Грин повернулся на живот и уставился на полог палатки.
— Единственная семья, которая у меня когда-либо была. Сладкая была жизнь, это точно.
— Аминь, брат мой! — воскликнул Флаш звучным баритоном. — Это у меня была сладкая жизнь. Друзья, я был королем сладкой жизни! Карты, очко, орел-решка, даже петушиные бои. Все у него было, у человека из Гальвестона! И женщины! Желтые, мулатки, индеанки… Боже мой, мне удалось даже иметь там одну черную! Это, я вам скажу, нечто!
— А белые? — с жадностью прервал Ля Трим.
— Ты неисправим, Ля Трим. Думай что хочешь, если тебе это доставляет удовольствие…
— Да, у тебя дела шли в гору, Флаш, это точно, — с завистью сказал Ле Васо.
— Честное слово, — кивнул Флаш, — не всегда все шло гладко, но своего я не упускал, вот что я вам скажу… — Он мечтательно обхватил голову руками. — Да, месье. Все курочки, каких только можно пожелать. Бог мой!
— А у меня, — с горечью сказал Толливер, — за всю жизнь была только одна-единственная женщина, и та никуда не годная. Она ничего не хотела, кроме как оставаться в этой мерзкой конуре, которую мы снимали, и ждать, пока сдохнем. А я продавал билеты на: зарубежные поездки. Боже! Что в этом было хорошего?
Он уставился в пустоту.
— Чего я всегда хотел, так это уехать. Махнуть куда-нибудь, чтобы не вставать в полшестого, потом тащиться в железнодорожную контору и просиживать там штаны до вечера… — У него вырвался короткий смешок. — А воскресенье! Знаете, что мы делали по воскресеньям? Ничего! Совершенно ничего! Мы шли в церковь и слушали проповеди о том, как будет хорошо, когда мы помрем. Потом возвращались, и остаток дня я смотрел, как она шьет, напевая. Все, что она умела делать, — шить и напевать!
Голос его стал хриплым, можно было подумать, что он защищается на суде.
— В конце концов я стал ее упрашивать, чтоб она дала мне немного деньжат из наших сбережений. Но она не хотела! Она сказала, чтобы я уезжал, а мне оставалось только размышлять, как я могу уехать без денег. И в этот момент на меня нашло. Я поджег эту чертову конуру. Это говорит о том, до чего же я был зол…
Толливер потряс головой. Он наклонился к керосиновой лампе и потушил ее. Темнота поглотила палатку, люди медленно устраивались, растягивались на своем ложе.
— Мне оставалось только уехать, оставить и ее, и железную дорогу, — пробормотал он. — Боже мой. Невозможно жить в страхе… Всем своим существом… это невозможно.
13
14
— Единственная семья, которая у меня когда-либо была. Сладкая была жизнь, это точно.
— Аминь, брат мой! — воскликнул Флаш звучным баритоном. — Это у меня была сладкая жизнь. Друзья, я был королем сладкой жизни! Карты, очко, орел-решка, даже петушиные бои. Все у него было, у человека из Гальвестона! И женщины! Желтые, мулатки, индеанки… Боже мой, мне удалось даже иметь там одну черную! Это, я вам скажу, нечто!
— А белые? — с жадностью прервал Ля Трим.
— Ты неисправим, Ля Трим. Думай что хочешь, если тебе это доставляет удовольствие…
— Да, у тебя дела шли в гору, Флаш, это точно, — с завистью сказал Ле Васо.
— Честное слово, — кивнул Флаш, — не всегда все шло гладко, но своего я не упускал, вот что я вам скажу… — Он мечтательно обхватил голову руками. — Да, месье. Все курочки, каких только можно пожелать. Бог мой!
— А у меня, — с горечью сказал Толливер, — за всю жизнь была только одна-единственная женщина, и та никуда не годная. Она ничего не хотела, кроме как оставаться в этой мерзкой конуре, которую мы снимали, и ждать, пока сдохнем. А я продавал билеты на: зарубежные поездки. Боже! Что в этом было хорошего?
Он уставился в пустоту.
— Чего я всегда хотел, так это уехать. Махнуть куда-нибудь, чтобы не вставать в полшестого, потом тащиться в железнодорожную контору и просиживать там штаны до вечера… — У него вырвался короткий смешок. — А воскресенье! Знаете, что мы делали по воскресеньям? Ничего! Совершенно ничего! Мы шли в церковь и слушали проповеди о том, как будет хорошо, когда мы помрем. Потом возвращались, и остаток дня я смотрел, как она шьет, напевая. Все, что она умела делать, — шить и напевать!
Голос его стал хриплым, можно было подумать, что он защищается на суде.
— В конце концов я стал ее упрашивать, чтоб она дала мне немного деньжат из наших сбережений. Но она не хотела! Она сказала, чтобы я уезжал, а мне оставалось только размышлять, как я могу уехать без денег. И в этот момент на меня нашло. Я поджег эту чертову конуру. Это говорит о том, до чего же я был зол…
Толливер потряс головой. Он наклонился к керосиновой лампе и потушил ее. Темнота поглотила палатку, люди медленно устраивались, растягивались на своем ложе.
— Мне оставалось только уехать, оставить и ее, и железную дорогу, — пробормотал он. — Боже мой. Невозможно жить в страхе… Всем своим существом… это невозможно.
13
Следующий день, как всегда, выдался очень солнечный. Каторжники выстроились в ряд между огороженным участком с их палатками и другой, новой палаткой, поставленной возле большого деревянного строения. Кругом царила праздничная атмосфера. Группа барабанщиков и трубачей начала играть военные марши. Музыканты, все черные, были пестро, безвкусно одеты. Солнце сверкало на меди инструментов.
Вдоль участка верхом на мулах сидели стражники. Они мучились от геморроя, лица их были угрюмы. Весь этот балаган был явно им не по душе. Они совершенно не понимали, зачем поощрять каторжников независимо от того, продуктивно они работали или нет.
На некотором расстоянии двигалась длинная колонна повозок, груженных хлопком. Поттс в своей коляске с багажом, наваленным сзади, приготовился замкнуть эту процессию. Прюитт стоял возле его повозки.
— Вовремя, да?
— Точно, — сказал Поттс. — Я тебе уже сказал. Надо сразу быть повсюду. Я здесь надрывался не для того, чтобы где-то банда учетчиков нагрела руки на моей выручке!
— У вас большие планы, да, Поттс? Канзас-Сити, Чикаго…
— Черт возьми, да! — воскликнул хозяин. — Я, может быть, дойду и до Нью-Йорка. Жизнь — это далеко пойти, не так ли?
— Для некоторых, может, и так.
— Работа меня ждет, — заявил Поттс.
У него не было желания обсуждать настроение Колченогого.
— Ты получил свои деньги. Надеюсь, ты вернешь каторжников администрации целыми и невредимыми.
— Жаль, что между нами все кончается, — сказал Прюитт. — Мы бы далеко могли пойти вместе.
— Нет, — сказал Поттс. — С таким, как ты, исключено. Общаясь с тобой близко, я понял, что ты не подарок. И с тобой не договоришься, когда нужно делать хорошие деньги. Малыш, у тебя нет будущего!
— Вы так думаете?
— Да, — сказал плантатор, — и если как следует поразмыслить, то у тебя почти нет и настоящего. Ты катишься вниз.
Прюитт зло улыбнулся:
— Вы старик, Поттс.
— Возможно, но у меня есть будущее.
И хозяин щелкнул поводьями. Повозка тронулась.
Между палатками появились красные ядра, чистые, принаряженные. Влажные волосы причесаны, щеки гладкие, тряпье чистое. Все шестеро с улыбкой на губах шли шеренгой по проходу, который вел к палатке шлюх, иод шум оркестра, под завистливые шуточки других каторжников.
С ними поравнялась повозка Поттса. Грин приблизился к хозяину.
— Колченогий командует до тех пор, пока за вами не приедут казенные экипажи, — заявил Поттс. — На твоем месте я бы не возникал, если хочешь сохранить себе жизнь.
— Вы называете это жизнью?
Поттс сделал усталую гримасу.
— Ты все такая же дубовая башка. Да, Грин?
— Ни вы, ни я, — сказал Грин, — никогда не изменимся.
Они задумчиво глядели друг на друга. Потом хозяин угостил каторжника сигарой, пожал плечами и щелкнул поводьями. Повозка двинулась, возглавив длинную колонну экипажей, уже взявшую путь на восток. Грин некоторое время смотрел ей вслед, затем вернулся к своим. Так Поттс навсегда ушел из его жизни.
Красные ядра приближались к палатке шлюх. Грин уже не думал о Поттсе, он Думал о том, что через несколько минут он будет либо мертвым, либо свободным.
Вдоль участка верхом на мулах сидели стражники. Они мучились от геморроя, лица их были угрюмы. Весь этот балаган был явно им не по душе. Они совершенно не понимали, зачем поощрять каторжников независимо от того, продуктивно они работали или нет.
На некотором расстоянии двигалась длинная колонна повозок, груженных хлопком. Поттс в своей коляске с багажом, наваленным сзади, приготовился замкнуть эту процессию. Прюитт стоял возле его повозки.
— Вовремя, да?
— Точно, — сказал Поттс. — Я тебе уже сказал. Надо сразу быть повсюду. Я здесь надрывался не для того, чтобы где-то банда учетчиков нагрела руки на моей выручке!
— У вас большие планы, да, Поттс? Канзас-Сити, Чикаго…
— Черт возьми, да! — воскликнул хозяин. — Я, может быть, дойду и до Нью-Йорка. Жизнь — это далеко пойти, не так ли?
— Для некоторых, может, и так.
— Работа меня ждет, — заявил Поттс.
У него не было желания обсуждать настроение Колченогого.
— Ты получил свои деньги. Надеюсь, ты вернешь каторжников администрации целыми и невредимыми.
— Жаль, что между нами все кончается, — сказал Прюитт. — Мы бы далеко могли пойти вместе.
— Нет, — сказал Поттс. — С таким, как ты, исключено. Общаясь с тобой близко, я понял, что ты не подарок. И с тобой не договоришься, когда нужно делать хорошие деньги. Малыш, у тебя нет будущего!
— Вы так думаете?
— Да, — сказал плантатор, — и если как следует поразмыслить, то у тебя почти нет и настоящего. Ты катишься вниз.
Прюитт зло улыбнулся:
— Вы старик, Поттс.
— Возможно, но у меня есть будущее.
И хозяин щелкнул поводьями. Повозка тронулась.
Между палатками появились красные ядра, чистые, принаряженные. Влажные волосы причесаны, щеки гладкие, тряпье чистое. Все шестеро с улыбкой на губах шли шеренгой по проходу, который вел к палатке шлюх, иод шум оркестра, под завистливые шуточки других каторжников.
С ними поравнялась повозка Поттса. Грин приблизился к хозяину.
— Колченогий командует до тех пор, пока за вами не приедут казенные экипажи, — заявил Поттс. — На твоем месте я бы не возникал, если хочешь сохранить себе жизнь.
— Вы называете это жизнью?
Поттс сделал усталую гримасу.
— Ты все такая же дубовая башка. Да, Грин?
— Ни вы, ни я, — сказал Грин, — никогда не изменимся.
Они задумчиво глядели друг на друга. Потом хозяин угостил каторжника сигарой, пожал плечами и щелкнул поводьями. Повозка двинулась, возглавив длинную колонну экипажей, уже взявшую путь на восток. Грин некоторое время смотрел ей вслед, затем вернулся к своим. Так Поттс навсегда ушел из его жизни.
Красные ядра приближались к палатке шлюх. Грин уже не думал о Поттсе, он Думал о том, что через несколько минут он будет либо мертвым, либо свободным.
14
Красные ядра дошли до палатки и остановились. На террасе конторы стоял Прюитт, с ненавистью глядя на каторжников.
С площадки сторожевой вышки с «винчестером» наготове за ними наблюдал и Длиннорукий.
Прюитт подал красным ядрам знак, что они могут войти. Каторжники устремились в палатку, вход в которую вместо двери закрывало полотно. Едва переступив порог, они буквально застыли, моргая и привыкая к полутьме. Потом жадно вытаращили глаза — в палатке было шесть девушек. Они растянулись на мягких матрасах и равнодушно смотрели на вошедших. Среди них была и Калли.
Сводня-француженка в кружевах и кольцах стояла в стороне. Она смерила оценивающим взглядом вошедших, пытаясь прикинуть, какой ущерб они могут нанести ее поголовью. Каждая из девочек, ее подвижный капитал, размышляла она, умирает каждый день. Сегодня, однако, им тяжело придется.
Между тем красные ядра колебались. Стражник Кобб у входа в палатку направил на них ружье, заряженное дробью.
— Запомните, у вас ровно десять минут.
Люди стояли в нерешительности. Грин спокойно отделился от группы, приблизился к Калли. и сел возле нее. Обняв ее, он прижался губами к ее уху.
— Я надеюсь, ты захватила одежду, — прошептал он, глядя на нее влюбленными глазами, — потому что мы линяем отсюда примерно через шестьдесят секунд.
Калли обняла его в ответ, он продолжал шептать. Парочка казалась безобидной.
Остальные последовали примеру Грина, однако вели себя по-разному: Ля Трим был суетлив, Толливер сдержан, Ле Васо груб, Болт нерешителен и будто сбит с толку. Только Флаш, казалось, чувствовал себя как дома. Он был элегантен, нетороплив, полон чувства собственного достоинства.
Калли отодвинулась от Грина. Она была восхитительна. Ее распущенные волосы лежали на обнаженных плечах. Из-под прозрачной ткани соблазнительно просвечивало гибкое тело. С обворожительной улыбкой она приблизилась к Коббу.
И хотя он был дураком, но тут что-то заподозрил. Ружье его нацелилось на девушку.
— Вам не одиноко? — вкрадчиво спросила она.
— Возвращайтесь на место, — прервал стражник.
— Ну брось, дорогой…
— Я два раза не повторяю!
Кобб вспотел как вол и напрягся как бык. Когда Калли неспешно приоткрыла свое одеяние, его пробрала дрожь, на мгновение он потерял бдительность. В тот же момент ружье у него было вырвано, и Грин со всей силы нанес ему удар поперек глотки. Кобб зарычал, колени его подогнулись, и он упал.
Одновременно Болт схватил Ля Трима и ударил его. Мерзкий старикашка потерял сознание на пороге блаженства. А Флаш приблизился к сводне и взял ее за талию. Женщина сделала большие глаза, но молчала.
— Мадам, — заявил Флаш, — с глубоким сожалением…
И он унес женщину в глубину палатки, где Грин ударами ножа уже прорубал полотно.
Пузатый черный кучер дремал на сиденье крытой повозки со скамейками. Он ждал, пока девушки завершат свой рабочий день.
— Джексон!
Кучер подскочил, повернулся к палатке. Сводня просунула голову в отверстие и сделала чернокожему знак, чтобы он подошел к ней. Он тут же повиновался. Но когда он вошел в полутень, что-то стукнуло его по голове. Он выругался и рухнул, потеряв сознание.
Толливер и Ле Васо, разорвав на нем рубашку, скрутили из нее веревки и связали его. За считанные секунды Кобб, сводня и кучер были выведены из строя. Калли привела себя в более пристойный вид. Вся группа вылезла через заднюю полотняную стенку палатки и погрузилась в повозку. Грин схватил вожжи. Болт колебался.
— Не больно она быстрая, эта колымага, — с беспокойством заметил он.
— Ты хочешь остаться? — спросил Флаш.
Болт впрыгнул в повозку.
— Только попробуй меня остановить!
С противоположной стороны палатки продолжал играть оркестр. Вдруг через главный вход, горланя, высыпали обезумевшие, растерзанные проститутки.
Толпа издала рев восторга, люди, отталкивая друг друга, рванули им навстречу.
Прюитта затрясло. Он вытащил свой старый револьвер и пальнул в воздух. Однако звук выстрела потонул в общем шуме. Каторжники кидались на полуобнаженных девиц, преследовали их, опрокидывали. На всей территории плантации шла настоящая битва.
Стражники бросились вперед, чтобы разнять воюющих. Но все было напрасно. Лишь невозмутимые музыканты продолжали играть.
Повозки за палаткой уже не было видно. Она обогнула дощатую развалюху и выехала на красную дорогу, пересекавшую плантацию. Грин подстегивал лошадей. Повозка, подпрыгивая на неровностях почвы, едва не опрокидывалась. Пассажиры цеплялись друг за друга. Наконец они выехали на прямую трассу.
Показалась дозорная вышка. Сидевшие в повозке сильно пригнулись, навалившись друг на друга. Грин тем временем во всю мочь нахлестывал лошадей. Животные неслись что было сил. Повозка, казалось, вот-вот слетит с дороги.
Первая пуля как предупреждение подняла фонтанчик пыли перед упряжкой.
Повозка продолжала нестись.
На вышке в широкополой шляпе, хорошо защищавшей глаза от солнца, Длиннорукий передергивал затвор «винчестера». Слегка согнувшись, чтобы лучше прицелиться в кучку людей, трясущихся внутри повозки, он спустил курок. Затем быстро передернул затвор и снова выстрелил.
Первая пуля пронзила легкие Толливера. Он с рычанием выпрямился, тело его одеревенело. Хлынула кровь. Вторая пуля пробила ему череп, брызнул мозг, и он опрокинулся в глубину повозки.
Не прекращая хлестать лошадей, Грин толкнул Калли, которая сидела рядом с ним. Он заставил ее лечь на дно повозки и прикрывал своим телом. Повозка приближалась к сторожевой вышке.
Под колесо попал камень, экипаж наклонился влево, едва не опрокинувшись. Грин слетел с сиденья повозки, Ле Васо схватил его за шиворот и втащил обратно. Следующая пуля пробила плечо Ле Васо. Он издал яростный рев, выпустил Грина и покатился в глубину коляски. Голова Грина свесилась. Огромным усилием воли ему все же удалось восстановить положение тела. Пули разбивали в щепки дерево вокруг него.
Весь пол был залит кровью Толливера.
Т. С. Банше сменил «винчестер».
Повозка неслась как молния.
С вершины вышки сыпались выстрелы. Пули попали в спину головной лошади. Животное заржало, споткнулось и рухнуло, остальные наткнулись на него. Упряжка сразу превратилась в беспорядочное красное облако, в котором мелькали лошадиные ноги, шеи, дико косящие глаза, вылезшие из орбит. В треске ломающегося дерева повозка наполовину превратилась в трясущуюся груду, дышло отвалилось, и в облаке пыли она остановилась у подножия сторожевой вышки.
Длиннорукий все время перезаряжал оружие. Движения его были быстры и точны, между бровями появилась складка. Он наклонился, чтобы посмотреть, где повозка, и увидел только крышу, нависшую почти вертикально. Как бы там ни было, он выстрелил вслепую сквозь это хрупкое дерево и с радостью услышал стон. Это испустил дух Ле Васо.
— Болт! Флаш! — скомандовал Грин. — Давайте же! Веревки-то у вас!
Грин натянул поводья, чтобы удержать оставшихся лошадей, которые поднялись на ноги и безумно ржали. Флаш и Болт спрыгнули с повозки и бросились к балкам, составлявшим основу вышки. Привязали веревки. Потом Флаш быстро вернулся в повозку, а Болт с веревками в руках кинулся к лошадям, чтобы привязать их к упряжи.
Тут же последовала серия выстрелов. Банше перезарядил «винчестер», В тот момент, когда Болт, оставив упряжку, прыгнул в коляску, стрелок разрядил ему в спину весь магазин. Черный великан рухнул перед Флашем, протянув к нему руки, потом глаза его застыли и он соскользнул на землю.
— Вы живы? — прорычал Грин.
— Живы; — рявкнул Флаш. — Давай!
В живых остались только трое. Пули пробивали все новые дыры в крыше повозки. Грин сильно хлестнул лошадей. Они рванулись, веревки натянулись, вышка начала вибрировать, одна из свай выскочила из земли.
Длиннорукий почувствовал, что башня заколебалась. Заметив голову Флаша, он выстрелил. Чернокожий вывалился из повозки и упал на землю. Стиснув зубы, Банше схватил свой патронташ и с «винчестером» под мышкой бросился к ступенькам, ведущим вниз. Он уже почти достиг их, когда сваи сдвинулись. Лошади рванули вперед, и вся конструкция закачалась и поехала. Балки и доски накрыли стрелка.
Грин остановил повозку, спрыгнул на землю и, подбежав к лошадям, освободил их от упряжи. Повернувшись в сторону плантации, он увидел Колченогого, скакавшего к нему во весь опор.
Грин вернулся к повозке. Калли с побелевшим от страха лицом смотрела, как он схватил ружье, отнятое у Кобба, в котором наверняка оба ствола были заряжены патронами.
— Грин… — прошептала Калли.
— Калли, я…
Грин тряхнул головой. Он не находил слов. Грязной рукой он коснулся щеки девушки, нежно погладил ее волосы цвета спелой пшеницы. Потом вышел навстречу всаднику. Из-под остатков поваленной башни показался Длиннорукий. Он пытался выбраться из обломков. Сломанная нога была зажата под толстой балкой. С лицом, искаженным от боли, он пытался высвободиться, подтаскивая ногу и отталкивая балку. Когда ему это удалось, его рука сразу потянулась к кобуре «кольта».
Прюитт галопом приближался к Грину.
— Ковбой! — воскликнул Т. С. Банше.
Грин бросился на землю, когда Прюитт и Длиннорукий одновременно выстрелили. Две пули просвистели над его головой. Грин нажал курок ружья. Заряд разорвал лицо Банше. Длиннорукий дернулся, тело его скрючилось, он скончался, не выпуская из рук оружия. У Грина мелькнуло в голове — почему же он не стрелял ему в спину, почему он кричал…
Прюитт галопом скакал к Грину. Красное ядро мешало. Грин сделал шаг в сторону. Он успел увидеть ненавистную, перекошенную злобой физиономию надсмотрщика. Грин выстрелил прямо в середину груди Прюитта. Хлынул ярко-красный фонтан крови. Колченогий был мертв, еще не успев долететь до земли.
Грин потряс головой, будто пытаясь освободиться от кошмара. Он бросил взгляд на бледную, онемевшую от страха Калли, подошел к телу Прюитта и какое-то мгновение смотрел на мертвеца, на лице которого застыло удивление. Потом взял его револьвер и перебил свою цепь. Красное ядро осталось в пыли, обрызганной кровью.
Затем, вскочив на лошадь Прюитта, Грин подъехал к Калли. Он помог ей взобраться. Девушка обхватила всадника руками и произнесла всего лишь одно слово:
— Мексика.
Грин кивнул, сказав в ответ что-то веселое. Они тронулись, оставив позади мертвецов да кустики хлопка с опустевшими коробочками.
С площадки сторожевой вышки с «винчестером» наготове за ними наблюдал и Длиннорукий.
Прюитт подал красным ядрам знак, что они могут войти. Каторжники устремились в палатку, вход в которую вместо двери закрывало полотно. Едва переступив порог, они буквально застыли, моргая и привыкая к полутьме. Потом жадно вытаращили глаза — в палатке было шесть девушек. Они растянулись на мягких матрасах и равнодушно смотрели на вошедших. Среди них была и Калли.
Сводня-француженка в кружевах и кольцах стояла в стороне. Она смерила оценивающим взглядом вошедших, пытаясь прикинуть, какой ущерб они могут нанести ее поголовью. Каждая из девочек, ее подвижный капитал, размышляла она, умирает каждый день. Сегодня, однако, им тяжело придется.
Между тем красные ядра колебались. Стражник Кобб у входа в палатку направил на них ружье, заряженное дробью.
— Запомните, у вас ровно десять минут.
Люди стояли в нерешительности. Грин спокойно отделился от группы, приблизился к Калли. и сел возле нее. Обняв ее, он прижался губами к ее уху.
— Я надеюсь, ты захватила одежду, — прошептал он, глядя на нее влюбленными глазами, — потому что мы линяем отсюда примерно через шестьдесят секунд.
Калли обняла его в ответ, он продолжал шептать. Парочка казалась безобидной.
Остальные последовали примеру Грина, однако вели себя по-разному: Ля Трим был суетлив, Толливер сдержан, Ле Васо груб, Болт нерешителен и будто сбит с толку. Только Флаш, казалось, чувствовал себя как дома. Он был элегантен, нетороплив, полон чувства собственного достоинства.
Калли отодвинулась от Грина. Она была восхитительна. Ее распущенные волосы лежали на обнаженных плечах. Из-под прозрачной ткани соблазнительно просвечивало гибкое тело. С обворожительной улыбкой она приблизилась к Коббу.
И хотя он был дураком, но тут что-то заподозрил. Ружье его нацелилось на девушку.
— Вам не одиноко? — вкрадчиво спросила она.
— Возвращайтесь на место, — прервал стражник.
— Ну брось, дорогой…
— Я два раза не повторяю!
Кобб вспотел как вол и напрягся как бык. Когда Калли неспешно приоткрыла свое одеяние, его пробрала дрожь, на мгновение он потерял бдительность. В тот же момент ружье у него было вырвано, и Грин со всей силы нанес ему удар поперек глотки. Кобб зарычал, колени его подогнулись, и он упал.
Одновременно Болт схватил Ля Трима и ударил его. Мерзкий старикашка потерял сознание на пороге блаженства. А Флаш приблизился к сводне и взял ее за талию. Женщина сделала большие глаза, но молчала.
— Мадам, — заявил Флаш, — с глубоким сожалением…
И он унес женщину в глубину палатки, где Грин ударами ножа уже прорубал полотно.
Пузатый черный кучер дремал на сиденье крытой повозки со скамейками. Он ждал, пока девушки завершат свой рабочий день.
— Джексон!
Кучер подскочил, повернулся к палатке. Сводня просунула голову в отверстие и сделала чернокожему знак, чтобы он подошел к ней. Он тут же повиновался. Но когда он вошел в полутень, что-то стукнуло его по голове. Он выругался и рухнул, потеряв сознание.
Толливер и Ле Васо, разорвав на нем рубашку, скрутили из нее веревки и связали его. За считанные секунды Кобб, сводня и кучер были выведены из строя. Калли привела себя в более пристойный вид. Вся группа вылезла через заднюю полотняную стенку палатки и погрузилась в повозку. Грин схватил вожжи. Болт колебался.
— Не больно она быстрая, эта колымага, — с беспокойством заметил он.
— Ты хочешь остаться? — спросил Флаш.
Болт впрыгнул в повозку.
— Только попробуй меня остановить!
С противоположной стороны палатки продолжал играть оркестр. Вдруг через главный вход, горланя, высыпали обезумевшие, растерзанные проститутки.
Толпа издала рев восторга, люди, отталкивая друг друга, рванули им навстречу.
Прюитта затрясло. Он вытащил свой старый револьвер и пальнул в воздух. Однако звук выстрела потонул в общем шуме. Каторжники кидались на полуобнаженных девиц, преследовали их, опрокидывали. На всей территории плантации шла настоящая битва.
Стражники бросились вперед, чтобы разнять воюющих. Но все было напрасно. Лишь невозмутимые музыканты продолжали играть.
Повозки за палаткой уже не было видно. Она обогнула дощатую развалюху и выехала на красную дорогу, пересекавшую плантацию. Грин подстегивал лошадей. Повозка, подпрыгивая на неровностях почвы, едва не опрокидывалась. Пассажиры цеплялись друг за друга. Наконец они выехали на прямую трассу.
Показалась дозорная вышка. Сидевшие в повозке сильно пригнулись, навалившись друг на друга. Грин тем временем во всю мочь нахлестывал лошадей. Животные неслись что было сил. Повозка, казалось, вот-вот слетит с дороги.
Первая пуля как предупреждение подняла фонтанчик пыли перед упряжкой.
Повозка продолжала нестись.
На вышке в широкополой шляпе, хорошо защищавшей глаза от солнца, Длиннорукий передергивал затвор «винчестера». Слегка согнувшись, чтобы лучше прицелиться в кучку людей, трясущихся внутри повозки, он спустил курок. Затем быстро передернул затвор и снова выстрелил.
Первая пуля пронзила легкие Толливера. Он с рычанием выпрямился, тело его одеревенело. Хлынула кровь. Вторая пуля пробила ему череп, брызнул мозг, и он опрокинулся в глубину повозки.
Не прекращая хлестать лошадей, Грин толкнул Калли, которая сидела рядом с ним. Он заставил ее лечь на дно повозки и прикрывал своим телом. Повозка приближалась к сторожевой вышке.
Под колесо попал камень, экипаж наклонился влево, едва не опрокинувшись. Грин слетел с сиденья повозки, Ле Васо схватил его за шиворот и втащил обратно. Следующая пуля пробила плечо Ле Васо. Он издал яростный рев, выпустил Грина и покатился в глубину коляски. Голова Грина свесилась. Огромным усилием воли ему все же удалось восстановить положение тела. Пули разбивали в щепки дерево вокруг него.
Весь пол был залит кровью Толливера.
Т. С. Банше сменил «винчестер».
Повозка неслась как молния.
С вершины вышки сыпались выстрелы. Пули попали в спину головной лошади. Животное заржало, споткнулось и рухнуло, остальные наткнулись на него. Упряжка сразу превратилась в беспорядочное красное облако, в котором мелькали лошадиные ноги, шеи, дико косящие глаза, вылезшие из орбит. В треске ломающегося дерева повозка наполовину превратилась в трясущуюся груду, дышло отвалилось, и в облаке пыли она остановилась у подножия сторожевой вышки.
Длиннорукий все время перезаряжал оружие. Движения его были быстры и точны, между бровями появилась складка. Он наклонился, чтобы посмотреть, где повозка, и увидел только крышу, нависшую почти вертикально. Как бы там ни было, он выстрелил вслепую сквозь это хрупкое дерево и с радостью услышал стон. Это испустил дух Ле Васо.
— Болт! Флаш! — скомандовал Грин. — Давайте же! Веревки-то у вас!
Грин натянул поводья, чтобы удержать оставшихся лошадей, которые поднялись на ноги и безумно ржали. Флаш и Болт спрыгнули с повозки и бросились к балкам, составлявшим основу вышки. Привязали веревки. Потом Флаш быстро вернулся в повозку, а Болт с веревками в руках кинулся к лошадям, чтобы привязать их к упряжи.
Тут же последовала серия выстрелов. Банше перезарядил «винчестер», В тот момент, когда Болт, оставив упряжку, прыгнул в коляску, стрелок разрядил ему в спину весь магазин. Черный великан рухнул перед Флашем, протянув к нему руки, потом глаза его застыли и он соскользнул на землю.
— Вы живы? — прорычал Грин.
— Живы; — рявкнул Флаш. — Давай!
В живых остались только трое. Пули пробивали все новые дыры в крыше повозки. Грин сильно хлестнул лошадей. Они рванулись, веревки натянулись, вышка начала вибрировать, одна из свай выскочила из земли.
Длиннорукий почувствовал, что башня заколебалась. Заметив голову Флаша, он выстрелил. Чернокожий вывалился из повозки и упал на землю. Стиснув зубы, Банше схватил свой патронташ и с «винчестером» под мышкой бросился к ступенькам, ведущим вниз. Он уже почти достиг их, когда сваи сдвинулись. Лошади рванули вперед, и вся конструкция закачалась и поехала. Балки и доски накрыли стрелка.
Грин остановил повозку, спрыгнул на землю и, подбежав к лошадям, освободил их от упряжи. Повернувшись в сторону плантации, он увидел Колченогого, скакавшего к нему во весь опор.
Грин вернулся к повозке. Калли с побелевшим от страха лицом смотрела, как он схватил ружье, отнятое у Кобба, в котором наверняка оба ствола были заряжены патронами.
— Грин… — прошептала Калли.
— Калли, я…
Грин тряхнул головой. Он не находил слов. Грязной рукой он коснулся щеки девушки, нежно погладил ее волосы цвета спелой пшеницы. Потом вышел навстречу всаднику. Из-под остатков поваленной башни показался Длиннорукий. Он пытался выбраться из обломков. Сломанная нога была зажата под толстой балкой. С лицом, искаженным от боли, он пытался высвободиться, подтаскивая ногу и отталкивая балку. Когда ему это удалось, его рука сразу потянулась к кобуре «кольта».
Прюитт галопом приближался к Грину.
— Ковбой! — воскликнул Т. С. Банше.
Грин бросился на землю, когда Прюитт и Длиннорукий одновременно выстрелили. Две пули просвистели над его головой. Грин нажал курок ружья. Заряд разорвал лицо Банше. Длиннорукий дернулся, тело его скрючилось, он скончался, не выпуская из рук оружия. У Грина мелькнуло в голове — почему же он не стрелял ему в спину, почему он кричал…
Прюитт галопом скакал к Грину. Красное ядро мешало. Грин сделал шаг в сторону. Он успел увидеть ненавистную, перекошенную злобой физиономию надсмотрщика. Грин выстрелил прямо в середину груди Прюитта. Хлынул ярко-красный фонтан крови. Колченогий был мертв, еще не успев долететь до земли.
Грин потряс головой, будто пытаясь освободиться от кошмара. Он бросил взгляд на бледную, онемевшую от страха Калли, подошел к телу Прюитта и какое-то мгновение смотрел на мертвеца, на лице которого застыло удивление. Потом взял его револьвер и перебил свою цепь. Красное ядро осталось в пыли, обрызганной кровью.
Затем, вскочив на лошадь Прюитта, Грин подъехал к Калли. Он помог ей взобраться. Девушка обхватила всадника руками и произнесла всего лишь одно слово:
— Мексика.
Грин кивнул, сказав в ответ что-то веселое. Они тронулись, оставив позади мертвецов да кустики хлопка с опустевшими коробочками.