Страница:
Для объективности можно обратиться и к зарубежным свидетельствам.
"В монастыри направляются из бедности, частью по старости и дряхлости, частью вследствие супружеских несчастий, частью же приходится идти сюда и ради иных причин против собственной воли, - описывает свое путешествие в Россию немецкий ученый ХУ11 века Адам Олеарий. - Иные идут добровольно из особого благочестия, причем поступают так и весьма богатые люди. Если богатый человек направляется в монастырь, он берет с собой часть своего наличного имущества, а остальное остается его наследникам, как немного лет тому назад установлено в их новом Соборном уложении. Раньше они забирали с собой в монастырь все свое имущество, вследствие чего большая часть земли попала под власть монастырей и царь в конце концов мог остаться без земли и крестьян. У некоторых монастырей по этим причинам богатые доходы, между тем как иные совершенно бедны. Устав монастырский должен соблюдаться твердо и неуклонно. В определенное время дня и ночи монахи совершают свои молитвенные часы и богослужение, имея почти всегда при себе свои четки. В монастырях они ведут суровый образ жизни, никогда не едят мяса и свежей рыбы, а питаются лишь соленою рыбою, в особенности сырыми и солеными огурцами, медом, молоком, сыром и огородными овощами. Пьют при этом квас, или кофент, иногда кроша сюда огурцы и хлебая затем ложками. Вне монастырей, однако, они охотно дают себя угостить добрым друзьям, так что иной раз приходится везти их пьяными из домов в монастырь. Многих монахов можно часто видеть идущими, едущими верхом или в санях - вроде мужиков или ямщиков. Занятия или поступки у них те же, что у мирян, от которых их можно отличить лишь по черному их костюму. Имеются и такие люди, которые из особого благочестия уединяются в монастыри, строят здесь у дороги часовни и в них ведут суровую жизнь, как отшельники."
Ну а чтобы уж совсем выдержать паритет отечественных и зарубежных мнений, воспользуемся впечатлением французского маркиза Астольда де Кюстина от посещения им Троице-Сергиевой лавры в 1839 году.
"Несмотря на дурное настроение, я во всех деталях осмотрел знаменитую лавру, - пишет он. - В общем, лавра не имеет внушительного вида, свойственного нашим древним готическим монастырям. Конечно, люди стекаются к обители не для того, чтобы любоваться архитектурными красотами. Но, с другой стороны, наличие последних не умаляет их святости и не лишает заслуг набожных пилигримов...
На плоской и незначительной возвышенности стоит город, окруженный мощными зубчатыми стенами. Это и есть монастырь. Подобно Москве, его позолоченные главы и шпили горят на солнце и издали манят паломников. По гребню стен идет крытая галерея. Я обошел по ней вокруг всего монастыря, сделав около полумили. Всего в лавре девять церквей, небольших по размерам и теряющихся в общей массе построек, разбросанных без всякого плана. Все православные церкви похожи одна на другую. Живопись неизменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная.
Все прославленные в истории России личности делали богатые вклады в этот монастырь, казна которого полна золота, бриллиантов, жемчуга. Весь мир, можно сказать, вложил свою лепту в его несметные богатства, но во мне они вызывали скорее изумление, граничащее со столбняком, нежели восторг. Императоры и императрицы, набожные царедворцы, ханжи-распутники и истинно святые подвижники, соперничая друг с другом в расточительности, одаряли, каждый по-своему, знаменитую обитель. И на мой взгляд, простые одежды и деревянная утварь Святого Сергия затмевают все великолепные сокровища, включая богатейшие церковные облачения, принесенные в дар самим Потемкиным...
Несмотря на мои настоятельные просьбы, мне не пожелали показать библиотеку. На все доводы я получал (через переводчика) один и тот же ответ: "Запрещено". Эта стыдливость господ монахов, прячущих сокровища знания и выставляющих напоказ суетные богатства, показалась мне весьма странной."
При знакомстве с разными, в том числе нелицеприятными, мнениями, не грешно, наверное, иметь в виду, что христианство переходит на Русь из Византии именно в ипостаси черного монашества и, уживаясь с русской верующей совестью, приобретает свой собственный мотив евангельского милосердия, смирения и братолюбия. Начиная с Валаамского монастыря времен Андрея Первозванного, иноческое царство праведников воплощает в себе высший идеал Небесного Града, но безжалостная правда ещё и в том, что на территории почти каждого монастыря непременным атрибутом становится тюремное узилище, где в строжайшей изоляции содержат бунтарей против царя и веры.
С мудрыми философами иноземными наши иеромонахи в беседах не участвуют, да и знаться с ними не желают. Тем не менее, вряд ли можно ставить под сомнение весомость вклада монастырей в национальную культуру, архитектуру, живопись и духовное воспитание народа. Иноки создают школы грамоты, сиротские приюты, мастерские живописных, золотошвейных и других ремесел. В годину войн организуют у себя госпитали, в мирное время - центры по перевоспитанию малолетних преступников. Вместе с Посольским приказом члены Духовной Миссии Иерусалимской под "крышей" монастырей усердствуют и в работе по тайной надобности на благо развития закордонных связей государства Российского, расширения влияния православия по всему миру. На землях ближнего и дальнего зарубежья русские дипломаты, разведчики и проповедники всегда идут рядом, по разным дорожкам, но рядом.
Ну и пусть относительно невысок культурный уровень учителей Закона Божия в гимназиях и приходских школах, пусть вся мысль сановников Святейшей Патриархии сводится обычно к пастырским поучениям, увещаниям о соблюдении душевной чистоты и об угождении Всевышнему, все равно монастыри продолжают служить уникальной лабораторией, где совершается синтез богословия, живописного искусства и ремесел, хорального песнопения и литургического обряда. Рожденные этим синтезом биотоки обогревают невидимым светом духовные силы народа, высшей ценностью неизменно почитающего святость. Немало среди монахов и сочинителей акафистов: литургия для них становится творчеством, религия обретает дух поэзии упорного поиска душевного покоя, внутреннего согласия с Сыном Божиим и Пречистой Девой...
Упаси нас от напасти и скатиться в безудержную похвалу с притворным одобрением. Хоть и кажется, будто Русская Православная Церковь обходится без инквизиции на манер западноевропейский, религиозная нетерпимость подминающего её под себя государства поистине не знает границ. Богохульникам на Руси прожигают язык каленым железом и затем отрубает голову. За возведение хулы на царя отрубают голову без прожигания. На методы словесного убеждения не уповают и ссылают сектантов в Сибирь целыми деревнями. Технология допросов с пристрастием совершенствуется, однако при пытках за непотребные мысли верят на слово, лишь когда оно означает признание вины. По свидетельству очевидцев, стены подвалов Преображенского приказа и Тайной канцелярии, где проводятся "пристрастные допросы", увешаны иконами, вопросы уснащаются цитатами из Священного Писания, заплечных дел мастера часто зачитывают акафист Божией Матери: это называется "притянуть к Иисусу Сладчайшему". Но как бы изощреннее ни становились меры пресечения вольнодумства, владык земных и небесных по-прежнему бранят в народе и подчас без всякого тайного умысла. При Петре Великом узаконивают наконец звание протоинквизитора, назначая на этот пост иеромонаха Пафнутия из московского Данилова монастыря, а по епархиям учреждают должности провинциал-инквизиторов, чья задача - выведывать и доносить властям о любых нарушениях в выполнении священниками своих обязанностей, не говоря уже об антиправительственных среди них настроениях...
По исконно православной традиции, над монастырем и его обитателями весит особая сокровенная аура праведников и чудотворцев. Посему неслучайно монашество органически связано с отцами-духовниками. Вселяя в мирян и послушников христианский закон благочестия, духовник всегда должен быть бодр духом, никогда не избегать людей и беседы, может показаться грустным, но скучным ему не положено быть по ранжиру. Само старчество заложено в основе иноческого бытия и предполагает подлинную искренность отношений духовных детей со своим духовным отцом, беспрекословное их ему послушание, откровенное исповедание своих мыслей, суждений и тайн сердечных.
Старца принято почитать истинным светильником веры и евангельского откровения, услугами его пользуются и миряне, получая от него письма-наставления или проповеди-утешения по смирению гордыни и многотерпению. Духовник проницателен, мудр и, разумеется, не обходится без лукавства, находя нужное слово к каждому в зависимости от его характера, способностей и душевного склада. Редко кто из благонамеренных граждан отказывается иметь своего личного наставника из монастырского дома, редко кто из богатых не держит при себе духовника, к которому можно обратиться за советом или утешением в случае печали или царской опалы. В семьях от старца почти ничего не скрывают, для него не жалеют приношений, предоставляют ему всегда самое видное место в доме и считают большим грехом осуждать его. Естественно, сами духовники не упускают случая при общении с сильным мира сего получить нужную себе и церкви выгоду от своих советов. Вот только беда у них одна: никакое смирение не мешает царедворцам частенько поступать со старцами-духовниками, мягко говоря, произвольно.
Святая Русь-матушка! Еще и великомученица. С нею Бог. Или бог с нею? Что бы ни было, огромная чаша горькой печали и мучительных переживаний испита честным воинством Христовым чуть ли не до самого дна.
Указом императрицы Елизаветы половина монастырей закрыта, иноков вытесняют больные, нищие, сумасшедшие и солдаты-инвалиды, над священством вводится жесткий жандармский надзор...
Патриарх Всея Руси Тихон ниспосылает проклятие на пришедших к власти большевиков. Недоучившийся семинарист, новый самодержец всего Советского Союза Сталин в долгу не остается и под конвоем "опричников" отправляет строптивых служителей не своего культа за колючую проволоку. К началу войны с фашистской Германией он вообще закрывает все монастыри, включая духовный центр русского православия Троице-Сергиеву лавру...
И лишь к концу ХХ века монастыри снова восстают из пепла и берут на себя отнятые у них благотворительные функции.
Время уравнивает всех и вся. Равнодушно оно и к богоугодным местам. Построенные четыре-пять столетий назад монастыри неумолимо теряли свой первозданный облик благодаря пожарам, разрушениям, грабежам. Редко где уцелели древние иконы и резные деревянные иконостасы. Атрибутика ризниц растаскивалась, продавалась за границу или оседала в недрах государственных музеев. Не тронуты лишь извечно хранимые чудотворные образы Богоматери и бесподобная по своему богатству изделий ризница Троице-Сергиевой лавры.
Не исключением стал и Пафнутьев монастырь под городом Боровском. Основан дом Божий более пяти веков назад преподобным монахом Пафнутием, выходцем из мелких землевладельцев-потомков татарского баскака. Это один из некогда самых богатых монастырей на службе у великокняжеской власти, под покровительством царствующей семьи. Его создатель причислен к лику общерусских святых и погребен здесь у южного портала белокаменного собора Рождества Богородицы. Когда-то совсем рядом, в монастырской темнице томился закованный цепями несговорчивый протопоп Аввакум.
Монастырь и сейчас походит на крепость. Мощные высокие стены позволяли выдерживать длительную осаду, вести круговой обстрел неприятеля пищалями и пушками из амбразур верхнего и нижнего боя. Во время осады войском Лжедмитрия Второго в июле 1610 года оборонявшиеся держались довольно упорно, пока како-то иуда изнутри не открыл нападавшим ворота Тайницкой башни. Два века спустя продрогшие уланы Наполеона отогрелись здесь, растащили ценности и подожгли сам монастырь. Зимой сорок первого зашли сюда потомки тевтонских рыцарей, но согреться им не удалось и они ушли под собачий лай по запорошенной снегом дороге.
После Великой Октябрьской революции Пафнутьев монастырь закрыли, его художественные ценности взяли под охрану государства, на территории и угодьях монашеской обители образовали "Сельхозкоммуну Пафнутьевскую". В коммуне монахи трудились вместе с местными жителями. На всех приходились около сорока десятин земли, три лошади, восемь коров, два быка, двадцать один плуг, одна соха, три бороны, одна сенокосилка, три телеги, одна четырехконная молотилка, трое саней, три хомута для пахоты, выездной экипаж и выездные сани. Архимандрита Сергия назначили комендантом местного музея древнерусского искусства, на настоятеля возложили сохранность древних икон, облачений и рукописных книг. Позднее в монастыре разместили сиротский дом, там же работала комиссия по изъятию ценностей в фонд помощи голодающим. Однажды из музея пропали самые ценные экспонаты, но их вскоре нашли и в краже уличили бывшего послушника на пару с милиционером. За реставрацию монастыря принялись ещё в сороковые годы сразу после войны. В начале девяностых дом Божий вернулся в лоно Русской Православной Церкви.
*
Узкая, извилистая, с не залатанными после зимы провалами дорога спускалась по склону холма. Вдоль неё прятались за покосившимися заборами деревянные домики с резными ставнями - многие до того обветшавшие, что казалось, вот-вот сложатся под собственной тяжестью, но, нет, стояли, не падали. Да и само Время там как будто задерживало свой бег, проносясь в не известно каком направлении.
В воздухе парил запах набухавшей земли, деревья наливались животворным соком, выбрасывая свои первые листочки. Слева от уже покрытой пылью дороги открывался бескрайний простор лесов и полей. На сине-голубом небе кочевали стада белых барашков, внизу за поворотом звучал малиновый перезвон колокола...
Видя и слыша все это, даже самый черствый из всех человек смягчался, оттаивал, затихал, и оседала в душе его злость на самое дно. Если что-то незаметно вселялось в него и овладевало уже при подъезде к Пафнутьеву монастырю, то, пройдя внутрь через главные врата, он невольно задумывался о вечности, отстранялся от круговерти мирских волнений.
Поблизости от входа высилось массивное здание Трапезной палаты с приставленной к нему восьмигранной, увенчанной вверху позолотой колокольней. Чуть подальше стоял белокаменный собор Рождества Богородицы. Ближе к северной стене приютились Братский корпус и Архимандричьи палаты с церковью святого Митрофания. Кругом господствовали тишина и благообразие, как и должно быть в обители, просветленной неусыпным молитвенным старанием.
Неподалеку от Трапезной палаты, где когда-то росли монастырские яблони, в скверике сидели на скамейке двое, мужчина и женщина. Издали их было трудно узнать, и лишь подойдя чуть поближе, но не настолько, чтобы мешать им, обнаруживалась Джулия. В черных, безупречного строгого стиля костюме и широкополой шляпе, слегка прикрывавшей лицо, она, как обычно, излучала смо достоинство и тонкий, ненавязчивый аристократизм.
- Вот сидим, молчим как монахи за едой, - еле слышно, будто самому себе сказал мужчина. - Однажды Лев Толстой спросил у другого нашего классика Максима Горького, есть ли Бог. Тот ответил: "Если веришь, то есть. Если не веришь, то нет." Незадолго же до своей кончины Толстой признался, что разуверился в Евангелии.
- О, это интересно, - отозвалась Джулия, восхищенно наблюдая, как блестела на солнце позолоченная глава колокольни.
- Ты знаешь, ничего не могу с собою поделать, Видно, сам черт науськивает меня опробовать крайние мнения, - продолжал он вполголоса.
- Любопытно, какие же?
- Ну вроде того, что Иисус не появился на свет в соломенных яслях, названный его именем проповедник-диссидент был распят на кресте, потом истлел, как все до него и после. А уж если Сын Божий и в самом деле сходил на землю, то не для того ли, чтобы нарочно окружить свое пребывание среди людей сбивающими с толку обстоятельствами и показать бессилие ума человеческого, не озаренного светом Высшего Разума.
- У каждого, Алексей, свое представление о Боге и Высшем Разуме, спокойно, даже чуть отрешенно произнесла итальянка низким, слегка осипшим голосом. - Доведись кому-то потерять веру в себя и надежду, как сразу же покорность судьбе и Всевышнему принимается им за высшее благо. Отсюда и сомнения у меня, нужно ли вообще выставлять Господа защитником слабых, которые обычно жаждут лишь одного - отмщения сильным за свою слабость. А потом, зачем Ему понадобилось все это действо с Сотворением Мира? Пропустить созданные существа сквозь муки греха и вернуть опять в свое же лоно?
- Ты имеешь в виду, больно уж странный, непонятный замысел?
- Черто. То есть верно.
- О чем я и говорю, - оживился Алексей. - Не знаю, как у других, но я сейчас больше всего ценю свободу судить без оглядки, открыто и обо всем. Мне даже недостаточно принять вечные ценности евангельской любви, смирения и сострадания. На мой взгляд, они не всегда могут быть бесспорными добродетелями. Я также спокойно воспринимаю идею разделения всех людей на волевых, верящих в себя личностей и беспомощных слюнтяев-неудачников. Многие другие некогда нерушимые постулаты начинают вызывать у меня тоже большие сомнения. Но это не скепсис жреца, который принимает свою веру за критерий истины, а добрые пожелания - за аргумент. Да и добродетель мне уже представляется только конкретной, а не витающей в сознании, подобно "гробу Магомета" в цирке у фокусников.
Джулия резко повернулась к Алексею. В глазах её отражались в невообразимо смешанном виде все, что может говорить об её удивлении, настороженности, одобрении, укоризне, доверии, восторге, растерянности и известном облегчении от услышанного. Улыбнувшись, она взяла его за локоть и чуть иронически заметила:
- Вообще-то, я все ещё считаю себя католичкой. С моей стороны было бы, однако, ханжеством не поинтересоваться, почему Всемогущий одинаково попустительствует добру и злу, отдавая преимущество то одному, то другому. Или Он совсем отошел от дел земных?
- Извини, но чем тогда занимается Его Сын?
- Не знаю. Знаю только, что мои очень далекие предки особо почитали Януса, двуликого стража ворот и поборника справедливых законов. Имею в виду, в генах моих остались следы язычества. Это и подталкивает меня ставить под сомнение правильность любых богословских суждений. Да и действительно, почему бы не признать резоны в любом аргументе. Моя натура чужда заискиванию. Для меня, даже если Бог есть, то получается, что Он сам подстрекает богохульников. Ну а раз так, должна обязательно выяснить, почему и зачем.
- Меня почему-то тянет ещё и наделить число тринадцать эзотерическим смыслом. У вас в Италии, кстати, число это, я слышал, почитается счастливым.
- Троппо перфино. Даже слишком.
- Так вот, мне кажется, у каждого смертного есть свой собственный тринадцатый небесный знак, помимо двенадцати зодиакальных созвездий. Одним он светит ярко, другим не очень, некоторым вообще перестал светить. Знак этот дан нам не в похвалу и не в порицание, так как нет ничего в мире безоговорочно верного или ложного. Ученые хоть и открыли абсолютные константы, типа скорости света в вакууме или гравитационной постоянной, но с однозначными выводами о жизни земной нашей, неоспоримыми и пригодными для всех, мало что у них получается.
- Что же нам остается?
- Опираться прежде всего на свои личный опыт и ощущения. По принятой наукой на сегодня шкале времени, человечество существует не одну сотню тысяч лет. Сколько впереди, никому не известно. Смысл нашего бытия земного окутан мраком, плюс ещё и мракобесием. Может быть, там за пределами человеческих возможностей познания ничего нет и раздается лишь чей-то сардонический смех?
- Это у тебя вопрос или ответ? - оживилась Джулия.
- Удобнее жить с ответами, интереснее - с вопросами. Вообще-то, мы, русские, умнее спрашиваем, чем отвечаем. И часто находим в вопросе больше информации, нежели в ответе.
- Что ж, Алексей, тогда и я тебе скажу без оглядки или стеснения, как это обычно делают итальянцы, у которых тринадцатый знак ещё не погас. Если падрэ говорит мне в исповедальне, будто без греха моего или моих ближайших родственников не бывает наказания, то сейчас такие откровения я воспринимаю уже равнодушнее. В догматах христианства мне нужны основания более близкие к жизни. Однажды осмелилась даже заявить архиепископу, что дьявола нет и в помине. Он усмехнулся, назвал мое утверждение ложным, ибо не соответствует здравому смыслу церковного канона и противоречит истинной вере, согласно которой низринутые с Небес ангелы превратились в бесов.
- Сиди здесь вместо меня доктор Фрейд, он тут же вставил бы колючие вопросы насчет здравого смысла церковного канона, - не удержался Алексей.
- Типа того, есть ли у религии и церкви оправданные основания претендовать на исключительное положение, - уточнила Джулия. - Священники упрямо утверждают: религия не подлежит критической проверке, так как представляет собой вершину творения человеческого духа. Вот только мне интересно, неужели в будущем у людей не появятся свои гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность модных учений, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадет в плен своей эпохи, но никто не сможет помешать человеку промышлять и дальше собственным умом.
- Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.
- Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке. - Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.
- Тогда заигрываешь.
- А как же! Проблема же вся в том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.
- Хотя фактического подтверждения нет даже у непорочности первосвященников.
- Черто, даже у них.
- Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Очень хочу нежно погладить тебя по коленке.
Итальянка чуть смутилась, даже покраснела.
- Не шутишь?
- Хорошие шутки в таком месте.
- Главное не в месте. Главное - есть желание. Знаешь, кто ты?
- Кто?
- Монельо.
- Это что такое?
- Шалун в переводе с итальянского.
- Красиво звучит. Но все-таки разреши мне...
- Прэго.
- Что ты сказала?
- Пожалуйста.
- А, ну да. Так вот, разреши продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто истина у меня в кармане. Выслушивая любые аргументы, просто предполагаю, что если бы Всевышний действительно наказывал за грехи, то служителями церкви пожелало бы стать значительно больше людей. Мне думается, без принуждения к нравственности мораль в обществе вообще упадет до нуля. Вот и я стараюсь удерживать себя от греха во избежания не кары в мире ином, а наказания меня здесь под Луной. Уж не говоря о том, только начни я получать удовольствие от своих печалей и страданий, считай, сам себя в гроб загоню раньше времени. Равным образом, когда я заставляю себе безоговорочно поверить в кару Господню на том свете, невольно заставляю себя чувствовать грех и в себе, даже если его нет. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без всякой паркетной дипломатии: вырос я из детских штанишек православного, католического, протестантского или любого другого слюнтяйства, трепет перед Священным Писанием не считаю показателем высокой морали и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего. Во всяком случае, для себя.
"В монастыри направляются из бедности, частью по старости и дряхлости, частью вследствие супружеских несчастий, частью же приходится идти сюда и ради иных причин против собственной воли, - описывает свое путешествие в Россию немецкий ученый ХУ11 века Адам Олеарий. - Иные идут добровольно из особого благочестия, причем поступают так и весьма богатые люди. Если богатый человек направляется в монастырь, он берет с собой часть своего наличного имущества, а остальное остается его наследникам, как немного лет тому назад установлено в их новом Соборном уложении. Раньше они забирали с собой в монастырь все свое имущество, вследствие чего большая часть земли попала под власть монастырей и царь в конце концов мог остаться без земли и крестьян. У некоторых монастырей по этим причинам богатые доходы, между тем как иные совершенно бедны. Устав монастырский должен соблюдаться твердо и неуклонно. В определенное время дня и ночи монахи совершают свои молитвенные часы и богослужение, имея почти всегда при себе свои четки. В монастырях они ведут суровый образ жизни, никогда не едят мяса и свежей рыбы, а питаются лишь соленою рыбою, в особенности сырыми и солеными огурцами, медом, молоком, сыром и огородными овощами. Пьют при этом квас, или кофент, иногда кроша сюда огурцы и хлебая затем ложками. Вне монастырей, однако, они охотно дают себя угостить добрым друзьям, так что иной раз приходится везти их пьяными из домов в монастырь. Многих монахов можно часто видеть идущими, едущими верхом или в санях - вроде мужиков или ямщиков. Занятия или поступки у них те же, что у мирян, от которых их можно отличить лишь по черному их костюму. Имеются и такие люди, которые из особого благочестия уединяются в монастыри, строят здесь у дороги часовни и в них ведут суровую жизнь, как отшельники."
Ну а чтобы уж совсем выдержать паритет отечественных и зарубежных мнений, воспользуемся впечатлением французского маркиза Астольда де Кюстина от посещения им Троице-Сергиевой лавры в 1839 году.
"Несмотря на дурное настроение, я во всех деталях осмотрел знаменитую лавру, - пишет он. - В общем, лавра не имеет внушительного вида, свойственного нашим древним готическим монастырям. Конечно, люди стекаются к обители не для того, чтобы любоваться архитектурными красотами. Но, с другой стороны, наличие последних не умаляет их святости и не лишает заслуг набожных пилигримов...
На плоской и незначительной возвышенности стоит город, окруженный мощными зубчатыми стенами. Это и есть монастырь. Подобно Москве, его позолоченные главы и шпили горят на солнце и издали манят паломников. По гребню стен идет крытая галерея. Я обошел по ней вокруг всего монастыря, сделав около полумили. Всего в лавре девять церквей, небольших по размерам и теряющихся в общей массе построек, разбросанных без всякого плана. Все православные церкви похожи одна на другую. Живопись неизменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная.
Все прославленные в истории России личности делали богатые вклады в этот монастырь, казна которого полна золота, бриллиантов, жемчуга. Весь мир, можно сказать, вложил свою лепту в его несметные богатства, но во мне они вызывали скорее изумление, граничащее со столбняком, нежели восторг. Императоры и императрицы, набожные царедворцы, ханжи-распутники и истинно святые подвижники, соперничая друг с другом в расточительности, одаряли, каждый по-своему, знаменитую обитель. И на мой взгляд, простые одежды и деревянная утварь Святого Сергия затмевают все великолепные сокровища, включая богатейшие церковные облачения, принесенные в дар самим Потемкиным...
Несмотря на мои настоятельные просьбы, мне не пожелали показать библиотеку. На все доводы я получал (через переводчика) один и тот же ответ: "Запрещено". Эта стыдливость господ монахов, прячущих сокровища знания и выставляющих напоказ суетные богатства, показалась мне весьма странной."
При знакомстве с разными, в том числе нелицеприятными, мнениями, не грешно, наверное, иметь в виду, что христианство переходит на Русь из Византии именно в ипостаси черного монашества и, уживаясь с русской верующей совестью, приобретает свой собственный мотив евангельского милосердия, смирения и братолюбия. Начиная с Валаамского монастыря времен Андрея Первозванного, иноческое царство праведников воплощает в себе высший идеал Небесного Града, но безжалостная правда ещё и в том, что на территории почти каждого монастыря непременным атрибутом становится тюремное узилище, где в строжайшей изоляции содержат бунтарей против царя и веры.
С мудрыми философами иноземными наши иеромонахи в беседах не участвуют, да и знаться с ними не желают. Тем не менее, вряд ли можно ставить под сомнение весомость вклада монастырей в национальную культуру, архитектуру, живопись и духовное воспитание народа. Иноки создают школы грамоты, сиротские приюты, мастерские живописных, золотошвейных и других ремесел. В годину войн организуют у себя госпитали, в мирное время - центры по перевоспитанию малолетних преступников. Вместе с Посольским приказом члены Духовной Миссии Иерусалимской под "крышей" монастырей усердствуют и в работе по тайной надобности на благо развития закордонных связей государства Российского, расширения влияния православия по всему миру. На землях ближнего и дальнего зарубежья русские дипломаты, разведчики и проповедники всегда идут рядом, по разным дорожкам, но рядом.
Ну и пусть относительно невысок культурный уровень учителей Закона Божия в гимназиях и приходских школах, пусть вся мысль сановников Святейшей Патриархии сводится обычно к пастырским поучениям, увещаниям о соблюдении душевной чистоты и об угождении Всевышнему, все равно монастыри продолжают служить уникальной лабораторией, где совершается синтез богословия, живописного искусства и ремесел, хорального песнопения и литургического обряда. Рожденные этим синтезом биотоки обогревают невидимым светом духовные силы народа, высшей ценностью неизменно почитающего святость. Немало среди монахов и сочинителей акафистов: литургия для них становится творчеством, религия обретает дух поэзии упорного поиска душевного покоя, внутреннего согласия с Сыном Божиим и Пречистой Девой...
Упаси нас от напасти и скатиться в безудержную похвалу с притворным одобрением. Хоть и кажется, будто Русская Православная Церковь обходится без инквизиции на манер западноевропейский, религиозная нетерпимость подминающего её под себя государства поистине не знает границ. Богохульникам на Руси прожигают язык каленым железом и затем отрубает голову. За возведение хулы на царя отрубают голову без прожигания. На методы словесного убеждения не уповают и ссылают сектантов в Сибирь целыми деревнями. Технология допросов с пристрастием совершенствуется, однако при пытках за непотребные мысли верят на слово, лишь когда оно означает признание вины. По свидетельству очевидцев, стены подвалов Преображенского приказа и Тайной канцелярии, где проводятся "пристрастные допросы", увешаны иконами, вопросы уснащаются цитатами из Священного Писания, заплечных дел мастера часто зачитывают акафист Божией Матери: это называется "притянуть к Иисусу Сладчайшему". Но как бы изощреннее ни становились меры пресечения вольнодумства, владык земных и небесных по-прежнему бранят в народе и подчас без всякого тайного умысла. При Петре Великом узаконивают наконец звание протоинквизитора, назначая на этот пост иеромонаха Пафнутия из московского Данилова монастыря, а по епархиям учреждают должности провинциал-инквизиторов, чья задача - выведывать и доносить властям о любых нарушениях в выполнении священниками своих обязанностей, не говоря уже об антиправительственных среди них настроениях...
По исконно православной традиции, над монастырем и его обитателями весит особая сокровенная аура праведников и чудотворцев. Посему неслучайно монашество органически связано с отцами-духовниками. Вселяя в мирян и послушников христианский закон благочестия, духовник всегда должен быть бодр духом, никогда не избегать людей и беседы, может показаться грустным, но скучным ему не положено быть по ранжиру. Само старчество заложено в основе иноческого бытия и предполагает подлинную искренность отношений духовных детей со своим духовным отцом, беспрекословное их ему послушание, откровенное исповедание своих мыслей, суждений и тайн сердечных.
Старца принято почитать истинным светильником веры и евангельского откровения, услугами его пользуются и миряне, получая от него письма-наставления или проповеди-утешения по смирению гордыни и многотерпению. Духовник проницателен, мудр и, разумеется, не обходится без лукавства, находя нужное слово к каждому в зависимости от его характера, способностей и душевного склада. Редко кто из благонамеренных граждан отказывается иметь своего личного наставника из монастырского дома, редко кто из богатых не держит при себе духовника, к которому можно обратиться за советом или утешением в случае печали или царской опалы. В семьях от старца почти ничего не скрывают, для него не жалеют приношений, предоставляют ему всегда самое видное место в доме и считают большим грехом осуждать его. Естественно, сами духовники не упускают случая при общении с сильным мира сего получить нужную себе и церкви выгоду от своих советов. Вот только беда у них одна: никакое смирение не мешает царедворцам частенько поступать со старцами-духовниками, мягко говоря, произвольно.
Святая Русь-матушка! Еще и великомученица. С нею Бог. Или бог с нею? Что бы ни было, огромная чаша горькой печали и мучительных переживаний испита честным воинством Христовым чуть ли не до самого дна.
Указом императрицы Елизаветы половина монастырей закрыта, иноков вытесняют больные, нищие, сумасшедшие и солдаты-инвалиды, над священством вводится жесткий жандармский надзор...
Патриарх Всея Руси Тихон ниспосылает проклятие на пришедших к власти большевиков. Недоучившийся семинарист, новый самодержец всего Советского Союза Сталин в долгу не остается и под конвоем "опричников" отправляет строптивых служителей не своего культа за колючую проволоку. К началу войны с фашистской Германией он вообще закрывает все монастыри, включая духовный центр русского православия Троице-Сергиеву лавру...
И лишь к концу ХХ века монастыри снова восстают из пепла и берут на себя отнятые у них благотворительные функции.
Время уравнивает всех и вся. Равнодушно оно и к богоугодным местам. Построенные четыре-пять столетий назад монастыри неумолимо теряли свой первозданный облик благодаря пожарам, разрушениям, грабежам. Редко где уцелели древние иконы и резные деревянные иконостасы. Атрибутика ризниц растаскивалась, продавалась за границу или оседала в недрах государственных музеев. Не тронуты лишь извечно хранимые чудотворные образы Богоматери и бесподобная по своему богатству изделий ризница Троице-Сергиевой лавры.
Не исключением стал и Пафнутьев монастырь под городом Боровском. Основан дом Божий более пяти веков назад преподобным монахом Пафнутием, выходцем из мелких землевладельцев-потомков татарского баскака. Это один из некогда самых богатых монастырей на службе у великокняжеской власти, под покровительством царствующей семьи. Его создатель причислен к лику общерусских святых и погребен здесь у южного портала белокаменного собора Рождества Богородицы. Когда-то совсем рядом, в монастырской темнице томился закованный цепями несговорчивый протопоп Аввакум.
Монастырь и сейчас походит на крепость. Мощные высокие стены позволяли выдерживать длительную осаду, вести круговой обстрел неприятеля пищалями и пушками из амбразур верхнего и нижнего боя. Во время осады войском Лжедмитрия Второго в июле 1610 года оборонявшиеся держались довольно упорно, пока како-то иуда изнутри не открыл нападавшим ворота Тайницкой башни. Два века спустя продрогшие уланы Наполеона отогрелись здесь, растащили ценности и подожгли сам монастырь. Зимой сорок первого зашли сюда потомки тевтонских рыцарей, но согреться им не удалось и они ушли под собачий лай по запорошенной снегом дороге.
После Великой Октябрьской революции Пафнутьев монастырь закрыли, его художественные ценности взяли под охрану государства, на территории и угодьях монашеской обители образовали "Сельхозкоммуну Пафнутьевскую". В коммуне монахи трудились вместе с местными жителями. На всех приходились около сорока десятин земли, три лошади, восемь коров, два быка, двадцать один плуг, одна соха, три бороны, одна сенокосилка, три телеги, одна четырехконная молотилка, трое саней, три хомута для пахоты, выездной экипаж и выездные сани. Архимандрита Сергия назначили комендантом местного музея древнерусского искусства, на настоятеля возложили сохранность древних икон, облачений и рукописных книг. Позднее в монастыре разместили сиротский дом, там же работала комиссия по изъятию ценностей в фонд помощи голодающим. Однажды из музея пропали самые ценные экспонаты, но их вскоре нашли и в краже уличили бывшего послушника на пару с милиционером. За реставрацию монастыря принялись ещё в сороковые годы сразу после войны. В начале девяностых дом Божий вернулся в лоно Русской Православной Церкви.
*
Узкая, извилистая, с не залатанными после зимы провалами дорога спускалась по склону холма. Вдоль неё прятались за покосившимися заборами деревянные домики с резными ставнями - многие до того обветшавшие, что казалось, вот-вот сложатся под собственной тяжестью, но, нет, стояли, не падали. Да и само Время там как будто задерживало свой бег, проносясь в не известно каком направлении.
В воздухе парил запах набухавшей земли, деревья наливались животворным соком, выбрасывая свои первые листочки. Слева от уже покрытой пылью дороги открывался бескрайний простор лесов и полей. На сине-голубом небе кочевали стада белых барашков, внизу за поворотом звучал малиновый перезвон колокола...
Видя и слыша все это, даже самый черствый из всех человек смягчался, оттаивал, затихал, и оседала в душе его злость на самое дно. Если что-то незаметно вселялось в него и овладевало уже при подъезде к Пафнутьеву монастырю, то, пройдя внутрь через главные врата, он невольно задумывался о вечности, отстранялся от круговерти мирских волнений.
Поблизости от входа высилось массивное здание Трапезной палаты с приставленной к нему восьмигранной, увенчанной вверху позолотой колокольней. Чуть подальше стоял белокаменный собор Рождества Богородицы. Ближе к северной стене приютились Братский корпус и Архимандричьи палаты с церковью святого Митрофания. Кругом господствовали тишина и благообразие, как и должно быть в обители, просветленной неусыпным молитвенным старанием.
Неподалеку от Трапезной палаты, где когда-то росли монастырские яблони, в скверике сидели на скамейке двое, мужчина и женщина. Издали их было трудно узнать, и лишь подойдя чуть поближе, но не настолько, чтобы мешать им, обнаруживалась Джулия. В черных, безупречного строгого стиля костюме и широкополой шляпе, слегка прикрывавшей лицо, она, как обычно, излучала смо достоинство и тонкий, ненавязчивый аристократизм.
- Вот сидим, молчим как монахи за едой, - еле слышно, будто самому себе сказал мужчина. - Однажды Лев Толстой спросил у другого нашего классика Максима Горького, есть ли Бог. Тот ответил: "Если веришь, то есть. Если не веришь, то нет." Незадолго же до своей кончины Толстой признался, что разуверился в Евангелии.
- О, это интересно, - отозвалась Джулия, восхищенно наблюдая, как блестела на солнце позолоченная глава колокольни.
- Ты знаешь, ничего не могу с собою поделать, Видно, сам черт науськивает меня опробовать крайние мнения, - продолжал он вполголоса.
- Любопытно, какие же?
- Ну вроде того, что Иисус не появился на свет в соломенных яслях, названный его именем проповедник-диссидент был распят на кресте, потом истлел, как все до него и после. А уж если Сын Божий и в самом деле сходил на землю, то не для того ли, чтобы нарочно окружить свое пребывание среди людей сбивающими с толку обстоятельствами и показать бессилие ума человеческого, не озаренного светом Высшего Разума.
- У каждого, Алексей, свое представление о Боге и Высшем Разуме, спокойно, даже чуть отрешенно произнесла итальянка низким, слегка осипшим голосом. - Доведись кому-то потерять веру в себя и надежду, как сразу же покорность судьбе и Всевышнему принимается им за высшее благо. Отсюда и сомнения у меня, нужно ли вообще выставлять Господа защитником слабых, которые обычно жаждут лишь одного - отмщения сильным за свою слабость. А потом, зачем Ему понадобилось все это действо с Сотворением Мира? Пропустить созданные существа сквозь муки греха и вернуть опять в свое же лоно?
- Ты имеешь в виду, больно уж странный, непонятный замысел?
- Черто. То есть верно.
- О чем я и говорю, - оживился Алексей. - Не знаю, как у других, но я сейчас больше всего ценю свободу судить без оглядки, открыто и обо всем. Мне даже недостаточно принять вечные ценности евангельской любви, смирения и сострадания. На мой взгляд, они не всегда могут быть бесспорными добродетелями. Я также спокойно воспринимаю идею разделения всех людей на волевых, верящих в себя личностей и беспомощных слюнтяев-неудачников. Многие другие некогда нерушимые постулаты начинают вызывать у меня тоже большие сомнения. Но это не скепсис жреца, который принимает свою веру за критерий истины, а добрые пожелания - за аргумент. Да и добродетель мне уже представляется только конкретной, а не витающей в сознании, подобно "гробу Магомета" в цирке у фокусников.
Джулия резко повернулась к Алексею. В глазах её отражались в невообразимо смешанном виде все, что может говорить об её удивлении, настороженности, одобрении, укоризне, доверии, восторге, растерянности и известном облегчении от услышанного. Улыбнувшись, она взяла его за локоть и чуть иронически заметила:
- Вообще-то, я все ещё считаю себя католичкой. С моей стороны было бы, однако, ханжеством не поинтересоваться, почему Всемогущий одинаково попустительствует добру и злу, отдавая преимущество то одному, то другому. Или Он совсем отошел от дел земных?
- Извини, но чем тогда занимается Его Сын?
- Не знаю. Знаю только, что мои очень далекие предки особо почитали Януса, двуликого стража ворот и поборника справедливых законов. Имею в виду, в генах моих остались следы язычества. Это и подталкивает меня ставить под сомнение правильность любых богословских суждений. Да и действительно, почему бы не признать резоны в любом аргументе. Моя натура чужда заискиванию. Для меня, даже если Бог есть, то получается, что Он сам подстрекает богохульников. Ну а раз так, должна обязательно выяснить, почему и зачем.
- Меня почему-то тянет ещё и наделить число тринадцать эзотерическим смыслом. У вас в Италии, кстати, число это, я слышал, почитается счастливым.
- Троппо перфино. Даже слишком.
- Так вот, мне кажется, у каждого смертного есть свой собственный тринадцатый небесный знак, помимо двенадцати зодиакальных созвездий. Одним он светит ярко, другим не очень, некоторым вообще перестал светить. Знак этот дан нам не в похвалу и не в порицание, так как нет ничего в мире безоговорочно верного или ложного. Ученые хоть и открыли абсолютные константы, типа скорости света в вакууме или гравитационной постоянной, но с однозначными выводами о жизни земной нашей, неоспоримыми и пригодными для всех, мало что у них получается.
- Что же нам остается?
- Опираться прежде всего на свои личный опыт и ощущения. По принятой наукой на сегодня шкале времени, человечество существует не одну сотню тысяч лет. Сколько впереди, никому не известно. Смысл нашего бытия земного окутан мраком, плюс ещё и мракобесием. Может быть, там за пределами человеческих возможностей познания ничего нет и раздается лишь чей-то сардонический смех?
- Это у тебя вопрос или ответ? - оживилась Джулия.
- Удобнее жить с ответами, интереснее - с вопросами. Вообще-то, мы, русские, умнее спрашиваем, чем отвечаем. И часто находим в вопросе больше информации, нежели в ответе.
- Что ж, Алексей, тогда и я тебе скажу без оглядки или стеснения, как это обычно делают итальянцы, у которых тринадцатый знак ещё не погас. Если падрэ говорит мне в исповедальне, будто без греха моего или моих ближайших родственников не бывает наказания, то сейчас такие откровения я воспринимаю уже равнодушнее. В догматах христианства мне нужны основания более близкие к жизни. Однажды осмелилась даже заявить архиепископу, что дьявола нет и в помине. Он усмехнулся, назвал мое утверждение ложным, ибо не соответствует здравому смыслу церковного канона и противоречит истинной вере, согласно которой низринутые с Небес ангелы превратились в бесов.
- Сиди здесь вместо меня доктор Фрейд, он тут же вставил бы колючие вопросы насчет здравого смысла церковного канона, - не удержался Алексей.
- Типа того, есть ли у религии и церкви оправданные основания претендовать на исключительное положение, - уточнила Джулия. - Священники упрямо утверждают: религия не подлежит критической проверке, так как представляет собой вершину творения человеческого духа. Вот только мне интересно, неужели в будущем у людей не появятся свои гораздо более глубокие откровения? Лишь за один двадцатый век сколько сменилось незыблемых доктрин, возникло и кануло в вечность модных учений, вознеслось в сиянии славы и померкло ярких имен. Каждое новое поколение неизбежно попадет в плен своей эпохи, но никто не сможет помешать человеку промышлять и дальше собственным умом.
- Если, конечно, мы сами себя не истерзаем вконец муками своего неразумия. Точнее, своим безмерным поклонением кумирам или идолам. Сюда же отношу и слепую веру, веру угрюмую, высокомерную, непорочную в смысле признания правоты только своих откровений. Такова вера фанатиков и благоверных святош, готовых без колебаний затащить за собой на тот свет миллионы жизней из мести за неверие в их веру. Сукины дети! Провозглашают себя носителями высших истин, разнося повсюду вирус массового психоза навязчивых состояний, при котором всякая свободная мысль беспощадно подавляется. Не хочу я верить и обычаям своих предков, не разбираясь, сколько в них блажи, а сколько здравого смысла.
- Одна есть проблемита, Алексей, - сказала Джулия, нежно притронувшись к его коленке. - Только не подумай, что я проверяю твое нервное состояние.
- Тогда заигрываешь.
- А как же! Проблема же вся в том, как отличить свидетельства истинные от ложных или обманчивых. Мне тоже человеческая природа не кажется запрограммированной исключительно на добрые дела, В душе любого, включая нас с тобой, сидит варвар, потому Римская Церковь и предпочитает канонизировать кого-то в святые лишь после его смерти. Лично я раскаяние или угрызение совести обычно чувствую не оттого, что свободна выбирать между добром и злом, а вследствие лишь внушения себя такой свободы выбора. К тому же легко уживаюсь с выдумкой, лишь бы загробная жизнь казалась слаще земной. Выбирая же нечто нравственно сомнительное, прельщаюсь запретным плодом, будто это уже не порок, а так, обычное дело. Что меня подталкивает к вере в потусторонний мир? Потребность в моральном утешении, поиск смысла жизни, тяга к таинственному и непознанному. После этого как не поверить на слово грешным, как и все, созданиям, облаченным в сутаны.
- Хотя фактического подтверждения нет даже у непорочности первосвященников.
- Черто, даже у них.
- Тогда, Джулия, позволь и мне выложить свои карты. Очень хочу нежно погладить тебя по коленке.
Итальянка чуть смутилась, даже покраснела.
- Не шутишь?
- Хорошие шутки в таком месте.
- Главное не в месте. Главное - есть желание. Знаешь, кто ты?
- Кто?
- Монельо.
- Это что такое?
- Шалун в переводе с итальянского.
- Красиво звучит. Но все-таки разреши мне...
- Прэго.
- Что ты сказала?
- Пожалуйста.
- А, ну да. Так вот, разреши продолжить мысль. Я не столь наивен считать, будто истина у меня в кармане. Выслушивая любые аргументы, просто предполагаю, что если бы Всевышний действительно наказывал за грехи, то служителями церкви пожелало бы стать значительно больше людей. Мне думается, без принуждения к нравственности мораль в обществе вообще упадет до нуля. Вот и я стараюсь удерживать себя от греха во избежания не кары в мире ином, а наказания меня здесь под Луной. Уж не говоря о том, только начни я получать удовольствие от своих печалей и страданий, считай, сам себя в гроб загоню раньше времени. Равным образом, когда я заставляю себе безоговорочно поверить в кару Господню на том свете, невольно заставляю себя чувствовать грех и в себе, даже если его нет. Мне нечего заискивать перед тобой, потому и говорю тебе без всякой паркетной дипломатии: вырос я из детских штанишек православного, католического, протестантского или любого другого слюнтяйства, трепет перед Священным Писанием не считаю показателем высокой морали и не жду от идолопоклонства, в любом виде, даже самом благочестивом, ничего хорошего. Во всяком случае, для себя.