Страница:
Отсюда у Альфреда, возможно, пошло суровое оправдание всех видов гонки вооружений – что не может быть мира без острых копий, – хотя историки обычно приводят вместо этих слов парафразу Бисмарка. В своей известной речи 6 февраля 1888 года, спустя семь месяцев после смерти Круппа, железный канцлер заявил в рейхстаге, что наращивание вооружений является лучшей гарантией мира: «Звучит парадоксально, но это факт. При наличии мощной машины, которой станет германская армия, не будет никаких попыток агрессии». К тому времени это звучало настолько убедительно, что получило единодушную поддержку.
Таким образом, произнося проповеди против войны, Альфред готовил к ней свои топки. Случаем для такого заявления были всеобщие выборы, на которых он призывал своих людей отдать голоса «патриотически настроенным членам рейхстага, чтобы военные оценки, которые только и могли обеспечить мир, превратились в закон. Лишь тогда рейх будет защищен». Он действительно считал, что единственным способом избежать всеобщей европейской войны было создание непобедимой тевтонской мощи. И хотя он, по-видимому, не осознавал по-настоящему той роли, которую американские доллары сыграли в спасении его от совершения глупостей во время паники 1873 года, он, безусловно, ценил свою мирную продукцию. По его указанию торговой маркой концерна стали три взаимно переплетающихся кольца. В XX веке тысячи европейцев решили, что кольца символизировали дула трех пушек, но 7 июня 1875 года, когда Лонгсдон впервые зарегистрировал эту торговую марку в английском журнале «Трейд Маркс мэгэзин», никто не был сбит с толку. Хотя пушки Круппа занимали все более видное место в его экспозициях на больших международных выставках тех лет в Сиднее, Мельбурне, Амстердаме, Берлине и Дюссельдорфе, фирма продолжала славиться своей железнодорожной продукцией.
В Руре десятилетие после коронации кайзера Вильгельма I было в большой степени посвящено экспериментам в тяжелой промышленности. Они вторгались в технологию, управление, политику и, к неудовольствию Альфреда, финансирование новой индустрии. Большой технический прорыв произошел в 1875 году с изобретением Джилкристом Томасом так называемого базового процесса производства стали. Он был запатентован два года спустя. Томас расправился со «смертельным врагом» Бессемера – фосфором, добавив в конвертеры Бессемера известняк и доломит. Они поглощали из чугуна фосфор и выбрасывали его в виде шлаков. Поначалу Крупп был встревожен. Он только что вложил целое состояние, чтобы приобретать в Испании свободные от фосфора руды. Вышло так, что его испанские руды понизились в цене, но базовый процесс дал ему нечто гораздо более ценное. Эльзас и Лотарингия были богаты месторождениями фосфоресцирующих руд. Теперь, благодаря «железному канцлеру», они принадлежали Германии. По словам одного из биографов Томаса, «эта земля стала стоить того, чтобы из-за нее драться».
Управленческие трудности Круппа разрешились в 1879 году с назначением мясистого, усатого, как морж, и сильного человека по имени Ганс Йенке председателем прокуры. Он нравился Альфреду тем, что хорошо сидел в седле. У Йенке был и еще один, более значительный козырь: он занимал ключевой пост в казначействе рейха, то есть числился в официальном окружении кайзера. На протяжении двадцати трех последующих лет Йенке руководил международной деятельностью фирмы, работая в качестве управляющего делами главы концерна и консультируя его только по жизненно важным вопросам политики. Его прибытие на завод означало начало регулярного обмена персоналом между правительством и фирмой; в результате намного повысилась вероятность того, что предложения Круппа встретят сочувственное отношение в Берлине. В то же время Альфред – самый могущественный промышленник империи – полностью поддерживал Бисмарка. Он делал бы это в любом случае. просто исходя из собственных убеждений, но лояльность кайзеру означала восторженную поддержку со стороны его сотрудников.
«Пушечный король» глубоко втянулся во внутреннюю политику. Каждый шаг, который он делал, рассматривался и просчитывался с учетом воздействия на избирателей. Даже такой простой проект, как строительство жилья для рабочих, приобретал политический оттенок. С расширением фабрики увеличивалась потребность в рабочей силе. Первыми переселенцами были фермеры со склонов обоих берегов Рейна; за ними последовали саксонцы, силезцы, восточные пруссы, поляки и австрийцы. Рур превратился в этнический тигель. Эссен, Дортмунд и Дюссельдорф во времена юности Альфреда были сельскими местами. Теперь же эти урбанизированные гиганты, раскинувшиеся на сельской местности, поглощали близлежащие деревни. Когда Крупп взял на завод 7 тысяч переселенцев в начале 1870-х годов, население города выросло на 25 тысяч человек. С разрастанием города пришла скученность – число жителей в старом городе возросло с 7200 в 1850 году до 50 тысяч; большинство крупповцев обитало в хибарах – и неизбежно в болезнях. Сверхчувствительный к микробам Альфред приказал прокуре очистить местность «от холерных бараков» и санкционировал «возведение семейных домов на наших собственных площадях». Когда на вилле «Хюгель» велись отделочные работы, он открыл жилые дома для рабочих на 6 тысяч человек. Рядом – все необходимое: магазины, церкви, детские площадки и школы.
На поверхностный взгляд ничего не могло вызывать меньше сомнений, чем строительство классных комнат. Однако рейх в 1870-х годах был расколот по поводу «Борьбы в культуре» Бисмарка. Для канцлера католическая церковь представляла сепаратизм. Он объявил ей войну, разорвав дипломатические отношения с Ватиканом, сделав обязательным гражданский брак и подавив приходское образование. Находясь в Торквее, Крупп планировал построить отдельные школы для детей рабочих-католиков. Не прошло и двух лет, как он совершил поворот на 180 градусов. «Если мы вмешаемся в разделение людей, – писал он в 1873 году, – последствиями этого станут католические и протестантские районы в наших поселениях, враждующие кварталы, ссоры и драки между школьниками, деспотизм священника в католических приходах и в конечном счете необходимость полностью устранить любые вероисповедания, кроме одного. Они все должны жить вперемешку». Он стал новообращенным сторонником светского образования. «Священники, – решил он, – хотят лишь усилить свою власть». Чтобы разрушить эту «схему церковных амбиций», он настаивал на создании классов, «в которых дети всех вероисповеданий в раннем возрасте привыкают друг к другу, узнают один другого, играют (и ссорятся) вместе». Сам Бисмарк не смог бы представить свою собственную позицию более искусно.
Второй рейх не был диктатурой. Чтобы сохранить лояльность новых подданных кайзера, канцлер наделил законодательной властью две палаты: бундесрат, представляющий земли, и бундестаг – нижнюю палату рейхстага, избираемую немецкими мужчинами в возрасте старше двадцати пяти лет. От довоенных лет империя унаследовала три партии: консерваторов, прогрессистов и национал-либералов. Теперь к ним добавились ожесточенная католическая партия и еще более злобные социал-демократы. Именно этим пятым предстояло омрачать последние годы Большого Круппа, как теперь стали называть Альфреда. Основателем Социал-демократической партии Германии (СДП) был Фердинанд Лассаль, одаренный и эксцентричный последователь Маркса, начавший в 1863 году в Лейпциге организовывать союз немецких рабочих. В следующем году он был убит на дуэли. Большой Крупп относился к нему с презрением. Кстати, Альфреда бесконечно забавлял тот факт, что оружейным цехам Шнайдера в 1870 году был нанесен ущерб забастовкой, руководителем которой был Адольф-Альфонс Асси, не менее сумасбродный член марксистского Интернационала, увлекавшийся тонкой вышивкой (в 1871 году его, как и других парижских коммунаров, ждала катастрофа). Потом СДП призвала к забастовке всех горняков нового рейха. В их числе были и рабочие принадлежавшего Круппу месторождения Граф-Беюст. И тут внезапно социал-демократы перестали вызывать смех. Он написал приказы о том, что «ни сейчас, ни когда-либо в будущем участник забастовки не будет принят на его предприятия, как бы они ни нуждались в рабочих руках». Альфред хотел, чтобы все ясно поняли: он имеет в виду забастовки во всех сферах, не только у него. «Если в какой-либо группе забастовка будет представляться неизбежной, я немедленно появлюсь там, и мы позаботимся о том, чтобы разрешить конфликт. Я намереваюсь действовать совершенно беспощадно, поскольку, как мне видится, никакой другой курс невозможен… То, что не гнется, может сломаться».
По зрелом размышлении он теперь пришел к выводу, что «Лассаль с его философией посеял дьявольские семена». Чтобы истребить их, он составил один из самых значительных документов за четырехвековую историю династии Круппов. Альфред назвал его «Общими положениями от 9 сентября 1872 года». Выпущенные вскоре после стачки горняков, «Общие положения» включали в себя семьдесят две статьи; они были подписаны Альфредом как единственным владельцем фирмы и выданы каждому рабочему. На протяжении почти столетия «Общим положениям» предстояло оставаться основным законом концерна. Не будет преувеличением назвать их планом для всей германской промышленности. Все, что появлялось в последующие десятилетия – жесткая система субординации, интеграция по вертикали и горизонтали, создание картелей, – было в сжатом виде сформулировано в этом превосходном готическом сценарии. В то время, однако, единственный владелец был в основном поглощен профсоюзами. Были точно объяснены права и обязанности каждого крупповца с жестким упором на обязательства рабочего перед фирмой: Вся полнота власти должна использоваться против проявлений недовольства и подпольной деятельности. Тем, кто совершает недостойные поступки, никогда не будет позволено оставаться безнаказанным и избегнуть общественного позора. Добро, как и зло, надо исследовать под микроскопом, потому что только так можно познать истину».
Предприятие имело право на «полную и безраздельную энергию» сотрудника, от рабочих ожидали проявления пунктуальности, верности, уважения к «доброму порядку» и свободы от «всяких предвзятых влияний». Чтобы ни у кого не возникло превратного толкования последнего пункта, было еще положение о том, что «отказ от работы» или «подстрекательство к этому других влечет за собой исключение сотрудника из членов концерна». «Ни одному лицу, о котором известно, что он принимал участие в подобного рода нарушении порядка где-либо еще, не может быть предоставлена работа в фирме». В общем, черный список был теперь официальным.
Чужеземцам может показаться странным, что «Общие положения» Альфреда считались и до сих пор считаются в Эссене либеральными. Но дело в том, что впервые немецкая фирма формулировала и свои обязанности перед сотрудниками. Крупповцы могли претендовать на «медицинское обслуживание, фонд помощи… пенсионное обеспечение, больницы, дома для престарелых» и даже – хотя это вступило в силу только в 1877 году – на крупповскую «организацию пенсионного обслуживания». Ничего подобного или пусть отдаленно напоминающего это невозможно найти в архивах других титанов, которые появлялись в результате индустриальной революции. Альфред добивался трансформации Эссена в самый крупный и самый стабильный промышленный город. Его небольшие жилые поселки, названные по имени предков Круппа, уже функционировали. Он построил хлебозавод, винный магазин, скотобойню, гостиницу, создал благотворительный фонд помощи семьям, пострадавшим от периодических наводнений в Руре. Для безработных были суповые кухни и программы общественных работ, поразительно похожие на те, что стали появляться шестьдесят лет спустя, во времена Великой депрессии. Еще до того, как СДП смогла создать работоспособные кооперативы, крупповская «Консум-Анштальт» – сеть некоммерческих розничных торговых точек, открытых для всех сотрудников и членов их семей, – уже действовала. Конечно, тот, кого увольняли, терял все, включая пенсию. Однако в других местах пенсий не существовало вообще. Возможно, Альфред был безумным гением, но в том, что он был гением, сомневаться не приходится.
Подобный патернализм, как отмечают некоторые историки Рура, находился в противоречии с развитием социальной и политической обстановки того времени. Крупп того и хотел. Несмотря на его неоднократные утверждения о том, что бизнесмены стоят вне политики, «Общие положения» представляли собой политический документ. Альфред послал кайзеру копию, которая до сих пор хранится в архивах Круппа; на титульном листе его жирным, неровным почерком написано: «Первоначально предназначалось для защиты и процветания завода. Кроме того, это полезно для предотвращения социалистических ошибок». Среди тех, кто оценил значение документа, был канцлер Вильгельма. Параллели между текстом Альфреда и законодательством Бисмарка в области социального обеспечения 1883, 1884 и 1889 годов не вызывают сомнений. В 1911 году Страховой кодекс трудящихся рейха предоставил всем работающим права, которые Большой Крупп распространил на своих сотрудников почти четыре десятилетия назад, а на следующий год кайзер Вильгельм II объявил в Эссене, что железного канцлера подтолкнул Крупп. Отголоски «Общих положений» были слышны и в Третьем рейхе. Гитлер писал в «Майн кампф», что его собственная программа началась с изучения социальных реформ Бисмарка, а лозунг лидера трудового фронта фюрера Роберта Лея – «Чувство принадлежности к обществу надо тренировать» – был почти дословно взят из четвертой статьи Альфреда.
Историческая наука считает, что в период между Франко-прусской и Первой мировой войной немецкие трудящиеся променяли свободу на безопасность с тяжкими последствиями для самих себя, отечества и всего мира. По американским меркам, рабочее движение рейха никогда не выходило за пределы стадии перетягивания канатов; изгнанный русский анархист Михаил Бакунин заметил, что подобострастное отношение немцев к власти заставляет их бежать от свободы: «Они хотят одновременно быть и хозяевами, и рабами». Однако обмен свободы на земные блага произошел нелегко. СДП оставалась жизненно важной, раздражающей силой. Рур с его огромным притоком людей из отдаленных уголков империи и из-за ее пределов был особенно уязвим для агитаторов, которые убеждали их в том, что работа на промышленного феодала – вовсе не единственный выход из положения. Альфред, испытывая беспокойство, несмотря на принятые им превентивные меры, заявил прокуре, что выступает за слежку, и распорядился: «Нужно вести постоянное спокойное наблюдение за настроениями наших рабочих, так чтобы нигде не пропустить начала волнений; и если кажется, что самый умный и лучший рабочий или мастер хочет выдвинуть возражения или принадлежит к одному из таких союзов, он должен быть уволен как можно скорее, без рассмотрения вопроса, можно ли его пощадить». Первый же доклад шпионов фирмы поразил его. Последователи Лассаля не только присутствовали в Эссене; фабрика превратилась в рассадник социал-демократов. Отныне призрак коммунизма стал занимать все большее место в паутине личных опасений Альфреда, а его первая, импульсивная реакция была просто провидческой, не зря фашисты потом цитировали слова: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь, обладающий большими талантами, начал на благо людей контрреволюцию – с летучими отрядами, рабочими батальонами, состоящими из молодых людей!»
Он написал кайзеру, что, если не принять самых жестких мер, «предприятия будут закрываться одно за другим. Индустрия черной металлургии вымрет. Металлургические заводы будут неотличимы от разрушенных замков. Не побоюсь заявить, что моему собственному предприятию уготована та же судьба. Вполне может случиться так, что у моего преемника не останется ничего, кроме решимости эмигрировать в Америку». Чтобы «подорвать социальную опасность на горизонте», он предоставил льготы крупповцам из собственного кармана, зная, что нет никаких перспектив получить эти деньги обратно; но он намерен «быть и оставаться хозяином в своем доме». Второй рейх не должен вскармливать на груди змею; с теми, кто хочет нарушать спокойствие, надо обращаться очень резко. Бисмарк – «величайший кредитор Германии. Мы задолжали ему больше, чем любому благодетелю немецкой крови со времен Лютера». Альфред молился за то, чтобы «великий князь одолел своих злобных противников».
Из Эссена задача прусского руководства представлялась ясной. Будучи мизантропом, Крупп не питал доверия к электорату и хотел отмены всеобщего мужского избирательного права – «право голоса должно быть отобрано у людей, не имеющих собственности». Такая цена была слишком высока; как бы ни хотел твердолобый канцлер повернуть время вспять, он знал, что это невозможно, и назначил выборы в рейхстаг на 30 июня 1877 года. 11 февраля Альфред начал готовить своих людей; во всех цехах он расклеил прокламации с предупреждением о том, что голосование за СДП – это голосование за «бездельников, людей беспутных и некомпетентных». Далее он увещевал: «Радуйтесь тому, что у вас есть. Когда работа закончена, оставайтесь в кругу своей семьи с женой, детьми и стариками, думайте о домашних проблемах и об образовании. Пусть это будет вашей политикой. И тогда вы будете счастливы. Но оградите себя от волнений по поводу больших вопросов национальной политики».
Проблемы высокой политики требуют больше времени и знаний, чем имеет рабочий. Почти полмиллиона немцев с правом голоса разошлись во взглядах; на всеобщих выборах СДП добилась избрания дюжины человек в палату, состоявшую из 397 членов. С точки зрения политика XX века, их победа кажется незначительной. Они получили всего три процента мест в одном из двух парламентских органов империи. В качестве председателя бундесрата Бисмарк выдвигал законодательные инициативы и назначал административных должностных лиц. Едва ли можно считать, что его правление поставлено под угрозу. Более того, если судить по социалистам в других европейских странах, требования социал-демократов рейха были до смешного мягкими. Они предлагали передать больше власти рейхстагу, призывали к бесплатному государственному образованию, гражданским свободам, свободной торговле, введению налогов на прибыли и наследство, ликвидации военного давления со стороны императорского двора, расширению сотрудничества с другими странами в интересах мира.
В Германии, однако, все это было ересью. На следующее утро после подсчета результатов голосования Крупп – который счел их кампанию за мир особенно одиозной (как он ее перефразировал, «беззащитность – не позор») – немедленно уволил тридцать человек, обвинив их в «распространении социалистических доктрин», а в Берлине Бисмарк, взвешивая «черное» зло католицизма против «красного» зла социализма, сделал выбор в пользу «черного». Он обратился к папе Лео XIII и согласился на перемирие. Дома же он протащил самые реакционные меры с расцвета Меттерниха, свой знаменитый «закон по обращению с социализмом». Побуждаемый угрозами жизни Высочайшего, он убедил рейхстаг поставить вне закона общества митинги и газеты СДП. И хотя большинство отказалось запрещать дебаты или мешать новым депутатам СДП, оно запретило сбор средств, что «по социал-демократическим, социалистическим или коммунистическим расчетам преследует цель свержения существующего государственного или общественного порядка». Любой, кто распространял литературу СДП или даже благосклонно о ней высказывался, подлежал штрафу и тюремному заключению. За профсоюзами должна была вести наблюдение полиция, которая была наделена правом изгонять из рейха «любое лицо, обвиняемое в принадлежности к социалистам». Беспорядки в промышленности влекли за собой введение военного положения. Это был самый жесткий свод немецкого законодательства с тех времен, как карлсбадские декреты 1819 года сокрушили либерализм в Германском союзе. И точно так же эти меры представлялись всесторонне эффективными. Руководители СДП бежали в Швейцарию. Как явствует из архивов Круппа, Альфред был «переполнен радостью».
У него появились убеждения законченного тирана, это факт очевидный. Уже в двадцать с небольшим лет он обращался с крупповцами так, будто они были его собственностью. С возрастом эти черты усугублялись; как ни суров канцлеровский «закон по обращению с социализмом», он не шел в сравнение с деспотизмом на вилле «Хюгель» и на фабрике. Альфред приближался к семидесяти годам, и в характере проявлялось все больше иррационализма. Он на долгое время удалялся от общества, поддерживая связи лишь посредством карандаша. Однажды до него дошел слух, что какой-то мастер отказался в дождь доставлять тигли, утверждая, что от этого пострадает качество стали. На следующее утро этот человек обнаружил на своем инструментальном ящике записку: «Самое нежное существо на свете, новорожденного младенца, при любой погоде несут в церковь. Нет никакой необходимости искать более яркий пример». Записка не была подписана. В подписи нужды не было: все знали этот почерк. Его поведение по отношению к своим гостям на холме нередко бывало диким. Замок привлекал внимание некоторых весьма влиятельных и умудренных опытом людей в Европе. Они приезжали туда вместе с женами как потенциальные заказчики. Благоразумие, не говоря уж о вежливости, должно бы подсказывать хозяину, что их надо принимать гостеприимно. Тем не менее, когда на него находило настроение, он обращался с ними, как с другом своего сына Керте. Если он видел самый невинный флирт между неженатой парой или же слышал об этом, он не ждал, пока нечестивец удалится; среди сохранившихся бумаг есть несколько клочков, на которых не вызывающим сомнения почерком написано: «У дверей вас ждет экипаж, который отвезет вас на станцию. Альфр. Крупп».
Но полную силу его хлыста ощущали на себе его сотрудники. В одном из писем, адресованных «дорогому заводу», он фактически предлагает, чтобы все крупповцы носили форменную одежду с нарукавными нашивками, указывающими число лет службы, шевронами для мастеров и эполетами для менеджеров. Прилагались и эскизы. Изучив их, пять членов прокуры поняли, что они будут выглядеть как швейцары в «Эссенерхоф», новой гостинице для приезжающих торговцев. Йенке тактично указал ему, что грязный фабричный воздух делает позолоту неуместной, и Альфред (который предполагал одеться как фельдмаршал) отказался от своего плана. Но попыток диктовать, как следует одеваться, все же не прекращал. В записках на дверях спален гостей конкретизировалось, что именно надо надеть. Его предпочтения всегда отдавались тому, что вышло из моды. Обратив внимание на то, что служанки в «Хюгеле» носят черные чулки, – что было явно разумно, поскольку фабричный смог достигал и холма, – он сделал им резкий выговор: когда он был молод, прислуга в доме обычно носила белые чулки, и здесь должны быть белые. В письме к сыну он с раздражением заметил, что «роскошь все больше проникает во все классы, особенно заметно в низший класс»; результатом этого «жирного немецкого житья» становится то, что «в наши дни женщины в классе ремесленников носят шнурованные ботинки, а каждый глупый юнец надевает высокие сапоги «веллингтон». Женщины тратят все на свой внешний вид; молочница хочет смотреться как великолепная леди… По сравнению со всем этим как же просто люди жили сорок – пятьдесят лет назад! Они были счастливы и в целом лучше питались. В те дни носили деревянную обувь, а она не пропускала воду. Я сам на работе носил такую обувь. Пара стоила всего пять серебряных грошей. Я носил ее в сырых местах, где работал молот, ходил по холодной земле, и мы то и дело согревали эти башмаки золой из топки». Он информировал прокуру, что, поскольку «дети мудрых родителей носят деревянные башмаки», в школах Круппа не нужно половое покрытие. Подумывал и о том, что было бы неплохо, если бы и сами директора надевали на фабрике такую обувь. Ответ Йенке до нас не дошел.
Таким образом, произнося проповеди против войны, Альфред готовил к ней свои топки. Случаем для такого заявления были всеобщие выборы, на которых он призывал своих людей отдать голоса «патриотически настроенным членам рейхстага, чтобы военные оценки, которые только и могли обеспечить мир, превратились в закон. Лишь тогда рейх будет защищен». Он действительно считал, что единственным способом избежать всеобщей европейской войны было создание непобедимой тевтонской мощи. И хотя он, по-видимому, не осознавал по-настоящему той роли, которую американские доллары сыграли в спасении его от совершения глупостей во время паники 1873 года, он, безусловно, ценил свою мирную продукцию. По его указанию торговой маркой концерна стали три взаимно переплетающихся кольца. В XX веке тысячи европейцев решили, что кольца символизировали дула трех пушек, но 7 июня 1875 года, когда Лонгсдон впервые зарегистрировал эту торговую марку в английском журнале «Трейд Маркс мэгэзин», никто не был сбит с толку. Хотя пушки Круппа занимали все более видное место в его экспозициях на больших международных выставках тех лет в Сиднее, Мельбурне, Амстердаме, Берлине и Дюссельдорфе, фирма продолжала славиться своей железнодорожной продукцией.
В Руре десятилетие после коронации кайзера Вильгельма I было в большой степени посвящено экспериментам в тяжелой промышленности. Они вторгались в технологию, управление, политику и, к неудовольствию Альфреда, финансирование новой индустрии. Большой технический прорыв произошел в 1875 году с изобретением Джилкристом Томасом так называемого базового процесса производства стали. Он был запатентован два года спустя. Томас расправился со «смертельным врагом» Бессемера – фосфором, добавив в конвертеры Бессемера известняк и доломит. Они поглощали из чугуна фосфор и выбрасывали его в виде шлаков. Поначалу Крупп был встревожен. Он только что вложил целое состояние, чтобы приобретать в Испании свободные от фосфора руды. Вышло так, что его испанские руды понизились в цене, но базовый процесс дал ему нечто гораздо более ценное. Эльзас и Лотарингия были богаты месторождениями фосфоресцирующих руд. Теперь, благодаря «железному канцлеру», они принадлежали Германии. По словам одного из биографов Томаса, «эта земля стала стоить того, чтобы из-за нее драться».
Управленческие трудности Круппа разрешились в 1879 году с назначением мясистого, усатого, как морж, и сильного человека по имени Ганс Йенке председателем прокуры. Он нравился Альфреду тем, что хорошо сидел в седле. У Йенке был и еще один, более значительный козырь: он занимал ключевой пост в казначействе рейха, то есть числился в официальном окружении кайзера. На протяжении двадцати трех последующих лет Йенке руководил международной деятельностью фирмы, работая в качестве управляющего делами главы концерна и консультируя его только по жизненно важным вопросам политики. Его прибытие на завод означало начало регулярного обмена персоналом между правительством и фирмой; в результате намного повысилась вероятность того, что предложения Круппа встретят сочувственное отношение в Берлине. В то же время Альфред – самый могущественный промышленник империи – полностью поддерживал Бисмарка. Он делал бы это в любом случае. просто исходя из собственных убеждений, но лояльность кайзеру означала восторженную поддержку со стороны его сотрудников.
«Пушечный король» глубоко втянулся во внутреннюю политику. Каждый шаг, который он делал, рассматривался и просчитывался с учетом воздействия на избирателей. Даже такой простой проект, как строительство жилья для рабочих, приобретал политический оттенок. С расширением фабрики увеличивалась потребность в рабочей силе. Первыми переселенцами были фермеры со склонов обоих берегов Рейна; за ними последовали саксонцы, силезцы, восточные пруссы, поляки и австрийцы. Рур превратился в этнический тигель. Эссен, Дортмунд и Дюссельдорф во времена юности Альфреда были сельскими местами. Теперь же эти урбанизированные гиганты, раскинувшиеся на сельской местности, поглощали близлежащие деревни. Когда Крупп взял на завод 7 тысяч переселенцев в начале 1870-х годов, население города выросло на 25 тысяч человек. С разрастанием города пришла скученность – число жителей в старом городе возросло с 7200 в 1850 году до 50 тысяч; большинство крупповцев обитало в хибарах – и неизбежно в болезнях. Сверхчувствительный к микробам Альфред приказал прокуре очистить местность «от холерных бараков» и санкционировал «возведение семейных домов на наших собственных площадях». Когда на вилле «Хюгель» велись отделочные работы, он открыл жилые дома для рабочих на 6 тысяч человек. Рядом – все необходимое: магазины, церкви, детские площадки и школы.
На поверхностный взгляд ничего не могло вызывать меньше сомнений, чем строительство классных комнат. Однако рейх в 1870-х годах был расколот по поводу «Борьбы в культуре» Бисмарка. Для канцлера католическая церковь представляла сепаратизм. Он объявил ей войну, разорвав дипломатические отношения с Ватиканом, сделав обязательным гражданский брак и подавив приходское образование. Находясь в Торквее, Крупп планировал построить отдельные школы для детей рабочих-католиков. Не прошло и двух лет, как он совершил поворот на 180 градусов. «Если мы вмешаемся в разделение людей, – писал он в 1873 году, – последствиями этого станут католические и протестантские районы в наших поселениях, враждующие кварталы, ссоры и драки между школьниками, деспотизм священника в католических приходах и в конечном счете необходимость полностью устранить любые вероисповедания, кроме одного. Они все должны жить вперемешку». Он стал новообращенным сторонником светского образования. «Священники, – решил он, – хотят лишь усилить свою власть». Чтобы разрушить эту «схему церковных амбиций», он настаивал на создании классов, «в которых дети всех вероисповеданий в раннем возрасте привыкают друг к другу, узнают один другого, играют (и ссорятся) вместе». Сам Бисмарк не смог бы представить свою собственную позицию более искусно.
Второй рейх не был диктатурой. Чтобы сохранить лояльность новых подданных кайзера, канцлер наделил законодательной властью две палаты: бундесрат, представляющий земли, и бундестаг – нижнюю палату рейхстага, избираемую немецкими мужчинами в возрасте старше двадцати пяти лет. От довоенных лет империя унаследовала три партии: консерваторов, прогрессистов и национал-либералов. Теперь к ним добавились ожесточенная католическая партия и еще более злобные социал-демократы. Именно этим пятым предстояло омрачать последние годы Большого Круппа, как теперь стали называть Альфреда. Основателем Социал-демократической партии Германии (СДП) был Фердинанд Лассаль, одаренный и эксцентричный последователь Маркса, начавший в 1863 году в Лейпциге организовывать союз немецких рабочих. В следующем году он был убит на дуэли. Большой Крупп относился к нему с презрением. Кстати, Альфреда бесконечно забавлял тот факт, что оружейным цехам Шнайдера в 1870 году был нанесен ущерб забастовкой, руководителем которой был Адольф-Альфонс Асси, не менее сумасбродный член марксистского Интернационала, увлекавшийся тонкой вышивкой (в 1871 году его, как и других парижских коммунаров, ждала катастрофа). Потом СДП призвала к забастовке всех горняков нового рейха. В их числе были и рабочие принадлежавшего Круппу месторождения Граф-Беюст. И тут внезапно социал-демократы перестали вызывать смех. Он написал приказы о том, что «ни сейчас, ни когда-либо в будущем участник забастовки не будет принят на его предприятия, как бы они ни нуждались в рабочих руках». Альфред хотел, чтобы все ясно поняли: он имеет в виду забастовки во всех сферах, не только у него. «Если в какой-либо группе забастовка будет представляться неизбежной, я немедленно появлюсь там, и мы позаботимся о том, чтобы разрешить конфликт. Я намереваюсь действовать совершенно беспощадно, поскольку, как мне видится, никакой другой курс невозможен… То, что не гнется, может сломаться».
По зрелом размышлении он теперь пришел к выводу, что «Лассаль с его философией посеял дьявольские семена». Чтобы истребить их, он составил один из самых значительных документов за четырехвековую историю династии Круппов. Альфред назвал его «Общими положениями от 9 сентября 1872 года». Выпущенные вскоре после стачки горняков, «Общие положения» включали в себя семьдесят две статьи; они были подписаны Альфредом как единственным владельцем фирмы и выданы каждому рабочему. На протяжении почти столетия «Общим положениям» предстояло оставаться основным законом концерна. Не будет преувеличением назвать их планом для всей германской промышленности. Все, что появлялось в последующие десятилетия – жесткая система субординации, интеграция по вертикали и горизонтали, создание картелей, – было в сжатом виде сформулировано в этом превосходном готическом сценарии. В то время, однако, единственный владелец был в основном поглощен профсоюзами. Были точно объяснены права и обязанности каждого крупповца с жестким упором на обязательства рабочего перед фирмой: Вся полнота власти должна использоваться против проявлений недовольства и подпольной деятельности. Тем, кто совершает недостойные поступки, никогда не будет позволено оставаться безнаказанным и избегнуть общественного позора. Добро, как и зло, надо исследовать под микроскопом, потому что только так можно познать истину».
Предприятие имело право на «полную и безраздельную энергию» сотрудника, от рабочих ожидали проявления пунктуальности, верности, уважения к «доброму порядку» и свободы от «всяких предвзятых влияний». Чтобы ни у кого не возникло превратного толкования последнего пункта, было еще положение о том, что «отказ от работы» или «подстрекательство к этому других влечет за собой исключение сотрудника из членов концерна». «Ни одному лицу, о котором известно, что он принимал участие в подобного рода нарушении порядка где-либо еще, не может быть предоставлена работа в фирме». В общем, черный список был теперь официальным.
Чужеземцам может показаться странным, что «Общие положения» Альфреда считались и до сих пор считаются в Эссене либеральными. Но дело в том, что впервые немецкая фирма формулировала и свои обязанности перед сотрудниками. Крупповцы могли претендовать на «медицинское обслуживание, фонд помощи… пенсионное обеспечение, больницы, дома для престарелых» и даже – хотя это вступило в силу только в 1877 году – на крупповскую «организацию пенсионного обслуживания». Ничего подобного или пусть отдаленно напоминающего это невозможно найти в архивах других титанов, которые появлялись в результате индустриальной революции. Альфред добивался трансформации Эссена в самый крупный и самый стабильный промышленный город. Его небольшие жилые поселки, названные по имени предков Круппа, уже функционировали. Он построил хлебозавод, винный магазин, скотобойню, гостиницу, создал благотворительный фонд помощи семьям, пострадавшим от периодических наводнений в Руре. Для безработных были суповые кухни и программы общественных работ, поразительно похожие на те, что стали появляться шестьдесят лет спустя, во времена Великой депрессии. Еще до того, как СДП смогла создать работоспособные кооперативы, крупповская «Консум-Анштальт» – сеть некоммерческих розничных торговых точек, открытых для всех сотрудников и членов их семей, – уже действовала. Конечно, тот, кого увольняли, терял все, включая пенсию. Однако в других местах пенсий не существовало вообще. Возможно, Альфред был безумным гением, но в том, что он был гением, сомневаться не приходится.
Подобный патернализм, как отмечают некоторые историки Рура, находился в противоречии с развитием социальной и политической обстановки того времени. Крупп того и хотел. Несмотря на его неоднократные утверждения о том, что бизнесмены стоят вне политики, «Общие положения» представляли собой политический документ. Альфред послал кайзеру копию, которая до сих пор хранится в архивах Круппа; на титульном листе его жирным, неровным почерком написано: «Первоначально предназначалось для защиты и процветания завода. Кроме того, это полезно для предотвращения социалистических ошибок». Среди тех, кто оценил значение документа, был канцлер Вильгельма. Параллели между текстом Альфреда и законодательством Бисмарка в области социального обеспечения 1883, 1884 и 1889 годов не вызывают сомнений. В 1911 году Страховой кодекс трудящихся рейха предоставил всем работающим права, которые Большой Крупп распространил на своих сотрудников почти четыре десятилетия назад, а на следующий год кайзер Вильгельм II объявил в Эссене, что железного канцлера подтолкнул Крупп. Отголоски «Общих положений» были слышны и в Третьем рейхе. Гитлер писал в «Майн кампф», что его собственная программа началась с изучения социальных реформ Бисмарка, а лозунг лидера трудового фронта фюрера Роберта Лея – «Чувство принадлежности к обществу надо тренировать» – был почти дословно взят из четвертой статьи Альфреда.
Историческая наука считает, что в период между Франко-прусской и Первой мировой войной немецкие трудящиеся променяли свободу на безопасность с тяжкими последствиями для самих себя, отечества и всего мира. По американским меркам, рабочее движение рейха никогда не выходило за пределы стадии перетягивания канатов; изгнанный русский анархист Михаил Бакунин заметил, что подобострастное отношение немцев к власти заставляет их бежать от свободы: «Они хотят одновременно быть и хозяевами, и рабами». Однако обмен свободы на земные блага произошел нелегко. СДП оставалась жизненно важной, раздражающей силой. Рур с его огромным притоком людей из отдаленных уголков империи и из-за ее пределов был особенно уязвим для агитаторов, которые убеждали их в том, что работа на промышленного феодала – вовсе не единственный выход из положения. Альфред, испытывая беспокойство, несмотря на принятые им превентивные меры, заявил прокуре, что выступает за слежку, и распорядился: «Нужно вести постоянное спокойное наблюдение за настроениями наших рабочих, так чтобы нигде не пропустить начала волнений; и если кажется, что самый умный и лучший рабочий или мастер хочет выдвинуть возражения или принадлежит к одному из таких союзов, он должен быть уволен как можно скорее, без рассмотрения вопроса, можно ли его пощадить». Первый же доклад шпионов фирмы поразил его. Последователи Лассаля не только присутствовали в Эссене; фабрика превратилась в рассадник социал-демократов. Отныне призрак коммунизма стал занимать все большее место в паутине личных опасений Альфреда, а его первая, импульсивная реакция была просто провидческой, не зря фашисты потом цитировали слова: «Я хотел бы, чтобы кто-нибудь, обладающий большими талантами, начал на благо людей контрреволюцию – с летучими отрядами, рабочими батальонами, состоящими из молодых людей!»
* * *
В последней четверти XIX века рурские бароны, поняв свою необходимость для военной мощи Второго рейха, выработали собственные условия сосуществования с Берлином. В случае с Альфредом эти условия были высоки и полностью выполнены. О точном размере его вклада в кампанию против СДП можно только строить предположения. У него самого не было способа его измерить. Он навязывал Берлину определенные взгляды; за этим следовали действия. Поскольку Высочайший и его канцлер разделяли его убеждения, в любом случае что-нибудь да делалось бы. И все же почти не вызывает сомнений, что сила репрессий во многом определялась Большим Круппом. Люди в хлопчатобумажных кепках, в отличие от тех, кто носил заостренные шлемы, не претендовали на симпатии императора. Альфред знал о них больше Вильгельма. Крупп был самым влиятельным промышленником в империи, самым близким к Высочайшему и самым враждебным по отношению к социал-демократам. При таких обстоятельствах он не мог держать язык за зубами.Он написал кайзеру, что, если не принять самых жестких мер, «предприятия будут закрываться одно за другим. Индустрия черной металлургии вымрет. Металлургические заводы будут неотличимы от разрушенных замков. Не побоюсь заявить, что моему собственному предприятию уготована та же судьба. Вполне может случиться так, что у моего преемника не останется ничего, кроме решимости эмигрировать в Америку». Чтобы «подорвать социальную опасность на горизонте», он предоставил льготы крупповцам из собственного кармана, зная, что нет никаких перспектив получить эти деньги обратно; но он намерен «быть и оставаться хозяином в своем доме». Второй рейх не должен вскармливать на груди змею; с теми, кто хочет нарушать спокойствие, надо обращаться очень резко. Бисмарк – «величайший кредитор Германии. Мы задолжали ему больше, чем любому благодетелю немецкой крови со времен Лютера». Альфред молился за то, чтобы «великий князь одолел своих злобных противников».
Из Эссена задача прусского руководства представлялась ясной. Будучи мизантропом, Крупп не питал доверия к электорату и хотел отмены всеобщего мужского избирательного права – «право голоса должно быть отобрано у людей, не имеющих собственности». Такая цена была слишком высока; как бы ни хотел твердолобый канцлер повернуть время вспять, он знал, что это невозможно, и назначил выборы в рейхстаг на 30 июня 1877 года. 11 февраля Альфред начал готовить своих людей; во всех цехах он расклеил прокламации с предупреждением о том, что голосование за СДП – это голосование за «бездельников, людей беспутных и некомпетентных». Далее он увещевал: «Радуйтесь тому, что у вас есть. Когда работа закончена, оставайтесь в кругу своей семьи с женой, детьми и стариками, думайте о домашних проблемах и об образовании. Пусть это будет вашей политикой. И тогда вы будете счастливы. Но оградите себя от волнений по поводу больших вопросов национальной политики».
Проблемы высокой политики требуют больше времени и знаний, чем имеет рабочий. Почти полмиллиона немцев с правом голоса разошлись во взглядах; на всеобщих выборах СДП добилась избрания дюжины человек в палату, состоявшую из 397 членов. С точки зрения политика XX века, их победа кажется незначительной. Они получили всего три процента мест в одном из двух парламентских органов империи. В качестве председателя бундесрата Бисмарк выдвигал законодательные инициативы и назначал административных должностных лиц. Едва ли можно считать, что его правление поставлено под угрозу. Более того, если судить по социалистам в других европейских странах, требования социал-демократов рейха были до смешного мягкими. Они предлагали передать больше власти рейхстагу, призывали к бесплатному государственному образованию, гражданским свободам, свободной торговле, введению налогов на прибыли и наследство, ликвидации военного давления со стороны императорского двора, расширению сотрудничества с другими странами в интересах мира.
В Германии, однако, все это было ересью. На следующее утро после подсчета результатов голосования Крупп – который счел их кампанию за мир особенно одиозной (как он ее перефразировал, «беззащитность – не позор») – немедленно уволил тридцать человек, обвинив их в «распространении социалистических доктрин», а в Берлине Бисмарк, взвешивая «черное» зло католицизма против «красного» зла социализма, сделал выбор в пользу «черного». Он обратился к папе Лео XIII и согласился на перемирие. Дома же он протащил самые реакционные меры с расцвета Меттерниха, свой знаменитый «закон по обращению с социализмом». Побуждаемый угрозами жизни Высочайшего, он убедил рейхстаг поставить вне закона общества митинги и газеты СДП. И хотя большинство отказалось запрещать дебаты или мешать новым депутатам СДП, оно запретило сбор средств, что «по социал-демократическим, социалистическим или коммунистическим расчетам преследует цель свержения существующего государственного или общественного порядка». Любой, кто распространял литературу СДП или даже благосклонно о ней высказывался, подлежал штрафу и тюремному заключению. За профсоюзами должна была вести наблюдение полиция, которая была наделена правом изгонять из рейха «любое лицо, обвиняемое в принадлежности к социалистам». Беспорядки в промышленности влекли за собой введение военного положения. Это был самый жесткий свод немецкого законодательства с тех времен, как карлсбадские декреты 1819 года сокрушили либерализм в Германском союзе. И точно так же эти меры представлялись всесторонне эффективными. Руководители СДП бежали в Швейцарию. Как явствует из архивов Круппа, Альфред был «переполнен радостью».
У него появились убеждения законченного тирана, это факт очевидный. Уже в двадцать с небольшим лет он обращался с крупповцами так, будто они были его собственностью. С возрастом эти черты усугублялись; как ни суров канцлеровский «закон по обращению с социализмом», он не шел в сравнение с деспотизмом на вилле «Хюгель» и на фабрике. Альфред приближался к семидесяти годам, и в характере проявлялось все больше иррационализма. Он на долгое время удалялся от общества, поддерживая связи лишь посредством карандаша. Однажды до него дошел слух, что какой-то мастер отказался в дождь доставлять тигли, утверждая, что от этого пострадает качество стали. На следующее утро этот человек обнаружил на своем инструментальном ящике записку: «Самое нежное существо на свете, новорожденного младенца, при любой погоде несут в церковь. Нет никакой необходимости искать более яркий пример». Записка не была подписана. В подписи нужды не было: все знали этот почерк. Его поведение по отношению к своим гостям на холме нередко бывало диким. Замок привлекал внимание некоторых весьма влиятельных и умудренных опытом людей в Европе. Они приезжали туда вместе с женами как потенциальные заказчики. Благоразумие, не говоря уж о вежливости, должно бы подсказывать хозяину, что их надо принимать гостеприимно. Тем не менее, когда на него находило настроение, он обращался с ними, как с другом своего сына Керте. Если он видел самый невинный флирт между неженатой парой или же слышал об этом, он не ждал, пока нечестивец удалится; среди сохранившихся бумаг есть несколько клочков, на которых не вызывающим сомнения почерком написано: «У дверей вас ждет экипаж, который отвезет вас на станцию. Альфр. Крупп».
Но полную силу его хлыста ощущали на себе его сотрудники. В одном из писем, адресованных «дорогому заводу», он фактически предлагает, чтобы все крупповцы носили форменную одежду с нарукавными нашивками, указывающими число лет службы, шевронами для мастеров и эполетами для менеджеров. Прилагались и эскизы. Изучив их, пять членов прокуры поняли, что они будут выглядеть как швейцары в «Эссенерхоф», новой гостинице для приезжающих торговцев. Йенке тактично указал ему, что грязный фабричный воздух делает позолоту неуместной, и Альфред (который предполагал одеться как фельдмаршал) отказался от своего плана. Но попыток диктовать, как следует одеваться, все же не прекращал. В записках на дверях спален гостей конкретизировалось, что именно надо надеть. Его предпочтения всегда отдавались тому, что вышло из моды. Обратив внимание на то, что служанки в «Хюгеле» носят черные чулки, – что было явно разумно, поскольку фабричный смог достигал и холма, – он сделал им резкий выговор: когда он был молод, прислуга в доме обычно носила белые чулки, и здесь должны быть белые. В письме к сыну он с раздражением заметил, что «роскошь все больше проникает во все классы, особенно заметно в низший класс»; результатом этого «жирного немецкого житья» становится то, что «в наши дни женщины в классе ремесленников носят шнурованные ботинки, а каждый глупый юнец надевает высокие сапоги «веллингтон». Женщины тратят все на свой внешний вид; молочница хочет смотреться как великолепная леди… По сравнению со всем этим как же просто люди жили сорок – пятьдесят лет назад! Они были счастливы и в целом лучше питались. В те дни носили деревянную обувь, а она не пропускала воду. Я сам на работе носил такую обувь. Пара стоила всего пять серебряных грошей. Я носил ее в сырых местах, где работал молот, ходил по холодной земле, и мы то и дело согревали эти башмаки золой из топки». Он информировал прокуру, что, поскольку «дети мудрых родителей носят деревянные башмаки», в школах Круппа не нужно половое покрытие. Подумывал и о том, что было бы неплохо, если бы и сами директора надевали на фабрике такую обувь. Ответ Йенке до нас не дошел.