Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Сын сновидения

   Он нежно погладил ее лицо и грудь.
   — Моя жена, моя богиня… Сколько бессонных ночей я провел в этом доме, мечтая о твоих медовых устах и твоем лоне. Сколько ночей…
   Его рука скользнула по ее мягкому животу, по покрытому легким пушком лобку. Прижимая Клеопатру к себе, он уложил ее на ложе.
   Александр открыл свежие губы жены огненным поцелуем, и она ответила с той же страстью, и, овладев ею, он понял, что она не была девственна, что другие уже владели ею до него, но это не ослабило его пыла. Александр продолжал наслаждаться объятиями Клеопатры, ее душистой кожей, погрузив лицо в мягкое облако волос, ища губами ее шею, ее плечи, ее несравненную грудь.
   Он ощущал, что лежит с богиней, а ни один смертный не смеет ничего требовать у богини; он может лишь быть благодарным за то, что получает.
   В конце концов, изнеможенный, Александр лег рядом, а огоньки ламп погасли один за другим, впустив в комнату опаловый полумрак лунной ночи.
   Клеопатра заснула, положив голову на широкую грудь мужа, обессиленная после долгого наслаждения, которое вдруг закрыло ее детские глаза.
   Дни и ночи царь молоссов думал лишь о молодой супруге, посвятив всего себя ей, окружив ее всевозможным вниманием и заботой и загнав в самую глубину сердца шип мучительной ревности, пока одно непредвиденное событие не пробудило вновь его интереса к окружающему миру.
   Александр стоял с Клеопатрой на выступе дворца и наслаждался дыханием вечера, когда увидел в море небольшую флотилию, взявшую курс в порт. В море двигался корабль с великолепным изображением дельфина, сопровождаемый четырьмя другими военными кораблями с лучниками и гоплитами в бронзовых доспехах на борту.
   Чуть позже стражник сообщил:
   — Государь, прибыли иноземные гости из Италии, из могущественного города Тарента, и просят завтра твоей аудиенции.
   Царь посмотрел на красное, медленно опускавшееся за море солнце и ответил:
   — Передайте, что я с радостью приму их.
   Налив Клеопатре кубок легкого вина, того самого шипучего вина, которое предпочитал ее брат, он спросил:
   — Ты знаешь этот город?
   — Лишь по названию, — ответила молодая женщина, пригубив.
   — Этот город богат, но слаб в военном отношении. Хочешь выслушать историю про него?
   — Конечно, если ее расскажешь ты.
   — Хорошо. Ты должна знать, что давным-давно спартанцы осаждали Ифом, город в Мессении. Осада продолжалась уже несколько лет, но преодолеть сопротивление так и не удавалось. И лакедемонские правители, озабоченные тем, что из-за долгого отсутствия множества воинов, занятых осадой, в городе рождается мало детей, решили, что если и дальше так пойдет, то настанет день, когда будет невозможно призвать в войско достаточно воинов и их родной город останется без защиты. И они приняли такое решение: отозвать из-под Ифома отряд солдат, самых молодых и сильных, с приказом вернуться домой и выполнить миссию гораздо более приятную, чем война, но не менее ответственную.
   Клеопатра улыбнулась и подмигнула:
   — Пожалуй, я догадываюсь какую.
   — Именно, — продолжил царь. — Их задача состояла в том, чтобы оплодотворить всех имевшихся в городе девственниц. Что они и исполнили с чувством долга и тем же рвением, которые вдохновляли их на бой. И задание было выполнено так хорошо, что через год родился многочисленный выводок младенцев. Но война вскоре кончилась, и все другие воины, вернувшись домой, постарались наверстать упущенное время, в результате чего народилась еще куча детишек. Однако когда они выросли, законнорожденные объявили, что рожденных незамужними нельзя считать гражданами Спарты, а нужно относиться ко всем ним как к ублюдкам. Возмущенная молодежь приготовилась к бунту, а во главе их встал сильный и пылкий юноша по имени Тарес. К несчастью для бунтовщиков, заговор был раскрыт, и всех их изгнали с родины. Тарес обратился к Дельфийскому оракулу, который указал им место в Италии, где они смогут основать свой город и жить в счастье и богатстве. Город был построен и существует по сей день — это Тарент, названный так в честь Тареса.
   — Прекрасная история, — проговорила Клеопатра с налетом грусти в глазах, — но интересно, чего они хотят.
   — Это выяснится, как только я выслушаю их, — сказал царь, вставая и целуя ее на прощанье. — А теперь позволь мне уйти и сделать распоряжения, чтобы гостей приняли с честью.
   Маленькая тарентская флотилия отбыла через два дня, и, как только паруса скрылись за горизонтом, Александр Эпирский вернулся к жене в спальню.
   Клеопатра приготовила ужин в своей благоухающей лилиями комнате и возлегла на пиршественное ложе в тонкой прозрачной льняной рубашке.
   — И чего они хотят? — спросила она, как только муж возлег рядом.
   — Они приезжали просить моей помощи и… предложить мне Италию.
   Клеопатра ничего не сказала, но его улыбка омрачила ей настроение.
   — Ты уезжаешь? — спросила она после долгого молчания.
   — Да, — ответил царь. И в душе он чувствовал, что этот отъезд и война, а также, возможно, риск погибнуть в бою меньше тревожат его, чем тяготящая с каждым днем все больше и больше мысль, что у Клеопатры был кто-то еще и что, возможно, она все еще его помнит и даже любит.
   — Это правда, что мой брат тоже собирается в поход?
   — Да, на восток. Он идет на Азию.
   — А ты отправляешься на запад, и я останусь одна.
   Царь взял ее руку и долго ласкал.
   — Послушай. Когда-то Александр был в этом дворце моим гостем, и ему приснился сон, который теперь я хочу рассказать тебе…

***

   Парменион недоверчиво посмотрел Александру в глаза:
   — Ты шутишь!
   Александр положил руку ему на плечо:
   — Никогда в жизни я не говорил так серьезно. Об этом мечтал мой отец, Филипп, об этом же мечтаю я. Выступаем с первыми весенними ветрами.
   — Но, государь, — вмешался Антипатр, — ты не можешь вот так выступить.
   — Почему?
   — Да потому, что на войне может произойти все, что угодно, а у тебя нет ни жены, ни сына. Первым делом тебе нужно жениться и оставить наследника македонского трона.
   Александр с улыбкой покачал головой:
   — Даже не подумаю. Женитьба — долгая процедура. Нужно оценить все возможные кандидатуры на роль царицы, внимательно обсудить, какова должна быть избранница, а потом встретить резкую реакцию семей, которым будет отказано в брачных узах с троном. Кроме того, потребовалось бы подготовить свадьбу, составить список приглашенных, организовать церемонию; потом молодая супруга должна будет забеременеть, что не всегда получается быстро. А когда это произойдет, нет никакой уверенности, что родится мальчик. И если она все же родит мне сына, мне придется поступить, как Одиссею с Телемахом: я оставлю его в пеленках, чтобы неизвестно когда увидеть снова. Нет, нужно выступать как можно скорее, и мое решение непреклонно. Я вызвал вас не для разговоров о моей свадьбе, а для обсуждения моей экспедиции в Азию. Вы — две опоры моей власти, какими были для моего отца, и я хочу доверить вам самые ответственные роли; надеюсь, вы примете их.
   — Ты знаешь нашу преданность тебе, государь, — заявил Парменион, который не мог заставить себя называть молодого царя по имени, — и мы будем подчиняться тебе, пока у нас остаются силы.
   — Знаю, — сказал Александр, — и потому считаю, что мне повезло. Ты, Парменион, пойдешь со мной и получишь командование над всем войском, подчиняясь лишь монарху. Антипатр же останется в Македонии с полномочиями регента: только так я могу отправиться спокойно, уверенный, что оставляю трон под надежной охраной.
   — Для меня это слишком большая честь, государь, — ответил Антипатр. — Тем более что в Пелле остается царица, твоя мать, и…
   — Я прекрасно понимаю, на что ты намекаешь, Антипатр. Но запомни хорошенько, что я тебе скажу: моя мать никоим образом не должна соваться в политику, она не должна иметь официальных контактов с иностранными делегациями, ее роль исключительно представительская. Только по твоему запросу она сможет участвовать в дипломатических сношениях, и только под твоим бдительным надзором. Я не хочу, чтобы царица вмешивалась в дела политического характера, которые ты должен вести лично. Я хочу, чтобы ей оказывались все почести как царице и исполнялись по мере возможности все ее желания, но все должно проходить через твои руки — тебе, а не ей я оставлю царскую печать.
   Антипатр кивнул:
   — Все будет так, как ты хочешь, государь. Но я беспокоюсь о том, чтобы это не породило конфликтов: у твоей матери очень сильный характер, и…
   — Я публично продемонстрирую, что носителем власти в мое отсутствие являешься ты и потому ты ни перед кем, кроме меня, не должен отчитываться в своих действиях. Во всяком случае, — добавил Александр, — мы с тобой будем постоянно поддерживать связь. Я буду держать тебя в курсе моих действий, а ты будешь докладывать мне обо всем, что делается в союзных нам греческих городах, и обо всем, что затевают наши друзья и наши враги. Для этого нужно позаботиться о надежной непрерывной связи. Подробности — потом. Факт остается фактом: я тебе доверяю, Антипатр, и потому оставляю тебе максимальную свободу в принятии решений. Я хотел встретиться с вами лишь для того, чтобы узнать, примете ли вы мое предложение, и теперь я удовлетворен.
   Александр встал со своего сиденья, и два старых стратега из почтения тоже встали. Но прежде чем царь вышел, Антипатр проговорил:
   — У меня один вопрос, государь: сколько, ты думаешь, продлится экспедиция и докуда ты собираешься дойти?
   — На этот вопрос я не могу дать ответа, Антипатр, потому что сам его не знаю.
   И с кивком головы царь удалился. Когда два военачальника остались одни в царской пустой оружейной палате, Антипатр заметил:
   — Ты знаешь, что у вас продовольствия и денег — лишь на один месяц?
   Парменион кивнул:
   — Знаю. Но что я мог сказать? Его отец в свое время делал вещи и похуже.

***

   Александр в тот вечер вернулся в свои палаты поздно, и все слуги уже спали, не считая стражи у его двери и Лептины, дожидавшейся его с зажженной лампой, чтобы сопроводить в ванну, уже нагретую и с добавленными благовониями.
   Она раздела его и, подождав, когда он залезет в огромную каменную ванну, стала поливать его плечи водой из серебряного кувшина. Кое-чему ее научил врач Филипп: бурлящая вода массировала тело нежнее, чем руки, успокаивала мышцы плеч и шеи.
   Александр медленно расслаблялся, пока совсем не вытянулся, а Лептина продолжала лить воду на живот и бедра, пока он не сделал знак прекратить.
   Она поставила кувшин на край ванны и, хотя царь до этой минуты не произнес ни слова, осмелилась заговорить первой:
   — Говорят, ты уезжаешь, мой господин.
   Александр не ответил, и Лептине пришлось идти напролом:
   — Говорят, что ты отправляешься в Азию, и я…
   — Ты?
   — Я бы хотела отправиться с тобой. Прошу тебя: только я смогу позаботиться о тебе, только я знаю, как встретить тебя вечером и подготовить к ночи.
   — Хорошо, — ответил Александр, вылезая из ванны. Глаза Лептины наполнились слезами, но она промолчала, и начала нежно вытирать его льняной простыней.
   Александр растянулся, обнаженный, на ложе, раскинув руки и ноги, и она, как зачарованная, смотрела на него, а потом, как обычно, разделась и улеглась рядом, легонько лаская его руками и губами.
   — Нет, — сказал Александр. — Не так. Сегодня я буду ласкать тебя. — Он нежно раздвинул ее ноги и лег сверху.
   Лептина пошла ему навстречу, обняв, словно не хотела потерять ни одного драгоценного мгновения его близости, и руками сопровождала долгие и непрерывные толчки его поясницы. И когда он соскользнул с нее, она ощутила на лице его волосы и долго вдыхала их аромат.
   — Ты, в самом деле, возьмешь меня с собой? — спросила она, когда Александр снова растянулся на спине рядом с ней.
   — Да, пока мы не встретим народа, язык которого ты понимаешь, язык, на котором ты иногда разговариваешь во сне.
   — Почему ты это говоришь, мой господин?
   — Повернись спиной, — велел Александр.
   Лептина повернулась, а он взял из подсвечника свечу и приблизил к ее плечам.
   — У тебя на плечах татуировка, ты знаешь? Я никогда не видел такой раньше. Да, ты отправишься со мной, и, возможно, когда-нибудь мы найдем того, кто заставит тебя вспомнить, кто ты и откуда пришла, но я хочу, чтобы ты знала одну вещь: в Азии мы больше не будем вместе, как сейчас. Это будет другой мир, другие люди, другие женщины, и я тоже буду совсем другой. Один период моей жизни заканчивается, и начинается другой. Ты понимаешь?
   — Понимаю, мой господин, но для меня будет радостью просто видеть тебя и знать, что с тобой все хорошо. Я не прошу от жизни иного, потому что уже получила больше, чем когда-либо могла надеяться.

ГЛАВА 47

   Александр встретился с царем Эпира за месяц до своего отправления в Азию в тайном месте в Эордее, после того как тот попросил о встрече через быструю эстафету курьеров. Два Александра не виделись больше года, с тех пор как был убит Филипп. За это время многое случилось не только в Македонии и Греции, но и в Эпире.
   Царь молоссов объединил все племена своей маленькой горной страны в конфедерацию, которая признала его верховным военным вождем и доверила ему выучку войска и командование. Эпирских воинов обучали на македонский манер — разделив на фаланги тяжелой пехоты и конные эскадроны, в то время как управление было вылеплено по греческой модели — в церемониях, чеканке золотой и серебряной монеты, манере одеваться и вести себя. Эпирский монарх и царь Македонии казались теперь почти зеркальным отражением друг друга.
   Когда пришел назначенный момент, незадолго до рассвета, два молодых монарха узнали друг друга издали и пришпорили коней, подлетая к большому платану, что одиноко возвышался у родника на широкой поляне. Горы поблескивали темной зеленью после недавних дождей в преддверии весны, а по все еще мрачному небу бежали белые облака, гонимые теплым ветром с моря.
   Два Александра соскочили наземь, оставив коней пастись, и с молодым пылом обнялись.
   — Как дела? — спросил македонский царь.
   — Хорошо, — ответил его зять. — Я знаю, что ты скоро отправляешься за море.
   — Говорят, что и ты тоже.
   — Это Клеопатра тебе сообщила?
   — Ходят слухи.
   — Я хотел сказать тебе об этом лично.
   — Знаю.
   — Город Тарент, один из самых богатых в Италии, попросил меня о помощи против варваров — брузов и луканов, которые напирают с запада.
   — Я тоже откликнулся на обращение греческих городов в Азии, которые просят помочь против персов. Разве не удивительно? У нас одно имя, мы одной крови, оба цари и полководцы и отправляемся в схожие экспедиции. Помнишь тот сон о двух солнцах, что я тебе когда-то рассказывал?
   — Это первое, что мне пришло в голову, когда послы от Тарента обратились ко мне с просьбой. Возможно, во всем этом знамение богов.
   — Я не сомневаюсь в этом, — ответил македонский царь.
   — И потому не возражаешь против моего похода.
   — Единственный, кто может возражать, — это Клеопатра. Бедная сестра: она видела, как в день ее свадьбы убили отца, а теперь муж покидает ее и оставляет в одиночестве.
   — Постараюсь, чтобы она меня простила. Ты, правда, не возражаешь?
   — Возражаю? Да я в восторге. Послушай: если бы ты не попросил об этой встрече, я бы попросил сам. Помнишь ту огромную карту Аристотеля?
   — У меня во дворце в Бутроте есть ее копия.
   — На той карте Греция — центр мира, а Дельфы — пуп Греции. Пелла и Бутрот одинаково удалены от Дельф, а Дельфы примерно на столько же удалены как от западной оконечности мира, где находятся Геркулесовы Столбы, так и от восточной, где простираются воды неподвижного, неколебимого Океана. Мы прямо здесь должны дать торжественную клятву, призвав в свидетели небо и землю: мы должны пообещать, что отправимся на Восток и на Запад и не остановимся, пока не достигнем берегов Океана. И должны поклясться, что, если одному из нас выпадет погибнуть, другой займет его место и доведет поход до конца. Ты готов это сделать?
   — От всего сердца, Александрос, — сказал царь молоссов.
   — От всего сердца, Александрос, — сказал царь македонян.
   Они вынули из ножен мечи, надрезали запястья и смешали кровь в маленьком серебряном кубке.
   Александр Молосский пролил несколько капель на землю, а потом передал кубок Александру Македонскому, который выплеснул остаток вверх, в небо.
   — Небо и земля — свидетели нашей клятвы, — сказал он. — Не может быть обязательства крепче и страшнее. А теперь остается лишь попрощаться и пожелать друг другу удачи. Неизвестно, когда нам еще придется встретиться. Но когда это случится, это будет великий день, самый великий из всех, какие когда-либо знал мир.
   В это мгновение из-за гор Эордеи выглянуло весеннее солнце и залило волнами чистого яркого света беспредельный пейзаж с горными вершинами, долинами и реками, заставив сверкать каждую капельку росы, словно ночь разбросала по ветвям деревьев жемчуг, а пауки в темноте натянули серебряные нити.
   На появление лучезарного лица бога света ответил западный ветер, подняв волны на широком травяном море и лаская пряди золотистых жонкилей и пурпурного шафрана, алые венчики горных лилий. Из леса поднялись стаи птиц и полетели к середине неба, навстречу белоснежным перистым облакам, что плыли в вышине, белые, как голуби, и стада ланей и косуль, выйдя из чащи, побежали к сверкающим водам ручьев и на луга.
   На вершине холма показалась легкая фигура амазонки в коротком хитоне, с голыми стройными ногами, длинноволосая девушка на белом коне.
   — Клеопатра хотела попрощаться, — сказал царь Эпира. — Я не мог ей отказать.
   — Я тоже очень хотел этого. Подожди меня здесь.
   Царь македонян вскочил на коня и поскакал к дрожавшей от волнения молодой женщине, прекрасной, как статуя Артемиды.
   Они побежали навстречу друг другу и обнялись, покрывая поцелуями лицо, глаза, волосы друг друга и лаская друг друга со страстной нежностью.
   — Моя любимая, милая, ласковая сестра…— говорил ей Александр, глядя на нее с бесконечной нежностью.
   — Мой Александр, мой царь, мой господин, мой любимый брат, свет моих очей…— И она не смогла закончить фразу, а спросила с полными света глазами: — Когда-то я увижу тебя снова?
   — Этого никто не может знать, сестренка. Наша судьба в руках богов. Но клянусь тебе, что ты будешь в моем сердце каждое мгновение, как в тиши ночи, так и в шуме битвы, как в зное пустыни, так и в горных ледниках. Я буду звать тебя каждый вечер, прежде чем заснуть, и надеюсь, что ветер донесет до тебя мой голос. Прощай, Клеопатра.
   — Прощай, брат. Я тоже каждый вечер буду подниматься на башню и прислушиваться к шуму ветра, не донесет ли он твой голос и аромат твоих волос… Прощай, Александрос…
   Со слезами на глазах Клеопатра села на своего коня, не в силах видеть, как брат удаляется. Александр медленно вернулся к зятю, который ждал, прислонившись к стволу гигантского платана, и, сжав ему руки, проговорил взволнованным голосом:
   — Что ж, и мы расстаемся. Прощай, царь Запада, царь красного солнца и горы Атланта, царь Геркулесовых Столбов. Когда мы увидимся снова, надо будет отпраздновать новую эру для всего человечества. Но если даже судьба или зависть богов откажет нам в этом, наши объятия будут сильнее времени и смерти, и наша мечта будет пылать вечно, подобно жару солнца.
   — Прощай и ты, царь Востока, царь белого солнца и горы Паропамиса, владыка лежащего на краю земли Океана. Да будет наша мечта гореть вечно, какая бы судьба ни ждала нас.
   Охваченные сильным чувством, они снова сжали друг друга в объятиях, и ветер шевелил их львиные гривы, а слезы, вызванные на глаза ветром, смешались, как раньше смешалась их кровь в торжественном и страшном ритуале в присутствии неба и земли.
   Потом они вскочили в седла и пришпорили своих скакунов. Царь молоссов поскакал в сторону Вечера, на Закат, а царь македонян — на Утро, на Зарю, и сами бессмертные боги не знали в этот момент, какая судьба ждет их, потому что только непредсказуемый Рок знает путь таких великих людей.

ГЛАВА 48

   Грозное войско начало собираться при первых дуновениях весеннего ветра; сначала пехотные батальоны педзетеров, снаряженные до последней мелочи, с огромными сариссами на плечах: в первых рядах молодые воины с рыжей звездой Аргеадов на щите, во втором ряду — более опытные, с бронзовыми звездами, и после всех — ветераны, чьи щиты охватывали своими лучами серебряные звезды.
   Все были в шлемах в форме фригийского колпака, с коротким забралом, и в хитонах и красных плащах. А когда они упражнялись, выполняя в поле перестроения или имитируя атаку, сариссы колыхались с грозным шумом, словно бурный ветер пробегал по ветвям бронзового леса. Но вот командиры приказывали опустить копья — и бесконечная фаланга принимала ужасающий вид, словно ощетинивался стальной дикобраз.
   Конница гетайров состояла из знати. Они выстроились плечом к плечу в тяжелых, опускавшихся до живота панцирях и в беотийских шлемах с широкими загибами. Все гарцевали на великолепных фессалийских боевых скакунах, выкормленных на тучных равнинных пастбищах и на берегах больших рек.
   В северных портах скопился флот, к которому присоединились также афинские и коринфские эскадры. Им следовало опасаться удара морских сил Персидской державы. Персидским флотом командовал грек по имени Мемнон — человек, вызывающий страх своей хитростью и опытом. Кроме того, его знали как человека слова, хранящего верность долгу, что бы ни случилось.
   Евмен познакомился с ним в Азии и предупреждал Александра, когда они проплывали перед флотом на борту флагманского корабля:
   — Будь внимателен: Мемнон — это воин, который продает свой меч лишь один раз и одному человеку. Он продает его дорого, но потом служит так, словно принес присягу родине: ничто и никто не заставит его сменить лагерь и флаг. Его флот укомплектован греческими и финикийскими экипажами, и он может воспользоваться тайной поддержкой наших противников, которых еще немало в Греции. Представь, что произойдет, если он вдруг начнет атаку, пока твое войско будет переправляться через Проливы. Мои осведомители разработали систему световой сигнализации между азиатским и европейским берегами, чтобы тут же поднять тревогу в случае приближения неприятельских кораблей. Мы знаем, что персидские сатрапы западных провинций признали за Мемноном верховное командование их силами в Азии; ему поручено встретить твое войско и нейтрализовать твое вторжение, но пока что его военные планы нам не известны, у нас имеются лишь кое-какие общие сведения.
   — И сколько времени ты просишь, чтобы узнать больше? — спросил Александр.
   — Возможно, месяц.
   — Слишком много. Мы выступаем через четыре дня.
   Евмен посмотрел на него, побледнев:
   — Всего через четыре дня? Но это безумие, у нас не хватает запасов. Я тебе уже говорил: их едва хватит на месяц. Нужно хотя бы подождать прибытия новых грузов из Пангейских копей.
   — Нет, Евмен. Я не буду ждать. Каждый день дает врагу возможность организовать оборону, сконцентрировать войска, набрать наемников, причем даже здесь, в Греции. Нужно нанести удар как можно скорее. Как ты думаешь, что сделает Мемнон?
   — Мемнон уже с успехом сражался против полководцев твоего отца. Спроси Пармениона — он расскажет, как Мемнон умеет быть непредсказуемым.
   — Но ты-то как думаешь, что он сделает?
   — Он затянет тебя далеко в глубь территории, оставляя за собой выжженную землю, а потом его флот перережет твои коммуникации и снабжение по морю, — раздался голос за спиной.
   Евмен обернулся.
   — Познакомься с адмиралом Неархом.
   Александр пожал ему руку:
   — Приветствую тебя, адмирал.
   — Извини меня, государь, — сказал Неарх, коренастый широкоплечий критянин с черными глазами и волосами. — Я был занят маневрами и не мог последовать за тобой.
   — И, по-твоему, нам угрожает такое развитие событий?
   — Скажу со всей откровенностью: да. Мемнон знает, что встретиться с тобой в поле было бы опасно, так как у него нет достаточно многочисленного войска, чтобы противостоять твоей фаланге, но почти наверняка ему известно, что у тебя немного резервов.
   — Откуда ему знать?
   — Система осведомителей у персов прекрасная: у них повсюду шпионы, и им хорошо платят. Кроме того, они могут встречаться со многими друзьями и сочувствующими в Афинах, Спарте, Коринфе и прямо здесь, в Македонии. Ему достаточно выждать, а потом развернуть беспокоящие действия на суше и на море у тебя в тылу, и ты окажешься в затруднительном положении, если не в ловушке.
   — Ты действительно в это веришь?
   — Я только хочу предостеречь тебя, государь. То, что ты затеваешь, совсем не похоже на другие походы.
   Корабль вышел из порта и, пеня волны, взял курс в открытое море. Начальник гребцов отбивал ритм, и гребцы сгибали блестящие от пота спины, попеременно погружая и вынимая длинные весла.
   Александр задумчиво слушал навязчивый бой барабана и жалобы гребцов, старавшихся выдержать темп.
   — Кажется, этот Мемнон всех напугал, — вдруг заметил царь.
   — Не напугал, государь, — уточнил Неарх. — Мы просто рассматриваем возможный сценарий — на мой взгляд, наиболее вероятный.