Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Сын сновидения

   Рыдания становились все громче. Временами они вдруг сменялись хриплыми криками или продолжительными всхлипываниями.
   Подойдя к двери, Александр без колебаний открыл ее. Увиденное ужаснуло его. В углу со спутанными волосами, с красными распухшими глазами и остановившимся взглядом лежала Эвридика. К груди она прижимала бесчувственное тело ребенка. Голова и ручки малыша запрокинулись назад, и синюшный цвет их говорил, что уже началось разложение.
   Одежды на матери были разодраны, волосы запачканы кровью, лицо, руки и ноги покрыты синяками. Во всей комнате стоял тошнотворный запах пота, мочи и разложения.
   Закрыв глаза, Александр на мгновение вызвал в памяти образ Эвридики во всем ее великолепии, когда она восседала рядом с царем, его отцом, — любимая, заласканная, вызывающая у всех зависть, — и ощутил, как его охватывает ужас, а в груди и жилах на шее закипает ярость.
   Он повернулся к Евмену и спросил с еле скрываемой злобой:
   — Кто это сделал?
   Друг молча потупился.
   Александр снова прорычал:
   — Кто это сделал?
   — Не знаю.
   — Немедленно вызови кого-нибудь, пусть займутся ею. Вызови моего врача Филиппа, пусть позаботится о ней, пусть приготовит что-нибудь успокоительное.
   Он двинулся прочь, но Евмен задержал его:
   — Она не хочет расставаться со своим ребенком. Что делать?
   Александр остановился и повернулся к молодой женщине, которая, как испуганный зверь, еще глубже забилась в угол.
   Он тихо подошел к ней, опустился на колени и заглянул ей в глаза, слегка склонив голову набок, чтобы смягчить силу своего взгляда. Потом протянул руку и нежно погладил ее по щеке.
   Эвридика закрыла глаза, прислонила голову к стене и издала долгий горестный вздох.
   Александр протянул руки и прошептал:
   — Дай его мне, Эвридика, дай мне малыша. Он устал, разве ты не видишь? Нужно положить его поспать.
   Две крупные слезы медленно скатились по щекам молодой женщины до уголков ее губ.
   — Поспать…— пробормотала она и разжала руки. Александр осторожно взял малыша, словно тот, в самом деле, уснул, и вышел в коридор.
   Евмен между тем привел какую-то женщину из прислуги.
   — Я возьму его, государь, — тихо сказала она.
   Александр передал ей трупик.
   — Положи его рядом с моим отцом.

***

   — Зачем? — крикнул Александр, распахивая дверь. — Зачем?
   Царица Олимпиада встала и пылающим взглядом уставилась на него:
   — Ты посмел войти ко мне при оружии?
   — Я — царь македонян! — вскричал Александр. — И вхожу, куда захочу! Зачем ты убила ребенка, зачем так варварски обошлась с его матерью? Кто тебе велел это сделать?
   — Ты — царь македонян именно потому, что этот ребенок мертв, — бесстрастно ответила Олимпиада. — Может быть, ты не хотел этого? Ты забыл, как страдал, когда испугался потерять милость Филиппа? Забыл, что говорил Атталу в день свадьбы твоего отца?
   — Не забыл, но я не убиваю младенцев и не зверствую над беззащитными женщинами.
   — У царя нет выбора. Царь может быть только один, и не существует никакого закона, утверждающего, кто именно должен наследовать трон. Группа знати могла бы взять малыша под свою опеку и править от его имени до его совершеннолетия. Что бы ты делал в таком случае?
   — Я бы стал сражаться за трон!
   — И сколько бы крови пролил при этом? Ответь! Сколько вдов ты заставил бы плакать по погибшим, сколько матерей и сыновей погибли бы преждевременно, сколько полей было бы выжжено, сколько сел и городов предано огню и мечу? Держава, построенная твоим отцом, пришла бы в упадок!
   Александр овладел собой, лицо его помрачнело, словно побоище, предотвращенное преступлением его матери, вдруг отяготило его и чужое горе навалилось на его душу.
   — Значит, это судьба, — ответил он. — Такова судьба мужчины — допускать зверства, болезни, страдания и смерть, прежде чем кануть в ничто. Но в его силах, в его власти и в его воле при каждой возможности действовать благородно и проявлять милость. Это единственное достоинство даруется ему, пока он существует, и это единственный свет перед мраком бесконечной ночи…

ГЛАВА 40

   На следующий день Евмен объявил Александру, что гробница для его отца готова и что можно устраивать погребение. На самом деле в невероятно сжатые сроки была завершена лишь первая часть огромного склепа. Предусматривалось впоследствии строительство еще одного помещения — для всяких ценных предметов, чтобы сопроводить великого владыку в потусторонний мир.
   Пышно разодетого, в венке из золотых дубовых листьев, солдаты положили Филиппа на костер, и два батальона фаланги и эскадрон верховых гетайров отдали ему почести.
   Погребальный костер залили чистым вином, прах и кости завернули в пурпурно-золотую ткань в форме македонской хламиды и положили в массивный золотой гроб на ножках в виде львиных лап, со звездой Аргеадов на крышке.
   Внутрь гробницы поместили панцирь из железа, кожи и золота, который царь надевал при осаде Потидеи, пару бронзовых поножей, золотой колчан, покрытый позолотой парадный деревянный щит, украшенный в центре вырезанной по слоновой кости вакхической сценой. Его оружие — меч и наконечник копья — бросили в огонь на алтаре, а потом, согласно ритуалу, согнули, чтобы никто больше не мог ими воспользоваться.
   Александр возложил собственные дары: великолепный массивный серебряный кувшин с ручкой, украшенной бородатой головой сатира, и серебряный кубок чудесной красоты, с двумя ручками, легкий, почти невесомый.
   Вход в гробницу закрыли огромной мраморной двустворчатой дверью меж двух дорических полуколонн, воспроизводивших вход в царский дворец в Эгах, а византийскому художнику было поручено расписать архитрав великолепной сценой охоты.
   Царицы Олимпиады не было на похоронном ритуале, она не хотела возлагать никаких даров на погребальный костер или в гробницу мужа. Не хотела она и встречаться с Эвридикой.
   Когда солдаты закрыли мраморные двери, Александр заплакал: он любил отца и чувствовал, что за этими створками навсегда похоронена его юность.
   Эвридика отказывалась от пищи и осталась умирать от голода вместе с маленькой Европой, отвергая любые снадобья врача Филиппа.
   Для нее Александр тоже возвел великолепную гробницу и велел поставить внутри мраморный трон, которым отец пользовался, когда под дубами в Эгах вершил правосудие, — прекрасный, украшенный золотыми грифонами и сфинксами, с великолепным изображением квадриги лошадей на спинке. Выполнив свои обязанности, с душой, полной печали, Александр вернулся в Пеллу.

***

   Антипатр был военачальником из старой гвардии Филиппа, преданным трону и заслуживающим полного доверия. Александр поручил ему проследить за миссией Гекатея в Азии, под боком у Пармениона и Аттала, и с нетерпением ждал ее исхода.
   Он знал, что северные варвары, трибаллы и иллирийцы, недавно покоренные отцом, могут в любой момент восстать, и понимал, что греки приняли условия Коринфского мира только вследствие разгрома при Херонее и что все его враги, и, прежде всего Демосфен, еще живы и вовсю действуют. Но следовало принимать во внимание и то, что Аттал и Парменион контролируют Проливы и стоят во главе экспедиционного корпуса силой до пятнадцати тысяч воинов.
   И мало того, пришло известие, что персидские агенты установили контакты с афинянами из антимакедонской партии и предложили им серьезную финансовую помощь золотом для разжигания возмущений.
   Существовало множество факторов нестабильности, и если бы все эти угрозы проявились одновременно, новый монарх мог не устоять.
   Первый ответ на его запросы пришел к началу осени: Антипатр просил у царя немедленной аудиенции, и Александр принял его в бывшем кабинете своего отца. Старый полководец, хотя и был солдатом с головы до кончиков ногтей, не любил демонстрировать свое положение и обычно одевался, как простой горожанин. Это говорило о его уравновешенности и уверенности в себе.
   — Государь, — сказал он, войдя, — вот какое сообщение пришло из Азии: Аттал отказался сложить полномочия и вернуться в Пеллу; он оказал вооруженное сопротивление и был убит. Парменион заверяет тебя в своей преданности.
   — Антипатр, я хотел бы знать, что ты действительно думаешь о Парменионе. Тебе известно, что его сын Филот здесь, во дворце. В некотором смысле его можно считать моим заложником. Не в этом ли, по-твоему, кроется причина его заверений в верности?
   — Нет, — без колебаний ответил старый стратег. — Я хорошо знаю Пармениона. Он привязан к тебе и всегда тебя любил, еще когда ты был маленьким и залезал на колени к отцу во время военных советов в царской оружейной палате.
   Александру вдруг вспомнился стишок, который он распевал каждый раз, увидев седые волосы Пармениона:

 
Старый солдат на войну торопился,
А сам-то на землю, на землю свалился!
 

   И он ощутил глубокую грусть, задумавшись о том, как драматически власть изменяет отношения между людьми. Антипатр продолжил:
   — Но если у тебя остаются сомнения, есть лишь один способ развеять их.
   — Послать к нему Филота.
   — Именно, учитывая, что два других его сына, Никанор и Гектор, уже с ним.
   — Так я и поступлю. Пошлю к нему Филота с письмом, вызывающим его в Пеллу. Он нужен мне: боюсь, что грядет буря.
   — Это решение кажется мне очень мудрым, государь. Парменион выше всего ценит преданность.
   — Какие новости с севера?
   — Плохие. Трибаллы восстали и сожгли несколько наших пограничных гарнизонов.
   — Что мне посоветуешь?
   — Я направил им предупреждение. Если не одумаются, ударь по ним со всей силой.
   — Разумеется. А что на юге?
   — Ничего хорошего. Антимакедонская партия понемногу усиливается повсюду, вплоть до Фессалии. Ты очень молод, и кое-кто считает…
   — Говори, не стесняясь.
   — Что ты неопытный юноша и тебе не удастся удержать установленную Филиппом гегемонию.
   — Они пожалеют об этом.
   — И еще одно.
   — Говори.
   — Твой двоюродный брат Архелай…
   — Продолжай, — помрачнев, подбодрил его Александр.
   — Он стал жертвой несчастного случая на охоте.
   — Умер?
   Антипатр кивнул.
   — Когда мой отец захватил трон, то оставил жизнь как ему, так и Аминте, хотя на тот момент оба могли претендовать на власть.
   — Это был всего лишь несчастный случай на охоте, государь, — бесстрастно повторил Антипатр.
   — А где Аминта?
   — Внизу, в караульном помещении.
   — Не хочу, чтобы с ним что-то случилось: после убийства моего отца он был рядом со мной.
   Антипатр кивнул в знак того, что понял, и направился к двери.
   Александр встал и подошел к большой Аристотелевой карте, которую давно хотел установить в своем кабинете. О востоке и западе можно было не беспокоиться: они находились под надзором Александра Эпирского и Пармениона, всегда проявлявших верность. Но север и юг представляли собой большую угрозу. Следует как можно скорее и как можно решительнее нанести удар, не оставив никаких сомнений в том, что в Македонии есть монарх, не менее сильный, чем Филипп.
   Молодой царь вышел на галерею и устремил взгляд на горы, где когда-то скитался в изгнании. С приближением осени леса начинали менять цвет, и скоро следовало ждать снега — до весны в этой части страны все будет спокойно. В настоящий момент следует опасаться фессалийцев и фиванцев. Александр задумался о плане действий в ожидании возвращения из Азии Филота и Пармениона.
   Через несколько дней он снова собрал военный совет.
   — Я войду в Фессалию с готовым к войне войском и подтвержу свои полномочия тагоса, принадлежавшие отцу, а потом продвинусь к самым стенам Фив, — объявил он. — Фессалийцам следует понять, кто их новый господин, а фиванцы пусть до смерти перепугаются: они должны осознать, что в любой момент я могу напасть на них.
   — Есть одна сложность, — вмешался Гефестион. — Справа и слева от реки фессалийцы перегородили Темпейскую долину укреплениями. Проход заблокирован.
   Александр подошел к Аристотелевой карте и указал на гору Осса, обрывавшуюся в море.
   — Знаю, — сказал он. — Но мы пройдем вот здесь.
   — Но как? — спросил Птолемей. — Кажется, ни у кого из нас нет крыльев.
   — Зато у нас есть кувалды и зубила, — ответил Александр. — Мы высечем в скале ступени. Пусть прибудут пятьсот горняков из Пангея, самые лучшие. Хорошенько накормите их, оденьте, обуйте и пообещайте свободу, если закончат работу за десять дней. Пусть работают посменно без перерыва, со стороны моря. Фессалийцы не должны их видеть.
   — Ты это серьезно? — спросил Селевк.
   — Я никогда не шучу на военных советах. Действуйте.
   Все присутствующие озадаченно переглянулись. Было очевидно, что Александра не остановит ничто: никакое препятствие, никакое человеческое или божественное вмешательство.

ГЛАВА 41

   «Лестница Александра» была готова через шесть дней, и под покровом темноты ударные части «щитоносцев» беспрепятственно прошли через Фессалийскую равнину.
   Через несколько часов конный гонец принес фессалийскому военачальнику известие об этом, но без каких-либо объяснений, потому что на данный момент никто объяснить этого не мог.
   — Ты хочешь сказать мне, что у нас в тылу македонское войско во главе с самим царем?
   — Именно так.
   — И как, по-твоему, оно там оказалось?
   — Это неизвестно, но македоняне там, и их много.
   — Сколько?
   — От трех до пяти тысяч, и они хорошо вооружены и экипированы. И у них есть кони. Не много, но есть.
   — Это невозможно. По морю прохода нет, а по горам — тем более.
   Военачальник, некто Харидем, не успел договорить, как один из его солдат сообщил, что вдоль реки по направлению к укреплениям поднимаются два батальона фаланги и конный эскадрой гетайров. Это означало, что до вечера фессалийцы окажутся зажаты между двумя армиями. Чуть погодя еще один из его воинов сообщил, что македонский командир по имени Кратер хочет начать переговоры.
   — Скажи ему, что сейчас приду, — велел Харидем и вышел через боковые ворота на встречу с македонянином.
   — Меня зовут Кратер, — представился тот, — и я прошу тебя освободить проход. Мы не хотим причинять вам никакого вреда. Просто мы двигаемся на соединение с нашим царем, который у вас в тылу и идет в Ларису, где намеревается собрать совет Фессалийского союза.
   — У нас особенно и нет выбора, — заметил Харидем.
   — Да, выбора нет, — подтвердил Кратер.
   — Хорошо, договорились. Но можно узнать одну вещь?
   — Если в моих силах ответить, я отвечу, — очень официально объявил Кратер.
   — Ради всех богов, каким образом ваша пехота оказалась у меня в тылу?
   — Мы высекли ступени в склоне горы Осса.
   — Ступени?
   — Да. Мы сделали проход, чтобы поддерживать контакты с нашими союзниками фессалийцами.
   Побледневшему Харидему ничего не оставалось, кроме как пропустить македонян.
   Через два дня Александр вошел в Ларису, собрал совет Фессалийского союза и заставил его подтвердить свою пожизненную должность тагоса.
   Потом он дождался подхода остальных частей и, пройдя через Беотию, эффектно выстроил под стенами Фив огромное войско.
   — Я не хочу кровопролития, — заявил он. — Но они должны перепугаться до смерти. Позаботься об этом, Птолемей.
   И Птолемей выстроил войско, как во время битвы при Херонее, и провел его мимо городских стен. Он попросил Александра надеть те же доспехи, что были на его отце, и приготовил огромный военный барабан на колесах, который тащила четверка коней.
   Барабанный бой отчетливо слышался за городскими стенами, где несколько дней назад фиванцы пытались напасть на македонский гарнизон в Кадмейской цитадели. Воспоминания о недавнем трауре и страх перед грозной армадой немного охладили пыл самых ярых смутьянов, но не угасили ненависти и желания сбросить македонское иго.
   — Хватит? — спросил Александр Гефестиона, когда войска маршировали мимо стен Фив.
   — Пока хватит. Но не строй иллюзий. А что ты будешь делать с другими городами, где нападают на наши гарнизоны?
   — Ничего. Я хочу стать для греков предводителем, а не тираном. Они должны понять, что я им не враг. Что их враг — за морем, что это перс, отказавшийся дать свободу греческим городам в Азии.
   — Это правда, что ты велел расследовать убийство твоего отца?
   — Да, я поручил это Каллисфену.
   — И думаешь, ему удастся узнать истину?
   — Думаю, он сделает все возможное.
   — А если выяснится, что за убийством стоят греки? Например, афиняне?
   — Я решу, что делать, когда придет время.
   — Тебе известно, что Каллисфен встречался с Аристотелем?
   — Конечно.
   — А как ты объяснишь, что Аристотель не пришел поговорить с тобой?
   — В последнее время со мной было непросто поговорить. А может быть, он хотел сохранить полную независимость суждений.
   Последний отряд гетайров исчез из виду под все слабеющий бой барабана, и фиванцы собрались на совет, чтобы принять решение. Пришло письмо из Калабрии от Демосфена, призывавшее не отчаиваться.
   «На македонском троне мальчишка, — говорилось в письме, — и ситуация благоприятствует».
   Слова оратора всех воодушевили, хотя многие все же призывали к сдержанности. Вмешался один старик, потерявший при Херонее двоих сыновей:
   — Этот мальчишка, как его называет Демосфен, за три дня без потерь завоевал Фессалию и послал нам недвусмысленное предупреждение, устроив этот парад под нашими стенами. Я бы к нему прислушался.
   Но крики озлобленного большинства заглушили этот призыв, к рассудительности, и фиванцы стали готовиться к восстанию, как только представится такая возможность.
   Александр беспрепятственно подошел к Коринфу, созвал там совет всеэллинского союза и попросил назначить его командующим всех войск конфедерации.
   — Каждое государство — член союза — будет свободно устанавливать свои внутренние законы и порядки по своему усмотрению и в соответствии с традиционным государственным устройством, — заявил он с места, принадлежавшего раньше его отцу. — Единственная цель союза — освободить греков в Азии от персидской власти и поддерживать нерушимый мир между греками на полуострове.
   Все делегаты поддержали это предложение, за исключением спартанцев, которые в свое время также не поддерживали и Филиппа.
   — Мы сами привыкли возглавлять союзы, — заявил их представитель Александру. — Мы не привыкли к тому, чтобы нас вели.
   — Мне очень жаль, — ответил царь, — поскольку спартанцы — прекрасные воины. Однако сегодня самый могущественный народ среди греков — македоняне, и вполне справедливо, что они получают главенствующую роль.
   Но он произнес это с горечью, так как помнил спартанскую доблесть, проявленную при Фермопилах и Платее. Он также сознавал, что никакая сила не способна противостоять коррозии времени и только слава проживших жизнь с честью с течением лет возрастает.
   По пути назад Александр хотел посетить Дельфы и остался поражен и очарован чудесами священного города. Он остановился перед фронтоном грандиозного святилища Аполлона и взглянул на слова, начертанные золотыми буквами:
   ПОЗНАЙ САМОГО СЕБЯ
   — По-твоему, что они означают? — спросил его Кратер, которого никогда не занимали философские проблемы.
   — Это же очевидно, — ответил Александр. — Познать самого себя — самая сложная задача. Если кому-то удастся до дна познать самого себя, он сумеет понять и других, и окружающий мир.
   Они посмотрели на длинную очередь благочестивых паломников. Откуда только не приходили сюда люди с подношениями и вопросами для бога! Не было ни одного места в греческом мире, чьи представители не встретились бы здесь.
   — Ты веришь, что оракул говорит правду? — спросил Птолемей.
   — У меня в ушах все еще звучит ответ моему отцу.
   — Ответ был неоднозначный, — возразил Гефестион.
   — Но, в конце концов, он сбылся, — ответил Александр. — Будь с нами Аристотель, он бы, возможно, сказал, что пророчества способны скорее влиять на будущее, чем предвидеть его…
   — Вероятно, — кивнул Гефестион. — Когда-то и я посещал в Миезе его уроки: Аристотель ни во что не верит, даже в богов. Он опирается только на свой разум.

***

   Сложив руки на животе, Аристотель прислонился к спинке кресла.
   — А Дельфийский оракул? Ты учел ответ из Дельф? Даже это может вызвать подозрения. Помни: оракул живет за счет доверия к нему, но, чтобы создать это доверие, ему нужно бесконечное наследие знаний. И никто в мире не обладает такими знаниями, как жрецы святилища Аполлона: за счет их они могут предсказывать будущее. Или же определять его. Результат один.
   Каллисфен положил руки на стол, где были написаны имена всех, кого на данный момент можно было заподозрить в причастности к убийству царя.
   Аристотель продолжил:
   — Что ты знаешь об убийце? Кого он посещал последнее время, непосредственно перед цареубийством?
   — Насчет этого есть одна некрасивая история, дядя, — начал Каллисфен. — История, в которой глубоко замешан Аттал, отец Эвридики. Можно сказать, по уши.
   — И Аттала убили.
   — Именно.
   — И Эвридика тоже мертва.
   — По сути, да. Александр уже построил для нее пышную гробницу.
   — Более того, он набросился на свою мать Олимпиаду за то, что она с ней сделала, и, возможно, за убийство ребенка.
   — Это как будто оправдывает Александра.
   — Но в то же время убийство было ему на руку.
   — Подозреваешь его?
   — Насколько я его знаю, он не мог этого сделать. Но иногда знание или подозрение о готовящемся преступлении без серьезных попыток ему помешать можно считать формой соучастия. Трудность в том, что слишком многие были заинтересованы в убийстве Филиппа. Мы должны продолжать сбор информации. Истина в этом случае может оказаться суммой большого числа улик против того или иного из подозреваемых. Продолжай расследование фактов, касающихся Аттала, а потом сообщи мне. Но сообщи также и Александру: ведь это он поручил тебе расследование.
   — Я должен докладывать ему обо всем?
   — Обо всем. И не упусти его реакции.
   — Можно сказать ему, что ты мне помогаешь?
   — Конечно, — ответил философ. — Во-первых, потому что ему это доставит удовольствие. А во-вторых, потому что он и так знает об этом.

ГЛАВА 42

   Парменион вернулся в Пеллу вместе со своим сыном Филотом к концу осени, отдав все необходимые распоряжения, чтобы войско в Азии могло спокойно перезимовать.
   Его принял Антипатр, хранивший в это время царскую печать и исполнявший обязанности регента.
   — Мне очень жаль, что я не смог принять участия в похоронах царя, — сказал Парменион. — И я очень сожалею о смерти Аттала, хотя не скажу, что она стала для меня неожиданностью.
   — Однако Александр выразил тебе свое полное доверие, послав к тебе Филота. Он хотел, чтобы ты добровольно принял решение, какое покажется тебе более справедливым.
   — Потому я и вернулся. Но меня удивляет царская печать у тебя на пальце: царица-мать всегда не очень-то тебя жаловала. Говорят, она всегда пользовалась большим влиянием на Александра.
   — Это правда, но царь прекрасно знает, чего хочет. А хочет он, чтобы его мать держалась подальше от политики. И действует самым решительным образом.
   — А в остальном?
   — Суди сам. За три месяца он вернул к жизни Фессалийский союз, усмирил фиванцев, вновь сплотил всеэллинский союз и вернул себе Пармениона, то есть ключи от Востока. Для мальчишки, как зовет его Демосфен, это не мало.
   — Ты прав, но остается север. Трибаллы заключили союз с гетами, живущими в низовьях Истра, и вместе они постоянно совершают набеги на нашу территорию. Мы потеряли многие города, основанные Филиппом.
   — Мне это хорошо известно, потому-то Александр и вызвал тебя в Пеллу. Он собирается пойти на север среди зимы, чтобы застать врага врасплох, и тебе надлежит командовать пехотой. Он поставит своих друзей под твое начало. Хочет, чтобы им дал урок хороший учитель.
   — А где он сейчас? — спросил Парменион.
   — Судя по последним известиям, движется через Фессалию. Но сначала проехал через Дельфы.
   Парменион нахмурился:
   — Посоветовался с оракулом?
   — Если можно так сказать.
   — Почему?
   — Жрецы, вероятно, хотели избежать повторения того, что случилось с царем Филиппом, и объяснили, что пифия нездорова и не может ответить на его вопросы. Но Александр силой выволок ее к треножнику, чтобы она все же дала ему пророчество.
   Парменион вытаращил глаза, словно слушал невероятную историю.
   — И тогда пифия закричала вне себя: «Юноша, тебя не удержишь!» Александр остановился, пораженный этой фразой, и сказал: «Такой ответ меня устраивает». И ушел.
   Парменион покачал головой:
   — В самом деле, прекрасная история — реплика достойна великого драматурга.
   — И Александр действительно таков. Или, по крайней мере, он еще и драматург. Увидишь сам.
   — Думаешь, он верит в оракулы? Антипатр погладил свою колючую бороду.
   — И да, и нет. В нем уживаются рассудительность Филиппа и Аристотеля и таинственная, варварская природа матери. Но он видел, как упал его отец, подобно быку у алтаря, и в это мгновение у него в голове молнией вспыхнули слова пророчества. Он не забудет их до самой смерти.
   Сгустился вечер, и двух старых воинов неожиданно охватила глубокая грусть. Они чувствовали, что со смертью Филиппа их собственное время склонилось к закату и их дни, словно рассеялись в огненном вихре на погребальном костре убитого царя.