Маншетт Жан-Патрик. Мотив убийства

   – Стоп, – скомандовал высокий тип, и несколько голосов крикнули, что это было хорошо. Свет прожекторов убавили, и все вдруг разом заговорили и закурили. Мертвая встала и убежала в дом. Прежде чем исчезнуть, она чихнула.
   – Бордель, – сказала она, – сдохнуть можно.
   Я решил подойти к высокому типу, стараясь не запутаться в электропроводах.
   – Месье Лысенко? – спросил я.
   – В чем дело?
   В его руке были листы бумаги, я думаю, сценария.
   – Приготовьте мне кадр тридцать шесть, – приказал он своему окружению, прежде чем я ответил ему.
   – Вы можете уделить мне минуту? – спросил я. – Я представляю брата Гризельды Запата.
   – Бедная крошка, – бросил на ходу Лысенко. – Какой ужасный конец. Мы очень любили ее. Пойдемте.
   Одним прыжком он оказался на террасе. Она сантиметров на пятьдесят возвышалась над уровнем парка, и мне пришлось опереться на руку, чтобы взобраться на нее. Лысенко широким шагом уже входил в дом. Я поспешил за ним.
   Мы пересекли салон, опутанный проводами, в котором жертва предыдущей сцены, закутанная в твидовое пальто, пила горячее вино в обществе двухметрового черного гиганта.
   – Через четверть часа снимем кадр номер тридцать восемь, – объявил им Лысенко на ходу.
   Я шел за ним по узкой лестнице, ведущей в коридор второго этажа. В коридоре он открыл дверь в кабинет, в котором повсюду валялись листы бумаги. Лысенко закрыл дверь, и я обернулся как раз вовремя, чтобы получить сильный удар в челюсть.
   Я отлетел к стене и стукнулся головой.
   – Ну, подлец? – сказал Лысенко, идя на меня. – Пришел меня шантажировать?
   Ему было лет сорок, и он был весь вылеплен из мышц и костей при росте примерно метр восемьдесят. У него был здоровый цвет лица, коротко остриженные волосы, квадратная челюсть и руки-кувалды, которыми он хотел разворотить мне челюсть. Я достал свою шариковую ручку.
   – Не подходите, или я всажу вам ее в глаз, – сказал я.
   Он собирался размазать меня по стене, но заколебался, так как я истошно завопил.
   – О каком шантаже вы говорите? – спросил я более твердо.
   Он переминался с ноги на ногу, ударяя кулаком по ладони другой руки. Вена на его виске подергивалась. Он с трудом сдерживался, чтобы не превратить меня в студень. Я достал левой рукой свой бумажник и бросил его на стол.
   – Посмотрите, – сказал я. – А потом я уберу карандаш, а вы спрячете свои клешни, и мы сможем спокойно поговорить.
   Он осмотрел содержимое бумажника и успокоился. Потом сел за стол и положил мой бумажник на его край. Открыв стол, он достал оттуда две рюмки, графин и коробку сигар. Быстро выпил рюмку, видимо чтобы успокоить свои нервы, затем плеснул в другую рюмку и снова в свою.
   – Начнем сначала, – сказал он. – И извините меня. Когда я снимаю, становлюсь очень нервным. Ведь я артист...
   Я кивнул. Он так же походил на артиста, как парашютист на десантника. Я отошел от стены. Моя челюсть посылала болевые сигналы в мозг и плечи.
   – О каком шантаже вы говорите? – повторил я, ногой пододвигая к себе стул.
   Я сел. Он протянул мне рюмку. Я обмакнул губы – это был «Арманьяк». От него у меня голова не пройдет.
   – Забудьте об этом, – сказал он. – Что вас сюда привело? Вы сказали, что представляете брата Гризельды Запата?
   Я ответил, что да, и что я пытаюсь расследовать убийство, и что меня интересует, что он думает обо всем этом. Он вознес руки к небу.
   – Что я думаю, месье... э-э... Тарпон? Но я ничего не думаю. Я честный коммерсант и занимаюсь своим делом.
   Он посмотрел на часы.
   – Мне бы хотелось вам помочь, – сказал он. – Но, к сожалению...
   – Нет, – перебил я. – Вам просто на это наплевать.
   Он рассмеялся. Затем спросил, глядя на меня:
   – Вы частный детектив? Наверное, это не слишком романтично?
   – Не слишком, – подтвердил я.
   – Но у меня кое-что найдется для вас, черт побери!
   Он продолжал смеяться. Ему было весело. Он наклонился, чтобы поднять кейс, стоящий у ножки стола. Положив его перед собой на стол, он открыл его, достал конверт, из которого вынул снимок и письмо, и протянул их мне.
   Фото было размером шестнадцать на двадцать три и сложено пополам, чтобы уместилось в конверте. На снимке без труда можно было узнать продюсера-режиссера и крашеную блондинку. Это была живая Гризельда Запата и не менее живой Лысенко, которые в голом виде предавались плотскому греху весьма странным образом, а именно при посредничестве кровати с балдахином и трапеции.
   – Прочитайте письмо, – сказал Лысенко.
   Я быстро отложил снимок и взглянул на отпечатанный на машинке текст без даты и подписи:
   Грязная свинья. Снимок, который я тебе посылаю, говорит о том, что мне известны твои гнусные пороки. Хотел бы ты, чтобы он появился на первых страницах газет, либо ты предпочитаешь, чтобы его получила твоя жена? Мне все известно о тебе, грязный мерзавец. Ты должен искупить вину. Во-первых, ты должен прекратить свои мерзости. Во-вторых, ты должен взять в банке миллион старых франков и завтра, в четверг, в шестнадцать часов ты приедешь на своей машине на вокзал Монпарнас и положишь деньги в автоматическую камеру хранения, ключ к ящику которой я прилагаю. В шестнадцать часов ровно. За тобой будет установлена слежка. Не пытайся уйти от своей СУДЬБЫ, но ИСКУПИ ВИНУ, МРАЗЬ, и ты будешь прощен, а негатив уничтожен. Я ПЛЮЮ В ТЕБЯ.
   – Вот ключ, – сказал Лысенко, когда я оторвал глаза от письма, и подкинул его на своей ладони. – Теперь вы понимаете, – добавил он, – это письмо взбесило меня. И тут еще моя секретарша сообщает мне, что со мной хочет встретиться какой-то тип, который угрожает скандалом.
   – Вам не стоило мне это показывать, – сказал я. – Вы слишком доверчивы.
   Он рассмеялся.
   – Да мне плевать на это! Я сплю с девочками? Ну и что? Только кретин может думать, что меня можно этим шантажировать.
   – У вас могут быть неприятности с женой, – сказал я.
   Он снова рассмеялся.
   – Этот дурак даже не навел справки о моей личной жизни. Я развелся шесть лет назад. «Мне все о тебе известно»! Не смешите меня.
   И он снова рассмеялся.
   – Когда вы это получили? – спросил я, когда он прекратил смеяться.
   – Только что. В моем кабинете, по пневматической почте.
   Он протянул мне конверт со штампом семнадцатого округа Парижа. Неподалеку от покойного Альфонсио. Письмо было отправлено в два часа дня, в то время, когда Альфонсио был уже холодным и им занималась полиция. Это интересно.
   – Я должен спуститься вниз, – сказал Лысенко, осушив рюмку «Арманьяка». Надеюсь, что дал вам пищу для размышлений. Я понимаю, что вам хочется задать мне кучу вопросов о малышке Гризельде, но у меня много работы. Если вы захотите меня увидеть в офисе завтра днем, то позвоните.
   – Секунду, – сказал я. – Вы знаете Эдди Альфонсио?
   – Да.
   – Он мог бы быть автором, снимка.
   Лысенко встал. Он сдвинул черные брови, и я увидел, что он напряженно думает, либо делает вид, что думает.
   – Эдди Альфонсио никогда бы не написал такого письма. Он дурак, но не настолько.
   – Я не это хотел узнать.
   Он снова задумался.
   – Да, – вздохнул он. – Эдди мог бы сделать этот снимок. Стервец.
   – А как давно?
   – Восемь месяцев назад, во время съемок «Запретных ласк». Но поверьте мне: письмо отправил не он.
   – Я знаю, – сказал я.
   Он удивленно поднял брови, но ни о чем не спросил.
   Я сунул в карман свой бумажник, а он убрал письмо и снимок, и мы вместе спустились вниз. Я не мог его удержать, так как не был представителем закона. Я сказал, что позвоню ему завтра днем. Я спросил его, не мог бы он навести справки о том, не получил ли кто-либо еще из его круга подобных писем. Он рассеянно пообещал. Я понял, что он ничего не сделает. Мы расстались. Было десять часов вечера, и мне не хотелось заставлять ждать плачущего человека.

Глава 20

   Мой усатый филер стоял в тени, спрятавшись за машинами на стоянке. Я не хотел приводить его к человеку, который плачет, – ни его, ни его приятелей. С одной стороны, их присутствие могло не понравиться оттоманской развалине, с другой стороны, парням Кокле захотелось бы задать несколько вопросов плаксе, что также расходилось с моими планами.
   Я неторопливо вернулся на вокзал Гарша, чтобы мои хвосты могли успокоиться. Когда я садился в поезд, следующий по направлению к Парижу, то увидел, что усатый тоже сел в него, равно как и подозрительная домохозяйка со своей сумкой, а также еще двое или трое типов из их команды.
   Должно быть, они были весьма удивлены, когда я внезапно выскочил из поезда на ходу, на тихой станции Беконле-Брюйер, и помчался по платформе к выходу. Когда я обернулся, то увидел вдали силуэт усатого. Я стремглав выбежал на дорогу и помчался не сбавляя скорости к мосту Леваллуа, несмотря на боль в ноге и голове. В конце моста, как известно, находится конечная станция метро с тем же названием. Я на бегу достал из кармана билет и спустился на платформу. На мое счастье как раз подошел поезд метро, я запрыгнул в вагон, и двери захлопнулись. Я сел на кресло, чтобы отдышаться. Поезд тронулся. Уткнувшись горячим лбом в прохладное стекло, я увидел на платформе багрового от изнурительного бега и бешеной ярости усатого. Поезд погрузился в темноту туннеля.
   В Перере я выскочил из метро и побежал по улице. «Аронда» Хеймана стояла на том месте, где я ее оставил, поднявшись к покойному Альфонсио. Я сел в машину. С четвертой попытки она завелась. Я взял направление на Марсово Поле.
   Мне удалось припарковаться на переходе, в ста метрах от «Хилтона». Такое везение начинало беспокоить меня.
   Когда я входил в отель, то столкнулся с молодым человеком, лицо которого уже видел где-то на афишах. Его сопровождала целая свита парней его возраста в клетчатых костюмах и целая армия носильщиков с чемоданами. Вокруг них сновало несколько фотографов. Молодой человек и его свита разместилась в двух сверкающих и обтекаемых «силвер гост». Что может со мной случиться в таком приличном заведении? Я направился к администратору.
   Меня приняли с некоторой сдержанностью из-за моего помятого вида. Да, для вас есть сообщение, месье Тарпон. Некий Луи Карузо ждет вас в баре ресторана, расположенного на крыше.
   Я сел в лифт. Когда я вошел в ресторан, было ровно двадцать три часа. Несмотря на поздний час, многие люди с аппетитом ели, а Стефан Грэйпли играл «Свит Джорджия Браун». Не успел метрдотель подойти ко мне, чтобы проводить к столику (либо выпроводить вон из-за моего подозрительного вида), как передо мной появился Карузо, костюм которого резко контрастировал с моим: на нем был смокинг лососевого цвета, как у музыканта оркестра, исполняющего танцевальную музыку. Он смерил меня мрачным взглядом.
   – Мы спустимся, – сказал он.
   У него не было такого сильного акцента, как у преставившегося Папы-Ругера. Я стоял в нерешительности.
   – Мы спустимся только в номер, здесь, – уточнил он. – Для дружеской беседы.
   Я согласился. Я еще раз подумал о том, что со мной ничего не может случиться в таком респектабельном заведении. Мы вошли в лифт и вышли тремя или четырьмя этажами ниже, прошли по длинному неуютному коридору без единого окна. Мне стало не по себе. Карузо нажал на звонок одной из дверей. Нам открыл человек, в котором я тут же узнал шофера «мерседеса». Мы вошли в холл.
   – Позволите? – спросил Карузо, ощупывая мои карманы.
   Я вздохнул, снял часы, достал шариковую ручку, ключи от моей квартиры и от машины Хеймана.
   – Хотите, чтобы я снял ремень и вынул шнурки из ботинок? – спросил я.
   – Нет, спасибо, – ответил шофер «мерседеса». – Проходите.
   Мы прошли. Прекрасный номер с балконом, выходящим на освещенную Эйфелеву башню. Плачущий человек сидел в кожаном кресле перед низким столиком, на котором стояли бутылка «Мартеля», рюмки, сифон и ведерко со льдом. Он больше не плакал. Его огромные глаза были по-прежнему налиты кровью, но в остальном он выглядел совершенно нормально. Даже чисто. Он был тщательно выбрит и, как мне показалось, напудрен, но в то же время в его облике не было ничего женственного. На нем была куртка из алого щелка, черные брюки, белая сорочка без воротничка. Он курил «Манилу» и смотрел на меня.
   – Здравствуйте, месье Тарпон, – четко и раздельно произнес он без видимого акцента.
   Я поприветствовал его кивком и прошел в салон.
   – Я вижу, что вы получили мое послание, – сказал я, усаживаясь в кресло.
   Я сел, напуская на себя самоуверенный вид. Плачущий человек смотрел на меня задумчиво. Карузо и шофер стояли, опершись о дверь. Плачущий человек сделал им знак, и они удалились. Он продолжал молча разглядывать меня.
   – Начинаем второе заседание? – спросил я.
   – Второе заседание? Я не понимаю, – заявил он. – Месье Тарпон, мое понимание французского сводится к общим выражениям, к базисному арго и коммерческим терминам. Что значит «второе заседание»? Объясните, пожалуйста.
   – Вы снова ограничитесь молчаливым разглядыванием моей персоны?
   – По правде говоря, нет.
   – Вы не могли бы для начала представиться? – спросил я.
   – Меня зовут Мариус Горизия. У меня американское гражданство. Если угодно, я крупный бизнесмен.
   – Угодно.
   – Избавьте меня от ваших плоских шуточек, – приказал он монотонным голосом. – Я очень издерган. Я разыскиваю одного человека, чтобы уничтожить его. Если понадобится, я готов уничтожить и других людей. Вы меня интересуете. Ваше существование осложняет мои цели. Вы меня понимаете?
   – Я понимаю то, что вы говорите.
   – Если содержание моих слов кажется вам чудовищным, – заявил он, – это потому, что вам неизвестна степень моего могущества.
   – Возможно, – согласился я, – Это вы распорядились убрать тела двух ваших телохранителей? Вы издерганы этим обстоятельством?
   – Меня не забавляет все это! – крикнул он.
   – Меня тоже, – гаркнул я в ответ.
   Он стучал кулаком по ручке кресла. Его трясло. Видимо, от ярости. Он походил на капризного рассерженного мальчишку. Он внушал мне некоторый страх. Неожиданно он успокоился.
   – Да, действительно, – вздохнул он. – Форда и Карбоне унесли и уничтожили. Они меня больше не интересуют. Меня интересуете вы.
   – Вы тоже интересуете меня, – вежливо ответил я.
   – Мне нужна Мемфис Шарль, – сказал Мариус Горизия.
   Я принялся массировать свое колено. Оно продолжало болеть.
   – Зачем? – спросил я.
   Он не ответил.
   – Чтобы уничтожить ее? – подсказал я.
   – Вы должны знать, где она находится, – сказал он вместо ответа. – Я покупаю у вас информацию.
   – Миллион франков, – выпалил я.
   Он задумался. Клянусь, он воспринял мои слова серьезно. Затем покачал головой.
   – Нет. Вы шутите. Это слишком. Я могу вам предложить пятьдесят тысяч франков. Без торга. Я мог бы получить сведения менее щепетильным способом, но предпочитаю этот, посредством денег, которые решают все.
   – Вы позволите? – спросил я и, не дожидаясь ответа, налил себе коньяку. – Скажите мне, что вам нужно от Мемфис Шарль?
   – Я хочу посмотреть на нее.
   – Так же, как вы смотрите на меня?
   – Именно так.
   Он не шутил. Это было нелепо.
   – И это все? – спросил я.
   – Дальнейшее будет зависеть от того, что я замечу в ней.
   Он поднял рюмку, вытянув руку в мою сторону.
   – Ваше здоровье, – дружелюбно добавил он и залпом выпил свой коньяк.
   Я тоже отпил глоток. Сколько времени можно жить спокойно с пятьюдесятью кусками? Мариус Горизия, я думаю, просаживает их за неделю, есть люди, которым бы этих денег хватило на год. При моем образе жизни и с учетом покупки автомобиля мне бы хватило их года на два. Я даже мог бы позволить себе месяц каникул на берегу Средиземного моря в хорошем отеле. Я отпил еще один глоток. Сколько времени можно прожить с пятьюдесятью кусками и с воспоминанием о человеке, которого продал? Ответ: в памяти не хранится, как говорит компьютер моего друга.
   – Какая у вас цель? – спросил я.
   – Но я вам только что назвал ее.
   – Нет. Ваша конечная цель.
   Его лицо сморщилось. Он налил себе еще коньяку и собрался выпить его, но поставил рюмку на место.
   – Я хочу уничтожить убийцу той девушки, – сообщил он монотонным голосом.
   Девушка – это не совсем верное слово.
   – Вы говорите о Гризельде Запата? – спросил я для уточнения.
   Он подтвердил. Я допил свою рюмку.
   – Почему? – спросил я.
   Он покачал головой.
   – Вы не говорите мне правды, вы не ответили правдиво ни на один вопрос! – разгневанно заявил я и тут же удивился своему гневу. Я сам не понимал, почему внезапно занервничал и разгорячился.
   Он пристально взглянул на меня, поднялся с кресла и подошел ко мне. Я хотел встать, но он зажал ладонью мне рот, и его пальцы впились в мою челюсть. Он буквально сдавил мою челюсть, и я попытался высвободиться. Рюмка выскочила у меня из руки и разбилась о низкий столик.
   Мариус Горизия вытолкнул меня из кресла, и я упал на ковер. Я хотел подняться, но не смог. Он что-то подсыпал в мою рюмку. Я посмотрел на осколки рюмки на столе, который куда-то уплывал.
   – Сволочь... – Это все, что мне удалось выговорить.
   Он мило и нежно улыбнулся. Он стоял надо мной на четвереньках. Я чувствовал запах его лосьона.
   – Расслабьтесь, – проворковал он. – Я ваш друг. Вы находитесь в преддверии рая.
   Он сложил мои руки и согнул колени, после чего медленно перевернул меня на бок. Он на секунду поднялся, затем завернул меня в теплый шелковый халат, по крайней мере, по моим ощущениям это был халат.
   – Не сопротивляйтесь, вы снова становитесь эмбрионом, – мягко прошептал Мариус Горизия в мое ухо. – Вы снова в утробе матери. Здесь тепло. Здесь влажно. Вы еще не родились. Вы еще совершенно невинны, ни за что не отвечаете. Я ваш друг. Вы можете просить у меня все, что угодно. Вы можете все мне рассказать. Я ваша мамочка.
   Я еще понимал, что он говорит неправду, но мое сознание ослабевало и становилось податливым и вялым. Я знал, что мне нужно мысленно за что-либо зацепиться. Мне это не удавалось. Мне было хорошо, очень хорошо. Тепло. Я был невинен.
   Вот!
   Вот за что я мог зацепиться, господи!
   Невинный. Надо же. Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Шум. Пот. Транспаранты. Прожекторы. В Форана летит гнилой помидор. Его рожа испачкана. Он выругался, но я не расслышал слов из-за шума и гвалта. Его лицо неприятно, это не из-за помидора, а из-за выражения. Выражения ненависти. Крики. Мостовая. Удар. Кровь. Огонь. Ранен. Кровь. Кровь. Умер. Отходите к зданию префектуры, черт побери!
   Я отошел и вошел в здание префектуры. Здесь темно и тихо, долго, долго, долго...
   – ...ничего из него не вытрясешь, он за что-то цепляется, – сказал Мариус Горизия.
   Я понял, что он сказал, несмотря на то что он говорил по-американски. Я немного учил английский на вечерних курсах. Конечно, я все забыл, но если к вам забираются в мозги, то оттуда всплывают разные вещи, как в пруду. Мариус Горизия с кем-то разговаривал. Но я улавливал только обрывки фраз. Я возвращался в реальность. В явь.
   На поверхность пруда. Теперь можно распроститься со знанием иностранных языков. Челюсть моя онемела, во рту пересохло. Я лежал на полу, весь в поту, завернутый в шелковый халат. Пот стекал со лба в мои глаза, тек по щекам, попадал в рот. Я закрыл рот. Я услышал чей-то голос. Мои глаза были закрыты, но я почувствовал, что кто-то склонился надо мной и приставил к моему сердцу стетоскоп. Я приоткрыл веки. Какой-то тип поднялся на ноги. Это был молодой парень в твидовом костюме, в очках в прямоугольной черной оправе, с кожаным чемоданчиком. Он отошел и смотрел на меня с высоты своего роста, затем повернулся к Горизия, кажущемуся подавленным и усталым. Через некоторое время он вышел. Горизия вновь наклонился надо мной и протянул мне рюмку.
   – Здесь нет наркотика, – сказал он, и я поверил ему, потому что он говорил тоном побежденного человека.
   Я выпил. Я обжег горло и согрел внутренности.
   Я прикрыл глаза. Горизия стал рассказывать мне, как он испугался, когда увидел мои конвульсии во время сна. Обычно люди расслаблялись, выпивая коктейль Мариуса, который я отведал без четверти двенадцать. Затем я погрузился в глубокий сон. Тогда Мариус вызвал своего личного врача. Очень любезно с его стороны.
   – Вы решительно отказываетесь сказать мне, где находится Мемфис Шарль?
   – Да, – выдавил я.
   – Поймите, Тарпон, – сказал Мариус – Я хочу только справедливости. Я хочу найти убийцу девушки. Сначала я подумал о вас и о старике Хеймане, потому что вы оба были на месте преступления. Но я исключил Хеймана, потому что в момент убийства он находился в комиссариате. Что касается вас, то я увидел вас и понял, что вы не способны на такое.
   – Но однажды я уже убил человека, – вымолвил я. – И я убил Патрика Форда.
   – Я знаю, – тихо сказал Мариус, – но при других обстоятельствах. Я навел соответствующие справки. Я долго смотрел на вас и понял, что вы не убивали девушку.
   – Вы поняли? – с раздражением воскликнул я. – Это так просто? Вы смотрите на человека, и вам становится понятно, что у него на сердце?
   – Я сказал не совсем это.
   Да, он действительно сказал не совсем это. Я вздохнул. Мне удалось сесть. Все тело ломило. Я взял рюмку.
   – Хотите кофе? – спросил Мариус.
   Я кивнул. Он снял телефонную трубку и попросил принести кофе. Я взглянул на него. Его щеки покрылись щетиной.
   – Господи! – воскликнул я. – Который час?
   Я повернулся к окну и увидел, что за шторами было светло, несмотря на то что в комнате горела люстра. Я хотел встать на ноги, но упал на ковер.
   – Соберитесь с силами, – сказал Мариус, повесив трубку. – Ваше сердце еще не в состоянии переносить нагрузки. Это – следствие наркотика. Прошу извинить меня.
   – Господи, который час? – повторил я. – Где мои часы, черт побери?
   – Полдень.
   Я был потрясен.
   – Да, – сказал Мариус – Наркотик обладает продолжительным действием. Вот почему я вам сказал, что был очень встревожен и вызвал врача.
   Двенадцать часов небытия! С судорогами! Неудивительно, что все тело ломит. А мне казалось, что прошло каких-нибудь четверть часа...
   – Мне нужно позвонить, – вымолвил я.
   Я должен был позвонить Мемфис Шарль, но я не мог сделать это отсюда. Я решил позвонить Станиславскому, чтобы сказать ему, что отменяю тот звонок, о котором его просил. Я надеялся, что не опоздал.
   – Прошу вас сообщить мне номер, – услужливо сказал мне Мариус.
   Я посмотрел на него. Мышцы моего лица расслабились.
   – Не стоит, – сказал я.
   Мне удалось встать на колени под неодобрительным взглядом Мариуса. В этот момент принесли кофе. Карузо поставил поднос на низкий столик. Я с удовольствием выпил. Карузо удалился. Я выпил три чашки подряд и почувствовал прилив энергии. Я ухватился за кресло и встал на ноги.
   – Я пойду, – сказал я.
   – Но вы не сообщили мне, где находится Мемфис Шарль.
   – Я вам этого не скажу.
   – Я хочу только посмотреть на нее, уверяю вас, Тарпон. Я хочу знать, может она быть убийцей или нет.
   – Вы видели много убийц в своей жизни? – спросил я с иронией.
   Мариус кивнул с серьезным видом.
   – Да, конечно, – сказал он.
   Моя ирония улетучилась.
   – Какой бизнес вы представляете? Вы представляете мафию?
   – Мафия, организованная преступность – все это чушь собачья, – ответил Мариус – Но я видел много убийц. Я умею их распознавать.
   – Гризельда Запата шантажировала вас? – спросил я под влиянием проснувшейся интуиции.
   Он удивленно посмотрел на меня.
   – Вы с ума сошли! – воскликнул он. – Моя бедная девочка!

Глава 21

   И он заплакал.
   В этот момент я понял, что дело было вовсе не в аллергии, как мне показалось накануне. Он плакал точно так же, как тогда в «мерседесе», при нашей первой встрече. Слезы текли из его глаз по лицу, а с лица капали на ковер. Как это он сказал минуту или несколько часов назад? Он изнурен, издерган. Да.
   Он сел в кресло и высморкался в свой шелковый носовой платок.
   – Я... б-больше не могу г-говорить, – сказал он довольно спокойным тоном.
   Он плакал, и мне было омерзительно. Мариус Горизия был, по-видимому, законченным негодяем. Но мне стало жаль его. Думаю, что во мне заговорили крестьянские чувства. Чувство семьи, траур, мне было это понятно. Я запутался в своих ощущениях.
   – Луиза Сержан, – спросил я, – была вашей дочерью?
   Он кивнул, брызнув слезами во все стороны, затем быстро встал и подошел к комоду. Он резко выдвинул ящик, взял, черную картонную коробку, украшенную по бокам белыми эмблемами масонского типа, вынул из коробки разноцветный деревянный кубик, затем нажал пальцем на поверхность куба – и тот раскрылся. На ковер посыпались ажурные разноцветные палочки. Мариус нагнулся, собрал их и снова сел в кресло напротив меня. На боковой поверхности черной коробки я прочел надпись: «Головоломка, доводящая до безумия». Я думаю, это успокаивало его.
   – В то время я был капитаном американских вооруженных сил, – сообщил он. – Господи, когда я думаю, что мадам Сержан была обыкновенной шлюхой!..
   Он выкрикнул эту фразу. Я думаю, это тоже успокаивало его нервы. Говоря, он перебирал пальцами свои палочки, почти не глядя на них.
   – А господин Сержан в конце концов повесился, не так ли? – спросил он небрежным тоном. – Его дочь была не от него, сын, впрочем, тоже. Люди смеялись над ним. Несчастный французский крестьянин.