Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Пески Амона

   Царица-мать снова склонилась к его руке и не отпускала ее, покрывая поцелуями. Супруга Великого Царя тоже подошла к Александру, чтобы выказать ему такое же почтение, и царя молнией поразила ее невероятная красота. Но потом, оглядевшись, он понял, что и другие женщины не менее изумительны, и шепнул на ухо Гефестиону:
   — Клянусь Зевсом, эти женщины — мучение для глаз!
   Однако было заметно, что он высматривает какое-то одно лицо.
   — В лагере нет других женщин? — спросил царь.
   — Нет, — ответил Гефестион.
   — Ты уверен?
   — Совершенно уверен. — Но потом, полагая, что уловил разочарование друга, добавил: — Вся царская свита находится в Дамаске. Возможно, там мы найдем то, что ты ищешь.
   — Я ничего не ищу, — резко оборвал его царь и обернулся к евнуху: — Скажи царице-матери, жене Дария и всем прочим, что с ними будут обращаться с должным почтением и им нечего бояться. Они могут, не стесняясь, просить все, что им нужно, и их просьбы в разумных пределах будут удовлетворены.
   — Царица и царица-мать благодарят тебя, государь, — перевел евнух, — и за твое сострадание и доброту души призывают на тебя благоволение Ахура-Мазды.
   Александр кивнул и вышел в сопровождении Гефестиона. Он распорядился собрать павших и устроить им торжественные похороны.
   В этот вечер Каллисфен написал в своей реляции, что погибло всего тридцать девять македонян. На самом деле счет был гораздо более горьким, и царь, проковыляв мимо страшно изувеченных бездыханных тел, понял, что их тысячи. Наибольшие потери были в центре — там, где стояли греческие наемники.
   На холмах срубили десятки деревьев и возвели огромный погребальный костер, на который перед выстроившимся войском возложили тела погибших. А когда погребение закончилось, Александр устроил смотр своим солдатам; перед ним несли красное знамя того же цвета, что и повязка у него на бедре. Для всех отрядов он произнес похвальную ободряющую речь, и все солдаты видели, что сам он тоже сражался отважно. Многим царь вручил памятные подарки.
   Под конец он крикнул:
   — Я горжусь вами, солдаты! Вы разбили самое мощное войско на земле. Ни один грек или македонянин до сих пор не завоевывал столь обширной территории! Вы лучшие, вы непобедимы. Нет силы, которая могла бы противостоять вам!
   Солдаты ответили хором бешеных криков, а ветер тем временем разнес прах их павших товарищей и поднял в воздух, к серому осеннему небу, мириады искр.
   Когда наступил вечер, Александр велел отвести себя к плененному персидскому воину, которого он приказал пощадить на поле боя. Пленник сидел на земле со связанными руками и ногами, но, завидев царя, встал перед ним на колени, и тот лично развязал его. После чего спросил, помогая себе жестами:
   — Ты помнишь меня?
   Пленник кивнул.
   — Ты спас мне жизнь, — добавил Александр.
   Воин улыбнулся и показал жестами, что в то время еще один мальчик охотился на льва.
   — Гефестион, — объяснил Александр. — Он где-то здесь. Он все тот же.
   Пленник снова улыбнулся.
   — Ты свободен, — сказал Александр, сопроводив свои слова красноречивым жестом. — Можешь возвращаться к своему народу и своему царю.
   Персидский воин как будто бы не понял; тогда царь велел привести коня и дал ему в руки поводья.
   — Можешь ехать. Кто-нибудь ждет тебя дома. Дети? — спросил царь, опустив руку ладонью вниз и изображая рост ребенка.
   Перс поднял ладонь на высоту взрослого, и Александр улыбнулся:
   — Да, время идет.
   Перс пристально и серьезно посмотрел на него своими черными как ночь, блестящими от волнения глазами, приложил руку к сердцу, а потом коснулся ею груди Александра.
   — Иди, — проговорил царь, — пока совсем не стемнело.
   Персидский воин что-то прошептал на своем языке, потом вскочил на коня и исчез вдали.
   В ту же ночь во вражеском лагере обнаружили египтянина Сисина, из-за которого годом раньше взяли под стражу царевича Аминту. После короткого разбирательства Птолемей без сомнений признал египтянина персидским шпионом, но прежде, чем казнить, велел позвать Каллисфена, в уверенности, что у того найдутся вопросы к этому человеку.
   Едва завидев историка, пленник бросился к его ногам.
   — Сострадания! Персы взяли меня в плен и хотели получить сведения о вашем войске, но я не сказал ни слова, ни единого…
   Каллисфен жестом руки остановил его.
   — Несомненно, персы очень хорошо обходятся с пленниками: у тебя роскошный шатер, двое рабов и три служанки. А где следы пыток, которым тебя подвергли? У тебя весьма цветущий вид.
   — Но я…
   Историк надвинулся на него:
   — У тебя единственная возможность спастись — все рассказать. Я хочу знать все, а особенно о деле с царевичем Аминтой, о письме Дария, об обещанных им деньгах за убийство Александра, и все прочее.
   Лицо Сисина немного обрело цвет.
   — Мой выдающийся друг, — начал египтянин, — в мои намерения не входило разглашать тайные и деликатные аспекты моей работы, но когда на кону стоит жизнь, я с большой неохотой, против собственной воли…
   Каллисфен сделал жест, означавший, что у него не так много времени, чтобы попусту терять его.
   — И потому, как уже говорил, могу продемонстрировать тебе, что не делал ничего иного, кроме верного служения македонскому трону: это по приказу царицы-матери Олимпиады я придумал ту историю.
   Каллисфену вспомнился вкус чернил на том письме, столь знакомый.
   — Продолжай, — велел он египтянину.
   — Так вот, царица-мать Олимпиада была очень озабочена тем, что Аминта рано или поздно представит собой угрозу ее сыну Александру, который далеко в чужих краях подвергается всевозможным опасностям. А что, если Александр потерпит поражение? Войска могут провозгласить царем Аминту, а взамен добиться возвращения на родину, подальше от такой тяжелой жизни. И потому она заставила своего раба-перса, подаренного ей Филиппом, написать письмо. Он искусно подделал печати варваров, скопировав их с посланий, хранящихся в дворцовой канцелярии. Царица удостоила меня своим доверием, чтобы я…
   — Понятно, — прервал его Каллисфен. — Но… КЭ.К yfCG персидский гонец?
   Сисин прокашлялся:
   — Мои деликатные занятия часто вынуждали меня бывать в персидских домах, где у меня имеются влиятельные друзья. Было не очень трудно убедить правителя Нисибии предоставить мне вестового и поручить ему доставку письма.
   — И не очень трудно было потом избавиться от него при помощи яда, когда ты испугался, что он заговорит.
   — Всегда лучше быть уверенным, — невозмутимо ответил египтянин. — Хотя этому бедняге все равно было не о чем особенно рассказывать.
   «И таким образом, — подумал Каллисфен, — ты остался единственным хранителем истины. Но какой?»
   — Ты многое мне раскрыл, — быстро проговорил историк, — но не объяснил своего присутствия здесь, среди такой роскоши. Нам остается думать, что письмо все-таки было настоящим.
   — Согласен, такую возможность можно было бы рассмотреть.
   Историк снова замолчал, погрузившись в размышления. Вероятность того, что Великий Царь хотел подкупить Аминту, оставалась. Однако если не считать инсинуаций Сисина, так и не нашлось доказательств участия в сговоре самого Аминты. Каллисфен решил, что ему придется взять на себя ответственность за принятие определенного решения. Он посмотрел прямо в лицо своего собеседника.
   — Тебе лучше сказать мне правду. Ты, македонский осведомитель, найден в персидском лагере в компрометирующей тебя ситуации. У Птолемея нет сомнений, что ты персидский шпион.
   — Мой благородный господин, — ответил египтянин, — я благодарю богов за то, что послали мне такого умного и рассудительного человека, с которым можно все обсудить. Я располагаю существенной суммой денег в Сидоне, и, если нам удастся договориться, я подготовлю версию из приемлемых фактов, которыми ты мог бы убедить военачальника Птолемея.
   — Лучше скажи мне правду, — повторил Каллисфен, не поддаваясь на столь заманчивое предложение.
   — Скажем, я хотел действовать самостоятельно, и, учитывая мои связи, Великий Царь подумал, что я мог бы вернуться в Анатолию и убедить правительства некоторых городов открыть порты его флоту и тем самым…
   — И тем самым перерезать наши связи с Македонией.
   — Пятнадцати талантов хватило бы, чтобы убедить тебя в моей невиновности?
   Историк посмотрел на него подозрительным взглядом.
   — А остальные двадцать — чтобы убедить военачальника Птолемея?
   Каллисфен поколебался, прежде чем ответить:
   — Полагаю, что хватит.
   Он вышел из шатра и пошел к Птолемею.
   — Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, — указал он ему. — Кроме того, что этот египтянин шпион, он еще хранит опасные секреты, касающиеся царицы и…
   — Ни слова больше. И к тому же я никогда не любил египтян.
   — Погоди так говорить, — ответил Каллисфен. — Скоро ты познакомишься со многими. Ходит слух, что Александр хочет захватить Египет.

ГЛАВА 51

   Из Дамаска, куда он был послан скорым маршем, Парменион сообщил, что занял царские палаты и захватил казну и свиту Великого Царя.
   Всего две тысячи шестьсот талантов в серебряных монетах и пятьсот мин в золотых слитках, и еще триста пятьдесят наложниц, триста двадцать девять флейтисток и арфисток, триста поваров, шестьдесят дегустаторов вин, тридцать кондитеров и сорок парфюмеров.
   — Великий Зевс! — воскликнул Александр, закончив читать. — Вот это называется уметь жить!
   — Есть еще личное послание, чтобы передать устно, — добавил гонец, когда царь свернул письмо.
   — Говори. О чем оно?
   — Парменион сообщает тебе, что привезет из Дамаска одну знатную даму с двумя сыновьями. Ее зовут Барсина.
   Александр покачал головой, словно не веря услышанному.
   — Это невозможно, — прошептал он.
   — Ах да, — ответил гонец. — Парменион сказал мне, что старый солдат назовет тебе пароль, если ты не поверишь.
   — Понятно, — прервал его Александр. — Понятно. Можешь идти.

***

   Он вновь увидел ее через восемь дней, которые показались вечностью. Охваченный неясными чувствами, Александр смотрел на нее, мелькающую между солдатами, когда она ехала верхом, окруженная двумя рядами гетайров из охраны Пармениона. На ней были скифские кожаные штаны и серый войлочный камзол, волосы собраны сзади в узел. Она была, если такое возможно, еще красивее, чем во время прежней встречи.
   Ее лицо слегка побледнело, и черты заострились, так что огромные черные глаза казались огромными и сверкали ярким мерцающим светом, как звезды.
   Александр явился к ней много позже, когда лагерь уже погрузился в тишину и заступила вторая стража. Служанка объявила о его прибытии, и он вошел. На нем был короткий военный хитон и серый шерстяной плащ на плечах.
   Барсина успела принять ванну и переодеться — надела длинное, до пят, легкое персидское платье, которое подчеркивало фигуру, — а в ее шатре пахло лавандой.
   — Мой господин, — тихо проговорила она, склонив голову.
   — Барсина…
   Александр приблизился на несколько шагов.
   — Я ждал этого момента с тех пор, как последний раз видел тебя.
   — Моя душа полна скорби.
   — Я знаю: ты потеряла мужа.
   — Лучшего из людей, самого заботливого отца, самого нежного мужа.
   — Он был единственным врагом, которого я уважал, а может быть, даже боялся.
   Барсина не поднимала глаз, понимая, что является его добычей, что жена врага — почетная награда победителю. Но ей также говорили, что этот молодой мужчина проявил сострадание к старой царице-матери, жене и детям Дария.
   Александр протянул руку к ее подбородку, и Барсина подняла голову и встретила его взгляд — яркую голубизну ясного неба, голубизну, какая была во взгляде Мемнона, и мрачный цвет смерти и ночи. Женщина почувствовала, что ее словно засасывает водоворотом, захватывает неодолимое головокружение, как будто она смотрит на бога или какое-то фантастическое существо.
   — Барсина…— повторил Александр, и его голос дрожал от глубокой страсти, от жгучего желания.
   — Ты можешь сделать со мной все, что хочешь: ты победитель. Но у меня перед глазами всегда будет образ Мемнона.
   — Мертвые остаются с мертвыми, — ответил царь. — У тебя перед глазами я, и я больше не дам тебе уйти, так как увидел, что жизнь в тебе хочет забыть смерть. Сегодня жизнь — это я. Посмотри на меня. Посмотри на меня, Барсина, и скажи, что это неправда.
   Барсина не ответила. Она посмотрела прямо ему в глаза с выражением отчаяния и в то же время растерянности. Две крупные слезы блеснули на ее веках, как чистая ключевая вода, и, медленно скатившись по щекам, смочили губы и остановились там. Александр приблизился так, что ощущал на лице ее дыхание, а грудью чувствовал прикосновение ее груди.
   — Ты будешь моей, — прошептал он, а потом резко отвернулся и вышел.
   Спустя мгновение послышалось ржание Букефала и нервный топот копыт, перешедший в мерный галоп, как удары молота в глубокой ночной тишине.
 
   На следующий день Каллисфен получил еще одно шифрованное письмо от своего дяди; оно прибыло с гонцом, доставившим почту Антипатра из Македонии.

   Я узнал, где находится дочь Никандра, соучастника Павсания в убийстве Филиппа. Девочка живет в храме Артемиды, у фракийской границы, под опекой тамошнего жреца. Но этот жрец по происхождению перс и приходится родственником сатрапу Вифинии, который в прошлом присылал ему деньги и довольно дорогие дары для храма. Это навело меня на мысль, что царь Дарий был причастен к убийству Филиппа; кроме того, мне удалось тайно прочесть хранящееся в храме письмо, которое, похоже, делает данное объяснение наиболее вероятным.

   Каллисфен отправился к Александру.
   — Расследование смерти твоего отца продолжается, и вот важные новости: похоже, персы имели прямое отношение к убийству. Они все еще оказывают покровительство человеку, принимавшему участие в заговоре.
   — Это многое объясняет, — ответил царь. — И подумай только, Дарий посмел прислать мне такого рода письмо!
   Он сунул Каллисфену послание, только что доставленное ему делегацией от Великого Царя.

   Дарий, Царь Царей, владыка четырех сторон света, свет ариев, Александру, царю македонян: здравствуй!
   Твой отец Филипп во время правления царя Арзеса первым нанес оскорбление персам, хотя они не причинили ему никакого вреда. Когда царем стал я, ты не прислал мне посольства, чтобы подтвердить старую дружбу, а вместо этого вторгся в Азию, нанеся нам огромный ущерб. И мне пришлось встретить тебя с войском, чтобы защитить мою страну и отвоевать мои древние владения. Исход битвы был таков, как решили боги, но я обращаюсь к тебе как монарх к монарху, чтобы ты освободил моих детей, мою мать и мою жену. Я готов заключить с тобой договор о дружбе; для этого прошу тебя отправить с моей делегацией своего посланника, чтобы мы могли уточнить условия договора.

   Каллисфен сложил письмо.
   — Он возлагает всю вину на тебя, отстаивает свое право на защиту, однако признает поражение и расположен стать твоим другом и союзником, если ты отпустишь его семью. Что думаешь делать?
   В это время вошел Евмен с копией уже приготовленного для царя ответа, и Александр попросил прочесть. Секретарь прокашлялся и начал:

   Александр, царь македонян, Дарию, царю персов: здравствуй!
   Твои предки вторгались в Македонию и Грецию, причинив нам огромный ущерб без всякой причины. Я избран верховным командующим греков и вторгся в Азию, чтобы отомстить за вашу агрессию. Вы помогали Перинфу против моего отца и опустошали Фракию, которая является нашей территорией.

   Александр остановил его:
   — Добавь еще то, что я скажу сейчас:

   Царь Филипп был убит в результате заговора, поддержанного вами, и это доказывают написанные вами письма.

   Евмен удивленно посмотрел на Александра и Каллисфена, и последний сказал:
   — Потом объясню.

   Кроме того, ты захватил трон обманным путем; ты подкупил греков, чтобы они начали войну против меня, и постарался разрушить мир, с таким трудом мною достигнутый. Я с помощью богов разбил твоих полководцев и победил тебя на поле боя и потому в ответе за твоих солдат, перешедших на мою сторону, и других людей, которые рядом со мной. Посему ты должен обращаться ко мне как к владыке Азии. Проси всего, что сочтешь нужным, явившись лично или через своих послов. Проси отпустить твою жену, твоих детей и твою мать, и ты получишь их, если сможешь уговорить меня. И в будущем, если будешь обращаться ко мне, обращайся не как к равному. Ты должен называть меня царем Азии. Я — нынешний владелец того, что когда-то принадлежало тебе. А если не послушаешься, я приму к тебе меры, как к преступнику, нарушающему государственные установления. Если же ты по-прежнему будешь заявлять о своих правах на трон, то выходи в поле и сражайся, чтобы защитить их, а не убегай, потому что я все равно найду тебя где угодно.

   — Ты ему не оставляешь большого выбора, — прокомментировал Каллисфен.
   — Да, действительно, — ответил Александр. — И если он мужчина и царь, то должен будет отреагировать.

ГЛАВА 52

   В начале зимы войско двинулось на юг, к побережью Финикии. Александр решил, что полностью захватил все порты, доступные персам, и это не позволит противнику предпринять какие-либо действия в Эгейском море, а тем более в Греции.
   Город Арад встретил победителя с великими почестями, а Сидон даже пообещал отозвать свои пятьдесят кораблей из персидского флота и передать в его распоряжение. Возбуждение македонян вознеслось до звезд; казалось, сами боги выровняли дорогу перед молодым полководцем, и завоевание превратилось в захватывающее путешествие для открытия новых миров, других народов, чудесных краев.
   В Сидон прибыла свита Великого Царя, которую Парменион захватил в Дамаске: невероятная толпа рабов, музыкантов, поваров, дегустаторов вин, евнухов, церемониймейстеров, танцовщиц, флейтисток, магов, гадальщиков, фокусников, и все они поднимали и без того приподнятый дух солдат и командиров Александра. Царь же встретил их с великой человечностью, проявил большое участие к их судьбе и их личным делам и велел обращаться с ними уважительно.
   Когда казалось, что перед монархом и его товарищами прошла уже вся процессия, агриане привели еще одну группу пленников.
   — Мы их нашли в штаб-квартире сатрапа Сирии, — объяснил командир агрианского отряда.
   — А вот этого я знаю, — сказал Селевк, указывая на дородного мужчину с венчиком седых волос вокруг лысины.
   — Евмолп из Сол! — воскликнул Птолемей. — Вот так сюрприз!
   — Мои господа, государь! — приветствовал их осведомитель, простершись на земле.
   — Гляди-ка, гляди-ка… Не знаю почему, но у меня возникло некоторое подозрение…— с иронией проговорил Пердикка.
   — И у меня тоже, — перебил его Селевк. — Так вот как Дарий оказался у нас в тылу в Иссе. Скажи-ка, Евмолп, сколько тебе заплатили за предательство?
   Бедняга побледнел как полотно и попытался выдавить постную улыбку.
   — Но, государь, мои господа, неужели же вы думаете, что я мог…
   — О, конечно, мог, — подтвердил приведший его командир, обращаясь к Александру. — Мне рассказал о нем сатрап Сирии, который вот-вот прибудет сам, чтобы поклясться тебе в верности.
   — Введите его! — приказал царь, входя в свой шатер. — Мы сейчас же устроим над ним суд.
   Усевшись в окружении своих товарищей, он спросил осведомителя:
   — Хочешь что-нибудь сказать перед смертью?
   Евмолп потупился и не произнес ни слова. Это молчание неожиданно придало ему достоинства. Он вдруг стал кем-то иным — не тем всегда готовым к шутке, заискивающим весельчаком, которого все знали до сих пор.
   — Тебе нечего сказать? — снова спросил Евмен. — Как ты посмел? Они могли перебить нас всех до последнего. Донесение твоего гонца завело нас в безвыходную ловушку.
   — Ну и свинья же ты! — обругал его Леоннат. — Будь решение за мной, ты бы у меня не отделался скорой смертью. Сначала я вырвал бы тебе все ногти, а потом…
   Евмолп поднял к своим судьям водянистый взгляд.
   — Ну? — продолжал давить Александр.
   — Государь…— начал осведомитель. — Я всегда был шпионом. С детства я зарабатывал на жизнь, выслеживая неверных жен и получая деньги от рогатых мужей. Больше я ничего не умею. Я всегда гонялся за деньгами и служил тому, кто платил лучше. Однако…
   — Однако — что? — надвинулся на него Евмен.
   — Однако с тех пор, как поступил на службу к твоему отцу, царю Филиппу, я не шпионил больше ни для кого другого, клянусь. И знаешь почему, мой господин? Потому что твой отец был выдающимся человеком. О, разумеется, он хорошо платил, но наши отношения этим не ограничивались. Когда я встречался с ним, доставляя свои донесения, он усаживал меня как старого друга, сам наливал мне вина, расспрашивал о здоровье и все такое, понимаешь?
   — Неужели ты видел от меня какое-то зло? — спросил Александр. — Я что, обращался с тобой не как со старым другом, а как с продажным шпионом?
   — Никогда, — признал Евмолп, — и потому я хранил тебе верность. Но я был бы верен тебе в любом случае, хотя бы потому, что ты сын твоего отца.
   — Тогда почему же ты меня предал?
   — Из-за страха, мой господин. Сатрап, который сейчас приедет к тебе давать клятву верности и тем самым нарушать клятву, данную раньше своему царю, напугал меня до смерти. Он смотрел мне в глаза, а сам обсасывал жареного дрозда, словно говоря: «Вот что я с тобой сделаю — обдеру с твоего тела каждую косточку». А потом подвел меня к окну, чтобы я посмотрел во двор. Там был мой гонец, тот молодец, которого я всегда посылал к тебе, — с него живого содрали шкуру, а оторванные яйца повесили на шею.
   Голос старика задрожал, а водянистые рыбьи глаза наполнились настоящими слезами.
   — С него содрали мясо до костей… И это еще не все. Там сидел варвар и затачивал акациевый кол, а потом, заточив, стал шлифовать его пемзой. Кол предназначался мне. Ты когда-нибудь видел, как человека сажают на кол, мой господин? Кол проходит сквозь тело, но не убивает, и несчастному приходится вынести все, что только может вынести человек, — часами, а порой днями. Я предал тебя, потому что испугался, потому что никто за всю мою жизнь не требовал от меня такого мужества. А теперь, если хочешь, вели меня казнить, я заслужил это; но, пожалуйста, пусть моя смерть будет быстрой. Я знаю, что ты потерял много людей и тебе пришлось вынести жесточайшую битву, но я чувствовал, что ты победишь, я чувствовал. И зачем тебе мучить бедного старика, который не сделал бы тебе ничего плохого, если бы это зависело только от него, и который, предавая тебя, так страдал, что ты себе этого и представить не можешь, мой мальчик.
   Больше он ничего не сказал, а только шумно шмыгнул носом.
   Александр и товарищи переглянулись и поняли, что ни у кого из них не хватит духу вынести Евмолпу из Сол смертный приговор.
   — Я бы должен убить тебя, — заявил царь, — но ты прав: что мне это принесет? И, кроме того…
   Евмолп поднял голову, до того опущенную на грудь.
   — Кроме того, я знаю, что мужество — это добродетель, которую боги даруют лишь немногим. До тебя они не снизошли, но тебе выпали другие дары: проницательность, ум, а может быть, даже верность.
   — Ты хочешь сказать, что я не умру?
   — Да.
   — Да? — недоверчиво переспросил осведомитель.
   — Да, — подтвердил Александр, не удержавшись от полуулыбки.
   — И смогу работать на тебя?
   — Что вы на это скажете? — спросил царь у своих товарищей.
   — Я бы дал ему такую возможность, — предложил Птолемей.
   — Почему бы и нет? — подхватил Селевк. — В конечном счете, он всегда был отличным шпионом. И потом, мы же победили.
   — Тогда договорились, — решил царь. — Но ты должен, наконец, сменить этот дурацкий пароль, поскольку все равно выдал его врагу.
   — О да, конечно, — проговорил явно воспрявший Евмолп.
   — О каком пароле вы толкуете? — полюбопытствовал Селевк.
   — «Бараньи мозги», — невозмутимо ответил Александр.
   — Я бы обязательно велел его сменить, — сказал Селевк. — Мне кажется, я в жизни не слышал более дурацкого пароля.
   Александр сделал Евмолпу знак приблизиться:
   — Скажи мне новый.
   Осведомитель шепнул ему на ухо:
   — «Дрозд на вертеле». — Потом почтительно всем поклонился: — Благодарю вас, господа мои, мой царь, за вашу доброту, — и удалился на подкашивающихся от пережитого страха ногах.
   — И какой у него новый пароль? — спросил Селевк, едва Евмолп ушел.
   Александр покачал головой:
   — Дурацкий.

ГЛАВА 53

   Жители Сидона, всего несколько лет назад испытавшие жестокие преследования со стороны персидского гарнизона, с воодушевлением восприняли прибытие Александра и его обещания восстановить их прежний уклад. Но царствующая династия вся вымерла, и пришлось искать нового царя.
   — Почему бы тебе не заняться этим? — предложил Александр Гефестиону.
   — Мне? Но я тут никого не знаю. Где искать? И потом…
   — Значит, договорились, — оборвал его царь. — Этим займешься ты. А я должен провести переговоры с другими городами на побережье.
   Гефестион нашел себе толмача и стал бродить по Сидону инкогнито, озираясь на рынках, закусывая в кабачках и принимая приглашения на официальные обеды в самые престижные сидонские дома. Но ему так и не удалось найти никого, кто бы оказался достоин такого назначения.