Манаков Анатолий. На грани фола (Крутые аргументы)

   - Как ты думаешь, кто стоит за всем этим?
   - Точнее говоря, кому и зачем понадобилось похищать беззащитную женщину и разыгрывать их себя "доброжелателей". Первое, что мне приходит на ум: кого-то весьма беспокоит начатое моим агентством расследование причастности к незаконным сделкам бывших военных и полицейских чинов. Здесь в Испании почему-то не решаются со мною встречаться.
   - Такое впечатление, у них довольно неплохо налажена координация действий на канале Вена - Мадрид - Мехико. И намерения явно серьезные, иначе не тратили бы столько сил.
   - Дьявол требует своей добычи, Хорхе. Затягивает меня как мотылька на огонь. Его камарилья все просчитала. Да и могу ли я поступить по-другому, если из-за меня жизнь матери под угрозой? Попытаюсь вступить с ними в переговоры. Уповать буду на её ангела-хранителя и мои возможности предотвратить самое худшее. Я никогда не совершал ничего такого, чтобы настолько утяжелить свою душу. Сейчас тем более не могу отступить. Ты меня понимаешь?
   - На твоем месте я поступил бы точно так же, - согласился Джордж, раскуривая трубку. - Мне ничего не оставалось бы как вступить в эту дьявольскую игру, положиться на себя и судьбу. Но если бы ты предложил мне свою помощь, я не стал бы отказываться.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я представляю себе так, что ты решил действовать без полиции. Тогда позволь мне полететь с тобой в Мехико и служить тебе там хоть какой-то страховкой. Мы можем разработать варианты связи на все возможные случаи. Не отвергай сразу моей помощи, ведь я могу быть полезен.
   - Спасибо, большое спасибо, брат, - сказал Карлос и протянул руку через стол, другой мягко похлопывая Джорджа по плечу. - Очень не хочу тебя впутывать в историю, из которой должен сам выбираться. Если не возражаешь, я дам тебе телефон одного моего друга. Он слывет весьма компетентным экспертом по борьбе с терроризмом и мог бы ждать от тебя звонка из Мехико, если не ровен час я там исчезну из виду надолго. Его я предупрежу об этом. Кстати, попрошу сейчас его приехать сюда, чтобы вы познакомились лично.
   Карлос направился к стойке бара и взял там у бармена телефон. Разговор был коротким.
   - Вот и договорились, - сказал он, вернувшись. - Через четверть часа мой друг будет здесь. Ему я полностью доверяю. Посмотришь на него, никогда не скажешь, что он полицейский и занимается антитеррором. Больше похож на аптекаря или профессора физики. И есть у него своя теория смерти, довольно оригинальная. Когда придет, зови его просто дон Фернандо.
   - На родине моих предков жил одно время чудаковатый врач-психолог Эммануэль Сведенборг, - заметил американец и пыхнул трубкой. - Он подробно описал свои ощущения при клинической смерти. По его мнению, люди не умирают, а лишь высвобождают свое сознание из-под физической оболочки. В эти моменты Сведенборг якобы общался с духами и ангелами на каком-то языке без слов, который не позволяет умалчивать или обманывать. Он пришел также к выводу, что наши духовные возможности более совершенны, нежели физические или умственные. Лично я допускаю: на него оказала большое воздействие "тибетская книга мертвых", на составителей этой книги - рассуждения апостола Павла о духовном теле, на апостола - учение Платона, на Платона идеи греческой мифологии, заимствованные у шумеров. И так "ад инфинитум" до бесконечности.
   - Кто знает, кто знает, - откликнулся Карлос несколько отрешенно. - О подлинной смерти, в отличие от клинической, что длится всего несколько минут, ничего не известно. Мы приучили себя к тому, что после смерти попадем либо в рай, либо в ад. Как на самом деле будет - Бог его знает, а если знает, то почему-то тщательно скрывает - пусть, мол, для некоторых будет сюрпризом. Для себя лично я ничего не исключаю, кроме добровольного ухода из жизни без всякой борьбы. Покончить с собой значит пренебречь муками матери при моем появлении на свет.
   Взгляд Карлоса вдруг застыл на какой-то одной точке. Джордж решил его чем-то отвлечь.
   - Никак не могу отделаться от этой дрянной привычки, - сказал он, показывая на свою трубку. - Знаю, курение вредит, тем не менее продолжаю дымить. Не то чтобы у меня не хватало воли бросить - хватает ведь не удариться в запой или разврат. Просто не в состоянии избавиться от нее, черт бы её побрал.
   - Можно испытать такую методу, - оживился Карлос. - Попробуй выстроить в себе систему самооценки именно для этой цели. Мозг не дает избавиться от курения? Тогда введем новые привычки, которые соперничали бы со старыми и подавляли их. Одновременно нужно постараться не думать о себе, как о курильщике или некурильщике, избегать обстоятельств, провоцирующих беспокойство, и напоминать себе о губительных последствиях курения.
   - Именно по этой методе ты и бросил?
   - Нет, я просто и не начинал. Привычки ведь тоже предмет для анализа. Вот, скажем, мне приходится заниматься делом с известной степенью риска. Однако приносить все ради него в жертву, отказываться от привычных земных удовольствий я не готов. Ведь, как ни банально звучит, жизнь - это игра, а в игре надо уметь снимать напряжение. Смотрю на тебя и самого тянет закурить.
   - Нет, лучше не надо, лучше я брошу. Насколько мне представляется, все зависит от умения сознательно обмануть себя, не так ли? - предположил Джордж.
   - Именно сознательно. А потом, разве не обидно отправиться в мир иной раньше времени и не увидеть, что произойдет с этим нашим всемирным борделем? Обмануть же себя совсем не трудно. Кто не испытывал потребности защититься каким-нибудь мифом-щитом от отчаяния, чтобы чувствовать себя поуверенней?
   - Нечто похожее происходит со всеми и чуть ли не в каждой семье. Взять хотя бы мою, по всем признакам весьма благополучную до недавнего времени. В сущности, многое зависело у нас лишь от самообмана. Все прекрасно и чудно уверяли мы себя с женой, следуя негласному договору никогда не перечить друг другу. Ругани или конфликтов мы никогда не позволяли, это верно. Согласие достигалось автоматически, без раздумий, пока в один прекрасный день, пару лет назад. моя супруга не собрала вещички и не уехала с каким-то своим другом в Калифорнию наблюдать заход солнца в океане. Бросилась в бега от надоевшей супружеской жизни. Я её нисколько не виню, ни дай Бог, и даже где-то понимаю. Сам не ангел и уже тоже порядком соскучился по рисковым ситуациям на грани фола. Всегда хочется взбодрить себя разнообразием. Ну никак не хочется быть механической куклой, снабженной приспособлениями исключительно для брачной жизни. В этом отношении...
   Над головой у них раздался мягкий бархатный голос и его обладатель предстал перед столом.
   - Что, ребята, время уже говорить друг другу спокойной ночи, а вы ещё на ногах. Полковник Рамирес к вашим услугам.
   Не зная этого человека, можно по внешности приписать его к гильдии адвокатов, врачей, профессуры, но только не полицейских. Среди стражей порядка, конечно, встречаются лица не менее интеллигентные, но у полковника Рамиреса было какое-то почти невероятное выражение глаз, невероятное в плане того, что из-за узких очков в золотой оправе искрились глаза по-детски открытые и веселые, даже без тени намека на некую таинственность.
   Обменявшись приветствием с Джорджем, он пояснил:
   - Ни в коем случае не хочу мешать вашей беседе. Просто хотел познакомиться с товарищем Карлоса на случай, если понадоблюсь.
   Поскольку английский у полковника был в довольно приличном состоянии, на том же языке он обратился и к Карлосу:
   - Поверь моему опыту, с людьми той породы желательно разговаривать как хороший психиатр со своими пациентами. Старайся отмечать их благоразумие, которого в общем-то у них нет, и сообразительность, что в какой-то мере присутствует. Учти, они находят упоение в самой опасности грозящей им гибели и сладость в оргии мятежа. В такие моменты они не верят своим ушам, глазам - только наполовину. Но с ними, в принципе, можно разговаривать. Только если они отказываются наотрез, уничтожать их как бешеных собак. Это, наверное, редкий случай, когда свирепость лучше служит гуманности, как ничто другое. И запиши, пожалуйста, телефон в Мехико моего коллеги сеньора Санчеса Обрегона, исключительной души человека, на которого можно рассчитывать. Он дело знает. Я имею в виду не твое дело, естественно. А сейчас, Карлос, дай мне тебя обнять. Передавай теплый привет донье Марии. И Бог тебе в помощь. Спокойной ночи!
   Дон Фернандо распрощался и исчез быстрее, чем исчезает клубок дыма их курительной трубки Джорджа.
   - Пора и нам расходиться, - сказал Карлос, приподнимаясь из-за стола. - Очень тебе признателен, такое не забывается. Что у меня на роду написано, от того не уйдешь, и отмеченного судьбой удерживать бесполезно. Не забывай, я ведь - испанский идальго наполовину.
   - Ну а во мне иногда говорят древние норманские рыцари, не обессудь.
   Они вышли на улицу, обнялись, похлопали друг друга по спине, пожали руки, но расходиться не торопились.
   - Знаешь что, давай-ка погуляем немного по городу, - предложил Джордж. - Мне хочется познакомить тебя с некоторыми моими секретами.
   И долго потом скитались по улицам два одиноких, отрешенных от прелестей мира человека, никого не видя перед собой и не желая видеть...
   В скандинавских странах чье-то внезапное изменение характера считают предвозвестником его или её близкой гибели. Это в Скандинавии. Нам же предстоит перебазироваться через океан в другой уголок мира, который разнится от Северной Европы, как Земля от Луны. Главным образом тем, что там живут другие характеры. Не лучше, не хуже. Просто другие.
   *
   В газетах Мехико часто расписывают душераздирающие сцены насилия. Но вот возьмем на себя заботу подсчитать, сколько приходится здесь полицейских на пятнадцать миллионов постоянно обитающих жителей и выйдет довольно любопытная штучка - их так мало, что при подобном "соотношении сил" в иных столицах мира пришлось бы вводить регулярные войска для восстановления общественного спокойствия. Благодаря кому и чему все же удается сохранять уличное статус-кво? Когда в середине восьмидесятых на столицу обрушилось сильное землетрясение, унеся тысячи жизней и превратив в развалины сотни домов, порядок в городе довольно слаженно обеспечивали и сами граждане, в результате чего случаев погреть руки на чужом несчастье практически не было.
   Дабы нащупать разгадки здешних загадок, давайте заставим себя для начала поверить, что Мехико - один из немногих городов на свете, где почему-то не жалеешь о потерянном времени. Просто как-то забываешь об этом и все. Правда, если не выпить стаканчик текилы или чего-то ещё той крепости, местные реалии трудно воспринимать спокойно, а от резких контрастов между богатыми и бедными районами, между особняками и халупами, начинает мутить, как от выхлопных автомобильных газов, или как Грэма Грина при первом посещении им Мексики ещё в тридцатые годы.
   Допустим, поверили. Поверив, воображаем, будто сидим в какой-нибудь приличной, даже очень приличной закусочной рядом со все тем же отелем "Реформа". Тихо сидим, наблюдаем за причудами уличной жизни, пережевываем поджаренные на масле кукурузные лепешки под названием такосы, обильно смачиваем их острейшей приправой и упорно пытаемся понять английского романиста, почему он на страницах своих мемуаров прямо признается в своей ненависти к Мексике.
   Уже при первом свидании с этой страной Грин видит в ней место грехопадения, где власти вполне серьёзно обсуждают возможность назначения штрафов вместо тюремного заключения за изнасилование женщины. Он начинает недолюбливать мексиканцев с того дня, когда видит петушиные бои и его неприязнь возрастает в ходе бесед с ними. Столичных жителей писатель сравнивает с азартными игроками в лотерею, их откровенность и веселье считает фальшивыми, скрывающими ненависть, а сам город Мехико напоминает ему преступника, обдумывающего свое очередное преступление.
   Трудно совсем уж проигнорировать мнение столь авторитетного наблюдателя природы человеческой, как Грэм Грин. Однако, согласимся, все могло зависеть и от его психологического настроя, когда невольно видишь вокруг лишь то, что хочешь увидеть. Вот, скажем, не менее тонкий наблюдатель, кинематографист из СССР Сергей Эйзенштейн придерживался совершенно иного мнения. Мексика понравилась ему, и он даже утверждал, будто здесь осуществлялось его собственное видение мира, как открытой, спонтанной гармонии истинных и противоречивых человеческих чувств, которые не различают, что вреднее - глупость или жестокость. Эйзенштейн искренне увлечен романтикой Мексиканской Революции, и это тоже вряд ли делает беспристрастными его представления о стране и её людях.
   На основе своего собственного теснейшего общения с мексиканцами у них дома могу лишь подтвердить: да, действительно, многие из них все ещё живут мифами своей Революции, живут словно во сне, затянувшемся на десятилетия. Стараясь прислушиваться к голосам и вглядываться вокруг себя повнимательнее, пришел я и к другому выводу: эта самая Революция оставила довольно реальные очертания в обыденной и общественной жизни. К примеру, бесплатное высшее образование, развитую систему медицинского обслуживания, доступного широким слоям населения. Представьте себе, до сих пор каждый год Первое Мая отмечается всей страной как Международный день труда, а на главной площади столицы проходят военный парад и демонстрация трудящихся, которые приветствует с балкона Президентского дворца глава правительства и государства.
   При соответствующем настрое о мексиканцах можно говорить все что угодно. Но что ни говори, достоинства им не занимать. Они гордятся историей своей страны, хотя и стараются по вполне понятным причинам не вспоминать некоторые неприятные факты вроде того, что их предки ацтеки грешили людоедством, самый известный герой войны за национальную независимость Морелос под пыткой выдал имена всех своих соратников, а после Революции пышно зацвели социальная демагогия и коррупция в высших эшелонах новой власти...
   Пообщаемся с мексиканцами в неформальной обстановке и неизбежно начнем улавливать в каждом из них некую мощную силовое поле непознанного свойства, из которого выливаются отчаянные приступы что-то мастерить, выдумывать, строить и подстраивать, искать новые и желательно острые ощущения в межличностных отношениях, не обязательно при этом доводя свои дела до логического конца. Их устраивает сам процесс творчества, создавать нечто предметное или фантазировать на разные темы, но не связывать себя по рукам планированием дел, избегать рутины и однообразия тягомотины.
   Даже сама смерть словно бессильна прервать эту их внутреннюю заведённость. Во всяком случае, они не склонны делать из смерти большой непоправимой трагедии: часто приносят на могилы своих ближних цветы, еду, бутылочку вина, будто те ещё живы и только никак не могут сдвинуться со своего "места постоянной прописки". Самые тяжелые жизненные невзгоды не вызывают у них глубоких, болезненных разочарований, на чем сказывается, видимо, индейское наследие с его таинственными и до конца не расшифрованными знаками.
   Мало мексиканцев в понедельник утром хочет идти на работу. Нет, не из-за лени, ибо в массе своей они подлинные работяги. Просто обычно нет у них настроя снова приступать к рутинным обязанностям, им больше нравится импровизировать и они глубоко убеждены, что именно таким путем полнее и ярче раскрываются их прирожденные способности.
   Какими прозорливыми мы бы не были, чтобы хоть что-нибудь понять в мексиканском характере, надо пожить в стране Кортеса и Куатемока не год и не два. На первый взгляд, скажем, может показаться, будто погруженные в симбиоз католичества и язычества мексиканцы действительно одерживают победу духовного в борьбе с материальным. Спорное впечатление. Хотя бы потому, что типичная мексиканка относится к изменам своего жениха, супруга или любовника чаще всего по формуле "этот парень не идеален, но он принадлежит мне". Бытует и расхожее убеждение, будто у местных сеньор и сеньорит отсутствуют волевые качества, но таится внутри какой-то загадочный магнетизм, позволяющий им не искать, а притягивать к себе мужчин без всяких видимых усилий.
   Вот, например, с вами здесь исключительно любезны и обходительны, заключают даже в объятия с двумя похлопываниями по спине. Что может сие означать? Все или ничего. Но объятие от президента страны - верх мечтаний любого от мала до велика. Оно производит ошеломляющее впечатление. Даже большее, нежели появление в общественном месте под руку с красивой, настоящей блондинкой в окружении помощников и телохранителей.
   За внешней церемонностью манер и пышной туманностью речи могут скрываться самые искренние, дружеские чувства. Душевная же щедрость не знает границ особенно в состоянии веселья после подпитья, к которому многие как бы даже стремятся, чтобы выразить себе "по полной" и без лишних церемоний. Если за столом то ли в напоминание о прошлых обидах, то ли уже в ответ на новые слышишь "Чинга ту мадрэ, каброн!" (... твою мать, козел!), тут надо ждать мордобития. Но могут и быстро придти к согласию под примирительный клич "Вива Мехико, ихос де ла чингада!" (Да здравствует Мексика, сукины дети!).
   Ну а уж в праздники все вырвется наружу под заунывные романсы и грохот петард. Обычное дело в такие дни - признаться друзьям и знакомым в чем-то самом сокровенном, хотя чрезмерное излияние души не приветствуется и считается признаком слабости. Жернова праздничного балагана сотрут в пыль все перегородки гордого мексиканского одиночества, душе своей разрешат взбунтоваться против всех, включая президента страны. В безбрежном загуле веселья откровенность и раздраженность несправедливостями жизни дойдут до немыслимых для европейцев пределов, часто в агрессивной форме, но всегда с готовностью избежать потасовки и придти к обоюдному согласию. Из лабиринта своего одиночества мексиканец выберется с удвоенной верой в свою отвагу и интуицию. В такие моменты обидеть его ничего не стоит - одним лишь жестом, взглядом, неосторожно брошенным словом или фамильярным тоном, столь же оскорбительным, как и прямая демонстрация превосходства. Обидчивых хватает у всех народов, только здесь обиду пропускают через себя глубже и сразу для самозащиты выставляют иглы, болезненно воспринимая любое критическое замечание. Здесь каждый навечно убежден в своем моральном превосходстве над другими, вжился в эту верование столь органично, что искренне верит выдумке.
   Постоянно сталкиваясь в обыденной жизни с присутствием и влиянием северного соседа, мексиканец никогда не признается в том, что американцы вызывают у него восхищение их уверенностью в себе, оптимизмом, активностью и прямодушием. Их обязательность и эффективность в работе могут породить в нем даже зависть, но он предпочтет убеждать себя в свое смекалистости, способной переиграть наивного янки. Просто из гордости.
   Не знаю, но мне Мексика представляется страной, где очень легко находишь друзей вместе с желанным уединением от них. Потому и притягивает этот гигантский земной магнит не только полчища бабочек-монархов, прилетающих сюда из Канады. Здесь как-то иначе происходит столкновение со всеми проявлениями самого хорошего, плохого и мистического в человеке. Мексику можно либо любить, либо ненавидеть. Но где еще, скажите мне, отношения между людьми отражают в такой мере первородную спонтанность человеческих чувств на грани безжалостного гротеска? Повидавшего мир на многих широтах эта страна интригует, не навязываясь в друзья, и остается в памяти надолго - для радости или печали, кому как повезло.
   Люди здесь живут сегодняшним днем, но чувствуют себя также уютно в ореоле исторических преданий и легенд далекого прошлого, которое можно на каждом шагу увидеть в реставрированном виде, потрогать и даже походить по нему. Будь у нас время, мы съездили бы в Теотиуакан побродить по останкам символа мрачной и суровой религии древних жителей мексиканских нагорий. Там из рассказа экскурсовода, ведущего нас "Дорогой мертвых" между пирамидами Солнца и Луны, мы узнали бы о том, что ацтеки именно богу милосердия Вицлипутцли посвящали самые кровавые и жестокие обряды, украшали его храмы черепами, жрецов облачали в одеяния, сделанные из человеческой кожи. Мы услышали бы, что на жертву, включая и пленного испанца, надевали деревянный ошейник, на вершине пирамиды помещали его спиной на специальный камень, жрец распарывал ему живот кремневым ножом и, вырвав из груди сердце, поднимал кусочек человеческого тела к солнцу. Принеся в жертву женщину, содранной с неё кожей покрывали мужчину и он в этом наряде должен был танцевать два дня на праздничной церемонии...
   Эх, похоже, у нас действительно не будет времени съездить в Теотиуакан. Прямо перед нами к подъезду отеля "Реформа" подплыла желтая лодочка-такси, из которой вышел Карлос, а через некоторое время туда же приехал Джордж.
   Так что, познавательные экскурсии откладываются.
   Два дня они просидели в отеле безвылазно. Лишь на третью ночь под дверь одному из них была подброшены записка - "Сегодня в полдень у входа в библиотеку возле памятника генералу Сан-Мартину."
   ЗНАК ЧЕТВЕРТЫЙ
   Б Р У Д Е Р Ш А Ф Т Н Е С О С Т О Я Л С Я
   В указанное место Карлос приехал чуть пораньше. Памятник генералу и библиотека оказались в нескольких шагах друг от друга на окраине небольшого городского парка, окруженного со всех сторон улицей под названием Авенида Амстердам.
   По тенистым аллеям родители прогуливали своих питомцев, подростки гоняли на велосипедах. На тщательно ухоженных газонах лежали развалясь группки людей, между ними бегали собачки - несмотря на выставленные повсюду для их хозяев запретительные надписи с угрозами штрафа. В центре парка за невысокой металлической сеткой плавали в пруду стаи белых и черных уток. Неподалеку, разбив свой походный лагерь, отряд бойскаутов действовал строго в соответствии с жесткими ритуалами своего устава... Обычные для подобного места сценки воскресного дня.
   "Как все мило и беззаботно кругом, - говорил себе Карлос, приближаясь к одноэтажному серому зданию на окраине парка. - Но ведь где-то здесь и те, кто наблюдает сейчас за каждым моим шагом. Смотрят, не притащил ли я за собой "хвост". Пусть высматривают, отродья дьявола. Лишь бы не спугнул их какой-нибудь следящий за порядком дежурный полицейский патруль или подозрительный тип, которого можно принять за сыщика. Вроде, ничего похожего. Да и отчего быть, если я отказался от услуг полковника Обрегона."
   У входа в публичную библиотеку он простоял добрых полчаса, как вдруг подъехал мальчуган на велосипеде, без слов протянул ему сложенный лист бумаги и сразу умчался в глубину парка. Карлос развернул, прочел написанное печатными буквами "Берите такси и поезжайте в ресторан "Семь морей" на проспекте Инсурхентес. Ждите там в кораблике." Он тут же скомкал бумагу в кулаке, показавшуюся ему угольком из тлеющего костра.
   На его пути к стоянке такси группа киношников снимала эпизод из фильма: парочка влюбленных за столиком у фонтана оттачивала дубляжи на вечную тему "таинства двух". Толпу собравшихся зевак он обошел стороной. "Еще одна байка для легковерных, - подумал Карлос. - Да снимайте лучше меня. Впрочем, кого сейчас интересует моя жизнь."
   Устроившись поудобнее на заднем сидении такси, он развернул смятую записку, четвертую с того момента, как началась его погоня за призраками. Действуют, сволочи, в самом деле осторожно, тщательно просчитывают ходы, дабы не засветиться раньше времени и наверняка наблюдают со стороны.
   У ресторана "Семь морей" ему стало понятно, почему в записке упомянут "кораблик": к его главному зданию пристроен ещё один павильон в виде шхуны со столиками на палубе. Едва он поднялся по трапу, как к нему подошел официант и, протягивая свернутый лист бумаги, сказал:
   - Сеньор Карлос? Вас тут некоторое время поджидала одна дама. Видимо, спешила куда-то и оставила послание.
   - Как она выглядела и когда уехала?
   - Средних лет, ничего приметного. Уехала минут десять назад.
   - Спасибо за хлопоты и принесите текилы.
   За столом он прочитал в записке, на сей раз на английском: "Поезжайте по старой дороге на Куэрнаваку в ресторан "Горец". И без глупостей."
   - Выпейте после работы за мою удачу, - сказал Карлос официанту, расплатился и стремительно выбежал на бульвар в поисках очередного такси. Интуиция подсказывала - записок больше не будет.
   Старенькое, видавшее виды такси выехало за черту города и с надрывом стало преодолевать крутой подъем по извилистому шоссе. Впереди, перебирая скоростями и оставляя за собой клубы черного дыма, тащился в гору грузовик-колымага, но обгонять его таксист не решался из-за скатывавшегося вниз сплошного потока автомашин. Слева из окна открылась панорама Мехико, окутанного желто серой пеленой смога.