бы наговор снять, да только она никогда этого не сделает.
   – Почему? – переспросил Макаронин.
   – Опасается, – коротко ответил Володьша. – Разные тута бродят, иному и на глаза-то показываться нельзя, не то что ворота открывать.
   – Ты кого это имеешь в виду? – с нехорошим подозрением поинтересовался Юрка.
   – Ну кого… – пожал плечами Володьша, – тебя, меня, всех, кто бродит без дела да отирается под чужими плетнями.
   Юркая Макаронина вытянулся, расправил плечи, и мне на мгновение показалось, что сейчас на его плечах отрастут погоны, а затем прозвучит сакраментальное: «Гражданин, пройдемте!» Однако вместо этого, видимо, сообразуясь с обстановкой, старший лейтенант со значением произнес:
   – Может быть, здесь кто-то и отирается без дела под чужими плетнями… к-хм… А я, как представитель власти, занимаюсь совершенно другими делами.
   Володьша бросил быстрый, хитроватый взгляд в сторону Юрика и пробормотал себе под нос:
   – Ну, сейчас он заявит, что у самого Змея Горыныча в дружине десятком командует.
   В тот момент я не обратил особого внимания на эту фразу, меня гораздо больше заинтересовал наговор, наложенный бабой Лосихой на свой плетень. Заклинаньеце было простенькое, в стиле «рябой сеточки», узелки над каждым столбиком, и поставлено довольно давно, видимо, уходя из дома, Лосиха каждый раз просто заново его активизировала. Похоже, она и сама не видела, что основа этого заклинания уже здорово износилась – в «сеточке» зияли солидные прорехи, правда, узелки еще были вполне крепки. И все-таки я сделал заключение, что защита эта поставлена не Лосихой, автор заклинания уже давно бы поправил истертую от долгого употребления основу.
   Выбрав наиболее слабое место между двумя столбиками, я двумя простыми пассами расширил прореху и спокойно перескочил через плетень. Обернувшись, чтобы позвать за собой ребят, я увидел, что Володьша стоит метрах в трех от плетня с таким видом, словно собирается дать деру, и раскрыв рот смотрит, как Юрка лезет через плетень следом за мной.
   – Ты что, сын Егоршин, – крикнул я довольно громко, – или раздумал с нами в столицу идти?
   Макаронина тем временем перебрался через плетень и, в свою очередь, повернулся в сторону Володьши.
   – Это тебе не возле чужого плетня отираться, – с глубоким чувством превосходства проговорил старший лейтенант, взирая свысока на местного жителя. – Так что, если все-таки надумаешь идти с нами, про эти всякие «обтирания» забудь!
   Володьша как-то смущенно улыбнулся, но следовать за нами не спешил. Сделав пару шагов к плетню, он внимательно приглядывался к его верхней жердине, словно ожидал от нее некоей пакости лично для себя.
   – Не бойся, дорогой мой, не бойся, – подбодрил я его. – Никто тебя не укусит. Только перелезай точно в том месте, где это сделал я.
   Володьша наконец-то решился подойти вплотную к плетню и даже положить на верхнюю жердь чуть задрожавшую руку. Я прекрасно видел, что он готов мгновенно ее отдернуть, если почувствует что-то опасное, однако никакой опасности не было. Володьша быстро перескочил во двор и оглянулся.
   – Надо же, – пробормотал он себе под нос, – а я даже подходить к нему боялся. А надо-то было всего-навсего поводить над ним руками.
   Он повернулся ко мне и со своей неизменной улыбкой поинтересовался:
   – Слушай, как тебе такая штука удалась? Просто руками поводил и все. У меня… – Тут он слегка сбился, словно сказал что-то ненужное, а потом махнул рукой и продолжил: – У меня колдовской палец есть, специально сделан, чтобы охранные заклинания с изгородей снимать, так он на этом плетне ничего сделать не мог!
   – Видимо, для твоего «пальца» это заклинанием было незнакомо. Оно и вправду достаточно древнее, – пожал я плечами.
   Володьша еще раз оглянулся на плетень и снова посмотрел на меня.
   – А трудно вот этому… – он поводил перед собой руками, копируя мои движения, – …научиться?
   – Ну что ж в этом трудного? – усмехнулся я в ответ. – Вот же у тебя прекрасно все получилось. Правда, надо еще знать, где это делать и какие слова при этом говорить, а то и руки могут по локоть отгореть, и самого скрючит, ни одна знахарка не поможет.
   Володьша покивал с самым серьезным видом:
   – Вот-вот, и я сразу сообразил, что ты много чего умеешь. Где только научился?
   – Да в университете! – ухмыльнулся Макаронина.
   Я всегда чувствовал, что Юрка слегка завидует моему университетскому образованию, хотя сам он про себя еще в восьмом классе решил, что «верхнее образование» не для него.
   А вот на Володьшу заявление старшего лейтенанта произвело совершенно неожиданное действие. Он удивленно разинул рот, а затем прошептал, с безмерным уважением глядя на меня:
   – Так ты гуниверситет закончил?
   Я посмотрел на ухмыляющегося Макаронина и молча кивнул.
   – Это как же ты в такую даль забрался?
   – В какую даль? – опередил мой вопрос Юрка.
   – Ну как же, – посмотрел на него Володьша, – гуниверситеты-то только у фрязинов да у гуннов имеются, а гунны-то во-о-он где живут!
   Тут он снова повернулся в мою сторону и неожиданно спросил:
   – А у тебя и грамота есть?
   – Какая грамота? – переспросил я, опередив на этот раз Юркую Макаронину.
   – Грамота… ну, про то, что ты в гуниверситете учился.
   – Есть грамота, – усмехнулся я, – диплом называется, только я ее дома оставил.
   Володьша с сомнением посмотрел на меня и покачал головой:
   – Зачем же ты ее оставил? Нешто думаешь, тебе вот так все на слово поверят?
   – А я никому не собираюсь никаких слов давать! – довольно резко ответил я, рассчитывая, что этим ответом закончу наконец разговор о моем образовании.
   Повернувшись в сторону дома, я принялся рассматривать это строение, однако Володьша не собирался закруглять столь интересовавшую его тему:
   – С такой-то грамотой ты вполне мог поступить в книжню к самому Змею Горынычу!
   – Да не собираюсь я ни к какому Змею Горынычу поступать!!! – рявкнул я в раздражении так, что Володьша в испуге присел, но тем не менее пробормотал:
   – Ну чего ты так орешь? Я ж как лучше хотел подсказать.
   Я в сердцах плюнул и двинулся в сторону дома. Ребята молча потопали за мной.
   Мы были шагах, наверное, в десяти от фасада дома, когда среднее окошко вдруг распахнулось и оттуда раздался высокий с подвизгиванием женский голос:
   – Это штой-то вы там по чужому двору шастаете? Это штой-то вы там вынюхиваете-разыскиваете?
   Я повернулся к Володьше, чтобы спросить, кто это верещит таким противным голосом, и увидел, что на физиономии нашего проводника расцвела совершенно дурацкая, донельзя масляная улыбочка, что глазки его также замаслились до такой степени, что ничего вокруг не видят, а залоснившиеся губы тихо пришептывают:
   – Никак сама Василисушка нас окликает. Голосок-то какой чудесный.
   Пока Володьша наслаждался переливами «чудесного голоска», а я с удивлением наблюдал за метаморфозами, происходившими с Володьшей, наш старший лейтенант сохранял бодрый деловой настрой. Шагнув вперед, Макаронин громко и очень официально произнес:
   – Вы, гражданочка, вместо того чтобы в окошко орать всякие слова непотребные, выйдите и объясните, на каком основании накладываете на свой плетень всякие опасные для жизни окружающих наговоры!
   – Наш плетень! – раздался в ответ все тот же повизгивающий голос. – Чего хотим, то и накладываем!
   – Да?! – немедленно возмутился Макаронин. – А если вам в голову придет на своем плетне гранаты развесить или мины под него заложить?!
   – Развесим и заложим!!! – мгновенно и безапелляционно заявил женский голос.
   – Да?! – вновь возмутился старший лейтенант. – А если кто-нибудь на них подорвется?!
   – Чего сделает? – переспросила хозяйка дома с нескрываемым негодованием.
   – Чего-чего… – передразнил ее Юрик. – Подорвется!!!
   – Ага! Как же! – с непередаваемым сарказмом ответила девица. – Да пусть он только попробует… это… сделать, что ты сказал! Да матушка ему за это все ноги-руки поотрывает!
   Вот тут Макаронин растерялся. Повернувшись в нашу сторону и посмотрев на Володьшу обалделым взглядом, он возмущенно поинтересовался:
   – Слушай, эта твоя… Василисушка… она что – вообще?
   – Не-е-е… – не переставая блаженно улыбаться, покачал головой Егоршин сын, – она… в общем…
   Макаронин понял, что его, не понимают, и попробовал пояснить:
   – Да нет. Я спрашиваю, у этой твоей знакомой что – вообще крышу снесло?
   – Ну почему? – удивился Володьша. – У нее крыша на месте. – И, бегло оглядев стоявший перед нами дом, добавил: – И крыльцо на месте, и окна!…
   Тут я понял, что ребята еще долго могут плутать в зарослях «оборотов речи», и вклинился в разговор с конкретным предложением:
   – Слушай, Володьша, сын… этого… Егорши, может быть, ты сам поговоришь со своей знакомой?
   Володьша сладко прижмурился и в голос пропел:
   – Василисушка, выглянь на малую минуту, это я к тебе пришел.
   Из окна донеслось странное хрюканье, похожее на смех, а затем раздался все тот же визгливый голосок:
   – Да я вижу, что это ты пришел. И привел с собою еще двоих таких же охламонов!
   – Василисушка, – снова завел свою сладкую песенку Володьша, но на этот раз его грубо перебили:
   – Так вот, как ты пришел, так можешь и убираться вместе со своими непутевыми дружками!!! А то я сейчас рассержусь и спущу маменькин охранный наговор, вот тогда вам сладенько будет!!!
   По ее тону я сразу понял, что под словом «сладенько» молодая хозяйка подразумевает какую-то чудовищную гадость. Поэтому, не давая нашему проводнику снова открыть рот, торопливо попросил:
   – Ты, хозяйка, только скажи: девушка мимо твоей усадьбы не пробегала? И мы сразу уйдем.
   Последовало довольно долгое молчание, а затем дверь тихо скрипнула и на крылечке показалась Василисушка.
   Я удивленно взглянул на продолжавшего масляно улыбаться Володьшу и вдруг припомнил русскую народную пословицу насчет любви, которая зла. Василисушка была вполне уже зрелой девицей удивительно маленького роста и удивительно пухленькой. Такой, знаете, про каких говорят, что у них щеки из-за спины видны. Темные живые глазки, просверкивающие в маленьких щелках, образованных щечками и надбровными дугами «красавицы», уставились в меня, словно изюмины из сдобной булки.
   Я тоже присмотрелся к пассии Володьши, что-то в ее облике было явно не так.
   Несколько секунд мы помолчали.
   Наконец, внимательно меня осмотрев и, видимо, удовлетворившись этим осмотром, «красавица» вдруг задорно улыбнулась и громко спросила:
   – А кто тебе эта девчонка?
   Ответить я не успел, поскольку в разговор немедленно вмешался старший лейтенант:
   – Вы, гражданочка, не задавайте пустопорожних вопросов, а отвечайте по существу! Пробегала мимо вашего плетня девушка, и если пробегала, то в какую сторону?
   Хозяйка бросила на представителя власти короткий недобрый взгляд и снова посмотрела на меня. Еще несколько секунд мы разглядывали друг друга, затем она машинальным движением почесала живот и совсем уже собралась что-то сказать, но на этот раз ее перебил Володьша, запевший своим масляным тенорком:
   – Василисушка, краса моя писаная, не вынесешь ли водички? Так пить хочется.
   «Красавица» недобро взглянула на приставучего мужика и коротко кивнула в сторону колодца:
   – Вон тебе водичка, из ведерка похлебаешь! – А затем, стрельнув глазом в сторону Макаронина, добавила: – И дружка свово захвати, того: что «гражданочкой» обзывается!
   – Кто обзывается? – взвился было наш «силовик», но вдруг повернулся к Володьше и быстро пробормотал: – Слушай, пойдем правда, водички хлебнем, а то в горле сушь, как после Первого мая.
   – Как после чего? – разворачиваясь в сторону колодца, поинтересовался Володьша.
   – После Первого мая, – повторил Юрик, укладывая свою ручищу Володьше на плечи и увлекая того к вожделенному источнику, – праздник такой… солидарности всего рабоче-крестьянского!
   Ребята бодрым шагом устремились за угол дома, а Василисушка снова повернулась ко мне:
   – Так кто она тебе?
   – Невеста! – выпалил я уже подготовленный ответ.
   – Невеста?… – медленно и слегка удивленно протянула девица, снова почесала живот и повторила: – Невеста… Что ж ты за своей невестой не смотришь?