Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Пески Амона

   — Парменион приказал мне вернуться как можно скорее с твоими распоряжениями. И они тоже не должны быть письменными: мне надлежит передать их устно. Военачальник оказал мне честь своим полным доверием.
   Александр отвернулся, боясь, что египтянин прочтет его мысли по выражению лица. Потом, все обдумав и взвесив, сказал так:
   — Передай Пармениону следующее:

   Я получил твое послание и благодарю тебя за раскрытие заговора, который мог бы нанести огромный ущерб нашему предприятию или даже привести к моей смерти.
   Однако насколько мне донесли, у нас нет никаких доказательств того, что мой двоюродный брат намеревался принять деньги и это предложение.
   Поэтому прошу тебя взять его под арест до моего прибытия, пока я сам лично не допрошу его. Но хочу, чтобы с ним обращались в соответствии с его рангом и званием. Надеюсь, что ты пребываешь в добром здравии. Береги себя.

   — Повтори, — велел Александр.
   Глядя прямо ему в глаза, Сисин повторил послание слово в слово, без остановки и без запинки.
   — Прекрасно, — сказал царь, скрыв удивление. — А теперь иди подкрепись. Я дам тебе переночевать и отдохнуть, а когда почувствуешь себя готовым, отправляйся.
   — Я попрошу лишь суму с едой и бурдюк с водой и отправлюсь немедленно.
   — Погоди.
   Сисин, уже поклонившийся на прощанье, выпрямился:
   — Приказывай.
   — Сколько дней тебе понадобилось, чтобы добраться сюда от позиций Пармениона?
   — Одиннадцать, верхом на муле.
   — Передай Пармениону, что не позднее чем через пять дней я выступаю отсюда и к тому времени, когда ты прибудешь от меня, я подойду к Гордию.
   — Хочешь, чтобы я повторил и это послание?
   Александр покачал головой:
   — Не стоит. Благодарю тебя за сведения, что ты принес. Я прикажу Евмену выдать тебе награду.
   Сисин вытянул перед собой руки ладонями вперед:
   — Моя награда — вклад в охрану твоей персоны, государь. Другой мне не нужно.
   Он бросил на царя последний взгляд, который мог означать что угодно, потом почтительно поклонился и вышел. Александр упал на табурет и закрыл лицо руками.
   Долго он сидел неподвижно, переносясь мыслями в те дни, когда мальчиком в Пелле играл со своими товарищами и родственниками в мяч и в прятки, и сейчас ему хотелось кричать и плакать.
   Неслышными шагами сзади подошла Лептина, положила руки ему на плечи и чуть слышно спросила:
   — Плохие новости, мой господин?
   — Да, — не оборачиваясь, ответил Александр. Лептина прижалась щекой к его спине.
   — Мне удалось найти дров и нагреть воды. Не хочешь принять ванну?
   Кивнув, царь пошел вслед за девушкой в огороженный угол шатра, где дымилась ванна с водой, и дал себя раздеть. Горела лампа, давно уже наступил вечер.

ГЛАВА 37

   С помощью Аристандра Евмену вскоре удалось заключить договор с живущим поблизости народом — селгами, лютыми врагами телмессцев, хотя они говорили на том же языке и почитали те же божества. Он оставил им денег, от имени Александра присвоил их вождю звучный титул «наследственного верховного самодержца Писидии», и они ту же заняли позиции вокруг города, приготовившись к осаде.
   — Я говорил тебе, что Телмесс будет в твоей власти, — напомнил царю Аристандр, по-своему объясняя ситуацию.
   Царь обеспечил покорность нескольких близлежащих городов на побережье, в том числе Сиды и Аспенда. Эти города, построенные отчасти греками, отличались прекрасными площадями, колоннадами и храмами со статуями богов. Александр обложил их тем же налогом, который они до того платили персам, оставил там небольшое число гетайров со штурмовыми частями из корпуса «щитоносцев», а под стенами Телмесса — своих союзников-варваров, и выступил на север.
   Таврские горы были покрыты снегом, но погода стояла довольно хорошая, и над головой ярко синело безоблачное небо. То и дело встречались буки и дубы, еще не утратившие красной или охряной листвы. Они выделялись среди белизны, как золото в серебряной вазе. Вперед высылались фракийцы и агриане во главе с Лисимахом, они занимали горные перевалы, чтобы избежать внезапного нападения, так что войско продвигалось без лишних опасностей.
   Евмен в деревнях покупал провизию, чтобы не раздражать местное население и гарантировать как можно более спокойный проход войска к перевалам большой горной гряды. Александр молча, в одиночестве ехал впереди всех на Букефале, и было нетрудно понять, что его занимают нелегкие мысли. На нем была македонская широкополая шляпа и тяжелая военная хламида из грубой шерсти. Путаясь под ногами жеребца, трусил Перитас. Животные давно привыкли друг к другу, и когда пес не спал в ногах Александрова ложа, то сворачивался клубком на соломе рядом с конем.
   После нескольких дней перехода по горам вдали показалось материковое плоскогорье — обширная выжженная солнцем равнина, овеваемая холодным ветром. Вдалеке темным ясным зеркалом в окружении широкой белой полосы сверкала вода.
   — Опять снег, — проворчал Евмен, страдавший от холода и решительно сменивший короткий военный хитон на пару более удобных фригийских штанов.
   — Нет, это соль, — поправил его ехавший рядом Аристандр. — Это озеро Аскания, оно солонее, чем море. Летом его поверхность сильно понижается, и полоса соли становится огромной. Местные жители продают эту соль по всей долине.
   Когда войско проходило по белоснежной полосе, солнце за спиной начало опускаться за горы, и лучистый свет, отражаясь от миллионов кристалликов, создавал фантастическое зрелище, оставляя впечатление волшебства. Солдаты молча смотрели на это чудо, не в силах оторвать глаз от блестящего разноцветья, от лучей, рассеянных бесконечными гранями на радужные веера в торжестве сверкающего огня.
   — Олимпийские боги…— прошептал Селевк. — Какое великолепие! Теперь действительно чувствуется, что мы далеко от дома.
   — Да, — согласился Птолемей. — Никогда в жизни не видел такого.
   — И не только этим здесь можно восхититься, — продолжил Аристандр. — Дальше есть гора Аргей, изрыгающая из вершины пламя и покрывающая пеплом целые области. Говорят, что под ее громадой прикован гигант Тифон.
   Птолемей сделал знак Селевку следовать за ним и пришпорил коня, словно собирался проинспектировать колонну, но, проскакав с полстадия, вновь перешел на шаг и спросил:
   — Что с Александром?
   — Не знаю. Он такой с тех пор, как у нас побывал тот египтянин, — ответил Селевк.
   — Не нравятся мне эти египтяне, — глубокомысленно проговорил Птолемей. — Кто знает, что он вбил ему в голову. Мало нам было этого ясновидца, Аристандра.
   — Ох, верно. Что он мог ему сообщить? Наверняка какую-то неприятность. А потом эта спешка с продвижением вперед… Уж не случилось ли чего с Парменионом?
   Птолемей бросил взгляд вперед на ехавшего невдалеке Александра.
   — Он бы сказал. И потом, с Парменионом Черный, Филот, Кратер да еще его двоюродный брат Аминта, командующий фессалийской конницей. Неужели никто бы не спасся?
   — Кто знает? Вдруг им устроили засаду… А возможно, он думает о Мемноне. Этот человек способен на все: пока мы тут разговариваем, он, может был, уже высадился в Македонии или в Пирее.
   — И что делать? Попросить Александра, чтобы сегодня пригласил нас на ужин?
   — Смотря в каком он будет настроении. Лучше бы посоветоваться с Гефестионом.
   — Да, лучше посоветоваться. Так и сделаем.
   Тем временем солнце село за горизонт, и двое друзей невольно задумались о девушках, которых оставили в слезах дома в Пиерии или Эордее и которые, быть может, в этот час тоже с тоской вспоминают о них.
   — Тебе не приходило в голову жениться? — вдруг спросил Птолемей.
   — Нет. А тебе?
   — Тоже нет. Но мне бы подошла Клеопатра.
   — И мне.
   — И Пердикке, если уж на то пошло.
   — Еще бы. И Пердикке тоже.
   В голове колонны раздался громкий крик. Это прискакали с рекогносцировки разведчики, последняя группа перед наступлением темноты:
   — Келены! Келены!
   — Где? — спросил Гефестион, выехав вперед.
   — В пяти стадиях, — ответил один из разведчиков, указывая на отдаленный холм, где мерцали мириады огней. Это было чудесное зрелище: как будто в гигантском муравейнике переливались тысячи светлячков.
   Александр словно очнулся и поднял руку, останавливая колонну.
   — Становимся лагерем здесь, — велел он. — К городу подойдем завтра. Это столица Фригии и резиденция персидского сатрапа провинции. Если Парменион еще не взял этот город, возьмем мы. В крепости должно быть немало денег.
   — Кажется, его настроение переменилось, — заметил Птолемей.
   — Да, — согласился Селевк. — Ему, наверное, вспомнились слова Аристотеля: «Проблема либо имеет решение, и тогда нет смысла беспокоиться, либо она не имеет решения, и тогда тоже нет смысла беспокоиться». Хорошо бы он пригласил нас на ужин.

ГЛАВА 38

   Аристотель прибыл в Метон на одном из последних кораблей, еще остававшихся в Пирее; на море уже вовсю властвовала зима. Капитан решил воспользоваться довольно крепким и постоянным ветром с юга, чтобы доставить партию оливкового масла, вина и пчелиного воска, которым иначе пришлось бы пролежать на складе до наступления весны, когда цены упадут.
   Высадившись, Аристотель сел в запряженную парой мулов повозку и отправился в Миезу. У него были ключи от всего комплекса зданий и разрешение пользоваться ими в любое время. Философ знал, что встретит здесь интересного собеседника, который сообщит ему известия об Александре, — Лисиппа.
   И он, в самом деле, увидел ваятеля за работой в литейной мастерской, где тот изготавливал из белой глины макет грандиозной скульптурной группы, изображавшей турму Александра при Гранике. Затем эта группа будет отлита в окончательных пропорциях для монумента. Уже почти настал вечер, и как в мастерской, так и в трапезной и в комнатах для гостей горели лампы.
   — С приездом, Аристотель! — приветствовал его Лисипп. — К сожалению, не могу подать тебе руку: она грязная. Если минутку подождешь, я буду весь к твоим услугам.
   Аристотель подошел к макету — скульптурной группе из двадцати шести фигур на платформе. Это было поразительно: он увидел плеск волн и ощутил яростный ритм галопа несущихся в атаку конников. И на все это взирал Александр — в панцире, с развевающимися волосами, восседая на взъяренном Букефале.
   Лисипп вымыл руки в тазике с водой.
   — Как тебе кажется?
   — Великолепно. Что поражает в твоих творениях, так это биение энергии в каждой фигуре, словно тела охвачены какой-то всепоглощающей страстью.
   — Посетители увидят их внезапно, взойдя на небольшое возвышение, — стал вдохновенно объяснять Лисипп, подняв свои огромные руки, чтобы получше изобразить сцену. — У них создастся впечатление, что конники скачут на них, что их сейчас опрокинут. Александр просил меня изобразить павших бессмертными, и я приложил все силы, чтобы удовлетворить это его пожелание и хотя бы частично возместить родителям юношей понесенную утрату.
   — И в то же время его самого ты делаешь живой легендой, — проговорил Аристотель.
   — Он все равно стал бы ею, тебе не кажется? — Лисипп снял свой кожаный фартук и повесил на гвоздь. — Ужин почти готов. Поешь с нами?
   — Охотно, — ответил Аристотель. — Кто еще здесь с тобой?
   — Харет, мой помощник, — сказал скульптор, указывая на сухощавого юношу с редковатыми волосами, который со стамеской возился в углу над деревянной моделью. Почтительно склонив голову, он поздоровался с философом. — И, кроме того, здесь посол от города Тарента, Эвемер Каллиполийский, интересный человек. К тому же, возможно, он сообщит нам что-нибудь об Александре Эпирском.
   Они вышли из мастерской и направились через внутренний портик в трапезную. Здесь Аристотель с грустью вспомнил о своем последнем ужине с Филиппом.
   — Ты надолго? — спросил Лисипп.
   — Нет. В своем последнем письме я дал Каллисфену инструкции, чтобы он ответил мне сюда, в Миезу, и мне не терпится прочитать, что он напишет. Потом я отправлюсь в Эги.
   — В старый дворец?
   — Я принесу дары на царскую могилу. Мне нужно встретиться там кое с кем.
   Лисипп на мгновение заколебался.
   — Ходят слухи, что ты расследуешь убийство Филиппа, но, возможно, это всего лишь слухи…
   — Нет, не слухи, — с невозмутимым видом подтвердил Аристотель.
   — Александр знает об этом?
   — По-видимому, да, хотя сначала он доверил это задание моему племяннику Каллисфену.
   — А царица-мать?
   — Я ничего не предпринимал, чтобы сообщить ей, но у Олимпиады повсюду уши. Вполне вероятно, она тоже знает.
   — Ты не боишься?
   — Полагаю, регент Антипатр позаботится о том, чтобы со мной ничего не случилось. Видишь этого возницу? — Аристотель указал на человека, привезшего его в Миезу, а теперь устраивавшего мулов в стойло. — У него в переметной суме македонский меч. А, кроме того, имеется дворцовая охрана.
   Лисипп взглянул на возницу — гора мускулов с кошачьими движениями; видно за версту, что это боец из царской охраны.
   — Боги! Да он бы мог позировать для статуи Геракла!
   Они уселись за стол.
   — Никаких лож, — прокомментировал художник. — Как в старые времена: едим сидя.
   — Так лучше, — заметил философ. — Я уже отвык есть лежа. Ну, что ты сообщишь мне об Александре?
   — Я думал, Каллисфен держит тебя в курсе.
   — Разумеется. Но мне не терпится узнать твои личные впечатления. Каким ты его нашел?
   — Он весь погружен в свою мечту. Ничто не остановит его, пока он не достигнет цели.
   — И какова же, по-твоему, эта цель?
   Лисипп помолчал, уставившись на слугу, который руками размешивал что-то в печи; потом, не поворачивая головы, проговорил:
   — Изменить мир. Аристотель вздохнул:
   — Думаю, ты угадал. Вопрос в том, изменит ли он его к лучшему или же к худшему.
   В этот момент вошел иноземный гость, Эвемер Каллиполийский, и представился сотрапезникам. Тем временем подали ужин: куриный суп с овощами, хлеб, сыр и крутые яйца с постным маслом и солью. И вино из Фасоса.
   — Какие вести от царя Александра Эпирского? — спросил Лисипп.
   — Великие вести, — ответил гость. — Во главе нашего войска он одерживает победу за победой. Он разбил мессапиев и япигов, и в его руках вся Апулия — большая территория, почти равная его царству.
   — И где он теперь? — спросил Аристотель.
   — Сейчас он должен быть на своих зимних квартирах. Весной он собирается вновь начать боевые действия против самнитов, варварского народа, живущего на севере, в горах. Он заключил союз с варварами, называющими себя римлянами, которые нападут на самнитов с севера, пока он движется с юга.
   — А как смотрят на него в Таренте?
   — Я не политик, но, насколько понимаю, хорошо… По крайней мере, пока.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Мои сограждане — странный народ: больше всего их занимают торговля и радости жизни. Поэтому они не очень любят воевать, и когда приходит беда, то зовут кого-нибудь на помощь. Так вышло и с Александром Эпирским. Но могу поклясться, кое-кто считает, что он уже помогает им слишком долго и слишком хорошо.
   Аристотель саркастически улыбнулся:
   — Они верят, что он покинул свою страну и молодую жену и ринулся навстречу опасностям и лишениям, ночным бдениям, долгим переходам и кровавым битвам только ради того, чтобы тарентцы посвятили себя торговле и радостям жизни?
   Эвемер Каллиполийский пожал плечами:
   — Многие считают, что все у них в долгу, но потом всегда наступает момент, когда им приходится столкнуться с реальностью. Однако позвольте мне объяснить причину моего визита. Моим намерением было лишь встретиться с Лисиппом, и я благодарю богиню Фортуну за то, что она дала мне также возможность познакомиться с самим великим Аристотелем, светлейшим умом в греческом мире.
   Аристотель никак не отреагировал на высокопарный комплимент.
   Эвемер вернулся к прежней теме:
   — Некоторыми богатыми горожанами овладела мысль собрать деньги на грандиозный проект, который прославит наш город во всем мире.
   Лисипп, уже закончивший есть, прополоскал рот кубком красного вина и, откинувшись на спинку сиденья, сказал:
   — Продолжай.
   — Они бы хотели создать гигантскую статую Зевса, но не для храма, не для святилища, а такую, чтобы стояла полностью освещенная под открытым небом, посреди агоры.
   Лисипп улыбнулся, представив себе мысли своего помощника, и спросил:
   — Насколько гигантскую?
   Эвемер как будто заколебался, а потом одним духом выпалил:
   — Скажем, локтей ^[14] в сорок.
   Харет подскочил, а Лисипп вцепился в подлокотники и выпрямился.
   — Сорок локтей? Небесные боги! Ты отдаешь себе отчет в своих словах? Ты говоришь о статуе высотой с афинский Парфенон!
   — Именно. Мы, греки в колониях, мыслим масштабно.
   Скульптор повернулся к своему молодому помощнику:
   — Что скажешь, Харет? Сорок локтей — прекрасный размер, правда? Но, к сожалению, сейчас в мире нет человека, который был бы в состоянии возвести подобного гиганта.
   — Вознаграждение будет щедрым, — настаивал Эвемер.
   — Дело не в вознаграждении, — возразил Лисипп. — С современной техникой невозможно удержать бронзу в расплавленном состоянии так долго, чтобы она могла заполнить всю форму, а температуру внешнего блока не увеличить из-за риска, что форма треснет. Я не говорю, что это совершенно невозможно: ты можешь обратиться к другим художникам. Например, к Харету, почему бы и нет? — предложил он, поворошив жидковатые волосы своего застенчивого ученика. — Он говорит, что когда-нибудь сотворит самую большую в мире статую.
   Эвемер покачал головой.
   — Если уж не берется великий Лисипп, кто другой осмелится?
   Лисипп с улыбкой положил руку на плечо помощнику:
   — Может быть, Харет. Кто знает…
   Аристотеля поразила загоревшаяся в глазах юноши фантазия.
   — Ты откуда, парень?
   — С Линда, что на острове Родос.
   — Ты с Родоса…— повторил философ, словно это название вызвало в памяти нечто знакомое. — В твоих краях статуи называют «колоссами», не так ли?
   Слуга начал убирать со стола блюда и принес еще вина. Отпив глоток, Лисипп заговорил снова:
   — Твоя идея очаровала меня, Эвемер, хотя я и считаю ее нереальной. Как бы то ни было, сейчас я занят и буду занят еще несколько лет, так что у меня наверняка не найдется времени хорошенько обдумать эту работу. Но передай своим землякам, что отныне в уме Лисиппа существует образ Зевса и рано или поздно он может воплотиться во что-то — через год, через десять лет, через двадцать…
   Эвемер встал.
   — Что ж, прощай. Если передумаешь, знай, что мы всегда готовы принять тебя.
   — Прощай, Эвемер. Я должен вернуться в свою мастерскую, где турма конников застыла в ожидании, когда их оживят в расплавленной бронзе. Это турма Александра.

ГЛАВА 39

   Аристотель вошел в свое старое жилище, зажег лампы и, открыв ларец, вытащил оттуда почту от Каллисфена — папирусный свиток, запечатанный и перевязанный кожаным ремешком. Письмо было написано тайным шифром, ключ к которому имели лишь он сам, его племянник да еще Теофраст. Наложив на послание особый шаблон, отделявший последовательность значимых слов от балласта, философ начал читать.
   Закончив, он поднес лист к лампе и смотрел, как он коробится, пока не остался один уголок, который лизали голубые языки пламени, а потом и все письмо вместе с содержащейся в нем тайной рассыпалось пеплом. После этого Аристотель спустился в конюшню и разбудил возницу, который доставил его сюда. Философ вручил ему запечатанный пакет с письмом и после всяческих предостережений по поводу обращения с письмом велел:
   — Возьми самого лучшего коня и немедленно отправляйся в Метон. Капитан, что привез меня из Пирея, должен быть еще там. Скажи ему, чтобы вручил этот пакет лицу, указанному на адресе.
   — Сомневаюсь, что ему захочется отправляться в плавание: зима на носу.
   Аристотель вынул из плаща кошель с деньгами:
   — Вот это может его убедить. А теперь иди, скорее!
   Человек взял на конюшне коня, вынул из сумы меч и положил на его место письмо философа, засунул меч за пояс — и поскакал.
   Несмотря на глубокую ночь, Лисипп был занят своей работой и, услышав шум, подошел к окну, но увидел лишь, как Аристотель торопливо идет вдоль портика во внутреннем дворе. На следующее утро, бреясь перед зеркалом, он снова увидел, как философ, полностью одетый, с походной переметной сумой на плече, запрягает мулов. Скульптор вытер лицо, чтобы выйти и попрощаться, но в этот самый момент в дверь постучал слуга и вручил ему записку следующего содержания:

   Аристотель Лисиппу: здравствуй!
   Я должен немедленно отбыть по неотложному делу. Надеюсь на скорую встречу. Желаю тебе всяческих успехов в работе. Будь здоров.

   Аристотель сел в маленькую повозку и поехал по дороге, ведущей на север. Наверху серело затянутое облаками небо, и было холодно, вот-вот мог пойти снег. Закрыв окно, скульптор закончил бритье и спустился к завтраку.

***

   Философ ехал весь день, остановившись лишь перекусить на постоялом дворе в Китионе, на полдороге. Когда он прибыл в Эги, уже темнело, и он сразу направился к гробнице Филиппа, где по бокам от алтаря горели два треножника. Аристотель высыпал на треножники несколько щепоток драгоценного восточного благовония и в задумчивости постоял перед каменным порталом, украшенным на архитраве прекраснейшей сценой охоты. В этот момент перед его взором снова явился царь, слезающий с коня во дворике в Миезе; вот он, проклиная свою хромую ногу, кричит: «Где Александр?»
   И философ вполголоса повторил:
   — Где Александр? — после чего отвернулся от молчаливой величественной гробницы и ушел.
   Он остановился в своем маленьком домишке на окраине города и весь следующий день провел, читая и подправляя некоторые свои записи. Погода делалась все хуже, над вершиной Бермия, уже припорошенной снегом, сгущались темные тучи. Аристотель подождал наступления темноты, потом надел плащ, накинул на голову капюшон и вышел на почти безлюдную улицу.
   Он миновал театр, видевший, как царь на вершине славы падает в пыль и кровь, и зашагал по дороге, ведущей в поля. Он искал одну одинокую могилу.
   Время от времени Аристотель поднимал глаза к свинцовому небу и плотнее укутывался в плащ, спасаясь от холодного ветра, который с наступлением темноты подул с гор.
   Наконец легкий шум шагов на дороге заставил его свернуть налево. Он увидел, как мимо торопливо проскользнула маленькая женская фигурка. Она остановилась чуть впереди перед курганом.
   Вот она опустилась на колени и что-то поставила на могилу, потом приложила ладони и голову к грубому камню и накрыла его своим плащом, словно желая согреть. Темноту начали прочерчивать белые кристаллы снега.
   Аристотель попытался еще плотнее закутаться в свой плащ, но в этот момент порыв леденящего ветра вызвал у него приступ кашля. Женщина вскочила и обернулась к дубовой рощице.
   — Кто там? — спросила она прерывающимся голосом.
   — Некто ищущий истину.
   — Тогда дай рассмотреть тебя, — ответила женщина. Аристотель вышел из своего укрытия и подошел к ней.
   — Я Аристотель из Стагиры.
   — Великий ученый, — кивнула женщина. — Что заставило тебя прийти в это печальное место?
   — Я сказал тебе: поиски истины.
   — Какой истины?
   — Истины о смерти царя Филиппа.
   Женщина, а точнее, молодая девушка с большими темными глазами опустила голову и ссутулилась, словно отягощенная непомерным грузом.
   — Не думаю, что могу тебе помочь.
   — Зачем ты пришла в темноте почтить эту могилу? Здесь погребен Павсаний, убийца царя.
   — Затем, что он был мой жених и я любила его. Он уже дал мне свадебные дары, и мы должны были пожениться.
   — Я слышал разговоры об этом. Потому и пришел сюда. Это правда, что он был любовником Филиппа?
   Девушка покачала головой:
   — Я… не знаю.
   — Говорят, что, когда Филипп женился на молодой Эвридике, Павсаний устроил ему сцену ревности и это привело в ярость отца молодой жены, знатного Аттала. — Аристотель не спускал глаз с лица девушки, и ему показалось, что, пока он рассказывал эту позорную историю, на бледных щеках блеснули слезы. — По слухам, Аттал пригласил его в свой охотничий домик, а потом на всю ночь отдал на поругание своим егерям.
   Девушка безутешно плакала, но это не разжалобило философа, который продолжал:
   — Тогда Павсаний попросил Филиппа отомстить за его унижение, а когда царь не согласился, убил его. Так все и было на самом деле?
   Девушка вытерла слезы краем плаща.
   — Это правда? — спросил Аристотель.
   — Да, — подтвердила она сквозь рыдания.
   — Чистая правда?
   Девушка не ответила.
   — Про эпизод в охотничьем домике Аттала я знаю, что это правда: у меня есть свои осведомители. Но что послужило тому причиной? Или это просто темные дела любви мужчины к мужчине?
   Девушка попыталась уйти, не желая продолжать разговор. Платок у нее на голове уже побелел от снега, и земля вокруг тоже покрылась тонкой белоснежной пеленой. Аристотель взял девушку под руку.
   — Ну? — настаивал он, уставившись ей в лицо своими маленькими серыми глазками хищника.
   Девушка покачала головой.
   — Пошли со мной, — сказал ей философ неожиданно ласковым тоном. — У меня поблизости дом, и огонь, наверное, еще не погас.